Куратор тот же самый, с которым Тедди встречался, когда вышел на свободу. Иса. Совершенно не изменилась. Около сорока. Одежда – смесь сёдермальмской богемы и эстермальмских понтов. Необъятная шаль, яркий, якобы согревающий браслет на запястье – и маленькие бриллиантовые серьги. Впрочем, не такие уж маленькие.
– Добрый день, Тедди. Не вчера это было…
Когда она улыбалась, на щеках появлялись симпатичные ямочки – он еще тогда обратил внимание. Она ему почему-то нравилась, хотя Тедди прекрасно понимал: единственная ее задача – как можно скорее засадить его за работу.
– Время идет… – неопределенно подтвердил он и тоже постарался улыбнуться. Вся процедура казалась ему немного постыдной.
Тедди вовсе не собирался сюда являться. Ни сразу после освобождения, ни тем более через несколько лет. Ему казалось, что он приехал в другую страну. Другую Швецию. Был готов на все – на любую работу, лишь бы оставить все это дерьмо позади. Не всегда правильная дорога самая короткая. Решил, дал себе слово, даже поклялся.
Но, как оказалось, принять решение недостаточно. Прошлое не хотело отпускать. Черная дыра в анкете, восемь лет… Тедди уже привык, что к нему относятся с подозрением. Нет, не привык. Почти привык.
– Давайте посмотрим, как у нас выглядят последние годы… с точки зрения занятости, разумеется.
– Что ж, давайте посмотрим. Где вы хотите начать?
– Я знаю, что вы работали в адвокатуре…
– Да… выполнял их поручения… некоторые расследования для адвокатского бюро «Лейон». В качестве следователя… по особым поручениям
Тедди вовсе не хотелось вдаваться в подробности.
– Особые поручения… что вы имеете в виду?
– Довольно трудно объяснить… Магнус Хассель, один из совладельцев, называл меня решала.
Решения, как их называл Магнус, сплошь и рядом были связаны с насилием. Наверняка пришлось бы по вкусу тому, прежнему Тедди… а он, нынешний, ни за что не хотел возвращаться к прошлому. Он не то что о восьми годах – о восьми днях в каталажке не мог подумать без содрогания.
Уволился из бюро больше года назад, после истории с Матсом Эмануельссоном.
Иса задала еще несколько вопросов – сколько ему платили, посылали ли на курсы повышения квалификации. Скользила глазами по его бумагам, время от времени поднимала голову и улыбалась.
– А после увольнения из бюро?
– После увольнения – тяжко. Я прошел курсы КРАМИ.
Иса опять уткнулась в его личное дело. Тедди прекрасно знал, что она там увидит. КРАМИ: сильно недоношенный, а скорее мертворожденный плод от безлюбого брака уголовной полиции и агентства по трудоустройству. Он не только прошел эти странные курсы с ролевыми играми и бесконечными напутствиями – его раз пять направляли на практику, но получить постоянную работу так и не удалось. Практикант. Закончил практику – иди на все четыре стороны,
Он сам не понимал, почему. Вернее, понимал, но не хотел понимать.
Иса, ни на секунду не отрываясь от бумаг, трещала что-то насчет правильного выбора направления, о дефиците рабочих мест в той или иной отрасли. Светлый деревянный стол, на полу скучный серо-голубой линолеум. Стены оклеены линкрустом, дешевые пластмассовые стулья. За ее спиной – стеклянная перегородка, в ней угадывается его отражение. Там тоже работают какие-то крупные специалисты по трудоустройству.
Он пригляделся – все же не зеркало. Лица не видно, а волосы видны… ему всегда казалось, что волосы делают его почти невидимым: пепельные, стрижка не короткая, но и не длинная. Среднеарифметическая. А тут наоборот: ничего не видно, а волосы – вот они.
В этой комнате всё, кроме разве что бриллиантовых сережек куратора, напоминает тюрьму. Совершенно безличная. Даже Иса, похоже, не воспринимает ее как свой кабинет – камера для свиданий с интернами. А за стеклянным вроде бы окном – не городская толкотня, а другие камеры. Никакой связи с жизнью.
И конечно же, сколько ни притворяйся, он прекрасно знает, где собака зарыта. После восьми лет в тюрьме и вот уже двух лет на свободе Тедди практически ни с кем не познакомился и не подружился – только старые знакомые. Знакомые из прошлой жизни и друзья по заключению. Родственники, конечно, – сестра Линда и ее сын Никола. Шип и Луке – их камеры находились в том же коридоре. С ними он мог быть самим собой. Эмили, конечно… но сейчас ему почему-то не хотелось о ней думать. И главное – никто из них не мог предложить ему настоящую работу. Деян, возможно… но работа, которую мог бы предложить Деян, вряд ли отразится в его налоговом регистре. Значит, формально он остается безработным с уголовным прошлым. Потенциально опасным для общества элементом. Мало того: недополученные налоги обернутся для государства дополнительными расходами на содержание правоохранительных органов, которые наверняка заинтересуются деятельностью Деяна.
Остается запереться в своей квартирке: пора понять, что он не вписывается в картину. Стать частью той Швеции, о которой мечталось за решеткой, не суждено. Пора признать. Вечный аутсайдер. Но вернуться к уголовщине – нет. Нет, нет и еще раз нет.
– Вы меня слушаете, Тедди? Если вы не будете слушать, я ничем не смогу вам помочь.
Тедди вытянул ноги и поморщился – в левую ногу впились миллионы щекотных иголочек. Непривычно долго сидел на одном месте.
– Извините… я вспомнил приятеля, который мог бы помочь мне устроиться на работу.
Ляпнул просто так, на всякий случай. А что делать? Ни курсы, ни практика и уж тем более ролевые игры ни к чему не привели. А тут все же – Деян. К кому еще обратиться, как не к старому приятелю? Он рассказал о строительной фирме Деяна, а Иса, пока он рассказывал, шелестела клавишами.
Оторвалась от компьютера и покачала головой.
– К сожалению, Тедди… это будет не просто. Не хочу никого осуждать, но эта фирма… оборот ничтожный. За последние десять лет не декларировано никакой прибыли. Не думаю, чтобы они могли предложить вам настоящую работу. Во всяком случае такую, что я могла бы с легким сердцем одобрить.
Конечно, она права.
И в то же время не права.
Шесть утра. Удивительно: Никола почему-то воспринимал ранний подъем довольно беззлобно. Георг Самюэль, его шеф и наставник, улыбается особенным образом: вся физиономия собирается в складочки вокруг глаз, а губы остаются неподвижными. Иногда Николе казалось, что Георг удивится, если заглянет в зеркало: вот тебе и раз! Он думал, что улыбается, а тут вон что: похож на резинового ежика.
– Доброе утро, Нико! Знаешь, чем нам сегодня предстоит заниматься?
Никола застегнул на животе монтерский пояс с инструментами.
– Знаю, знаю. Самый жирный заказ всех времен и народов. Ты уже неделю об этом говоришь.
Они спустились к маленькому крытому грузовичку. На борту – затейливая, притворяющаяся трехмерной надпись: «Георг Самюель, электросервис». Инструменты на поясе вздрагивают, поскрипывают и погромыхивают с каждым шагом. У Николы машины нет, поэтому он каждое утро заходит к шефу. Они вместе едут на работу и болтают по дороге.
Мать, Линда, уговорила Георга опять взять Николу на практику. И теперь он работает пять дней в неделю, как лох. Подъем с первыми словами радиодиктора, ланч в пол-одиннадцатого, к трем уже дома. Даже зимнее солнце не успевает зайти. Иногда ложился на часок вздремнуть, чтобы не начинать клевать носом уже в девять вечера.
Торговый центр в Флемингсберге, между станцией электрички и судом, рос очень быстро, будто огромная птица снесла бетонное яйцо и из него вылупился этот недостроенный пока гигант. Это и в самом деле их самый большой заказ. Георг не единственный электрик на стройке, есть и другие подрядчики, но для него и его ученика – верная, хорошо оплачиваемая работа как минимум на десять месяцев вперед. Гарантия работы чуть не на год – такое случается не часто.
Фаза, ноль, земля, три фазы, ноль, земля, гибкие гофрированные шланги с пучками проводов, ответвительные коробки, сотни и тысячи монтажных колпачков, автоматические предохранители – двадцать пять ампер, шестнадцать, десять… не перепутать, эта колодка на шестнадцать, эта на десять… Его запас слов в электротехнике рос как на дрожжах; пожалуй, в лексиконе уже больше токопроводящих словечек, чем названий наркоты, которыми он любил щегольнуть. Непривычное чувство: иногда кажется, что работа значит для него больше, чем все остальное в жизни. И самое удивительное – это его не раздражает. Беспокоит только звук перфоратора: странным образом напоминает о событии полтора года назад, когда рядом с ним разорвалась бомба… Его отбросило к стене. Осколки ударили в живот, в грудь и руки, которыми он рефлекторно закрыл лицо. Неделя в интенсивке и месяц в больнице. Мать и Тедди приходили каждый день. А Паулина – нет. Не приходила. Она его, наверное, бросила. И ладно – если так, то и она ему не нужна. Невелика потеря.
Георг включил мощный строительный обогреватель и, как всегда, поставил на пол старый пыльный транзистор. Всегда одна и та же частота: «Микс Мегаполь». Сегодня – Биби Рекса с ее бесконечно повторяющимися рефренами. Но ничего, терпимо. И работа, кажется, идет в том же ритме.
Георг убавил громкость.
– А знаешь ли ты, Нико, что на следующей неделе кончаются твои тысяча шестьсот часов практики?
– Что, правда?
– Правда, правда. Ты здорово работал, Нико, и я помогу тебе получить сертификат электрика. Ученичество кончилось. Центральная комиссия гильдии электриков наверняка утвердит. Считай, ты теперь электрик с дипломом. Что скажешь?
Георг хохотнул, и физиономия забавно сморщилась. Вылитый резиновый ежик, опять подумал Никола и засмеялся в ответ. Даже подпрыгнуть захотелось: электрик с дипломом! Настоящая, серьезная работа, настоящая зарплата!
Кто бы мог подумать полтора года назад! Он лежал в интенсивке, а мать, Линда, причитала: опять ты вступил на дурную дорожку, опять связался с бандитами. Кто бы мог подумать… жизнь налаживается. Налаживается всерьез. По-настоящему.
И все им гордятся. Это приятно. Тедди, который помог ему снять квартиру, похлопывает по плечу: молодец, Нико, не то что я в твоем возрасте. А дед пытается затащить его в церковь, но не обижается, когда Никола отказывался.
– Придет, придет и твое время, – говорит он. – Но ты все равно умница, мое мало злато. Бабушка, будь она жива, плакала бы от счастья.
И совсем уж неожиданно: позвонил директор Спиллерсбуды, подростковой тюрьмы, где Никола провел целый год. Поздравил: дескать, не каждому удается встать на правильный путь.
Будто он открыл три клетки по миллиону в скретч-лотерее.
Но больше всех радовалась мать. Линда.
– И знаешь, что самое прекрасное? – спросила она. Как-то весной они пошли прогуляться вдоль канала. Птицы горланили как сумасшедшие, а на дорожках лежали собачьи кучки. Никола похвалился отметками – тогда он еще ходил в Конвукс[7].
– Что я порвал с моей прошлой жизнью? – подсказал Никола.
– Даже не это… Самое прекрасное, что человек может измениться… Я просто с ума сходила… и когда ты сидел в Спиллерсбуде, и когда тебя арестовали, и после этого взрыва… Но теперь я убеждена. Человек, если он настоящий, способен изменить свою жизнь.
Линда опять начала злоупотреблять солярием. Ровный искусственный загар, темные очки «Рэй-Бен» закрывают пол-лица… глаз не видно, но и не надо: по дрожащему голосу Никола и так понял, что у нее выступили слезы.
– Знаешь, Никола… тебе уже не нужно стараться кем-то стать. Статус, уважение, все такое… Ты уже все это заслужил. Ты стал настоящим парнем.
Они остановились у скамейки. Никола посмотрел на мать. Обтягивающая флисовая гудини-курточка, прогулочные мешковатые брюки. Не особенно подходят к загару и фасонным очкам. Тело – типичная шведка-поклонница-свежего-воздуха. Лицо… осторожно, милф в городе! А, вычеркнем последнее – она все же его мать.
Земля у скамейки усеяна мелкой черно-серой шелухой. Альбузур – семечки подсолнечника. Никола обожал семечки. Но не он один – кто-то долго сидел на этой лавке, грыз семечки и философствовал.
Никола присел, Линда устроилась рядом.
– На следующей неделе экзамен по шведскому. Надо написать сочинение.
– И о чем ты пишешь?
– «Граф Монте-Кристо». Ты читала?
– Нет.
– Дедушкина любимая книга.
– Могу себе представить. Он всегда много читал. Не волнуйся, все будет хорошо.
Дед и вправду книжник. Книжник из Белграда. Он научил Николу читать, когда ему и шести не было. Сидел у его кроватки и подсовывал разные книги. «Остров сокровищ», «Двадцать тысяч лье под водой», «Таинственный остров»…
Так он, наверное, воспитывал и Тедди. Тедди, легенда криминального мира южного Стокгольма, в детстве читал запоем… И как это увязать?
Шамон припарковал свою шикарную седьмую
«ауди» на строительной площадке торгового центра между автокраном и бетономешалкой. Как всегда: кипа парковочных штрафов. Толще, чем пачка наличных у Эскобара. А ему не наплевать? Машина записана не на него. Vorsprung durch Technik — рекламный слоган Audi. Прогресс через технологии. Или, как говорит Шамон, – прогресс через Бабсо. Так звали поп-звезду, чей портрет украшал несколько сотен автомобилей в Сёдертелье.
Четверг, три часа дня, но у Николы уже начался уикенд. Георг отпустил его в полтретьего – и до понедельника.
Шамон нажал кнопку. Тихо заурчал мощный дизель.
– Слышал? Audi выпустили совсем уж зверюгу: Q8.
– Читал, – кивнул Никола. – Восьмицилиндровый двигун. А ты не думал о новом «лексусе» LS-600? Тоже восьмерка…
Шамон уставился на него, как на сумасшедшего.
– Шутишь? Я же из Сёдертелье. Мы ездим только на немецких тачках.
Шамон, судя по всему, в порядке. Машина – верное тому доказательство. Самое верное. На втором месте – часики, потом мелочовка – цепочки, брелоки… ну как мелочовка – его толстенную золотую цепь с крестом мелочовкой не назовешь. И, конечно, важно, где ты отдыхаешь. Где живешь – неважно.
Никола никогда не спрашивал, откуда у Шамона деньги. И так знал – продает кокс холеным детишкам из богатых кварталов. Излюбленный препарат для их преувеличенно диких рейвов. О таких вещах даже с лучшими друзьями не болтают. И особенно с теми, кто не участвует в Жизни. Иногда Николе очень хотелось вернуться к свободе. Уйти из-под контроля.
Поехали к Николе, посмотрели несколько отрывков из «Наркоза». Второй раз – Николе очень нравилась сцена, когда Эскобар приезжает с проверкой на кокаиновую фабрику в Меделине. Спустились, купили по кебабу. Шамон достал пакетик машки, набили шиша – кальян. Никола иногда очень нуждался в таких минутах расслабухи. После того как он чуть не подорвался на бомбе, что-то произошло, хотя он и не мог определить, что именно.
Они посмеивались, слушали музыку. Болтали, развалившись на диване. Изображали саудовских принцев.
Вдруг Шамон перестал смеяться.
– Никола… ты в Бога веришь?
– Вообще говоря… нет, не верю.
Типичный Шамон. Вдруг на него находит. Особенно после косячка.
Шамон даже не улыбнулся.
– Я спрашиваю – веришь или нет?
– Отстань, Шамон… Не знаю.
Шамон затянулся, закрыл глаза, поднял к губам висевший у него на шее золотой крест и поцеловал.
– А я верю.
– Почему?
– Что значит – почему? – Глаза его блестели. – Потому что должно же быть что-то еще, кроме всего этого…
– Кроме чего?
– Смотри… я не сплю по ночам. Вскакиваю каждые четверть часа и смотрю, что там за шторами. А на улице? Слышу звук позади – чуть не кидаюсь на землю. Вижу незнакомую машину на парковке – болит живот. Язва, что ли, начинается…
– Зато ты свободен. Тебе не надо вставать каждый день в пять утра.
– А черт его знает… может, не так уж и плохо. Большое дело – в пять утра. Зато до пяти спишь как сурок. Трудно объяснить… иногда кажется – все, больше не могу. Устал. Сил нет. Знаешь, сколько братьев ушло в этом году? А тем, кто рулит всем этим дерьмом, плевать. Новые найдутся. Суки. Все до единого. Хотелось бы заняться хоть чем-то, кроме… Типа уехать. Или музыка… ты врубаешься? – вдруг усомнился Шамон.
– Музыка? – Никола не узнавал Шамона. Хотелось бы заняться чем-то… эти слова подходят скорее его матери, Линде.
– Ну, то есть научится играть на каком-нибудь инструменте. Я все в футбол играл, а мамаша твердила, что мне надо музыкой заниматься. У тебя, говорит, мозги музыкальные. Услышу лот – могу спеть все до нотки. С одного раза. А сейчас… в башке только – а не стукач ли? не снют ли в штатском? Ни хрена не слышу. Вообще ни хрена.
Никола пытался понять – он серьезно? Или так, понесло после травки?
Самое трудное, что ему пришлось за сегодня сделать – протащить пучок монтажных проводов через десятиметровую гофрированную виниловую трубку.
Наверное, он правильно выбрал. Электрик. Знающий человек, всем нужен. На днях должен получить диплом.
Эмили встала, поправила складки на брюках и пошла навстречу Маркусу. Аннели, секретарь бюро, позвонила – он уже тут. Через семь секунд явится. А если решил подняться на лифте – чуть дольше.
Первый тест. Лакмусовая бумажка. Сама она лифтом не пользовалась – бежала по лестнице, даже с неподъемным портфелем. И что? Она приняла его на пробную службу. Адвокатом в ее бюро. Чуть больше года назад она открыла свою фирму, и, к ее удивлению, поток клиентов рос и рос. Она уже не справлялась со всеми делами. Конечно, нанять помощника – большой и важный шаг. И немалый риск. Отныне она отвечает не только за свои доходы. Адвокатское бюро «АО Эмили Янссон» должно зарабатывать достаточно, чтобы покрывать еще одну зарплату. Прежде всего заплатить ему, заплатить налог работодателя, а потом уже думать о своей прибыли. Кошмар всех мелких предпринимателей. Маркус может заболеть, может не справиться с работой, может просто-напросто запутаться в фактурах, допустить ошибку – и страдает фирма. А резервов у нее нет. Ликвидность на нуле. Придется закрываться, и… прощай, мечты! С другой стороны – ей необходим человек, который ее хоть немного разгрузит. Слишком много работы.
Высокий крепкий парень с ухоженной недельной щетиной. Этакая интеллектуальная небритость. Наверняка взбежал по лестнице. И пахнет хорошо. Она пожала ему руку – может, он ожидал традиционных объятий? Ну нет, она – его шеф. Хотя разница в возрасте, самое большее, года два. К тому же она не любила обниматься, и тем более с незнакомыми людьми.
– Добро пожаловать. Очень рада, что вы сможете уже сегодня начать работать.
Темно-синий костюм, брюки коротковаты, но, кажется, сейчас такая мода. Верхняя пуговица сорочки расстегнута, без галстука. О’кей, ему сегодня в суд не идти. Несколько дней будет сидеть здесь и знакомиться с работой. Манера двигаться чем-то похожа на Тедди: спокойно и… целеустремленно, что ли, – она попыталась найти нужное слово и не нашла.
– Пройдем ко мне, – сказала она. – Кофе? Вода?
Она заранее попросила Аннели принести термос со свежим кофе и поставить в холодильник несколько бутылок «Рамлёсы».
– Спасибо… а у вас случайно нет чая без кофеина?
Надо же – чай без кофеина… не особо по-адвокатски. А черт его знает, может, теперь мода такая.
Она повернулась к секретарше.
– Вот как раз с бескофеиновым чаем у нас сегодня сложно, – криво усмехнулась Аннели.
Адвокаты пьют кофе. Кофе, кофе и еще раз кофе. Пятнадцать чашек в день.
Они прошли в ее кабинет. На стене в раме висела картина Марка Ротко. Репродукция, конечно, но очень хорошего качества. Три горизонтальных полосы. Глухой красный переходит в коричневый, коричневый – в солнечно-желтый. Эмили нравилась эта работа, от нее веяло покоем. И хотя это все лишь фотокопия, она напоминала ей адвокатское бюро «Лейон», где она работала раньше. Один из совладельцев, Магнус Хассель, был заядлым коллекционером. У него-то были подлинники… Уорхол, Карин Мамма Андерссон по соседству с Джакометти и Бруром Юртом…
Она ушла из «Лейона». Ей не простили, что она взялась за уголовные дела. Хотя это никак не сказалось на работе в бюро – все равно. Посчитали, что она навредила репутации адвокатуры.
А потом… потом она выкинула финт. «Лейон» – знаменитое во всей Европе бюро, и Магнус Хассель дал бы ей любые рекомендации, чтобы найти работу в такой же крупной адвокатуре с громкой репутацией. А она вместо этого сняла помещение в небольшом доме, где размещались еще три так называемых «гуманитарных» адвоката, занимающихся частными проблемами обычных людей – разводы, споры со страховыми компаниями и тому подобное. На всех четверых работала одна секретарша – Аннели, каждый платил ей четверть ставки.
Бывшие коллеги по «Лейону» удивленно пожимали плечами – она что, спятила? Добровольно перейти из высшей лиги даже не в первую, а в третью или, скорее, в четвертую… Могла бы по крайней мере, если ее так тянет отстаивать права человека, устроиться в любое крупное бюро, специализирующееся на уголовном праве. Или в суд. Или в прокуратуру.
Могла бы… но ее это не привлекало. Она хотела самостоятельности – была по горло сыта всеми этими шефами, сующими нос в твою жизнь. К тому же она понимала свой потенциал – чувствовала, что может стать одной из лучших.
