Стихи-Я Пушкина. Эссе - читать онлайн

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая

Часть вторая

Расшифровка Хеппи-Энда Евгения Онегина

Борис Парамонов говорит про Мейерхольда, что он говорил:

– Я не верю человеку, который говорит, что Пушкин лучший поэт. – Но!

Эти люди и не требуют этой веры к себе, ибо говорят это между прочим, а именно:

– Пока принесут к пиву креветки. – Они не знают о Пушкине больше ничего, так как и вообще о русской литературе:

– Ничего знать принципиально не хотят, ибо:

– Не бывает, – не бывает, как нужная не людям, а лично мне реальность.

Человек настолько запрещен, что ему только и нужен один Пушкин:

– Он-то точно был. – А дальше?

Дальше здесь не бывает:

– Ни науки, ни искусства, как именно не болтологии, а реальности.

Но одного имени Пушкина, как сказал Блок, нам уже хватает, чтобы сказать:

– Жить можно. – Имя Пушкинского Дома в Академии Наук. Нам всегда знакомый звук.

Пушкин – человек 18-го века, – говорится.

Говорится, что Пушкин чтит Петра Первого. – Но!

Это не очевидно. Ракурс, в котором Пушкин говорит о Петре очень далек от конкретности. Славные дни Петра – это еще не значит, что они славны Петром, а таковы были, наоборот, независимы от него.

Говорят, Пушкин возвышает Первобытного Человека над современным.

Да, это вполне возможно, что человек явился на Земле более совершенным, чем потом стал, хотя и маловероятно. Скорее всего, Человек мог стать хуже, потому что и послан сюда, чтобы постепенно, но всё равно должен:

– Проигрывать и проигрывать Врагу Человека.

Б. П.:

– Пушкин не был демократом.

А Шварценеггер?

Здесь Демократию понимают слишком учебно, ибо реальные демократы – это Герои фильмов Голливуда – по сути Первобытные Люди, ибо руководствуются, как истиной своей личной моралью. Но это и есть демократия:

– Человек на верху Пирамиды, один человек, а не масса, как здесь продолжают пытаться объяснить.

Б. П.:

– Против Пушкина пошла вся последующая литература, – и надо добавить именно, как против настоящей демократии.

Пушкин – это и есть настоящий герой – нет, не нашего времени, а именно герой:

– Голливуда – Я есмь.

Николай Полевой был против Пушкина, когда он написал стихотворение:

– К Вельможе.

Позже можно проверить, в чем там было дело, но думаю, Полевой исходит, как и власть, из:

– Правил писаных, – однако, не когда-то наперегонки с Абу Али ибн Синой, – а:

– Взятых, как здесь сейчас принято: с обратной стороны ученической тетради, как кодекс строителя коммунизма.

Полевой, как и многие пропагандисты и агитаторы держится – в своих текстах – возможно – какой-то отчужденной от самого себя системы, а система Пушкина – это сам человек:

– Я – это и есть сам Компьютер. – И именно поэтому становится возможна конкретность.

Не зря Пушкин порицался первыми комсомольцами после революции 17-года.

Просто жить – об этом все фильмы Голливуда, но в то же время реально искать и Чашу Грааля.

Борис Парамонов говорит, что царь не мешал Пушкину писать то, что он хотел.

Но вот это вряд ли, ибо произведение Пушкина:

– Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана – было до того не понято, что не было опубликовано – не включено в собрание сочинений до 1885 – кажется – года. – Вот интересно, помню, кажется, это был 1884 год, но теперь интернет уже не хочет и хочет отвечать на конкретные вопросы – работает только, как:

– Вся советская энциклопедия: вот те 10 томов – сам ищи-свищи, что там когда-могда существовало.

Точно также, как и Воображаемый Разговор с Александром 1 остался только в черновиках.

Или Расшифровка Пиковой Дамы – ни разу не слышал, чтобы хоть кто-нибудь сказал, что слова Германна в Обуховской больнице:

– Это быть, или нет быть Гамлета, – быть или не быть миру, – что это размышления Бога:

– А не вернуть ли всё созданное назад в мусорную корзину?

Чтобы никто и не помнил уже никогда, что хоть что-то здесь, на Земле было.

Догадается ли хоть когда-нибудь человек, что фраза:

– Я лжец, – воскликнул Лжец – истинна, т.к. имеет решение.

Иван Толстой сейчас говорит, что поэт подчиняется стихии. Закон нужен только народу.

Вот это ошибка, ибо Пушкин в отличии от примитивизма народа, решает эту задачу, что Человек Может два раза войти в одну и ту же реку, может решить задачу Бога, что Будущее может изменить Прошлое!

Это, как раз не стихия, а верх и цель Разума.

Сейчас Иван Толстой и Борис Парамонов рассматривают только внешний, видимый мир, а Пушкин, как Данте:

– Спускался в Ад, чтобы посмотреть, нет, не как там живут, а удостовериться в Связи между Адом и Нашим Миром, как это сделал в своё время Одиссей Благородный, возвращаясь из разрушенной Трои.

Ошибку допустили, но стандартную, что гению не нужна культура, но под культурой имеют в виду магазин школьно-письменных принадлежностей, которые не перешибить никакими университетами, где знают больше, но только количественно – качество остается неизменным:

– Дважды два – четыре.

Нет, нет и нет, как сказал Риман на личной встрече с Гауссом:

– Параллельные прямые пересекутся.

А говорят, Пушкина варвар! Нет, наоборот, ибо у варвара параллельные прямые не пересекутся.

Никто не считает дикарем Эйнштейна – за редким одиозным исключением – а Пушкин – это фундаментальный Эйнштейн, а точнее:

– Пьер Ферма.

Но здесь, разумеется даже не упоминается, что Повести Белкина – это связь миров Этого мира и мира Невидимого.

Одна истина Б. Парамонова:

– Актеры категорически не умеют читать стихи.

Дак боятся, конечно, ибо как было сообщено Георгием Бурковым:

– За спектакль платили всего лишь рупь писят.

Б. П.:

– Отступления в Евгении Онегине играют не меньшую роль, чем сам текст. Как и вообще в литературе. – Но!

– Не только в литературе, а и в самом мире, ибо Отступление – это и есть спуск в Ад, возможность попасть в Другой Мир.

Резюме:

– Балагана немного, но всё равно главное в Пушкине не понято, именно то, о чем не раз говорил сам Пушкин про Данте:

– Гениальность Плана его Ада.

А здесь так, хорошая литература, хороший текст вплоть до его дикой природности, – а!

А про самое главное, про Разум, о чем, собственно, и писал А. С. Пушкин, про Каменного Гостя – ни гу-гу.

Связь Человека с Богом – вот главная мысль, которой достигает поэзия, как и написано в Предисловии к Повестям Покойного Ивана Петровича Белкина:

– Письмо ваше от 15-го сего месяца получить я имел честь 23-го сего же месяца.

И самое главное, Пушкин не просто декларирует эту связь, а как в Евангелии:

– Их есть у меня.

Владимир в Метели – это реально гусарский полковник Бурмин.

И, можно сказать, почти сознательно распространяют Дэзу, прикрываясь школьной разумностью и университетской не-дикостью.

Хороший пример из Шекспира, который в принципе делал тоже самое, что и Пушкин:

– Доказывал Двойственность Мира, – как это рассказано и в Евангелиях, если:

– Верить в Бога.

А именно, стоит задать вопрос в компьютере о пьесе Шекспира Два Веронца, как тут же сообщается о двух ошибках – еще юного Шекспира, что:

– По суху не плавают, как по воде! – Ссылка на то, что Шекспир реально мог не знать, что Верона и Милан города не прибрежные – не выдерживает критики. Ибо вторая, так сказать, Ошибка Шекспира – это уже просто невозможная Описка – точно также доказывают Ошибки и Описки Пушкина в Воображаемом Разговоре с Александром 1 – С. М. Бонди – что плыли-то в начале пиесы в Милан, а без предуведомления Читателей – в том числе и критиков – остановились в Падуе.

