Стихотворения - читать онлайн

Далёко от тебя, о родина святая,

Уж целый год я жил в краях страны чужой

И часто о тебе грустил, воспоминая

Покой и счастие, минувшее с тобой.

И вот в стране зимы, болот, снегов глубоких,

Где, так же одинок, и я печалью жил,

Я сохранил в душе остаток чувств высоких,

К тебе всю прежнюю любовь я сохранил.

Теперь опять увижусь я с тобою,

В моей груди вновь запылает кровь,

Я примирюсь с своей судьбою,

И явится мне вдохновенье вновь!

Уж близко, близко… Всё смотрю я вдаль,

С волнением чего-то ожидаю

И с каждою тропинкой вспоминаю

То радость смутную, то тихую печаль.

И вспоминаю я свои былые годы,

Как мирно здесь и счастливо я жил,

Как улыбался я всем красота́м природы

И в дебрях с эхом говорил.

Уж скоро, скоро… Лошади бегут,

Ямщик летит, вполголос напевая,

И через несколько минут

Увижу я тебя, о родина святая!

О жизнь! ты – миг, но миг прекрасный,

Мне невозвратный, дорогой;

Равно – счастливый и несчастный

Растаться не хотят с тобой.

Ты – миг, но данный нам от Бога

Не для того, чтобы роптать

На свой удел, свою дорогу

И дар бесценный проклинать, —

Но чтобы жизнью наслаждаться,

Но чтобы ею дорожить,

Перед судьбой не преклоняться,

Молиться, веровать, любить.

Ты спишь, дитя, а я встаю,

Чтоб слезы лить в немой печали;

Но на твоем лице оставить не дерзали

Страдания печать ужасную свою,

По-прежнему улыбка молодая

Цветет на розовых устах,

И детский смех, мой ропот прерывая,

Нередко слышится в давно глухих стенах!

Полураскрыты глазки голубые,

Плечо и грудь обнажены,

И наподобие волны

Играют кудри золотые…

О, если бы ты знал, младенец милый мой,

С какой тоскою сердце бьется,

Когда к моей груди прильнешь ты головой

И звонкий поцелуй щеки моей коснется!

Воспоминанья давят грудь…

Как нежно обнимал отец тебя порою!

И, верь, уж год, как нет его с тобою.

Ах, если б вместе с ним в гробу и мне заснуть!..

Заснуть?.. А ты, ребенок милый,

Как в мире жить ты будешь без меня?

Нет, нет! я не хочу безвременной могилы:

Пусть буду мучиться, страдать… но для тебя!

И не понять тебе моих страданий, —

Еще ты жизни не видал,

Не видел горьких испытаний

И мимолетной радости не знал.

Когда ж, значения слезы не понимая,

В моих глазах ее приметишь ты,

Склоняется ко мне головка молодая,

И предо мной встают знакомые черты…

Спи, ангел, спи, неведеньем счастливый

Всех радостей и горестей земных:

Сон беспокойный, нечестивый

Да не коснется вежд твоих,

Но Божий ангел светозарный

К тебе с небес да низойдет

И гимн молитвы благодарной

К престолу Божию наутро отнесет.

Взгляните на него, поэта наших дней,

Лежащего во прахе пред толпою:

Она – кумир его, и ей

Поет он гимн, венчанный похвалою.

Толпа сказала: «Не дерзай

Гласить нам истину холодными устами!

Не нужно правды нам, скорее расточай

Запасы льстивых слов пред нами».

И он в душе оледенил

Огонь вскипающего чувства,

И тот огонь священный заменил

Одною ржавчиной искусства;

Он безрассудно пренебрег

Души высокое стремленье

И дерзко произнес, низверженный пророк,

Слова упрека и сомненья;

Воспел порочный пир палат,

Презренья к жизни дух бесплодный,

Приличьем скрашенный разврат,

И гордость мелкую, и эгоизм холодный…

Взгляните: вот и кончил он,

И, золото схватив дрожащею рукою,

Бежит поэт к бесславному покою,

Как раб, трудами изнурен!

Таков ли был питомец Феба,

Когда, святого чувства полн,

Он пел красу родного неба,

И шум лесов, и ярость волн;

Когда в простых и сладких звуках

Творцу миров он гимны пел?

Их слушал раб в тяжелых муках,

Пред ними варвар цепенел!

Поэт не требовал награды, —

Не для толпы он песнь слагал:

Он покидал, свободный, грады,

В дубравы тихие бежал,

И там, где горы возвышались,

В свободной, дикой стороне,

Поэта песни раздавались

Распятый на кресте нечистыми руками

Меж двух разбойников, Сын Божий умирал.

Кругом мучители нестройными толпами,

У ног рыдала Мать. Девятый час настал:

Он предал дух Отцу. И тьма объяла землю.

И гром гремел, и, гласу гнева внемля,

Евреи в страхе пали ниц…

И дрогнула земля, разверзлась тьма гробниц,

И мертвые, восстав, явилися живыми…

А между тем в далеком Риме

Надменный временщик безумно пировал,

Стяжанием неправедным богатый,

И у ворот его палаты

Голодный нищий умирал.

А между тем софист, на догматы ученья

Все доводы ума напрасно истощив,

Под бременем неправд, под игом заблужденья,

Являлся в сонмищах уныл и молчалив.

Народ блуждал во тьме порока,

Неслись стенания с земли.

Всё ждало истины…

И скоро от Востока

Пришельцы новое ученье принесли.

И, старцы разумом и юные душою

С молитвой пламенной, с крестом на раменах,

Они пришли – и пали в прах

Слепые мудрецы пред речию святою.

И нищий жизнь благословил,

И в запустении богатого обитель,

И в прахе идолы, а в храмах Бога Сил

Сияет на кресте Голгофский Искупитель!

Месяц вешний, ты ли это?

Ты предвестник близкий лета,

Месяц песен соловья?

Май ли, жалуясь украдкой,

Ревматизмом, лихорадкой

В лазарете встретил я?

Скучно. Вечер темный длится,

Словно зимний. Печь дымится,

Крупный дождь в окно стучит;

Все попрятались от стужи,

Только слышно, как чрез лужи

Сонный ванька дребезжит.

А в краю, где протекали

Без забот и без печали

Первой юности года,

Потухает луч заката

И зажглась во тьме богато

Ночи мирная звезда.

Вдоль околицы мелькая,

Поселян толпа густая

С поля тянется домой;

Зеленеет пышно нива,

И под липою стыдливо

Зреет ландыш молодой.

Окно отворено… Последний луч заката

Потух… Широкий путь лежит передо мной;

Вдали виднеются рассыпанные хаты;

Акации сплелись над спящею водой;

Всё стихло в глубине разросшегося сада…

Порой по небесам зарница пробежит;

Протяжный звук рогов скликает с поля стадо

И в чутком воздухе далеко дребезжит.

Яснее видит ум, свободней грудь трепещет,

И сердце полное сомненья гонит прочь…

О, скоро ли луна во тьме небес заблещет

И трепетно сойдет пленительная ночь!..

Ещё осенние туманы

Не скрыли рощи златотканной;

Ещё и солнце иногда

На небе светит, и порою

Летают низко над землёю

Унылых ласточек стада,

Но листья жёлтыми коврами

Шумят уж грустно под ногами,

Сыреет пестрая земля;

Куда ни кинешь, взор пытливый

Встречает высохшие нивы

И обнажённые поля.

И долго ходишь в вечер длинный

Без цели в комнате пустынной…

Всё как-то пасмурно молчит;

Лишь бьется маятник докучный,

Да ветер свищет однозвучно,

Да дождь под окнами стучит.

На могиле твоей, ох! родная моя,

Напролет всю-то ночку проплакала я.

И вот нынче в потемках опять,

Как в избе улеглись и на небе звезда

Загорелась, бегом я бежала сюда,

Чтоб меня не могли удержать.

Здесь, родная, частенько я вижусь с тобой,

И отсюда теперь (пусть приходят за мной!)

Ни за что не пойду… Для чего?

Я лежу в колыбельке… Так сладко над ней

Чей-то голос поет, что и сам соловей

Не напомнит мне звуков его.

И родная так тихо ласкает меня…

Раз заснула она среди белого дня…

И чужие стояли кругом:

На меня с сожаленьем смотрели они,

А когда меня к ней на руках поднесли,

Я рыдала, не зная о чем.

И одели ее, и сюда привезли.

И запели протяжно и глухо дьячки:

«Со святыми ее упокой!»

Я прижалась от страха… не смела взглянуть…

И зарыли в могилу ее… и на грудь

Положили ей камень большой.

И потом воротились… С тех пор веселей

Уж никто не певал над постелью моей, —

Одинокой осталася я.

А что после, не помню… Нет, помню: в избе

Жил какой-то старик… горевал о тебе,

Да бивал понапрасну меня.

Но потом и его уж не стало… Тогда

Я сироткой бездомной была названа.

Я живу у чужих на беду:

И ругают меня, и в осенние дни,

Как на печках лежат и толкуют они,

За гусями я в поле иду.

Ох, родная! Могила твоя холодна…

Но людского участья теплее она —

Здесь могу я свободно дышать,

Здесь не люди стоят, а деревья одни,

И с усмешкою злой не смеются они,

Как начну о тебе тосковать.

