Вместо предисловия «Зачем не выбрал я спокойного пути…»

Путь жизни. Когда человек начинает свой Путь? И как определяется он, маршрут жизни каждого из нас?

Путь – это торжество Духа.

Следовать Пути – не значит бросаться от подвига к подвигу, Путь может прокладываться и рутинной повседневностью. Но Путь всегда – стремление к идеалу, служение не себе. Благотворна радость от такого служения.

Не бывает Пути, устланного на всем своем протяжении розами. А если и бывает, то колючек попадется больше, чем лепестков. Любой Путь имеет развилки. И бремя выбора направления дальнейшего движения в каждое мгновение жизни лежит на каждом из нас.

Не всегда человек следует Пути, порой он избегает выбора или приспосабливается к выбору чужому. В конце своего земного существования такой человек убеждается, что жизнь прошла, но не состоялась.

«Жизнь прожить – не поле перейти!» Легко судить о Пути, когда он пройден, когда жизнь человека осталась позади, когда остается либо славить, либо клеймить старца за уже состоявшееся. А как творить будущее?

Всегда избегал гадать у цыганки на предсказание того, что произойдет! Знать грядущее – это тяжкое бремя, это ужасное испытание. Создавать будущее по своему плану и во имя целей, которые полагаешь священными – это и есть истинная Жизнь.

Отступление первое

С афганской войны, как и многие мои ровесники, я вернулся другим человеком. Все повседневные заботы о работе, жилье и даже здоровье казались такими мелкими по сравнению с ценностью человеческой жизни. Как будто родился заново.

Пожалуй, только в октябре 1993 произошло нечто подобное: лежа на полу своего рабочего кабинета в здании Верховного Совета России под обстрелом из танков, автоматов и пулеметов родной российской армии, я чувствовал себя даже менее уютно, чем под обстрелом душманов. Угнетала нереальность, жуткая невероятность происходящего. И гибель товарищей, и избиения защитников парламента, и камера предварительного заключения… Выйдя на свободу, вновь взглянул на жизнь свежим взором, отбросил суету и обыденность. Жизнь опять как бы начала свой отсчет с нуля.

Отсюда разделение моего жизненного пути на три условных жизни, каждая со своими «тараканами в голове», со своими иллюзиями и стереотипами, радостями и горестями. Отсюда – некий максимализм, стремление каждый день проживать максимально полно, как будто он последний. В чем не прав – не обессудьте!

Не могу, да и не хочу писать воспоминаний – нет желания, да и времени. Но предложить в качестве пояснений своих политических взглядов, в качестве альтернатив нынешним официальным интерпретациям недавнего прошлого свои свидетельства и аргументы, я посчитал необходимым. Потому и выбрал форму отдельных очерков о событиях и людях. Не хочу писать историю, скрупулезно перечислять цифры и факты, попробую вспомнить атмосферу тех дней, ощущения и эмоции.

Многим морально задолжал, а я всегда стремлюсь отдавать долги. К этому только и приступаю.

Отступление второе

24 сентября 1998 года у меня состоялась многочасовая встреча с Александром Исаевичем Солженицыным. Спасибо моему парламентскому помощнику, инициативному и настойчивому Диме Никитенко, который настоял на ее необходимости и эту встречу организовал.

С пониманием и уважением отношусь к негативному восприятию Солженицына Ю.В. Бондаревым, Л.М. Леоновым (о чем знаю от них лично), блистательным полемистом В. Бушиным, многими другими выдающимися деятелями русской и советской литературы, но всегда воспринимал Александра Исаевича не как писателя, а как выдающегося русского общественного деятеля.

Вдвоем с А.И. Солженицыным мы сидели в кабинете его московской квартиры на Тверской, 12, и из четырех часов три с половиной говорил я, пропустив традиционный сбор в «Олимпийской деревне» у Г.П. Венглинского, главы Фонда защищенности спортсменов им. Льва Яшина.

У меня не было вопросов к великому диссиденту. После 1993 года я был так огорчен его заокеанским одобрением расправы Ельцина над Съездом народных депутатов и Верховным Советом России, что три с половиной часа рассказывал А.И. Солженицыну о том, как наша страна жила без него, и почему в отношении Ельцина и его действий он не прав. Да и в отношении СССР – во многом тоже. Рассказывал на примере своей жизни, жизни родителей, жизни всех тех, кого знал. О 70-х и 80-х я уже вполне мог свидетельствовать, а уж о 90-х мне тем более было что сказать.

