Усталую, оглушенную последними событиями Неверфелл проводили в небольшую прелестную комнату в городском доме Чилдерсинов и сказали, что теперь она принадлежит ей. Неверфелл там очень понравилось, но следующие восемь часов она тщетно пыталась уснуть на маленькой кровати с балдахином и мягким золотым покрывалом. Рука так и тянулась погладить невесомый полог, однако Неверфелл привыкла спать в грубом гамаке и никак не могла устроиться на жестком матрасе. В комнате пахло не дремлющими сырами, а сухими фиалками, и тишину наполняли незнакомые шорохи. К тому же за день в голову Неверфелл набилось столько мыслей и картин, что теперь мозговые шестеренки отказывались угомониться. И наконец, ей чрезвычайно мешали часы в форме петуха, которые стояли на туалетном столике. На циферблате было только двенадцать чисел, часы тикали непривычно громко, но хуже всего было то, что они не били. Напрасно Неверфелл ждала, что они нарушат обет молчания: час проходил за часом, а в комнате раздавалось лишь размеренное тиканье. Наконец Неверфелл не выдержала, подсела к часам и сделала то, что делала всегда, когда выбивалась из ритма времени и пыталась успокоить разгоряченный разум.
Должно быть, в какой-то момент она сама не заметила, как уснула, уткнувшись лицом в кучу деталей, поскольку резкий стук застал ее сидящей за столом. Неверфелл заморгала и, пошатываясь, побрела к двери. На пороге стояла Зуэль в белом платье.
– Ты еще не оделась! – ахнула она. – Разве будильник не разбудил тебя час назад?
Зуэль посмотрела за спину Неверфелл и сверкнула глазами, увидев наполовину разобранные часы, кучку шестерней на кружевной салфетке и остроклювую голову чуть в стороне.
– Неверфелл! Это ты разобрала часы?
– Я чинила их! – заикаясь, ответила Неверфелл. – Хотела сделать так, чтобы они били. Мне сказали, что все в этой комнате мое, и я решила, что никто не станет возражать, если я…
– Но это не значит, что тебе разрешили ломать вещи. Ты можешь пользоваться ими, но нельзя творить все, что тебе вздумается. – Зуэль глубоко вздохнула и пригладила волосы рукой. – Ладно. Скорее одевайся, не то мы опоздаем к завтраку.
Торопливо натянув платье, Неверфелл присоединилась к Зуэль в коридоре и с удивлением обнаружила, что остальные Чилдерсины тоже уже проснулись.
– Почему все встают одновременно? – шепотом спросила она. – Неужели вы спите не по очереди, чтобы кто-то обязательно бодрствовал?
Такой порядок вещей казался ей очень странным и непродуманным. Зуэль покачала головой.
– Мы всегда завтракаем вместе в Утренней гостиной, – ответила она. – Дядя Максим верит в семейные узы и настаивает на том, чтобы хотя бы раз в день мы собирались за одним столом. Должно быть, так заведено в надземном мире, и он хочет, чтобы мы следовали его примеру. Дядя Максим очень интересуется надземным миром. Он даже заставляет нас жить по его времени.
Зуэль махнула рукой на стену, и Неверфелл заметила, что они прошли мимо еще одних часов с таким же непривычно голым циферблатом.
– Но ведь… тогда… получается, что время на ваших часах отличается от остального времени в Каверне, – пробормотала Неверфелл. Будущая жизнь в доме Чилдерсинов вдруг представилась ей очень запутанной.
– Так и есть, – кивнула Зуэль. – Но мало кто отваживается перечить дяде Максиму, так что он почти всегда и во всем оказывается прав. Мы стали жить по надземному времени, когда мне было семь, и знаешь что? Никто в нашей семье с тех пор не выбился из ритма.
Неверфелл подумала, что, возможно, поэтому Чилдерсины пышут здоровьем и полны жизни. В Каверне легко было заметить тех, кто постоянно выбивается из ритма. Этих людей отличал лишний вес, мыльно-бледный цвет кожи и общий болезненный вид. Чилдерсины, напротив, выделялись чистой кожей, ясным взглядом и удивительной бодростью.
