Страна имен. Как мы называем улицы, деревни и города в России - читать онлайн

ВВЕДЕНИЕ

Церемонен – как в барочных кружевах – Екатериненталь, названный Петром Великим в честь своей жены Екатерины. Током бьет конструктивистская Электросталь, которая в 1928 году сменила на карте Затишье: можно ли лучше рассказать о смене общественных приоритетов, от тишины к веку скорости? Подчеркнуто самокритична Грязнуха – частотное имя, которое сто лет назад носил десяток деревень Российской империи – от Тувы и Алтая до волжских степей; большая их часть была дана по местным речкам.

Мы живем среди имен. Географические названия – топонимы – экономят наше время в диалоге. Но, помимо главной функции – обозначения, в каждом топониме – ритм и эстетика своего времени, его надежды и амбиции. Чтение карты и сопоставление ее с реальными объектами иной раз доставит удовольствие поэтической гармонией, а в другой наскучит или рассмешит. Как в случае искусства или кулинарии, дело в подготовленности восприятия и чувстве голода.

Привет из Урюпинска! Фотография Сергея Никитина

Как история отражается в именах улиц и поселений? Прогулка по картам – старым и новым – это восстановление смыслов разных эпох. Моды, войны, люди, производство. Часто лишь топонимы напомнят о том, что на месте железобетонного района Отрадное когда-то цвели яблоневые сады одноименного подмосковного совхоза. В столичном топониме Старокирочный переулок заключена память о старой кирхе – лютеранской церкви Петра и Павла, где молились сподвижники и друзья Петра Великого.

XXI век не отказывает себе в семантических играх и ассоциациях: город-событие Лайково взял себе имя соседней деревушки по ассоциации с лайками (англ. like) в социальных сетях, следуя эстетике 1920‐х придумали Доброград, на окраинах городов можно встретить новые поселки Простоквашино – очевидно, топоним из сказки Эдуарда Успенского вызывает уютные ассоциации. К эпохе модерна обращается название поселка Шервуд – по имени династии архитекторов Шервудов рубежа XIX и XX веков.

Топонимия – универсальная тема для разговоров. В поезде, на работе, с друзьями рассуждать о ней увлекательно, будь то народная этимология или исторический анализ. Большинство глав этой книги можно воспринимать как путешествие – от Владивостока до Сочи, от Петра Первого до наших дней. Читателям, вероятно, знакомы книги про исторические трансформации старинных названий, связанные с контактами разных народов – напомню труды Владимира Нерознака о древнерусских городах, Валерия Васильева о Новгородском крае, Александра Матвеева о Русском Севере. В эпоху оттепели изучение названий привлекло талантливых исследователей – Владимира Никонова, Александру Суперанскую, Евгения Поспелова, Эдуарда Мурзаева, создавших словари и монографии, которые заложили основу современной топонимики.

В Брно сохраняется тройная нумерация домов – по улице, району и кварталу. Фотография Сергея Никитина

«Американка» в Подольске напротив «Макдоналдса»: так идет топогенез. Фотография Сергея Никитина

Мы все время думаем об именах. Называем, меняем, возвращаем. Уже три века в моде нейминг и ребрендинг. Топонимическое беспокойство – наша интересная черта. Английские ученые пятьсот лет трудятся в Бычьем броде, немцы живут в Свином броде, но Оксфорд и Швайнфурт не переименовывают. А в России время от времени просыпается детское недовольство собой, которое выражается в первую очередь топонимически. Ведь сменить имя проще, чем измениться. В этой книге мы обращаемся к корпусу имен Нового и Новейшего времени, эпохе активного вмешательства в топонимическую систему, использования названий для внутри- и внешнеполитических, просветительских, стилистических и прочих целей. Афанасий Селищев в конце 1930‐х годов предложил выделять языковые моды в топонимии России, мы разовьем этот модный каталог другими эпохами и событиями, чтобы в итоге через имена рассказать Россию.

Топонимы можно делить на официальные – законодательно утвержденные и неофициальные – существующие в устном общении. Обычно в книгах по топонимии обсуждаются официальные названия, и все богатство именного творчества сводится к формулировкам, принятым в делопроизводстве. На самом деле имен гораздо больше.