Маркус поставил сумку на пол. Темно-зеленый грубый холст. Роскошная сумка, отметила Эмили. И костюм скорее всего сшитый по мерке. Она ничего не знала об этом парне, кроме того, что он закончил гимназию в Черрторпе и сейчас живет на Сёдере. Зарплата, которую она ему предложила, была примерно на тысячу крон меньше, чем он получал в небольшом бюро по семейному праву, – значит, и вправду хочет заниматься защитой. Commitment…[8] Это приятно. И если он и в самом деле такой толковый, скоро перейдет на гонорары.
– Итак, – она пододвинула ему лэптоп, – это ваш компьютер. Введите свой пароль… и вперед. Потом будете сидеть в соседней комнате, я уже заказала стол и конторское кресло. Но их привезут только на той неделе. Мне очень жаль, но пока вам придется делить со мной кабинет. Надеюсь, не подеремся.
– Разумеется… но давайте выключим свет.
Эмили подняла голову. Это еще что такое?
– У меня аллергия на электричество. Если темно, работаю при свечах. И лучше всего не с компьютером, а с шариковой ручкой.
Эмили уставилась на него, как на сумасшедшего. Маркус Энгваль. Блестящие отзывы отовсюду, где бы он ни работал. Ей хватило пятиминутного интервью, чтобы принять решение. К тому же чувство юмора, приятные манеры – и, как ей показалось, мужество. Если первые две черты важны для клиента, последнее, мужество, – самое важное во всей профессии. Мужество… об этом вообще, как правило, не говорят, но для адвоката защиты – самое главное качество. И вот на тебе – уже чай без кофеина ее насторожил. А аллергия на электричество? Только этого не хватало… Разве есть такая?
Маркус улыбнулся и подмигнул.
– Шучу. Конечно, я могу сидеть в вашей комнате. И даже с зажженными лампами. – Он выложил на стол смартфон с разбитым стеклом. – И насчет электричества – ничего не имею против. Наоборот, обожаю. Друзья смеются: ты, говорят, как увидишь розетку – аж дрожишь.
Эмели засмеялась. Нет, не ошиблась. Чувство юмора она поставила бы на второе место – после храбрости.
Забавно: кандидатуру Энгваля ей предложил не кто иной, как Магнус Хассель. С полгода назад она сидела в «Покет Сити» и дожидалась Йосефин – та все еще работала в «Лейоне». И вдруг за спиной услышала свое имя. Обернулась – оказывается, оба ее бывших шефа расположились за соседним столиком. Магнус Хассель и Андерс Хенрикссон. И как же она их не заметила? Ежегодные собеседования, повысить или не повысить зарплату, какие достижения… нельзя сказать, чтобы она тосковала по этим моментам. Но запомнила надолго.
Андерс Хенрикссон – пятидесятилетний компьютерный чудик. Притворяется, что ему тридцать, но упорно считает, что Сара Ларссон – дешевый испанский бренд повседневной одежды[9]. Но, как ни странно, – ведущий шведский специалист по слияниям и поглощениям. В последнем списке юридических звезд ему дали следующую характеристику: «Блистательный аналитик – креативный и авторитетный». Возможно… наверняка у него заоблачный IQ, но что касается EQ – критический случай[10].
Магнуса Хасселя представлять не надо. Нет в отрасли человека, кто не знал бы Магнуса Хасселя. Его характеристика в Legal 500 уже много лет звучит одинаково: «Самая яркая M&A[11] звезда в Швеции». «Зашкаливающе компетентен». Очень убедительно, как и его личные доходы: если верить «Дагенс Индустри», только за прошлый год Магнус Хассель получил двадцать пять миллионов дивидендов.
И что с того? Этот этап пройден. Прощайте, шикарные конторы, клиенты-миллиардеры и весьма экзотические, мягко говоря, трансакции.
С новым счастьем, Эмили! С новым, ополовиненным заработком!
Собственно, именно Магнус и вынудил ее уйти. Мало того – появился на суде Беньямина Эмануельссона, которого она защищала, целый день просидел на скамейке для зрителей, слушал и смотрел на нее, как удав на кролика. Она должна бы его ненавидеть. Но не получалось – она знала, что Магнус очень высокого мнения о ней. Он сделал все, что от него зависело, чтобы она передумала, отказалась от уголовных дел и вернулась в «Лейон». Нет, на все сто процентов ненавидеть его не могла. Но и не меньше девяносто восьми…
– Никак не рассчитывал увидеть тебя в наших широтах, – подковырнул Магнус. Эмили попробовала припомнить, когда она видела Магнуса в таком свободном прикиде – оливково-зеленый твидовый пиджак, бледно-розовая сорочка и джинсы. – Думал, такие, как ты, держатся поближе к Кунгсхольмену и сателлитам.
Вообще говоря, он прав. Большинство адвокатских бюро, занимающихся защитой обвиняемых, располагалось именно на Кунгсхольмене – поближе к стокгольмскому городскому суду, полицейскому управлению и следственному изолятору в Крунуберге. Естественный выбор – на расстоянии пешей прогулки. Им приходилось по нескольку раз в день бывать в этих учреждениях. Но это не все. То и дело приходилось добираться до «сателлитов», как их назвал Магнус, – пригородных районов. Изоляторы в Хюддинге и Соллентуне, суды в Сёдерторне и Аттунде. Слово «сателлиты» навело Эмили на мысль о странах-сателлитах Восточной Европы. Послушные вассалы Советского Союза.
– У меня встреча с Йоссан, – она решила отплатить той же монетой. – А она из вашей резервации – ни ногой.
Магнус расхохотался. Андерс Хенрикссон и бровью не повел. Эмили почему-то вспомнила его внезапно побагровевшую физиономию, когда стало известно, что она взялась за уголовное дело Беньямина Эмануельссона.
– Наслышан, наслышан… дела у тебя вроде идут неплохо. – Магнус поднял бокал. Красное вино маслянисто качнулось и тут же успокоилось.
– Работы много, – подтвердила Эмили. – Надо бы нанять помощника.
– Рад за тебя. Но ведь ты пока даже не приблизилась к той зарплате, что получала у нас? Или?
Интересно, что это? Обычные дружеские подколы? Или он хочет ее спровоцировать?
Она подняла пустой бокал и отсалютовала.
– На вершинах всегда не хватает воздуха. Приходится мириться.
На этот раз физиономия Андерса Хенрикссона слегка покраснела. Магнус прыснул. Принял шутку и внезапно посерьезнел.
– Послушай, – наклонился он к ней. – Мне кажется, я знаю парня, который бы тебе подошел. Он был у нас на интервью на прошлой неделе. Только что получил звание адвоката, работал в суде… Умный парень. И работоспособный к тому же. Вроде тебя.
– И почему в таком случае вы его не взяли?
Магнус нагнулся почти к ее уху.
– Он начал говорить что-то о правах индивидов. Хочет, чтобы судебная система была равна для всех. Уж не из той же ли он секты, что и ты? К тому же еще и вего… а я не верю людям, которые добровольно отказываются есть мясо.
Эмили внимательно посмотрела на Магнуса. Его глаза весело блестели.
– Пусть пошлет мне свои бумаги.
Она мысленно улыбнулась, вспомнив этот разговор. Внезапно зазвонил телефон.
– У меня тут женщина… звучит совершенно отчаянно, – сказала Аннели и переключила линию.
– Эмили Янссон? – тонкий голосок.
– Да, вы говорите с Эмили Янссон.
– Слава богу! Меня зовут Катя… мне нужно обязательно с вами встретиться. Сегодня же.
Эмили посмотрела на Маркуса – тот настраивал свой компьютер.
Все клиенты одинаковы. Всегда уверены, что их дело – самое неотложное. Кого-то в чем-то подозревают, или наоборот, он сам становится жертвой преступления – каждому кажется, что более вопиющего дела, чем его собственное, на земном шаре не найти. Исключений почти не бывает.
– К сожалению, сегодня я занята. У меня начал работу новый адвокат, и я должна ввести его в курс дела. На той неделе ваc не устроит?
– Нет-нет… что вы! Мы должны увидеться немедленно!
– А в чем дело?
Молчание.
– В чем заключается ваше дело? – повторила Эмили.
Глубокий вдох. Когда неизвестная Катя опять заговорила, голос ее дрожал.
– Я не могу… по телефону. Это не телефонный разговор… Когда вы сможете меня принять?
Даже не слова… что-то в ее голосе подсказало Эмили, что дело серьезное.
– В понедельник. Мы не работаем в субботу и воскресенье.
– Не знаю, удастся ли… Но умоляю – никому не рассказывайте, что я вам звонила.
– Ни в коем случае. Адвокаты связаны обетом молчания.
Что же это может быть? Молодая женщина ни словом не обмолвилась, почему ей так необходимо встретиться с адвокатом, но голос, манера говорить – ясно, что она предельно взволнована.
– Умоляю вас… неужели нельзя раньше понедельника?
Общее и важнейшее правило адвоката – придерживаться своих принципов. Нельзя идти на поводу у клиентов – съедят. Но в этом случае… похоже, что-то действительно неотложное.
– О’кей, – сказала она. – Увидимся завтра.
Таунхаус в Чисте – субботний ужин у родителей. Отец опять в депрессии, мать и Роксана изо всех сил пытаются его успокоить – но как? Для начала он должен хотя бы сообразить, что он не один на целом свете, что он нуждается в них – жене и дочери, а они нуждаются в нем.
Он сидит на диване, Каспар – тоже на диване, но на другом, напротив. Те самые диваны, на которых они боролись, когда были маленькие. На толстом персидском ковре – журнальный столик со стеклянной столешницей. На этот столик Роксана как-то грохнулась – сколько ей лет было? Семь? Восемь? У отца чуть не припадок случился – испугался, что стекло разобьется. Роксана до сих пор вспоминает этот случай: у баба[12] даже мысли не возникло, что могла разбиться его маленькая дочь.
На столе – латунный поднос с тонкими, с изящной талией, чайными стаканами в серебряных подстаканниках. Все по заведенному обычаю – не успевала Роксана снять куртку в прихожей, мать уже ставит на стол чайный поднос.
Есть вещи, которые не меняются никогда.
По телику – футбол. Полуопущенные гардины, подушки на диванах взбиты в строгом порядке: красные слева, зеленые справа. Шкаф с остекленными подносами и разнокалиберными хрустальными вазами. Роксане ничего не стоило зажмуриться и перечислить, в каком порядке они стоят.
Больше всего мать берегла доставшиеся ей от деда подсвечники,
– Запомни, дохтарам[13], ничего более ценного у нас нет. Не потому, что они стоят так уж дорого, на аукционе много за них не возьмешь… бабушкино приданое. Единственная память о родне со стороны моей мамы…
Каспар уставился в телевизор. Он жил с родителями, хотя и был старше Роксаны. Но это не обсуждалось. Не дай бог, Каспар обидится.
Вошел отец. Роксана обняла его.
– Рад тебя видеть, – шепнул он ей в ухо.
«Арамис», как всегда.
– Одеколон одеколонов, – повторял отец. – Отец всех одеколонов, но детям до отца далеко.
Роксане не нравился этот запах – слишком сильный и слишком пряный, но она помалкивала.
Сорочка с короткими рукавами, заправленная в классические голубые джинсы. Довольно красиво вообще-то. Normcore, как сказал бы Зет. Отцу вряд ли знакомо это словцо. И ей тоже было незнакомо.
«Что это такое – нормкор?» – спросила она у Зета.
«Свободный стиль, – пояснил он. – Без всяких там трень-брень».
«Каких еще трень-брень?»
«Трендов и брендов», – засмеялся Зет…
Отец сел на тахту и произнес одно-единственное слово:
– Каспар…
И Каспар, и Роксана прекрасно поняли, что это значит: смени канал.
– Ты что, отец? «Манчестер Юнайтед»! Златан играет!
Отец молча взял пульт и нажал кнопку.
– Футбол хорош, когда играет Тим Мелли. Помните матч?
Роксана прекрасно знала, что отец имеет в виду, – матч Ирана со Швецией в 2014 году. Отец, разумеется, взял их с собой. Вместе с ними на матч пришли сорок тысяч шведов иранского происхождения. Память на всю жизнь, народный праздник. Иран проиграл 1:3, и Роксана впервые в жизни видела, как отец рыдает. Но ей показалось… да нет, не показалось, так он и было, – это были слезы не только от обиды за поражение. Роксана ничего не понимала в футболе, но и она плакала. В ней проснулось что-то, чему она сама не могла подобрать название, – горечь поражения, гордость… и то, о чем без конца говорила мама: чувство принадлежности. Странное чувство. Похоже, его испытывали все сорок тысяч пришедших на стадион персов, их соотечественников. Единение. Чувство локтя. Бесстрашие.
Какое там бесстрашие! Она чуть не описалась от страха, когда увидела содержимое этого картонного ящика в тайнике их новой квартиры. До сих пор не может понять, как заметила небольшое нарушение геометрии. Почему одна стена в кладовке идет косо, хотя кухня строго прямоугольная?
Коробка оказалась битком набита большими пакетами. Сквозь полупрозрачный полиэтилен просвечивало содержимые: в каждом большом пакете лежало множество маленьких пакетов с белым порошком.
Они сели на диван. Зет, профи, попросил маникюрные ножнички, вырезал крошечную дырочку в одном из пакетиков и высыпал немного порошка на стеклянное блюдце.
– Давайте-ка закроем шторы, – неожиданно предложила Билли. – Я все-таки учусь на юриста.
Конечно, она права. Хотя полчаса назад здесь творилось черт знает что, разница все же есть: выкурить пару джойнтов и… и эти пакеты. Как минимум десять кило порошка.
Зет послюнил мизинец, окунул его в порошок и поднес к глазам.
– Какие-то кристаллики… – задумчиво произнес он.
И вправду – мелкие кристаллы напоминали скорее сахар, чем кокаин или, скажем, разрыхлитель для теста.
На столе белая скатерть – что может сравниться с маминой едой! Тарелки с изысканным цветочным мотивом – мама не хотела оставлять их в Тегеране, привезла с собой. Ложки и вилки – в родительском доме ножами не пользовались, но когда к Роксане приходили шведские приятели, на столе появлялись и ножи.
Стол ломился: горме сабзи, в том числе и вегетарианский вариант[14], рис с шафраном, салат, зеленый горошек. А когда мама принесла тахдиг, Роксана и Каспар захлопали в ладоши, как маленькие. Тахдиг… она с детства помогала готовить это блюдо: картошку на дно кастрюли, сверху засыпают рис. Ей больше всего нравилось проделывать в рисе дырочки, чтобы облегчить выход пара. Но за главную операцию всегда отвечала мама: надо одним движением перевернуть готовое блюдо, так что картофель оказывается наверху. В конце концов получается толстая, хрустящая рисовая лепешка. Ничего вкуснее и придумать невозможно!
– Как дела с учебой. Роксана-йоонам?[15] – спросил отец на своем слегка устаревшем фарси. На таком языке говорили в восьмидесятых годах. Роксана никогда об этом не думала, но прошлым летом их навещали двоюродные брат и сестра из Тегерана. Они посмеивались над отцовскими старомодными выражениями.
Роксана знала, что за этим последует, и, как всегда, ответила по-шведски:
– Все хорошо.
Отец отпил вина из бокала. Мать налила только ему и себе: Роксана и Каспар все еще считались детьми, хотя им обоим было хорошо за двадцать. Предполагалось, что дети пьют кока-колу.
– Ты ведь поступила на… как это называется? Поведенческая психология?
– Да… behavioral psycology.
– И что это за штука? Насколько я понимаю, упрощенный вариант психологии?
– Не знаю, можно ли так сказать… но я буду работать с теми же вопросами, что и психологи. Это мне нравится.
– Но ты ведь могла бы стать настоящим психологом?
– У меня не хватало баллов, ты же прекрасно знаешь. Конкурс на психологическое отделение – самый большой в Швеции. Туда очень трудно попасть. Требуется двадцать два и три десятых балла, или как минимум один и девять десятых на пробе для поступления. Но для этого надо эту пробу написать.
Отец со стуком поставил бокал.
– Ты могла бы набрать эти двадцать два и три десятых, если бы постаралась. Если бы не бегала на ваши бесконечные вечеринки. Ты умная девочка, Роксана, и не просто умная. Ты способная. Мы с мамой старались, чтобы ты получила хорошее воспитание. Посмотри на брата, он учится на зубного врача. Это настоящая профессия, он будет доктором. И ты могла бы…
– Я не хочу быть зубным врачом. Мне не интересно копаться в гнилых зубах. И изо рта пахнет… фу, гадость какая.
– Хватит препираться! – вмешалась мама. – Только ты мне вот что скажи: тебя будут называть доктором или нет?
– Нет, мама. Доктором я не буду. Я буду специалистом по поведенческой психологии.
– Но… ты же знаешь, аззизам…[16] ради кого мы приехали в эту страну? Только ради вас. Ради кого работали с утра до ночи? Только ради вас. Чтобы вы смогли получить хорошее образование. Чтобы у вас была достойная жизнь. Мы с папой не хотим, чтобы вы зарыли в землю свои способности. Почему ты не записалась на пробу после гимназии? Ты вполне можешь попасть на факультет психологии. Я знаю точно. И папа знает. Ты способная.
Каспар налил в стакан кока-колы так, что пена перелилась через край.
– Кончайте доставать Роксану! Почему вы не можете отнестись с уважением – она не такая, как вы! Люди бывают разные, но уважения заслуживает каждый.
Мать открыла рот, хотела что-то сказать, но не нашлась. Отец проткнул вилкой одну горошину, за ней другую и продолжал, пока не нанизал штук семь.
Роксана положила на тарелку желтый рассыпчатый рис.
На самом деле она-таки подала заявку на пробу, но не хотела рассказывать родителям.
Мать подумала немного и подлила отцу и себе вина.
– Вино называется шираз, – сказала она. – Оно так называется, потому что лоза родом из Шираза, там родился твой дедушка.
Роксана промолчала. Все, кто сидел за столом, слышали теорию о происхождении шираза сто пятьдесят тысяч раз.
– Посмотрите, что у меня есть, – важно сказал Зет и улыбнулся, как квартирный маклер. В руках у него была картонная коробка размером с покетбук. – Тебе повезло, Рокси, что ты съехалась с экспертом. Не просто с экспертом, а экспертом среди экспертов. Сейчас узнаем, что это за порошок.
На коробе косая наклейка: EZ-тест.
– Я еще в прошлом году купил его в Сети. Так и лежал в чемодане – думал, пригодится. Вот и пригодился. Никогда не мешает узнать, на каком ты свете.
Он открыл коробку, не переставая говорить – тем же нравоучительным тоном.
– Определяет различные субстанции с высокой точностью. И стоит всего шестьдесят спенн набор. Дешевле не бывает. – Он поднял небольшую пробирку, на дне ее бултыхалась жидкость. – Взять примерно с pin head вещества, – прочитал Зет в минималистской инструкции и высыпал на чайную ложку горку кристаллического порошка величиной с горошину.
Роксана взяла у него инструкцию.
– Слишком много. Тут написано pin head.
– Кто у нас эксперт – ты или я? – Зет бросил на нее снисходительный взгляд. – Тут как раз примерно шляпка гвоздя.
– Да, но тут написано pin head. Не гвоздя, а булавки. Или ты, может, решил, что это азербайджанский? По-азербайджански пинхед – желудь.
Зет пробормотал что-то вроде «не умничай», достал смартфон и полез в Google.
– О’кей, ты права, – сказал он с явным неудовольствием, оставил на ложке чуть-чуть порошка, всыпал в ампулу, закрутил крышку и встряхнул. Роксана вспомнила учителя по химии, Рэя. Желтые усы, кожаный жилет… он то и дело срывался на кого-то из парней, но тут же успокаивался и продолжал урок с прежним увлечением. Очень любил Роксану – за любознательность.
– Так… прошло две минуты, – Зет поднес к свету ампулу и инструкцию с цветными квадратами. – Реакция закончилась. Проверим, с чем мы имеем дело. Значит, так… ярко-красный – кетамин. Желто-зеленый – амфетамин. Голубой – кокаин. Лиловый – МДМА, экстази. Желтый – риталин. Винно-красный – параметоксиамфетамин. PMA. Никогда, кстати, не пробовал.
Жидкость в ампуле стала ядовито-красной.
– Кетамин, – сказала Роксана.
Билли потерла руки.
– Давно мечтала.
– Они говорят, даже лучше, чем декстрометорфан, – сказал Зет.
– Обычно они правы, – кивнула Билли.
– Какие-такие они? – удивилась Роксана.
– Понятия не имею, – засмеялась Билли. – Плевать. Давайте попробуем.
Полицейское управление Стокгольма
Дело № 0104-К3941
СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
Ниже прилагается запись телефонных разговоров и эсэмэс-сообщений между подозреваемым Хуго Педерсоном и рядом лиц. Прослушивались телефон 0733-0475734 и 0704-433232. Записи сделаны в течение 2005 и 2006 годов.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 1 (расшифровка)
Кому: Хуго Педерсону
От кого: Луиза Педерсон (жена)
Дата: 23 сентября 2005 года
Время: 21.34
ЛУИЗА: Где ты?
ХУГО: На работе, естественно.
ЛУИЗА: Придешь, пока я еще не усну? Или как всегда?
ХУГО: Мышонок, это зависит от того, когда ты собираешься лечь. Если ты опять будешь смотреть «Секс в большом городе», вырубишься сразу и к моему приходу будешь спать, как поросенок.
ЛУИЗА: О’кей… значит, как всегда. Кстати, я сегодня говорила с Изабель, и разговор совершенно вывел меня из себя. Знаешь, что они собираются делать?
ХУГО: Откуда мне знать?
ЛУИЗА: Они приглашают Сташека. Будут делать ремонт.
ХУГО: И что тут плохого? Мы же тоже с ним договорились.
ЛУИЗА: Вот именно! Но они раньше! И собираются переделать ВСЕ! Изабель полчаса трещала про краны «Дорнбрах», кухни «Квенум», плиты «Гаггенау», пол из эландского известняка в холле и утопленные спот-лайты на потолке.