Утренняя гостиная находилась за пределами дома. Выйдя через заднюю дверь, обширный клан Чилдерсинов в полном составе зашагал по туннелю, которым могли пользоваться только они. Виноделы, как на подбор высокие и прекрасно сложенные, целеустремленно двигались вперед, являя собой необычное и впечатляющее зрелище. Важные дамы с украшенными кисточками зонтиками, призванными защитить их от срывающихся с потолка капель, толкали перед собой отделанные шелком коляски с младенцами. Семенившие следом за Чилдерсинами слуги с дымящимися кофейниками и круассанами на серебряных подносах в сравнении с господами выглядели чахлыми и тусклыми.
– Дяде Максиму понравилась комната в другом квартале, – вполголоса объяснила Зуэль. – Он сказал, что там освежающая обстановка, и повелел обнести ее стеной и построить проход к нашему дому. Так всегда происходит. Дядя Максим находит что-то, что ему по душе, покупает, а мы приспосабливаемся.
– Со мной он так же поступил? – шепотом спросила Неверфелл. Зуэль сделала вид, что не услышала.
Утренняя гостиная оказалась красиво обставленной залой с большим столом из орехового дерева посередине. В нише, вертя головами во все стороны, пронзительно щебетали две заводные бронзовые птицы. Под потолком висела стеклянная сфера, заливавшая комнату удивительным бело-синим светом, который потряс Неверфелл до глубины души. Она привыкла к царившему в Каверне желтому и зеленоватому освещению и, едва переступив порог гостиной, почувствовала себя живой, как никогда прежде, словно умылась кристально чистой родниковой водой. Но Чилдерсины, даже не взглянув на сферу, принялись рассаживаться вокруг стола. Увидев всю семью в сборе, Неверфелл в который раз поразилась, насколько Чилдерсины выше, здоровее, ярче и элегантнее всех знакомых ей жителей Каверны. Рядом с ними она в кои-то веки не чувствовала себя переростком.
– А, Неверфелл, – приветственно кивнул ей дядя Максим. Неверфелл с облегчением обнаружила, что ей отвели место между ним и Зуэль. – Прошу внимания, это Неверфелл. Обращайтесь с ней аккуратно. В конце концов, я ее только что купил, и она обошлась мне недешево.
В доме Грандибля Неверфелл привыкла торопливо проглатывать еду в перерывах между бесконечными заданиями, которые поручал ей сыродел. За столом у Чилдерсинов она впервые узнала, что существуют определенные правила. Даже яйца подавали в специальных фарфоровых чашечках, и люди аккуратно стучали по ним ложками, вместо того чтобы попросту ободрать скорлупу. Неверфелл наблюдала за Чилдерсинами чуть ли не с благоговением, ломая хлеб на коленях и украдкой, будто воришка, таская кусочки в рот. Чилдерсины словно точно знали, когда смеяться, как смеяться и когда остановиться; каждую шутку или остроту они встречали взрывом идеально согласованного смеха, который утихал в один миг, и только Неверфелл никак не могла подстроиться. К счастью, никто на нее не пялился, лишь изредка она ловила на себе случайные улыбчивые взгляды.
– Зуэль, это твои родители? – шепотом спросила Неверфелл, едва заметно кивая на пару, сидевшую напротив ее светловолосой соседки.
– Нет, это мой дядя и его жена, – так же шепотом ответила Зуэль. – Моих родителей поглотила бутылка Сардонского, когда мне было два года.
Она сообщила об этом так беззаботно, что Неверфелл оставила соболезнования при себе из страха показаться глупой.
Чилдерсины тихо делились последними сплетнями, большинство которых касались недавних краж, совершенных печально известным Клептомансером. Его преступления отличались дерзостью, непостижимостью и, казалось, преследовали цель вызвать как можно больше раздражения и недовольства. В этот раз, к примеру, Клептомансер похитил большое водяное колесо, которое вращала подземная река. Позже колесо нашли в заброшенной каменоломне. Оно лежало на боку, накрытое огромной скатертью и заставленное семнадцатью приборами для ужина.
Неверфелл не могла сосредоточиться на мерном журчании разговора. Все ее мысли занимал голубой свет. Он нашептывал ей о диких пространствах, лежащих за слепым пятном в ее памяти. Неверфелл потянулась за чашкой, но ослепительная белизна фарфора заставила ее моргнуть, и на секунду перед ее мысленным взором возникла бескрайняя, сверкающая поверхность воды, словно усыпанная бриллиантами. Неверфелл почти видела ее. Она хотела ее увидеть.