Повсюду, где живут люди, идет топогенез – процесс рождения, эволюции и исчезновения мест и их имен. Место – любой участок планеты, у которого есть социоэкономическая или урбанистическая значимость. Что первично, имя или место? Это спор о курице и яйце. Одно без другого долго быть не может. Чем более интересно людям место или название, тем больше у него шансов задержаться в общении, а потом, возможно, попасть на карту.

Еще лет сто пятьдесят назад в центре Москвы можно было обходиться без топонимов. В записи о рождении и крещении Пушкина в храме Богоявления в Елохове сказано: «Во дворе колежского регистратора Ивана Васильева Скварцова» – этого было вполне достаточно. Почти сто лет историки искали и не могли обнаружить место, где это на самом деле произошло, пока Сергей Романюк не установил, что дом стоял на месте современной Малой Почтовой, 4.

Во все времена во всех странах мира заведения общепита участвуют в пространственной ориентации: это тепло, свет, веселые разговоры и, конечно, ароматы. Россия не исключение. В родной Пушкину Немецкой слободе Москвы шумели в его времена Ладога и Разгуляй – они дали названия современным Ладожской улице и площади Разгуляй.

И в Западной, и в Восточной Европе наиболее принятой формой ориентира были храмы, они часто давали имя окрестностям. Выразительная архитектура и активная приходская жизнь влияли на рождение топонимов. «У Харитонья в переулке» – типичный адрес москвича пушкинской поры из романа «Евгений Онегин». Харитоний в данном случае – устный вариант имени церкви Харитона Исповедника, что в Огородниках. Такой адрес не был абсолютным, предполагал общение: доедете до нее, а там подскажут, где живет Татьяна. Сам Александр Сергеевич в детстве жил в том же самом переулке у Харитония со своей семьей, в палатах Волковых-Юсуповых. Храм снесли, но палаты стоят, их адрес: Большой Харитоньевский переулок, дом 21, строение 4. Сходная ситуация с навигацией была во многих европейских городах до прихода Наполеона, который ввел нумерацию домов по улицам. Старой системой можно насладиться в Венеции, где до сих пор дома нумерованы по районам (sestiere), центрами которых являются приходские храмы, а номера по улицам отсутствуют. Например, в районе Сан Марко дом 1 – базилика Сан Марко, а последний дом – 5562. Без спутниковой карты легко потеряться.

Сейчас в наших городах много памятников, а раньше каждое открытие монумента было большим городским событием. На памятник Пушкину в Москве более десяти лет по копейке собирала вся страна. Тогда на Страстной площади доминантой была высокая колокольня Страстного монастыря, но вскоре памятник стал местом встреч. Потом монастырь снесли, площадь переименовали в Пушкинскую и перенесли на нее памятник с бульвара.

Во время советской культурной революции большинство храмов закрыли, часть разобрали; со временем главными ориентирами – и топонимами – стали элементы инфраструктуры, в Москве это станции метро. Нет улицы или площади Щелковской, но вполне достаточно, что есть такая станция метро – и вот ты живешь на Щелковской или на Щелчке, как любят выражаться местные жители. Если мы встречаемся на Молодежной, то имеется в виду не Молодежная улица у Университета, а окрестности метро Молодежная в Кунцеве, в десяти километрах от Университета. Никому в Беляеве – спальном районе Москвы – не придет в голову говорить площадь Мартина Лютера Кинга, хотя имя борца с расизмом на карте существует уже тридцать лет. Почему? Потому что перекресток, который она обозначает, не ощущается как площадь. Как же местные называют эту оживленную, насыщенную торговлей и транспортом часть города? У метро, либо у Беляево. Все то же, что у Харитонья.

Заметным элементом ландшафта наших городов в XX веке были заводы, на которых работали тысячи людей. Их названия дали имя официальным и неофициальным районам Петербурга, Свердловска-Екатеринбурга, Челябинска и других городов. Чугунолитейный завод имени Войкова дал имя станции метро Войковская и поселку Войковец. Местные жители, которым не повезло жить рядом с дымящими трубами этого завода, называли его страшным именем Бухенвальд – по имени нацистского концлагеря. Неофициальное имя Бухенвальд носили и другие экологически неблагополучные предприятия в Смоленске, Ленинграде и других городах СССР.