Александр Исаевич вначале был раздосадован (а я откровенно сказал о причине моего прихода и о том, что он опоздал со своим возвращением на Родину года на четыре), потом стал слушать со все большим интересом и делать многочисленные записи. Периодически он что-то уточнял, спрашивал о подробностях, так что это был далеко не монолог. Мы завершили беседу только после того, как Наталия Дмитриевна, супруга Александра Исаевича, многократно заглянув в кабинет, не выдержала и напомнила хозяину, что уже давно вечер, и им пора уезжать за город.

Солженицын был к тому моменту даже раззадорен, он заинтересованно спросил:

– Сергей Николаевич, а вы пишете воспоминания?

– Нет. После 4 октября 1993 года я начал было для истории надиктовывать воспоминания о том, чему был участник или свидетель, но сразу понял, что если писать всю правду – надо уходить из политики, а если правды не писать – то что это будут за воспоминания.

– Вы не правы. Все забывается. Пишите «в стол».

– Это в Ваши времена, Александр Исаевич, можно было писать «в стол». А ныне и без твоего участия все написанное может оказаться в Интернете.

– И все же пишите. На истории Вашей жизни можно создать несколько романов.

В чем оказался прав А.И. Солженицын – все забывается, особенно нюансы. А когда речь идет о событиях, затрагивающих судьбы миллионов людей, то к человеческой забывчивости добавляется жгучее желание что-то задним числом поправить, изменить, приукрасить. «Никто так не врет, как очевидец», – сказал когда-то Наполеон и был прав. А при смене цивилизаций или политического строя монополию на написание истории всегда имеют победители, стремящиеся прикрыть свой путь, часто грязный и кровавый, искажением, а то и фальсификацией прошлого.

Именно стремление сохранить для потомков многие реальные факты и лежит в основе моего решения все же составить субъективные очерки недавнего прошлого. Именно очерки, а не обстоятельные мемуары. Научные оценки недавних событий я уже неоднократно изложил в правовых и политических исследованиях[1], но, как показала жизнь, мой долг перед уже ушедшими, перед теми, кто поверил мне в 1988–1989 годах и перед теми, кто поддерживал меня в последующие десятилетия, – оставить для потомков и субъективное. Ту Правду, без которой останется не до конца понятой сама наша борьба за Родину, за Россию на рубеже XX–XXI веков.

Отступление третье

В момент политического затишья ранней весной 1998 года (президентские выборы уже «отгорели», до парламентских – около двух лет, политический режим укрепился, воссоединение с Белоруссией медленно, но началось) все тот же неугомонный Дима Никитенко как-то предложил:

– Сергей Николаевич, у вас же хороший баритон. Давайте сделаем акцию: на каком-либо публичном мероприятии вы на сцене подхватите или запоете песню. Смотрите, как ярко выглядит Лужков, когда выбегает на сцену и подпевает…

Мне стало смешно (нашел певца!). Когда Дима подошел со своей идеей второй раз, я рассердился и порекомендовал ему заняться текущей работой. Но помощник настырно гнул свою линию. После его третьего «захода» пришлось призадуматься.

– Почему бы и нет? К тому же у меня есть человек, с которым я могу посоветоваться.

– Кто?

– Стас Намин.

От этого имени Дима радостно остолбенел, а я сразу позвонил Анастасу Алексеевичу, с которым был в добрых отношениях, и условился, что заеду к нему в Зеленый театр.

Стас Намин к тому времени уже давно был не только талантливый музыкант, но и успешный продюсер. Чего стоил только его проект – группа «Парк Горького». Ее звезда закатилась лишь когда они двинулись покорять США и решили избавиться от опеки отца-основателя. Переоценили себя.

Стас выслушал идею и среагировал мгновенно:

– А что, интересно. Но нужно подготовить не одну песню, а две или три. На всякий случай. А давай тогда их и запишем. Слушай, а давай запишем 4–5 песен, выпустим кассету. А если кассету, то давай и диск одновременно сделаем – записи-то те же. Слушай, а давай и видеоклип снимем!

– Притормози, Стас! А вдруг у меня и голоса нет?

– Да какая разница? У нас что, у эстрадных звезд у всех голоса есть? Полно безголосых. Нет, если будет совсем плохо, я скажу.

Стас тут же пригласил своего давнего друга, опытного музыканта и аранжировщика Владимира Белоусова. Владимир Иванович отнесся к идее скептически, но за дело взялся.