Ибо – во втором варианте про Падую и Милан – перебор сумятицы в голове Шекспира настолько через чур высок, что его не заметили даже и:

– Все остальные, – как-то: актеры, владельцы театров и т. п. и т. д.

Никто не замечает, как и у Пушкина ОЧЕВИДНУЮ правду – как в Евангелии, не забуду добавить – Пьеса – это Театр, Текст – это тоже самое:

– Деление мира на две части, – и что самое замечательное:

– Оче-вид-но-е-е.

Пишет человек в кресле, а Текст – это не одно и тоже, а возникает Перед Ним.

На это совершенно спокойно утверждается:

– Артефакт нашего грешного мира.

И если есть этот Артефакт, то и Пушкин, и Шекспир неправы. Это что за логика, если только не сознательное вранье?

А логика простая, да, деление есть, но в Жизни-то никак не наблюдается! Театр? Это только условность, а не реальная конструкция мира.

Так утверждается по посылке, что весь мир уже был, и потому его больше нет нигде, как только перед нами, ни в аду, внизу, ни на небесах, ни в будущем, и более того, нет даже в прошлом. – А!

– А ВСЯ мировая литература только и занимается тем, что доказывают:

– Правы Шекспир и Пушкин, – также, как Ферма и Эйнштейн.

Но Пьеру Ферма и Альберту Эйнштейну разрешают иметь их правильное собственное мнение, а Пушкину и Шекспиру и другим Островам в Океане в виде даже Робинзона Крузо – категорически нет.

Т.к. наука изучает так себе сущую хреновину, как, например, колебания струны, а тут:

– ВЕСЬ МИР! – и вдруг, мама мия – Сиэтэ! – Так бывает?

Англичане, тем не менее, признали Шекспира магом и волшебником, включая даже все его закорючки в виде символов в изданиях разных прошлых лет, а Пушкина кто-то – как Марио Корти, например – ни за что не хотят пускать на мировую арену.

Эта, передача Бориса Парамонова и Ивана Толстого только подтверждение, нет, даже не клинической глупости местных литераторов, а страха, что и в России, и надо же:

– Был Пушкин. – Который, как минимум, не меньше, чем Шекспир в мировом масштабе.

А если иметь в виду, что знаю я, и написал об этом не раз в разных местах, то Пушкин превышает всех. Даже Данте и Гомера. Хотя, естественно, эти два последних далеко-далеко не просто так погулять вышли, но это видно только по косвенным признакам, например, Одиссея Гомера, написанная хрен знает когда-могда о событиях тоже неизвестно какой точно давности, ибо также далеко не зря есть у него, несовпадающие с научной историей факты, как-то битвы на колесницах, когда их еще не было, но это тоже самое, что в Библии разрушение Стены Иерихона еще – по историческим данным – до ее постройки – ибо:

– Это правда, потому что такова конструкция реального мира.

Пушкин – это Библия, или Евангелие, точнее, имеется в виду по реальности конструкции.

А нам продолжают распевать песни в одну строку, строку только Содержания, а Форма:

– Да складно – всё!

Борис Парамонов даже Бориса Годунова различает только по степени правдивости чтения, а в нем даже прямо сказано:

– Не всяко слово в одну и ту же строку пишется – пропускается мимо ушей.

Собственно, можно даже сказать здесь, зачем делали революцию 17-го года:

– Царский режим стал ослабевать, и произведения А. С. Пушкина уже могли начать пониматься некоторыми личностями, а потом и многими – тире:

– Надо что-то делать, – и сделали Револушэн 17-ть, – когда:

– Думать можно только, когда нельзя. – Непонятно? Вот я и говорю, придумали такую логику, что именно Формы художественного произведения и как раз:

– Не быват!

А если быват в каком-нить Манеже – так это, как в песне:

– Только раз, – а потом всех поставили к своим корытам, как именно, к:

– Здравому смыслу. – Следовательно, не зря – значит была правда-то.

Какой Пушкин! Если простые стихи Ахматовой запретили, а Зощенко не дали даже только улыбнуться вместе со всем советским народом.

Во, как велика правда конструкции мира, что даже в рифму нельзя говорить, если просто так, без напряжения на кирпичной кладке деревенского коровника, нельзя, смеяться – даже над собой – и то запрещено, а тут Пушкин пишет слова:

– Гениальный План – однако, имея в виду не прошедшую и даже не следующую пятилетку, а:

– АД – Данте. – И, следовательно, если он гениален, значит:

– БЫВАЕТ. – И даже:

– Существует-т. – Как говорится, тогда логично и:

– Бог – есть.

Но вот в чем и запрет на Воображаемый Разговор с Александром 1, что он своей конструкцией доказывает существование Бога. И профессор литературы С. М. Бонди пишет не только в душу времени, но и верит в логику своих Пушкину возражений:

– Пушкин допустил в этом – Разговоре с Богом – две ошибки: один раз написал частицу НЕ там, где ее быть не должно, так как не может, а другой раз наоборот:

– Пропустил частицу НЕ там, где она должна быть обязательно.

Буквально, как Шекспир получается два раз неправильно стасовал карты:

– Один раз сушу спутал с морем, другой – Милан с Падуей.

Один вопрос только так и остался открытым:

– Зачем тогда вообще писал эту лабуду?

Не специально же, наверное, чтобы только описаться.

Далее, стихия ли это? И слово: Гордись, поэт – откуда взялось?

Говорят, что произведения Пушкина – это стихия, противостоящая цивилизации. Что имеется в виду, что это, собственно, чума, что ли? Не думаю, что Борис Парамонов и Иван Толстой так думают, но не знают, что правильного хорошего противопоставить порочной цивилизации, как только опять двадцать пять:

– Начинай сначала.

Но вот Бог думает, оказывается не так, а:

– Правит Своё Творение – Мир, его продолжением.

Конкретно, Золотого Литого Тельца меняет на Две Скрижали Завета. Поэтому за стихию здесь надо принимать веру в Литого Тельца, а Пушкина, его две скрижали за науку и искусство, за цивилизацию по сравнению с Избой Читальней Золотого Литого Тельца.

Наоборот, цивилизация, Театр противостоят стихии реваншизма возвращения к Хаосу. И Пушкин, как и Шекспир это сделал. Но блок такому пониманию литературы поставлен очень точный в 17-м году, поставлен полным запретом Веры в Бога. Почему не могут понять Воображаемый Разговор с Александром 1 Пушкина? Только по одной причине:

– Не в состоянии вообразить, как это может быть, что сначала было СЛОВО.

А то, что сие не находится в воображении, что может существовать НЕПРЕДСТАВИМОЕ не только в Теории Относительности Эйнштейна, не только в доказательстве Великой теоремы Ферма, но в литературе, где – думают – ОБРАЗ – это сам факт её, литературы, существования.

И, как говорится уже не раз, поэтому мы пошли по пути Лермонтова, а не Пушкина. Хотя и Лермонтов не так прост, чтобы его округлять до этой хренопасии Образа. Тем не менее, Пушкин сделал так, что вообще не оставил никакой надежды тем, кто хотел бы изучать его образы. Ибо образ Пушкина – это не школьное сочинение на его тему, а:

– Портрет, твой портрет работы Пабло Пискассо – что значит:

– Новое художественное произведение.

Но люди этого сочинения не делают, и думают, что можно и ТАК – молясь Золотому Литому Тельцу – верить в бога, ибо мы же ж:

– Не капиталисты, не предприниматели, не художники, не композиторы, которые выдают номера:

И с видом ясным говорит:

Рекла – и ужас всех объемлет.

И вот получается, что признать первенство Слова над Материей и означает:

– Купить правду ценою жизни.

Ибо кто не знал, что сначала было Слово? Бонди не знал, когда правил текст Пушкина Воображаемый Разговор с Александром 1, Аникст не ведал, что по Вильяму Шекспиру:

– Весь мир ТЕАТР, и, следовательно, имеет деление на ДВА мира, не только на Милан – если по пьесе смотреть Два Веронца – но и на Падую, находящуюся на Сцене, ибо в посылке того, что сначала было Слово – означает:

– И Милан тоже находится на Сцене.

