4
Когда я вошла, открыв дверь своим ключом, Эллы не было дома. Кондиционер у нас сломался, и Элла все настаивала, что сама сумеет его починить, поэтому вокруг перевернутого кондиционера валялись разбросанные инструменты, и воздух был таким горячим, что чуть ли не колыхался. Я стояла перед холодильником в насквозь промокшей одежде и жевала завалявшийся там кусок пиццы, болтая дверцей взад-вперед, чтобы обдувало. Потом перешла к мороженому, стала есть его прямо из картонной коробки – и тут вдруг замерла: где-то в глубине квартиры послышался тихий скрип. Единственный осторожный шаг по старым рассохшимся половицам.
Я поставила мороженое на место. Холодильник у меня за спиной задребезжал и умолк. За окном кричал пересмешник, подражая звонку сотового телефона. А из глубины квартиры снова донесся скрип.
Дыхание у меня моментально переключилось с автоматического режима на ручной. Я прошла по коридору, заглядывая в пустые комнаты. Моя, Эллина, дальше – ванная размером с воронье гнездо.
– Привет?..
Мой голос упал в тишину, как камень в воду, и я поняла, что никого, кроме меня, здесь нет. Вот идиотка – в пустой квартире трясусь как овечий хвост как только примерещится то, чего я все время жду: что наши злоключения вернулись.
В ванной я умылась, побрызгала водой в глаза и в рот, смыла с языка остатки мороженого. Сердце все еще колотилось, как какой-нибудь дурацкий барабан. Я подняла голову, капая водой в раковину, и увидела в зеркале за спиной чье-то лицо.
Мелькнуло что-то синее, белое и черное, бледная полоска зубов… Я затаила дыхание и выдохнула только тогда, когда прижала неизвестного к стене и мои руки легко, словно крылья бабочки, сомкнулись у него на горле…
У нее. На Эллином горле! Это же ее синие глаза и черные волосы. Ее кожа с солнечными крапинками веснушек. Все произошло так быстро, что она, кажется, даже не успела испугаться, пока я не выпустила ее.
Мы смотрели друг на друга. Из-за окна доносился лай собаки и детский крик.
– Я подкралась сзади, – сказала Элла, чуть тяжело дыша. – Я тебя напугала.
Мы кивнули одновременно, словно пара метрономов.
– Извини, – сказала я. Откашлялась и повторила еще раз: – Извини. Я не сразу поняла, кто это.
Элла попятилась из ванной, словно не хотела поворачиваться ко мне спиной.
– Ты рано пришла домой. Значит, все-таки не работаешь сегодня?
Только через секунду я вспомнила, о чем речь.
– Нет. Перепутала.
Ужин прошел за светской беседой о моем выпускном и об Эллиных коллегах по ее временной и не особенно прибыльной работе, под аккомпанемент одной из наших старых кассет – из тех, что мы всегда слушали в автомобиле. Это я подарила ей на день рождения винтажный магнитофон, чтобы проигрывать музыку, которую она так любила слушать в дороге: Пи-Джей Харви, Слитер-Кинни, Bikini Kill и еще всякие группы с названиями, как у красок – Smog, Pavement, Gabardine. Мы сидели за столом долго, старательно делая вид, что между нами ничего не произошло. Элла поставила мой выпускной букет в пустую банку из-под маринада. Я поцеловала ее в щеку и с подобающей торжественностью унесла цветы к себе в комнату.
Я пыталась погрузиться в тайны «Охоты на овец», но глаза то и дело сами собой устремлялись на дверь. И на окно. Около полуночи я услышала, как радио у Эллы смолкло. В час наконец встала с кровати, не выдержав беспрестанного зудения под кожей.
Я прокралась по дому, как вор. Элла тихонько дышала у себя в постели, и замок на входной двери был в порядке. Никто не прятался ни за занавеской, ни в тени дивана. Но Ханса лежала где-то мертвая, а злодей из моей истории – нет, потому что ни в одном мире нет справедливости и равновесия.