Сиротою не будут гнушаться, как те,

Нет! Они будто стонут в ночной темноте…

Всё кругом будто плачет со мной:

И так пасмурно туча на небе висит,

И так жалобно ветер листами шумит

Да поет мне про песни родной.

Песня туманная, песня далекая,

И бесконечная, и заунывная,

Доля печальная, жизнь одинокая,

Слез и страдания цепь непрерывная…

Грустным аккордом она начинается…

В звуках аккорда, простого и длинного,

Слышу я, вопль из души вырывается,

Вопль за утратою детства невинного.

Далее звуков раскаты широкие —

Юного сердца мечты благородные:

Вера, терпения чувства высокие,

Страсти живые, желанья свободные.

Что же находим мы? В чувствах – страдания,

В страсти – мученья залог бесконечного,

В людях – обман… А мечты и желания?

Боже мой! Много ли в них долговечного?

Старость подходит часами невольными,

Тише и тише аккорды печальные…

Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,

Звуки кругом раздались погребальные…

После… Но если и есть за могилою

Песни иные, живые, веселые,

Жаль нам допеть нашу песню унылую,

Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..

О друг неведомый! Предмет моей мечты,

Мой светлый идеал в посланье безымянном

Так грубо очертить напрасно хочешь ты:

Я клеветам не верю странным.

А если ты и прав, – я чудный призрак мой,

Я ту любовь купил ценой таких страданий,

Что не отдам ее за мертвенный покой,

За жизнь без муки и желаний.

Так, ярким пламенем утешен и согрет,

Младенец самый страх и горе забывает,

И тянется к огню, и ловит беглый свет,

И крикам няни не внимает.

О, удались навек, тяжелый дух сомненья!

О, не тревожь меня печалью старины,

Когда так пламенно природы обновленье

И так свежительно дыхание весны;

Когда так радостно над душными стенами,

Над снегом тающим, над пестрою толпой

Сверкают небеса горячими лучами,

Пророчат ласточки свободу и покой;

Когда во мне самом, тоски моей сильнее,

Теснят ее гурьбой веселые мечты,

Когда я чувствую, дрожа и пламенея,

Присутствие во всем знакомой красоты;

Когда мои глаза, объятые дремотой,

Навстречу тянутся к мелькнувшему лучу…

Когда мне хочется прижать к груди кого-то,

Когда не знаю я, кого обнять хочу;

Когда весь этот мир любви и наслажденья

С природой заодно так молод и хорош…

О, удались навек, тяжелый дух сомненья,

Печалью старою мне сердца не тревожь!

Опять я очнулся с природой!

И кажется, вновь надо мной

Все радостно грезит свободой,

Все веет и дышит весной.

Опять в безотчетном томленье,

Усталый, предавшись труду,

Я дней без труда и волненья

С каким-то волнением жду.

И слышу, как жизнь молодая

Желания будит в крови,

Как сердце дрожит, изнывая

Тоской беспредметной любви…

Опять эти звуки былого,

И счастья ребяческий бред…

И всё, что понятно без слова,

И всё, чему имени нет.

Ночь уносит голос страстный,

Близок день труда…

О, не медли, друг прекрасный,

О, приди сюда!

Здесь свежо росы дыханье,

Звучен плеск ручья,

Здесь так полны обаянья

Песни соловья!

И так внятны в этом пенье,

В этот час любви,

Все рыданья, все мученья,

Все мольбы мои!

Я знал его, любви прекрасный сон,

С неясными мечтами вдохновенья…

Как плеск струи, был тих вначале он,

Как майский день, светлы его виденья.

Но чем быстрей сгущался мрак ночной,

Чем дальше вглубь виденья проникали,

Тем всё бледней неслись они толпой,

И образы другие их сменяли.

Я знал его, любви тяжелый бред,

С неясными порывами страданья,

Со всей горячностью незрелых лет,

Со всей борьбой ревнивого терзанья…

Я изнывал. Томителен и жгуч,

Он с тьмою рос и нестерпимо длился…

Но день пришел, и первый солнца луч

Рассеял мрак. И призрак ночи скрылся.

«Шестнадцать только лет! – с улыбкою холодной

Твердили часто мне друзья, —

И в эти-то года такой тоской бесплодной

Звучит элегия твоя!

О, нет! Напрасно, вняв ребяческим мечтаньям,

О них рассказывал ты нам;

Не верим мы твоим непризнанным страданьям,

Твоим проплаканным ночам.

Взгляни на нас: толпой беспечно горделивой

Идем мы с жребием своим,

И жребий наш течет так мирно, так счастливо,

Что мы иного не хотим.

На чувство каждое мы смотрим безразлично,

А если и грустим порой,

Смотри, как наша грусть спокойна и прилична,

Как вся проникнута собой!

Пускай же говорят, что теплого участья

В нас горе ближних не найдет,

Что наша цель мелка, что грубо наше счастье,

Что нами двигает расчет;

Давно прошла пора, когда не для забавы

Таких бы слушали речей:

Теперь иной уж век, теперь иные нравы,

Иные страсти у людей.

А ты? Ты жить, как мы, не хочешь, не умеешь,

И, полон гордой суеты,

Еще, как неба дар, возносишь и лелеешь

Свои безумные мечты…

Поэт, беги ты их, как гибельной заразы, —

Их судит строгая молва,

И все они, поверь, одни пустые фразы

И заученные слова!»

Не для судей моих в ответ на суд жестокий,

Но для тебя, былых годов

Мой друг единственный, печальный и далекий,

Я сердце высказать готов.

Ты понял скорбь души, заглохшей на чужбине,

Но сам нередко говорил,

Что должен я беречь и прятать, как святыню,

Ее невысказанный пыл.

Ты музу скромную, не зная оправданья,

Так откровенно презирал…

О, я тебе скажу, как часто в час страданья

Ее, изменницу, я звал!

Я расскажу тебе, как я в тоске нежданной,

Ища желаниям предел,

Однажды полюбил… такой любовью странной,

Что долго верить ей не смел.

Бог весть, избыток чувств рвался ли неотвязно

Излиться вдруг на ком-нибудь,

Воображение ль кипело силой праздной,

Дышала ль чувственностью грудь, —

Но только знаю я, что в жизни одинокой

То были лучшие года,

Что я так пламенно, правдиво и глубоко

Любить не буду никогда.

И что ж? Неузнанны, осмеяны, разбиты,

К ногам вседневной суеты

Попадали кругом, внезапной тьмой покрыты,

Мои горячие мечты.

Во тьме глухих ночей, глотая молча слезы

(А слез, как счастия, я ждал!),

Проклятьями корил я девственные грезы

И понапрасну проклинал…

Порой на будущность надежда золотая

Еще светлела впереди,

Но скоро и она погасла, умирая,

В моей измученной груди…

Тому уж год прошел, то было ночью темной.

Раз, помню, выбившись из сил,

Покинув шумный пир, по площади огромной

Я торопливо проходил.

Бог знает, отчего тогда толпы веселой

Мне жизнь казалась далека,

И на сердце моем, как камня гнет тяжелый,

Лежала черная тоска.

Я помню, мокрый снег мне хлопьями нещадно

Летел в лицо; над головой

Холодный ветер выл; пучиной безотрадной

Висело небо надо мной.

Я подошел к Неве… Из-за свинцовой дали

Она глядела все темней,

И волны в полосах багровых колебали

Зловещий отблеск фонарей.

Я задрожал… И вдруг, отчаяньем томимый,

С последним ропотом любви

На мысль ужасную напал… О, мимо, мимо,

Воспоминания мои!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но образы иные

Меня преследуют порой:

То детства мирного виденья золотые

Встают нежданно предо мной,

И через длинный ряд тоски, забот, сомненья

Опять мне слышатся в тиши

И игры шумные, и тихие моленья,

И смех неопытной души.

То снова новичком себя я вижу в школе…

Мой громкий смех замолк давно;

Я жадно рвусь душой к родным полям и к воле,

Мне все так дико и темно.

И тут-то в первый раз, небесного напева

Кидая звуки по земле,

Явилась мне она, божественная дева,

С сияньем музы на челе.

Могучей красотой она не поражала,

Не обнажала скромных плеч,

Но сладость тихую мне в душу проливала

Ее замедленная речь.

С тех пор везде со мной: в трудах, в часы досуга,

В мечте обманчивого сна,

С словами нежными заботливого друга,

Как тень, носилася она;

Дрожащий звук струны, шумящий в поле колос,

Весь трепет жизни в ней кипел;

С рыданием любви ее сливался голос

И песни жалобные пел.

Но, утомленная моей борьбой печальной,

Моих усилий не ценя,

Уже давно, давно с усмешкою печальной

Она покинула меня;

И для меня с тех пор весь мир исчез, объятый

Какой-то страшной пустотой,

И сердце сражено последнею утратой,

Забилось прежнею тоской.

Вчера еще в толпе, один, ища свободы,

Я, незамеченный, бродил

И тихо вспоминал все прожитые годы,

Все, что я в сердце схоронил.

«Семнадцать только лет! – твердил я, изнывая, —

А сколько горечи, и зла,

И бесполезных мук мне эта жизнь пустая

Уже с собою принесла!»