ХУГО: Ну и слава богу… Лишь бы это не помешало нашим планам.
ЛУИЗА: Наши планы, наши планы… наши планы – детский лепет по сравнению с ее. Мы всего-то собираемся поменять кухню и покрасить стены в спальной. Бюджетный вариант. Для бедных. Надо во что бы то ни стало отремонтировать ванную, поменять проводку, освещение. Все так делают: ремонт – значит ремонт. А мы шкафчики в кухне ставим и рабочую столешницу меняем…
ХУГО: Далеко не все.
ЛУИЗА: По крайней мере, Изабель и Андерс. Эбба и Пьер в прошлом году полностью отремонтировали виллу, мало того – сделали пристройку. Анна и Карл-Юхан привели в порядок свою квартиру в Лондоне. Так что, считай, все. Все, кроме нас.
ХУГО: У нас замечательная ванная. С какого перепугу мы должны опять затевать ремонт? Предыдущие владельцы два года назад сделали всё. Поменяли чуть не каждую кафельную плитку.
ЛУИЗА: А я про что говорю? Два года назад! Две тысячи пятый год на дворе, и я ненавижу этот кафель под терракоту. И унитаз на полу… Теперь такие не делают! Унитаз должен крепиться к стене, а то похоже на мулль-сортир в деревне, где нет канализации.
ХУГО: Надо бы подождать … Квартира и так обошлась нам очень дорого.
ЛУИЗА: Хуго…
ХУГО: Да?
ЛУИЗА: Я стесняюсь нашей квартиры…
ХУГО: Мышка… кончай.
ЛУИЗА: Мне стыдно! Стыдно приглашать людей. Квартира выглядит, как в каталоге ИКЕА. Спокойной ночи!
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 2 (расшифровка)
Кому: Карл Тролле (приятель)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 23 сентября 2005 года
Время: 22.42
ХУГО: Привет, старина! Это я.
КАРЛ: Вижу. Чем занят?
ХУГО: Всем понемногу. Работаю.
КАРЛ: Вот как…
ХУГО: Ночная работа.
КАРЛ: Ты же любишь работать ночью…
ХУГО: Я не собираюсь сидеть и ждать, пока появится дела… дела надо находить самому. А ты после ланча весь день дома?
КАРЛ (смеется): Фредрика пошла в «Театргриль» с коллегами. Думаю, неплохо проводит время, а я…
ХУГО: Ты, конечно, потираешь руки. В этом ты мастер.
КАРЛ: Слушай, ты видел Porn Hub? Какой сайт! Один щелчок – и смотришь что угодно.
ХУГО: Как ты сказал?
КАРЛ: Porn Hub.
ХУГО: Посмотрю.
КАРЛ: Прямо сейчас? На работе?
ХУГО: Ну, нет. Я – не ты.
КАРЛ: Кстати, мы дали предложение на квартиру. Ее выставили на аукцион.
ХУГО: Где?
КАРЛ: Коммендорсгатан. Сто семьдесят квадратов.
ХУГО: И сколько они хотят?
КАРЛ: Семьдесят пять тысяч за квадрат. У этого города с мозгами не все в порядке.
ХУГО: В хорошем состоянии? Или нужен ремонт?
КАРЛ: Состояние нормальное, но Фредрика хочет все перестроить. Открытое решение, каррара в ванной, светло, свежо, современно… бла-бла-бла… вообще-то неплохая мысль.
ХУГО: Ты так считаешь?
КАРЛ: Вопрос только, достанется ли нам она. Аукцион продолжается.
ХУГО: И если достанется, то… колоссальный ремонт? Все вверх дном?
КАРЛ: Я же сказал. Это вроде бы само собой разумеется. Хочется же создать свой собственный дом. Создать свой мир, а не переселиться в чужой. Так что я понимаю Фредрику от и до. В наше время даже как-то стыдно не пригласить дизайнера и не сделать все по своему вкусу. Это же не съемная хата.
ХУГО: Нет, конечно… не съемная.
КАРЛ: Вот именно.
ХУГО: Cлушай… мне пора поработать. Услышимся, старина.
КАРЛ: Чао.
Над гаражом укреплен щит: «Карваш, рекондиция – Сити и южные районы». А на развевающемся вымпеле с трудом, но все-таки можно прочитать: «Непревзойденные цены. На время обслуживания предоставляется машина».
Тедди сидел на пассажирском сиденье, а на заднем расположился пес Деяна, Молер, названный так в честь шведского чемпиона по борьбе без правил.
Они приехали сюда вовсе не для рекондиции, что в переводе означало особо тщательную мойку. И не ради непревзойденных цен на эту самую рекондицию – у Деяна совершенно новая тачка. «Тесла», модель Х, на которую он не успел посадить ни единого пятнышка.
Когда Деян рассказал, что он заказал «теслу», Тедди не поверил:
– Ты что, в Greenpeace записался? У лютого разбойника проснулась экологическая совесть?
Деян наградил его мертвым, ничего хорошего не обещающим взглядом. Он не переносил шуток на определенные темы. Нельзя было, к примеру, шутить по поводу его питбуля Молера. Теперь – нельзя шутить насчет машины.
Но надо признаться – по поводу машины шутить не следовало, хотя на первый взгляд она смахивала на «пежо»-переросток. Интерьер напоминал скорее интернет-планшет, чем автомобиль. И задние двери – почти как в «мерсе» SLR, только не совсем – они сначала в прижатом виде поднимались вверх, а потом откидывались в стороны. Незаменимо при тесной парковке. «Крылья сокола» – говорят, это название придумал сам Илон Маск. Но, в отличие от спортивного «мерса», – огромный полноприводной автомобиль, который к тому же не жрет ни капли бензина или дизеля. И самое невероятное – настройка на экране: ludicrous speed. Абсурдная скорость. Чудище набирало сотню за три секунды, без всяких переключений скоростей. Еще больше поразила Тедди тишина. Когда приятель нажал кнопку старта, он даже решил, что мотор не завелся. Деян только усмехнулся. Машина рванула с места… чувство было такое, будто падаешь с высоты – только свист ветра. Желудок перевернулся в животе на сто восемьдесят градусов. Тедди инстинктивно схватился за рукоятку над пассажирским сиденьем.
– Вау! – заорал Деян. – Говорят, больше чем g. Ускорение больше, чем если бы ты вывалился из самолета. Без парашюта!
Тедди молча кивнул – теперь понятно, почему его чуть не вырвало.
Они остановились в Флемингсберге.
– Я бы тоже продался в экологи, – сказал Тедди. – Когда денег поднакоплю, обязательно.
И понадеялся, что на обратном пути Деян немного успокоится – уже показал все, на что способна его любимица.
Широкая «тесла» ни за что не пролезла бы в узкие ворота гаража, да и необходимости не было: Деян приехал по другому делу. А Тедди он взял с собой по одной простой причине: дела вроде этого в одиночку не делаются. Даже Деян нуждался в прикрытии. Тедди был его прикрытием, страховкой и парашютом. Права была Иса из Бюро по трудоустройству, когда покачала головой, услышав, что он собирается работать у Деяна. Ей бы точно не понравилось дело, которое ждет их в Флемингсберге. Но куда денешься?
Деян нажал на кнопку звонка. На дворе уже темно, хотя еще только половина четвертого. Почти мгновенно зажужжало автоматическое устройство, и щелкнул замок. Тедди показалось, что замок щелкнул еще до того, как они позвонили, – наверняка где-то стоит камера наблюдения.
Бетонный пол в черных масляных пятнах. Стены оклеены рекламными плакатами – продукты по уходу за машинами, оборудование, воск, полироли. Пахнет выхлопными газами. Пять машин припаркованы вдоль стены – старые, заезженные тачки не особо гламурных марок. Космический аппарат Деяна смотрелся бы здесь, как стиральная машина в пещере неандертальцев. В конце гаража за фанерной перегородкой что-то вроде маленькой конторы. А так – обычная история: гидравлический подъемник, стенды с инструментами и масса оборудования неизвестного назначения. Все, что необходимо для этого бизнеса.
Но у Деяна-то бизнес был совсем иного свойства.
Тедди привычно повертел головой – сканировал помещение. Никого. Не успел он вопросительно посмотреть на Деяна, как из-за перегородки раздался голос:
– Деян-сербиян, заходи, малыш, добро пожаловать!
Фанерная дверь открылась, и показался огромный мужик с ухоженной бородой, в мягких трениках и худи. Тедди, несмотря на почти двухметровый рост и неслабое сложение, почувствовал себя чуть ли не карликом. Он много видел в своей жизни качков – и в спортзале в Халле, и в окружении Кума, и среди полицейских спецназа, которые мутузили его при задержании, – но таких не видел. Парни изматывали себя штангами и гирями, анаболиками и белковыми добавками. Подтягивались на кольцах и турниках – и все для того, чтобы их накачанные руки выглядели как спагетти по сравнению с чудовищными мышцами этого монстра.
Деян пожал гиганту руку. Они пошептались немного.
– А где Абдель-Кадир? – Деян подмигнул Тедди и прошептал по-сербски: «гайдук».
За столом в конторе сидел человек, одетый так же, как и его телохранитель, – мягкие спортивные брюки и куртка. Но борода отличалась – этот был скорее похож на чернобородого Санта-Клауса. Белая вязаная шапочка на голове.
Это и был Абдель-Кадир.
Контора была больше, чем представлялось Тедди. За спиной у хозяина – плюшевая драпировка во всю стену, на стенах – фотографии автомобилей с подписями на арабском языке.
Деян сел на стул напротив.
– Не вчера это было, – сказал он, улыбаясь.
Тедди, как и молчаливому гайдуку, стула никто не предложил – они так и остались стоять у входа.
– Четыре года, – мягко уточнил Абдель-Кадир. Он улыбнулся в ответ, но глаза его были мертвы. – Я выиграл сто кусков в тот вечер. С тех пор не играю. И не пью, – добавил он.
Гигант обогнул стол и отдернул драпировку.
Абдель, не оборачиваясь, показал рукой за спину.
– Наша фабрика.
– Меньше, чем я предполагал, – сказал Деян.
– Больше и не нужно, – Абдель Кадир снова улыбнулся. Сквозь заросли бороды блеснули зубы. – Это принтер, – он показал на большой светло-серый ящик. – Напечатать водительские права нетрудно. А вот найти и подготовить бумагу нужного качества – тут нужна высокая квалификация. И даже квалификации недостаточно. Опыт. Все решает квалификация и опыт. – Он показал на другой аппарат, поменьше. – Голографический принтер. Здесь-то проблем нет – работает как часы. К тому же – какой идиот станет проверять голограмму?
Рядом еще один аппарат. Самый большой из всех.
– Ламинатор. Тоже никаких проблем, – он погладил прибор по крышке и подошел к столику, на котором стоял совершенно обычный с виду компьютер. – Все можно купить в Сети. Двадцать кусков – принтер, еще двадцать – ламинатор. Ну, и так далее. Зато в этом ящике – три года работы. Программное обеспечение, базы данных…. Это то, за что вы платите.
Деян тоже провел пальцем по крышке принтера, точно проверяя, нет ли на нем пыли.
– Мы договаривались о пакетной сделке. Не только эти железяки, но и все, о чем говорили… и, как мне показалось, пришли к соглашению.
– Само собой, – важно кивнул бородач. – Обещал всё – значит, получишь всё. Не только машины и базы данных. Всё: платежная схема, штук пять руководств, все наши контакты… в том числе и чат.
– А что за схема?
– Хавала[17]. Самое надежное.
– Хавала? О чем ты? Хавала… не успеешь перднуть, как тут же у тебя носы в жопе – и ЦРУ, и ФРА[18]. Почему не Форекс или Свиш? Да что угодно, только не Хавала.
– Клиент платит здесь, а парень из Хавалы помещает бабки на счета в наших банках в Дубаи. Коммерческий банк Абу-Даби или Исламский банк Арабских Эмиратов. Наличные даже не покидают Швецию, в этом и фишка. Хавала работает на доверии. Надежнее не бывает. Понял?
– Сколько они берут?
– Всё вместе – пять процентов. Три процента получателю здесь и два процента головной конторе в Дубаи.
– Значит, мне нужно открыть счет в Дубаи?
– И что? Norwegian. Постоянный рейс, четыре тысячи спенн туда и обратно. Даже ночевать там не надо.
Деян что-то пробормотал – Тедди не расслышал. Но настроение изменилось. Приятель явно раздражен. У гориллы слегка опустились брови. Похоже, только бородач ничего не заметил – показывал все новые бумаги и не умолкая превозносил преимущества Хавалы. Не удивительно – если сделка состоится, у него будет два с половиной миллиона поводов для хорошего настроения.
У Тедди из головы не выходил Никола. Кажется, у племянника все понемногу складывается. Скоро получит диплом электрика. И, может быть, постепенно наберет нужные баллы для поступления в институт. Иногда, правда, Тедди казалось – Никола грустит. Его словно не особенно радует, что жизнь вышла на правильную колею. Может, это последствия травмы. Что-то в нем изменилось. Затвердел. И Эмили… единственное, что Тедди знал о ней, – открыла собственную адвокатуру. После суда над Беньямином Эмануельссоном он много раз пытался ей позвонить. Как-то даже послал обычное письмо по почте – в бумажном конверте и с маркой.
Она не отвечала на звонки. Не ответила и на письмо. Тедди не понимал, почему. Он же не предлагал ей выйти за него замуж и прожить остаток жизни, любуясь друг на друга. Но можно было хотя бы продлить немного ту испанскую летнюю ночь. А так – дурацкое ощущение: будто начал что-то и бросил на полпути.
Деян крутанул конторский стул, сделал полный оборот и уставился на Абдель-Кадира.
– А почему продаешь, если у тебя все так хорошо?
Бородач встал.
– Я срубил кучу бабла на этом бизнесе. Время завязывать. Уеду за границу.
– С чего бы это?
– Какая тебе разница? Я уже другой человек, не тот, каким был четыре года назад. Могу сказать вот что: нашел свое истинное «я».
– А что такое закат?
Абдель-Кадир резко выдохнул, почему-то носом. Усы зашевелились.
– Какая тебе разница?
– Смотри… квитанция из Дубаи. Три процента… еще два процента, как ты и говорил. А тут еще два с половиной процента… закат. Это что – откат, что ли, по-арабски? Кому?
Абдель-Кадир встал. Он уже не улыбался.
– Слишком много вопросов, приятель.
Деян тоже поднялся. Тедди показалось, что в комнате потемнело, будто вползло грозовое облако. Даже искры начали проскакивать.
– Ты сказал так: я плачу три процента посреднику в Швеции и два процента в пустыне. Откуда взялись еще два с половиной?
– Дослушай, прежде чем разевать пасть.
– Ничего я не разеваю, – Деян сделал шаг к Абдель-Кадиру. Оба сопели носом – часто и угрожающе.
– Закат – значит пожертвование. Благотворительность. Это мусульманские дела, тебе не надо платить этот процент. Все по чесноку.
– Благотворительность… кому? Кого вы облагодетельствовали?
– Религиозные организации. Еще раз: тебя это не касается, кяфир[19].
Деян задышал так, будто кто-то по соседству жарил мясо на сковороде. Абдель-Кадир уставился на него, глаза его начали наливаться кровью.
Тедди чуть-чуть придвинулся – ситуация грозила выйти из-под контроля. Великан тоже сделал шаг вперед. Тедди нащупал рукоятку гибкой металлической дубинки, которую Деян сунул ему, когда они вышли из сверкающей «теслы».
Это как раз та работа, про которую Иса говорила, что вряд ли может ее одобрить.
Знакомое чувство: он привычно считывал каждое движение в комнате. Каждую мимическую нотку.
Громила у дверей тоже начал шарить в кармане треников.
Деян: движения прерывистые, как в мультфильме.
О, дьявол…
– Абдель, ты мне больше нравился, когда пил, щупал девочек, играл и нюхал кокс. Я не спрашиваю, какие именно «религиозные» организации финансирует твоя лавочка, мне это по хер… но скажу вот что: с бородатыми блядьми я дела иметь не хочу.
Повернулся на каблуках и пошел к выходу. Тедди, с трудом удерживаясь, чтобы не оглядываться, двинулся за ним.
И только оказавшись на улице, облегченно выдохнул.
– Успокойся, Деян.
Они сидели в машине, не трогаясь с места.
– С чего бы мне волноваться?
– С того, что могли обломаться. Ты видел этого громилу?
– Послушай, Тедди… я всю мою жизнь был крутым. Поджигал рестораны и машины, ввозил все, что можно ввезти. Похищал, мордовал народ вдоль и поперек. Но это не значит, что у меня нет достоинства. Нет, как они это называют, чести. А эти бородатые мухоморы не понимают, что хорошо и что плохо. И еще… все, кого я когда-то прищучил, получили по заслугам. Всё по понятиям.
– А Матс Эмануельссон? Которого мы с тобой похитили?
Деян немного остыл и повесил руки на руль.
– Матс Эмануельссон… вспомнил! Десять лет назад. К тому же он тот еще жучок. Отмывание денег – чистая уголовщина. А если уж ввязался, должен знать условия игры. Ты, правда, загремел на восемь лет, но я-то что мог сделать?
Машина совершенно беззвучно тронулась с места, Тедди даже не заметил, когда Деян нажал пусковую кнопку. Они ехали мимо гигантских рекламных щитов – здесь строился новый жилой комплекс. «Современный дизайн, открытая планировка, кухня по заказу клиента – уникальное жилище». Уникальное… если эти дома люкс-класса такие уж уникальные, почему они похожи друг на друга, как спичечные коробки?
Сам-то он так и жил в своей однокомнатной в Альбю. Попросил Деяна отвезти его домой.
В кармане завозился телефон. Он достал его и покосился на дисплей. Эмили? Они не разговаривали больше года.
Отвечать или нет? Телефон не сдавался, на дисплее с интервалом в две секунды вспыхивала фамилия: Эмили Янссон, Эмили Янссон… У него пересохло горло.
– Почему не отвечаешь? – глянул на него Леян.
Как хочется ответить… Но Тедди все же нажал кнопку отбоя.
– Некому отвечать… – пробормотал он.
Выходной значит выходной: Никола и Шамон пошли поесть в Steakhouse Bar. Никола взял гамбургер, Шамон – стриплойн[20] по нью-йоркски, три лаптя.
– Поедим – и в гим?
Никола чуть не подавился.
– Брат, – сказал он по-ассирийски, – какой тебе гим? Ты жрешь мясо так, что я бы не назвал это словом «есть». Открываешь пасть – и стейк исчез. Какие тренировки? Через четыре-пять часов можно попытаться. Минимум.
– Ну ты даешь, Библик, – заржал Шамон. – Ладно, можем расслабиться маленько.
Друзья иногда называли Николу человеком-библией или попросту Библиком. Им казалось, что он говорит на языке, похожем на древние арамейские тексты. Посмеивались – но и восхищались. Никола – единственный не-сириец, который говорит на их языке. А что удивительного? Его дед Боян постоянно говорил: «Стыдно не знать языка страны, в которой ты живешь. Как только я сюда приехал, сразу стал учить шведский». В том районе, где жил Никола, все говорили по-арабски и по-ассирийски. Никола вырос с этими ребятами. Их язык стал его языком.
Шамон припарковал машину у клуба.
Знакомое ощущение: покалывание в висках. Никола потер лоб.
Шамон остановился.
– Болит?
– О’кей. Бывало хуже.
Славный все-таки парень – Шамон. Сердечный. Сразу заметил. Собственно, эти головные боли – единственные последствия взрыва бомбы в квартире Тедди. Все зажило, как на собаке. Так сказали врачи. Все, кроме вот этого – периодических головных болей. Иногда такое чувство, будто группа дэт-метал поселилась в голове и собирается ее взорвать.
Взорвать… Дело о взрыве через несколько месяцев закрыли.
Расследование не дало результатов. Не установлена криминальная составляющая. Так было написано в заключении следственной группы, эту бумажку прислали Николе в конверте с красивым штемпелем полиции. Как будто подложенная под дверь бомба сама по себе не «криминальная составляющая».
Шамон хмыкнул, когда услышал.
– А ты что ожидал? Полиции до таких, как ты, как до лампы. Если только они не хотят затолкать тебя за решетку, как в прошлом году.
Может, он и прав. Но… что-то подсказывало Николе: если бы все это произошло сегодня, повернулось бы по-иному. Наверняка снюты постарались бы найти бомбиста.
Покалывания становились все сильней. В мозгу проскакивали маленькие острые молнии. И какой-то тоненький голосок будто силился сказать что-то, только Никола не мог различить слова.
Он открыл тяжелую дверь. Знакомые звуки: стоны, вскрики, рычание, звон металла, тяжелое эхо падающих на ковер штанг и гирь.
MMA в подвале. Mixed Martial Arts, школа борьбы без правил. Спустился на несколько ступенек – и вот он, храм тестостерона. Мекка насилия. По обе стороны лесенки развешаны боксерские перчатки, лапы, скакалки. Белые бетонные стены, с потолка свисают груши и мешки. Здесь, в этом районе, ММА не менее популярен, чем футбол. Народный спорт.
На мягком полу возятся подростки. Тренер в мягких штанах и куртке с капюшоном скользит вокруг и выкрикивает инструкции. Принцип прост: использовать физические законы и собственные мышцы, чтобы нанести сопернику как можно больше вреда.
Пот, кровь, сероводород, адреналин. Социолог с развитым обонянием мог бы только по запахам написать целую диссертацию про жизнь мальчишек в этом районе, вынужденных пробивать дорогу в жизни кулаками.
Шамон и Никола присели у дальней стены. Небольшой, огороженный канатами октагон[21] пустовал: мальчишки пыхтели на полу.
– Юсуф должен прийти, – сообщил Шамон.
– А, «Найс»! Я его уже несколько месяцев не видел.
– Он теперь у босса вроде бодигарда. А племянник Исака здесь тренируется. Так что, может, лично Мистер Первый тоже явится.
Никола постарался выглядеть невозмутимым. С Юсуфом, через которого Шамон получал поручения, он редко, но встречался. Но Исак!