На кухне я заварила кофе при свете уличного фонаря, добавила меда для сладости и молока, чтобы охладить, а затем бросила туда кусочек льда. В окна веял июнь: легкий, окутанный бензиновым запахом. Во дворе у нас росла мимоза; прижавшись лбом к стеклу, я увидела, как шевелит цветы ветерок.
В моей сказке я была черноглазой принцессой, никем не любимой. В моих руках таился гибельный холод, мое прикосновение несло смерть. Покидая Сопределье, я унесла в себе лишь крошечный осколок этого льда. Но со временем и он тоже растаял.
Мне не хотелось оплакивать потерю того, что делало меня чудовищем, но, услышав о трех убитых бывших персонажах, я теперь чувствовала себя безоружной. В голове крутились бесформенные мрачные мысли, хоть я и не хотела давать им воли. Ни к чему думать о том, чего иметь все равно нельзя, да и желать, по-хорошему, не следует.
Я унесла кофе к себе в спальню. За те считаные минуты, что меня не было, комната уже пропиталась запахом выжженной земли и сигарет без фильтра. Я открыла зарешеченное окно, выходящее на пожарную лестницу, и высунула голову.
– Курение убивает, – сказала я.
София сделала последнюю затяжку и затоптала окурок каблуком.
– Очень смешно.
Она вошла в мою комнату и, как всегда, стала обследовать ее, словно грабитель или полицейский. Провела пальцем по корешкам книг, сделала глоток кофе из моей чашки. Потом подошла к комоду и стала перебирать и рассматривать по очереди все, что на нем было. Блеск для губ «Доктор Пеппер». Цветущие синие гибискусы. Розетку, которую мама сделала из того грязного шелкового платья, в котором я вернулась из Сопределья. Не знаю, куда она девала остальной шелк.
– Не спится?
Я покачала головой, хоть София и не могла этого видеть. У нее всегда было обыкновение появляться в тот момент, когда у меня беспокойно на душе. А может, она появлялась и тогда, когда все было в порядке, только я не просыпалась.
– Итак, – сказала она, разглядывая себя в зеркале, прикрученном к дверце моего шкафа. – Ты сбежала.
– Да иди ты, – огрызнулась я и уткнулась лицом в подушку. Почувствовала, как кровать просела, когда София опустилась рядом со мной и стала тыкать мне пальцем между лопаток, пока я не подняла голову.
– Да я не собираюсь тебя ругать, честно. Просто хочу знать почему.
Почему я сбежала? Что я почувствовала, когда снова увидела его и вспомнила, каково мне было там, в сказке, где мы были неразрывно связаны друг с другом? Конечно, отвращение, конечно, страх – куда без этого. И злость тоже. Но было и еще кое-что: какое-то болезненное любопытство. Если бы я могла, я бы отключила вообще все чувства, а уж этого тем более чувствовать не хотела.
– Я его убила, – сказала я в потолок. – Я уже сто раз его убивала. Ты бы не сбежала на моем месте?
Она молча смотрела на меня до тех пор, пока я не подняла на нее взгляд. Ее глаза были как две далекие планеты.
– Ты убила его, потому что он заслужил смерть. И здесь уже успел заслужить, могу поспорить.
Я вглядывалась в ее лицо, и в голове шевелилась жуткая, щекочущая мысль.
– Соф… ты же понимаешь, что здесь это навсегда? Умер – значит, умер.
– Конечно, знаю, – проговорила она с неожиданной злостью. – Алиса, почему ты пришла именно сегодня? Именно в этот день, ни раньше ни позже?
– То есть? А чем этот день такой особенный?
Она не ответила.
– Это ты у Дафны спроси, почему сегодня. Это она меня туда затащила.
– Затащила? А ты кричала и отбивалась, да?
– А это еще к чему?