Я чувствовал, как рос во мне порыв мятежный,

Как желчь кипела все сильней,

Как мне противен был и говор неизбежный,

И шум затверженных речей…

И вдруг передо мной, небесного напева

Кидая звуки по земле,

Явилася она, божественная дева,

С сияньем музы на челе.

Как я затрепетал, проникнут чудным взором,

Как разом сердце расцвело!

Но строгой важностью и пламенным укором

Дышало милое чело.

«Когда взволнован ты, – она мне говорила, —

Когда с тяжелою тоской

Тебя влечет к добру неведомая сила,

Тогда зови меня и пой!

Я в голос твой пролью живые звуки рая,

И пусть не слушают его,

Но с ним твоя печаль, как пыль, исчезнет злая

От дуновенья моего!

Но в час, когда томим ты мыслью беспокойной,

Меня, посланницу любви,

Для желчных выходок, для злобы недостойной

И не тревожь, и не зови!..»

Скажи ж, о муза, мне: святому обещанью

Теперь ты будешь ли верней?

По-прежнему ль к борьбе, к труду и упованью

Пойдешь ты спутницей моей?

И много ли годов, тая остаток силы,

С тобой мне об руку идти,

И доведешь ли ты скитальца до могилы

Или покинешь на пути?

А может быть, на стон едва воскресшей груди

Ты безответно замолчишь,

Ты сердце скорбное обманешь, точно люди,

И точно радость – улетишь?..

Быть может, и теперь, как смерть неумолима,

Затем явилась ты сюда,

Чтобы в последний раз блеснуть неотразимо

И чтоб погибнуть навсегда?

Гремела музыка, горели ярко свечи,

Вдвоем мы слушали, как шумный длился бал,

Твоя дрожала грудь, твои пылали плечи,

Так ласков голос был, так нежны были речи,

Но я в смущении не верил и молчал.

В тяжелый горький час последнего прощанья

С улыбкой на лице я пред тобой стоял,

Рвалася грудь моя от боли и страданья,

Печальна и бледна, ты жаждала признанья…

Но я в волнении томился и молчал.

Я ехал. Путь лежал передо мной широко…

Я думал о тебе, я все припоминал,

О, тут я понял всё, я полюбил глубоко,

Я говорить хотел, но ты была далеко,

Но ветер выл кругом… я плакал и молчал.

В воспоминанье о поэте

Мне для стихов листочки эти

Подарены в былые дни,

Но бредом юным и невинным

Доныне, в тлении пустынном,

Не наполняются они.

Так перед вами в умиленьи

Я сердце, чуждое сомненья,

Навек доверчиво открыл;

Вы б только призраком участья

Могли исполнить бредом счастья

Его волнующийся пыл.

Вы не хотели… Грустно тлея,

Оно то билося слабее,

То, задрожав, пылало вновь…

О, переполните ж сторицей

И эти белые страницы,

И эту бедную любовь!

Бог шлет на нас ужасную комету,

Мы участи своей не избежим.

Я чувствую, конец подходит свету;

Все компасы исчезнут вместе с ним.

С пирушки прочь вы, пившие без меры,

Немногим был по вкусу этот пир, —

На исповедь скорее, лицемеры!

Довольно с нас, – состарелся наш мир!..

Да, бедный шар, тебе борьбы отважной

Не выдержать; настал последний час:

Как спущенный с веревки змей бумажный,

Ты полетишь, качаясь и крутясь.

Перед тобой безвестная дорога…

Лети туда, в безоблачный эфир…

Погаснет он – светил еще так много!

Довольно с нас, – состарелся наш мир!..

О, мало ли опошленных стремлений,

Прозваньями украшенных глупцов,

Грабительств, войн, обманов, заблуждений,

Рабов-царей и подданных-рабов?

О, мало ль мы от будущего ждали,

Лелеяли наш мелочный кумир…

Нет, слишком много желчи и печали.

Довольно с нас, – состарелся наш мир.

А молодежь твердит мне: «Всё в движеньи,

Всё под шумок гнилые цепи рвет,

И светит газ, и зреет просвещенье,

И по морю летает пароход…

Вот подожди, раз двадцать минет лето —

На мрак ночной повеет дня зефир…»

– Я тридцать лет, друзья, всё жду рассвета!

Довольно с нас, – состарелся наш мир.

Была пора: во мне любовь кипела,

В груди кипел запас горячих сил…

Не покидать счастливого предела

Тогда я землю пламенно молил!

Но я отцвел; краса бежит поэта;

Навек умолк веселых песен клир…

Иди ж скорей, нещадная комета!

Довольно с нас, – состарелся наш мир.

Как по товарищу недавней нищеты

Друзья терзаются живые,

Так плачу я о вас, заветные листы,

Воспоминанья дорогие!..

Бывало, утомясь страдать и проклинать,

Томим бесцельною тревогой,

Я с напряжением прочитывал опять

Убогих тайн запас убогий.

В одних я уловлял участья краткий миг,

В других какой-то смех притворный,

И все благословлял, и все в мечтах моих

Хранил я долго и упорно.

Но больше всех одно мне памятно… Оно

Кругом исписано все было.

Наместо подписи – чернильное пятно,

Как бы стыдяся, имя скрыло;

Так много было в нем раскаянья и слез,

Так мало слов и фразы шумной,

Что, помню, я и сам тоски не перенес

И зарыдал над ним, безумный.

Кому же нужно ты, нескладное письмо,

Зачем другой тобой владеет?

Кто разберет в тебе страдания клеймо

И оценить тебя сумеет?

Хозяин новый твой не скажет ли шутя,

Что чувства в авторе глубоки,

Иль просто осмеет, как глупое дитя,

Твои оплаканные строки?..

Найду ли я тебя? Как знать! Пройдут года.

Тебя вернет мне добрый гений…

Но как мы встретимся?.. Что буду я тогда,

Затерянный в глуши сомнений?

Быть может, как рука, писавшая тебя,

Ты станешь чуждо мне с годами,

А может быть, опять, страдая и любя,

Я оболью тебя слезами!..

Бог весть! Но та рука еще живет; на ней,

Когда-то теплой и любимой,

Всей страсти, всей тоски, всей муки прежних дней

Хранится след неизгладимый.

А ты!.. твой след пропал… Один в тиши ночной

С пустой шкатулкою сижу я,

Сгоревшая свеча дрожит передо мной,

И сердце замерло, тоскуя.

Добры к поэтам молодым,

Вы каждым опытом моим

Велели мне делиться с вами,

Но я боюсь… Иной поэт,

Чудесным пламенем согрет,

Вас пел могучими стихами.

Вы были молоды тогда,

Для вдохновенного труда

Ему любовь была награда.

Вы отцвели – поэт угас,

Но он поклялся помнить вас

«И в небесах, и в муках ада»…

Я верю клятве роковой,

Я вам дрожащею рукой

Пишу свои стихотворенья

И, как несмелый ученик,

У вас хотя б на этот миг

Прошу его благословенья.

Не осуждай меня холодной думой,

Не говори, что только тот страдал,

Кто в нищете влачил свой век угрюмый,

Кто жизни яд до капли выпивал.

А тот, кого едва не с колыбели

Тяжелое сомнение гнетет,

Кто пред собой не видит ясной цели

И день за днем безрадостно живет;

Кто навсегда утратил веру в счастье,

Томясь, молил отрады у людей

И не нашел желанного участья,

И потерял изменчивых друзей;

Чей скорбный стон, стесненный горький шепот

В тиши ночей мучительно звучал…

Ужели в том таиться должен ропот?

Ужели тот, о Боже! не страдал?

Спите, соседи мои!

Я не засну, я считаю украдкой

Старые язвы свои…

Вам же ведь спится спокойно и сладко, —

Спите, соседи мои!

Что за сомненье в груди!

Боже, куда и зачем я поеду?

Есть ли хоть цель впереди?

Разве чтоб быть изголовьем соседу…

Спите, соседи мои!

Что за тревоги в крови!

А, ты опять тут, былое страданье,

Вечная жажда любви…

О, удалитесь, засните, желанья…

Спите, мученья мои!

Но уж тусклей огоньки

Блещут за стеклами… Ночь убегает,

Сердце болит от тоски,

Тихо глаза мне дремота смыкает…

Спите, соседи мои!

Он прийти обещал до расвета ко мне.

Я томлюсь в ожидании бурном, —

Уж последние звезды горят в вышине,

Погасая на небе лазурном.

Без конца эта ночь, еще долго мне ждать…

Что за шорох? Не он ли, о Боже!

Я встаю, я бегу… я упала опять

На мое одинокое ложе.

Близок день, над водою поднялся туман,

Я горю от бесплодных мучений;

Но вот щелкнул замок, – уж теперь не обман, —

Вот дрожа заскрипели ступени…

Это он, это он, мой избранник любви!

Еще миг, – он войдет, торжествуя…

О, как пламенны будут лобзанья мои!

О, как жарко его обниму я!

Май на дворе… Началися посевы,

Пахарь поет за сохой…

Снова внемлю вам, родные напевы,

С той же глубокой тоской!

Но не одно гореванье тупое —

Плод бесконечных скорбей, —

Мне уже слышится что-то иное

В песнях отчизны моей.

Льются смелей заунывные звуки,

Полные сил молодых, —

Многих годов пережитые муки

Грозно скопилися в них.