Можно не понимать этого, но как ученый, не по приказу свыше, имеется в виду власти перед решением 1948 года о запрете Генетики и Кибернетики, и где был принят исправленный Бонди вариант Текста Пушкина – понять можно было, что Пушкин в этом тексте не мог не следовать правде, которой и является:

– Театр, – ибо:

– Иначе не выйдет, что:

– Сначала было Слово!

Скорее всего, разум мутила Посылка: окружающий нас мир менее реален в самой настоящей реальности, чем театр! – принять этого нельзя было не только из-за запрета веры в бога, но и просто вот так по логике видимого мира, что первично:

– Театр или его Материя в виде постановлений партии и правительства.

Тем не менее, и несмотря на это Ученый должен был признать правду Пушкина, ибо она была налицо. – Но!

Но для этого, видимо, надо было не только увидеть ее логикой, но и почувствовать. Да, почувствовав, можно ахнуть:

– Как?! – неужели это правда и Бог Есть.

Следовательно, кто почувствует, что Шекспир не ошибся, написав Падуя вместо предполагаемого Милана в Двух Веронцах – тот почувствует – имеется в виду даже раньше логики – что Владимир в Метели – это в новом времени, после войны 1812 года – гусарский полковник Бурмин.

Что Граф в Выстреле – это сам Сильвио! Как же остальное? А остальное – это изображение – театр! Необходимое прикрытие, как и в Дубровском, когда слуга Дубровского исполняет роль Дубровского, а Дубровский – роль князя Верейского. Маша – тоже играет роль. Все в Метели Повестей Белкина:

– Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленький улан были скромны, и недаром: их приняли артистами в этот театр, как:

– Фигаро здесь – Фигаро там, что значит: жить – значит играть роль.

И, спрашивается:

– Перед кем, мил херц?! – Дак перед самым главным на театре Персонажем:

– ЗРИТЕЛЕМ.

Но суть этих спектаклей – Связь Времен, а не участие в делах повести.

Конструкция мира, создаваемая Пушкиным в Повестях Белкина может помочь разобраться, в чем, по его мнению, гениальность Плана Ада Данте.

Театр – это и есть Две Скрижали Завета, которые принес Моисей с горы Синай.

Суть: именно народ – этот зритель и игнорируется целиком и полностью, когда Слово ставится не на первой место. А нам пердонят как раз обратное:

– Ему, народу, по зарез и за глаза хватит, если на клубе в его деревне напишут для храбрости миропонимания:

– Физкультура – это не просто так, кот наплакал, а, так и напиши, сынок, повыше, настоящая:

– Фи-зи-чес-кая Культ-Ура!

Что, мол, народу, простому народу, ваше Слово не нужно – иму зерна выдай из заначки губисполкома, ибо план? А когда мы его выполняли? Не бывает.

Пушкин, следовательно, делает как раз наоборот, не Стихию производит, а:

– Словом ее укрощает, превращая в мир для человека – Христианство.

Вот так как раз думал Евгений в Медном Всаднике, и ему показали Куськину Мать, Потоп, а потом и сам Медный Всадник, как Материя за Духом:

– Погнался.

Или мистер Х-ера, привезенный возницей евреем в село Горюхино, заставил его мирных и добрых жителей повесить носы, и прекратить писать даже про физическую культуру на клубе, заставил, чтобы доказать:

– Материя определяет его сознание, – и не только:

– Даже наше.

Как, спрашивается, после этого не поменять частицы НЕ в Воображаемом Разговоре местами? Да, трудно, но трудно поверить в Бога, а ученый мог бы и последовать логике. Как и в Двух Веронцах, Аникст мог бы заметить, что таких Описок, как спутать сушу с морем, а Милан с Падуей:

– Не бывает-т.

Хотя Пушкин – в общем-то – предупредил:

– Чтобы увидеть это, победы его героев во всех Повестях Белкина – кажущиеся с первого взгляда поражениями – надо увидеть:

– Дом Джентльмена в сельской местности, Дом этого самого Белкина, как:

– Эфирную структуру дома Германна из Пиковой Дамы, – следовательно, надо быть:

– Рыцарем Розы и Креста, – а:

– Это еще больше запрещено, чем верить в бога.

Тем не менее, повторю еще раз: ученый мог настоять на том, что Пушкин в Воображаемом Разговоре с Александром 1 изобразил Сиэтэ, ну, как Шекспир всегда делал.

Но вполне возможно Мистер Икс – Х – запретил и это весьма недвусмысленно. Удивляет:

– Откуда они в 17-м году знали все эти премудрости? Чтобы очень логично запретить их враз и завсегда, – я не понимаю.

Неужели древняя идеология Золотого Литого Тельца была так проработана в России перед 1917 годом, что ее всей душой, всем сердцем поняли в России и, возможно, даже не только евреи?

В любом случае можно сделать вывод:

– Стихия – это не Пушкин, а его антипод, и второй:

– Стихия, да, есть, но и она, похоже, тоже кем-то управляется.

И вопрос:

– Как выбирает Дездемона? – И можно думать, душой, стихией, как думают Борис Парамонов и Иван Толстой, но вот Пушкин конкретизирует, что нет, не только, а точнее:

– Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа.

И более того, она проверяет по этой книге то, что говорит Бурмин, объясняясь ей в любви, укрощая свою стихию театром:

– Я вас люблю, – сказал Бурмин, – я вас люблю страстно…

И она видит: совпало – это первое письмо Сен-Пре, вспомнила, с кем она переписывались в юности письмами из этого романа Жан-Жака Руссо Новая Элоиза.

Поэтому.

Поэтому Человеку, чтобы поверить в Бога – надо только вспомнить всё, – как сказал Арнольд Шварценеггер, вспомнить свой с Ним Завет – не чужой:

– Свой Завет.

Кажется:

– Ну не смешно ли противопоставлять ТЕАТР – Стихии, тем более управляемой?

Говорят, бог был против театра, – но это может быть только, как против профанации истины.

Недаром какая сейчас ведется борьба с театрами-то! Поняли, что не вырубить топором – театр с легкостью даже аннигилирует.

Далее, про формулировку Толстым: Гордись поэт! – Откуда взято? Также:

– Гнилой пень вместо того, что сейчас вижу я в тексте открытой книги:

– Чахлый.

Толстой читает:

– Волнует степь и пыль несет, – когда написано:

– Подъемлет лист и пыль несет.

И вот этот:

– Гордись поэт, – тогда, как у меня просто:

И делается заключение:

– Этим Гордись Пушкин отменяет нравственность.

Похоже на какой-то черновой вариант в стиле допотопной лирики Жуковского.

Здесь дело не в гордости, принципиально не в этом дело, когда Пушкин пишет:

– Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночи мглу? – а до этого про ветр в овраге, когда надо гонять корабли по морю, про орла, покидающего горы и башни ради чахлого пня.

И продолжает:

И, не мудрствуя лукаво, Иван Толстой называет такое поведение:

– Стихийным! – Вопрос:

– Почему тогда Чарский молчал, изумленный и растроганный?

– Ну что? – спрашивает поэт.

И Чарский рассказывает, чем он очень удивлен и растроган, – нет, не стихией, клокочущей в Медном Всаднике, а наоборот, тем, что чужая мысль, чуть коснувшись слуха поэта, тут же стала его собственной! Как будто он думал об этом же самом всю оставшуюся жизнь.

Понимаете, думал всю жизнь! Вот в чем дело, в том, что поэт только о том и думает, как:

– Укротить Стихию, – едва она появится. – А не наоборот, сам такая же стихия.

Разница большая:

– Тигр и его Укротитель.

Как говорится:

– Я звал тебя и рад, что вижу! – Это не просто бой Лермонтова с барсом – или что у него там было, в ожидание смертельной ничьей – а ожидание противника, чтобы победить его, однако:

– Во славу Божию! – Как и написано в другом месте:

– И как гром его угроза поражала мусульман.