В большом городе люди используют разные наборы топонимов. Все зависит от пола, возраста, интересов, специальности и даже вида транспорта, которым пользуется горожанин. Кто-то обратит внимание на цветочный магазин или магазин косметики, другой ориентируется по бензоколонкам или секс-шопам. У каждого свой топонимикон.

В конце XVII века император Петр Великий стал давать европейские по звучанию имена городам, крепостям и виллам. Цивилизационной моделью для царя была Западная Европа и, в частности, Нидерланды – в те времена экономический и культурный лидер. Но еще до своей поездки в Амстердам на берегах реки Яузы будущий царь познакомился с жителями Немецкой слободы – и близ Преображенского дворца построил для своих батальных игр потешную крепость Пресбург. Здесь же заседал Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор.

В 1703 году на отвоеванной у шведов территории загорелась звезда Петербурга. Тогда же появились на нашей карте первые посвящения женщинам. Огромное влияние на европейскую и российскую топонимию оказала Франция эпохи Просвещения и Великая французская революция (1789–1799): многие семантические типы французских названий были заимствованы в XIX–XX веках, особенно после Октябрьской революции.

Откровенный век Екатерины Великой обратил внимание на оскорбительные названия – так началась первая масштабная стилистическая реформа нашей карты. Впрочем, «оскорбительность» – понятие растяжимое, джентрификация продолжается по наше время – то тут, то там заметят Суково или вдруг кого-то огорчит, что он живет в Собакине. Аналогичный процесс касался внутригородских имен Петербурга: 8 (19) мая 1768 года императрица распорядилась, чтобы «на концах каждой улицы и каждого переулка привешивать досок с имяни той улицы или переулка на русском и неметском языке; у коих же улиц или переулков нет еще имян, то изволь оных окрестить. Форм же досок получе и почище зделать, хотя без многих украшений, но просто».

После усмирения пугачевского бунта была проведена топонимическая аннигиляция имени Яик. Имя запретили, однако оно живо и в наши дни – кафе «Яик» есть на трассе Самара – Оренбург, и в казахстанском Атырау (бывший Гурьев); в самом Оренбурге так называется гостиница, неподалеку от которой приветливо распахнул двери ресторан «Русский бунт».

При Екатерине Великой на юг России, который в те времена находился под постоянными ударами степных кочевников, пригласили немцев из беднейших районов Германии: они украсили карту десятками германизмов, которые потом – вместе с колонистами – распространились по другим районам империи. Символом имперских амбиций стали греческие имена, которыми Екатерина, Потемкин и Безбородко активно именовали вновь приобретенные территории на Юге России, окрестности Петербурга и даже внуков императрицы.

В середине XIX века Россия занялась своими восточными границами, у будущей столицы Приморья – Владивостока – возник поэтичный ансамбль древнегреческих имен. После публикации «Истории государства Российского» Николая Карамзина (1816–1829) наша древность стала привлекать внимание широкого круга подданных, и вот на карты городов шагнуло Куликово Поле, а за ним – имена поэтов и писателей, Пушкина, Державина, Лермонтова.

Вслед за новейшими техническими изобретениями в начале XX века на картах зачастили техницизмы:

– Вам на Телеграф? Так вам на Телеграфный.

В 1920–1930‐е родители называли детей Кимами, Элями, Ренатами, а имена поселков и колхозов звучали как девизы или иностранные слова – Каронегсоюз, Профинтерн, За Родину! Однако по своей сути новый советский концепт топонима не был революционен: главными стали верноподданнические персональные посвящения – Троцк, Куйбышев, Свердловск и другие, которые пришли на место посвящений (или кажущихся посвящений) царской семье и их приближенным. Использовались имена и живых вождей революции. Новой стала вера в жизнеустроительную функцию имени: новое имя даст заряд развитию места. Самыми популярными на всех уровнях топонимии были производные от слова красный, причем как на русском – Красноармейск, Красногорск, Краснознаменское, Красногвардейск, так и на других языках – Йошкар-Ола, Червоноград, Кызыл и другие. Тогда все было красным.