Так вот и кажется: с первым призывом

Грянут они из оков

К вольным степям, к нескончаемым нивам,

В глушь необъятных лесов.

Пусть тебя, Русь, одолели невзгоды,

Пусть ты – унынья страна…

Нет! я не верю, что песня свободы

Этим полям не дана.

С невольным трепетом я, помню, раз стоял

Перед картиной безымянной:

Один из Ангелов случайно пролетал

У берегов земли туманной.

И что ж! на кроткий лик немая скорбь легла;

В его очах недоуменье:

Не думал он найти так много слез и зла

Среди цветущего творенья!

Так Вам настанет срок. На шумный жизни пир

Пойдете тихими шагами…

Но он Вам будет чужд, холодный этот мир,

С его безумством и страстями!

Нет, пусть же лучше Вам не знать его; пускай

Для Вас вся жизнь пройдет в покое,

Как покидаемый навеки Вами рай,

Как Ваше детство золотое!

Что так долго и жестоко

Не цвела ты, дочь Востока,

Гостья нашей стороны?

Пронеслись они, блистая,

Золотые ночи мая,

Золотые дни весны.

Знаешь: тут под тенью сонной

Ждал кого-то и, влюбленный,

Пел немолчно соловей,

Пел так тихо и так нежно,

Так глубоко безнадежно

Об изменнице своей!

Если б ты тогда явилась,

Как бы чудно оживилась

Песня, полная тоской;

Как бы он, певец крылатый,

Наслаждением объятый,

Изнывал перед тобой!

Словно перлы дорогие,

На листы твои живые

Тихо б падала роса;

И сквозь сумрачные ели

Высоко б на вас глядели

Голубые небеса.

Прощай, приют родной, где я с мечтой ленивой

Без горя проводил задумчивые дни!

Благодарю за мир, за твой покой счастливый,

За вдохновения твои.

Увы! в последний раз в тоскливом упоенье

Гляжу на этот сад, на дальние леса;

Меня отсюда мчит иное назначенье,

И ждут иные небеса.

А если, жизнью смят, обманутый мечтами,

К тебе, как блудный сын, я снова возвращусь, —

Кого еще найду меж старыми друзьями

И так ли с новыми сойдусь?

И ты… что будешь ты, страна моя родная?

Поймет ли твой народ всю тяжесть прежних лет?

И буду ль видеть я, хоть свой закат встречая,

Твой полный счастия рассвет?

Когда о смерти мысль приходит мне случайно,

Я не смущаюся ее глубокой тайной,

И, право, не крушусь, где сброшу этот прах,

Напрасно гибнущую силу —

На пышном ложе ли, в изгнанье ли, в волнах;

Для похорон друзья сберутся ли уныло,

Напьются ли они на тех похоронах,

Иль неотпетого свезут меня в могилу, —

Мне это все равно… Но если, Боже мой!

Но если не всего меня разрушит тленье,

И жизнь за гробом есть, – услышь мой стон больной,

Услышь мое тревожное моленье!

Пусть я умру весной. Когда последний снег

Растает на полях и радостно на всех

Пахнет дыханье жизни новой,

Когда бессмертия постигну я мечту,

Дай мне перелететь опять на землю ту,

Где я страдал так горько и сурово.

Дай мне хоть раз еще взглянуть на те поля,

Узнать, все так же ли вращается земля

В своей красе неизмененной,

И те же ли там дни, и так же ли роса

Слетает по утрам на берег полусонный,

И так же ль сини небеса,

И так же ль рощи благовонны.

Когда ж умолкнет всё и тихо над землей

Зажжется свод небес далекими огнями, —

Чрез волны облаков, облитые луной,

Я понесусь назад, неслышный и немой,

Несметными окутанный крылами.

Навстречу мне деревья, задрожав,

В последний раз пошлют свой ропот вечный,

Я буду понимать и шум глухой дубрав,

И трели соловья, и тихий шелест трав,

И речки говор бесконечный.

И тем, по ком страдал я чувством молодым,

Кого любил с таким самозабвеньем,

Явлюся я… не другом их былым,

Не призраком могилы роковым,

Но грезой легкою, но тихим сновиденьем.

Я все им расскажу. Пускай хоть в этот час

Они поймут, какой огонь свободный

В груди моей горел, и тлел он, и угас,

Неоцененный и бесплодный.

Я им скажу, как я в былые дни

Из душной темноты напрасно к свету рвался,

Как заблуждаются они,

Как я до гроба заблуждался!

Меня вы терзали, томили,

Измучили сердце тоской,

Одни – своей скучной любовью,

Другие – жестокой враждой.

Вы хлеб отравили мне, ядом

Вы кубок наполнили мой,

Одни – своей скучной любовью,

Другие – жестокой враждой.

Лишь та, что всех больше терзала

И мучила с первого дня, —

Как мало она враждовала,

Как мало любила меня.

Мечтать в полях, взбегать на выси гор,

Медлительно среди лесов дремучих

Переходить, где никогда топор

Не пролагал следов своих могучих;

Без цели мчаться по полям пустым,

И слушать волн немолчное журчанье,

И всё мечтать – не значит быть одним…

То – разговор с природой и слиянье,

То – девственных красот немое созерцанье!..

Но, посреди забот толпы людской,

Всё видеть, слышать, чувствовать глубоко,

И одному бродить в тоске немой,

И скукою измучиться жестоко…

И никого не встретить из людей,

Кому бы рассказать души мученья,

Кто вспомнил бы по смерти нас теплей,

Чем всё, что лжет, и льстит, и кроет мщенье.

Вот – одиночество… вот, вот – уединенье!

«Неспелый колос ждет, не тронутый косой,

Все лето виноград питается росой,

Грозящей осени не чуя;

Я так же хороша, я так же молода!

Пусть все полны кругом и страха, и стыда, —

Холодной смерти не хочу я!

Лишь стоик сгорбленный бежит навстречу к ней,

Я плачу, грустная… В окно тюрьмы моей

Приветно смотрит блеск лазури;

За днем безрадостным и радостный придет:

Увы! кто пил всегда без пресыщенья мед?

Кто видел океан без бури?

Широкая мечта живет в моей груди,

Тюрьма гнетет меня напрасно: впереди

Летит, летит надежда смело…

Так, чудом избежав охотника сетей,

В родные небеса счастливей и смелей

Несется с песней Филомела.

О, мне ли умереть? Упреком не смущен,

Спокойно и легко проносится мой сон

Без дум, без призраков ужасных;

Явлюсь ли утром, все приветствуют меня,

И радость тихую в глазах читаю я

У этих узников несчастных.

Жизнь, как знакомый путь, передо мной светла,

Еще деревьев тех немного я прошла,

Что смотрят на дорогу нашу;

Пир жизни начался, и, кланяясь гостям,

Едва, едва поднесть успела я к губам

Свою наполненную чашу.

Весна моя цветет, я жатвы жду с серпом:

Как солнце, обойдя вселенную кругом,

Я кончить год хочу тяжелый;

Как зреющий цветок, краса своих полей,

Я свет увидела из утренних лучей, —

Я кончить день хочу веселый.

О смерть! Меня твой лик забвеньем не манит.

Ступай утешить тех, кого печаль томит

Иль совесть мучит, негодуя…

А у меня в груди тепло струится кровь,

Мне рощи темные, мне песни, мне любовь…

Холодной смерти не хочу я!»

Так, пробудясь в тюрьме, печальный узник сам,

Внимал тревожно я замедленным речам

Какой-то узницы… И муки,

И ужас, и тюрьму – я все позабывал

И в стройные стихи, томясь, перелагал

Ее пленительные звуки.

Те песни, чудные свидетели тюрьмы,

Кого-нибудь склонят певицу этой тьмы

Искать, назвать ее своею…

Был полон прелести аккорд звенеящих нот,

И, как она, за дни бояться станет тот,

Кто будет проводить их с нею.

Искусству всё пожертвовать умея,

Давно, давно явилася ты к нам,

Прелестная, сияющая «фея»

По имени, по сердцу, по очам1.

Я был еще тогда ребенком неразумным,

Я лепетать умел едва,

Но помню: о тебе уж радостно и шумно

Кричала громкая молва.

Страдания умом не постигая,

Я в первый раз в театре был. И вот

Явилась ты печальная, седая,

Иссохшая под бременем невзгод.

О дочери стеня, ты, на пол вдруг упала,

Твой голос тихо замирал…

Тут в первый раз душа во мне затрепетала,

И как безумный я рыдал!

Томим тоской, утратив смех и веру,

Чтоб отдохнуть усталою душой,

Недавно я пошел внимать Мольеру,

И ты опять явилась предо мной.

Смеясь, упала ты под гром рукоплесканья,

Твой голос весело звучал…

О, в этот миг я все позабывал страданья

И как безумный хохотал!

На жизнь давно глядишь ты строгим взором,

И много лет тобой погребено,

Но твой талант окреп под их напором,

Как Франции кипучее вино.

И между тем как всё вокруг тебя бледнеет,

Ты – как вечерняя звезда,

Которая то вдруг исчезнет, то светлеет,

Не угасая никогда.

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая,

Чрез леса да реки, по степям, по нивам,

Все бежит куда-то шагом торопливым,

И чудес хоть мало встретишь той дорогой,

Но мне мил и близок вид ее убогой.