В конце там же написано, что вернувшись домой после победы:

– Как безумец умер он. – Ибо:

– Вступить в бой со стихией – это одно, победить её можно, как это сделал Импровизатор из Египетских Ночей, – но.

Но, видимо, бессмысленно, взять ее Гением можно, но в Этом Мире – не до конца.

Как и сказал Иисус Христос печально, искушаемый последний раз тем же, чем пушкинский Импровизатор и Жил на свете рыцарь бедный, Духом смелый и прямой:

– Искушаемый победой над стихией! – ибо:

– Я могу, Господи! – но это МОГУ не принимает во внимание, что Стихия – это тоже бог, бог, сам желающий измениться, но вот с помощью смерти части себя в роли:

– Сына.

В любом случае Пушкин – это не стихия, а надо иметь в виду не только содержание стихотворения, но и то, что поет эту стихию сам поэт, загнавший ее, как Аполлон в свою Лиру, сделавший из нее:

– Спектакль.

Повторю еще раз Пушкин, как и Шекспир противопоставил Стихии:

– Театр.

Как и Евангелие – это сплошной театр, правда, в самом конце, после Тайной Вечери:

– Смертельный.

Апостолы идут в свой последний бой сознательно, уже подготовившись на Тайной Вечере, а не вынужденно стихийно, как:

– Нам ничего не осталось, как только умереть. – Ибо и сказано:

– Смертию смерть поправ.

Хотя, конечно, им было страшно, даже Иисусу Христу не хотелось идти в эту последнюю битву со стихией – по сути, с какой-то частью самого бога – что Он даже вынужден был сказать:

– Но как Ты хочешь, а не Я.

Сам Бог в роли Иисуса Христа вступил в бой со своим же древним хвостом.

Поэту потому, следовательно, нет закона, как сердцу девы и ветру, что:

– Он с Законом и призван вступить в бой, как с древним драконом, ставшим стихией, как Иисус Христос требует новых мехов для нового вина. – Зачем?

Именно затем, чтобы спасти Адама, чтобы изменить Прошлое. И Евангелие своей конструкцией показывает именно такую конструкцию мира, что:

– В одну и ту же реку можно войти дважды! – Чего, похоже, не смог понять бедный и простой рыцарь, бившийся за Деву Марию:

– В лоб ее, стихию не возьмешь, идти надо слишком далеко, однако:

– Назад, чтобы всё переделать.

Бог создал мир, который можно изменить – вот в чем дело. А Иисуса Христа именно за то и критиковали фарисеи, что Он предложил им решить задачу, которая в принципе не решается.

Отсюда Фарисеи прошлых лет и сделали вывод:

– Лучше нету того свету, – нет, не когда яблоня цветет, а нет ничего сильнее стихии, как сейчас Борис Парамонов и Иван Толстой – и:

– Только с помощью Евангелия можно доказать, что есть, ну и:

– Пушкина, естественно.

Поэт – это победитель не снежных барсов, а победитель Стихий, будь они похожи даже на Ветряные Мельницы, как определил их природу Дон Кихот Ламанчский, или, по крайней мере, на стадо баранов – это одно и тоже.

Сейчас Иваном Толстым и Борисом Парамоновым опять приводится неправильный вывод, делаемый из видимого спокойствия, например, царицы, когда она знает совершенство наслаждений и спокойно предлагает желающим умереть за них:

Вот сейчас говорят, что Пушкин призывает людей гордиться не силой духа, не моральностью – это для толпы, а гордись существованием в себе чувства беззаконности. – Можно сказать, это хороший пример того, что могли думать тогдашние люди, видя Петра, отрекшегося от Иисуса Христа во дворе первосвященника. Испугался и вся мораль пропала, ибо герой может гордиться только правом на беззаконность.

Кошмар, что может чувствовать человек в роли Петра – они абсолютно ни хрена не понимают, и, знаете ли, вполне могут сожрать его живьем прямо тут за этот беспринципный страх. А то, что герой не стихией в себе ублажается, а наоборот, увидел ее и сумел, как Пушкин сказать:

– Я звал тебя и рад, что вижу, – ибо окаменелость его не от страха, а как и окаменелость Мандельштама означает готовность к бою, однако:

– Именно со стихией, – в данном случае Петр подставляет свою грудь под стрелы, летящие с неба в Иисуса Христа, ибо летят они с надписью:

– Предатель, – имеется в виду, что Иисус Христос – предатель древней веры, а Петр предает Иисуса Христа, отрекаясь от Него, и тем самым указывает этим стрелам другой путь:

– Я – предатель, – и принимает это триплет на себя. – Делает это, естественно, не сам, а с помощью Бога. Сам он здесь может только испугаться.

Поэтому обвинения поэта в трусости в любви к беззаконию – это прямая, хотя и хитрая ложь. Обвинители не видят реальной цели. Того, кто бьется со стихией не на жизнь, а на смерть, как, например, герои Повестей Белкина, обвиняют, как Гробовщика, что он с ней, со смертью, заодно, и может шастать запросто в Ад, как Данте по Владимиру Высоцкому:

– К своей Алигьери.

Критики не видят реальной Стихии, как именно Древнего Закона, с которым Иисус Христос вступил в смертельный бой, смертельный именно потому, что Он Сам – Часть этого закона. И думают, что он играет с ним, как кошка – нет, не с мышкой, а с мячиком, так сказать:

– Свой свояка видит издалека. – Как:

– Лермонтов барса, – нет, они:

– Бьюцца.

Говорится – в передаче – что человек бессилен повелевать стихией в себе. И Пушкин поэтому должен отрицать эволюцию и нравственное совершенствование.

Да, в том смысле, что просто так, усилием воли никакой реальной эволюции и нравственного совершенства не достичь. Даже изучив садо-мазо самому отрубить свой хвост не получится.

Что надо?

Вот я сказал, что требуется:

– Превратить весь мир Театр, чтобы Быть было, как:

– Не быть.

– Тем самым, – сейчас говорят, – с человека снимается всякая нравственная ответственность. – Тоже хорошая краска того, за что могли гнать и распинать Апостолов, за аморальность. А то я читаю, читаю Библию, а не всё понятно как-то:

– Иван Толстой и Борис Парамонов просвещают, – только, к сожалению, в обратную сторону.

Теперь опять не та смесь, ибо идут чисто умозрительные придумки:

– Ему свойственна вражда к культуре.

Просвещение – это внутреннее укрощение стихии, – говорится, но это даже не смешно:

– Повесили на Избе Читальне объявление, что Физкультура – это не просто так, а:

– Физическая Культура, – и уже и как будто захотелось понять всё и до конца.

Этого мало.

Фактически продолжают и продолжают упрямо не замечать разницы между статьей, научной статьей и театром, но:

– Но, что тоже самое, не видят и не признают разницы между Ветхим и Новым Заветом.

Как можно увидеть эту разницу, разницу, где на самом деле находится Стихия и её беззаконие. Шекспир и Пушкин именно это и показывают. Но их указания принимают за их же, поэтов и писателей:

– Ошибки.

Шекспир в 3-х местах в Двух Веронцах показывает конкретную РАЗНИЦУ между древней верой Золотого Тельца и Двумя Скрижалями Завета, которые принес Моисей с горы Синай от Бога.

Но над ним, как над Пушкиным, только смеюцца:

– Они не знали жизни. – Ибо:

– Нельзя же ж вот так прямо, никого не спросясь, ходить по земле точно также, как плавать по морю! – Первая, как определил Аникст, несуразность Шекспира. Герои плывут из Вероны в Милан, а оба эти города никогда не видели моря.

Повторяю, эти ошибки, однако, критиков Шекспира и Пушкина, уже не раз здесь, и даже более того:

– Довольно давно, а:

– И сегодня продолжает удивлять то абсолютное неприятие логики, которую я предлагаю.