Миф. Легенда. Икона. Исак: пример для всех, кто верит, что Тони Монтана жив и переселился в Швецию. Только под другим именем: ИСАК.
В мозгу опять начали проскакивать молнии. С частотой электросварки. И тот же писклявый голосок. Бормочет вся чаще, все непонятней, точно хочет, чтобы его выпустили на свежий воздух, подальше отсюда.
Юсуф и Исак явились через полтора часа после условленного времени. Шамон промолчал. Проглотил упреки.
Юсуф, как всегда, приветливо обнял за плечи, потряс и довольно хохотнул. Адидасовские треники, курточка – одет, как и все. Юные дарования, как один, глазели на Мистера Первого. Точно сам Господь снизошел на землю и появился в замке пота и крови.
– Нико, Библик! – Юсуф. Вяло и неразборчиво, через губу. Как всегда. – Ты теперь у нас электрик? Или как?
Никола покосился на Мистера Первого – как он реагирует? Не считает ли, что Никола ему изменил? Перестал работать на Юсуфа, а значит, и на него самого? Покинул семью. Блудный сын.
– Я еще не электрик, – сказал он. – Пока. Но скоро… на следующей неделе, наверное. Набираю баллы.
Исак подошел поближе – его, очевидно, заинтересовал этот разговор.
– Набираешь баллы?
Почему у него такой хриплый голос?
– Значит, нацелился на настоящую работу?
– Не знаю… электрик – интересная профессия.
Исак не дал ему закончить, прокашлялся и заговорил погромче. Слава богу, пронесло.
– Ничего интересного. Я хотел бы видеть тебя адвокатом, или профессором, или… что-то в этом роде. Поверь мне, приятель, если можешь, бросай все это дерьмо. Повторяю: если можешь.
– Но это и вправду интересная работа. Не так легко…
– Ничто в этой жизни не легко. Но ты же всегда любил читать! Дед твой, во всяком случае… Кстати, а как там Бьорне?
Исак и Тедди – друзья с незапамятных времен. Никто другой не называл Тедди «Бьорне», медвежонок. Никола не знал, встречался ли его дядя с Исаком за последние десять лет – во время отсидки или после. Но все равно – друзья с детства.
– Насколько я знаю, неплохо. Но мне кажется, ему нужна женщина.
Исак открыл рот, вытаращил глаза и захохотал так, что Николе показалось – сейчас задохнется. Согнулся пополам, потекли слезы.
– Передай ему, – с трудом вставил он между приступами смеха. – Передай, если он хочет бабу, пусть поедет со мной в Лас-Вегас. Вот уж там бляди… как с другой планеты.
Отсмеялся, сделал знак Юсуфу и Шамону, и они скрылись в маленькой отгороженной конторке.
Никола остался в зале и некоторое время смотрел на миниатюрную версию борьбы без правил. Некоторые мальчишки уже кое-чему научились.
Головная боль не отпускала. Почему они там застряли? Пора выйти на воздух, здесь дышать нечем.
Дверь открылась, и по ступенькам спустились трое парней. Шамон все еще там – с Юсуфом и Исаком. Чем они там занимаются? Парни без сумок, без рюкзаков – вряд ли пришли на тренировку. Небрежная походочка, капюшоны подняты.
– Эй вы, сопляки… где он?
Мальчишки встали, попытались принять боевую стойку, но замерли. Уставились на пришедших, открыв рты. Никола не сразу понял, почему: все трое вооружены.
Д А Ч Р И. Мать их…
– Кто – он? – Пацаны на татами не врубались.
Но те уже не слушали. Двинулись к двери в контору. Туда, где засели Юсуф, Исак и Шамон.
– Что вам надо? – изо всех сил заорал Никола.
Шамон высунул голову, глаза у него расширились и потемнели. Парни были в пяти метрах от него.
Слишком поздно.
Шамон вышел и закрыл за собой дверь.
– Кто вы такие, поросята? – Никола всегда завидовал бесстрашию Шамона. – Соображаете, что делаете?
Только сейчас Никола заметил – у его приятеля в руке пистолет. «Глок».
Юные бойцы без правил шарахнулись к стенке. Потные лбы. Блестящие от ужаса глаза. На октагоне они, может, и крутые, но сейчас пикнуть боятся. Не могут сделать решающий, рискованный шаг.
Как и сам Никола.
Шамон поднял пистолет. Никола даже не знал, что он теперь носит оружие. Наверное, все время. Не расстается.
Первый из парней оскалился. Его рука с пистолетом по-прежнему опущена. Не ожидал, должно быть, что Шамон вооружен.
Шамон прищурился.
Может, обойдется?
Ни единого шанса.
А тот оскалился, но не отступил. Глаза темные, как чулан без света. Даже белков не видно. Шамон сделал еще шаг. Зря! Никола краем глаза увидел, как второй парень сделал резкое движение.
– Берегись! – крикнул он.
Но первым выстрелил Шамон. Выстрел в гимнастическом зале грохнул, как взрыв атомной бомбы.
Тот, второй, что пытался выстрелить, отшатнулся в сторону. Никола бросился на первого, кулаками вперед, и что есть силы ткнул парня в живот.
Как в доску – под курткой с капюшоном наверняка бронежилет. Мечущиеся подростки у стены… Где же сукин сын Юсуф? Где Исак? Продолжают чесать языками в конторе? Или спрятались?
Еще один выстрел – как удар бича в пустой церкви. Опять Шамон. У Николы словно заложило уши – он ничего не слышал, кроме этого грохота.
Но и налетчик очнулся, поднял пистолет.
Опять удар бича.
Шамон не закричал, не застонал – сделал шаг назад и рухнул на пол.
Как в плохом боевике, съемка рапидом: отступил и рухнул навзничь, через открытую дверь в контору, словно попытался спрятаться.
Внезапно прорвался звук, как будто вынули затычки из ушей – дикий многоголосый крик перепуганных подростков.
Выскочили Юсуф и Исак. Оба с пистолетами.
– Вон отсюда! – зарычал Юсуф. – Всю родню вашу замочу, суки позорные! Мамаш ваших на конвейер поставлю!
Парни попятились задом по лестнице и исчезли.
Шамон лежал на полу.
Пуля снесла ему нижнюю челюсть. Реки крови.
Никола присел на корточки, не решаясь поднять друга, только взял его за руку.
Попытался поймать его взгляд.
Не оставляй меня, друг.
Хотелось бы заняться еще чем-то.
Слова Шамона.
Хотелось бы заняться еще чем-то… музыкой, например.
Брат, не умирай.
Пожалуйста, не умирай.
Почему он не отвечает?
За последние два часа Эмили звонила Тедди раз пятнадцать – и каждый раз он нажимал кнопку отбоя. А ей необходимо с ним поговорить. Она только что рассталась с этой молодой женщиной, Катей.
Все произошло очень быстро. Звякнул домофон, тонкий голосок:
– Это я, Катя.
Только нажав кнопку, Эмили сообразила, что даже не успела спросить ее фамилию. Это непрофессионально – она должна в первую очередь проверить, нет ли конфликта интересов. Например, не выступает ли эта Катя свидетелем обвинения по делу кого-то из ее подзащитных.
Маркус, несмотря на выходной, тоже в конторе – юрист-трудоголик. Он работал с делом о мошенничестве, где обвинитель в качестве, как он назвал, «обобщающего доказательства» криминальных наклонностей ответчика сообщил, что тот и ранее занимался перехватом идентификационных данных.
– Это не доказательство, – сказала Эмили, – и думаю, нам удастся избежать приобщения к делу. Должно проскочить. Не имеет отношения. Найди все, что можешь, прецеденты, преюдикаты… Прочитай тридцать пятый параграф в уложении о доказательствах. Потом обсудим.
В приемной скрипнула дверь.
– Добро пожаловать, – голос Маркуса. И тут же звонок: «Они пришли».
– «Они»?
– Да, она и еще кто-то, даже не хотят раздеться и подождать пару минут. Спросишь мое мнение – не подарок.
Кожаная курточка на молодой девушке явно из другого десятилетия. Мужчина в потертой джинсовой куртке, на которой раньше были нашивки: на спине и рукавах темные, еще не выцветшие прямоугольники. Все время оглядывается, будто ждет засады. Между сорока пятью и пятьюдесятью – возможно, отец. А она все время глядит в пол – воплощенная неуверенность.
– Позвольте предположить – вы и есть Катя, – Эмили протянула ей руку.
Девушка подняла голову. Бледная. Почти неестественно бледная – под кожей просвечивают голубые жилки вен.
Протянутую руку перехватил ее спутник.
– Да, это Катя. А меня зовут Адам. Бойфренд, самбу[22], жених – называйте, как хотите. Для дорогого дитятки все имена хороши. Спасибо, что согласились нас принять так быстро.
На редкость мелкие зубы, как у какого-то грызуна.
Зашел Маркус. Эмили села на свое рабочее кресло, посетители напротив. Маркус – с короткого конца стола.
– Мой помощник и коллега, Маркус Энгваль.
– Дело очень щекотливое, – Катя посмотрела на Адама, и Эмили вдруг сообразила, что она в первый раз открыла рот. Мне бы не хотелось, чтобы посторонние…
– Маркус вовсе не посторонний, – Эмили прокашлялась. – Он работает вместе со мной и связан тем же обетом молчания, что и я. Но если вы настаиваете…
Адам положил ладонь на Катино запястье.
– Нет-нет… если так для вас лучше, ясное дело – мы не возражаем. Может остаться.
Эмили повернулась к Кате.
– Ваше слово последнее. Решать вам.
– Да-да… может остаться, – повторила она почти беззвучно.
– Вот и хорошо. В чем заключается ваше дело? – спросила Эмили.
Молчание. Оба молчат. Но девушка явно волнуется: плечики прижаты чуть не к ушам, руки сжаты в кулаки. Неровное дыхание.
– Может быть, вы хотите, чтобы задавала вопросы я?
Катя на пару секунд зажмурилась, потом опять открыла глаза.
– Нет-нет… я справлюсь.
Она разжала руки, посмотрела на ладони, точно впервые их видит, положила на колени.
– Полицейские хотят меня допросить… А я не хочу, чтобы меня допрашивали.
И опять замолчала. Адам взял ее за кисть – его длинные пальцы без труда сошлись на запястье.
– Надо все рассказать по порядку, ты же сама понимаешь.
– Это трудно… очень. Я об этом никогда не рассказывала.
– Успокойтесь. Вас никто не торопит, – сочувственно сказала Эмили. – Рассказываете как хотите и о чем хотите.
Ей показалось, что девушка охотнее всего легла бы на пол и свернулась калачиком. Она пошевелила бескровными губами и начала рассказывать.
– Значит, лет десять назад… мне было тринадцать. Я была трудным ребенком, масса проблем… ну, вы знаете… меня поместили в интернат для трудных подростков. А потом… один человек, которому я очень доверяла… познакомил меня с дядькой. Сказал, у того есть предложение. Что я могу неплохо заработать.
Катя остановилась и посмотрела на Адама. Тот, похоже, слегка сжал ее руку.
– Симпатичный дядька… и он был такой… как бы сказать… осторожный, когда мы первый раз встретились. А мне-то? Пускай тешится. Дал пятьсот крон… тогда это были для меня большие деньги. Я не… подумаешь! Почти все девчонки в интернате делали то же самое, даже хвалились друг перед другом. А потом… потом он опять позвонил. Он приглашал меня несколько раз… и как-то спросил, не возражаю ли я, чтобы его приятель тоже поучаствовал. Я-то тогда подумала: а с чего бы мне возражать? Больше заплатят. – Она остановилась и опять глянула на Адама, словно ища поддержки. – Еще девчонка была, не думала тогда… не понимала. Да и никто не понимал… в общем, трудно объяснить.
– Вам не надо ничего объяснять, – спокойно сказала Эмили.
– Они, в общем… отняли меня у меня самой. И я никогда уже… никогда…
Она замолчала и уставилась в окно за спиной Эмили, будто что-то там увидела.
Адам потряс ее руку.
– Рассказывай… адвокат не может с тобой просидеть весь день.
Катя глубоко вздохнула.
– После того раза мне расхотелось… они уже черт-те что начали со мной вытворять. Далеко зашли, в общем. Говорю – хватит, с меня довольно. А он начал грозить, типа расскажет все матери, персоналу в интернате… отцу. Мне плевать на персонал, да и на мать тоже. А отец к тому времени уже умер. Но мне не хотелось, чтобы бабушка с дедушкой узнали… они бы не выдержали, да и я… в общем, я смолчала. Никому ничего не рассказывала. Потом они меня вызывали часто, и с каждым разом… не хочу даже рассказывать, что они делали. Я жила, как в тумане, начала курить хаш, даже героин… как-то попыталась покончить с собой, четыре раза сбегала из интерната. Но это все продолжалось и продолжалось…
Как-то, помню, сорвалась. Истерика, слезы… лежу на полу в ванной и вою. Этот… ну, который первым был… занервничал. А вдруг расскажу кому-нибудь! И стал меня пугать: дескать, все у них заснято, так что не дергайся. И показал мне видео со мной… Не перестанешь орать, сказал, выложим в Сеть. Все увидят, что ты за тварь Наконец меня перевели в другой интернат, на север. Думаю, случайно. А может, сообразили: со мной что-то происходит. Что-то не то. И решили засунуть подальше от Стокгольма. Повезло. Это как сказать… повезло, не повезло… лучше бы мне тогда повеситься или дозу принять.
Катя впервые за все время разговора посмотрела на Эмили. Прозрачные, словно налитые слезами глаза.
Но сухие.
– А потом кто-то передал в полицию жесткий диск с кучей всех этих видео… те, конечно, начали искать: кто да что… и как-то им удалось меня опознать, хотя мне тогда было только тринадцать. Хотят допрашивать… а я только и делаю последние десять лет, что пытаюсь забыть…
Эмили начало знобить. Она надеялась, что ни Катя, ни Адам и тем более Маркус не заметят. Жесткий диск с отвратительными, садистскими педофильскими записями – она слишком хорошо знала эту историю. Диск фигурировал в деле Беньямина Эмануельссона в прошлом году. Его передал полиции отец Беньямина, Матс. Они с Тедди копались в этой истории до потери пульса, но так и не удалось узнать, кто за этим стоит. Кто входит в группу негодяев, готовых на все, даже не убийство. Они сломали судьбы десяткам девочек-подростков, они вынудили Матса Эмануельссона к жизни в подполье. Неужели полиции удалось что-то найти? Наконец-то… Вся история сидела в памяти, как заноза, которую не удалось вытащить.
И еще: она не видела Тедди больше года. После суда они встретились только один раз в ресторане и собирались пойти к ней домой. И тут ее угораздило задать ему вопрос, который задавать не следовало.
«Тедди… теперь, после “Лейона»”… ты не собираешься найти нормальную работу?»
«Не знаю», – коротко ответил Тедди. У него, очевидно, не было желания говорить на эту тему.
Но она продолжала прессовать.
«Собираешься измениться?»
Он положил нож и вилку на тарелку и вытер рот салфеткой.
«В каком смысле?»
«В прямом. Стать цивилизованным человеком».
«Слушай, Эмили. С того момента, когда я вышел из тюряги, я только и делаю, что стараюсь вписаться в это общество. Но… нет. Измениться я не могу. Я есть то, что я есть».
Эмили тоже вытерла губы и попросила счет. С тех пор они больше не виделись.
Она стряхнула воспоминание.
– Я кое-что знаю про это дело.
– Я знаю, что вы знаете, – ответила Катя.
Не удивилась.
– Почему вы позвонили именно мне?
Катя простонала что-то невнятное и обреченно покачала головой.
– Да потому, что в полиции… когда я сказала, что не хочу давать показания, они начали убеждать… дескать, есть адвокат, который может тебе помочь. Защитник… и назвали вашу фамилию.
– Вот все и прояснилось, – Эмили попыталась улыбнуться. – В полиции знают, что я занималась этим делом. И еще вот что, Катя… я понимаю, что ворошить старые и такие тяжелые воспоминания нелегко. Но, возможно, вам станет лучше, если вы расскажете все полиции, поможете найти этих мерзавцев.
Эмили тут же пожалела, что употребила это слово «мерзавцы». Непрофессионально. Но ей всегда было трудно притворяться.
Адам прокашлялся.
– Нет… мы считаем, Катя не должна давать показания. Она достаточно настрадалась.
– Тут вот какое дело, – Эмили сложила руки в замок, – в Швеции действует обязательный свидетельский долг. Так что вы не сами решаете, давать вам показания или нет. В определенных случаях это ваша обязанность. Но я очень хорошо понимаю ваше положение, Катя. Обещаю посмотреть, что мы можем сделать, чтобы максимально упростить для вас… – Она покосилась на Маркуса, тот кивнул.
Адам встал, и тут же поднялась со стула Катя.
– Думаю, нам лучше уйти, – сказал он, – и дать адвокатам поработать. Только вот что… следователь хочет допросить Катю как можно скорее. Может, уже в понедельник. Так что времени совсем мало. Надо придумать, как ей выйти из этой ситуации.
Он наклонился, положил на стол визитную карточку и протянул руку для пожатия.
Эмили глазом не успела моргнуть, как они вышли из комнаты. Она даже не успела обогнуть стол и проводить клиентов до выхода, как обычно делала.
Маркус передал ей карточку.
Адам Тагрин
К. Тагрин Импорт АО
07315688900
Мы делаем прекрасное доступным
Эмили даже сказать ничего не успела – он уже протягивал ей телефон. Трещина на стекле дисплея давала заметную тень, но текст читался легко. Сайт Адама.
К. Тагрин Импорт АО
Фильмы для взрослых
Эротические сцены
– Порнуха, – пожал плечами Маркус. – Этот мухомор занимается порнофильмами.
В мозгу прозвенел звоночек. Имя человека, с которым ей позарез надо поговорить.
Тедди.
Роксана помогла убрать со стола. Каспар опять влип в телевизор, отец так и сидел за столом. Даже не сложил вилки и ложки в тарелку. Если он и в самом деле так плохо себя чувствует, как сказала мать, можно простить.
Мать принесла вазу с фруктами, как всегда тщательно подобранную: апельсины внизу, потом яблоки, а сверху – кудрявая шапка винограда.
– Фрукты экологические?
– Не знаю… возьми кишмиш, он из Ирана.
– Надо внимательнее смотреть, что покупаешь.
Отец кашлянул.
– Как называется курс, на который ты записалась?
Роксане вовсе не хотелось заводить этот разговор по второму кругу.
– Курс называется «Пол, власть и этнос», – вяло произнесла она.
– Вот как… и кем ты сможешь работать, когда закончишь это занимательный курс?
Она промолчала. Не стоит ссориться с отцом. Ему пятьдесят восемь. Слишком молод, чтобы сидеть дома и ничего не делать. Работал в коммуне с тех пор, как они приехали в страну в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Лояльность работе – его девиз и его гордость.
– Я мог бы работать здесь инженером, – сказал отец. – Не надорвал бы спину.
Отец прав. В Тегеране он учился в университете, но все закончилось с эмиграцией. Когда сбросили шаха, все радовались: наконец-то можно создать нормальное общество. Но победили фундаменталисты, и тут уже было не до экзамена. Речь шла о спасении жизни.
Она подошла к буфету и начала машинально перебирать компакт-кассеты с любимыми отцовскими записями. Этикетки стерты до полной нечитабельности, но она знала их наизусть: Гугуш, Дариуш, Виген[23]. Все уже старики и старушки. Странно, но ей тоже нравились их песни.
– Ты же знаешь, теперь все их лоты выложены на Spotify… можно выкинуть это старье.
Отец сверкнул глазами так, что Роксана вздрогнула. Встал и взял одну из кассет, такую старую, что стерся даже яркий логотип «BASF».
– С ума сошла? Этот святое. Не прикасайся к моим кассетам.
Зарядили посудомоечную машину. Мать принесла чай – по второму или третьему заходу. Роксана поставила перед Каспаром вазочку с фисташками.
– А знаешь, Рокси, – сказал брат и расщепил скорлупку зеленого орешка. – Они правы.
– Кто – они?
– Родители. Если бы постаралась, запросто могла бы поступить на психологию.
Она молча присела рядом.
Что тогда было?
Тридцать миллиграммов, не больше – Зет минут десять шарил на сайтах Flashback и «Магические молекулы», пока не накопал все, что нужно: сколько и как. Втянуть носом, как заправский кокс. Роксана и раньше пробовала «э» и «спид»[24]. Запомнилось странная смесь чувств: ощущение собственного всемогущества и тяжелого беспокойства. Потом она прочитала: это называется акатизия. Невозможность найти себе место, сохранить одну и ту же позу. Нет, есть вещи получше.
Было уже пять утра.
Через несколько минут препарат начал действовать.
Сначала похоже на экстази, хотя как-то мягче и уютнее.
…тело стало покалывать иголочками будто она его отсидела диван бесконечно мягкий тонула и тонула в подушках как в море постоянное погружение а Билли и Зет в десяти метрах от нее а потом еще дальше комната растянулась как резина а тело как желе или теплый и приятный слайм сейчас начнется паника но паника ушла и она уже не знала открыты ли у нее глаза или закрыты стены и двери двигались пока не слились в мягкий водоворот огоньков мигающих в такт с ударами сердца с Билли Зетом и космосом огоньки мигали все ярче и слились в заполнивший пространство белый свет и она хотела плыть в этом туннеле света и может быть умирала но знала что не умирает и увидела черно-белый негатив Билли вверх ногами квартира исчезла она стояла под балконом на промерзшей траве и не чувствовала холода даже приятно и она стала с землей одно целое с камешками и мохнатыми корнями а Зет начал хихикать сказал что она похожа но лосиху а сам выглядел как яблоко зеленый и блестящий это было так прекрасно что они не могли остановиться и хохотали и она хохотала и Зет хохотал и Билли хохотала и не надо было ни о чем думать и стараться произвести впечатление и следовать правилам давайте рисовать сказала она и они стали рисовать Билли предложила рисовать роботов мы же сами роботы и Роксана поняла почему отец никогда не подкидывал ее в воздух когда она была ребенком как другие папы и пик постепенно кончился попробовала встать но не смогла в квартире морская качка засмеялась и опять села на диван…
Через десять минут все было как всегда. Зет гуглил что-то на айфоне, поднял глаза.