Топонимия стала частью официальной пропаганды, а в 1937 году в ее оборот попал и Пушкин. Тогда буквально в каждом городе СССР появились посвящения к столетней годовщине гибели поэта. Свидетели переименований мрачно шутили: даже если бы Пушкин был бессмертен, все равно не пережил бы 37‐й год. Ни до ни после ничего подобного той кампании не случалось ни с одним деятелем нашей культуры.

С десятилетием правления Никиты Хрущева связан новый пик топонимической активности. Вместе с легендарными хрущевками на карте появились Черемушки и другие ботанические имена – подальше от вождей и генералов. Подобная ботанизация характерна и для послевоенного Рима, который после фашизма и нацистской оккупации искал новый язык.

Перестройка в топонимии началась с Урала. На новый, 1985‐й, год жители Ижевска неожиданно проснулись в Устинове – в память о министре обороны Дмитрии Устинове. Уже на обсуждении присланного из Москвы названия в городском Дворце культуры единогласного решения не получилось. Проголосовали «за» лишь солдаты-стройбатовцы из других городов. Власть не сомневалась, что город военных заводов будет счастлив носить имя многолетнего министра – кормилец все-таки. Но не в этот раз: студенты университета начали собирать подписи за отмену решения, в феврале дело дошло до митинга – немыслимого в те времена. 900 дней спустя, после сотен писем и телеграмм в Москву от рядовых граждан, людям удалось вернуть столице Удмуртской АССР старое имя Ижевск (по реке Иж). Вероятно, с этого эпизода, который показал неожиданное единение людей по такому, казалось бы, периферийному поводу, началась активная борьба за возвращение исторических имен. В мае 1986 года в самом центре Москвы вернули Остоженку – такое домашнее по звучанию имя от слова остожье – покос, луг, оно выделялось на фоне идеологизированной топонимии столицы СССР. Возвращение Остоженки было поддержано тогдашним руководителем московского комитета КПСС Борисом Ельциным. Вслед за Ижевском и Остоженкой Калинин стал Тверью, Свердловск – Екатеринбургом, Загорск – Сергиевым Посадом и так далее. В 1991 году город на Неве – вопреки позиции председателя Ленсовета Анатолия Собчака – вернул себе имя своего основателя: Санкт-Петербург.

Интересно наблюдать за народными названиями, которые сейчас фиксируются на письме и используются в рекламе. Маркерами пространств – как и в старину – становятся кафе, магазины, торговые центры, и чем они веселее – тем вероятнее, что пойдут в народ. Это знают хозяева, взявшие для своих бизнесов такие яркие имена, как петербургская «Жопа», «Едим руками», московские «Пьяный дятел» и «Дорогая, я перезвоню». По ним мы с удовольствием ориентируемся, а если кабак проживет лет десять – возможно, дело дойдет и до официального топонима.

Ключевые географические названия в этой книге выделены курсивом.

Я благодарю Марину Авдонину за многолетние консультации и помощь в разработке теории топогенеза. Ирину Прохорову за терпение. Дмитрия Спорова – за помощь в подготовке этой книги. Лауру Сальмон, Юрия Степанова, Серджо Раффаэлли, Екатерину Яковлеву, Михаила Шифрина, Стефано Алоэ, Александра Никитина Анастасию Железнову, Паулу Чиколеллу, Энцо Кафарелли, Юлию Зинкевич, Луку Серианни – за ценные комментарии к моей работе, за вдохновение для дальнейших поисков. Моих дорогих научных руководителей в Московском университете и Институте языкознания РАН – Алексея Власова и Александру Суперанскую. Благодарю Ольгу Синицыну, Вадима Басса, Светлану Неретину, Евгению Меркулову, Александра Гренкова, Дмитрия Талашова, Викторию Аристову, Алексея Петухова, Елену Голубеву, Свята Мурунова, Сако Абовяна, Полину Васильеву за поддержку и предоставленные материалы.