Принес как-то давно расшифровку Воображаемого Разговора с Александром 1 Лазарю Лазареву в Вопросы Литературы, вкратце объяснил, в чем дело, он сказал:

– Никому не надо отдавать этот материал, я сам прочитаю.

Сокращено 6 строк

Через месяц позвонил, Лазарев ответил:

– Нет, напечатать не можем. – И, спрашивается, почему так страшно, если ничего подобного в его журнальной книжке Вопросы Литературы нет и в помине? Интересно же ж, пусть обсудят, а то все статьи в ней об одном и том же в разных вариантах Ираклия Андроникова:

– Загадка НФИ, – но это же ж, друзья мои, чистая филателия Что? Где? Когда?

Мыслей-то этих самых – ноль!

Передал – тоже давным-давно – в НЛО Ирине Прохоровой расшифровку Пиковой Дамы Пушкина – ответ через месяц:

– Нет, ибо, да, занимательно, но:

– Ми не верим! – не буквально так, но в принципе тоже:

– Мы не этим занимаемся.

Спрашивается, а чем? Если люди не только от страха перед новым, но, главным образом, из-за полного непонимания отказываются понимать, однако, именно:

– Новый Завет, Евангелие не принимают, следовательно и абсолютно, а продолжают ничтоже сумняшеся разбираться до сир пор только в:

– Ветхом Завете! – ибо не понимают, а в чем, собственно, разница?!

Лазарь Лазарев был человек смелый, если решился – как он сам сказал, вопреки мнению всех остальных почти ветеранов – сказать:

– В живых – на войне 1941—1945 гг. – остались только те, кто воевал в дальнобойной артиллерии.

А в отношении расшифровки Пушкина: ни гу-гу. Почему? Потому что нет понимания разницы между просто текстом, статьей и художественным произведением.

А разница вот эта простая, находящаяся в Трех Ошибках Вильяма Шекспира.

Вторая в том, что, как сообщил Аникст, что Шекспир нашел разницу между Миланом и Падуей, тогда как на самом деле был всего лишь один Милан, куда пробирались герои пьесы Два Веронца.

Критик Аникст, точно также, как сейчас Иван Толстой и Борис Парамонов видят СТАТЬЮ – как единственную на все времена машину по видению реально существующего мира. Театр – это всё тоже самое расписание уроков на завтра, без какой-либо возможности с них сбежать.

А эти ребята, Валентин и Протей, именно сбежали из Милана в Падую. Как, спрашивается? Это можно сделать, не нарушая правописания? И сразу:

– Шекспир – во дает! – опять ошибся, правда, в этом случае – стоит открыть интернет, сразу сообщают:

– По молодости лет ишшо мало знал эту, как ее, которую каждую субботу проповедует князь Вяземский:

– Науку географию, что никак не может Енисей впадать в Волгу, тем более, где-то неподалеку от города Кой-Кого.

Однако, Евангелие почти все читали, и там не зря в одном из самых ключевых мест написано, что Мария Магдалина не увидела Иисуса Христа после Воскресения. Не увидела, пока не обернулась назад!

Сзади, следовательно, в Новом Завете, есть Еще Один Мир. Там, именно Там, на:

– Сцене, – и был еще один, Этот, мир.

Тогда уж надо до конца проводить это линиё, что сзади Марии Магдалины никого не было, и она просто обозналась. Не было, значит, и Воскресения.

Тем не менее, Падуя возможна, как Сцена, именно потому, что и Милан, куда они планировали прибыть:

– Тоже Сцена!

Тут можно сказать, что ошибок Шекспира в этой пьесе было даже больше, не три, а четыре, ибо есть и еще одна, замеченная Аникстом профанация:

– Вместо чисто натюрлих Итальянского леса, в пьесе рассматривается родной Шекспиру Шервудский лес.

Что в принципе тоже самое, как сказал Пушкин Царю в Воображаемом Разговоре с Александром 1:

– Вы очернили меня в глазах народа распространением нелепой клеветы! – и профессор Бонди тут же схватил Пушкина за руку, поставив перед его:

– Очернили частицу НЕ, – которой в тексте Пушкина не было.

Ну, не мог Пушкин сказать такое в личной встрече царю. Царь, да, может.

Но вот в том-то и весь смысл, что может, если это:

– Сцена. – Потому что и сама Жизнь – это Сцена. – Что и написал Шекспир, заменив реальный Итальянский лес в пьесе Два Веронца про Италию – английским Шервудским, чтобы Пушкин мог сказать в лицо царю правду.

Ибо не Шервудский вместо Итальянского, а Шервудский в:

– Роли Итальянского, – как и Пушкин говорит царю правду, но только в Роли Царя говорит царю в Роли Пушкина. И, как говорится в фильме Иван Васильевич меняет профессию:

– Вот что творит крест животворящий.

Четвертая Ошибка Шекспира. Протей спел песню о любви любимой девушке Валентина Сильвии, дочери Миланского герцога, не предупредив своего друга Валентина об этом заранее, как это обычно делается в приличном советском обществе, когда Марк Бернес пел песни – и не только на рояле – любимой девушке Бориса Андреева Вере Шершневой в фильме Два Бойца. А просто и сразу:

– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце уже встало и пора разбегаться по домам.

– Хулихган, одним словом. – Потом, правда, извинился, мол, я не знал, что вы такие дураки. – Ибо:

– Как иначе Протей мог сказать правду, чтобы она была настоящая, следовательно, без приставки:

– Бы. – И сказал именно, как сказал Валентин, а не Как Бы сказал Валентин.

Разница? А разница именно в том, что Мир Нового Завета, который создал Иисус Христос – это именно и есть реальный мир, а не наоборот:

– С позиции Ветхого Завета мир КАК БЫ возможный, но, друзьям мои, как сказал бы Владимир Этуш в роли Ивана Грозного в фильме Иван Васильевич меняет профессию:

– Только в теории.

Разница, следовательно, между Новым Заветом и Ветхим Заветом очевидна, показана Пушкиным и Шекспиром, как разница между Театром и просто научной, одномерной Статьей, где подается:

– Всё и сразу, – в пьесе, наоборот, разложено на две части, на Сцену и Зрительный Зал.

В чем принципиальная разница, почему и на сцене не сказать всё и сразу по-честному, – как сейчас требуют Борис Парамонов и Иван Толстой? Кто за Всемирный Потом, а кто только за его Медного Всадника.

Но, что значит, сказать всё сразу? А это и значит именно то, что происходит сейчас:

– Есть инструкция Эм-Культа, и:

– И этого достаточно! – А они, эти Гей-Зеры и Ман, и Тан и другие полуголые ХГохгольные центрумы их почему – и видимо нарочно – не выполняют, и не выполняют, хоть им кол на голове теши.

Причина одна, так сказать, и единственная:

– В Статье – будь она хоть самая научная, как и в стихийном бедствии Бориса Парамонова и Ивана Толстова нет этого, как его:

– Человека, – хомо, нашего любимого, сапиенса. – Вот и вся разница, зачем старались Вильям Шекспир и Александр Пушкин, за Человека вели битву великую, за его вечное существование. Как:

– Иисус Христос.

Как и сказал Пастернак в роли Высоцкого, или наоборот:

– Гул затих – Я – вышел на подмостки.

Поэтому нет никаких мистификаций ни у Шекспира, ни у Пушкина, а просто утверждается и утверждается:

– Человек – непременный участник соревнований жизни.

Поэтому получается всё наоборот не Пушкин не признает закон и хочет буйной стихии, а Эм-Культ не признает закон и, следовательно, он и есть эта стихия, а не поэт, не театр. А так получается именно по Ле:

– Гегель неправ, но надо только поставить его на голову – тогда уже, да, будет всё в порядке.

И сейчас в этой передаче Мифы и Репутации именно и делается эта попытка:

– Еще раз поставить все фишки нормально: на голову. – И хорошо хоть, что не через х.

И, как говорится, неужели до сих незаметно, там, где до сих пор пытаются наводить порядок, не стихию укрощают, а именно начинается:

– Стихийное бедствие, ась? – И, как правило:

– То в Африке, то в России.