– Вот это да.
Билли встала. Странно – ее нисколько не качало.
– Лучший кайф в моей жизни. Во всей моей жизни.
Когда Роксана вернулась от родителей, Зет смотрел документальный фильм «Взлет и падение Ланса Армстронга». Забавный он парень, этот Зет: увлечется чем-то, так должен знать все до малейшей детали. Своего рода помешательство. Он и сам над собой подшучивает.
– Ты поел? А то я захватила кое-что от родителей… на случай, если захочешь…
– Ну да? Какая ты умница…. А что – тушеная баранина? Или вегетарианское?
– Горме сабзи. Но не мой вегетарианский вариант, а как положено.
– Ага! Тут, значит, вот что: ничего вкуснее в мире нет!
Роксана присела рядом на диван. Позавчерашний день не выходил из головы. Они положили пакеты с кетамином в тайник и закрыли щитом – все, как было, только гвозди забивать наглухо не стали.
Зет переключил ТВ на другой фильм, тоже документальный. Собственно, не фильм, а бесконечное интервью с Сьюзан Сонтаг[25]. Очень старое.
«Не надо думать, – сказала Сонтаг, – что порнография – это о сексе. Это о смерти».
Интересно – похожа на персиянку. Хотя скорее всего еврейка. Симпатичная.
– Хорошо бы смотаться в «Даски», – Зет пожал плечами.
Роксана знала про этот клуб на Сёдере. Он набирал популярность и даже иногда арендовал помещения в Ульфсунде. «Очень атмосферно», – сказала Билли.
Еще бы не атмосферно – шикарные диджеи, приглашают самые модные группы, Ора Флеш, к примеру… фотомодель, замужем за бородатым фотографом с СДВГ. Его последний проект – гимн Багармоссену[26]. Говорят, потрясающе.
– Я бы пошла, – сказала Роксана. – Но у меня нет приглашения.
– И у меня нет. Может, Билли поможет? Позвони ей… скажи, прихватим веселого порошка. Она кипятком писала.
«The really important thing not to reject anything»[27], – сказала с экрана Сьюзан Сонтаг.
Роксана потянулась за телефоном. Надо подумать, как лучше сформулировать… все же унизительно – просить кого-то об одолжении. Тем более Билли.
Уже вечер, «работа» с Деяном окончена. Тедди за рулем своей машины, которая после деяновой «теслы» кажется прошлым веком.
– Да, слушаю, – сказал он намеренно нейтрально.
Наверное, двадцатый звонок. Эмили. Но на этот раз он нажал на зеленую трубочку в кружочке – стало любопытно. Хотя обида осталась.
– Привет, это я.
– И слышу, и вижу, что это ты. Представь, твой номер все еще светится у меня в контактах. Чем обязан?
Он резко нажал на педаль газа. Лобовое стекло опять запачкалось, хотя он только что включал омыватель. Рычажок на себя – брызнули веселые струйки, лихорадочно заработал дворник. Главное, непонятно, откуда берутся эти грязные кляксы: дождя нет, а ближайшая машина метрах в пятидесяти впереди. Загадка. Наверное, уличная грязь мечтает добраться до него самого, но стекло мешает.
– Тедди… тут кое-что случилось.
Тедди отпустил газ. Не хватало только лишиться прав, которые он только что получил. Десять лет без прав. Спасибо Деяну – получил разрешение на инструктаж и добросовестно ездил с Тедди по Стокгольму.
– Что именно?
– Именно?
– Что именно случилось?
– Нам надо встретиться, – сказала Эмили.
Он еле удержался, чтобы не затормозить.
– Зачем?
– Не по телефону. Можем мы увидеться или нет? Это касается наших с тобой старых дел.
Тедди еще в прошлом году твердо решил – больше не копаться в семейных делах Эмануельссонов. Они с Эмили сделали все, что могли. Все были уверены, что Матс, человек, которого Тедди и Деян похитили десять лет назад, покончил с собой. Но когда в доме в произошло убийство, подозрения пали на сына Матса, Беньямина. Тедди и Эмили постепенно поняли, что Матс жив, но вынужден скрываться, инсценировав самоубийство, – он случайно наткнулся на разветвленную лигу педофилов. Мало того – в деле были замешаны и коррумпированные сотрудники полиции, прилагавшие все усилия, чтобы правда не выплыла на свет. В конце концов Матс был вынужден выйти из тени, потому что его сыну грозило тюремное заключение за преступление, которого он не совершал. Именно тогда он передал полиции жесткий диск с садистскими фильмами, запечатлевшими издевательства над девочками-подростками. Но Тедди и Эмили так и не удалось вычислить, кто стоит за всей этой историей. След закончился на единственной фамилии: Педер Хульт. Но найти его так и не удалось. Возможно, псевдоним. И никто не гарантирует, что этот загадочный Хульт и его подельники не продолжают заниматься тем же самым.
Тедди давно сформулировал для себя простой принцип: всему свое время. В детстве отец читал ему Екклезиаста: время разбрасывать камни и время собирать камни. Нельзя постоянно оглядываться на прошлое. Хватит.
Но позвонила Эмили, и он, будто со стороны, услышал свой голос:
– Сейчас приеду.
Через полчаса он стоял перед массивной дубовой дверью на втором этаже основательного дома на Хантверкаргатан. Такие дома строили в начале двадцатого века: высокие потолки с лепниной, винтовые лестницы. Четыре медных таблички: «Мартин Коор, адвокатура», «Челль Альблум, адвокатура», «Сами Гитеррес, адвокатура», «Эмили Янссон, адвокатура».
Почему бы им не объединиться? Было бы солидней.
Эмили открыла мгновенно, словно стояла за дверью и дожидалась звонка. В ее конторе было почти темно, но Тедди, как всегда, отметил ее походку. Она переносила вес с одной ноги на другую, будто укачивала сама себя, повинуясь одному ей слышному внутреннему ритму. Средним и безымянным пальцем заправила за ухо выбившийся локон – тоже чертовски привлекательно.
Обошлись без традиционных объятий.
Понятно, почему темно: зажжена только маленькая настольная лампа. На одном конце картонная коробка с недоеденными суши, на другом – огромный дисплей «мака» и клавиатура. И все, если не считать большого блокнота и разбросанных по столу тут и там шариковых ручек и цветных маркёров.
– Значит, это твоя новая контора? А почему на стенах нет работ выдающихся мастеров живописи и графики? – неуклюже пошутил Тедди и сел.
Намек на кабинет ее бывшего шефа. Собственно, он собирался спросить, как у нее дела, как с работой: серьезное все-таки дело – собственная адвокатура. А может, нашла кого-то, кто подходит ей больше, чем бывший уголовник Тедди. Хотя он иногда сомневался, бывают ли такие вообще – бывшие уголовники. Не пожизненная ли это профессия.
– Не время шутить, Тедди… – Она почему-то отвернулась и посмотрела в сторону. – Меня попросили представлять интересы молодой женщины… которая побывала у них. В их руках. – Она коротко пересказала историю Кати и посмотрела ему в глаза. – И я хотела тебя спросить… вернее, не спросить, а попросить. Попросить помочь. Ей нужна любая мыслимая поддержка.
Наступило молчание. Урчание проезжающего автобуса показалось невыносимо долгим.
– Эмили… разве это не дело полиции?
– Что-то я не вижу результатов. Этот чертов диск у них в руках уже больше года, но они, по-видимому, не чешутся. К тому же… думаю, что именно люди Педера Хульта подложили бомбу в твою квартиру. Когда чуть не погиб Никола.
История с Матсом Эмануельссоном будет преследовать меня всю жизнь, с горечью подумал Тедди. Значит, Катя – одна из тех несчастных девчушек…
Эмили пристально смотрела ему в глаза.
– Ты должен помочь мне, Тедди. Поднять нить там, где мы ее потеряли.
– Почему именно я?
– Потому что ты знаешь людей, к которым у меня нет и не может быть подходов. Потому что… потому что я знаю: ты хочешь жить нормальной жизнью, я ценю и уважаю тебя за это, но мы ведь так и не нашли тех, кто виновен в твоих злоключениях. Тех, кто чуть не убил твоего племянника. Мы остановились на полдороге.
Тедди прекрасно знал, что означает этот взгляд. Неподвижный, приказывающий и умоляющий.
Она не отступит.
А он?
Через каждые пять шагов на стенах закреплены металлические флаконы с дезинфицирующим средством. Для тех, кто не знает: обычный спирт. Правда, с какими-то добавками. Мекка для алкашей.
Приходи в больницу с пустой бутылочкой и цеди из флаконов, пока в коридоре пусто. Добавки – хрен с ними, главное, бесплатно. Яду не добавят. На вкус, правда, так себе.
Никола поначалу заблудился. Непрерывно и неторопливо, как ветряки, вращаются стеклянные турникеты. К окошку с информацией очередь. На полу разноцветные линии. Похоже на схему метро, но разобраться, какая куда ведет, невозможно. Ухо, горло, нос – голубая. Исчезает, потом появляется опять. Непонятные коды, чужой язык. Как, скажем, письменность амаринья[28].
Три дня назад они с Юсуфом привезли Шамона в больницу. Носилки сразу подхватили и захлопнули дверь перед носом. Посторонним нельзя, извините.
И никто не объяснил – опасна ли рана, какие последствия, если Шамон выживет.
Перед глазами одна и та же картина, будто пленку раз за разом перематывают назад: изувеченное лицо друга. Саунд-трек: его булькающее, неживое дыхание.
Прошло три дня. Шамон жив.
Механический женский голос: «Третий этаж». Никола вышел из лифта и посмотрел на таблички. Отделение 345. Да, это здесь. Папа Шамона рассказал, куда его перевели из интенсивной терапии. Триста сорок пятое отделение. Челюстно-лицевая хирургия. Иначе ни за что не найти.
Дверь начала жужжать, потом все же открылась – автоматика. Тут везде автоматика. Вход свободный – это вам не интенсивка. Посещения разрешены. Что известно полиции? Знают ли, что произошло с Шамоном? Сам Никола никому ничего не говорил и был почти уверен: ни одному из ребят в спортзале даже в голову не пришло рассказать полицейским, как все случилось. Святое правило: со снютами в разговоры не вступать.
В коридоре на штативе-каталке – целый штабель замысловатых врачебных приборов. То тут, то там собираются группки врачей и сестер в одинаковых кожаных шлепанцах и зеленых пижамах, коротко о чем-то беседуют и разбегаются, улыбаясь, – вряд ли о работе. Серо-голубой пластиковый пол отмыт до зеркального блеска. Никола наклонил голову и увидел свое отражение. Круглая пиктограмма величиной с дорожный знак: перечеркнутый мобильный телефон.
Никола не знал точно, в какой палате лежит Шамон. Большое дело – палат не так много, можно заглянуть. И наверняка здесь кто-то из людей Исака. Но в коридоре не видно – наверное, сидит в палате.
Почему-то сильно пахнет вареной картошкой. Шаркая, по коридору прошел пожилой дядька с забинтованным лицом – жуткое зрелище. Ужасняк. Будто в одном из операционных залов ожила мумия и решила пройтись по больнице. Чем-то напомнил Бояна, деда Николы, – тот тоже к старости стал волочить ноги. Будто ему надоело тратить силы, чтобы ходить как люди. Непостижимое сочетание: могучий дед и эта шаркающая походка.
Мимо неторопливой побежкой проскользнула сестра – на табло под потолком замигали красные цифры. Номер палаты. Кто-то из больных нажал на кнопку экстренного вызова. Этому кому-то нужно помочь повернуться в постели, дотянуться до стакана с водой. Дать болеутоляющее. Подложить судно.
Никола потрусил с ней вровень.
– Простите, где лежит Шамон Ханна?
– В конце коридора налево, вторая направо, – бросила сестра на ходу и скрылась в палате. Над дверью злобно мигала красная лампочка. – Только я думаю, он спит.
Рукоятка на двери просто огромная. Интересно, зачем. В голове опять начали проскакивать молнии. Никола остановился и огляделся – может быть, присесть на секунду? Вспышка памяти: он сам в такой палате, после взрыва. Голубые шторы на окне. Стакан сока на тумбочке. Отчаянные глаза матери, уже двое суток сидящей в кресле в углу… Он положил ладонь на глаза и зажмурился. Пока еще не придумал способ, как избавляться от этих молний.
Это другая палата, другая больница, и на койке лежит не он. Его друг. Шамон. Лица почти не видно, сплошная повязка. Огромные свинцово-бурые синяки под глазами и на скуле. А где его роскошная золотая цепочка с золотым же массивным крестом? Наверняка стащили в суматохе. Колеса койки зафиксированы. Рядом – стойка с капельницей. Наверное, сам есть не может, все, что надо, вводят в вену.
Никола осторожно присел на единственный стул. Шамон, похоже, и вправду спит. Вспышка молнии: фитнес-зал, дикий вопль, оглушительные, отраженные эхом двойные хлопки пистолетных выстрелов. Изуродованное лицо Шамона, прерывистое, затрудненное дыхание, кровь на двери в конторку. Фрагмент челюсти на футболке…
Он внезапно вздрогнул: пусто! Ни в палате, ни в коридоре – никого. Кто угодно может зайти! Он же зашел – и ему никто не мешал. Сестра на бегу указала палату… Шамон даже очнуться не успеет.
Никола набрал Юсуфа. Никто не ответил. Написал эсэмэску:
Я у Ш. Здесь никого нет. Почему? Пошли кого-нибудь. Белло? Н.
Белло – надежный парень. Как они отжигали на квадроциклах еще в школе – он, Шамон и Белло! Никола даже не знал настоящее имя. Все называли его Белло, и никто не мог вспомнить, почему.
Он выждал несколько минут. Шамон лежит неподвижно, дыхания не слышно. Да дышит ли он вообще?
Дышит. Слава богу. Несомненно дышит. Грудь поднимается и опускается, совершенно беззвучно.
В телефоне пискнуло. Юсуф.
Я там был сегодня. Думаю, все спокойно. Под контролем.
Кто-то все равно должен дежурить.
Через несколько секунд:
Они охотились не на Ш. На Мистера Первого.
Вот оно что… никто не собирался убить Шамона. Логично. Но все же…
Он послал сообщения нескольким знакомым и через десять минут уже знал номер Исака. Впервые звонил боссу напрямую.
Сигналы странные, как будто он звонит в другую страну.
– Король на проводе.
– Исак… – сказал Никола по-ассирийски, – я в Каролинке у друга… ты знаешь.
– Как он?
– Не знаю. Жив. Он жив. Его прооперировали.
– Да, я знаю… слава богу. Его ждет подарок, когда вернется домой.
Никола уже слышал про этот подарок. Семидесятивосьмидюймовый телевизор «Самсунг» с вогнутым экраном. Суперзвезда нынешнего рынка. Но зачем он Шамону, пока он здесь?
– Исак… меня беспокоит одна штука.
– Какая штука, сынок? Какая штука тебя беспокоит?.. Погоди-ка, я сейчас…
Никола подошел к окну. Как сформулировать, чтобы случайно не ущемить самолюбие? Отсюда виден главный вход Каролинского госпиталя, наверное, самого большого в Швеции. Множество людей: пенсионеры, мигранты, просто какие-то несчастные, истасканные люди. Поперечный срез страны… нет, вряд ли. Люди, толпящиеся у входа, не представляют Швецию на все сто. Это те, кого дед называет радничка класа. Рабочий класс. А где все остальные? Где жители центральных районов, бизнес, обеспеченные снобы? Может, у них теперь отдельные больницы… или, скорее всего, не болеют так часто.
– Я слушаю.
В туалет, что ли, сбегал?
– Исак… здесь никого нет, кто присмотрел бы за Шамоном. Сюда пройти, как два пальца облизать.
– Вот как? Это плохо… пришлю кого-нибудь.
Нет, не в туалет. Скорее всего, сходил за жратвой. Чавкает оглушительно.
– Я не могу сидеть здесь целый день, – постарался объяснить Никола. – Хорошо бы кто-то подъехал прямо сейчас.
– Оня. Окао мошь?
Понял. Пока-то можешь? – Никола с трудом сообразил, что хотел сказать Исак – тот говорил с набитым ртом
– Самое большее, пару часов. Мне на работу. Обещал шефу… а во-вторых, надо еще набрать часы, чтобы получить лицензию электрика.
– Пошлю прямо сейчас. Успеешь.
Никола отвернулся от окна и посмотрел на Шамона. Кровный брат. Преданный, бесстрашный воин Исака. Никогда не подведет. Никогда не струсит. Не то что он, Никола.
– Хабиби, – еле слышный, скрипучий голос.
Глаза открыты. Никола чуть не подбежал к койке и сел рядом.
– Говорить можешь?
Шамон попытался что-то сказать. Гримаса боли. Лица почти не видно, а гримасу видно. Николе показалось, что Шамон его не узнал.
Неважно… живой.
Шамон потянулся за блокнотом на тумбочке и медленно написал крупными неуверенными буквами:
Очень больно говорить. Буду писать.
– Понял.
Снюты пытались меня допросить. Я сделал вид, что не в себе.
– О’кей.
Юсуф приходил.
– Сейчас его нет.
Не знаю, куда подевался. Кто это был?
– Понятия не имею. А снюты что говорят?
Ноль. Спросили только, кто в меня стрелял. Еще хотели узнать, кто был в зале. Хотят допросить всех.
– Ты сказал?
Нет. О таком со свиньями не говорят.
– Знаю. А им что-то известно?
Не думаю.
– Опять явятся.
Другие расскажут побольше.
– Не понял? – удивился Никола. – Какие другие?
Ручка покатилась по одеялу и упала на пол. Никола поднял и протянул другу. Шамон очевидно устал, но ручку взял и написал на удивление разборчиво:
Никому нельзя верить. Хочу завязать.
Что он имеет в виду? Пока Никола пытался понять, Шамон закрыл глаза и задремал.
Прошло два часа. На смену никто не явился. Шамон спал. Никола пододвинул стул к окну и смотрел, не отрываясь, как неослабевающим потоком входят и выходят люди. Купил в автомате у лифта пару банок Red Bull – он и сам боролся со сном. Ладно, Георг Самуэль подождет – Шамон важнее. Непонятно, почему не явился человек Исака.
И тут он увидел. Увидел то, что ни при каких обстоятельствах видеть бы не хотел. Увидел то, чего подсознательно боялся. Тремя этажами ниже.
Он обратил на них внимание, потому что они шли быстрее других. Два парня в солнцезащитных очках. И даже не потому, что быстрее. Походка. Та самая походка. Небрежная и в то же время напряженная. Как будто ни на секунду не забывают, что должны двигаться именно так, а не иначе. Он не видел лиц, но уже знал: они. Те самые, что ворвались тогда в спортзал. На этот раз вдвоем. Идут доделать незаконченную работу. Шамон…
О, дьявол. Дьявол…. Что делать?
Он выскочил в коридор. Рядом с палатой мирно беседовали две женщины в белых халатах. Одна, должно быть, врач, другая – медсестра.
– Вы можете мне помочь?
Старшая повернулась к нему: очки и бейджик на груди. Бритт Фуентес.
– Пожалуйста, помогите мне. Я должен перевезти моего друга в другое место, – он старался говорить тихо и убедительно, но получалось плохо.
– Как это – перевезти?
– Бритт, я вас очень прошу. Он не может здесь находиться.
И без того морщинистый лоб Бритт Фуентес сделался похожим на смятый лист бумаги. Глаза округлились.
– Нет, ни в коем случае. Мы не переводим и не перевозим пациентов по желанию родственников.
Убийцы не должны были знать, в каком отделении лежит Шамон – но они знали. Шли быстро и уверенно.
– Поймите, это неважно… неважно, как вы переводите пациентов. Вы должны мне помочь. Не перевести в другое отделение, а спрятать. Не хотите помочь – я сам.
Никола бросился в палату, взялся за койку, но она была точно приколочена к полу. Тормоз! Несколько секунд ушло, чтобы сообразить, на какую из десятка педалей нажать.
Обе женщины встали в дверях, наперебой уговаривали Николу, попытались его удержать. Они ничего не понимали.
Никола разогнал тяжелую койку, как таран, и они были вынуждены его пропустить.
– Что ты делаешь? – истерически крикнула медсестра.
Он, не останавливаясь, толкал койку вперед, почти бежал по коридору. За спиной, как привязанная к хвосту собаки консервная банка, грохотал упавший штатив капельницы. Он на ходу выдернул канюлю из вены – несколько минут друг обойдется без внутривенного питания.
Шамон спал.
Путь ему преградил здоровенный медбрат.
– Что здесь происходит? – спросил он, напряженно улыбаясь.
Улыбка не сулила ничего хорошего.
– Моего друга необходимо срочно перевезти в другое отделение.
– Ну нет, этот номер не пройдет.
Медбрат преградил ему путь.
Довольно. Если он не скажет в чем дело, ничего не выйдет.
– Сюда идут двое, они хотят его убить, – на высокой ноте выкрикнул Никола. Почти завизжал: – Пропустите!
Теперь их было трое. Кто-то еще бежал на шум. Никола отбивался руками, пытаясь хоть на сантиметр сдвинуть койку. Бесполезно. Трубки ламп на потолке, как разделительная линия на шоссе.
Дверь в конце коридора открылась, и они появились. Никола прекрасно понимал, зачем они пришли, но не понимал, как их остановить.
Ультрарапид. Будто кто-то покадрово разложил для возбужденных, кричащих людей эпизод боевика. Раскрасневшиеся лица, открытые рты, но слов не слышно.
Эти двое так и не сняли темные очки. Они шли, вертя головами по сторонам, как тиранозавры на охоте.
– Нет!!!
Они подошли совсем близко. Женщины никак не могли взять в толк, что происходит, тянули кровать назад.
В руке у одного из них – пистолет. В трех метрах. Наконец-то Бритт Фуентес заметила и отчаянно закричала.
Никола среагировал инстинктивно: что есть силы толкнул койку назад, к дверям палаты, мимо убийц.
Грохот, крик, паника.