Вода! Ей нужна вода. На столе – только руку протяни – стояла большая бутыль. И… точно! Чаша с фруктами. Неверфелл торопливо освободила ее от яблок и груш и наполнила водой. Нет, все равно не так. Но если она расплещет воду вокруг, чтобы поверхность стола засверкала…
– Неверфелл, что ты делаешь? – прошипела Зуэль, не размыкая губ.
Неверфелл медленно убрала пальцы от чаши. Все Чилдерсины смотрели на нее. У некоторых на одежде темнели влажные пятна.
– Я… – Неверфелл в смятении уставилась на свои мокрые пальцы. – Там была вода. Много воды. Она простиралась до самого края… И свет. Яркий свет. Голубой, как… – Она подняла глаза к стеклянной сфере под потолком. – Мне почему-то кажется, что я помню этот свет.
Неверфелл медленно опустилась на стул и мысленно от всего сердца поблагодарила Чилдерсинов за то, что те – пусть и не сразу – вернулись к прерванным разговорам. Но вскоре она поняла, что Максим Чилдерсин по-прежнему неотрывно смотрит на нее, позабыв о воткнутой в яйцо чайной ложке.
– Мне кажется, что я помню этот свет, – тихо повторил он и положил испачканную в голубом желтке ложку на стол. – Я не люблю несоответствия, Неверфелл. В прошлую нашу беседу ты сказала, что ничего не помнишь о первых годах своей жизни.
Неверфелл услышала в его голосе незнакомые интонации, и на нее словно повеяло холодом.
– Но я и в самом деле ничего не помню! – поспешно воскликнула она. – Только какие-то обрывки. Чувства. И даже не знаю, настоящие это воспоминания или я все выдумала. Так бывает, когда просыпаешься и не можешь вспомнить, что тебе снилось, но в голове что-то остается.
– Что именно?
Неверфелл пожала плечами.
– Что-то расплывчатое… Чувство, которое не описать словами. Я толком ничего не помню, но иногда просто знаю, что что-то не так. Например, вон те птицы. – Она бросила взгляд на бронзовых птиц, которые раскрывали клювы, выдавая звонкие трели. – Они неправильные. Поют, как музыкальные шкатулки. Настоящие птицы поют не так. И я просто это знаю.
– Интересно.
От пытливого взгляда главного Чилдерсина Неверфелл все больше становилось не по себе.
– И… есть еще кое-что. Не знаю, воспоминание это или нет.
Неверфелл, запинаясь, рассказала Чилдерсину о дивном лесе, полном тягучего света, который привиделся ей, когда она съела ломтик Стертона. Затем, замолчав, покусала губу и подняла глаза на винодела:
– Мастер Чилдерсин, я хотела спросить. Можно ли определить, что именно Вино заставило тебя о чем-то забыть? Есть какой-то способ это узнать?
– Да, Неверфелл. Есть отличительные признаки. – Максим Чилдерсин аккуратно сложил салфетку. – Но эта тема заслуживает отдельной беседы. После завтрака жду тебя в своем кабинете.
– Посмотри на эти картины, Неверфелл. – Максим Чилдерсин устроился в кресле, обитом дорогим дамастом, и, сложив худые руки на груди, внимательно поглядел на нее. – Расскажи, что чувствуешь, когда смотришь на них. Пробуждают ли они твои воспоминания?
Неверфелл медленно обошла комнату, стены которой были увешаны многочисленными картинами. Ее пальцы легко скользили по завиткам и изгибам позолоченных рам. На половине картин в мельчайших подробностях были изображены налитые соком кисти винограда. Разумеется, в Каверне Неверфелл не доводилось пробовать свежий виноград, но она часто видела его на рисунках, так что узнала без труда. Остальные картины были пейзажами. Над линией горизонта – то почти идеально ровной, то причудливо изломанной – пламенели десятки нарисованных небес. Кое-где Неверфелл заметила бледный, слегка лохматый шар солнца. Никогда еще она не видела разом столько надземных пейзажей.
– Что это за места? – спросила Неверфелл, глядя на ближайшую картину.
– Мои владения, – ответил Чилдерсин. – Надземные виноградники в Шато-Белламер, Вронкоти и десятке других стран.
– А это? – Неверфелл указала на картину, изображавшую нетронутые желтые холмы, укрытые густо-серой пеленой облаков.
– Поместье в Тадараке, – отозвался Чилдерсин. Покинув кресло, он встал рядом с Неверфелл. – Тебе знакомо это место?