Как сказал Гете:

– Суха теория, мой друг, а древо жизни тем не менее:

– Пышно зеленеет, – но не добавил, видимо, решил и так догадаюцца:

– Только благодаря тому, что Человек – это не только: дальше Пушкин:

– Сие благородное животное, – но лошадь, даже осел, на котором Иисус Христос въехал в Иерусалим, чтобы навсегда завоевать его.

27.01.18

Собственно, какой аргумент выдвигается против того, что:

– Текст – это Театр, – всегда театр! – Только один, в природе несуществующий, но соответствующий идеологии 17-го года, а именно:

– Текст существует объективно и независимо от человека. – Так-то бы, да, но только именно:

– Как бы, – которое само-то ни хрена не имеет право на существование!

Никто никогда не сможет доказать, что Текст существует объективно и независимо от хомо сапиенса. Это всегда ДВОЙКА:

– Текст и Читатель.

По сути дела, материализм переплюнул идеализм Канта в лице его критики Ле, в сторону:

– Еще большего идеализма! – Предположив, что книги, как звуки рожка Рудольфа Эриха Распэ в Бароне Мюнхгаузене живут даже на морозе, а потом в Избе Читальне опять оттаивают.

Примерно, как:

– Вот вас не пускают в эту библиотеку им. Ле даже с высшим, как минимум образованием, а чтобы было предписание этого дела их чтения от самого Наркомата!

Получается, Наркомат присвоил себе право чтения любой книги и – мало того – сохранение этого знания:

– Враз и завсегда, – априори. – Что, в общем-то, значит именно то, что и реально происходит:

– Никто ничего не читает, так как считается, что УЖЕ прочел!

В лице этого Нарко-мат-а.

Получается, что Читателя здесь потому нет даже в теории, что он не успевает родиться – ему сразу, где-то – возможно, правда, не сразу уже в роддоме вкалывают сразу все содержание всей классической и остальной литературы в виде пресловутого уточнения материализма и его эмпириокритицизма:

– Физкультура – это не просто так, кот наплакал, – а:

– Самое настоящее письмо на деревню дедушке:

– Милый дедушка! Напиши, в конце концов, на клубе – хоть ночью сходи тайком – что Физкультура сама по себе существует в данной нам на веки вечные прививке, что это занятие настолько чинное и благородное, что его делают с 17-го года заодно с прививкой от коклюша, в виде именно этой расшифровки:

– Можно чинно и благородно больше ничего и не читать. – Ибо:

– И так очень культурно, – только послушайте:

– Фи-зи-че-с-ка-я Культ-Ура!

Но такое вездесущее знание мира, что:

– Всё и так известно, поэтому можно ничего не читать, именно потому, что принято решение:

– Да, мир замерз навеки, что может и не оттаивать, как звуки на морозе господина – я думал Рабле, но это был Распэ – так как раз было:

– Зачем еще проверять. – Но!

Они потому только и оттаивают, что Дубровский остался жив!

Как и Сильвио. Как и армейский прапорщик Владимир. Как Германн в Пиковой Даме, а не наоборот, сошел с ума, т.к. ему не разрешили довести до сведения всех крепостных свою расшифровку Этой Обоюдоострой Дамы.

Или, как говорил, иногда, Пушкин, просто лошадь:

– Звуки эти нашел Человек. – И его тепло их согрело.

Можно предположить, что и Адам, и Ева сюда – до Земли – в живых не долетели, а так как Чацкий со своей дурой Софьей были разлучены еще в полете Молчалиным, и замерзли – авось и на самом подлете к ее поверхности – и вот какая-то пара Обезьян их нашла и согрела вплоть до разумного состояния.

Так сказать, поймали-таки искру Божью в свои, еще не натруженные тяжким трудом вдыхания во всё жизни, волосатые лапки, и – как сказано:

– Протрубили трубачи тревогу. – Собрались в дальнюю дорогу Сократы, Архимеды и остальные Леонардо да Винчи напополам вот со вчерашним Владимиром Высоцким, которого – вчера же – причислили к сонму – нет, пока еще не святых, а просто:

– Таких же гениев, как Моцарт и Пушкин.

Сальери? Нет, пока не трогали. В отрицательном смысле, Сальери – это и есть звуки, но не те, которые нес Чацкий на долгожданную встречу к своей Алигьери в лице Софьи, а звуки Молчалина, которые он придумал здесь, на Земле, никогда не видя в глаза Книги Бога, где эти звуки были живыми, но вот – авось немного – подзамерзли в пути.

Поэтому.

Поэтому, утверждение, что Книги можно и не читать – заведомо ложное, как сладкие да гладкие речи Молчалина, вдуваемые – чем только – в уши Софье, ибо:

– Содержание любой книги, да, известно, но только, как:

– Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, – ибо это действительно правильно по той простой причине, что уже и:

– Живет, – к счастью, еще не до конца понимая это.

Следовательно:

– ЧИТАТЕЛЬ – это настолько необходимая Часть Мира, – что и является:

– Второй Скрижалью Завета Бога, – которую принес Моисей с горы Синай.

Без Него – нет Книги Жизни.

Все звуки будут мертвы, как звуки Сальери. Но потому и смерть Моцарта неокончательна, что звуки, им созданные, можно:

– Разморозить. – И волшебник этот, который их найдет и осуществит Завет:

– Чи-та-те-ль-ь.

Почему Шекспир и Пушкин и поставили именно его, Читателя – или Зрителя в Театре – главным героем своих произведений. Без него, без читателя и зрителя:

– Нельзя смотреть эту пьесу, Два Веронца, или читать Дубровского. – Это очевидно, но здесь именно Очевидное Материализм и Эмпириокритицизм сделал:

– Невероятным.

И всего, что надо было сделать – это убрать из Завета Бога Вторую Скрижаль, унизив Её до человеческой грубости Молчалина и Сальери, который, скорее всего, понимал, что убить совсем Моцарта он не сможет, но – как за него продолжил Ле:

– Заморозить минимум на 70 лет – если считать по Нострадамусу:

– Постараемся.

Но, видимо, Молчалин и Сальери в своей каменности? не так прост – что и сказано в Библии:

– Еще один раз оживет на небольшое время.

Еще раз, следовательно, рассматривая Пушкина и Шекспира надо всегда иметь в виду:

– Содержание их произведений разложено на ДВЕ части, а не находится только в одном Тексте – часть информации в Читателе, в Зрителе театра заложена априори.

Именно Читатель расшифровывает, показавшиеся недоступными Виссариону Белинскому Повести Покойного Ивана Петровича Белкина, – недоступными, имеется в виду, как имеющие хоть какой-то интересный смысл.

Именно Читатель Правит все Ошибки Вильяма Шекспира в Двух Веронцах, он, Зритель пьесы в театре именно себя видит в роли того дуба зеленого – или что у них еще там в Англии и Италии – который играет роль Итальянского леса, неочевидного в Англии.

Читатель, следовательно, это и есть Тот Черный Человек, которого боялся Моцарт и который Чернил в глазах народа Царя и Пушкина в Воображаемом Разговоре Пушкина с Александром 1.

Первый смысл здесь в том, что ЧЕРНИТЬ здесь означает:

– Делать неотличимым, – Царя от Пушкина, Моцарта от Сальери во время их перехода один в другого.

Второй смысл – почему Моцарт его испугался, этого черного человека – Читателя, Слушателя – что понял или почувствовал:

– Если его знания, его произведение уходят к Черному Человеку, заказавшему ему реквием – то это Предвидение, что сам он:

– Умирает. – Умирает, как тот замерзший Звук в книге про Мюнхгаузена, который потом сможет пройти по Шекспиру – Тоннелю, соединяющего Две Скрижали Завета – и вновь ожить в тепле Человеческих Струн. – И:

– И именно этим отличался Аполлон от Марсия, что мог умирать во время игры, передавая свою музыку по тоннелю Двух Скрижалей Завета – впрочем, тогда еще не существовавших – но!

