Старый пёс - читать онлайн

Старый Пёс притворялся, будто идет по следу. Он намного опередил хозяина и, наверное, поэтому лопухнулся, пропустил момент, когда тот тихо охнул, поскользнувшись, и грохнулся на заледеневшую тропу, пролегавшую посреди бесконечного снежного поля.

Злобные колючие льдинки, забивавшиеся между подушек собачьих лап и мгновенно примерзавшие к расположившимся там же шерстинкам, доставляли Старому Псу немалые неудобства. Он трусил неохотно и, как обычно в таких обстоятельствах или схожих, раздумывал о своей невеселой доле. Доле лишенного выбора компаньона, вечно ведомого неизвестно куда и зачем хозяином-баламутом. «Отчего не сидится Хозяину у теплого моря?» – в который раз за день задавался вопросом Старый Пёс. Или, на худой конец, у холодного моря, но не на берегу, а внутри дома с негаснущим здоровенным камином. Подавай ему, видите ли, насквозь промерзшие горы с этим мерзким ужасным снегом. Снизу снег досаждает лапам, спевшись с ветром, без предупреждения налетает с боков, и, ко всем этим бедам, еще и сверху время от времени сыплется, что вообще уже ни в какие ворота… Ну и так далее. Зануда, брюзга, просто Старый Пёс.

Иногда наступали редкие минуты штиля. Тот, кто делает ветер, вдыхал, надувая щеки, и оставлял шагающим по тропе – не важно какой: тропе мира или войны – шанс передохнуть. На мочку собачьего носа с небес мягко спускались снежинки, как-то особенно нагулявшие вес. Сразу растаять у них не выходило – нет диеты, что помогает избавиться от излишков мгновенно. Да и само слово «мгновенно» отнюдь не из словаря диет… Обладателя носа, то есть владельца пристанища «жирных», «матерых» снежинок, это обстоятельство интриговало. Старый Пёс смешно скашивал к мочке носа глаза и успевал до исчезновения эфемерных творений природы рассмотреть их геометрически точный и изящный узор. Узор не ко времени, да и не слишком по-дружески, скорее уж с холодной издевкой напоминал Старому Псу о доме, его уютном доме.

Дома обитали такие же или очень похожие, правда, иных, не скромных размеров, офигительные в своем изяществе кружевные салфетки. Салфетки были подарком семье от Хозяйкиной мамы. Хозяин – Старый Пёс знал и уважал эту человеческую традицию – терпеть их не мог: и салфетки и тёщу. Он за глаза называл милую старушку в буклях, баловавшую Старого Пса снедью со стола, законченной «мещанкой» и «пережитком», а ни в чем не повинные салфетки – дебильными, иногда – кретинскими. И непременно требовал, чтобы после отъезда гостьи, в дни посещений строго учитывавшей, все ли ее подношения на своих местах? – салфетки исчезли с его глаз долой. Прочь. Чаще всего никто особо ему не перечил – ни Хозяйка, ни Старый Пёс.

Хозяйка, если хватало сил сдерживаться, избегала ненужного выяснения отношений. Они уже тысячу раз были окончательно и бесповоротно выяснены. Впрочем, время от времени этот факт не мешал людям к ним возвращаться и, как заучил Старый Пёс, «толочь воду в ступе». Сам он не видел для себя в скандалах никакой корысти. Бескорыстие же собак относил к мифам, зачем-то выдуманным людьми, ведь сами они не умели друг к другу так относиться. Старый Пёс считал глупым ставить кого-то выше, чем он сам.

После расставания с мамой Хозяйки участь салфеток, отправленных в ссылку в «запасники» за шкафом и на полатях, обязаны были разделить еще некоторые предметы. Вещи – призраки, оборачивавшиеся в часть быта раз-другой в году и чувствовавшие себя вегетарианцами на пиру вурдалаков. Все, кроме мамы Хозяйки, ощущали их неприспособленность к здешней жизни. Старому Псу казалось, что и старушка об этом догадывалась, но уж больно не любила она зятя и по-прежнему желала влиять на дочь. Компанию салфеток делили: розовая ваза, по умыслу своего тирана не познавшая в жизни ни одного живого цветка, и шикарно обрамленный гобелен с пастушкой и пастушком.

– О чем должен человек думать, покупая такое? – недоумевал Хозяин.

– Наверное, мама думала о том, что мало оставить после себя пару колечек и женскую чепуху, – терпеливо разъясняла Хозяйка. – Для нее это ценность…

– Ну, конечно. Эта «ценность» призвана поведать будущим землянам единственно о приверженности их предков к безвкусице, китчу и выпендрежу! – не внимал Хозяйке Хозяин.

Старый Пёс про себя подумал, что намного опередил грядущие поколения людей. Художественные достоинства гобелена, по его мнению, явно не дотягивали до изысканности позолоченного багета. В такой раме Старый Пёс с удовольствием лицезрел бы свой собственный портрет. Парадный. В лучшей сбруе. К сожалению, выбирать приходилось из эффектного, но единственного аксессуара. Это обстоятельство немилосердно стягивало фантазию пса с высокой орбиты вниз и наводило Старого Пса на мысли о незаслуженной скудности гардероба. «Притом, что у „этих“, – так в случае недовольства заносчиво поминал Старый Пёс Хозяина и Хозяйку, – барахло из шифоньеров вываливается, лапу не всунуть, дверь не открыть». Однако момент триумфа и без того безнадежно откладывался. Старый Пёс слышал, как Хозяин бурчал: «Железная старуха, просто бессмертная…»

Еще среди вещей, разжалованных на скорую руку, находилась неведомая Старому Псу мелочовка. Сосчитать и рассмотреть ее собаке мешал малый рост и нежелание показывать людям, что он в курсе собственной физической незначительности. Чтобы те не начали мнить о себе слишком много. В то же время он был совершенно уверен в присутствии в доме значительного числа ненужной мелочовки, потому как только из-за салфеток, вазы и гобелена вряд ли стоило так шуметь. А ведь иногда шумели, да еще как, «по-взрослому»… И это, Старый Пёс был готов присягнуть, не метафора. Виной всему, по разумению Старого Пса, был гобелен. Он выглядел слишком помпезно для того, чтобы коротать свои лучшие гобеленовы дни в пыльном и паучьем зашкафье, стареть, терять лоск и обесцениваться. Хотя кому, скажите, может быть интересен неопрятно слизанный с классики примитив, массово сработанный на станке? Вот только самому гобелену кто это объяснит? Старый Пёс попытался однажды, но пастушок принялся фальшиво, зато изо всех сил дуть в свою дурацкую дудку, а пастушка скуксилась и разрыдалась в голос, убогая деревенщина. Старому Псу стало неловко за свое начинание. Так или иначе, он вынужден был признать, что причин для расстройства у гобелена и в самом деле – вагон и маленькая тележка. Конечно, Старый Пёс мог бы поведать убогому произведению машинного ткачества, что оно даже в изгнании оставалось в центре внимания, в гостиной, пусть и косвенно. Но сообщать о таких приятностях?! За какие такие заслуги? Ей-богу, пастушку не стоило так злобно надрываться, а пастушке реветь белугой. Дело же было вот в чем…

Ради ненавистного Хозяину гобелена, в котором Хозяйка, исключительно из упрямства и забывая про душу, усматривала надуманные достоинства, в парадной стене гостиной постоянно присутствовал вбитый гвоздь. Если разобраться по существу, то гвоздь этот вообще никому не мешал, его обычно не замечали – не костыль, криво втемяшенный над телевизором, то есть на глазах, а вполне себе обыкновенный гвоздь, гвоздик. К тому же аккуратно вбитый. По крайней мере, на взгляд снизу, а именно оттуда Старый Пёс рассматривал гвоздь. Так получалось, что после трех-четырех дней присутствия в доме старушки к гобеленовой пасторали, метр на метр, все без исключения обитатели дома нехотя привыкали. И первое время, после возвращения гобелена в привычную для него немилость, сиротство гвоздя становилось слишком уж нарочитым. Нередко, именно этот скромный, в силу отсутствия прав на самостоятельные поступки, предмет, чьи переживания сводились к интриге «по шляпку, или все же есть шанс?», как раз и давал повод для удручающих однообразием и неэкономных, что до эмоций, семейных ссор. Можно сказать, «клиника» и «хроника» в одном флаконе. Стороны обменивались бессмысленными уколами, которые Старый Пёс справедливо относил к констатациям.

– Это, заметь, моя мать! – на высокой ноте восклицала Хозяйка.

«Только слепой не заметит», – удивлялся ей Старый Пёс.

– А я, черт побери, твой муж! – странно и невпопад реагировал Хозяин.

«Кто-то спорит?» – от скуки позёвывал Старый Пёс.

– Прекрати сию же минуту орать. Собака вон из-за тебя нервничает, – замечала Хозяйка гримасы Старого Пса.

«Да меня вообще здесь нет», – не соглашался с ней Старый Пёс и покидал поле боя, удаляясь на кухню.

А вот аргумент «Это наш общий дом!» – к нему Хозяин с Хозяйкой прибегали попеременно, кто первый вспомнит – Старому Псу был понятен и очень даже нравился. Если бы сцену склоки доверили режиссировать ему самому, Старый Пёс настоял бы на личном присутствии в кадре во время произнесения этой реплики. Однако его обидно не принимали в расчет. Можно было подумать о невезении: «Так складываются обстоятельства», но характер Старого Пса не оставлял места для фатализма или толерантности, поэтому он упорствовал: «Меня обидно и подло не принимают в расчет!» Всякий раз слова «общий дом» заставали его вне ристалища, чаще всего на кухне. В такие моменты чувства Старого Пса, обращенные к гобелену, рушились, словно столбик ртути в барометре в преддверье торнадо, и становились буквально яростными. И как торнадо, ярость была недолгой. К счастью, гобелен продолжал традицию большинства незатейливых тряпок и ничего особенного вокруг себя не замечал. Заодно и не сознавал, насколько собачья неприязнь для него опаснее людских антипатий. Иначе мог бы добровольно рассыпаться на отдельные нити, пусть и слыхом не слыхивал о суицидальных наклонностях.

Кстати, такой выбор, безусловно, стал бы выходом для всех остальных. То есть выходит – не очень к счастью для домочадцев, гобелен был непроходимо туп. Это счастье распространялось исключительно на него самого. Впрочем, Старый Пёс так и думал: «К счастью для этого говнюка…» Старый Пёс догадывался, что Хозяин, как бы ни был эмоционально заряжен – коньячком или чем попроще, вряд ли станет рвать гобелен зубами, зато сам Старый Пёс был готов, дали бы только волю. Дважды он «брал волю» сам. Увы! Втиснуться за шкаф собаке ни разу не удалось, туда только часть носа помещалась, причем самая безобидная. Для серьезной трёпки этого было недостаточно, а плеваться собакам, как известно, не дано. Такую ущербность Старый Пёс считал обидным упущением со стороны Создателя, а иногда – непростительным просчетом. И тут же каялся. И все прощал.

Старый Пёс часто поражался ограниченности окружающего его мира на фоне бессчетных собственных дарований, но более всего пса удручал недостаток людской фантазии. Словно отмеряли ее человечеству чайной ложкой, какой самому Старому Псу отвешивали порой вкуснятины из невзрачной жестяной банки взамен обрыдлого сухого корма из красочного пакета. «Это же на полраза глотнуть! Блажь человеческая, а не угощение. Наверное, считают, убогие, я на седьмом небе», – капризничал он. При этом Старый Пёс не забывал шустро вилять хвостом, намекая радетелям на испытываемое неземное блаженство, на то, что следовало бы не скупиться и озаботиться добавкой лакомства, или, на худой конец, записаться на курсы лечения от жадности. В наличии таковых Старый Пёс не сомневался, поскольку в достатке встречал и жадин и жлобов. Для собаки он был чрезвычайно логичен, гордился этим и думал о себе как о «единственном приличном существе в доме». Правда, последнее время его душу все чаще сжимали колючие рукавички беспричинной грусти, и он добавлял: «Жаль только, что в преклонных годах». И грустил еще больше.

Впрочем, это всё о другом, не о гвозде, а ведь недостаток людской фантазии Старый Пёс усмотрел именно в связи с гвоздем. Тем самым гвоздем, что пару раз в год поддерживал на весу злосчастный дареный гобелен. Он не понимал, почему бы, к примеру, не поместить на этот железный торчок его поводок или даже поводок вместе с ошейником, и раз и навсегда перестать пикироваться по ерундовому поводу. Тем более что сбруя Старого Пса – кожаная, ярко-красного цвета, с золотыми заклепками и такой же плашкой с собачьим именем и хозяйским номером мобильного телефона, несомненно, была достойна лучшей доли, чем банальный крючок на вешалке, вечно скрытый под куртками и пальто. Даже не отдельный крючок. В свое время Старый Пёс принялся было настаивать на персональном крючке, но упорный лай в прихожей был истолкован превратно, и пса по нескольку раз в день быстренько, чтобы не нагадил в доме, сплавляли на улицу. Оказией Старый Пёс, разумеется, пользовался с удовольствием, что было то было, однако пока Хозяин или Хозяйка торопливо, бегом спускались по лестнице, держа Старого Пса на руке и в подмышке, внутри него всё сотрясалось и взбалтывалось, мысли перемешивались и путались. Позже значительная часть мыслей выпадала в осадок, в итоге на поверхности оставалась одна-единственная: «Да черт с ним, с этим крючком. Столько лет жил без него». Вслед за этой мыслью нарисовывалась вторая: «Мудро подумал».

Кстати, мама Хозяйки всегда говорила о Старом Псе: «Хитрец и мудрец, каких поискать». В эти мгновения Старый Пёс прощал ей гобелен, вазу, таинственную мелочовку и гордился собственным великодушием. Он знал, что старая женщина немного его побаивается, обожал припугнуть людей шутки ради, ну и чтобы место свое не забывали. Словом, напоминал старушке, что у собаки зубы всегда близко. Домочадцы за прожитые годы свыклись с характером и манерами Старого Пса. Или лучше сказать – притерпелись? Как доблестные пограничники, они не реагировали на провокации. Порой такое пренебрежение к угрозе расстраивало Старого Пса, и он устраивал «День террора». «День» обычно был короток, чтобы устремиться к ночи, ему порой хватало и четверти часа. Завершался он трёпкой, больше символической, и унизительным переименованием Старого Пса в Пожопеполучаева, хотя случалось хозяйской тапке прилетать и не в филейные места. Другое дело – мама Хозяйки. Разумеется, ей спектакли, срежиссированные и сыгранные Старым Псом, тоже были не в новинку. Не один премьерный показ отстояла в ужасе. Однако же волей-неволей эмоции подзабывались в разлуке, и она сильно нервничала, стоило Старому Псу начать выписывать вокруг нее сужающиеся круги, пристально оглядывая снизу вверх. Вспоминала, как однажды он ее тяпнул. Не до крови, но чувствительно и обидно, потому как наказана она была безо всяких причин. Напротив: присела, не щадя артрозных колен, почесать Старого Пса за ухом. «Помни: …и коварен!» – гласили несколько красно-синих отметин на женском запястье. К вящему удивлению Старого Пса, они были поняты исключительно верно.

Давным-давно минули те времена, когда мама Хозяйки – «нехозяйка», как за глаза утверждал о ней Хозяин – объявлялась в их доме. Старый Пёс уже и не помнил, когда в последний раз размеренное течение жизни срывалось в водопад расстановки, развешивания и раскладывания подаренных старушкой вещей. Сто лет в квартире не пахло домашней выпечкой. Правда, однажды мама Хозяйки спалила единственную и неповторимую сковороду «Le Creuset», которую Хозяин вез Хозяйке из-за границы и заплатил за перевес больше, чем за саму сковороду. Кстати, Старый Пёс так и не понял, почему для приготовления легкой еды, а именно о ней постоянно говорили в семье, нужны такие тяжелые сковороды… В общем, тяжелую сковороду спалили, и в воздухе вместо выпечки ощутимо запахло вендеттой. Если, конечно, можно объявлять вендетту собственной матери – в такие детали Старый Пёс не вникал: «Не собачьего ума дело. Хотят свою мать мочить – пусть мать мочат. Даже любопытно».

Старый Пёс относил вендетту к жанрам словесной дуэли и вынужден был признать, что Хозяйка объяснилась с губительницей кухонной утвари просто-напросто виртуозно. Любой из эпитетов он мог спокойно употребить по отношению к своей, собачьей матери. Если бы та призналась, к примеру, что он нежеланный щенок. Или подкидыш. В любом случае, если забыть о досадном недоразумении с иноземной сковородой, по части готовки мама Хозяйки была большой мастерицей и никогда не забывала Старого Пса. Тот от мучного быстро толстел, вызывая неудовольствие Хозяина. Естественно, меньшее, чем тёща, подкармливавшая собаку. Однако же вот досада: неудовольствие тёщей до поры до времени следовало скрывать. Старый Пёс всё понимал и к ворчливым упрекам Хозяина во время прогулок относился по-философски.

Вместе с приятной Старому Псу гостьей из его мира исчезли бесконечные поучения, наставления, советы, которыми мама Хозяйки пичкала домочадцев и считала чрезвычайно полезными. Причем не она одна так считала – Старый Пёс был на ее стороне, ведь «уроки мудрости», как правило, сочетались с готовкой. Даже хозяйские свары, обычное дело после отъезда родственницы, изрядно подрастеряли былую, запомнившуюся яркость. «Память выгорает будто шерсть на солнце», – разродился по этому поводу собачьей максимой Старый Пёс. Почти вслед за исчезновением из его жизни мамы Хозяйки – года не прошло – ушла и не вернулась сама Хозяйка… И вот, поди ж ты, нынче и гобелен на почетном месте, и салфетки под вазой, пепельницей и на журнальном столе. Старый Пёс не переставал удивляться такой переменчивости в Хозяине. Больше того, если какой гостье по неосторожности доводилось фразой ли, скептической ли полуулыбкой выказать сомнение по поводу уместности этих предметов в выдержанном в модерновом дизайне квартиры, Хозяин мрачнел, суровел лицом. Пёс видел, какого труда ему стоило вернуться в приподнятое настроение, с каким Хозяин ожидал визита дамы. Пёс не утруждал себя запоминанием имени гостьи, ясно было, что в их доме она не жилец.

Старый Пёс потешно скакал на трех лапах, попеременно давая роздых задним – то левой, то правой. Увы, способностью щадить на ходу переднюю пару мать-природа собаку не наделила, пожалела, и так, решила, перебьется. То есть не пожалела – пожадничала. «Возможно, природа просто не ведает, что значит жить пузом вниз, на четвереньках, потому разумная и гуманная мысль ее не посетила», – нашел объяснение своим неудобствам Старый Пёс и удивился: не в его привычках было что-то или кого-то оправдывать. Кроме себя. «Теперь-то уж наверняка в собачьи чертежи внесены все нужные исправления, – позавидовал он неизвестно кому. – Осталось лишь придумать заминку, под которой можно разом отозвать всю предыдущую партию. Но мне-то какой с этого прок? Мне уже… Что наступать – бежать, что отступать – бежать…»

Старый Пёс тихо ворчал в заиндевевшую бороду свою скучную, не способную ни на йоту поменять его жизнь ворчалку. Давно приевшуюся. Но другой не было. Так незамысловато и безопасно для окружающих он отводил скукожившуюся на морозе собачью душу. Впрочем, по поводу безопасности для окружающих… Никто Старого Пса в данный момент времени не окружал. Кроме него на тропе был только Хозяин, но тот безнадежно отстал, плелся себе в плохо различимой дали. А может быть, и не так далеко, как представлял себе Старый Пёс – последнее время он стал немного подслеповат. Слава богу, ему ничего не было известно о «снежной слепоте», иначе… Страшно подумать, чем угрожало такое открытие несчастной зиме. И наплевать, что вокруг ночь, а «слепота» отдыхает.

Похоже, Хозяина тоже устраивало одиночество, поскольку за последние минут десять он ни разу не окликнул Старого Пса. С другой стороны, он наверняка видел собаку. На пустой тропе, на искрящемся под звездами снегу… Должен был видеть. «К тому же он настолько выше от снега, чем я!» – выделил пёс очевидное неравенство. Оно превратило возможность сравнения остроты собственного зрения с хозяйским в форменную бессмыслицу, в фарс… Как и было задумано. В то же время, окликни Старого Пса кто-либо насмотревшийся сказок про хоббитов «малоросликом», пёс бы и ухом не повел, настолько серьезно воспринимал сам себя. Это было кредо его жизни. Пёс раздражался, когда Хозяин называл его в разговорах «большим маленьким псом». «Что за нелепица такая!» – отвергал Старый Пёс это определение. Признаться, «нелепицу» он придумал не сам. Это слово употребила томная и недосягаемая – в самом прямом смысле, даже просто понюхать, афганская борзая Герда, когда сплетничала со Старым Псом о хозяевах, и тот описал своего: «Он, конечно же, умный, но такой дурак!..»

В общем, Старый Пёс полагал, что Хозяин прекрасно видит свою собаку, а самой собаке напрягаться нет никакого резона. Он не оглядывался из упрямства, не задаваясь вопросом – чему именно упрямится, и стремления поскорее оказаться снова в тепле. Такое решение было в духе Старого Пса, Если оглянуться и обнаружить, что Хозяин слишком далеко, то придется его ждать, терять драгоценное время и, что хуже всего, нещадно мерзнуть. «Один поворот головы – и туча невзгод, с ума сойти можно», – отметил он несправедливость последствий за сущий пустяк. Моментами Старый Пёс жалел, что они не пошли по дороге. Дорога вела через темный тоннель, пробитый в горе, и пару раз Хозяин со Старым Псом ею пользовались. Так путь получался раза в четыре короче, но у Хозяина не было с собой поводка, а без поводка близость машин и автобусов угрожала Старому Псу самой худшей из бед.

Это редкое совпадение взглядов в редкие часы размолвок позволяло обоим – и Хозяину и Старому Псу – верить в то, что живут они в целом в согласии. Если Старый Пёс при царившей и, казалось, на все времена прописавшейся в здешнем воздухе холодрыге вообще сохранил способность чему-либо радоваться, то радовало его исключительно отсутствие на заснеженном поле машин, вообще какой бы то ни было техники. Тут Старый Пёс чуть было не дал слабину: «Вот же повод посмотреть назад. Вдруг так кто-то едет?» Но абсурдность предположения – тропа была не широкой, только для людей – и мысль о возможных последствиях, они же «туча невзгод», возобладали. Старый Пёс продолжил труси́ть с подскоком и без оглядки. Он лишь ненадолго напряг шею, заподозрил ее в склонности к самоуправству. Чтобы ненароком не подвела из подхалимажа – чаще всего Хозяин ласкал Старого Пса, перебирая пальцами именно по загривку.

Старый Пёс млел от такого обхождения весь, от кончика носа до кончика хвоста, но сейчас было не время предаваться расслабляющим сантиментам. По этой причине шея и была определена в вероятные изменницы, слабое звено. «В самом деле, не может же вся собака, целиком, совершить глупость?! – задался пёс не самым простым вопросом. И подвел черту: – Глупостью было машину со спины ждать».

Машин Старый Пёс боялся со щенячьего возраста, а если точнее, то со дня, когда бестолочь сын хозяев собачьей фермы, где Старому Псу посчастливилось явиться миру, сподобился полихачить на отцовском авто. По утренней росистой траве мальчик лихо швырнул старенький «каблучок» в занос, но не удержал, не подхватил вовремя… Машина снесла забор, сильно ушиблась и обезумевшим от боли гигантским подранком ввалилась в собачий вольер. На счастье, большинство его обитателей находились поодаль, ближе к крытому помещению, а вот сестре-близняшке Старого Пса, наводившей утренний марафет отдельно от всех – стеснялась – не повезло. Переднее колесо жестоко отшвырнуло ее, и собачонка, почти целиком помещавшаяся на ладони, отлетела кубарем. В воздухе она громко, обиженно тявкнула и взмахнула ушами, но уши не крылья, не удержали. Задним колесом ее сплющило и вмяло в грязь посреди одинокой невысыхающей проплешины, на полпути к сбившейся, как овцы в отару, потрясенной родне. Несколько до бесконечности затянувшихся минут грязь, так непохожая на ладное тельце полуторамесячного щенка, пульсировала, безмолвно взывая о сострадании, но никто из собак так и не осмелился приблизиться к этому месту. Они лишь подняли истошный лай и шумели надрывно до тех пор, пока из жилого дома ни прибежали люди. С криками не по адресу: «Ну-ка угомонитесь! Что за напасть такая!» К людям судьба незаслуженно снизошла: к этому времени сестренка Старого Пса отошла окончательно, избавив людей от страшной необходимости вмешиваться. Люди, надо сказать, не сразу сообразили, что к чему, что, собственно, произошло и как… Немудрено. Открывшееся им зрелище и в самом деле будило самые разноречивые предположения: часть недавно покрашенного ограждения очутилась в прошлом, а машина – в вольере. Разобравшись и составив разрозненные звенья событий, люди принялись поносить раззяву-гонщика «мудаком» и даже «сраным», хотя ни Старый Пёс, ни кто другой ничего такого за мальчишкой не заметили, даже со спины. А отец в сердцах огрел виновника катастрофы сломанной штакетиной. По заднице. Но не так сильно, как тот машиной сестренку Старого Пса. Пощадил. Или силы на крик неразумно потратил.

Безжизненное тельце щенка аккуратно подобрали на широкую совковую лопату, отнесли под кран, ополоснули, завернули в подвернувшуюся под руку не самую чистую тряпицу и уместили в скворечник, криво скроенный сыном на уроках труда. Из того, что валялось в сарае, только этот неказистый птичий домик более-менее подходил для печальных нужд. Пока за порушенным забором копали ямку, Старый Пёс улучил момент и в компании таких же мелких, глупых и безмерно любопытных оболтусов подкрался к лежавшему на траве скворечнику. Толкаясь носами, они поочередно заглядывали в круглую дырку, изначально проделанную для неизвестной птицы, теперь уже обреченной на бомжевание. Ничего внутри они толком не рассмотрели, только неровную и пугающую темноту. Спутники Старого Пса тревожно поводили носами и в глазах их была различима капля восторга, подмешанная в страх, как бывает только в щенячьем возрасте. Сам Старый Пёс тоже проделал носом все предписанные в таких случаях пассы – не мог же он отстать от товарищей, – но, по правде сказать, страха не ощутил, восторга тоже, только в горле запершило противно, словно землю ел. Он попытался прочистить горло и издал странный, необычный звук «воо-ууу!», напугавший его самого и немало озадачивший, так он подумал, людей.

Во всем виноватый мальчишка ни с того ни с сего как подкошенный рухнул в траву и заколотил по ней руками-ногами. Видно, наказывал ее за то, что оказалась такой скользкой, не помогла совладать с непослушной машиной. Мать бросилась к нему успокаивать и поднимать, а отец хмуро посмотрел в сторону четвероногих искателей приключений и погрозил лично Старому Псу черенком лопаты: «Цыц, сказал! Выть он мне тут будет, шмакодявка…» И, сплюнув в сторону, поругиваясь, продолжил ожесточенно ковырять землю неудобной, все той же совковой лопатой, на которой к последнему омовению относил погибшую псину. Старый Пёс знал, что с другой стороны их убежища к стене прислонена нормальная лопата, штыковая, но с советами и подсказками лезть не стал, был научен. Лишь только у Старого Пса прорезался интерес к миру и его порядкам, родители втолковали ему, что большинство людей не выносят указаний на их ляпы, потому как мнят о себе слишком много. «А те, что не большинство, то есть оставшиеся, те еще опаснее! Поскольку умеют эти чувства скрывать, то есть мнят о себе еще больше». Таков был урок. Наконец мужчина разобрался с ямой. Он бессмысленно заткнул смотровое окно в скворечнике пучком сохранившей влагу травы… Бессмысленно потому, что больше никого не тянуло заглядывать внутрь. И упокоил несчастную сестру Старого Пса в мягком, казавшемся издалека маслянистым, грунте.

К вечеру мужчина поправил забор. Урон оказался отнюдь не пустячным: два пролета были снесены напрочь, не меньше трех дюжин штакетин превратились в щепу, один опорный столбик будто срезан, другой повален. Что особенно впечатлило Старого Пса и на всю жизнь осталось для него наукой – весь этот разгром был учинен за считаные секунды, собаки только и успели, что пару раз моргнуть.

Могилка сестры Старого Пса оказалась снаружи вольера, но совсем рядом. Несерьезное возвышение, незаметное, как и недолгая жизнь сестры Старого Пса, но в отличие от жизни ничего больше не обещающее. Рыжую землю женщина обложила осколками красного кирпича. Их валялось превеликое множество возле недавно отстроенного гаража, где нынче от возмущенных, но больше боязливых собачьих глаз прятался сам насмерть перепуганный и насквозь виноватый автомобиль.

К ночи выяснилось, что пропал набедокуривший мальчуган. Хозяева фермы спохватились его искать, потом разбудили соседей, заручились их помощью. Они искали всю ночь, перекрикивались, перемаргивались фонарями. Старый Пёс различал в далеких голосах тревогу, страх и радовался, что ночует не один. А к утру на мотоцикле и древней «буханке» подтянулась милиция. Люди в форме много шутили насчет собачьей мелюзги, предлагая проверить ее на пригодность, но гражданские шутки не поддержали и до милиционеров дошло почему. Всё веселье свернулось как молоко, соприкоснувшись с лимоном. Нашли беглеца, когда снова уже собиралось темнеть, – несчастного, зарёванного, голодного, с исцарапанным лицом и руками. Старому Псу было жалко смотреть на него, и он специально сбегал к поправленному забору глянуть на могилку сестры. Не хотел попусту растрачивать жалость, сестру было «жальче». Краем уха всё равно следил за происходящим, убеждая себя: «Это я для того, чтобы никто не подкрался, неслышимый, а то мало ли…» Вроде как мальчишка заблудился в лесу и чуть было не сгинул в болоте.

Неделю проштрафившийся парнишка, которого все собаки, и Старый Пёс, называли полюбившимся, однако не имевшим к действительности касательства словом «сраный», безвылазно просидел дома. Потом он стал появляться на улице. Правда, ненадолго. По жизни ему пора было возвращаться в школу, но по бумагам – рано, не выписали с больничного, мать врачиху по дружбе уговорила. Женская дружба отличается от мужской, и врачихе был безвозмездно дарован кобелек из того же помета, из которого был Старый Пёс. Хозяйка фермы назвала его лучшим, и врачиха поверила. Так Старый Пёс узнал о лживости заводчиков, доверчивости врачей и мздоимстве как инструменте взаимопомощи. Надо сказать, что эти знания ни разу ему не пригодились. Или пригодились так, что он об этом не догадался.

Каждый день мальчишка заглядывал в злополучный вольер. Он брал щенков по очереди на руки, Старого Пса тоже, прижимал к груди, нежно гладил их и сбивчивым шепотом, захлебываясь словами, молил о прощении. Мальчик плакал, таясь, чтобы не услышали взрослые, но скрытно плакать у него не получалось – всякий раз выходило навзрыд. Отец ругался, но заученных сворой слов не употреблял, был сдержанней. Впрочем, может быть, что наоборот, но собаки толковали незнакомые слова в его пользу – хороший был дядька. Потом он закуривал и уже себя ругал «старым дураком», «раззявой», что «прошляпил сына» и «жизнь просрал». Мать считала его самобичевание недостаточным, добавляла к его словам «бесчувственного», «грёбаного алкаша», обнимала мальчишку и ласково уводила в дом. По дороге плакала вместе с ним.

Они шли по мощеной дорожке: крупная, широкая женщина, на локтях-пятках словно черепашки селились панцирями наружу, и на полголовы переросший мать нескладный мальчуган, похожий на поломанного и ожившего Буратино, о котором Старый Пёс ничего не знал, но интуитивно угадывал образ, для него безымянный. Совершенно разные люди, но плечи их странно одинаково вздрагивали. А потом мальчишку собрали и увезли в город. Обитатели фермы перешептывались, будто поместили его в какую-то специальную клинику для таких людей, которые по случайности лишают собак жизни и потом все время переживают, и никак у них не получается пережить. «Там кормят?» – интересовался Старый Пёс у соратников по бараку. В те дни он готов был есть не переставая. Увы, к этому оказались не очень готовы другие собаки. Люди, надо сказать, тоже. Поэтому у него, не переставая, сосало под ложечкой. «Там лечат», – разъяснили ему. И интерес Старого Пса к далекой клинике моментально угас.

Потом ему прогнали глистов, аппетит пришел в норму, и «добытчик» опять превратился в «пытливый ум», а с точки зрения окружающего собаконаселения – в форменного надоеду. По идее, он вполне мог вновь заинтересоваться болезнью мальчика и его судьбой, но нет, не случилось. Видимо, подвернулось что-то более интересное. Что именно – Старый Пёс давно позабыл.

Редко, но все-таки он вспоминал о неумехе водителе, беглеце, у которого после всех злоключений «крышу снесло», как говорили собаки постарше. Они же дразнили его обидно звучавшим словом «психованный». Старый Пёс считал, что это от зависти, оттого, что больших собак мальчишка не брал на руки и они не знают, какие они у него были неуверенные и добрые, и что лизать мокрое лицо было солоно и приятно. Он не заметил как простил мальчугана. Сестру он жалел отдельно. Эти два существа жили в его голове словно в разных мирах, что в общем-то, по несчастью, так и было. В конце концов, щенячья наивность позволила Старому Псу возложить вину за гибель сестры целиком и полностью на очумевший автомобиль. Утверждавших иное он не слушал. А когда Старый Пёс подрос настолько, чтобы разобраться в трагическом происшествии и разобрался, то, как ни странно, жалости к мальчугану, которого он больше никогда не встречал, отнюдь не убавилось. К людям в целом он тоже не охладел. Зато страх перед машинами – неважно, был в них кто-нибудь или нет, двигались они или стояли, – никуда не испарился. Впрочем, страх не всегда был одинаков – чем здоровее было авто, тем наглее становились мурашки, их страх запускал под шкуру Старого Пса. Порой пёс задумывался: стоило ли во всем этом копаться, разбираться, если в результате ровным счетом ничего так и не переменилось, все осталось как было? Сочувствие горе-гонщику, страх перед непредсказуемыми убийцами на колесах… На поверхности ответа не было, а если Старому Псу не хотелось во что-либо углубляться – в этом случае точно не хотелось, – он легко себя успокаивал: «А что, собственно такого? Да ничего. Жизнь такая… непеременчивая. И я в ней такой… постоянный».

Старый Пёс опасался даже хозяйского автомобиля – большого, черного, на огромных колесах. Рядом с такими колеса «каблучка», что погубил его сестренку, показались бы просто игрушечными. «Монстр и ужас» – такими словами определял хозяйский автомобиль Старый Пёс. Ни что не могло его убедить в лояльности транспорта к живности мельче человека. Он бы напрягался еще больше, если бы знал, что и для людей у автомобилей нет исключений. Успокаивался Старый Пёс только оказавшись внутри салона, потому что внутри машина была мягкой, кожаной, ласковой. «Даже если прикидывается, – рассуждал он, – всё равно классно». К тому же Хозяин рулил одной рукой, а другой исправно теребил Старому Псу холку, почесывал за ушами и вообще был крайне отзывчив на собачьи чаяния. Вероятно, потому, что улизнуть ему от Старого Пса было некуда. Не то, что в их многокомнатных хоромах. Там можно было спрятаться за газетой, запереться в ванной или делать вид, что разговариваешь по телефону вместо того, чтобы постоять со своей собакой, пока она ест.

Дома Старый Пёс не переносил одиночества во время еды. Не потому, что ему требовалось для лучшего усвоения читать вслух что-либо о высоком или говорить о нем. В принципе, смешно было представить себе Хозяина, произносящего монологи о созвездии Гончие Псы, любимых породах английской королевы и придворных породах Путина под хруст чего-то сомнительного, неаппетитного. Это хрустящее лакомство, утверждали высоколобые, умытые и аккуратно причесанные граждане, насыщает собак и облегчает им пищеварение. «Злокозненная чушь! – категорически отвергал рекламные слоганы Старый Пёс. – Это не лакомство, а дерьмо. Оно облегчает жизнь исключительно людям. И насыщает их время разной бессмысленной ерундой вместо того, чтобы отварить своей собаке кусочек нормального мяса. Или хотя бы постоять со своим псом, пока тот ест». Старый Пёс даже наедине с собой чуть-чуть темнил: дело было не только в качестве пищи, не столько в нем.

Суть проблемы сводилась как раз к вскользь, напоследок упомянутому «постоять». Пока Старый Пёс пережевывал корм в соответствии с рекомендациями производителя, то есть принудительно долго, в доме могло произойти что-нибудь важное. То, что Старый Пёс пропустить был не вправе. Ведь халатность для настоящей собаки – порок хуже неустанного лая, попрошайничества, дурного нрава, уродства и вообще – дебильности. Куда проще для собачьей нервной системы согнать на кухню обитателей квартиры и заставить дежурить, терпеливо ждать – «А что в этом такого?», – когда же их любимец насытится. Тогда казусы с людьми, а они большие мастера по этому делу, практически будут исключены. Люди рядом, на глазах, все их глупости отложены в сторонку, ждут. Всем польза. В том числе глупостям – есть возможность передохнуть. С Хозяйкой, пока та жила с ними, особых проблем не наблюдалась, она и без понуканий Старого Пса львиную долю домашнего времени проводила на кухне. С Хозяином всё было не так, неправильно как-то всё в этом плане было с Хозяином. «Люди, спрашивается, для чего заводят собаку? – размышлял на заданную тему Старый Пёс. – Чтобы собака всё держала под контролем. Раз сознательно завели, значит, по жизни сознательные, обязаны содействовать». С точки зрения пса, в его рассуждениях закономерно отсутствовали изъяны. Зато они явно присутствовали в поведении его Хозяина. Тот никак не желал взять в толк, что его обязанность не сводится к тому, чтобы тупо насыпать корм в миску и отправиться с кухни прочь по своим делам. «Какие вообще могут быть дела, когда его собака принимает пищу?» Словно читая мысли Старого Пса, Хозяин отмахивался. «Какого лешего, – так говорил, – я буду торчать на кухне, стоять руки в брюки, пока этот обалдуй поест?» Иными словами, откровенно противопоставлял себя собачьим интересам. Проще сказать – саботировал.

У Старого Пса было шесть планов, как по заслугам «отметить» Хозяина… Ну, хорошо – четыре и два «планчика», но в машине он обо всех о них забывал. Там можно было толкнуть Хозяина носом под локоть, и тот незамедлительно проявлял чудеса сообразительности, безошибочно тыкал пальцем в специальную кнопку, а в ответ сиденье, на котором возлежал Старый Пёс, немного помедлив, выдавало порцию живительного тепла. Все регулярно повторяемые Старым Псом попытки добиться аналогичного прогресса в квартире ничего не дали, хотя кресла в жилище были посолиднее, чем в машине. Правда, и не отняли тоже ничего. Подумаешь, пару-тройку раз обозвали «прилипалой настырным» и раз сорок послали «в жопу»?!

Обычно Хозяин, куда бы ни ехал, всегда брал Старого Пса с собой. В свое время, стоило открыть пассажирскую дверь, пёс бодро запрыгивал на подножку, самостоятельно перебирался на сиденье, пару раз крутился на нем, вроде как за своим хвостом, а на самом деле вил собачье «гнездо». «Угнездившись», ожидал хозяйских ласк, напоминая о себе нежным взглядом, обращенным на профиль Хозяина. В голливудском кино героини так смотрят на своего рыцаря-спасителя. Хозяин, конечно же, чувствовал гипнотизм исполненных доброты и покорности собачьих глаз, хоть и знал, что с искренностью у четвероногого пройдохи напряг. Ценил способности к лицедейству. Он послушно снимал правую руку с руля, чтобы положить ее туда, где ждали. «Вот так… Умница… Все как учили и как мы любим», – поощрял его Старый Пёс, разворачиваясь под ладонью так, чтобы она оказалась… повсюду.

Но однажды всё изменилось. Взлетать на верхотуру автомобильных сидений Старому Псу было трудно. Еще труднее было себе в этом признаться. И совсем невозможно опозориться перед Хозяином. Он нашел выход. За пару шагов до дверцы пёс неожиданно принялся замедлялся, потом останавливался совсем и начинал заваливаться на бок, вроде как подставляя под ласки живот. И не вовремя, и неуместно. Правда, это с точки зрения человека. Старый Пёс точно выбирал момент, когда Хозяин был на расстоянии вытянутой руки, больше того – смотрел именно на своего пса. От этого зависела быстрота реакции человека. Падать на самом деле в планы Старого Пса не входило. Поначалу, когда в поведении питомца обнаружилась эта новая «фенечка», Хозяин недовольно ворчал: «Ну ты даешь… Нашел время для нежностей. Еще в лужу бочком приляг, чистюля». Тем не менее он споро подхватывал собаку на руки, перемещал по воздуху на сиденье, обычно застеленное старым пледом.

Он был недоволен и самыми разнообразными словами выражал свое недовольство. Его можно было понять – на домашний диван пёс запрыгивал без разбега. Потом как-то сам собой этот затейливый ритуал перестал Хозяина раздражать. Из бремени он превратился в игру. «Опять добился своего, старый прохиндей», – шутливо подергал Хозяин пса за ухо, когда осознал, что произошло.

С того дня, глядя, как в паре шагов от машины Старый Пёс начинает крениться на манер получившего бортовую пробоину торпедоносца, Хозяин шутливо прикрикивал на него: «Ну-ка, существо приземленное, держать баланс!» И тем самым лишь ускорял развязку, давая понять, что собран, знает всё наперед и не оплошает. Если было сухо и хотя бы относительно чисто, Старый Пёс был готов завалиться на бок. В непогоду он смешно припадал на все четыре лапы, словно неожиданно на собаку напал самолет и пёс испугался, что тот зацепит его хищными шасси. Старый Пёс считал живот больше пригодным для вытирания об сиденье, чем бок.

В новой игре Старый Пёс умышленно рисковал – он готов был всамделишно упасть на бок, заставлял себя доверять Хозяину, притом что до такой степени никому раньше не доверял. В общем и целом доверчивость он относил к порокам, даже к болезням, сродни жидкому стулу. Одна из соседских собак страдала этим недугом и метила прогулочные маршруты, где не попадя. Старый Пёс брезгливо обходил «мины», притом что принюхиваться к другим собачьим «следам» было частью его уличных удовольствий. Выкрутасы Старого Пса при посадке в машину преследовали одну дополнительную цель: он исподволь экзаменовал Хозяина на привязанность к своей собаке, внимательность и расторопность. Это была непубличная часть игры, придуманной Старым Пса. Вскоре автор затеи научился считать, что и задумал ее только ради проверок хозяйской любви и преданности. И прибывал в полной уверенности, что это все для него, для Хозяина.

За годы правила этой игры практически не изменились. Сценарий тоже. Только теперь Старому Псу и мечтать не приходилось о попытках самостоятельно достичь сиденья. Дело было не в возрасте и не в здоровье. Он подозревал, что в лучшие свои годы блестящих телесных кондиций такие попытки привели бы к фиаско. Хозяин купил высоченный джип. Первый раз увидев новую игрушку Хозяина, Старый Пёс, которому полагалось бы вздрогнуть от ужаса, обрадовался: «Вот теперь все точно будет по-честному».

По-хорошему, Хозяин был совершенно прав, когда объявил Хозяйке в первую же неделю переселения щенка в их семью, что собака им досталась «с несметным числом тараканов». А с появлением у Старого Пса странностей при посадке в машину человека словно бы переклинило, или «отрубило» фантазию, – он через раз поминал в связи со Старым Псом пресловутых обитателей темных глубин под ванной и кухонной мойкой. При этом к рыжим усатым бестиям Старый Пёс готов был поклясться, лично он не имел отношения, они вообще были пришлыми, с другого этажа. Туда, кстати говоря, и вернулись, когда в месте их тараканьей прописки завершили ремонт. Говорили, прощаясь, что отрава там нынче шикарная, импортная, предлагали отведать, но Старый Пёс не привык объедать мелюзгу. «Хм… Можно подумать, сам идеален», – резюмировал пёс с ехидцей, как только сообразил, о чем думал Хозяин, прибегая к метафоре, в смысл которой Старый Пёс вникал сколь долго, столь и мучительно, что понял, насколько она непостижима для понимания всех прочих собак. В интеллектуальное равенство, хотя бы относительное, Старый Пёс не верил категорически… Как и в то, что Хозяин когда-нибудь проникнет в тайную суть его замысла. И оказался прав: однажды Хозяин в его присутствии поделился с Хозяйкой своей версией странного поведения Старого Пса, предваряющего их поездки на автомобиле. «Скорее всего, стукнулся однажды больно, – сказал, – а мы, дураки, не заметили». «Вполне внятно», – мысленно похвалил его Старый Пёс. «Наверное, ты прав», – легко согласилась с супругом Хозяйка. При этом она пристально посмотрела в глаза Старого Пса и заговорчески подморгнула ему. Тоньше чувствовала и все понимала. Старый Пёс ее обожал.

Временами Старый Пёс останавливался и принимался остервенело выгрызать досаждавшие лапам льдинки вкупе с налипшими комьями снега, те тоже не баловали собаку приязнью. Снег поддавался, а со льдом, попавшим между подушечками и пальцами, дело обстояло не так удачно. Однако Старый Пёс не оставлял надежд. Он подумал о том, что мужчины – не женщины, а именно мужчины – порой таким же манером пытаются выкусывать занозы, неудачно пойманные самой серединой ладони. Старый Пёс пару раз это видел и злорадно скалился вбок. У них, у мужчин…

Старый Пёс обожал распространять свои наблюдения на все человечество или хотя бы на его половину… Наблюдал же он исключительно за одним и тем же мужчиной, в одних и тех же интерьерах. Итак, у них, у мужчин, мудрствовал Старый Пёс, все в конечном итоге заканчивается примерно одинаково. Жалко заканчивается. Чертыханьем, тщетным поиском куда-то запропастившегося пинцета, который не изымает занозу, зато расковыривает до крови кожу вокруг, а довершает разгром и членовредительство работа иголкой. Потом стопка водки – успокоить нервы – и клятва больше никогда ничего не делать по дому. Даже если Она откажется убирать, готовить или, чего доброго, вообще съедет к матери. «Что, если вдуматься, пришлось бы весьма кстати!» – говорится веско в сторону кухни. И еще одна стопка водки как антисептик – при такой грозящей нагноением травме одной стопкой не обойтись – опасно. Две – лучше, но еще без гарантии. Три – успех, а успех нуждается в закреплении… Она же на кухне словно локатор: чувствует, что стресс снят, нервишки улеглись, ладонь – пустяк, но… лечение увлекло. Нравится. Ничего удивительного – всегда нравилось. С травмой, без… Старый Пёс в курсе, но с нотациями никогда не лезет. «Один столбняк другим заменить решил, горе луковое?» – подает Она голос. Не потому что смелее Старого Пса, просто не так прозорлива. «Иди сюда, – добавляет участливо. – Промою, пластырь приклею. Самоделкин…» И пока ранка, какую настоящий мастеровой и не заметит, впитывает с ватки йод, предупреждает ласковым голосом, что если еще раз увидит «эту шлюху» возле подъезда, то переломает ноги сперва ей, а потом и ему. Лицо у мужчины при этом сморщенное, кислое какое-то, и Старый Пёс верит, что это от йода.

«Вот казалось бы… Кто бы мог подумать – обыкновенная заноза… А столько проблем! – говорил себе Старый Пёс, на ходу пробуя результат упражнений с лапами и чувствуя, как с каждым шагом все возвращается на круги своя. – Люди… Человек – это само по себе уже неудача…»

Стоило Старому Псу приноровиться к неблагодарному делу возвращения лапам пригодности для ходьбы, как спина, живот и нос тут же, секунды не потеряв, начинали предательски мерзнуть. Живот особенно отличался на этом поприще, но на то имелись веские причины.

Когда Старому Псу был от силы год – полтора, хозяева надумали переезжать. Суета невидимым, но осязаемым, мешавшим дышать целлофаном окутала доселе спокойный и устоявшийся быт. Старого Пса бесконечное перемещение коробок и чемоданов, равно как и паковавших их людей, приводило в унынье. Когда же он обнаружил, что упаковано практически все, кроме его собственного места и мисок, затосковал с такой силой, что вместо новой квартиры очутился на операционном столе с «заворотом кишок».

Ветеринар на волнительные вопросы Хозяина отвечал неизменно: «Ну не знаю…» Правда, после этих слов он все же выдавал кое-какие сведения из былой практики. То есть кое-что все же знал, не до конца сбитый летчик, слегка подбитый, в крыло. Впрочем, один раз он все же нашел в себе силы отступить от заведенного порядка, но и Хозяин не спрашивал, а утверждал:

– Доктор, вы обязаны его спасти! Надеюсь, это вы понимаете!

– Попытаемся, – нерешительно пожал плечами ветеринар, заставляя Хозяина настойчиво повторить:

– Обя-за-ны! Никаких «попытаемся» я не приму.

А тот, как заведенный, опять за свое «ну не знаю…» Тут Хозяйка, до поры державшаяся, расплакалась словно маленькая.

Старый Пёс, одним глазом наблюдая за происходящим, второй уже закрывался под действием укола, мысленно пообещал Хозяину и Хозяйке, что всё обойдется. Мол, если доктор сплохует, он сам справится. Очень не хотел, чтобы Хозяин попал в беду. А насчет того, что беда близка – не обманывался. Он и сам не выносил женских слез. Сейчас Старый Пёс гордился выдержкой Хозяина, но чувствовал: еще немного и тот сорвется, и тогда доктор понадобится уже ветеринару. «Человечий собачьему, – ухмыльнулся Старый Пёс про себя. – Пусть тогда „скорая“ в пробке застрянет. Заодно и Хозяин прибраться куда успеет, а я уж как-нибудь сам по себе. Повезет, до другой ветеринарки довезти успеют, если с мигалкой…» Картина представлялась почти нереальной, но впечатляла сильно, Старый Пёс зарычал, распугивая нерадивых водителей.

– О! – тут же подхватился ветеринар. – Укол начинает действовать, смуры пошли. Ну не знаю, как у собак, а на людей…

– Давайте уже, – невежливо оборвал его Хозяин. – Мы в фойе посидим.

У ветеринара были кривые и на всю глубину прокопченные сигаретами зубы. В моменты исключительной собранности он подсознательно, то есть невольно гримасничал и беззастенчиво выставлял напоказ неухоженный, плохой прикус, морщил нос и задирал губу. Даже для собаки зрелище представлялось сущим кошмаром. Старый Пёс, исключительно для сравнения, чтобы доктор имел представление о пользе личной гигиены, а также знал, с кого ему впредь следует брать пример, щедро демонстрировал ему свои челюсти.

Зубы Старого Пса были на загляденье. Их регулярно надраивал бесстрашный и нередко страдавший за проявленную отвагу хозяйский палец, одетый в ершистую резиновую насадку, которая, увы, ни от чего не защищала. Псу вдруг вспомнился вкус сладенькой и в то же время бодрящей пасты. Нет сил, как захотелось домой. И Старый Пёс, не выбирая выражений, с чувством вслух отчитал нерадивого эскулапа. В половине тирады медленно, но неотвратимо вступило в права удивительное, непривычное облегчение. Оно поднялось от пальцев на задних лапах к самому горлу Старого Пса, но не напугало, наоборот. Дышать стало легче, прекратились болезненные подергивания в животе, а ощущение чего-то обидно неотвратимого сменилось пониманием, что оно так-таки наступило, но уже не обидно… Старый Пёс освободился от заботы о человеке и вообще от какой-либо связи с внешним миром. Он увидел Собачьего Ангела.

Конечно же, Старый Пёс не мог наверняка знать, что тот не был подослан коварным ветеринаром и поэтому не сразу обрадовался удивительной встрече. Он проявил похвальную, свойственную его породе сдержанность и недоверчивость, но потом интуиция взяла верх: люди с желтыми и кривыми зубами не могут иметь на посылках таких чудесных, пахнущих небом («а как пахнет небо?») собак. Собак с крылышками и добрым, проникновенным взглядом. Старый Пёс подумал, что и сам бы сгодился в такие славные беспилотники. И выглядел бы совсем не хуже, а может быть, даже и импозантнее. Наверняка импозантнее.

– Наверное, у тебя есть вопросы, – предложил Ангел не скромничать.

– Хозяин с Хозяйкой возьмут меня с собой? Ну… туда, куда уезжают? – спросил Старый Пёс о том, что беспокоило больше всего.

Собачий Ангел кивнул в ответ и полетел куда-то дальше, по своим делам. У него ведь таких старых псов – пруд пруди. Ну а Старый Пёс, помахав на прощанье хвостом Собачьему Ангелу, принялся проваливаться все глубже и глубже в сон, ту его часть, где темно и не селятся сновидения. Последней нагнавшей его мыслью было: «Болван, надо было спросить, отменят ли когда-нибудь сухой корм?»

Спал он долго, но под конец снова чутко, и слышал, как за тонкой перегородкой, отделявшей собачью палату от приемного покоя, доктор то ли пенял Хозяину, то ли озадаченно восторгался – кто их, людей, поймет?

– Ну, доложу я вам, и характер у вашей собаки… У меня после первой инъекции большие псы, ну я не знаю… Пойнтеры, к примеру, засыпают как миленькие! А этот, надо же, после второй зубы скалит и рычит! Вы не поверите: глаза уже не открываются, закрылись, а он, ну надо же, рычит, подлец!

– Детство тяжелое, юность не сладкая, предчувствие, что зрелость может пройти без баб и детей, – в привычной манере отозвался Хозяин.

Его отпустило, Старый Пёс по голосу чувствовал.

– Шутите? У меня весь набор того, что вы перечислили, а я вон весь какой из себя покладистый. Правда, насчет детей, слава богу, предчувствие не оправдалось. До сих пор не пойму, откуда они – баб-то, ой простите, забылся… Не было их! – В тон Хозяину хохотнул ветеринар. – У вас дети есть?

– Доктор с ним, правда, всё нормально? Только скажите честно, – Хозяйка всегда переспрашивала, если речь шла о здоровье.

Старый Пёс хорошо знал об этой привычке, да и сами слова по телефонным разговорам Хозяйки со своей матерью.

– Да не беспокойтесь вы. В самом деле всё прошло как нельзя лучше. В полном порядке ваш пёс. А у меня, представьте, двое… Две, точнее. Близняшки… Вот только со временем напряги. Будь по мне, так только с ними бы и сидел, но ведь оно как… Мне звонят «выручайте», и я тут как тут. Не было случая, чтобы отказал в помощи. Доктор ведь, хоть и «зверушкин». Знаете, как будет по-чешски ветеринар? Я недавно там был по обмену. Зверолекарь! Вот я и придумал «зверушкина доктора», потому что зверолекарь по-русски звучит, ну я не знаю, как-то излишне по-зверски, что ли. Вы не находите? Вот живут люди! А у нас лекарств – комар нассал… Ой, простите великодушно, зарапортовался… А из того, что есть, половину наркоконтролёры, на всю голову ушибленные, позапрещали… Делать им нечего, уродам.

Старый Пёс представил, каких сил Хозяину и Хозяйке стоит слушать весь это бред с внимательными лицами, и злорадно подумал: «А вот нечего было переезжать». «Зверушкин» доктор был прав – Старый Пёс быстро приходил в норму.

– К прочим бедам ремонт, как изволите видеть, – продолжал разглагольствовать доктор за занавеской. – Седьмой месяц не можем закончить, а посетители сплошь на «мерседесах» да джипах. Вчера йоркшир, девочка, с клещом в ухе… А на ней ошейник… – мама дорогая! – как есть с настоящими бриллиантами. Я их по жизни не много видел, но думаю, что они, родимые. Поверите, прямо руки чесались сколупнуть пару камней дочкам на сережки… Вот бы порадовались, малышки мои.

– Четыре, – вмешался Хозяин. Совсем для Старого Пса непонятно.

– Что четыре?

– Четыре камушка. Вы же сказали, что у вас близняшки.

– А-а… Ну да.

– За риск для жизни во время манипуляций с моей собакой я, не волнуйтесь, конечно же, доплачу. Как и за вторую инъекцию. Да и вообще порадею чуток отечественной ветеринарии, – посулил Хозяин.

– Да уж, придется, – притворно-сочувственно вздохнул «зверушкин» доктор.

Хозяин правильно угадал смысл всей этой «говорильни».

– Вы только не думайте…

– Что вы, доктор, я вообще не по этому делу…

– Ну, зачем вы так. Думаете, если я не людей лечу…

– Простите великодушно, нервы… Можете положиться, я все понимаю и ничего такого не думаю. И неплохо знаком с теми, кто лечит людей. Не обольщайтесь на их счет, не стоит. Думаю, и у вас немалый личный опыт. Я за собаку свою волнуюсь.

– Дня через три выпишу вашего пса. Завтра позвоню, скажу точно, когда забирать, если… у меня после его осмотра пальцы на руках останутся. Ну… а если что пойдет не так, то медсестра номер на телефоне наберет. Ха!

Уже от дверей Хозяйка спросила:

– Ему… было очень больно?

– Ну не знаю… – отозвался доктор по заведенному им самим обряду. – Не думаю, не должно было. Я же говорю: две инъекции! Лошадиная, поймите вы, доза… Нет, больно не было. Сейчас поболит немного, это правда. Вам, дорогая моя, радоваться надо, что обошлось. Вовремя спохватились.

Сквозь дрему Старый Пёс подумал, что не отказался бы от бриллиантового ошейника с единственной целью: дождаться, когда противный «зверушкин» доктор попытается сковырнуть пару камешков, ну и… прихватить с поличным. «Радоваться его малышкам подавай…»

В новый дом Старый Пёс въехал исхудавшей полудохлятиной с длинным, грубым шрамом на животе, почти что по всей длине. Шрам в дюжине мест перехватывали размашистые стежки, не оставляя сомнений в том, что мальчикам в школах домоводство не преподавали. Хозяин дважды в день смазывал шов кусачей зеленкой, но Старый Пёс стоически переносил экзекуции. Он был в новом доме, они снова были вместе с Хозяином и Хозяйкой, а за такое счастье Старый Пёс готов был терпеть и большие неудобства, чем выкрашенный жгучей отравой живот. Язык, кстати, в результате непослушания и прогулкам по животу, тоже позеленел, но его, что удивительно, совсем не щипало. Если бы щипало язык, то скорее всего Старый Пёс был бы вынужден, вопреки собственным зарокам и клятвам, намекнуть Хозяину подоходчивее на потребность сыскать зеленке замену. Что-нибудь щадящее. Например, мазь из… шоколада.

Шоколад, так считал Старый Пёс, прекраснейшим образом способствовал заживлению любых ран. Как душевных, так и физических. Об этих целебных свойствах Старый Пёс узнал от Хозяйки. По секрету, конечно же. Оба сознавали, что Хозяину не достанет ни догадливости, ни гуманизма, чтобы по достоинству оценить методику, одобрить ее и самому принять на вооружение. Всякий раз, вспоминая вкус лакомства, Старый Пёс упрекал Хозяина в черствости: «Перенесшее тяжелейшую операцию и лишь чудом выжившее животное – это уже не просто какая-то там собака, какую баловать „себе дороже“». Впрочем, шоколад поступал из другого «ведомства», и Хозяина было легко прощать: «Никто несовершенен, если он не собака. Собаки тоже бывают несовершенны. Как правило, они такие и есть. До чего трудно жить в окружении несовершенства! Но Хозяин – он всё же хороший…» Правда, если бы зелёнка начала щипать язык… Но к языку, как уже говорилось, зелёнка проявляла необъяснимое снисхождение и весь свой гнусный характер вымещала исключительно на животе, особенно на стежках.

Сейчас этот шов на собачьем брюхе мерз сверх всякой меры. По разумению Старого Пса, эта часть его тела была доне́льзя изнежена хозяйскими поглаживаниями, ставшими особенно частыми после перенесенной операции. Ну а потом, как водится, почесывание собачьего живота само собой вошло в привычку. У обоих – и у человека и у его питомца.

Старый Пёс понимал, что глупо злиться на собственное тело, тем более не на все, а только на его часть, однако случившиеся неприятности следовало к чему-то привязать, и пузо подходило для этого как нельзя лучше. Упреки Хозяину, злость на погоду уже давно не согревали. Хула, адресованная шву на животе, тоже, но… хоть что-то новенькое. Из-за особенной чувствительности шва к морозу («Что ж ты, сволочь, творишь-то, а?!») выкусывание льдинок и снега приходилось отсрочивать, так и не достигнув желанного результата, подхватываться и шустро двигать вперед, дабы поскорее согреться. При такой занятости куда там не свои – хозяйские трудности отслеживать?!