Утро ли займется на небе румяном —

Вся она росою блещет под туманом;

Ветерок разносит из поляны сонной

Скошенного сена запах благовонный;

Всё молчит, всё дремлет, – в утреннем покое

Только ржи мелькает море золотое,

Да куда ни глянешь освеженным взором,

Отовсюду веет тишью и простором.

На гору ль въезжаешь – за горой селенье

С церковью зеленой видно в отдаленье.

Ни садов, ни речки; в роще невысокой

Липа да орешник разрослись широко,

А вдали, над прудом, высится плотина…

Бедная картина! милая картина!..

Уж с серпами в поле шумно идут жницы,

Между лип немолчно распевают птицы,

За клячонкой жалкой мужичок шагает,

С диким воплем стадо путь перебегает.

Жарко… День, краснея, всходит понемногу…

Скоро на большую выедем дорогу.

Там скрипят обозы, там стоят ракиты.

Из краев заморских к нам тропой пробитой

Там идет крикливо всякая новинка…

Там ты и заглохнешь, русская тропинка!

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая.

На большую съехал: впереди застава,

Сзади пыль да версты… Смотришь, а направо

Снова вьется путь мой лентою узорной —

Тот же прихотливый, тот же непокорный!

Поэт, ты видел их, развалины святые,

Селенья бедные и храмы вековые, —

Ты видел Грецию, и на твои глаза

Являлась горькая художника слеза.

Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,

Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры

И море синее плескалось пред тобой, —

Послушная мечта тебе шептала ль страстно

О временах иных, стране совсем иной, —

Стране, где было всё так юно и прекрасно,

Где мысль еще жила о веке золотом,

Без рабства и без слез… Где, в блеске молодом,

Обожествленная преданьями народа,

Цвела и нежилась могучая природа…

Где, набожно внемля оракула словам,

Доверчивый народ бежал к своим богам

С веселой шуткою и речью откровенной,

Где боги не были страшилищем вселенной,

Но идеалами великими толпы…

Где за преданием не пряталося чувство,

Где были красоте лампады возжены,

Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;

Где выше всех венков стоял венок певца,

Где пред напевами хиосского слепца

Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;

Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,

Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,

Где наслаждения бессмертный не боялся,

Где молодой Нарцисс своею красотой

В томительной тоске до смерти любовался,

Где царь пред статуей любовью пламенел,

Где даже лебедя пленить умела Леда

И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел

На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда…

Волшебные слова любви и упоенья

Я слышал наконец из милых уст твоих,

Но в странной робости последнего сомненья

Твой голос ласковый затих.

Давно, когда, в цветах синея и блистая,

Неслася над землей счастливая весна,

Я, помню, видел раз, как глыба снеговая,

На солнце таяла одна.

Одна… Кругом и жизнь, и говор, и движенье…

Но солнце все горит, звучней бегут ручьи…

И в полдень снега нет, и радость обновленья

До утра пели соловьи.

О, дай же доступ мне, моей любви мятежной!

О, сбрось последний снег, растай, растай скорей…

И я тогда зальюсь такою песней нежной,

Какой не ведал соловей!

Когда так радостно в объятиях твоих

Я забывал весь мир с его волненьем шумным,

О будущем тогда не думал я. В тот миг

Я полон был тобой да счастием безумным.

Но ты ушла. Один, покинутый тобой,

Я посмотрел кругом в восторге опьяненья,

И сердце в первый раз забилося тоской,

Как бы предчувствием далекого мученья.

Последний поцелуй звучал в моих ушах,

Последние слова носились близко где-то…

Я звал тебя опять, я звал тебя в слезах,

Но ночь была глуха, и не было ответа!

С тех пор я все зову… Развенчана мечта,

Пошли иные дни, пошли иные ночи…

О, Боже мой! Как лгут прекрасные уста,

Как холодны твои пленительные очи!

Когда был я ребенком, родная моя,

Если детское горе томило меня,

Я к тебе приходил, и мой плач утихал:

На груди у тебя я в слезах засыпал.

Я пришел к тебе вновь… Ты лежишь тут одна,

Твоя келья темна, твоя ночь холодна,

Ни привета кругом, ни росы, ни огня…

Я пришел к тебе… жизнь истомила меня.

О, возьми, обними, уврачуй, успокой

Мое сердце больное рукою родной!

О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь,

О, скорей бы мне там задремать и заснуть.

Еще свежа твоя могила,

Еще и вьюга с высоты

Ни разу снегом не покрыла

Ее поблекшие цветы;

Но я устал от жизни этой,

И безотрадной и тупой,

Твоим дыханьем не согретой,

С твоими днями не слитой.

Увы! ребенок ослепленный,

Иного я от жизни ждал:

В тумане берег отдаленный

Мне так приветливо сиял.

Я думал: счастья, страсти шумной

Мне много будет на пути…

И, Боже! как хотел, безумный,

Я в дверь закрытую войти!

И я поплыл… Но что я видел

На том желанном берегу,

Как запылал, возненавидел, —

Пересказать я не могу.

И вот, с разбитою душою,

Мечту отбросивши свою,

Я перед дверью роковою

В недоумении стою.

Остановлюсь ли у дороги,

С пустой смешаюсь ли толпой,

Иль, не стерпев души тревоги,

Отважно кинусь я на бой?

В борьбе неравной юный воин,

В боях неопытный боец, —

Как ты, я буду ль тверд, спокоен,

Как ты, паду ли наконец?

О, где б твой дух, для нас незримый,

Теперь счастливый ни витал,

Услышь мой стон, мой стих любимый:

Я их от сердца оторвал!

А если нет тебя… О, Боже!

К кому ж идти? Я здесь чужой…

Ты и теперь мне всех дороже

В могиле темной и немой.

Бывало, с детскими мечтами

Являлся ты как ангел дня,

Блистая белыми крылами,

Весенним голосом звеня;

Твой взор горел огнем надежды,

Ты волновал мечтами кровь

И сыпал с радужной одежды

Цветы, и рифмы, и любовь.

Прошли года. Ты вновь со мною,

Но грустно юное чело,

Глаза подернулись тоскою,

Одежду пылью занесло.

Ты смотришь холодно и строго,

Веселый голос твой затих,

И белых перьев много, много

Из крыльев выпало твоих.

Минуют дни, пройдут недели…

В изнеможении тупом,

Забытый всеми, на постели

Я буду спать глубоким сном.

Слетев под брошенную крышу,

Ты скажешь мне: «Проснися, брат!»

Но слов твоих я не услышу,

Могильным холодом объят.

О, Боже, как хорош прохладный вечер лета,

Какая тишина!

Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета

У этого окна.

Какой-то темный лик мелькает по аллее,

И воздух недвижим,

И кажется, что там еще, еще темнее

За садом молодым.

Уж поздно… Все сильней цветов благоуханье,

Сейчас взойдет луна…

На небесах покой, и на земле молчанье,

И всюду тишина.

Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая

Входили мы вдвоем?

О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,

Бывало, обойдем!

И вот я здесь один, с измученной, усталой,

Разбитою душой.

Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,

К груди твоей родной…

Я жду… но не слыхать знакомого привета,

Душа болит одна…

О, Боже, как хорош прохладный вечер лета,

Какая тишина!

Я люблю тебя так оттого,

Что из пошлых и гордых собою

Не напомнишь ты мне никого

Откровенной и ясной душою,

Что с участьем могла ты понять

Роковую борьбу человека,

Что в тебе уловил я печать

Отдаленного, лучшего века!

Я люблю тебя так потому,

Что не любишь ты мертвого слова,

Что не веришь ты слепо уму,

Что чужда ты расчета мирского;

Что горячее сердце твое

Часто бьется тревожно и шибко…

Что смиряется горе мое

Пред твоей миротворной улыбкой!

Ни веселья, ни сладких мечтаний

Ты в судьбе не видала своей:

Твоя жизнь была цепью страданий

И тяжелых, томительных дней.

Видно, Господу было так нужно:

Тебе крест он тяжелый судил,

Этот крест мы несли с тобой дружно,

Он обоих нас жал и давил.

Помню я, как в минуту разлуки

Ты рыдала, родная моя,

Как, дрожа, твои бледные руки

Горячо обнимали меня;

Всю любовь, все мечты, все желанья —

Всё в слова перелить я хотел,

Но последнее слово страданья —

Оно замерло в миг расставанья,

Я его досказать не успел!

Это слово сказала могила:

Не состарившись, ты умерла,

Оттого что ты слишком любила,

Оттого что ты жить не могла!

Ты спокойна в могиле безгласной,

Но один я в борьбе изнемог…

Он тяжел, этот крест ежечасный,

Он на грудь мне всей тяжестью лег!

И пока моя кровь не остынет,

Пока тлеет в груди моей жар,

Он меня до конца не покинет,

Как твой лучший и символ, и дар!

Что так усиленно сердце больное

Бьется, и просит, и жаждет покоя?

Чем я взволнован, испуган в ночи?

Стукнула дверь, застонав и заноя,

Гаснущей лампы блеснули лучи…

Боже мой! Дух мне в груди захватило!

Кто-то зовет меня, шепчет уныло…

Кто-то вошел… Моя келья пуста,

Нет никого, это полночь пробило…

О, одиночество, о, нищета!