Парень с пистолетом что-то прошипел, Никола не расслышал. Повернулся и пошел назад, на ходу поднимая пистолет. Никола бросился на него. Последнее усилие.
Он схватился за руку с пистолетом и рванул что есть сил. Пистолет покатился по полу,
– Сука, – рявкнул убийца.
Он словно проснулся – понял, что без оружия ему не справиться, и начал отступать. Второй последовал за ним, оттолкнул одну из женщин, чуть не повалил на пол Бритт Фуентес, остановился на секунду у койки. Бритт вцепилась в него, как ребенок в детском саду цепляется за мать. Оглушительный крик, грохот. Теперь кричали все.
Парень кое-как стряхнул с себя Бритт и выскочил из коридора.
Никола выдохнул и постарался унять противную дрожь. Обошлось?
Суета продолжалась. Сестры, врачи, еще какой-то персонал бегали по коридору, как пьяные куры.
Шамон пошевелился. Средних лет худощавый мужчина с врачебным бейджиком покатил куда-то его койку. Появился парень в форме охранника, подобрал пистолет.
Никола догнал врача. Посмотрел на Шамона.
Шамон не шевелился. Врач что есть силы давил кулаком на его живот. Только теперь Никола заметил: на простыне расплывалось зловещее красное пятно. Что случилось? Почему?
Он уже понял. Врач пытался остановить кровотечение, но куда там… уже целое озеро крови.
Тот, второй, который пытался стряхнуть с себя Бритт, успел выстрелить. В живот.
– Шамон! – выкрикнул он и задохнулся от слез.
Шамон не шевелился. И не дышал.
Шамон… брат.
«Риш»: классный, стильный величественный, лучший стокгольмский ланч-ресторан уже для многих поколений. А по вечерам – вневременной, всегда модный бар, numero uno в этом городе.
Впрочем, даже работая в «Лейоне», Эмили никогда не чувствовала себя здесь как дома, но Йоссан обожала «Риш», и ей было лень возражать. Послушно села на автобус и поехала в «Риш». Время от времени она встречалась со старой подругой. А почему бы и не «Риш», в конце концов? Как ностальгический визит в зоопарк, куда тебя водили в детстве. Эмили вспомнила: пусть и не в «Рише», но в похожем, не менее снобском «Покет-Сити» Магнус Хассель порекомендовал ей взять на работу Маркуса.
Ослепительно сияющие бокалы подвешены вверх ножками над стойкой. Наверняка сунули в посудомойку двойную порцию глянца. Неизвестно, как с экологической точки зрения, но блеска – на весь квартал. Над столами – цветы лилий, тоже вверх ногами. Контраст: после ланча ей надо в полицию с Катей. Второй допрос. Накануне состоялся первый.
Они встретились у главного входа на Полхемсгатан. Адам тоже пришел. Высокий остекленный вестибюль. Будка вахтера и турникет. Посторонним вход воспрещен. По правде сказать, Эмили никогда здесь раньше не была. Просто не было случая: дела были не особо крупные, и допросы проходили либо в местных отделах полиции, либо в полицейском управлении на Кунгсхольмен, 29, либо в местах предварительного заключения. Она выступала в роли адвоката защиты, а на этот раз представляет истца. Женщина-следователь работает в НОО, Национальном оперативном отделе. Раньше он назывался Государственным отделом уголовной полиции, в просторечии Госугол.
– Она не хочет! – первое, что сказал Адам после рукопожатия.
Эмили положила руку Кате на плечо. Костлявое, хрупкое плечико. Кожаная куртка вряд ли греет, а морозец приличный.
– Я все проверила. Катя. Если вы просто откажетесь от допроса, вас начнут разыскивать. Но я не считаю, что вы должны идти на поводу. Ни в коем случае. Вы имеете право поставить определенные условия. И я все время буду с вами. Буду следить, чтобы все шло как надо.
– Все равно не хочет, – сказал Адам.
– Адам, – Эмили повысила голос. – Вы не будете присутствовать на допросе. И истец – Катя. Так что я хотела бы услышать, что скажет она, а не вы.
– Все о’кей, – Катя посмотрела себе под ноги.
О’кей… куда там – о’кей. Близко не лежало.
Комиссар уголовной полиции Нина Лей представилась вежливо и приветливо. Короткая стрижка, широкое и плоское лицо, небольшие глаза – как будто от трех разных людей. Хорошие очки, к примеру, не помешали бы.
Она вела их по коридорам и переходам так, будто за ней кто-то наблюдал, будто велась непрерывная фотосъемка. Добраться до цели – задача второстепенная; важна походка, важны позы. Что это? Неуверенность в себе? Некоторые из клиентов Эмили тоже будто все время позировали.
Странное здание. Очевидно, перестраивали много раз. Местами – полный модерн. Стекла во всю стену, замысловатые стальные конструкции, а местами – типичное начало прошлого века: темные дубовые панели, не особо тщательно расчищенная лепнина на потолке. Навстречу все время попадались люди: огромные накачанные парни, явно из группы захвата, пожилые господа в кардиганах с крошечными очками для чтения на цепочках, среднего возраста дамы со стрижкой «паж» и тренировочными часами на запястьях. Вся эта разношерстная компания, надо полагать, работает в полиции.
Наконец они подошли к металлической двери. Нина набрала код, и они оказались в небольшой комнатке. Один угол отгорожен стойкой, как у администраторов в гостиницах.
– Дело настолько деликатно, что я попросила бы вас оставить мобильные телефоны, компьютеры и даже компьютерные часы вот тут, – Нина показала на столик с пластиковыми пакетами на молниях.
Вермлендский диалект. Ни с каким не спутаешь.
Эмили вскинулась.
– А вы не забыли? Катя – истец, а не подозреваемый.
– Конечно, конечно… я просто напоминаю: мы – спецподразделение в НОО, и у нас свои правила, – она взяла пакет, открыла молнию и протянула Эмили. – Прошу вас.
Не особенно сговорчива эта полицейская дамочка.
В комнате для допросов окон нет. То есть наверняка есть, но наглухо занавешены плотными шторами. Графин с водой и кофейный термос на столе. На одной из стен – большое зеркало. Эмили знала этот трюк. Зеркало Гезелла. Со стороны освещенной комнаты – зеркало, а со стороны полутемного тамбура за стеной – обычное стекло. Можно видеть все, что происходит в допросной.
– Присаживайтесь. Я только схожу за диктофоном, – сказала Нина и вышла.
Катя ритмично постукивала пальцами по столу.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Эмили. – Если захочешь сделать перерыв, только мигни – я тебе уже говорила.
Катя даже глаз не подняла. Тихая барабанная дробь. Очень тихая – возможно, здесь специальная поглощающая звук акустика. Чтобы крики не слышались снаружи. Тедди… он восемь лет сидел за высокими стенами и зарешеченными окнами. Разве такая жизнь могла не повлиять на его взгляд на общество? И главное: взгляд общества на него.
Вернулась Нина. Налила Эмили кофе. Катя попросила воды.
– Катя, я очень рада, что вы пришли. Это для нас очень важно…
– Прежде чем мы начнем, – прервала ее Эмили, – я должна кое в чем удостовериться.
Нина уставилась на нее с преувеличенной серьезностью.
– Я понимаю, что этим делом занимается специальное подразделение, но учитывая все, что произошло раньше… в деле, тесно связанным с нашим… Я имею в виду дело Беньямина Эмануельссона. Вы же знаете, как минимум один полицейский, Йоаким Сунден, вел двойную игру. И я хочу знать, насколько вы можете гарантировать абсолютную секретность.
Нина Лей нисколько не удивилась. Если и удивилась, то и бровью не повела.
– Это очень важное обстоятельство. Должна вас информировать, что расследование начато отделом внутренней безопасности, но когда в деле появился этот диск… вы знаете, о чем я говорю… когда появился диск, дело передали нам, в НОО. То, что мы называем «китайской стеной», я имею в виду… как бы это сказать… градус или степень секретности, у нас еще выше. В частности, все данные обрабатываются отдельными подразделениями и защищены паролями и индивидуальной верификацией следователей. Никто, даже высокопоставленные полицейские чины, не имеют доступа к материалам следствия. Вы наверняка заметили: мы работаем в специально подготовленных помещениях. Мало того – Катя защищена повышенной даже для нас секретностью. Ее имя не фигурирует ни в одном из документов…
Нина говорила и говорила. Эмили кивала. И не просто кивала – внутренне соглашалась. Действительно: государство в государстве.
Нина Лей закончила монолог.
– Можем начинать? – спросила она.
Катя по-прежнему постукивала пальцами по столу. Короткие пулеметные очереди.
– Минуточку, – Эмили подняла руку. – Вы, без сомнения, понимаете, какие кошмарные раны мы рискуем разбередить. Поэтому предупреждаю заранее: как только моя клиентка захочет сделать перерыв, мы прекращаем допрос.
Нина подлила себе воды. Только сейчас Эмили заметила, что глаза у нее разного цвета: один голубой, другой зеленый.
– Я принимаю ваше условие. Но ведь и Катя должна понимать, что нам очень важно получить ответы на наши вопросы. Мы расследуем тяжкое преступление. И, скажу вам откровенно… Не только Катя… есть и другие пострадавшие. В рамках этого расследования проходят тридцать две девочки. Ни больше ни меньше. Все они подверглись сексуальным действиям, иногда групповым. Были эпизоды, когда в оргиях против воли участвовали до восьми девочек-подростков. Наша оценка такова: в преступную группу входят не меньше пятнадцати человек. Лига… сеть. Видеосъемки на диске датированы. Исходя из дат, преступная деятельность зафиксирована в течение одного года. Чуть дольше. Но мы склонны думать, что гораздо дольше, и к тому же….
Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая прислушаться к тихому жужжанию невидимых вентиляторов.
– …и к тому же продолжается по сей день. Преступная сеть активна и сегодня…
Эмили по-наполеоновски сложила руки под грудью и закончила фразу:
– …что никак не облегчает положение моей клиентки.
Допрос продолжался почти три часа. Сначала говорила Нина. Рассказала, что попытки опознать людей в фильмах на диске ни к чему не привели. Самые современные программы распознавания образа оказались бессильны – изображение обработано, лица преступников затерты. Пока никого не удалось идентифицировать, но работа продолжается, разрабатываются другие следы, разные версии, но она не имеет права об этом говорить.
Потом рассказывала Катя. Повторила все, что Эмили уже слышала при первой встрече, правда, более детально. Рассказала, в каком интернате жила, как встретилась со своим истязателем в первый раз, в каком отеле у Центрального вокзала они обычно встречались – название забыла, но помнит, что лобби освещено голубым светом, «будто лампы у них под полом». Как он предложил ей кока-колу с виски, спросил, девственница ли она, а потом рассказал про свой первый, как он назвал, «сексуальный опыт», как он нервничал вначале и как был счастлив потом. Положил ее на кровать и попросил разрешение помассировать грудь. Голова слегка кружилась от виски, она даже ответить не успела, как его руки уже были у нее под блузкой. Ей это вовсе не показалось опасным, даже приятно. Он был очень осторожен и даже, как ей показалось, робок. Но постепенно осмелел, а когда она выпила еще виски с кока-колой, положил на тумбочку пятьсот крон одной бумажкой и спросил, позволит ли она ему секс. Как только тебе что-то покажется не так, только скажи. И голос сделался какой-то странный. Тоненький, почти детский. И все вроде ничего, и презерватив надел, и когда она попросила его прекратить, тут же послушался. И даже не глянул на нее, оделся и ушел. А пятьсот крон остались. Катя пошла в «Хеннес и Мориц» и накупила себе одежды. Истратила все до последней кроны.
– А он не назвал свое имя? – спросила Нина.
– Сказал, что его зовут Хенрик. Фамилию – нет, не сказал.
– А по-другому никогда себя не называл?
– Нет… я слышала только «Хенрик». Хенрик и Хенрик.
– А вы сказали ему, сколько вам лет?
– Нет… сказала только, что в седьмом классе.
– При первой же встрече?
– Не знаю… может, позже, когда другие появились.
Вопросы поставлено правильно, ничего наводящего, простые и прямые. Она настоящий профи по части допросов, эта Нина.
Встречались ли вы после этого?
Как вы договаривались о встречах?
Вы не помните тогдашний номер вашего мобильного телефона?
Вы не помните тогдашний номер его мобильного телефона?
Иногда Нина Лей делала короткие паузы, но когда ей казалось, что передышка затягивается, продолжала.
Скажите, а счет в банке «Нордеа» у вас все тот же?
Рассказывали ли вы кому-то о происходящем?
Кто, по-вашему, мог заработать на этом?
Знали ли вы, что они снимают видео?
Катя несколько раз останавливалась на полуслове и опускала голову, точно увидела на полированной поверхности стола что-то очень интересное.
Эмили показалось, что она устала. Хочет прервать допрос.
– Нет, – Катя посмотрел ей в глаза, – я не устала. Раз уж я здесь, расскажу все, что знаю.
Другой вопрос – что даст ее рассказ. Застрявшие в памяти размытые, поверхностные, разрозненные, лишенные подробностей картинки. Катя путала даты, людей и места. Хорошо известный психологический феномен: вытеснение тяжелых воспоминаний. Если бы она помнила все в деталях, наверняка сошла бы с ума. Но… Эмили прекрасно понимала, как Катин рассказ будет выглядеть в протоколе допроса. Протоколы не учитывают психологические нюансы. А вот что она совершенно не понимала – как получилось, что Нина Лей и ее команда до сих пор не идентифицировали ни единого участника преступной группы. Прошло больше года.
Издевательства не кончались. Наоборот – становилось все изощреннее. Катя рассказала, как ее повезли в какую-то усадьбу, облачили в дурацкое белье-бонни и заставили играть в дурацкие игры с группой мужчин. Кроме нее, там было еще несколько девочек.
Дальше их провели в какой-то полуподвал. Катя оказалась в холодной комнате с единственной кроватью посередине. Рядом с кроватью – кожаные ремни, плетки, дилдо, наручники.
Эмили уже слышала про эту усадьбу, правда, с другой перспективы. Показания Матса Эмануельссона.
– Я решила, сейчас кто-то придет и станет меня пользовать, но я… я…
Удивительно, что до этого Катя рассказала довольно много и почти без остановок, но сейчас что-то произошло.
– Они надели на меня наручники… их было много, не знаю сколько… – Катя продолжала говорить торопливо, но совершенно бессвязно, как в бреду. – Моча, дерьмо… дилдо в попу… огромный… я только кричала: «Нет… больно, умереть…» – Глаза ее лихорадочно заблестели. – Умереть я хотела, вот что!..
Эмили отложила ручку.
– Думаю, нам следует прерваться. Хотя Катя ничего не говорит, я уверена – необходим перерыв.
Наступило тяжелое молчание. Лицо у Нины стало серым, как шторы на окнах. Катю начал бить озноб. Эмили обняла ее за плечи и прижала к себе.
– Думаю, эпизод, который вас так потряс, зафиксирован на одном из фильмов, – сказала Нина, выдержав довольно долгую паузу. – Возможно, вы сможете идентифицировать кого-то из извращенцев. Или девушек. Все, что вы вспомните, представляет для нас огромную ценность.
Йосефин, как всегда, не вошла, а ворвалась в зал, и Эмили отвлеклась от мыслей о вчерашнем допросе.
Допрос решили не продолжать, перенесли на сегодня.
По пути к столику Йоссан перецеловала самое меньшее пятерых. Для нее – не просто ланч с приятельницей, а жизненно важная активность. Face-time. Видеть и быть увиденной. Метод социальных завоеваний.
И опять резанул контраст: рассказ Кати и это бесконечное жоповерчение.
– Пиппа, как ты?
Почему-то Йоссан вбила себе в голову, что Эмили – вылитая Пиппа Миддлтон.
Они традиционно обнялись. Эмили терпеть не могла эти поцелуйчики в щечку.
– Слышала, слышала… идешь в гору, Пиппа! Уже помощников нанимаешь пачками. Это же замечательно!
– Да… забавно, знаешь, кто помог? Магнус Хассель. Его наводка. Мы столкнулись в кабаке несколько месяцев назад. Он был с Андерсом Хенрикссоном.
– Темный тип, этот Андерс. Упертый.
– Упертый – да. А почему темный?
– Я всегда чувствовала, что такие ничтожества скрывают особые таланты. Вся эта упертость – только фасад… Они компенсируют свое ничтожество разными способами. Один, к примеру, очень умный, другой – очень добрый, только никто про это не знает. Им не на ком проявить свои таланты. У них нет друзей. Но Андерс Хенрикссон – особый случай. Стопроцентный ботаник. И за этим ничего не стоит.
– Но он как-никак совладелец «Лейона»?
– Каждый может стать совладельцем, если готов работать по восемьдесят часов в неделю и помереть на двадцать лет раньше.
Принесли заказ. Для Эмили – обжаренное во фритюре филе сайды с соево-имбирным кремом, для Йоссан – запеченное филе судака с нежнейшей икрой уклейки под соусом бер-блан. От указанного в меню гарнира – пюре из миндальной картошки – Йоссан отказалась.
Изысканная еда немного отвлекла Эмили от мрачных мыслей о вчерашнем допросе.
Йоссан выудила из сумки маленькую металлическую баночку и с многозначительным стуком поставила на стол.
– Я не ем крахмал ни в каком виде, – заявила она, открыла банку и показала Эмили. Что-то туго спрессованное, похожее на листья темного салата. Йоссан выудила вилкой несколько листьев и положила на тарелку. – У меня новая добавка.
– Интересно… и что это?
– Водоросли. Обычные сине-зеленые водоросли. Битком набиты минералами, витаминами и антиоксидантами. Волосы укрепляются, иммунитет делает рывок, удивляющий не только его владельца. Представляешь? Иммунитет и сам удивляется: что это со мной? У меня уже три недели не было головных болей. А посмотри на кожу – как у младенца.
Эмили положила в рот кусочек рыбы. Просто дышит свежестью. Интересно, какое-такое экзотическое, с нежным ореховым привкусом масло льют они во фритюрницу? Фантастически вкусно, даже без всяких морских овощей сомнительного вида.
Эмили очень нравилась Йосефин, хотя та была невероятно тщеславна. Рассказывала о своих интернет-свиданиях и новых сумочках от Little Leffner раз в десять больше, чем о важных вещах. Но с ней весело. Эмили, не особенно склонная к смеху, очень это ценила.
В кармане сумочки – не Little Leffner, конечно, но тоже ничего – задергался айфон. Неизвестный номер.
Катя. Уже по ее голосу Эмили поняла: что-то не так.
– Я не уверена, смогу ли продолжать.
– Вы имеете в виду сегодняшний допрос?
– Не знаю, решусь ли…
– Что-то случилось?
– Да.
– Что?
– Не могу по телефону.
– Хотите обсудить?
– Да, – голос странный, сдавленный. – Было бы хорошо.
– Можете прийти ко мне в контору?
– Лучше не надо… я не хочу выходить из дома. Вы не могли бы зайти ко мне? Потом вместе поедем на допрос… если смогу.
Катя и Адам жили в Аксельберге, на улице Йосты Экмана. Одинаковые коричневые дома напоминали гигантские кубики «лего». Плоские крыши, прямые углы, никаких украшений, балконы если и есть, то не на фасаде.
Йоссан приподняла бровь. Несолидно для адвоката ехать черт-те куда по первому свистку, но с другой стороны – запретов нет. Хотите ехать – пожалуйста. Тем более если клиент настаивает.
Йосефин расплатилась по счету – «Нет-нет, я приглашаю… я пока еще работаю в “Лейоне”»… – и помахала рукой:
– Скоро увидимся.
Эмили никак не могла стереть в памяти отрывки из видео, которые они просмотрели накануне. Ничего омерзительнее она в жизни не видела. И еще что-то, что она не могла точно определить. Ее не покидало ощущение, что она знает этих девочек-подростков, над которыми издевались подонки. А может, и нет… если не обращать внимание на чудовищный макияж, гиперсексуальное нижнее белье и искаженные страданием лица – обычные девчушки, каких встречаешь сотнями. Такие же, как она или любая из ее подруг пятнадцать лет назад.
Двойные двери в лифте – согласно новым правилам. Сначала обычная металлическая, а потом двойные. Сдвигаются и закупоривают тебя в консервной банке. И незаметно, что движешься, разве что сосущее чувство в животе.
На почтовом ящике фамилия Адама: Тагрин. Интересно, на сколько лет он старше Кати? Надо бы попросить Маркуса проверить.
Традиционный звоночек: черная кнопка под рукояткой.
Никто не открывает. А может, не работает – она не слышала никакого звонка за дверью
Приложила ухо к двери – тишина.
Решила потрясти рукояткой. Нажала – и дверь неожиданно открылась. Не заперто.
У Эмили похолодело в животе.
– Катя?
Молчание.
Скомканный коврик на полу в прихожей, несколько пар туфель на полочке. Наверное, Катины.
– Адам?
Все то же пульсирующее молчание.
В прихожей под потолком – старинная лампа: фасетчатое стекло и потемневшая латунь.
Снять по шведской традиции уличную обувь?
Плевать. Что-то не так. Она чувствовала всем телом: что-то не так.
Она двинулась вперед, но остановилась. Осмотрелась. На стене – большая карта Европы. Bacon’s Standart Europe. Старая: Югославия выглядит как одна большая страна на Балканах.
Налево – дверь в спальню, но Эмили почему-то прошла в гостиную. Коричневый диван с двумя подушками, журнальный стол. На нем газеты и пара дистанционных пультов. Сухие цветы в горшках.
А на полу – тело.
Эмили вздрогнула, как будто ее ударило током. Что за крик? Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала: кричит она сама.
Катя.
Лужа крови на полу. Не надо даже щупать пульс на шее, чтобы понять: Катя мертва. Кто-то ударил ее ножом. Несколько раз.
Она подняла голову. Огромные буквы на стене, кровью:
ПРОСТИТУТКА.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 3 (расшифровка)
Кому: Хуго Педерсон
От кого: Йоран Бликст (шеф)
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 10.10
ЙОРАН: Можешь зайти ко мне за полчасика до ланча?
ХУГО: Разумеется.
