Стихотворения - читать онлайн

На бледный труп от льдистой мглы,

С бесплодных гор, ширяя, канут

Широковейные орлы

И, веки приподняв, заглянут

В безжизненный зрачок… И вот,

Пророча воскресенье персти,

Орел седой, ярясь, клюет

Из окровавленных отверстий.

Глаза, что в грозный день Суда,

Восхищены от пасти орлей,

Уж не померкнут никогда, –

Скользят в ненасытимом горле.

И ждут косматые орлы

Обряда темного свершенье;

Глядят, нахмурены и злы,

На первое преображенье.

Их дрогнут крылья, чуть старик

Вонзит меж ребер клюв согбенный,

И горд и буен будет клик,

Когда из груди вожделенной

Ужасный повлечет комок

И когтем над орлами вскинет,

Да клюва алчного не минет

Пустой бессмертного чертог.

То верно был монарх, кто взора жадной тягой

Тарпана дикого сдержал привольный лёт;

Чей клич, как первый конь, носился пред ватагой

И заклинал, грозя, и в дальний звал поход.

Нагой среди нагих, седым крылом орлиным

Холодный блеск чела по праву оттенил;

И первый тот венец за первородным сыном

Копьем жестоких битв, не дрогнув, закрепил.

То верно был пророк, кто на костер гудящий,

Кудрявый, радостный, юнейший из костров,

Пролил всю кровь свою и, бледный, пал средь чащи,

Как жертва сладкая для трапезы богов.

Любовь вам, пращуры, чьи трепетные жилы,

Как узы строгие, на хаос налегли,

А сердца рдяный угль и чресл слепые силы

Вещали тайну солнца и земли.

И это был поэт, кто в темном реве ветра

Ловил крылатую души своей печаль

И звуки первые размеренного метра

Одни, свистящие, любил в тебе, пищаль;

Кто в шее лебедя провидел выгиб лиры,

В кудрях возлюбленной искал поющих струн;

Блуждая по горам, на красные порфиры

Врубил, восторженный, сплетенья первых рун.

И это был поэт, кто крик любови жгучей

Бросал одним волнам песчаных берегов

И слушал перезвон дождя, смеясь под тучей,

И руки простирал за трубами громов.

О, пращуры, когда внимаю бури ропот,

И злоба вьюжная кружит отмерший лист,

Мне будто слышится набегов буйный топот

И тяжких ваших стрел неверный, резкий свист.

Не вы ль проноситесь, овеянные мглами,

Будить и влечь сынов к невиданным огням,

Чтоб кровью жертвенной и гулкими струнами

Ваш дух живой отдать иным векам?

Где только плуг пройдет, ковыль, волшебство степи,

Развеется, как серебристый дым;

И дикая страна немых великолепий

Отступит вглубь, за пастырем своим.

С печальным рокотом встревоженные волны,

За валом вал, спеша, прольют гурты;

Верблюдов проплывут чудовищные челны,

Качая рыжекосмые хребты.

И косяки коней сомкнет гортанным кликом,

Арапником над головой свистя,

Широкоскулый всадник с медным ликом,

Родных степей любимое дитя.

За пыльным облаком, без дум и без желаний,

Исчезнет, как непонятая быль;

И, уходя, свернет ковры бесценных тканей, –

Жемчужный и серебряный ковыль.

Есть тучи бурые, как стая злых гиен,

Косматых, мстительных и никогда не сытых,

С промозглым холодом струящих гробный тлен

Своих дыханий ядовитых.

Они приходят в дни грозой чреватых лет,

Когда разгул стихий так хмелен и беспечен,

И ливень, брошенный для варварских побед,

Поникшими полями встречен.

Они приходят к нам, когда, в закатный миг,

Лиловый тусклый диск из щели косо глянет

И в лужи кровь прольет, презрителен и дик,

И в бездну дымчатую канет.

Тогда–то, с севера, на пепельный покров

Нежданно ринется, друг друга обгоняя,

Ватага желтая с оскалом злых клыков,

На бой развернутая стая…

В торговой слободе, по суетным делам,

Тоскующий, я жил, сжигая дни за днями;

Средь жадных прасолов трактирный слушал гам,

Смеясь за водкой и груздями.

Касанья цепких рук, делецкий разговор,

Развинченный орган и этот дым зловонный, –

Весь кем–то для меня придуманный позор, –

Я нес, холодный, непреклонный.

А вечером глядел сквозь потное окно

На небо сизое, на жидкий луч закатный,

На скачку бурых туч, и было мне дано

Раскрыть их символ непонятный.

Они бегут туда, бурно зло прошло,

Где всё ненастьями убито или смято, –

Гиены жадные, – и правят ремесло,

Им предназначенное, – свято.

Порвался мертвый полог забытья:

Внезапный ужас сердце ускоряет.

Виски стучат… – Зачем я здесь? Кто – я?

И чья игра из бездны забытья

Меж этих стен, как кость, меня бросает?