Весенней ночи сумрак влажный

Струями льется предо мной,

И что-то шепчет гул протяжный

Над обновленною землей.

Зачем, о звезды, вы глядите

Сквозь эти мягкие струи?

О чем так громко вы журчите,

Неугомонные ручьи?

Вам долго слух без мысли внемлет,

К вам без тоски прикован взор…

И сладко грудь мою объемлет

Какой-то тающий простор.

Вчера у окна мы сидели в молчанье…

Мерцание звезд, соловья замиранье,

Шумящие листья в окно,

И нега, и трепет… Не правда ль, все это

Давно уже было другими воспето

И нам уж знакомо давно?

Но я был взволнован мечтой невозможной;

Чего-то в прошедшем искал я тревожно,

Забытые спрашивал сны…

В ответ только звезды светлее горели,

Да слышались громче далекие трели

Певца улетавшей весны.

Опять весна! Опять какой-то гений

Мне шепчет незнакомые слова,

И сердце жаждет новых песнопений,

И в забытьи кружится голова.

Опять кругом зазеленели нивы,

Черемуха цветет, блестит роса,

И над землей, светлы и горделивы,

Как купол храма, блещут небеса.

Но этой жизни мне теперь уж мало,

Душа моя тоской отравлена́…

Не так она являлась мне, бывало,

Красавица, волшебница-весна!

Сперва ребенка языку природы

Она, смеясь, учила в тишине,

И для меня сбирала хороводы,

И первый стих нашептывала мне.

Потом, когда с тревогой непонятной

Зажглася в сердце отрока любовь,

Она пришла и речью благодатной

Живила сны и волновала кровь:

Свидания влюбленным назначала,

Ждала, томилась с нами заодно,

Мелодией по клавишам звучала,

Врывалася в раскрытое окно.

Теперь на жизнь гляжу я оком мужа,

И к сердцу моему, как в дверь тюрьмы,

Уж начала подкрадываться стужа,

Печальная предвестница зимы…

Проходят дни без страсти и без дела,

И чья-то тень глядит из-за угла…

Что ж, неужели юность улетела?

Ужели жизнь прошла и отцвела?

Погибну ль я в борьбе святой и честной

Иль просто так умру в объятьях сна, —

Явися мне в моей могиле тесной,

Красавица, волшебница-весна!

Покрой меня травой и свежим дерном,

Как прежде, разукрась свои черты,

И над моим забытым трупом черным

Рассыпь свои любимые цветы!..

Малыгин родился в глуши степной,

На бледный север вовсе не похожей,

Разнообразной, пестрой и живой.

Отца не знал он, матери он тоже

Лишился рано… но едва, едва,

Как дивный сон, как звук волшебной сказки,

Он помнил чьи-то пламенные ласки

И нежные любимые слова.

Он помнил, что неведомая сила

Его к какой-то женщине влекла,

Что вечером она его крестила,

И голову к нему на грудь клонила,

И долго оторваться не могла;

И что однажды, в тихий вечер мая,

Когда в расцвете нежилась весна,

Она лежала, глаз не открывая,

Как мрамор неподвижна и бледна;

Он помнил, как дьячки псалтырь читали,

Как плакал он и как в тот грозный час

Под окнами цветы благоухали,

Жужжа из окон пчелы вылетали

И чья-то песня громкая неслась.

Потом он жил у старой, строгой тетки,

Пред образом святителя Петра

Молившейся с утра и до утра

И с важностью перебиравшей четки.

И мальчик стал неловок, нелюдим,

Акафисты читал ей ежедневно,

И, чуть запнется, слышит, как над ним

Уж раздается тетки голос гневный:

«Да что ты, Миша, все глядишь в окно?»

И Миша, точно, глаз отвесть от сада

Не мог. В саду темнело уж давно,

В окно лилась вечерняя прохлада;

Последний луч заката догорал,

За речкою излучистой краснея…

И, кончив чтенье, тотчас убегал

Он из дому. Широкая аллея

Тянулась вдаль. Оттуда старый дом

Еще казался старей и мрачнее,

Там каждый кустик был ему знаком

И длинные ракиты улыбались

Еще с верхушек… Он дохнуть не смел

И, весь дрожа от радости, глядел,

Как в синем небе звезды загорались…

. . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . .

Если измена тебя поразила,

Если тоскуешь ты, плача, любя,

Если в борьбе истощается сила,

Если обида терзает тебя,

Сердце ли рвется,

Ноет ли грудь, —

Пей, пока пьется,

Все позабудь!

Выпьешь, заискрится сила во взоре,

Бури, нужда и борьба нипочем…

Старые раны, вчерашнее горе, —

Все обойдется, зальется вином.

Жизнь пронесется

Лучше, скорей,

Пей, пока пьется,

Сил не жалей!

Если ж любим ты и счастлив мечтою,

Годы беспечности мигом пройдут,

В темной могиле, под рыхлой землею

Мысли, и чувства, и ласки замрут.

Жизнь пронесется

Счастья быстрей…

Пей, пока пьется,

Пей веселей!

Что нам все радости, что наслажденья?

Долго на свете им жить не дано…

Дай нам забвенья, о, только забвенья,

Легкой дремо́й отумань нас, вино!

Сердце ль смеется,

Ноет ли грудь, —

Пей, пока пьется,

Все позабудь!

Не веселую, братцы, вам песню спою,

Не могучую песню победы,

Что певали отцы в Бородинском бою,

Что певали в Очакове деды.

Я спою вам о том, как от южных полей

Поднималося облако пыли,

Как сходили враги без числа с кораблей

И пришли к нам, и нас победили.

А и так победили, что долго потом

Не совались к нам с дерзким вопросом,

А и так победили, что с кислым лицом

И с разбитым отчалили носом.

Я спою, как, покинув и дом и семью,

Шел в дружину помещик богатый,

Как мужик, обнимая бабенку свою,

Выходил ополченцем из хаты.

Я спою, как росла богатырская рать,

Шли бойцы из железа и стали,

И как знали они, что идут умирать,

И как свято они умирали!

Как красавицы наши сиделками шли

К безотрадному их изголовью,

Как за каждый клочок нашей русской земли

Нам платили враги своей кровью;

Как под грохот гранат, как сквозь пламя и дым,

Под немолчные, тяжкие стоны

Выходили редуты один за другим,

Грозной тенью росли бастионы;

И одиннадцать месяцев длилась резня,

И одиннадцать месяцев целых

Чудотворная крепость, Россию храня,

Хоронила сынов ее смелых…

Пусть не радостна песня, что вам я пою,

Да не хуже той песни победы,

Что певали отцы в Бородинском бою,

Что певали в Очакове деды.

Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,

Веселой болтовней меня развесели,

Авось твой разговор убить часы поможет,

И скучный день пройдет, как многие прошли!

«Ох, не грешно ль в воскресение?

С нами Господняя сила!

Тяжко мое прегрешение…

Ну, да уж я разложила!

Едешь в дорогу ты дальную,

Путь твой не весел обратный:

Новость услышишь печальную

И разговор неприятный.

Видишь: большая компания

Вместе с тобой веселится,

Но исполненья желания

Лучше не жди: не случится.

Что-то грозит неизвестное…

Карты-то, карты какие!

Будет письмо интересное,

Хлопоты будут большие!

На сердце дама червонная…

С гордой душою такою:

Словно к тебе благосклонная,

Словно играет тобою!

Глядя в лицо ее строгое,

Грустен и робок ты будешь:

Хочешь сказать ей про многое,

Свидишься, – все позабудешь!

Мысли твои все червонные,

Слезы-то будто из лейки,

Думушки, ночи бессонные, —

Все от нее, от злодейки!

Волюшка крепкая скручена,

Словно дитя ты пред нею…

Как твое сердце замучено,

Я и сказать не умею!

Тянутся дни нестерпимые,

Мысли сплетаются злые…

Батюшки светы родимые!

Карты-то, карты какие!..»

Умолкла старая. В зловещей тишине

Насупившись сидит. – Скажи, что это значит?

Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?

Так только мать одна об детском горе плачет,

И стоит ли того? Я знаю наперед

Все то, что сбудется, и не ропщу на Бога:

Дорога выйдет мне, и горе подойдет,

Там будут хлопоты, а там опять дорога…

Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори,

Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,

Но только, старая, мне в сердце не смотри

И не рассказывай об даме об червонной!

Блещут огнями палаты просторные,

Музыки грохот не молкнет в ушах.

Нового года ждут взгляды притворные,

Новое счастье у всех на устах.

Душу мне давит тоска нестерпимая,

Хочется дальше от этих людей…

Мной не забытая, вечно любимая,

Что-то теперь на могиле твоей?

Спят ли спокойно в глубоком молчании,

Прежнюю радость и горе тая,

Словно застывшие в лунном сиянии,

Желтая церковь и насыпь твоя?

Или туман неприветливый стелется,

Или, гонима незримым врагом,

С дикими воплями злая метелица

Плачет, и скачет, и воет кругом,

И покрывает сугробами снежными

Все, что от нас невозвратно ушло:

Очи, со взглядами кроткими, нежными.

Сердце, что прежде так билось тепло!

Светлый призрак, кроткий и любимый,

Что ты дразнишь, вдаль меня маня?