Началась многомесячная полусекретная подготовка к записи. В перерыве между заседаниями парламента я с одним из помощников – или Димой Никитенко, или Костей Каравайным (они единственные были посвящены в затею) – уезжал «на встречу» или «на совещание», и два часа занимался с Татьяной Анциферовой, замечательной певицей и музыкальным педагогом, женой В.И. Белоусова. Она помогала ставить дыхание, а через какое-то время – и шлифовать песни.

И только когда прошли месяцы подготовки, приближались к концу дни работы в студии звукозаписи, а я все не мог нащупать звучащий стержень проекта – какую песню сделать первой, центральной, Дмитрий Никитенко, краснея, сказал:

– Я когда-то получил музыкальное образование и недавно написал песню о сыне. Предлагаю ее.

У меня в то время должен был родиться четвертый сын.

– Покажи.

Дима напел.

– Отлично. Теперь понятна твоя настойчивость в делании из меня певца. Но давай песню повернем. Сделаем не песню о сыне, а обращение к нему. Это должна быть, скажем, колыбельная. Колыбельная, адресованная сыну.

Сел тут же писать, перекраивая и меняя текст, что-то формулируя с нуля, исходя из изменившейся направленности текста. Появился не просто иной аспект, появился другой смысл и песни, и самого песенного проекта. Дима даже настаивал, чтобы меня указали в качестве автора текста одного, но это было бы нечестно. Мы стали соавторами.

Когда все намеченные песни были записаны и нами прослушаны, только в этот момент я осознал, что все спел неправильно, понял, как надо бы их исполнять.

– Все записанное надо стереть и переписать. Все надо петь иначе, прежде всего ниже, не пытаясь по школьному выполнять гаммы.

Белоусов охладил:

– Все. Деньги спонсоров кончились. Как закончилось и наше время аренды студии.

Записанное оставили как есть.

Фото к песенному проекту летом 1998 года делал сам Стас Намин. Ну и помучил!

Сняли и два видеоклипа. Не обошлось без казуса. Когда вели съемки на Тверской, мне пришлось несколько раз делать проход под уже записанную свою же фонограмму «Московских окон». Прохожих было достаточно много, и один из них подошел к осветителям и поинтересовался:

– Скажите, а кто играет Бабурина?

Видно, умный был человек, понимал, что серьезный политик таким баловством заниматься не должен.

С показом клипов по ТВ нас постигла неудача.

В этот момент на ТВ неожиданно показали видеоклип с речитативными завываниями Жириновского, а появляться на экране в том же жанре после него означало терять репутацию. Нам же Бадри Патаркацишвили, управлявший тогда, по поручению Б. Березовского, телевидением, с которым у Стаса Намина были прекрасные отношения, посмотрев клипы, в показе отказал. На удивление Стаса («Впервые сталкиваюсь с тем, что я плачу, а мне говорят – не надо!»), Бадри, по словам Намина, ответил:

– Во-первых, Бабурин в «черном списке», и эфира ему не будет. Во-вторых, если бы было, как у Жириновского, то еще можно было бы подумать, но тут у вас ведь серьезно.

Снятые клипы по ТВ не показали. Отрывок «Колыбельной сыну» прозвучал лишь в «Русском Доме» русского подвижника А. Крутова.

«Колыбельная сыну» стала не просто камертоном проекта, она стала выражением моего жизненного КРЕДО. Именно поэтому ее простенькими словами хочу открыть эту подборку субъективных очерков. Пусть при всей разрозненности элементов жизненной мозаики мой рассказ о людях и событиях станет хотя бы частичным выполнением долга памяти перед теми друзьями и единомышленниками, которым не довелось дожить до дня сегодняшнего.

А стихи? Неказисто, но искренне и по теме.

Здравствуй, мой сынок,

в колыбели сладко спишь ты.

Может, видишь ты меня во сне.

Ты меня прости, так тебя я редко вижу.

И знай: я помню о тебе!

Ты меня просил о добре и зле поведать —

Нашей сложной жизни путь не прост.

Станешь повзрослей, обретешь свою победу,

Найдешь ответ на свой вопрос.

Ты сможешь понять, зачем

я каждый день живу, сгорая,

Зачем не выбрал я спокойного пути.

От бурь и невзгод спасти,

дом наш родной спасти пытаясь,

Я должен этот путь пройти.

Крепко спи, малыш! И пускай тебе приснится

Вся Земля без войн и Солнца свет.

Добрый, верный друг. Детский смех. Родные лица —

Другого смысла в жизни нет!

1998

Загрузка...