– Нет, но у меня такое чувство, будто я знаю, что это. – Поколебавшись, Неверфелл ткнула пальцем в странные галочки на рисованном небе. Неуловимое знание причиняло ей боль. Неверфелл зябко поежилась и подняла глаза на Чилдерсина. – А вы знаете?
– Понятия не имею. – Чилдерсин улыбнулся; отразившаяся на лице Неверфелл озадаченность его позабавила. – Я никогда не видел неба и никогда не покидал Каверну. Почему, ты думаешь, я нанял лучших художников, чтобы они нарисовали мои виноградники?
Он махнул на изящно обрамленную картину, где с лозы свисали тяжелые гроздья золотисто-медового винограда. Казалось, протяни руку – и теплые ягоды сами лягут в ладонь, до того настоящими они выглядели. От поблескивавшей на листьях росы словно веяло прохладой.
– Я как будто могу забраться внутрь и съесть их, – подумала вслух Неверфелл.
– Пожалуйста, не надо, – рассмеялся Чилдерсин и вздохнул, не скрывая охватившей его тоски. – Там, наверху, виноделы бродят по своим виноградникам, проверяя упругость ягод, вдыхают запах зреющих на солнце плодов. А мне приходится иметь дело с рисунками, подробными отчетами, картами, образцами почвы, изюмом и отсылать назад тысячи детальных инструкций.
– Но вы же такой могущественный! Если хотите там побывать, разве вы не можете что-нибудь сделать?
– Никому не разрешено покидать Каверну. В особенности это касается мастеров. И на то есть причины. Если чужаки из надземного мира прознают, как мы создаем свои деликатесы, если выведают наши тайны, мы лишимся власти, и караваны верблюдов перестанут пересекать пустыню, чтобы привезти нам провизию. – Чилдерсин покачал головой и одарил Неверфелл короткой улыбкой, об истинном значении которой она могла только догадываться. – И даже если бы я мог оставить Каверну, я бы никогда этого не сделал. Слишком опасно. Придворные игры не прерываются ни на миг, и цена за пропущенный ход непомерно высока. Покинув Каверну, я вернусь к руинам: моя семья будет убита, в доме поселятся чужие люди, а винные погреба отойдут моим противникам. И что тогда? Я останусь ни с чем, и другие виноделы приберут к рукам мои виноградники и далекие замки. Для меня увидеть поместье в Тадараке значит потерять его… и все остальное.
– Но какой смысл владеть этими землями, если вы никогда их не увидите? – вырвалось у Неверфелл. Она моргнула, и на мгновение ей показалось, что черная галка в нарисованном небе задрожала, меняя очертания.
– Какой смысл смотреть на них, если они мне не принадлежат? – возразил в ответ Чилдерсин.
Неверфелл едва слышала его, завороженная образами недосягаемого мира.
– Мастер Чилдерсин, а вы можете вернуть мне память? Вино ведь может пробудить воспоминания?
– Не буду отрицать. Но правда ли ты этого хочешь? – Неверфелл открыла рот, чтобы сказать «да», но Чилдерсин предупреждающе вскинул руку. – Не торопись с ответом. Ведь опасность таит в себе не только Настоящее Вино, хотя оно способно убить неискушенных. Если твои ранние воспоминания действительно стерли, то кто-то пошел ради этого на большой риск – и немалые траты. Подобная роскошь доступна лишь придворным, а значит, здесь замешаны люди, облеченные властью. Сейчас ты не представляешь для них угрозы, поскольку ничего не помнишь. Но как только начнешь вспоминать, все изменится. Ты не способна скрывать свои мысли: даже когда молчишь, все написано у тебя на лице. И если ты вспомнишь, кто украл твои воспоминания, утаить это знание не сможешь.
– Но кто-то уже пытался убить меня! – Неверфелл сбивчиво рассказала о том, как едва не утонула, когда сидела в клетке. – Возможно, это было сделано по приказу человека, который стер мою память. От меня они уже хотят избавиться. Так, может, лучше мне узнать, кто это?
– Не обязательно. – Чилдерсин в задумчивости соединил кончики пальцев. – Тебе стоит поразмыслить над тем, что порой забвение – благо. Подозреваю, в твоем прошлом скрыто немало такого, о чем ты не захочешь узнать.
Неверфелл ничего не ответила. Горло сдавило. Внезапно она снова увидела, как Зуэль захлопывает складное зеркало.