Чуждым звуком с высоты незримой

Голос твой доходит до меня.

Вкруг меня все сумраком одето…

Что же мне, поверженному в прах,

До того, что ты сияешь где-то

В недоступном блеске и лучах?

Те лучи согреть меня не могут —

Все ушло, чем жизнь была тепла,

Только видеть мне ясней помогут,

Что за ночь вокруг меня легла!

Если ж в сердце встрепенется сила

И оно, как прежде, задрожит,

Широко раскрытая могила

На меня насмешливо глядит.

Поздние гости отцветшего лета,

Шепчутся ваши головки понурые,

Словно клянете вы дни без просвета,

Словно пугают вас ноченьки хмурые…

Розы – вот те отцвели, да хоть жили…

Нечего вам помянуть пред кончиною:

Звезды весенние вам не светили,

Песней не тешились вы соловьиною…

Измученный тревогою дневною,

Я лег в постель без памяти и сил,

И голос твой, носяся надо мною,

Насмешливо и резко говорил:

«Что ты глядишь так пасмурно, так мрачно?

Ты, говорят, влюблен в меня, поэт?

К моей душе, спокойной и прозрачной,

И доступа твоим мечтаньям нет.

Как чужды мне твои пустые бредни!

И что же в том, что любишь ты меня?

Не первый ты, не будешь и последний

Гореть и тлеть от этого огня!

Ты говоришь, что в шумном вихре света

Меня ты ищешь, дышишь только мной…

И от других давно я слышу это,

Окружена влюбленною толпой.

Я поняла души твоей мученье,

Но от тебя, поэт, не утаю:

Не жалость, нет! а только изумленье

Да тайный смех волнуют грудь мою!»

Проснулся я… Враждебная, немая

Вокруг меня царила тишина,

И фонари мне слали, догорая,

Свой тусклый свет из дальнего окна.

Бессильною поникнув головою,

Едва дыша, я снова засыпал,

И голос твой, носяся надо мною,

Приветливо и ласково звучал:

«Люби меня, люби! Какое дело,

Когда любовь в душе заговорит,

И до того, что в прошлом наболело,

И до того, что в будущем грозит?

Моя душа уж свыклася с твоею,

Я не люблю, но мысль отрадна мне,

Что сердце есть, которым я владею,

В котором я господствую вполне.

Коснется ли меня тупая злоба,

Подкрадется ль нежданная тоска,

Я буду знать, что, верная до гроба,

Меня поддержит крепкая рука!

О, не вверяйся детскому обману,

Себя надеждой жалкой не губи:

Любить тебя я не хочу, не стану,

Но ты, поэт, люби меня, люби!»

Проснулся я… Уж день сырой и мглистый

Глядел в окно. Твой голос вдруг затих,

Но долго он без слов, протяжный, чистый,

Как арфы звук, звенел в ушах моих.

И ты осмеяна, и твой черед настал!

Но, Боже правый! Гретхен, ты ли это?

Ты – чистое создание поэта,

Ты – красоты бессмертный идеал!

О, если б твой творец явился между нами

Из заточенья своего,

Какими б жгучими слезами

Сверкнул орлиный взор его!

О, как бы он страдал, томился поминутно,

Узнав дитя своей мечты,

Свои любимые черты

В чертах француженки распутной!

Но твой творец давно в земле сырой,

Не вспомнила о нем смеющаяся зала,

И каждой шутке площадной

Бессмысленно толпа рукоплескала…

Наш век таков. Ему и дела нет,

Что тысячи людей рыдали над тобою,

Что некогда твоею красотою

Был целый край утешен и согрет, —

Ему бы только в храм внести слова порока,

Бесценный мрамор грязью забросать,

Да пошлости наклеивать печать

На всё, что чисто и высоко!

В грезах сладострастных видел я тебя;

Грез таких не знал я никогда, любя.

Мне во сне казалось: к морю я пришел —

Полдень был так зноен, воздух так тяжел!

На скале горячей, в ярком свете дня

Ты одна стояла и звала меня,

Но, тебя увидя, я не чуял ног

И, прикован взором, двинуться не мог.

Волосы, сверкая блеском золотым,

Падали кудрями по плечам твоим;

Голова горела, солнцем облита,

Поцелуя ждали сжатые уста;

Тайные желанья, силясь ускользнуть,

Тяжко колебали поднятую грудь;

Белые одежды, легки, как туман,

Слабо закрывали твой цветущий стан,

Так что я под ними каждый страсти пыл,

Каждый жизни трепет трепетно ловил…

И я ждал, смятенный: миг еще, и вот

Эта ткань, сорвавшись, в волны упадет…

Но волненьем страшным был я пробужден.

Медленно и грустно уходил мой сон.

К ложу приникая, я не мог вздохнуть,

Тщетные желанья колебали грудь,

Слезы, вырываясь с ропотом глухим,

Падали ручьями по щекам моим,

И, всю ночь рыдая, я молил богов:

Не тебя хотел я, а таких же снов!..

С душою, для любви открытою широко,

Пришел доверчиво ты к ним?

Зачем же в их толпе стоишь ты одиноко

И думой горькою томим?

Привета теплого душа твоя искала,

Но нет его в сухих сердцах:

Пред золотым тельцом они, жрецы Ваала,

Лежат простертые во прах…

Не сетуй, не ропщи – хоть часто сердцу больно,

Будь горд и тверд в лихой борьбе —

И верь, что недалек тот день, когда невольно

Они поклонятся тебе!

Не там отрадно счастье веет,

Где шум и царство суеты:

Там сердце скоро холодеет

И блекнут яркие мечты.

Но вечер тихий, образ нежный

И речи долгие в тиши

О всем, что будит ум мятежный

И струны спящие души, —

О, вот они, минуты счастья,

Когда, как зорька в небесах,

Блеснет внезапно луч участья

В чужих внимательных очах,

Когда любви горячей слово

Растет на сердце как напев,

И с языка слететь готово,

И замирает, не слетев…

Что, чернокудрая с лазурными глазами,

Что, если я скажу вам, как я вас люблю?

Любовь, вы знаете, есть кара над сердцами, —

Я знаю: любящих жалеете вы сами…

Но, может быть, за то я гнев ваш потерплю?

Что, если я скажу, как много мук и боли

Таится у меня в душевной глубине?

Вы, Нина, так умны, что часто против воли

Все видите насквозь: печаль и даже боле…

«Я знаю», – может быть, ответите вы мне.

Что, если я скажу, что вечное стремленье

Меня за вами мчит, назло расчетам всем?

Тень недоверия и легкого сомненья

Вам придают еще ума и выраженья…

Вы не поверите мне, может быть, совсем?

Что, если вспомню я все наши разговоры

Вдвоем пред камельком в вечерней тишине?

Вы знаете, что гнев меняет очень скоро

В две ярких молнии приветливые взоры…

Быть может, видеть вас вы запретите мне?

Что, если я скажу, что ночью, в час тяжелый,

Я плачу и молюсь, забывши целый свет?

Когда смеетесь вы, – вы знаете, что пчелы

В ваш ротик, как в цветок, слетят гурьбой веселой…

Вы засмеетеся мне, может быть, в ответ?

Но нет! Я не скажу. Без мысли признаваться —

Я в вашу комнату иду, как верный страж;

Могу там слушать вас, дыханьем упиваться,

И будете ли вы отгадывать, смеяться, —

Мне меньше нравиться не может образ ваш.

Глубоко я в душе таю любовь и муки,

И вечером, когда к роялю вы в мечтах

Присядете, – ловлю я пламенные звуки,

А если в вальсе вас мои обхватят руки,

Вы, как живой тростник, сгибаетесь в руках.

Когда ж наступит ночь, и дома, за замками,

Останусь я один, для мира глух и нем, —

О, всё я вспомню, всё ревнивыми мечтами,

И сердце гордое, наполненное вами,

Раскрою, как скупой, не видимый никем!

Люблю я, и храню холодное молчанье;

Люблю, и чувств своих не выдам напоказ,

И тайна мне мила, и мило мне страданье,

И мною дан обет любить без упованья,

Но не без счастия: я здесь, – я вижу вас.

Нет, мне не суждено быть, умирая, с вами

И жить у ваших ног, сгорая, как в огне…

Но… если бы любовь я высказал словами,

Что, чернокудрая с лазурными глазами,

О, что? о, что тогда ответили б вы мне?

Когда на землю ночь спустилась

И сад твой охватила мгла;

Когда ты с матерью простилась

И уж молиться начала;

В тот час, когда, в тревоги света

Смотря усталою душой,

У ночи просишь ты ответа

И чепчик развязался твой;

Когда кругом всё тьмой покрыто,

А в небе теплится звезда, —

Скажи, мой друг, моя Пепита,

О чем ты думаешь тогда?

Кто знает детские мечтанья?

Быть может, мысль твоя летит

Туда, где сладки упованья

И где действительность молчит?

О героине ли романа,

Тобой оставленной в слезах?

Быть может, о дворцах султана,

О поцелуях, о мужьях?

О той, чья страсть тебе открыта

В обмене мыслей молодом?

Быть может, обо мне, Пепита?..

Быть может, ровно ни о чем?

Позднею ночью, равниною снежной

Еду я. Тихо. Всё в поле молчит…

Глухо звучат по дороге безбрежной

Скрип от полозьев и топот копыт.