Но время в этом случае, как раз не имеет значения, ибо есть только Жизнь.

Две Скрижали и придуманы Богом, и даны Человеку именно для того, чтобы он мог дважды войти в одну и ту же реку, чтобы Иисус Христос во время Воскресения мог вернуться назад, к Адаму и спасти его от греха, повергшего всё человечество в рабство.

Сложность для логических работников, литературоведов того, что делали Шекспир и Пушкин, и как точно также написано Евангелие в том, что кроме очевидной логики деления мира на две части, Сцену и Зрительный Зал, существует и НЕВИДИМОЕ точно такое же деление, оно проходит не только между Человеком и Книгой – что еще можно заметить, если не считать человека только артефактом этого грешного мира, но деление:

– Внутри самого человека, когда текст, идущий в одном направлении – говорит, например, Царь, что значит, Он сейчас находится на Сцене – переходит к Я, к Поэту, к Пушкину, который только что был в ЗЗ – Зрительном Зале, – и Человек Думающий – каким себя считает каждый литературовед почти – решает однозначно, как решил и С. М. Бонди:

– Это говорит не Пушкин, а Царь! – хотя видит явное противоречие по тексту.

И вместо того, чтобы передать слово Поэту, Я – в Воображаемом Разговоре с Александром 1 – оставляет слово за Царем, и при этом! меняя смысл текста на противоположный – убирается или наоборот добавляется частица НЕ, не так как было у Пушкина, а:

– Всё наоборот.

Получается непонятно зачем написано – или дано человеку сверху Евангелие, что его конструкция абсолютно и совершенно недоступна большинству людей, которые сами по себе люди честные, такие, как Бонди и Аникст. По крайней мере, не похоже, что их запугал академик Лысенко, пообещав на всякий случай послать пасти кур на его полях, чтобы их меньше воровали крестьяне, работающие надсмотрщиками над этими курами, которые должны были чинно и благородно кушать колорадских жуков на картофельных полях по одной лишь причине:

– Только бы не плодить здесь генетиков!

Собственно, Бог предположил – авось и знал точно – что Человек не только теперь должен знать, что мир – это не Литой Телец, а имеет деление на Две Части, на Две Скрижали Завета, но деление это не такое, что можно увидеть, как человек не может увидеть:

– Театр в самом себе, – в себе проходит это деление Позитрона по плоскости симметрии, как честно сообщил Л. Д. Ландау.

Вот это деление Предложения на две части в себе человек не замечает, но автоматически чувствует, – как об этом и расписано Пушкиным в декларации его – Хомо Сапиенса – прав под названием:

– Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана.

Человек может даже заметить эту игру ума в себе, но принять, увы, за:

– Фефект речи, – ибо:

– Ну, так же не бывает!

Как и было, кода я первый раз прочитал подробную статью Бонди про Воображаемый Разговор с Александром 1 – сразу понял, что Пушкин прав, а профессор, несмотря на его честный и подробный разбор всех деталей – ошибся, – но!

– Почему? – непонятно.

Тем не менее, не только я – многие до меня – это чувствовали, что Пушкин прав. Более того, власть настолько понимала важность этого противостояния – можно сказать между Пушкиным и Царем – что в 1948 году приняла официальное решение:

– Как правильно читать Текст Пушкина Воображаемый Разговор с Александром 1 – по Бонди.

Вывод:

– Кто-то, действительно, живет в Кремле, кто ВСЁ:

– З-н-а-е-т-т-т.

И докатились до того, что исправили ПОДЛИННИК во всех изданиях сочинений Пушкина после 1948 года.

Не так уж удивительно это, ибо более удивительно то, что англичане придумали разные способы, чтобы не дать править Шекспира, применяли разные секретные, зашифрованные издания и т. д. Правда, Шекспира была для них настолько велика, что:

– И знать ее никому не надо, кроме посвященных! – А ведь это и только всего лишь:

– Правда Евангелия. – Которое для кого, собственно, написано, разве не для всех. – Не знаю, что здесь надо поставить: знак вопроса или знак восклицания.

Происходит педалирование содержания и скрытие формы, а, значит, исчезает и главное:

– Связь между ними.

Можно сказать, на всех парах спешит бронепоезд.

– Куда, дорохгие мои?! – кричат и машут платочками зрители с обочины, провожающие его в дальние дали.

И, о, ужас:

– Они мчатся на – не на встречу – а на:

– Битву с богом!

Как говорится:

– Все против, но их уже записали:

– За.

Вот, скорее всего, такие именно Метаморфозы увидел не только Овидий, но и Данте с Вергилием в Аду:

– Все были против, а оказались:

– За!

– Дак, нас записали без ведома, батюшка!

– По барабану, как сказал Микеланджело в Сикстинской Капелле.

Вот также ужаснулись и жители Села Горюхина, что повисли их носы до самой Земли:

– Мы, что, разве за него были, за Мистера Икс – Хера?!

Напряжение таково, что вчера не решился дослушать эту передачу Ивана Толстого и Бориса Парамонова до конца, как будто идет трансляция о Конце Света, и неизвестно удастся ли найти вовремя ключ противостояния. Точнее, ключ-то давно найден, но при привете реципиент не откликается, как будто и не человек вовсе уже стоит с другой стороны приемника, а его инопланетная:

– Подмена.

Но, как и сказано:

– Я звал тебя и рад, что вижу!

Всё дело в том, что неясно до конца:

– То ли товарищ притворяется, и, значит, Человек в нем уже подменен на Другого, или всё-таки:

– Товарищ не понимает? – Нужно сделать выбор, как решил и Гамлет:

– Быть, или пока еще подождать можно?

Вот просмотрел три варианта фильма по книге Бориса Пастернака Доктор Живаго, помню и 4-й, но не нашел его в интернете почему-то. Признания во зле хватает во всех, но фильм Дэвида Лина с Омаром Шарифом отличается тем, что в нем зло настолько превышает человеческие возможности, что Человек, как Высоцкий в роли Каменного Гостя, только повторяет правду-матку:

– Я звал тебя, и рад, что вижу. – Как будто и Каменный Гость пострадает после встречи с ним. – А точнее, хотя Человеку и страшно, но после этой встречи пострадает именно Каменный Гость:

– Окаменение человека окажется сильнее, – вплоть до Воскресения.

Тем не менее, стена непонимания так крепка, что только Иисус Христос и Апостолы смогли пробить в ней дыры, ведущие к Богу. И вот теперь человек идет, у него отрыты вежды, а ему, хватая за край одежды:

Следовательно:

– Ничего и не было! – Не было Воскресения, человек так и остался на обочине, и нет ему места в Книге Жизни.

И вообще, это сказка тупой бессмысленной толпы, что Человек хоть когда-нибудь может пробиться на аудиенцию к Богу. И:

– Стихи-Я продолжает править бал, как истина. – А:

– Закон придуман только для осуществления рабства. – Ибо:

– Победа-то уже была за нами!

И никто не собирается оживить эту победу даже конями на Большом Сиэтэ, – ибо:

– Они и предназначены как раз для обратного, чтобы закрыть дыры, пробитые Иисусом Христом и Апостолами, – если не заделать, то хотя бы так замаскировать от человека, чтобы он даже забыл навсегда об их когда-то реальном существовании.

А двух других фильма с Меньшиковым Александра Прошкина 2005 года, где Меньшиков умирает в трамвае, а в другом 2002-го с Кирой Найтли режиссера Джакомо Кампиотти, где доктор Живаго – Ганс Мэтисон – падает на карачки в ресторане, и тоже умирает, а ее, Лару – в отличии от первого варианта, помещают, как проникновенно сказано в конце:

– В один общий или женский лагерь из их неисчислимого количества на Севере Диком.

Особенно поразило вот это:

– Неисчислимое количество лагерей, – а не один, два, три, – ибо:

– Скрыть от мировой общественности можно много чего, – но:

– Не бесчисленное же множество. – Без знака вопроса, ибо, – а вот ми:

– Не знали-и.