ЙОРАН: Хорошо… я возвращаюсь с гольфа, успею. Надо еще раз просмотреть анализ. Много интересного, Хуго. Мы, наверное, сумеем закопать датчан. Но все должно быть тип-топ. Строго по правилам. Курс на сегодня – сто двадцать четыре плюс минус чуть-чуть.
ХУГО: Знаю, знаю… но опустится, опустится… поверь мне, опустится. Вопрос времени.
ЙОРАН: Как обычно… поговорим, когда увидимся. К тому же мы разработали с Микаелой новый служебный распорядок, ты его подпишешь, ладно? Такое правило: нужно одобрение всех сотрудников.
ХУГО: О’кей, никаких проблем. А что, старый уже не годится?
ЙОРАН: Годится, конечно… но новый яснее и лучше, хотя в принципе, конечно, все по-старому. Частная торговля с использованием служебной информации, конфликты интересов… ну и так далее.
ХУГО: Я бы и сам прикупил датских, если упадут на три-четыре процента.
ЙОРАН: И я тебя понимаю (смешок). Но ты же знаешь правила. Никаких частных игр. Твоя забота – анализ. Какие шаги мы можем себе позволить, какие – нет. Твои мозги у меня на службе, ты разве еще не понял?
ХУГО: Как же, как же… (смешок). Я, может, и не понял, но мои мозги, как ты говоришь, поняли. И сделали выводы.
ЙОРАН: Вот так-то лучше. Скоро увидимся. Пока.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 4 (расшифровка)
Кому: Пьер Даниельссон (подозреваемый)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 13.10
ХУГО: Малыш Пьер, не чеши свой хер.
ПЬЕР: Очень смешно.
ХУГО: Тут кое-что происходит, Пилле…
ПЬЕР: Что у тебя происходит?
ХУГО: Датчане…
ПЬЕР: О’кей… наверное, лучше поговорить c разовой симки.
ХУГО: Заметано. Позвоню.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 5 (расшифровка)
Кому: Пьер Даниельссон (подозреваемый)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 13.11
ХУГО: Говорили Пилле, малому ребенку: не чеши-ка, Пилле, попусту мошонку.
ПЬЕР: Остроумен, хоть падай. А голос! Поешь, как Селин Дион.
ХУГО: С разовой карточкой спокойнее.
ПЬЕР: Better safe than sorry…[29] никогда не знаешь, как и что.
ХУГО: Две недели анализировал «Данфосс», не отрывая зад. Они уже много лет барахтаются и никак не выбьются на верхушку. Датчане – скандинавские арабы. Но если почистить и поменять местами руководство, эффективизировать, пересмотреть структуру капитализации… акционеры запляшут от счастья. Я проверил больше десяти фабрик, прошерстил все их договора с субподрядчиками и поставщиками. Теперь знаю эту компанию, как собственный член. А теперь главное…
ПЬЕР: А что говорит Йоран?
ХУГО: Вот именно, Пилле. Вопрос в точку. Мы говорили перед ланчем. «Фортем» входит в долю как совладелец. Начинаем уже завтра, наш пакет составит как минимум десять процентов. Так что курс…
ПЬЕР: Датчане взлетят до небес. Охренеть, до чего здорово… и что мы будем делать?
ХУГО: Ты можешь делать что хочешь, только чтобы не бросаться в глаза. Действуй тихо и изящно. Попробуй скупить как можно больше блоков, но только не через биржу. Тот парень в Швейцарии еще существует?
ПЬЕР: Да, конечно…
ХУГО: Вот и хорошо. Услышимся.
ПЬЕР: Да, а ты?
ХУГО: Что – я?
ПЬЕР: Greed is good…[30] Жадность никто не отменял…
ХУГО: В самую точку. Чао.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 6 (расшифровка)
Кому: Йеспер Рингблад (биржевой маклер, банк «Нордеа»)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 13.17
ХУГО: Привет, Йерре. Хуго П.
ЙЕСПЕР: Господин Педерсон, как приятно слышать ваш голос!
ХУГО: Надеюсь, что не врешь!
ЙЕСПЕР: (Смеется.)
ХУГО: Я хочу купить акции «Данфосс-В».
ЙЕСПЕР: Датские тепловые насосы?
ХУГО: Вот именно. Сто тысяч акций.
ЙЕСПЕР: О’кей… подождите секунду… так… «Данфосс-В»… биржа в Копенгагене и на Доу Джонс.
ХУГО: Знаю.
ЙЕСПЕР: И по какому курсу вы хотите их купить?
ХУГО: Какой курс в Штатах?
ЙЕСПЕР: Не могу сказать. Биржа в Америке еще не открылась.
ХУГО: Странно было бы, если бы открылась. Там семь утра. А в Копенгагене?
ЙЕСПЕР: Примерно 123,7 – 123,8. В пересчете на шведские кроны.
ХУГО: Ну и хорошо… покупай не сто, а двести тысяч. У меня предчувствие. Что-то там происходит.
ЙЕСПЕР: Вы уверены? Двести тысяч?
ХУГО: Да. Причем действуй быстро.
ЙЕСПЕР: Конечно, конечно. Верхний лимит?
ХУГО: Сто двадцать четыре.
ЙЕСПЕР: О’кей. Запускаю.
ХУГО: Минутку… еще одно. Я хочу купить их в блоке, минуя электронную биржу. Через твои контакты. Это важно.
ЙЕСПЕР: О… это непросто! Учитывая большой объем…
ХУГО: Знаю, что непросто. Было бы просто, и гонорар твой был бы не такой жирный. Это твоя работа, Йеппи.
ЙЕСПЕР: Да-да… конечно… я постараюсь.
ХУГО: Вот и замечательно. Перезвоню попозже.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 7 (расшифровка)
Кому: Йеспер Рингблад (биржевой маклер, банк «Нордеа»)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 14.08
ХУГО: Привет, как дела?
ЙЕСПЕР: Собрал двести тысяч.
ХУГО: Можешь повышать… но вот что: я хочу еще сто.
ЙЕСПЕР: Вы уверен? «Данфосс-В»? Триста тысяч?
ХУГО: Уверен, как никогда не был.
ЙЕСПЕР: В вашем депозите нет столько денег.
ХУГО: Ты ведь знаешь, что сказал Махатма Ганди?
ЙЕСПЕР: Нет…
ХУГО: Greed is good… возьму взаймы.
ЙЕСПЕР: Махатма Ган…
ХУГО: Или кто-то там еще. Не Махатма. Плевать. Тебе-то уж точно плевать. Все, что ты должен сделать, – выложить на стол триста тысяч датских мандавошек. И если на счету и в самом деле не хватит, возьми кредит.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 8 (расшифровка)
Кому: Йеспер Рингблад (биржевой маклер, банк «Нордеа»)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 16.40
ЙЕСПЕР: Добрый день. Йеспер.
ХУГО: Привет, Йеспер.
ЙЕСПЕР: Поручение выполнено. Акции в вашем депо. Триста тысяч.
ХУГО: В блоке?
ЙЕСПЕР: Да, все триста.
ХУГО: Спасибо! Блестяще сработано, Йеппи!
ЙЕСПЕР: Всегда рад доставить вам удовольствие.
ХУГО: Самое важное, чтобы удалось заработать на этом фокусе.
ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР № 9 (расшифровка)
Кому: Луизе Педерсон (жена)
От кого: Хуго Педерсон
Дата: 12 октября 2005 года
Время: 18.40
ХУГО: Привет, лапочка!
ЛУИЗА: Привет.
ХУГО: Чем занимаешься?
ЛУИЗА: Была на тренировке. По пути домой зашла в «Халлен» и купила кое-что на ужин.
ХУГО: Может, поужинаем в ресторане?
ЛУИЗА: А ты можешь?
ХУГО: Конечно. Куда бы тебе хотелось? Попытаюсь заказать столик в «Стюрекомпаниет». В семь, годится?
ЛУИЗА: Замечательно.
ХУГО: И вот еще что, мышонок. Сделаем и ванну, и все. Полный ремонт.
ЛУИЗА: Это же нам не по карману!
ХУГО: Разберемся.
ЛУИЗА: Ты замечательный. Ты ведь и сам знаешь, да? (Поцелуй в трубку.)
Все-таки «Даски». Роксана и Зет взяли такси – не городское, конечно. Городское не по карману. Heetch. Новый апп, сменивший ненавидимый таксистами Uber. Тебя подвозит ближайший член клуба, а ты платишь сколько считаешь нужным, – под флагом компенсации затрат на содержание машины. По условиям водитель не имеет права возражать и вымогать деньги: сколько дали, столько дали. Но скупые клиенты быстро становятся известными, и подвозить их никто не хочет.
– Если возьмете ту штуку, что я у вас пробовала, проведу хоть в Белый дом, – фыркнула Билли, когда Роксана робко попросила ее помочь попасть в клуб.
Через некоторое время прислала и адрес – эсэмэской. Вся история проходила под рубрикой «приватная вечеринка». Но Роксана прекрасно знала: заплатить за вход – недостаточно. Группа Оры Флеш твердо стояла на своем: только избранные.
У промышленного здания припаркован грузовичок с едой. Сейчас еще рано, всего полпервого, но через час-полтора народ наверняка проголодается. Над входом длинная лента с бесчисленными смайликами.
Из мрачного, с узкими фабричными окнами здания доносится глухое уханье: «Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па»… наверняка клево там, внутри. Зашкаливает.
Пришлось проталкиваться сквозь довольно длинный коридор: повсюду группки молодежи – их, должно быть, не впустили. Жарко, уханье все сильней, давит на перепонки.
Наконец добрались до стальной двери. По обе стороны стоят девушки в накидках из розового искусственного меха. У каждой в руке iPad – проверяют списки приглашенных.
Только бы не сорвалось… но нет – она назвала свое имя, и одна из девушек расплылась в улыбке:
– Подружка Билли, или как?
– Старый цех, – крикнул Зет, и ему тут же пришлось повторить: музыка грохочет, хочешь услышать – читай по губам.
Ударные волны тяжелого ритма пробегают по телу, как сладкие эротические судороги. Урчат вентиляторы тепловых насосов, лазерные проекторы вычерчивают в дрожащем воздухе волшебные картины: то огромное, меняющее цвет от лимонного к кроваво-красному сердце, то сложные стереометрические фигуры. Время от времени эти видения под восторженное «вау» взрываются фейерверком под потолком и рассыпаются виртуальными искрами. На стенах – все те же смайлики и какие-то психоделические символы в голубоватом ультрафиолетовом ореоле.
– Держат стиль ребятки, – крикнул Зет ей в ухо, мастерски дозируя иронию.
Еще бы… не просто держат. Потрясающе!
– А ты видишь, кто играет?
Роксана посмотрела на выгородку диджея. Она не считала себя знатоком, но тут сомнений нет: Ора Флеш, собственной персоной. Знаменитая модель, диджей, замужем за фотографом. Самая модная пара в городе. Лучше и быть не может.
Сколько же здесь людей? Сотни три-четыре? Все примерно в возрасте Роксаны. Адепты free-spirit, новая реинкарнация хиппи, собрались у торцевой стены и размахивают в такт музыке длинными волосами. Тайная сходка шаманов. Но в основном все танцуют. Знакомые Билли, знакомые знакомых Билли. Вон те две девушки были у них на новоселье. Помахала, но они, похоже, ее не узнали.
Есть и постарше, молодящиеся папики с высокогорными морщинами на загорелых физиономиях: чуть отличающиеся копии Кейта Ричардса[31]. Наверняка фотографы, стилисты, продюсеры, арт-директора.
Музыка не прекращается ни на секунду, один микс переходит в другой. Роксана свернула в комок свой купленный в секонд-хэнде пуховичок North face и сунула в рюкзак. Зет пробился к бару и купил два воздушных шарика с закисью азота и две кружки «пильзнера». Они отпили по глотку и вдохнули каждый из своего шарика. Веселящий газ. В голове сразу защекотало, Роксана начала хихикать, как идиотка, а Зет вышел на середину площадки и начал свой экстремальный liquid&digit брейк-данс. Танцует он, ничего не скажешь, – потрясно. Гибкий, как электрический осьминог, если есть такие. Без него она бы сюда и не пошла. Есть что показать.
Опять в толпе мелькнула физиономия Билли и тех двух воображал. Роксана попыталась встретиться глазами с Зетом – наверное, стоит подойти и обменяться парой слов. Все-таки Билли их сюда провела. Поблагодарить, по крайней мере. Но Зет был в трансе, никого, кроме себя самого, не замечал. Роксана тоже танцевала без перерыва, руки подняты, расслаблены, как былинки на ветру. Пот, приятная одышка… посмотрела на часы – они здесь уже больше часа. Рядом с Билли все время какой-то тип, похож на Элайджу Вуда[32]. Настоящий андеграунд. Впрочем, организаторы к андеграунду никаким боком: едва ли не самые процветающие поп-фигуры в Стокгольме.
Укус раздражения: ну почему она не может позволить себе купить новые сникерсы… эти промокли насквозь и неудобные. Ступни горят. И еще: почему ни Билли, ни ее подруги не подойдут и не скажут еще раз, как здорово удалась ее вечеринка?
– Пошли в другой бар, – крикнул подошедший Зет – Там диваны…
Во втором баре было на удивление тихо.
– Такие колонки. Новая технология, тут дело вот в чем… – начал было всезнайка Зет, но Роксана его прервала самым простым способом.
– Я знаю, – соврала она.
Здесь оказались не только диваны, но и несколько удобных шезлонгов. Стены драпированы толстой тканью. Похоже на сукно, решила Роксана. Пол усыпан песком, а на стойке – какие-то восточные курения. Приятный запах, дымок – сплошной позитив.
– Называется Сатья Сай Баба Наг Чампа, – Зет попытался продолжить лекцию, но у Роксаны не было настроения выслушивать историю Сатья Сай.
– Полный улет, – констатировала она коротко.
Билли с ее командой были уже здесь.
– Хай, Рокси! Присаживайтесь.
Они пару минут поболтали. Первой не вытерпела Билли:
– А у кого-то есть что-нибудь хорошенькое?
– У меня, может, и есть, – хохотнул красивый парень из ее окружения, – но я выложил по двести спенн за колесо, так что – извините. На халяву не выйдет.
Роксана сняла рюкзачок и пощупала: вот он. Пластиковый пакетик.
Билли внимательно посмотрела на нее.
– А вы с Зетом разве не захватили, что обещали?
– А ты как думаешь?
– Гэри[33], как я тебя люблю! – Билли почему-то всегда старалась говорить на языке пригородов, хотя родилась и выросла на Сёдере, в районе Мариаторьет.
Через полчаса они начали приходить в себя. Музыка в соседнем зале сотрясала стены. Билли не могла заставить себя говорить тихо – почти кричала:
– Вот это да! Еще лучше, чем в тот раз!
Ее подружки глупо хихикали. Оказывается, они на пике кайфа воображали себя карликовыми хомячками и бегали по теплому песку.
Красивый парень, который пытался продавать экстази, улыбался так широко, что Роксана испугалась, как бы у него не развалилась голова. На две половины: верхнюю и нижнюю.
– Ну у тебя и… ну, даешь. Улет реальный, ничего такого не пробовал. А как тебя зовут?
– Роксана… Рокси.
– А-а-а… так это у тебя было новоселье на той неделе?
– Было такое.
– Повеселились?
Интересно, почему он спрашивает?
– Да… более или менее.
Парень откинул челку. В полумраке напоминает Вильяма из «Стыда»[34].
– Более или менее? Говорят, классно было – полный отпад.
Он поморгал большими красивыми глазами, прокашлялся, сложил руки рупором и дикторским голосом произнес:
– Все меня слышат? Рокси – моя новая королева. Рокси лучше всех.
Все тело – как бутылка с газировкой. И это не кетамин. Роксана знала – это не кетамин. Другое. Щекочущее чувство взлета. Шаг в светлое будущее.
Договорились встретиться у дверей квартиры, где Эмили нашла убитую Катю. Тедди и Ян. Она позвонила им сразу же. Старалась говорить спокойно, но шок еще не прошел.
Аксельберг, улица Йосты Экмана. Недалеко от Бояна, отца Тедди. Пока Тедди сидел в тюрьме, район сильно изменился. Раньше здесь была территория нормальных, работающих свенссонов и ассимилировавшихся иммигрантов. А теперь: Аксельберг, Эрнсберг, Аспудден – пародийные копии Сёдермальма. Те же черные шапочки, коричневые сапоги со шнуровкой. Те же имена: подростки – если не Харриет, то Фольке.
Тедди приехал первым. Повернул зеркало заднего вида и внимательно изучил собственную физиономию. Короткая стрижка. После тюрьмы он думал, что теперь вообще никогда не пойдет в парикмахерскую, но прошло несколько месяцев, и ему стало неприятно на себя смотреть. Тупой, слегка неправильной формы крепкий нос, большие глаза… на самом деле не такие большие, это эффект автомобильного зеркала.
Собственно, он понятия не имел, что именно Эмили рассчитывает найти в квартире Кати. Но лишний осмотр не помешает. А вдруг Янне, или Эмили, или, чем черт не шутит, он сам заметит что-то, что ускользнуло от внимания техников. Все бывает.
Накануне он встречался с Николой в Espresso House на вокзале в Сёдертелье. Никола взял «Монстр», Тедди попросил кофе с молоком.
– Какой кофе предпочитаете? – приветливо улыбнулась кассирша.
– Обычный кофе, пожалуйста.
– Можем предложить макиато, капучино, кафе латте, фрапино… или фильтрованный? Есть Монте Алегре, Монте де Диос, Сидамо. Есть специальные сорта…
– Сами решайте, – прервал ее Тедди. Понял, что переварить всю эту информацию не в силах. – Только с молоком.
– Разумеется! Хотите безлактозное? Миндальное? Экологическое овсяное?
Тедди не знал, как реагировать – заржать или обозлиться.
– Обычное молоко. Белое, жидкое. От коровы. – Он приставил указательные пальцы к вискам. – М-му-у-у…
Они присели в дальнем углу. Кресла с искусственно состаренной кожей оказались очень удобными.
Принесли кофе. Тедди заглянул в чашку – пузырчатая маслянистая пленка выглядела очень аппетитно. Что с Николой? Жесты замедленные и неуверенные, будто у него болят все суставы. Тедди только что узнал, что убили его лучшего друга. Шамона.
– Нико… мне очень жаль.
Никола промолчал. Отпил глоток своего энерготоника и уставился в стол.
– Как ты?
Племянник мрачен и подавлен. Бейсболка надвинута чуть не на брови.
– Нормально.
Куда там – нормально… напряженные плечи, бледное лицо. Грязные ногти, чего с Николой не бывало: он почему-то уделял ногтям очень много внимания. Может, усвоил уроки деда: много можно сказать о человеке, всего лишь поглядев на его ногти.
– Переживаешь… это понятно. Он был твоим другом.
– Уже отпереживал.
– Ну нет… так быстро не проходит.
– Откуда тебе знать?
Неожиданно агрессивно. Никола впервые посмотрел на него, и Тедди чуть не вздрогнул: столько боли и ярости во взгляде… если бы взгляд мог убивать, Тедди был бы уже мертв.
– Поверь мне, я знаю, что значил для тебя Шамон. Только не делай глупостей. Обещай мне, Нико. Не делай глупостей.
Никола вытащил мобильник, нажал кнопку отключения и пододвинул кресло поближе. Тедди поежился – неужели у племянника есть основания думать, что его прослушивают?
– Скажи, уяк[35], как это можно? Убить беззащитного человека в больнице? А как же честь? Как понятия?
И что ему на это ответить?
– Честь… понятия… боюсь, с ними произошло то же, – он с трудом подбирал слова, – что и… скажем, с компакт-дисками. Их вытеснили более эффективные и простые системы. Но… Никола! Если мир вверх ногами, вовсе не значит, что и ты должен встать на голову.
– Но я не могу так жить… не могу оставить все, как есть. Ты можешь помочь мне найти этих подонков?
– Не думаю, что это хорошая идея. Пожалуйста, Нико, очень тебя прошу: не начинай все сначала. Не делай ничего, в чем будешь раскаиваться. Оставь…
– Ну нет… я не могу это оставить… – твердо и, как показалось Тедди, даже без горечи сказал Никола.
– Шамона не вернешь.
– Ты поможешь мне или нет?
– Мстить? Нет. Я не буду тебе помогать. Кровавая спираль должна где-то кончиться.
Никола посмотрел на него, и Тедди вздрогнул – куда-то подевались и ярость, и отчаяние, и детское беспомощное удивление. Мертвые, без глубины глаза.
– Тедди… ты всегда был моим героем. И это ты учил меня: главное у человека – честь, – Никола, похоже, сам того не заметив, сплющил в кулаке жестяную банку. – Помнишь, что ты говорил, когда мы с Линдой приходили тебя навестить в тюряге?
Нет. Тедди не помнил.
– Ты сказал, что иногда надо пройти через огонь, чтобы сохранить честь. Но ты уже не тот, уяк. Не тот, на кого я молился.
Тедди погрузился в размышления. Он даже вздрогнул, когда постучали в пассажирское стекло, но тут же опомнился.
– Входите!
Эмили и Ян из «Редвуд Секьюрити». Бывший полицейский-криминалист, он уже и раньше им помогал. Черный блестящий плащ из тех, что называют «масляными». По замыслу, у любой одежды две функции: выглядеть более или менее прилично и защищать от холода, снега и дождя. Ни одной из этих функций плащ Янне не выполнял. Зато в нем было несчитанное количество карманов.
Удивительное свойство у Янне: видеть то, чего не видит никто. В деле Эмануельссона его помощь оказалась едва ли не решающей.
Тедди вышел из машины и сердечно обнял приятеля. Потом повернулся к Эмили – ее тоже следовало бы приласкать после пережитого шока. Но она сделала шаг назад, словно отшатнулась, и он так и остался стоять с протянутыми для объятия руками.
– Как ты? – спросил он, чтобы скрыть неловкость. Дурацкий вопрос.
– Ничего хорошего, – сказала Эмили бесцветным голосом.
Темные круги под глазами.
А что он ждал? Как она должна была ответить? «Замечательно»? Или еще того чище: «Потрясающе»?