С игральной костью сопряженный дух

Восстал, дивясь… И были непривычны

Тень головы, руки и светлый круг

На потолке. И чуждо резал слух

Гудящий бой часов, как зов иноязычный.

Да, – я летел… Я пережил позор…

Рука у сердца, ослепленный взор,

И стыд пылал, как факел, на ланитах.

Склоню колена… Мягче – на ковер.

И глажу перья крыл моих разбитых.

А там?.. Бессилен мозг. Душа молчит.

Разбились, выпали божественные звенья.

Я перья глажу… Нет, крыло не полетит!

Лишь маятник из глубины стучит,

Да серым пеплом сыплется забвенье.

Мой хранитель в орлянку играл,

И высоко меня он метал.

Выше гор, и лесов, и озер

Поднимался я, весел и скор.

– Будь орел! – он вскричал и замолк;

А другой усмехнулся, как волк.

Выше гор и озер я летел,

Ярче солнца в лазури горел.

– Выбирай. Обретаешь ты власть

Возлететь, устоять или пасть. –

И я – стал… Размышлял… И стрелой

Падал ниц, повлеченный землей!

И хранитель в смущеньи поник,

Побледнел затуманенный лик.

А другой взял суму, развязал,

Горсть открыл и бездумно мигал.

Когда Господь метнет меня на землю, –

Как кошка блудная о камень мостовой

Ударюсь когтем я и гневный вопль подъемлю;

И, выгибаясь жилистой спиной,

Гляжу к Нему: с улыбкой наблюдает

Мой жалкий вид Господь – и, сумрачен, бреду…

Потом кричу: «Ты прав! Душа моя пылает!

Ты прав!» – кричу в молитвенном бреду.

И смотрит Он. Рука Его подъята,

И я бегу, и на руки Его

Бросаюсь, и ложусь так беззаботно–свято;

И гладит Он меня, лаская: «Каково?»

О волны хмельные, о сосны вещей дремы.

Хоругви строгие зубчатых мудрых елей!

Грозящий гулкий смех, воркующие громы

Зеленых рокотов, алеющих веселий!

Ты, книга бурная псалмов, от века петых,

Меж скал раскрытая на древнем аналое,

Склонись к призывам рук, молитвенно воздетых,

И погаси в груди смятенье роковое…

А нет – благослови на путь к безвестным странам.

Прыжок слепой тоски оплачьте, волны, пеньем;

И, буйные, опав над телом бездыханным,

Пролейтесь благостным заоблачным виденьем!

И, прилетев, ту песнь подхватит хор метелей,

Помчит к горам, кружась от сладостной истомы…

О, волны хмельные, о сосны вещей дремы,

Хоругви строгие зубчатых мудрых елей!

Полярными пионами венчана,

Пирует твердь над бледностью снегов,

Над башнями лазоревых дворцов

У берега холодного Мурмана.

Узывный бубен древнего шамана,

Утишь круженье огненных духов!

Олени ждут, и самоед готов, –

И белая приветлива поляна.

Бескраен путь, а нарты так легки!

Мне к небесам, играючи, снежки

Подбросить хочется, – но уж возница

Заносит жердь… Ветвистые рога

Качаются, – и мы летим, как птица,

Взметая вихревые жемчуга.

Вам по плечу и, знаю, нужен

Чудовищный и тяжкий шлем

И трубка гибкая, – затем,

Что вы – искатели жемчужин.

Зовут, манят во мглу пучин

Волшебства зарослей пурпурных,

Лилеи в известковых урнах

И сангвинический дельфин.

Морской конек на ваше пламя

Круглит, дивясь, беззубый рот;

Звезда заденет и падет

И слабо хрустнет под ногами.

И золотистых рыб игра

Овеет вдруг, как лист осенний…

Но уж, виясь из клуба теней,

Плывет змея… Пора, пора!

Под грузом непосильной тяги

Вы рветесь ввысь – к земле родной.

Любовь владычицы морской

Не вам – лукавые бродяги!

Руно червонное кудрей,

Томящий хвост осеребренный,

И лучший перл – тоски влюбленной

Из бледно–голубых очей –

Тому, кто, с тайной грустью дружен,

Приплыл к ней бледный – наг и нем…

Он презрел этот мудрый шлем,

Вы, похитители жемчужин!

Я не искал крутых дорог

На обездоленные скалы;

Их очерк был так дивно строг,

Мои шаги – так скорбно малы!

От глетчера поток бежал

И пенился, и голос гневный,

Ударясь с кручи, разрывал

Ручьев долины хор напевный.

И в огненных лучах, зардев,

Свергались, ухая, лавины;

А гром гремит, как ярый лев,

Гремит и бьется о стремнины.

И чей–то исступленный лёт,

Свой путь означа буреломом,

Безмерной скорбью сотрясет

Столетний лес вослед за громом…

Мне не искать святых дорог

На цепенеющие скалы,

Где на заре глядится Бог

В золотосиние кристаллы.

