Слава

Художник Владимир Косогоров с давних пор жил на улице Грибоедова, рядом с большим нарядным гастрономом, в котором с его нынешним заработком можно было приобрести только дешевую колбасу да черный хлеб. Окна его комнаты выходили в небольшой сквер, чем-то напоминающий хорошо утоптанную клумбу с одиноко торчащим кленом в центре её и покосившейся железной оградой по бокам. В этом сквере художник часто видел веселых детей в ярких штанишках и кофточках, медлительных бабушек в тёмных пальто и вечно пьяного слесаря Прохора, от которого за версту несло одеколоном «цитрусовый».

Глубоко в душе художника жила тайная надежда, что в городском Отделе Культуры вскоре вспомнят про него и сделают заказ на большую и дорогую картину. Художник много лет мечтал нарисовать что-нибудь стоящее. Что-нибудь возвышенное. А пока он вынужден был малевать бесчисленных голых баб и продавать их в одном вонючем закутке на местном базаре, где всегда обитала отборная шушера.

Обнаженные женщины были его давней страстью, с того самого времени, когда он почувствовал себя настоящим мужчиной. Эта страсть вошла в него вместе с порнографическими фото из иностранных журналов, рассказами бывалых ловеласов, вместе с давним увлечением стихами и модной западной музыкой.

Признаться честно, художник терпеть не мог старых дев и разного рода глуповатых скромниц, которые научились держать свою страсть взаперти. Он привык жить открыто и бесцельно. Его всегда окружали какие-то нетрезвые, но веселые женщины: бывшие актрисы, начинающие писательницы и преуспевающие проститутки. Он обожал женскую распущенность, заводную громкую музыку и вольный ветер бродяжничества. Неожиданно для себя он полюбил эту барскую вольную нищету, при которой откровенное тунеядство воспринимается как некий протест против серого нагромождения обыкновенной мещанской жизни.

В далекой юности эта самая жизнь была к нему благосклонна. Он с отличием окончил институт имени Мухиной и порой чувствовал себя в кругу бомжеватых друзей настоящим академиком живописи. В силу этого иногда в пьяном виде Владимир представлял себя художником значительным, если не сказать, великим. А так как все по-настоящему великие люди становятся известными только после смерти – нашего художника, как водится, не понимали.



И вот пришли иные времена. Началась перестройка. И сразу же перед Владимиром Косогоровым открылись немыслимые до селе перспективы. Его вдруг оценили. Его увидели. Им стали интересоваться. Дошло до того, что Союз Художников решил организовать персональную выставку его работ. Это был, по их мнению, прогрессивный и демократичный шаг. Шаг навстречу новым веяньям.

Владимир с энтузиазмом откликнулся на предложение товарищей по цеху и за месяц до выставки успел нарисовать два десятка вполне приличных картин, воспевающих родную землю, её восходы и закаты, дремотные леса и синие ультрамариновые реки. На новые картины ушло несколько килограммов отменных цинковых белил, большое количество тюбиков кадмия лимонного, кобальта зеленого и охры светлой.

Выставка проводилась в конце сентября. Клены на улице Грибоедова в ту пору стояли ещё на половину зеленые, но солнце было уже не таким ярким, как раньше, а серая кисея облаков ранним утром надолго затеняла горизонт.

Многочисленные картины Владимира Косогорова были доставлены в огромный выставочный зал Союза Художников и аккуратно разместились там по высоким стенам. Но как не пытался Владимир придать своим картинам впечатление чисто художественной ценности, это у него не получилось. Потому что все его пейзажи разместились на одной стене зала, а три другие стены заняли обнаженные женщины на зелёном, голубом и фиолетовом фоне.

Женщины на картинах Владимира Косогорова были, что называется, на любой вкус: тощие и толстые, розовощекие и бледные, высокие и не очень, улыбающиеся и грустные, вальяжно лежащие в постели и идущие зрителю на встречу, сидящие на кушетках, стульях, диванах и утопающие в шелковых простынях. Полуодетые, нагие, слегка прикрытые воздушными сорочками, пеньюарами, туниками. Глядящие с любовью, с вызовом, с мольбой. Охряные, бирюзовые, с оттенками сиены и умбры на округлых боках. Все эти женщины выглядели вызывающе колоритными, были как-то непривычно раскрепощены и в то же время роскошны.

В общем, на признанных авторитетов живописи выставка произвела неприятное впечатление. Один из них так высказал свое отношение к картинам Владимира Косогорова.

– Сплошные голые задницы. Но публике это почему-то нравится. Даже странно, как быстро одичал народ.

– Да – да, вы правы, подобные картины разрушают нравственность, размывают идеалы настоящего искусства, – вставила свою реплику одна престарелая служительница вернисажа, нервно помахивая веерком.

– Не во время всё это, не во время, – резюмировал авторитетный ценитель живописи.

Как назло Владимир Косогоров находился поблизости и слышал всё. После этого он, осторожно ступая, отошел в сторону от ценителей живописи. Приглушая внутреннее волнение, прогулялся по переполненному залу и присел на пустующий стул рядом с лучшей своей картиной, на которой обнаженная женщина была изображена в виде юной нимфы выходящей из синеватых зарослей цветущего бересклета. Её золотистые волосы крупными волнами скатывались до плеч, а матовое и гибкое тело казалось поразительно гладким, теплым и манящим. Люди подолгу задерживались возле этой картины. И некоторые из них настолько проникали в её содержание, что порой высказывали своё отношение к ней, похожее на восторг, называя женщину, изображенную на картине то мадонной, то богиней, то воплощением соблазна. Оказавшись под впечатлением их восторженных отзывов, Владимир Косогоров поворачивал голову и так и этак, надеясь увидеть нечто значительное в этой своей картине. Но, сколько не приглядывался к ней, сколько не вертел головой, выискивая нужный ракурс, – вынужден был признать, что это вовсе не мадонна, не богиня, а обыкновенная голая баба – профессиональная натурщица, которую он хорошо знает и с которой не раз выпивал.