Всё, что, прощаясь, ты мне говорила,

Снова твержу я в невольной тоске.

Долог мой путь, и дорога уныла…

Что-то в уютном твоем уголке?

Слышен ли смех? Догорают ли свечи?

Так же ль блистает твой взор, как вчера?

Те же ли смелые, юные речи

Будут немолчно звучать до утра?

Кто там с тобой? Ты глядишь ли бесстрастно

Или трепещешь, волнуясь, любя?

Только б тебе полюбить не напрасно,

Только б другие любили тебя!

Только бы кончился день без печали,

Только бы вечер прошел веселей,

Только бы сны золотые летали

Над головою усталой твоей!

Только бы счастье со светлыми днями

Так же гналось по пятам за тобой,

Как наши тени бегут за санями

Снежной равниной порою ночной!

Увы, не в первый раз, с подавленным рыданьем,

Я подхожу к твоим волнам

И, утомясь бесплодным ожиданьем,

Всю ночь просиживаю там…

Тому уж много лет: неведомая сила

Явилася ко мне, как в мнимо-светлый рай,

Меня, как глупого ребенка, заманила,

Шепнула мне – люби, сказала мне – страдай!

И с той поры, ее велению послушный,

Я с каждым днем любил сильнее и больней…

О, как я гнал любовь, как я боролся с ней,

Как покорялся малодушно!…

Но, наконец, устав страдать,

Я думал – пронеслась невзгода…

Я думал – вот моя свобода

Ко мне вернулася опять…

И что ж? Томим тоскою, снова

Сижу на этом берегу,

Как жалкий раб, кляну свои оковы,

Но сбросить цепи не могу.

О, если слышишь ты глагол, тебе понятный,

О море темное, приют сердец больных, —

Пусть исцелят меня простор твой необъятный

И вечный ропот волн твоих!

Пускай твердят они мне ежечасно

Об оскорблениях, изменах, обо всем,

Что вынес я в терпении тупом…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь довольно. Уж мне прежних дней не видеть,

Но если суждено мне дальше жизнь влачить,

Дай силы мне, чтоб мог я ненавидеть,

Дай ты безумье мне, чтоб мог я позабыть!…

Я ждал тебя… Часы ползли уныло,

Как старые, докучные враги…

Всю ночь меня будил твой голос милый

И чьи-то слышались шаги…

Я ждал тебя… Прозрачен, свеж и светел,

Осенний день повеял над землей…

В немой тоске я день прекрасный встретил

Одною жгучею слезой…

Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,

Чтоб быть с тобой, – я каждый миг ловлю,

Что я люблю, люблю тебя безумно…

Как жизнь, как счастие люблю!..

Ни отзыва, ни слова, ни привета,

Пустынею меж нами мир лежит,

И мысль моя с вопросом без ответа

Испуганно над сердцем тяготит:

Ужель среди часов тоски и гнева

Прошедшее исчезнет без следа,

Как легкий звук забытого напева,

Как в мрак ночной упавшая звезда?

Над трупами милых своих сыновей

Стояла в слезах Ниобея.

Лицо у ней мрамора было белей,

И губы шептали, бледнея:

«Насыться, Латона, печалью моей,

Умеешь ты мстить за обиду!

Не ты ли прислала мне гневных детей:

И Феба, и дочь Артемиду?

Их семеро было вчера у меня,

Могучих сынов Амфиона,

Сегодня… О, лучше б не видеть мне дня…

Насыться, насыться, Латона!

Мой первенец милый, Исмен молодой,

На бурном коне проносился

И вдруг, пораженный незримой стрелой,

С коня бездыханный свалился.

То видя, исполнился страхом Сипил,

И в бегстве искал он спасенья,

Но бог беспощадный его поразил,

Бегущего с поля мученья.

И третий мой сын, незабвенный Тантал,

Могучему деду подобный

Не именем только, но силой, – он пал,

Стрелою настигнутый злобной.

С ним вместе погиб дорогой мой Файдим,

Напрасно ища меня взором;

Как дубы высокие, пали за ним

И Дамасихтон с Алфенором.

Один оставался лишь Илионей,

Прекрасный, любимый, счастливый,

Как бог, красотою волшебной своей

Пленявший родимые Фивы.

Как сильно хотелося отроку жить,

Как, полон неведомой муки,

Он начал богов о пощаде молить,

Он поднял бессильные руки…

Мольба его так непритворна была,

Что сжалился бог лучезарный…

Но поздно! Летит роковая стрела,

Стрелы не воротишь коварной,

И тихая смерть, словно сон среди дня,

Закрыла прелестные очи…

Их семеро было вчера у меня…

О, длиться б всегда этой ночи!

Как жадно, Латона, ждала ты зари,

Чтоб тяжкие видеть утраты…

А все же и ныне, богиня, смотри:

Меня победить не могла ты!

А все же к презренным твоим алтарям

Не придут венчанные жены,

Не будет куриться на них фимиам

Во славу богини Латоны!

Вы, боги, всесильны над нашей судьбой,

Бороться не можем мы с вами:

Вы нас побиваете камнем, стрелой,

Болезнями или громами…

Но если в беде, в униженье тупом

Мы силу души сохранили,

Но если мы, павши, проклятья вам шлем, —

Ужель вы тогда победили?

Гордись же, Латона, победою дня,

Пируй в ликованьях напрасных!

Но семь дочерей еще есть у меня,

Семь дев молодых и прекрасных…

Для них буду жить я! Их нежно любя,

Любуясь их лаской приветной,

Я, смертная, всё же счастливей тебя,

Богини едва не бездетной!»

Еще отзвучать не успели слова,

Как слышит, дрожа, Ниобея,

Что в воздухе знойном звенит тетива,

Все ближе звенит и сильнее…

И падают вдруг ее шесть дочерей

Без жизни одна за другою…

Так падают летом колосья полей,

Сраженные жадной косою.

Седьмая еще оставалась одна,

И с криком: «О боги, спасите!» —

На грудь Ниобеи припала она,

Моля свою мать о защите.

Смутилась царица. Страданье, испуг

Душой овладели сильнее,

И гордое сердце растаяло вдруг

В стесненной груди Ниобеи.

«Латона, богиня, прости мне вину, —

Лепечет жена Амфиона,

Одну хоть оставь мне, одну лишь, одну…

О, сжалься! о, сжалься, Латона!»

И крепко прижала к груди она дочь,

Полна безотчетной надежды,

Но нет ей пощады, – и вечная ночь

Сомкнула уж юные вежды.

Стоит Ниобея безмолвна, бледна,

Текут ее слезы ручьями…

И чудо! Глядят: каменеет она

С поднятыми к небу руками.

Тяжелая глыба влилась в ее грудь,

Не видит она и не слышит,

И воздух не смеет в лицо ей дохнуть,

И ветер волос не колышет.

Затихли отчаянье, гордость и стыд,

Бессильно замолкли угрозы…

В красе упоительной мрамор стоит

И точит обильные слезы.

С той поры, как прощальный привет

Горячо прозвучал между нами,

Моя мысль за тобою вослед

Полетела, махая крылами.

Целый день неотступно она

Вдоль по рельсам чугунным скользила,

Все тобою одною полна,

И ревниво твой сон сторожила.

А теперь среди мрака ночей,

Изнывая заботою нежной,

За кибиткой дорожной твоей

Она скачет пустынею снежной.

Она видит, как под гору вниз

Мчатся кони усталые смело,

И как иней на соснах повис,

И как всё кругом голо и бело.

То с тобой она вместе дрожит,

Засыпая в санях, как в постели,

И тебе о былом говорит

Под суровые звуки метели;

То на станции бедной сидит,

Согреваясь с тобой самоваром,

И с безмолвным участьем следит

За его убегающим паром…

Всё на юг она мчится, на юг,

Уносимая жаркой любовью,

И войдет она в дом твой, как друг,

И приникнет с тобой к изголовью!

В саду Гефсиманском стоял Он один,

Предсмертною мукой томимый.

Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой

Молился страдающий Сын.

«Когда то возможно,

Пусть, Отче, минует Мя чаша сия,

Однако да сбудется воля Твоя…»

И шел Он к апостолам с думой тревожной,

Но, скованы тяжкой дремо́й,

Апостолы спали под тенью оливы,

И тихо сказал Он им: «Как не могли вы

Единого часа побдети со Мной?

Молитесь! Плоть немощна ваша!..»

И шел Он молиться опять:

«Но если не может Меня миновать —

Не пить чтоб ее – эта чаша,

Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!..» И вновь

Объял Его ужас смертельный,

И пот Его падал на землю как кровь,

И ждал Он в тоске беспредельной.

И снова к апостолам Он подходил, —

Но спали апостолы сном непробудным…

И те же слова Он Отцу говорил,

И пал на лицо, и скорбел, и тужил,

Смущаясь в борении трудном!..

О, если б я мог

В саду Гефсиманском явиться с мольбами,

И видеть следы от Божественных ног,

И жгучими плакать слезами!

О, если б я мог

Упасть на холодный песок

И землю лобзать ту святую,

Где так одиноко страдала любовь,

Где пот от лица Его падал, как кровь,

Где чашу Он ждал роковую!

О, если б в ту ночь кто-нибудь,