А вот сейчас Иван Толстой и Борис Парамонов и наматывают этот кабель связи с Богом на свою бобину очень сомнительного мировоззрения, доказывая:

– Ничего не было – это только Стихи-Я.

Они падали, падали с краешков стульев, а нам опять двадцать пять:

– Тижало, конечно, но не до такой же степени страшно, чтобы приравнивать человека, как в фильме Дэвида Лина на конечной гидроэлектростанции, – к:

– Деталям иво машин, вплоть до самой воды, направляющейся вниз, как из водопада Ниагара, да? – так естественно.

А теперь конкретно, есть ли там, в конце Передачи что-нибудь еще обоюдоостро обольстительное, кроме стихии, напрашивающейся и нарывающейся на неприятности по своей собственной неразборчивости, на чем лучше сегодня драться:

– На пистолетах, или надо было лучше А. С. Пушкину выбрать шпагу. – Ибо ее звон, как звон бокалов:

– Еще с самого детства ласкал нам слух борьбой Трех Мушкетеров против всего остального, зазнавшегося в своих неприятностях мироздания.

Идет боевик про немецкую подводную лодку, которую захватили англичане или американцы вместе с Энигмой по специальному заданию, называется:

– Ю-571 – Франция – США, 2000 г. – Готовятся запустить последнюю торпеду по немецкому миноносцу, бомбящему их на 25-ти метровой глубине глубинными бомбами. Сейчас глубина уже 200 метров.

Смысл? В том же, что сейчас я готовлюсь морально к последнему – авось – бою с концом передачи по РС под названием:

– Пушкин.

Пуск записи.

Борис Парамонов:

– Поэт не волен в своем творчестве.

Но! Да, поэт, может и не волен в своем творчестве, но он принимает Стихию не для того, чтобы слиться с ней, а именно:

– Как союз Моцарта и Сальери, – побеждающая поэта стихия Сальери превращается в бессмертный Реквием Моцарта.

Иван Толстой:

– Поэт приемлет власть Стихии со страстной благодарностью, даже с благоговением, чтобы – этеньшен:

– Её славить! – Но это Славить, такое же, как сейчас американские матросы, опустившиеся на 200 метров вместе с захваченной Энигмой хвалят самих немцев не только за то, что проиграли им Энигму, позволившую на два раньше выиграть Вторую Мировую Войну, но и, как сказал один из них, когда лодка трещала всеми своими швами, но даже на этих 200-х метрах не пропускала воду:

– Да, немцы умеют строить подлодки!

Теперь пошел текст про откуда-то взявшуюся Степь вместо:

– Подъемлет лист и пыль несет, про тоже несуществующего в конечном тексте:

– Угрюмого орла, – ибо написано черным по белому:

– Тяжел и страшен. – Но это, так сказать:

– Обидно мне, досадно – ну, хрен с ним. – Хотя тут же идет:

– Петь гнилой, – как будто специально подбирается не:

– Совсем то, – ибо есть:

– На чахлый пень.

Иван Толстой:

– Гордится стихией может только тот, кто ощущает в себе беззаконность стихийной воли. Морали пусть следует толпа.

Здесь вообще наводится тень на плетень, ибо толпа и не следует никогда морали. Даже если ей предлагают эту мораль в виде Долбицы:

– Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме! – Хотя предложено хитро, чтобы можно было гордиться:

– Победа за нами, – но будет только в Будущем, которого, в принципе, никогда вообще не бывает. – По крайней мере, в уроках Чистописания.

Вот честно, знал, что что-то будет хоть Прохиндиаду пиши! С такими мыслями Иван Толстой и Борис Парамонов никогда не смогут попасть в тот немецкий миноносец, который шел сейчас в фильме Ю-571 на всплывшую в последний раз подводную лодку с американскими лазутчиками за Энигмой.

И вот резюме, которое делают авторы передачи почти хором и как на заказ – для кого только:

– Человек не в силах совладать со стихией, действующей в нем, – следует добавить, как разбойник на большой дороге.

Это явная ошибка, ибо вот в этом кино немцы, скорее всего, и хотели разобрать на части весь мир, предполагая его безрукую ничтожность по сравнению с их Аненербе, ну, будут ложиться живыми под танки, ну пойдут с палками и скалками в атаку – не пойдут, так погонят – бесполезно, пред их стихией Наследия Предков – эта хренопасия никак не устроит, – но!

Нашелся и на Стихию Алан Тьюринг – и привет:

– Даже организованная немцами стихия рухнула.

Утверждается, что по Пушкину, человек должен отрицать эволюцию и нравственное совершенствование, ну, если он такой гений, что решился впустить в себя стихию. – А!

А к каком нравственному совершенствованию призывал Иисус Христос? Разве к этому, нужно следовать прогрессу, как-то:

– А давайте-ка, друзья мои хорошие, сдадим всех своих коров и лошадей в колхоз на благо равенства очень любящего себя общества, – и, некоторые у Шолохова, действительно, переживали, что все хотят съесть Кука, и что главное:

– Именно его собственного, – в виде пары быкофф. – Оказалось теперь опять и снова, что это была, да, мораль, но, к сожалению, опять:

– Липовая.

О каком нравственном совершенствовании говорил Иисус Христос? А за ним и Апостол Павел, – а именно, чтобы быть моральными и не грешить надо быть, почитать, точнее, себя:

– М-ё-р-т-в-ы-м-и. – И, вообще, говорится в Евангелии, всё, чего бы человек ни захотел достичь морального, будет иметь смысл только, если это дело высокой морали будет делаться:

– Вместе с Богом! – Иначе будет то, к чему и призывают сейчас – пусть не часто – в России:

– Наша мораль ничем не отличалась – в 17-м годе – от христианской, – но вот только без бога, ибо все церкви нарочно разрушили.

Вывод:

– Та мораль, о которой толкуют сейчас И. Толстой и Б. Парамонов – это или чистая умозрительная ошибка, или липа, и хорошо, если не заведомо продуманная.

Нелепо быть против враждебности к культуре, ибо:

– А кто сейчас за Культ-Ура в России? – И, как сказал в свою бытность живым Савелий Крамаров:

– Тишина, – только покойники с косами стоять уже рядом с нашими Ман-Гейзерами.

Или Жданов был за нее, когда запретил Зощенко даже:

– Просто смеяться.

О какой культуре речь? Может только о культуре речи? Так и ее нет, кого ни спросишь, у всех указ говорить только одно и тоже:

– Да, То Есть, Как Бы – это всё, больше ничего не бывает. Как правило.

Если говорить про культуру Михаила Булгакова или Пастернака, то это очевидное исключение из правил, про Булгакова одна культурная женщина – продавщица из книжного магазина – сказала, когда к ним в магазин его первый раз привели и она прочитала Мастера и Маргариту:

– Такая мура, что даже любопытному – непостижимо, как это можно читать.

Мир может и расколот на царство стихии и царство разума, – но! Что очень важно, как и распространил Гомер своей Илиадой и Одиссеей:

– Исправить его может только Искусство и Наука делать Троянских Коней, запускающих свои лапы из Настоящего в Будущее и из Прошлого в еще большее Прошлое. – Что значит:

– Картина Мира складывается – как это и объясняется в Евангелии – из возврата в Прошлое – вплоть до Адама – и исправление его ошибки – греха.

А вот просто так:

– Напишем сзади всех тетрадей Кодекс Строителя Коммунизма – и хрен с ним:

– Будем счастливы – никогда не получится.

О чем и написал стихийно Пушкин.

Также говорится, что стихию человек не может вызвать, – но!

Но вот это, похоже, уже двойная ошибка, ибо и в России в 17-м году ее вызвали, и немцы, начав Вторую Мировую – тоже. Одна стихия уже давно проиграла, а другая, правда, ждет своего:

– Конца Света.

Борис Парамонов:

– Человек бессилен против стихии в нем. – Б. П., видимо забыл тот вид поэта, про который Пушкин рассказал в Путешествии в Арзрум:

– Орет сильно, да, можно сказать даже:

– Воет, – но заметьте: