Дознание по делу о смерти Берта Чехова проводилось в понедельник днем. Официальное заключение: несчастный случай. Ведь он был мертвецки пьян, как сказала одна из свидетельниц, машинистка. Мертвецки пьян…
А когда ударился об асфальт, превратился просто в мертвеца.
Когда во вторник утром я появился в редакции, Люк Джон и Дерри обсуждали, идти или не идти на похороны, которые должны были состояться в среду.
– «Кроксли»… – сказал Дерри. – Где это?
– «Уотфорд», – объяснил я. – По столичной линии. Прямиком без пересадки до Феррингтон-стрит.
– Флит-стрит нужна своя станция метро, – мрачно заметил Дерри. – Чтоб не тащиться до этой дурацкой Феррингтон-стрит. Это же добрых три четверти мили отсюда.
– Если так, то мы быстро управимся, – начальственно резюмировал Люк Джон. – Считаю, мы все должны присутствовать.
Дерри украдкой взглянул на миниатюрную карту метро, вклеенную в записную книжку.
– «Кроксли»… Следующая после «Уотфорда». Что же это за место?
В Уотфорде у меня когда-то была девушка. Вторая. Я мотался по столичной линии, а Элизабет жила под впечатлением моей сверхзанятости в «Блейз». Грех и предательство – столь хорошо знакомые мне попутчики. От Уотфорда до Вирджиния-Уотерс, оттуда – еще куда-нибудь…
– Тай, – отрывисто окликнул меня Люк Джон.
– Да?
– Похороны в два тридцать. За час, я думаю, доберемся.
– Я пас, – ответил я. – Должен заняться статьей для «Тэлли». Дня два еще уйдет на интервью.
Он пожал плечами:
– Я полагал…
– Ну и до какой отметки глубины ты успел добраться? – спросил Дерри. Он сидел, закинув ноги на стол. По вторникам в воскресной газете работы не было.
– До семейства Ронси. До Тиддли Пома.
Дерри фыркнул:
– А-а, предполагаемый фаворит…
– Собираешься на него ставить? – с интересом спросил я.
– Не думаю. Он выиграл несколько скачек, но до настоящего класса ему далеко.
– А Берт здорово его разрекламировал. Прямо-таки драматический призыв к публике не упускать своего шанса, пока есть возможность. Писал он в прошлый четверг. Видно, сразу после того, как в календаре напечатали список. А в газете заметка появилась в пятницу. Ронси показывал мне вырезку. Сказал, что Берт звонил ему сильно пьяный.
Люк Джон вздохнул.
– То-то и оно, – решительным тоном заметил Дерри. – Нет смысла ставить на лошадь, раз ее так превозносит Берт.
– Почему?
– Все эти перспективные фавориты и победители Берта никогда не выходили на старт.
Люк Джон так напряг шею, что на ней, словно веревки, выступили крупные сухожилия, и крепко растер кадык.
– Э-э, безусловно, риск есть всегда…
– Ты что, серьезно? – спросил я Дерри.
– Конечно. Очень жаль твою статью в «Тэлли» и все такое прочее, – усмехнулся он, – но гарантирую: к моменту ее выхода в печать ты узнаешь, что Тиддли Пом не допущен к скачкам.
С растерянным видом он вертел в руках резинку, а Люк Джон молча перебирал какие-то бумаги на столе. По спине у меня поползли мурашки.
– Дерри, – наконец вымолвил я, – ты в этом уверен?
– О чем ты?
– Что Берт Чехов всегда рекламировал не выходящих на старт фаворитов.
Дерри пару раз щелкнул резинкой.
– Если уж быть окончательно точным – а именно этого ты, видимо, от меня и добиваешься, – то могу сообщить, что Берт рекламировал гораздо больший процент нестартеров, чем все остальные журналисты, вместе взятые. И придерживался этой тактики. Иначе говоря, занимался этим последовательно весь прошлый год. Он до небес превозносил какую-нибудь лошадь, всем советовал ставить на нее, а потом – бац! За день-другой до скачек ее вычеркивали из списков.
– Никогда не замечал! – отрубил Люк Джон.
Дерри пожал плечами:
– Таковы факты. Если хочешь знать, подобную ерунду устраивал еще Коннерсли из «Санди Хемисфер». У него была гадкая привычка хвалить лошадей, чья кличка начиналась на К, как и его фамилия. Мания величия, не иначе.
– Что ты нам голову морочишь? – сказал Люк Джон.
Дерри покачал головой:
– Не воображай, что я сижу здесь с закрытыми глазами. Я газеты читаю!
– Схожу-ка я, пожалуй, за своей машинкой, – неожиданно произнес я.
– А где она?
– В ремонте.
Машинка была готова. Я забрал ее и двинулся вниз по улице, к редакции Берта. В лифт и наверх, в его отдел. Через людный коридор к двери. Остановка у стола помощника спортивного редактора, завсегдатая скачек и знакомого по бару парня.
– Тай! Что привело тебя в стан врага?
– Берт Чехов.
Мы поболтали немного о том о сем. Помощник явно что-то скрывал. Это было заметно по его уклончивому взгляду и скованной жестикуляции. Смерть Берта, сказал он, потрясла, глубоко огорчила его. Он добавил, что всем сотрудникам будет страшно не хватать Берта, газете тоже будет не хватать его, что все они воспринимают эту смерть как огромную потерю. Он лгал. Я не стал его разоблачать.
– А можно взглянуть на газетные вырезки с его статьями? Я хотел бы перечитать некоторые из них.
Помощник редактора любезно заметил, что мне, пожалуй, нечему учиться у Берта, но разрешил. Он занялся своими делами, а я отправился в угол, к полке с архивами, покопался там и нашел три коричневые картонные папки с материалами Берта.
Затем я извлек машинку из футляра и сунул ее в дальний неприметный уголок. Три папки отправились в футляр, хотя мне пришлось здорово прижать крышку, чтобы она закрылась, и я тихо и незаметно покинул здание вместе с краденым добром.
Люк Джон и Дерри вытаращили глаза:
– Где ты раздобыл это, скажи на милость? И на кой шут они тебе сдались?
– Дерри, – сказал я, – давай теперь попробуем доказать, что Берт всегда указывал на лошадей, не стартовавших в крупных скачках.
– Он рехнулся, – недоверчиво пробормотал Люк Джон.
– К сожалению, нет. И если я прав, то «Блейз» стоит на пороге получения той самой скандальной информации, которой привык пробавляться. На пороге тиражного бума. И все благодаря спортивному разделу.
Заинтересованность Люка Джона сразу подскочила с нуля до десятки.
– Тогда не теряй времени, Дерри. Раз Тай говорит «скандал», значит скандал!
Дерри пристально взглянул на меня:
– Трюфели ищут по запаху, а, Тай? – Он спустил ноги со стола и безропотно принялся за дело, сверяя прогнозы Берта с реальным положением вещей. На столе росла куча каталогов, и список постепенно удлинялся.
– Ну хватит, – заявил он наконец. – Вот оно, все так и есть. В папках – материалы за последние три года. Первые полтора года доля разрекламированных участников и неучастников скачек была приблизительно равной, как и у нас всех, бедолаг. Потом вдруг он целиком переключается на лошадей, которых обязательно снимают перед самым стартом. И все, заметьте себе, были записаны на большие скачки, когда ставки поступают по почте. – Дерри был явно в недоумении. – Вряд ли это просто совпадение. Я чувствую это. Но не вижу, в чем смысл.
– Тай? – спросил Люк Джон.
Я пожал плечами:
– Явное жульничество.
– Только не Берт! – Сама интонация в его голосе, казалось, отвергала такую возможность.
– Пойду отнесу все эти папки на место, пока не хватились, – сказал я и принялся запихивать их в футляр.
– Тай! – Голос Люка Джона звучал раздраженно.
– Вернусь – поговорим.
В конторе Берта все было спокойно. Я возвратил папки и, забрав машинку, поблагодарил помощника редактора.
– Как, вы еще здесь? Я думал, вы уже ушли. – Он по-приятельски взмахнул рукой. – К вашим услугам в любое время…
– Ну ладно, – проворчал Люк Джон, когда я вернулся. – Все равно никогда не поверю, что Берт Чехов играл на руку мошенникам.
– Он продал свою душу, – прямо ответил я, – и меня предупреждал.
– Ерунда!
– Он продал свою колонку. Писал, что ему приказывали.
– Только не Берт! Он настоящий газетчик, старая школа.
Я внимательно посмотрел на Люка Джона. Острые глазки на худом хмуром лице глядели упрямо и вызывающе. Верность старому другу была непоколебима.
– Ну хорошо, – медленно произнес я. – Допустим, его вынудили силой… – Фраза помогла ослабить напряжение. Мортон никогда не станет заниматься скандальной историей, но доведет дело до конца, если приятель попал в жертвы.
– Умный, черт, – еле слышно пробормотал Дерри.
– Кто же его вынудил? – спросил Люк Джон.
– Не знаю. Пока не знаю. Может, удастся выяснить.
– И с какой целью?
– Ну, это уже проще. В системе предварительных ставок кто-то хотел играть наверняка. А задача Берта… Берта заставляли убеждать публику расставаться со своими денежками.
Оба они задумались. Я продолжал, пытаясь объяснить более подробно:
– Допустим, некий жулик прибирает к рукам букмекерские конторы. Сами знаете, как это бывает. – (Дерри усмехнулся.) – Допустим, некий жулик разработал ловкий способ получения нелегальных доходов, причем без всякого риска и затраты особых усилий. Используется этот способ только на крупных скачках, где действует система предварительных ставок. Ему нужны минимум недели три, чтобы набрать сумму, оправдывающую его затраты. Он выбирает подходящую лошадку и заставляет Берта расхваливать ее на полную катушку. Так или нет? Люди ставят на нее, а наш ловкач прибирает к рукам все до последнего цента! Он практически застрахован от потерь. Он знает, что их просто не может быть! Сам-то он не играет на эту лошадь… Он-то знает, что дня за четыре до соревнований, а то и меньше, лошадь выкидывают из списков. Очень славный способ.
Помолчав немного, Дерри спросил:
– Но как он узнает об этом?
– Это другой вопрос. Тоже придется выяснить.
– Все равно не верю, – скептически заметил Люк Джон. – Только на том основании, что Берт написал о нескольких не стартовавших…
Дерри указал на списки:
– Их слишком много было, этих лошадей. Слишком…
– Верно, – поддержал я его.
– Но нельзя же выстраивать целую теорию только на основе какой-то одной случайной обмолвки…
– Нет, конечно нет, – согласился я. – Должны быть доказательства. Безусловно, должны быть. Кстати, в ту пятницу, когда мы возвращались с ланча, Берт сам сказал мне. Он все хотел дать мне совет.
– Да, верно, – вспомнил Дерри. – Но так и не раскачался.
– Нет, сказал. Честное слово. И абсолютно серьезно. Он посоветовал мне не продавать душу, не продавать свою колонку.
– Быть не может! – воскликнул Люк Джон.
– Он сказал: «Сперва они покупают тебя, а потом шантажируют».
– Не может быть, – автоматически повторил Люк Джон.
– Он был ужасно пьян. Пьянее, чем всегда. Говорил, что это его последние слова. Потом вошел в лифт с бутылкой виски, двинулся через комнату, отхлебывая из горлышка, прямо к окну и выпал на улицу.
Люк Джон прижал веснушчатые пальцы к тонким губам и проговорил низким, сдавленным голосом:
– Нет… О боже!
Выйдя из «Блейз», я влез в фургон и отправился к скаковым конюшням в Беркшире – брать интервью у девушки, которая ухаживала за самым знаменитым фаворитом предстоящих скачек.
Чемпион по стипль-чезу по кличке Зигзаг завоевал огромную популярность и известность, однако в любой день на ослепительном небосводе его славы могли появиться тучки, так как первого января ему исполнялось одиннадцать лет. Я полагал, что именно в скачках на Золотой кубок великому старцу предстояло отвесить публике прощальный поклон, а потом его вытеснит плеяда новых, более молодых звезд.
Конюхом Зигзага была девушка, Сэнди Виллис, необыкновенно заботливая и преданная делу. Каждая фраза этого юного и простодушного существа была густо оснащена лихим жаргоном конюшен, которым она пользовалась безотчетно и который составлял трогательный контраст с присущим ей от природы невинным видом.
С гордостью собственника Сэнди демонстрировала мне Зигзага. Она помнила и рассказывала обо всех скачках, в которых он участвовал. Ходить за ним она начала с того самого дня, когда он голенастым и еще безвестным трехлеткой впервые переступил порог конюшен. Она представить себе не могла, что станет делать, когда его отстранят от соревнований. Скачки без Зигзага – это уже совсем не то.
Я предложил прокатиться до Ньюбери и выпить по чашечке чая в кафе или отеле.
– Нет, спасибо, нет времени, – сказала она, – вечерняя смена приступает только в четыре.
Привалившись к двери у стойла своего любимца, она рассказывала о своей жизни, сначала застенчиво, потом взахлеб.
Родители ее не ладили. Вечные скандалы дома… Поэтому она смылась, как только окончила школу. И рада была смыться, ведь папаша – жуть до чего скупой, а мать только и знала, что орать и гавкать на него. Да и ей, и двум младшим сестренкам тоже доставалось на орехи. В общем, дохлое там было дело, не светило ничего. А еще она надеялась, что Зигзаг будет выступать в Кемптоне на второй день Рождества – удачный предлог, чтобы не ехать домой на каникулы. Она любит свою работу, любит Зигзага. Скачки вообще потрясающая штука, и, нет, она не торопится замуж, парней кругом полно, стоит только захотеть, но, честно сказать, она не такая дура, чтобы променять Зигзага на прорву занудных домашних хлопот. Особенно если жизнь пойдет как у ма и па…
Хихикая, она согласилась сфотографироваться, но только вместе с Зигзагом. Сказала, что надеется получить номер «Тэлли» на память.
– Непременно, – обещал я, твердо решив включить стоимость всех дарственных экземпляров в статью дополнительных расходов.
Наконец я распрощался с ней и, проходя по двору, лицом к лицу столкнулся с тренером, которого всякий раз непременно встречал на скачках. Это был делового вида мужчина лет за пятьдесят, взирающий на мир трезво и без иллюзий.
– Зайдите, Тай, – сказал он. – Виделись с Сэнди Виллис?
– Да-да, спасибо. Она мне очень помогла.
– Один из лучших моих «парней»! – Жестом он пригласил меня присесть и из серебряного чайника налил чаю цвета дубовой коры. – Сахар?
Я отрицательно помотал головой.
– На ипподроме ее лошади буквально готовы выпрыгнуть из шкуры.
– Она нашла удачное приложение материнским чувствам, – согласился я и отпил глоток. От горечи танина язык съежился, точно обожженный листик. Нортон Фокс налил себе еще чашку и осушил ее в три приема.
– Надеюсь, если я распишу ее в «Тэлли», вы не подложите мне свинью и не снимете Зигзага со скачек в последнюю минуту?
– Не собираюсь.
– Двенадцать стоунов десять фунтов – предельный вес.
– Он выигрывал и когда весил на три фунта больше.
– Любопытно, кстати, что же случилось тогда с Кратким перед чемпионатом по скачкам с препятствиями?
Нортон раздраженно прищелкнул языком:
– Можете на меня положиться: Зигзаг не сойдет со старта в последнюю минуту. По крайней мере, беспричинно, как это вышло с Кратким.
– Он ведь был фаворитом, если мне не изменяет память? – Я-то точно знал, что был. Я тщательно выверил все детали по списку Дерри. – Что же все-таки произошло?
– Ну и разозлился же я тогда, прямо себя не помнил! – В его голосе живо звучала обида. – Тренировал эту лошадь до последней минуты. Сам выверял каждый шаг, каждый дюйм. Все было рассчитано на победу. И Краткий – в отличной форме. Был готов бежать не за страх, а за совесть! И что же? Мы заявили его за четыре дня, а потом вдруг его владелец – заметьте, собственный его владелец – взял да и позвонил Уэзербису дня через два и отменил заявку! Снял лошадь со скачек! Вот так… И главное, у него не хватило ума, а может, просто решимости сообщить об этом мне, тренеру. Я узнал, что Краткий вычеркнут из списков, ночью, накануне скачек. Я, конечно, ушам своим не поверил и позвонил Уэзербису, а тот и говорит, что старик Дэмбли сам снял свою лошадь со скачек. До сих пор не пойму почему. Я тогда страшно с ним поскандалил, а он все твердил одно: решил не пускать ее на скачки, да и все тут. Так и не сказал, по какой такой причине. И все наши планы и работа полетели к чертям. Я до того разозлился, что велел ему забрать всех своих лошадей. Ну, судите сами, можно ли работать с человеком, который откалывает такие номера? Нельзя!
– А кто работает с ним сейчас? – сочувственно спросил я.
– Только имейте в виду, Тай, все это не должно появиться в вашей паршивой газетенке.
– Никогда, – заверил я его. – Может, мне придется писать статью о владельцах, распродавших своих лошадей.
– Ну ладно… вот, у меня тут записано. – Он выписал адрес из журнала и протянул мне листок. – Только без эксцессов.
– Можете не беспокоиться. – Эксцессы были в основном по части Люка Джона и лишь изредка – по моей. Разница состояла только в том, что я старался не вмешивать в скандальные истории своих знакомых. Для Люка Джона этой дилеммы не существовало.
Я вошел в гостиную. Миссис Вудворд и Элизабет смотрели по телевизору программу новостей. Миссис Вудворд украдкой взглянула на часы и отвернулась, неловко маскируя разочарование: до шести оставалось еще полминуты. Сверхурочные ей платили за каждые лишние полчаса, и тут она несколько пережимала по части пунктуальности. Нельзя было опоздать и на пять минут: пять минут шестого – и оплата взималась как за полчаса переработки. Я знал, что скаредность – не главная причина. Она рано овдовела, и ее сын-подросток собирался стать врачом. Насколько я понимал, именно Тайрону предстояло оплачивать его счета в колледже.
Эта необъявленная война велась по всем правилам хорошего тона и без излишних объяснений. Просто каждое утро я сверял настенные и наручные часы с сигналами времени по Би-би-си и, если опаздывал, платил с улыбкой. Миссис Вудворд была настроена куда благосклоннее, если я являлся в десять минут седьмого, а не без десяти шесть, однако сама по утрам приходила ровно в девять тридцать и ни минутой позже. Вся эта возня с часами тщательно скрывалась от Элизабет.
Миссис Вудворд была крепкой худощавой женщиной со слабым ланкаширским акцентом и сильным характером. Темные седеющие волосы, темно-карие глаза и решительно очерченный подбородок. Безупречно внимательная и ласковая с Элизабет, она никогда не выходила из себя, разве что работая с пылесосом, который время от времени извергал мусор на пол, вместо того чтобы всасывать его.
У нас в доме она носила белый нейлоновый халат, что, как ей казалось, автоматически повышало ее статус в глазах визитеров. На эту слабость я смотрел снисходительно. Она сняла халат, повесила его на крючок, и я подал ей темно-синее пальто, с которым она не расставалась вот уже четвертый год.
– Доброй ночи, мистер Тайрон. Доброй ночи, милая, – попрощалась она, а я, как всегда, поблагодарил ее и сказал, что буду рад видеть утром.
– Удачный день? – спросила Элизабет, когда я поцеловал ее в лоб. Голос звучал устало. «Спирашелл» ритмично толкал грудную клетку вниз и вверх, и она могла говорить только на выдохе.
– Встречался с одной девицей, – ответил я и, улыбаясь, рассказал ей о Сэнди Виллис и Зигзаге. Ей нравилось расспрашивать меня о работе, однако ее любопытство быстро угасало, и после долгих лет совместной жизни я научился точно угадывать этот момент по едва заметному расслаблению глазной мышцы. Она редко жаловалась, так как боялась выглядеть в моих глазах ворчуньей и нытиком и больше всего страшилась оказаться мне в тягость. Я никак не мог убедить ее говорить прямо: «Хватит, я устала», хотя всякий раз она соглашалась с моими доводами.
– Пришлось повидаться с тремя людьми по поводу этой статейки в «Тэлли», – сказал я. – С владельцем, владельцем-тренером и девушкой-конюхом. Сяду писать сразу после ужина. А ты посмотришь телевизор, ладно?
– Конечно. – Она одарила меня очаровательной нежной улыбкой. Иногда я ловил ее на том, что улыбка эта носит вымученный, искусственный характер, но, как ни старался, не мог доказать, что меня не стоит обманывать, что я не отправлю ее в больницу, даже если наступит нервный срыв, что она вовсе не должна быть таким уж ангелом, что со мной она в безопасности, что она любима и действительно очень нужна мне.
– Хочешь выпить? – спросил я.
– С удовольствием.
Я разлил виски с малвернской водой и закрепил ее стаканчик в держателе, изогнутая соломинка для коктейля оказалась у самых ее губ. Так она могла пить самостоятельно и меньше проливать на простыни. Я с наслаждением глотнул бледного крепкого виски и опустился в глубокое кресло у ее постели, дневная беготня и суета отодвинулись куда-то, я чувствовал себя дома. Мерный мягкий стук насоса производил, как всегда, усыпляющее действие. Все наши гости по большей части засыпали под этот звук.
Мы посмотрели по телевизору какую-то сложную интеллектуальную игру в вопросы и ответы и почти на все ответили неправильно. Затем я отправился на кухню посмотреть, что там оставила на ужин миссис Вудворд. Камбала в сухарях, пакетик замороженных чипсов, один лимон. Печеные яблоки, дрочена. Чеддер, квадратные крекеры. Идеи миссис Вудворд относительно того, какой должна быть по-настоящему вкусная еда, основательно расходились с моими. Укротив бесплодные мечты о толстом бифштексе с кровью, я поджарил чипсы в растительном масле, а рыбу – в сливочном и, оставив мою порцию на медленном огне, пошел покормить Элизабет. Даже при новых приспособлениях с некоторыми блюдами существовали сложности: камбала крошилась, а рука быстро уставала, и дело кончалось обычно кормежкой с ложечки. Перемыв тарелки, я приготовил кофе, укрепил кружку Элизабет в держателе, а свою вместе с пишущей машинкой забрал в маленькую комнату, где могла бы быть детская, если б у нас были дети.
Статья для «Тэлли» продвигалась туго. Обещанный высокий гонорар, казалось, укорял меня за каждую нескладную фразу. Не колеблясь, отсекай лишнее, углубляй и сохраняй главное. Ронси, Сэнди Виллис, Хантерсоны… Гораздо проще разобрать их всех по косточкам. Это благоприятно отразится на распродаже журнала, но плохо – на моей совести; это нечестно по отношению к Хантерсонам, Ронси, Сэнди Виллис. Надо изложить все так, чтобы и жертва осталась довольна… Вот на что уходят силы и время.
Часа через два я поймал себя на том, что сижу, уставясь в потолок, и думаю только о Гейл. С мучительной ясностью я представлял каждое мгновение нашего свидания, отзвук страсти отдавался в каждой мышце и жилке. Бессмысленно притворяться, что все кончится одной этой встречей. Ненавидя себя за слабоволие, я старался представить, как это будет в следующее воскресенье. Гейл обнаженная, грациозное упругое тело. Гейл улыбается, а мои руки… Звонок резко зазвенел у меня над головой. Один звонок – не срочно. Я медленно поднялся, разбитый и пристыженный. Предаваться мечтам наяву, как Мэдж Ронси! Точь-в-точь… Только я, наверное, еще хуже.
Голос Элизабет звучал виновато.
– Прости, Тай, что отвлекаю тебя. У меня ужасно замерзли ноги.
Я вытащил из-под одеяла бутылку с водой, она совсем остыла. На ощупь ступни Элизабет казались теплыми, но это ничего не значит. Циркуляция крови была настолько замедлена, что лодыжки и ступни буквально ныли от холода, если их постоянно не согревать извне.
– Раньше не могла сказать? – проворчал я.
– Не хотела мешать.
– Ты должна была позвать меня в ту же секунду! – яростно воскликнул я. – В любой момент, как только понадобится. А еще лучше двадцать минут назад. – Двадцать минут она страдала от холода, а у меня не было другого дела, как вспоминать Гейл!
Я наполнил бутылку, и мы занялись вечерними процедурами. Растирание спиртом, умывание. Судно. Ее мышцы почти совсем истончились, сквозь кожу проступали кости, поэтому ноги следовало приподнимать с большой осторожностью – любое движение могло причинить боль. Сегодня миссис Вудворд покрыла лаком ногти на ногах, а не только на руках, как обычно.
– Нравится тебе? – спросила она. – Новый цвет. Коричнево-розовый.
– Очень, – кивнул я. – Тебе идет.
Она улыбнулась, довольная:
– Это Сью Дэвис мне купила. Она такая славная.
Сью и Роналд Дэвис жили через три дома, они были женаты всего полгода, и это до сих пор чувствовалось. Они были готовы излить избыток своего счастья на всех окружающих. Сью приносила разные мелочи, которые могли позабавить Элизабет, а Роналд использовал выкованную в регби недюжинную силу и стаскивал вниз насос, когда мы выезжали на прогулку.
– Такой тон больше подходит к моей губной помаде, чем прежний.
– Это точно, – согласился я.
Когда мы поженились, кожа у нее была нежно-кремового оттенка, а волосы блестели на солнце, словно раковины молодых улиток. У нее были загорелые ноги и стройная фигура. Переход к нынешнему состоянию был для нее мучителен. В какой-то момент мне даже казалось, что она покончила бы с собой, но болезнь лишила ее даже этой возможности.
У нее сохранились тонко очерченные брови, хороший цвет лица и длинные ресницы, но коричневатые искорки в глазах погасли, а волосы казались мертвыми и лишенными какого-либо определенного оттенка. По счастью, миссис Вудворд оказалась настоящим мастером по части манипуляций с ножницами и шампунем, да и я постепенно научился аккуратно накладывать губную помаду, что позволяло Элизабет хотя бы частично сохранить столь важное для женщины чувство уверенности в своей привлекательности.
Я все подготовил к ночи, убавил число оборотов дыхательного насоса, плотно подоткнул со всех сторон одеяло, чтобы уберечь ее от сквозняка. Спала она в том же полусидячем положении, в котором пребывала днем: «Спирашелл» был слишком тяжел и давил на грудь, да и воздуха в легкие попадало меньше, если лежать на спине.
Я поцеловал ее в щеку, она улыбнулась:
– Спокойной ночи, Тай.
– Спокойной ночи, милая.
– Спасибо за все.
– Не стоит.
Лениво и кое-как я навел порядок в квартире, почистил зубы, перечитал то, что написал для «Тэлли», и накинул на машинку чехол. Когда наконец я забрался в постель, Элизабет уже спала. Я долго лежал и думал о Берте Чехове, о стипль-чезе и о нестартовавшем Кратком, в деталях планируя статью для воскресного номера «Блейз».
Воскресенье… Мысли мои неуклонно и неумолимо возвращались к Гейл.