– Хватит делать вид, что у тебя нет выбора, вот к чему. – Голос у нее был жестким. – Из нас всех ты единственная делаешь вид. Или ты с нами, или нет. Так вот. То, что ты вернулась сегодня, означает, что ты сделала выбор?
– Господи ты боже мой. Подумаешь, на одну встречу пришла.
– Дафна сейчас завела такие порядки, что… Алиса, бегать туда-сюда больше не получится.
– Дафна… Да ей не очень-то и хочется, чтобы я была с вами. Она проверяла… по-моему, она сегодня проверяла, могу ли я еще это делать. Ну, знаешь – остался ли во мне еще лед.
Я усмехнулась, хотя на самом деле мне хотелось плакать.
София не стала смеяться вместе со мной.
– Ну и как, остался?
– Что?.. Нет. Ты же знаешь.
С минуту она испытующе глядела на меня, не говоря ни слова.
– Вот чего я не понимаю, – сказала она. – В твоей сказке ты была непобедимой. Ты была чудовищем Сопределья. Что же ты сейчас из себя мышонка строишь?
Она произнесла «чудовище» не так, как произнесла бы я. Это прозвучало торжественно, словно почетный титул. Как будто она сказала «королева».
– Я не мышонок. – Я взглянула на свои руки и вспомнила, как они сжались на горле моей матери. И свой восторг, который только потом сменился стыдом.
– Я тебе не мышонок, – повторила я.
– Вот и хорошо, – отозвалась София. – Потому что мышонком быть не время. Творится что-то очень нехорошее.
– Я знаю об убийствах. Дафна сказала.
– Она не все тебе рассказала.
От ее молчания повеяло чем-то мрачным. И это что-то скалило зубы.
– Их не просто убили. Еще кое-что случилось.
Плечи у меня сами собой съежились. Что бы она ни сказала дальше, мне это не понравится.
– Тот, кто их убил, забрал у них кое-что. Какую-то часть. – София тяжело вздохнула и закурила еще одну сигарету. Курить в спальне у нас было не принято, но я ничего не сказала. – У принца отрезали левую руку. У Абигейл – правую. А у Хансы – левую ступню.
У меня сами собой поджались пальцы на ногах.
– От кого ты это слышала? – спросила я шепотом. – Все уже знают?
– Не знаю, кто знает, а кто нет. Мне Робин сказал – и не признался, откуда это взял.
Хоть я и не просила, она протянула мне сигарету. Я уже давным-давно не курила, и сейчас никотин разлился в крови болезненным жаром. Я докурила сигарету до самых кончиков пальцев. Курила и размышляла, хоть и старалась не думать. Выглянула в окно, ища глазами белый парусник луны. Но небо было плотно затянуто тучами, да и не все ли равно – Луна ведь, в сущности, просто камень.
– Тебя долго не было, – сказала София. – Ты хотела уйти. И я тебя понимаю. Правда, понимаю. У тебя в этом мире есть то, чего нет у нас, и это хорошо. Но сейчас что-то затевается. Так что либо ты стоишь в стороне, либо ты с нами. А если с нами, то пришло время вспомнить, кто ты и что ты. Иначе есть риск не выбраться из этого живой.
Я знала, что потом меня будет грызть совесть. Потом я вспомню, что моя мать лежала в соседней комнате, спящая и беззащитная, когда я так легкомысленно открыла окно, чтобы впустить Софию, ночь и все, что могло войти вместе с ними. Но сейчас я только смотрела в ее бесстрастные красивые глаза.
– А кто я?
– Сначала скажи, что ты уверена. И будь уверена.
Я не была уверена ни в чем. Но кивнула.
– Ты не жертва и не девица в беде. И ты не из тех, кто убегает. – Она взяла меня за обе руки. – Ты – Трижды-Алиса.
– Я уже не помню, как ею быть. – Я сжала ее руки в ответ. – Я забыла. Пришлось забыть.
Улыбка у Софии была как серп луны – только острый краешек.
– Я помогу тебе вспомнить.