Как столб, иссеченный в горах, один, затерян

У нисходящего пути,

Приказу древнему самозабвенно верен,

Я не могу сойти;

Я не могу сойти в роскошные поляны,

Где труд и пир людской,

Где нивы спелые грустят благоуханны,

Когда спадает зной.

И странен я и дик для вас, бегущих мимо, –

Посмешище и грех, –

Но сердце темное мое неуязвимо,

Сокрытое от всех.

Лишь тот один, кто здесь меня оставил

И пригвоздил пяту,

Тот ведает, что, – против ваших правил, –

Я на моем посту.

Не люби на земле ни леса, ни луга заливные, –

Над полями, над бором люби монастырские главы;

Темносиние главы и звезды по ним золотые,

Колокольный отгул и седины затворника–аввы.

Припечатанный лаптем, на звоны бегущий проселок

Где в железах поет юродивый, алкающий боли;

И, белея платками, присела толпа богомолок,

Распуская узлы и грустя про земные недоли.

И над озером тихим, где тянутся братские тони

И огромными хлопьями падают белые птицы,

По–над рокотом пенистых волн, в опрозраченном звоне

Ты услышишь серебряный голос Небесной Царицы.

Хрусткой ночью путь–дороженька ведет,

Хрусткой ночью глаз Лукавый не сомкнет.

Ты иди, моя смиренница, иди,

Ничего, душа, не бойся и не жди!

Льдистой ночью исчисляются дела,

Льдистой ночью закаляется стрела.

Непорочная, иди себе да пой –

И жива пройдешь под вражеской стрелой.

Синей ночью сопрягаются пути, –

Синей ночью, одинокая, иди.

А увидишь если беса под кустом,

Огради себя ты Спасовым крестом.

Чуткой ночью замыкается кольцо,

Чуткой ночью открывается лицо.

Ах, не нужно бы, не нужно бы кольца,

Всё идти бы без оглядки, без конца!

Чтоб тропинка да за горы поднялась,

Через звездные узоры повелась…

Зоркой ночью путь–дороженька ведет,

Зоркой ночью глаз Лукавый не сомкнет…

Они горят еще – осколки древней Руси –

В зубцах лесной глуши, в оправе сизых вод,

Где в алый час зари, распятый Иисусе,

Любовный голос Твой и плачет и зовет.

Чуть из конца в конец неизречимый клекот

Небесного Орла прорежет сонный бор

И сосен мачтовых ответит струнный рокот

И запоет в груди разбуженных озер;

И, за свечой свеча, разверзнут очи храмы –

Кругом у алтаря, как черный ряд столпов,

Сойдутся иноки, торжественны и прямы,

Сплетать живую сеть из верных тайне слов.

Там старцы ветхие в священных гробах келий,

Где дышит ладаном, и воском, и смолой,

Уж видят кровь Твою, пролитую сквозь ели,

И воздвигают крест иссохшею рукой.

И в алый час зари, распятый Иисусе,

Как голос Твой томит и манит и зовет

Разрезать плен сердец – к осколкам древней Руси,

К зубцам лесной глуши, к оправе сизых вод,

К сиянью алтарей и чарованьям строгим

Стихир таинственных, чтоб сетью властных слов

Жемчужину любви привлечь к сердцам убогим

Из царства розовых и рдяных облаков.

Волы священные – Иосиф, Варсонофий, –

Глубоко взрезали вы скитские поля.

И белый – тих и благ, а сизый – тем суровей,

Чем неподатливей заклеклая земля.

На жесткий ваш ярем, два сопряженных брата,

В лучистом трепете нисходит крестный знак;

И с ликом огненным божественный Вожатый

К отцовым пажитям ведет ваш мерный шаг.

Две кельи связаны объятьем низких сводов,

Две дружные сестры у нежно–алых врат;

Их окна зрячие, презрев дрему и отдых,

В седую мглу ночей без устали глядят…

Глядят на дремный бор, что глуше всё и старей,

На перегиб тропы, завитой меж стволов,

Где тихо шествуют Амвросий и Макарий

Прозрачной радугой в лиловый сон снегов.

Я не один, когда с таинственной иконы

Предтеча Господа, Архангел окрыленный,

Глазами дикого, пустынного орла

Глядит, пронзительный и острый как стрела,

И в согнутой руке, глася о грозном чуде,

Подъемлет голову кровавую на блюде.

Хладеют сумерки, и желтый вечер строг.

Из скал зазубренных, опоры смуглых ног,

Кривится тощий куст, а у корней, под древом,

Секира брошена, отточенная Гневом,

И свиток выгнулся, как разъяренный змей,

Готовый броситься в сумятицу людей.

Я не один, когда с крылатым Иоанном

Я, духом пробудясь, пою о несказанном,

И в тихие часы мне, как своя, близка

Меж скал гремящая пустынная тоска,

И пальмы стройные, и волны Иордана,

Где, верую, моя запекшаяся рана

Тобой омоется, а перст укажет твой,

Вдали Идущего с поникшей головой.