– Надо работать, – так же вяло произнесла она.
– А как мы попадем в квартиру?
– Чего только не приходится делать на этой работе, – пожал плечами Ян и достал из кармана набор маленьких отверточек на кольце от ключей.
Отмычки.
– Катя жила одна?
– Нет… со своим самбу, Адамом. Иногда с его сыном.
– А где Адам?
– Он и есть подозреваемый. Его не могут найти. Объявили в розыск.
– А сын?
– У приемных родителей. – Эмили подождала, пока с ничего хорошего не предвещающим скрипом откроются двери лифта, и шагнула в кабину.
В квартире ничто не указывало, что полицейские обшарили каждый угол чуть не с лупой. И еще труднее представить, что именно здесь всего несколько дней назад было совершено жестокое убийство.
Эмили вошла первой и замерла. Абсолютно неподвижный силуэт.
– Как ты? – опять спросил Тедди.
На этот раз она не ответила. Он даже не был уверен, слышала ли она вопрос. Вздрогнула и решительно направилась в гостиную.
– Вот здесь, – неестественно громко сказала она. – Здесь лежал труп.
Диван с коричневой обивкой, журнальный столик, на подоконниках – горшки с огрызками растений. Нет, все же полиция поработала, решил Тедди. Слишком уж пусто. Никаких безделушек, все прибрано, почти стерильно.
Тедди уже и раньше видел Янне в работе, но каждый раз мысленно пожимал плечами. Тот не выпускал из руки карманный фонарик, хотя в квартире было очень светло. С некоторых поверхностей брал мазки – из каких соображений его интересовало то или иное место, для Тедди оставалось загадкой. А когда Ян, как настоящий Шерлок Холмс, ползал по полу с увеличительным стеклом, Тедди даже решил, что он разыгрывает спектакль. Набивает себе цену. Но тут же упрекнул себя в цинизме – Янне не раз доказывал, на что он способен.
Задавать вопросы – только мешать. Он решил пройтись по квартире.
Прихожая. Кухня – чистая, за исключением двух чашек с остатками кофе. Спальня. Двуспальная кровать не застелена, шторы задернуты. А здесь, очевидно, комната сына Адама: собственный телевизор, приставки для игр. Раковина в ванной комнате треснула, саму ванну давно не мыли: жирный налет по стенкам, кое-где ржавчина.
Тедди выглянул в окно. Серое небо. Минус три. Дом напротив – точная копия. Интересно, сколько квартир умудрились архитекторы втиснуть в такую коробку? Не меньше сотни. Прямые углы, плоские крыши, монотонные цвета… человеческая жизнь должна иметь определенную форму, но почему именно такую? Тусклые, скучные параллелепипеды…
Внизу кто-то пытался припарковать машину перед его «вольво». Параллельная парковка, или, как ее еще называют, «карманная». Со второй попытки не вышло, заходит на третью.
Все тихо… ну, давай, паренек. Возьми покруче… и не опоздай вывернуть руль…
Боковым зрением он уловил какое-то движение и поднял глаза на дом напротив.
Птицы. Вороний парламент на крыше. Взлетают, садятся… орут, наверное, – за закрытыми окнами не слышно.
Что-то их слишком много.
– Пойду пройдусь, – не заходя, крикнул он в гостиную и пошел к лифту.
Как он и ожидал, код на домофоне тот же самый. Тедди поднялся на последний этаж и вышел на площадку. Четыре квартиры и лесенка. Люк на чердак заперт на висячий замок. Пришлось спустится вниз, к машине. Не то чтобы Тедди возил с собой полный набор инструментов, но кое-что было. Нож, к примеру. Монтировка на всякий случай – но она не понадобилась. Он засунул кончик ножа в отверстие, куда входит дужка, и с усилием провернул. Защелка выскочила, замок упал на пол, а Тедди чуть не получил тяжелым люком по макушке – еле успел подставить руку.
Оказывается, чердака нет. Полуметровый слой изоляции – и обледеневшая крыша.
Если бы она не была плоской, Тедди не решился бы на нее вылезти – сплошной каток. Кубические надстройки с жужжащими вентиляторами. А ближе к краю – то, что привлекло его внимание. Галдящие птицы. Сороки и вороны. Глупые создания: не хватает ума, чтобы на зиму убраться из Швеции куда подальше.
Он подошел поближе. Птицы чуть не задевали его крыльями и истошно орали.
Что-то там лежит.
Рюкзак. Один край порван, большая неровная дыра, словно какой-то дикий зверь рвал его зубами. Вокруг какие-то крошки. Тедди поднял рюкзак и с трудом открыл обледеневшую молнию. Желтая упаковка Powerbar[36]. Термос.
Засунул руку поглубже и нащупал что-то твердое.
Бинокль.
Равномерно и неторопливо жужжали дворники – опять пошел снег. Эмили и Тедди устроились на заднем сиденье в остывшем салоне «вольво».
– Залег с биноклем, энергетиком и кофе, – подвел итог Тедди.
Он, разумеется, сразу позвонил Эмили. Они с Яном поднялись на крышу, и Эмили немедленно набрала номер полиции – Тедди успел услышать только фамилию: Нина Лей.
– Кофе в термосе ледяной, – констатировал Ян. – Крысы или птицы, неважно… кто-то прогрыз в рюкзаке дыру. Тоже неважно. Важно другое: этот тип сидел на крыше и наблюдал в бинокль. Оттуда прямой обзор кухни и гостиной. К тому же, мне кажется, что он сам и повесил этот замок: обычно на таких люках замков нет.
Машина наконец согрелась. Шесть часов вечера, темно. Они сидели и ждали, пока команда криминалистов закончит работу на крыше. Янне давно уехал.
– Что ты собираешься делать? – спросил Тедди.
– Добраться домой и заняться тем же, чем занималась последние дни.
– Пытаться уснуть, чтобы досмотреть вчерашний и позавчерашний кошмары?
– Типа того, да.
– Может, поужинаешь со мной?
Ритмичные движения дворников напомнили Тедди гипнотизера в тюрьме: тот тоже раскачивал перед глазами какой-то штуковиной.
– Приглашаешь? Мне казалось, твои ресурсы…
– Может, я рассчитывал на твои… – улыбнулся Тедди. – Твой бизнес процветает, насколько мне известно.
– Процветал… пока не начали мочить моих клиентов, – Эмили тоже улыбнулась, впервые за весь день.
Тедди окатило теплой волной.
«Суши и Гриль». Маленький ресторанчик поблизости от Эмили, а машину Тедди припарковал вообще чуть не у ее подъезда.
– Эти вродеяпонцы на грани вымирания. Почти как панды, – сказала Эмили.
Она заказала суши. Тедди, к своему облегчению, нашел что-то на гриле – так и не приучился есть сырую рыбу. Белые параллелограммы тарелок на черном столе и обязательные палочки. Он попросил пива, Эмили – полбутылки белого вина. Ему хотелось поговорить, спросить, как она себя чувствует, обсудить сегодняшние находки, но за соседними столами сидят люди – наверняка им слышна каждая запятая в их беседе.
– А всерьез: как твоя фирма?
– Справляюсь. Даже взяла на работу адвоката. Амбициозный и старательный, работает больше, чем я. Я ухожу, а он еще копается в делах.
– У вас с ним что-то есть?
– Кончай, Тедди, – она ловко подцепила палочками маленький ролл, но в рот не отправила.
– А ты что поделываешь? – спросила она.
Он отпил пива и позавидовал: ловко управляется с палочками. У него этот ролл точно шмякнулся бы на стол.
– Помогаю Деяну. Старый друг, знаешь… всякие мелочи.
– Ты о нем рассказывал. Разве это не тот, который…
Тедди со стуком поставил бокал на стол.
– Знаю, что ты хочешь сказать. Уже слышал от моего куратора в бюро по трудоустройству. Деян – уголовник, а значит…
– Я не знаю, что хочу сказать, – перебила его Эмили.
– Он много чего навытворял в жизни, – Тедди не мог остановиться. Его задело. – Как и я. И сейчас его стерильным не назовешь, если иметь в виду разные экономические трюки. Но я не считаю его вором. Открой любую газету: владельцы ИКЕА, другие лопающиеся от денег шведы вообще не платят налоги. Кто больше всех получает, тот меньше всех платит – разве не странно?
Эмили молча подлила вина в стакан.
– И вы таким помогаете… ты же работала в «Лейоне», разве не так?
– Думаю, самое время попросить счет, – сухо сказала Эмили. – Если ты собираешься себя накручивать, у меня нет желания все это выслушивать.
Тедди вовсе не хотел обидеть Эмили. У него просто опять появилось чувство: она уверена, что он ей не пара. Ей наверняка стыдно показать Тедди кому-то из своих приятелей.
Они просидели еще два часа. Эмили выпила еще два бокала вина, а Тедди – три больших кружки пива. Конечно, зацепило, но голова ясная.
– За руль ты сесть не можешь, – она встала и повесила сумку на локоть. – Поезжай на электричке.
– В Альбю электрички не ходят. А такси – сама знаешь. Не по карману.
Он вышел первым и придержал дверь. На улице заметно похолодало. Ее слегка качнуло.
– А ты не поднимешься? На чашку чая, как в таких случаях говорят.
Тедди представил себе спальню, приглушенный свет, запах ее тела…
– Нет, – решительно сказал он. – Я в это не верю. Не верю, что у нас может что-то получиться. А еще точнее: ты не веришь.
Похороны: пришло больше тысячи. А может, и две, трудно сказать. Одно Никола знал твердо: ортодоксальная сирийская церковь Святого Афрема вмещает очень много народу, а у семьи Ханна было очень много родни и еще больше знакомых. Все проходы забиты, у стенок, у колонн – везде люди. Мужчины с одной стороны, женщины с другой. И еще столько же, если не больше, толпилось на улице.
Впервые в жизни Никола был на похоронах, и впервые в жизни – в сирийской православной церкви. Он бывал с дедом в церкви Святого Саввы в Эншеде, но то была сербская церковь, и по сравнению с этой – крошечная, как кемпер.
Хор. Курения. Мужчины в черных костюмах и галстуках, пожилые женщины в платках.
Николу посадили в третьем ряду. Он не родственник, ни даже соплеменник… но Шамон был его лучшим другом. Никола был благодарен матери – Линда тоже пришла, хотя и сидела по другую сторону от прохода.
Закрытый гроб на пьедестале завален розами – белыми и красными. На стуле рядом – портрет Шамона в траурной рамке с креповой лентой в углу, а по обе стороны горят метровые стеариновые свечи.
На подиуме несколько человек в рясах и расшитых шапочках. У того, кто в середине, – огромная борода и жезл в руке. Епископы, священники… а этот, наверное, самый главный. Он говорил что-то нараспев, потом все начинали петь, потом он опять говорил. Священник помоложе переводил на шведский – не всё, а, наверное, самые важные, ключевые моменты заупокойной службы. Когда они замолкали, вступали музыканты – пианист и скрипач. Тихая, печальная музыка. Многие женщины плакали, мужчины обнимали друг друга…
Никола никак не мог взять в толк… каждый раз, когда он вновь и вновь осознавал случившееся, сердце сжимала ледяная рука.
Шамона больше нет.
Его продержали в камере предварительного заключения три дня – почему-то решили, что он замешан в убийстве. Вечная история: раз ты из Ронны, значит, под подозрением. Флешбэк: такая же камера полтора года назад. Его обвиняли в попытке ограбления супермаркета IСА Maxi. И тактильная память: прикоснулся к стене и отдернул руку, показалось, что кожа сейчас пойдет трещинами, как краска на старинных картинах.
И так же, как тогда, свернулся клубочком на тонком поролоновом матрасе, обтянутом темно-зеленой клеенкой. Все равно лучше, чем пол – холодный и вонючий. Щедрость государства более чем ограничена: подушка не полагается, тапки – только мечтать. Изрисованные и исписанные цементные стены. Ни туалета, ни телевизора, ни телефона. И читать нечего, кроме нецензурщины на стенах.
Наедине с паникой, отчаянием… Почему-то именно в эти часы, не зная за собой никакой вины, он чувствовал себя сломленным.
Спасти лучшего друга не удалось… эти свиньи отказываются даже люк открыть – узнал хотя бы, нашли ли убийц.
На следующее утро после ареста на него надели наручники и отвели на допрос. Никола так и не мог понять, почему его задержали: он же не преступник! Там было полно свидетелей – и врачи, и сестры, и этот здоровенный медбрат. Все они могут подтвердить, что он пытался спасти Шамона, что у него ничего общего нет с этим патрулем смерти.
Его вывели в коридор: он с наручниками впереди, надзиратель сзади. Комната для допросов – или та же, что в прошлый раз, или точно такая же. Стол, намертво привинченный к покрытому грязным линолеумом полу, голые серо-белые стены.
Дверь открылась, и вошел Симон Мюррей. Как же без него – снют в гражданском. Тот самый, который пас их с Шамоном с детства. Останавливал их машины, расспрашивал их девчонок, навещал родителей. Задействован в проекте «Гиппогриф – безопасный юг Стокгольма»… вот в чем они мастера, так это придумывать громкие названия.
Коротко стриженные светлые волосы, черные бутсы, пульсометр на запястье. Прикид нормальный, но выглядит так, как и всегда: снют. Снют от рождения. Что-то в его ДНК, должно быть. Никола не мог взять в толк, почему ему велели носить гражданскую одежду. Ходил бы в форме, и то были бы сомнения: снют или нет. А так – за версту видно.
– Привет, Нико, – Мюррей сделал вид, что раскрывает руки для объятия.
Никола поспешил сесть. Какой он ему «Нико», суке-Мюррею? И он что, не знает, какое у него горе?
– Прими мои соболезнования. Ты не мог спасти друга. Физически не мог. К тому же Шамон умер мгновенно.
Никола посмотрел в окно – небо и бетонная стена одного цвета. Если прищуриться, не различить. Он и без него знал, что Шамон умер мгновенно. Он видел его живот.
– Я понимаю, как тебе трудно. Знаю, как вы были близки… но я обязан тебя допросить. Уверен: если кто и знает, почему так получилось, так это ты.
Никола не шевельнулся. Он мерз. Здесь было потеплее, но он охотнее всего вернулся бы в камеру.
– Никола, ты же не хочешь… расскажи, по крайней мере, что произошло, когда Шамон был ранен. Кто присутствовал?
Никола поплотнее завернулся в захваченное из камеры тонкое шерстяное одеяло. Они с Юсуфом отвезли Шамона в больницу и договорились: оставят его там – и исчезнут. Никому ни слова. Внутренняя разборка.
– А помнишь, как я вас замел в самый первый раз? – мечтательно произнес Мюррей. – Вам тогда было десять и одиннадцать, так что отвезли вас к родителям. Вы сперли бейсболки в «Интерспорте» и продавали их в школе.
– Помню.
Какое это имеет значение теперь, когда Шамон мертв?
– Тогда, наверное, помнишь, что сказала твоя мать. Она сказала: «Никола не такой. Мой сын не такой».
А что тут помнить – Никола и так знал. Он много раз выкидывал номера, но твердо знал: мать продолжает в него верить. Слайд-шоу в голове: картинки вспыхивают, как маленькие болезненные молнии. Вот мать кормит их с Шамоном ланчем, вот они гоняют мяч на пустыре, вот Шамон придумывает смешные песенки про их дураков-учителей…
Его начал бить озноб. Симон Мюррей молча ждал.
А если плюнуть на закон и рассказать снютам все как есть?.. Все, что он знает, – этих сволочей видели как минимум десять человек в ММА-зале. И пацаны, и их тренер. Они что, тоже молчат? И в то же время – они-то чем занимаются, снюты? Почему он должен им помогать? Это их работа…
– Никола… я понимаю, если бы… но ты же свенне[37], черт тебя побери, ты же не сириец. Не будь, как они…
Никола чуть не бросился на суку-Мюррея. Расист хренов. Хочет получить все, ничего не давая.
Он прокашлялся. С трудом собрал в пересохшем рту слюну и плюнул Мюррею в физиономию.
– И запомни, – голос его дрожал от ненависти. – Я никогда не буду таким свенне, какого ты вообразил в своей больной голове. Со снютами я не разговариваю.
Золотой орнамент и иконы на стенах. Гигантские люстры, каждая величиной с автомобиль «смарт». Сверкающие мраморные полы. Никола заметил отца Шамона, Эмануеля, мать, сестер. Юсуф и Исак тоже пришли. Белло и другие ребята чинно сидели на скамьях рядом с родителями. Полно незнакомых, хотя многих он где-то видел. А может, кажется…
Священники двигались под звуки каких-то наверняка очень древних песнопений – медленно, выставив перед собой ладони. Никола опустил голову и посмотрел на купленные Линдой костюм и галстук.
Отпевание закончилось. Теперь полагалось обойти вокруг гроба. Всем, кроме самых близких, – родственники стояли вокруг пьедестала: с одного конца мужчины, с другого – женщины. Цепочка прощающихся задвигалась, медленно и торжественно. Никола заметил: проходя мимо гроба, все клали руку на сердце. Он тоже положил руку на сердце и встал в очередь. Никто не останавливался, чтобы поговорить с родными, высказать соболезнование: прощающиеся медленно скользили вокруг пьедестала, как в театре теней: молча, без жестов. Разве что еле заметно кивали родителям.
Родители Шамона не плакали, но глаза их были полны слез.
Никола мелкими шаркающими шажками приближался к гробу.
Рука на сердце. У головного конца Никола оказался лицом к лицу с отцом Шамона. Эмануель… он всегда угощал их пахлавой с грецкими орехами… Тогда они были совсем мальчишками, а теперь Шамон лежит в закрытом гробу.
– Никола, – прошептал Эмануель и взял его за руку. Не сильно, но Николе показалось, что сейчас обрушится свод церкви. – Я знаю, ты сделал все, чтобы его спасти.
Он отпустил руку и внезапно страшно закричал.
Стоп-кадр: замершие люди и душераздирающий крик, многократно усиленный загадочной церковной акустикой.
Николе показалось – вселенная замерла. Вселенная замерла, с ужасом вслушиваясь в этот отчаянный вопль пожилого, сильного мужчины. Перестали тикать часы, время остановилось, словно в его бесконечной сфере образовалась трещина, которую никогда не удастся заделать.
Я здесь и останусь, мелькнула мысль. Я не сдвинусь с этого места.
На поминальном кофе, который устроили тут же, в трапезной, к Николе подошел Юсуф. От него пахло ментоловой жвачкой. На шее – золотая цепь с крестом. Они обнялись.
– Исак хочет с тобой поговорить. Попозже.
– О чем?
– Узнаешь.
– А твоя цепь… это же Шамона? – Никола ткнул пальцем в крест.
– Да… Подарил в госпитале, как раз перед твоим приходом. Сказал, носи.
Через час собрались в задней комнате Steakhouse Bar. Исак сидел на стуле, словно ему трудно было встать под грузом свалившегося на него горя. Остальные прохаживались вокруг, как планеты вокруг солнца. Все в черных костюмах.
Люди в черном. Десять человек? Двенадцать? Никола никак не мог сосчитать. Он первый раз в жизни видел Исака в костюме. Не в трениках, а в черном костюме, наверняка сшитом на заказ.
Говорили тихо, словно торжественно-печальное настроение овладело ими навсегда. Один из шестерок Исака, Якуб, рассказал Николе, что именно он должен был его сменить. Исак поручил ехать в больницу охранять Шамона, но Якуб больше часа простоял в пробке.
Никола не знал, что на это возразить. Позвонил бы, по крайней мере…
Все ждали сигнала – что скажет Исак? Прикажет заткнуться и начнет говорить сам?
Но Исак молчал. Юсуф переминался с ноги на ногу, Белло то и дело поглядывал на Мистера Первого. Наконец, сообразили: Исак ждет, пока они сами догадаются замолчать. Гомон стих за несколько секунд. Наступило молчание, слышно было только, как на кухне звенит посуда.
– Сучьи дети, – сказал Исак негромко. – Отморозки.
У какого-то парня запел мобильник. Он выхватил его, суетливо нажал на кнопку отбоя и отключил.
– Мы не можем допустить, чтобы нас запугивала банда отморозков. Нас запугать нельзя. Они еще увидят, как пойдут по рукам их матери и сестры.
Мертвая тишина. Похоже даже на кухне прекратили работу и вслушивались, что скажет Исак.
– Я потрясен. Шамон был мне как младший брат. Такого больше не найдешь. О таком брате можно только мечтать. Понятно?
Само собой, нестройно закивали слушатели. Конечно, понятно. Только мечтать.
– Но если они думают, что могут нас сломать, отняв у нас самое дорогое… если они так думают – ошибаются. Я работал не покладая рук, чтобы построить то, что мы имеем… Ничто не дается даром. Кровь и слезы. Понятно? Слезы и кровь. Но есть принципы. Если кто-то наносит нам удар, мы ответим в десятикратном размере. Важно, чтобы это все поняли. Вместе мы преодолеем все. Понятно?
Парни согласно закивали. Конечно, понятно. Конечно, вместе. Как же еще? Вместе мы преодолеем все трудности.
Никола не сводил глаз с Исака. Знает ли он, кто убийцы?
– И я вас спрашиваю: кто возьмется за это дело добровольно? Кто постарается узнать имена этих подонков и кто их подослал?
Никола внезапно вспомнил горящие нестерпимой болью глаза отца Шамона, Эмануеля. И этот его нечеловеческий крик, будто он прощался со всей своей жизнью.
Опять заболела голова. Глухие удары в надбровьях, мелкие болезненные вспышки-молнии. Георг Самюель, диплом электрика… осталось всего-то несколько шагов, протяни руку – и вот он. Как гордились бы Тедди и Линда…
Босс опустил подбородок и смотрел на него исподлобья, будто прожигал взглядом насквозь. Гипнотизирует, что ли… наверняка гипнотизирует. Никола поднял руку.
– Я возьмусь.
Исак выдохнул носом и медленно кивнул.
Никола тоже выдохнул. Ему сразу стало легче.
– Кровь Шамона – моя кровь, – сказал он. – Клянусь жизнью: я их найду и отомщу.