– Ты дрожишь, – заметил Чилдерсин.
– Да. – Неверфелл обхватила себя руками, но это не помогло. – И не знаю почему.
– Я знаю. Сказать тебе, проблеск чего я заметил на твоем лице только что? Ярости. Точно такое выражение – буквально на долю секунды! – я видел у тебя сегодня утром, когда ты наполняла водой чашу для фруктов. Ты дрожишь, потому что тебя переполняет злость.
– Это не так! – воскликнула Неверфелл. – Я не злюсь! Я же не злюсь?
– Хм. Но кто-то точно злится. – Чилдерсин снова задумался. Его следующий вопрос застал Неверфелл врасплох. – Скажи, Неверфелл, ты когда-нибудь делала что-то, сама не зная зачем?
– Да я постоянно так делаю! Но это потому… что я слегка не в себе.
– Боюсь, мне придется с тобой не согласиться. Твои воспоминания, может быть, и заперты, но не уничтожены. И прежняя Неверфелл заточена где-то в глубине твоего сознания. Она все помнит – и время от времени подталкивает тебя в нужном ей направлении. Я уже видел подобное. И подозреваю, что эта Неверфелл сходит с ума от ярости. Возможно, она злится на что-то, что помнит только она. Или злится, что ее заперли. Не исключено, что она злится на тебя.
Неверфелл прижала руки к груди, проверяя, не толкнется ли под пальцами сердце той, другой Неверфелл. Сказанное Чилдерсином испугало ее. Она почувствовала себя яйцом, скорлупа которого могла треснуть в любой момент, выпуская скованную забвением сущность. Она прожила семь лет, ничего не зная о своем прошлом. Может, следует и дальше жить без этого знания?
– Нет! – вырвалось у Неверфелл. – Я так больше не могу! Я словно бегаю по кругу, и в голове у меня дырка, и мысли постоянно то выпадают оттуда, то залетают внутрь. Если не выясню, кто я, то так и останусь Неверфелл, которая слегка не в себе, которую никто не воспринимает всерьез. Моя жизнь будет лишена всякого смысла. Я должна узнать, мастер Чилдерсин. Я хочу узнать!
– Хорошо, – ответил Чилдерсин, разом став собранным и деловитым. – Я должен был предупредить тебя о возможных рисках, но мне самому крайне любопытно, что за секрет кто-то столь отчаянно пытается сохранить. Подожди меня здесь.
Он ушел, но вскоре вернулся с хрустальным кубком, на дне которого плескалась буквально пара капель Вина.
– Самое могущественное восстановительное Вино из моих погребов, – сказал Чилдерсин, вручая Неверфелл кубок. Она знала, что Вина способны подхлестнуть увядшие воспоминания, позволяя заново пережить забытые чувства. – Если уж оно не распечатает твою память, то ничто не сможет этого сделать. Так или иначе, мы узнаем, потеряны они для тебя или нет.
Густой, одновременно пугающий и завораживающий аромат коснулся носа Неверфелл. Ей на ум пришли истории о тех, кто сошел с ума, отведав слишком крепкого Вина, или забыл все, кроме дня своего рождения. Поборов охвативший ее страх, Неверфелл поднесла кубок к губам и осушила его.
В следующий миг ей показалось, будто она поднимается в воздух – или мир уплывает вниз. Комната исчезла вместе со стулом, на котором она сидела. Неверфелл зависла над пустотой, совсем как тогда, в клетке, но на сей раз пропасть под ней была полна света, а не тьмы. Из глубины поднялась стая мотыльков, они промчались мимо Неверфелл, едва не задевая ее бордовыми крыльями, но она ощутила лишь легкое дуновение ветра. Вкусы и ароматы засверкали рубиновыми и пурпурными искрами.
А затем Неверфелл швырнуло в темноту, и она почувствовала, как ее тянут в разные стороны. Кто-то большой и очень сильный обхватил Неверфелл за пояс и куда-то тащил, но она цеплялась за руку, что была в два раза больше ее. Она не может отпустить, они не заставят ее, она никогда не отпустит. И та рука держалась за нее так крепко, как могла. В этой руке был весь ее мир, все, что она любила. Но тени, которые желали их разлучить, были слишком большими, слишком сильными и слишком многочисленными. Пальцы Неверфелл выскользнули из такой родной руки, и раздался полный отчаяния крик, крик, который пронзил ее насквозь. Это была ее вина. Во всем виновата только она. Она не смогла удержаться. Пальцы подвели ее.
Всё померкло. Неверфелл снова парила в рубиновом свечении, которое пульсировало темными всполохами в такт ударам ее сердца. Громоподобный пурпурный голос обрушивал на нее вопрос за вопросом, и она силилась ответить, но едва различала, что говорит.
– Что еще? – Красная мгла отступала, и голос становился все больше похожим на человеческий. – Что еще ты помнишь?
Неверфелл открыла глаза. Она снова сидела на стуле, сжимая хрустальный кубок в трясущейся руке. Чилдерсин нависал над ней, всем своим видом выражая глубокую сосредоточенность. Что-то защекотало щеку Неверфелл; прикоснувшись к лицу, она поймала пальцем слезу.
– Ничего. Я больше ничего не помню. Только как меня уносят прочь от… кого-то. – Она разворошила свой разум, но запертые двери памяти продолжали безмолвно взирать на нее. – И больше ничего.
Какое-то время Чилдерсин внимательно вглядывался в ее лицо, затем медленно выдохнул.
– Вижу, – спокойно и доброжелательно произнес он. – Мне очень жаль, Неверфелл, но Вино, отнявшее твои воспоминания, было слишком сильным, чтобы мы могли обратить его эффект, не навредив тебе.
– Но… Я же видела что-то из своего прошлого! – Неверфелл была готова разрыдаться от разочарования, что, без сомнения, отразилось на ее лице. – Если мы попробуем еще раз…
– Мы можем предпринять еще сотню попыток, но это ни к чему не приведет, – печально ответил Чилдерсин. – А Вино разрушит твое здоровье задолго до этого. Полагаю, то воспоминание было особенно сильным и оставило глубокий отпечаток, так что тебе удалось ухватить его. Но чтобы вернуть твое прошлое целиком, нам придется прибегнуть к иным способам. Я ловлю тебя на слове, Неверфелл. Ты сказала, что хочешь узнать правду любой ценой. И потому я хочу предложить тебе очень рискованный план.
Завтра моя семья приглашена на пир к великому дворецкому. Тебя продали мне в качестве бесправной слуги, но по тем же самым документам я являюсь твоим опекуном. Если я сумею доказать, что ты почетный член моей семьи, то буду иметь полное право взять тебя с собой.
Неверфелл не знала, какое выражение проступило у нее на лице, но саму ее бросало то в жар, то в холод. Чилдерсин продолжал:
– Большинство подумают, что я привел тебя, желая похвастаться новым приобретением. Самые проницательные решат, что твой чуткий нос сыродела должен уберечь меня и членов моей семьи от воздействия Духов. И только нам двоим будет известна истинная причина твоего появления на приеме. Там будут присутствовать все, чье имя хоть что-то значит, так что ты получишь великолепную возможность посмотреть на этих людей и понять, пробуждает кто-нибудь из них твои воспоминания или нет. И даже если ты никого не узнаешь, есть вероятность, что кто-нибудь узнает тебя – и выдаст себя неосторожным словом или жестом.
Как ты думаешь, Неверфелл, у тебя хватит мужества на подобную авантюру? Ты еще не привыкла находиться в толпе, а двор наводил страх на людей куда более храбрых, чем я. Это опасное место. При дворе можно обзавестись смертельным врагом, всего лишь встретившись взглядом не с тем человеком – или выбрав для своего наряда оскорбительный оттенок пурпурного.
– Мне придется решать, какой вилкой есть, и пить из ледяных кубков с живыми рыбками?
Чилдерсин едва слышно рассмеялся:
– То есть ты согласна?
Неверфелл ответила, почти не задумываясь:
– Да. Да, я согласна.
– Отлично. Я не собирался так скоро представлять тебя ко двору, но будет преступным расточительством упускать подобную возможность. Только прошу, не забывай: этот план таит опасность не только для тебя. От твоего поведения зависит доброе имя и благополучие моей семьи. А семья для меня превыше всего.
Я приведу тебя на ужин к великому дворецкому, чтобы ты посмотрела на людей – и чтобы они посмотрели на тебя. Постарайся не сделать ничего… такого.
– Я постараюсь, мастер Чилдерсин.
– Браво, Неверфелл.
До дебюта Стакфолтера Стертона оставалось меньше одного дня. Что ж, судя по всему, они дебютируют вместе.