Зевнул, в общем, Старый Пёс, пренебрег своей собачью обязанностью «всё держать под контролем». Пропустил приключившийся с самым дорогим ему человеком незапланированный полет, закончившийся не в меру жестким приземлением. Притом что какие-то неясные звуки Старый Пёс всё ж таки уловил. Однако, отвлекающие от тяжелых личных забот, они его внимания не удостоились.

Хозяин, стоит заметить в оправдание Старому Псу, и раньше мог пошуметь на улице, неважно где был – за спиной своего спутника или впереди. Ему могло прийти в голову громко похлопать руками в перчатках, разгоняя кровь, выкрикнуть что-нибудь дерзкое, сумасшедшее в небо: «Ну где ты там! Спишь, небось? Не спи – замерзнешь!» Старый Пёс, если трусил в авангарде, вообще редко оглядывался, если не кликали по имени или одному из доброй дюжины заменяющих имя ласковых прозвищ, к которым Хозяин прибегал под настроение, немало смущая своего любимца в случае, если рядом находились другие собаки. Ну кому, спрашивается, понравится Марзупон? «Кто или что вообще это такое – марзупон…» – возмутился пёс в очередной раз. Он заметил, что от возмущения ему становится чуть теплее.

Нежеланные свидетели словесного проявления хозяйской нежности, кто не знал, насколько сильно рискует, а может быть, и намеренно провоцировали судьбу, случалось, подтрунивали над Старым Псом. Потом сильно жалели и впредь проявляли куда больше сдержанности и обходительности. Впрочем, было и так, что Старому Псу пришлось извиниться за нанесенные побои, хорошо хоть обошлось без увечий. Недотёпа мопс, оказывается, искал с ним знакомства и решил, простая душа, что Старого Пса так и зовут – Марзупон. Старый Пёс с готовностью повинился, а вот мадам, выгуливавшая мопса, устроила Хозяину настоящий разнос. Правда, на языке, которого тот не знал, поэтому по обыкновению мило улыбался и увещевал: «Мада-ам, ну стоит ли горячиться по такому пустячному поводу». Мопс тоже принялся успокаивать раззадоренную хозяйку, стараясь увести куда-нибудь. На прощание он с тоской полюбопытствовал, заранее зная ответ:

– При такой хозяйке мы ведь не подружимся?

– Да уж, – не разочаровал его Старый Пёс. И добавил: – Пусть наш язык учит, или валите на хрен домой, откуда вы там.

– Но ведь мы-то понимаем друг друга? – робко поинтересовался мопс.

– Нет, – отрезал Старый Пёс. Он всю жизнь знал, что собака в ответе за своего человека.

Позже Старый Пёс не мог не признать, что найти в себе силы и не выказать обиды, задав при этом правильно сформулированный вопрос, – это, безусловно, редкое собачье достоинство. Он на миг пожалел, что так недружелюбно обошелся с мопсом. Однако тут же исправился: «Если принялся не любить, то надо быть последовательным. Еще раз встречу, порву в клочья, к чертовой матери. Чтобы впредь неповадно было с чувствами приставать. Тоже мне друг выискался. Ходит на привязи у всяких хабалок… Иностранных… Продажный мопс…»

Старого Пса, несмотря на незначительные рост и вес, все кто знал, воспринимали всерьез. За отчаянную смелость, граничащую с безбашенностью, а может, такая она – безбашенность… За ловкость и удивительную непредсказуемость. Когда трехцветный бигль заметил в нем схожесть с мартышкой с гранатой, а шит-цу и пудель расхохотались, то именно им пришлось расплатиться за несдержанность, бигль был милостиво прощен. И не факт, что в основе решения была скорость, какую бигль развивал буквально с места. Совсем не факт. В кругу знакомых, то есть обитателей близлежащих домов, неоднократно делом доказанные качества снискали Старому Псу ореол собаки весьма и весьма авторитетной, настоящего бойца. И еще – завзятого острослова. Одному недорослю-боксеру Старый Пёс прокусил язык и, когда тот не на шутку разнылся, посоветовал: «Кольцо вставишь. У людей мода такая, помогает запомнить – где распускать язык, а где не стоит». Каково же было его удивление, когда Хозяин почти теми же словами отбрил поводыря незадачливого шутника, вознегодовавшего: «У него же дыра в языке! Что теперь делать-то?» – «Пирсинг, – не задумываясь предложил Хозяин. – Вставьте чего-нибудь, воспользуйтесь случаем. Меньше болтать будет, сам же начал, не стоило ему моего пса задирать. Или боитесь, что шепелявить начнет, с пробитым-то языком?»

Хозяин был в добром расположении духа, то есть не очень трезв, и шутил, даже Старый Пёс это понимал, довольно рискованно. Однако ростом, да и статью в целом он намного превосходил оппонента. Тот, даже если бы встал на спину своей собаки, при этом не раздавил ее и удержался, не обрел бы решающего преимущества. «Забоксерастрадалец» – под таким псевдонимом Старый Пёс внес человека в число своих недоброжелателей. Парочка благоразумно убралась восвояси, найдя в себе силы воздержаться от всплеска прощального недовольства, а среди неофициальных имен Старого Пса с того дня появилось еще одно – Компостер.

Всех своих прозвищ Старый Пёс не помнил. Сколько их накопилось за долгую жизнь – три десятка? полсотни? сотня? Вчера вечером этот растущий список пополнил «снежный барсук». На барса Старый Пёс не тянул, о чем ему весело было доложено. «Он еще и глумится!» Настроение собаки, и без того не радужное, съехало до отметки «слякоть». Весь вечер Старый Пёс капризничал, противился любым идеям Хозяина. В конце концов, он добился недипломатичного высказывания в свой адрес: «Ах ты, неблагодарная строптивая псина!», а заодно получил категоричный отказ в теплом месте на второй подушке кровати, самостоятельно на которую влезть не мог. Иначе не факт, что именно Старому Псу пришлось бы ютиться в собачьем месте возле батареи. «Стоило это того? – спрашивал он себя, бубликом устроившись на мягкой подстилке. – Нет. Был другой выход? Ответ тот же».

Он спал, когда Хозяин поднял его на руки и перенес на незаслуженное место. «Слаб человек, куда ему до собаки, лучше бы поучился, а то права он качает… Беда мне с ним», – сонно, неторопливо думал Старый Пёс. И еще, памятуя об имидже, он, уже на подушке, недовольно ворчал, сквалыжничал что-то неразборчивое. Долго и нудно. Наверное, о том, как уютно ему было возле батареи и что смягчение «режима» вовсе никакое не смягчение, а совсем наоборот. Что все эти лицемерные нежности и забота… Короче, всё это не для Старого Пса, потому что он… Дальше совсем неразборчиво, однако легко догадаться… И что Хозяин, хоть и добрый, а всё равно гад, потому как вольно ему было тащить собаку в снегопад на прогулку. Ведь всё то же самое можно было сделать на лоджии, под навесом. Там даже снег лежит в изобилии, как специально для антуража, если антураж зимы так дорог Хозяину.

Вот Старый Пёс и ответил ему в том же духе. В смысле, также вероломно. После гулянья он влетел снежным комом в их номер, в темпе осмотрелся и заметил сползший с пуфа, небрежно валявшийся на полу хозяйский свитер. На нем Старый Пёс и отряхнулся. Потом поелозил, вытирая промокшие спину, живот, морду… Хозяин застыл в дверях, словно его прибили к полу. Он оторопел от такой наглости. Только и смог, что вымолвить: «Ну ты… Ну ты даешь…» Растерялся. Старый Пёс в силу опыта знал, что люди в растерянности способны на многие глупости: они женятся, заводят детей, неправильных собак… Но не внял подсказкам опыта и решил повторить вытирание, начав со спины. Однако время человеческой растерянности вышло. Первой прилетела лыжная варежка, вторым – модный валенок, называемый «Угги». До этого Старому Псу нравилось это имечко, он даже допускал, что было бы неплохо самому носить такое. Уж тогда точно всякая пьянь во дворе не оборачивалась бы на зов Хозяина: «Эй, Старый Пёс!» После точного приземления валенка Старому Псу на макушку его имя и сам предмет были разлюблены одномоментно и на всю жизнь.

«Извини, что по башке, – сказал Хозяин. – Хотя правильно попал, раз этим местом ты такую пакость придумал. И не ври, не больно. Я же видел, что не подошвой. Не прикидывайтесь, сэр… Ой-ой-ой, тоже мне умирающий. Будешь сегодня… умирающим лебедем. Нет, просто пернатым. Пернатый! И пораженным в правах. Надеюсь, это понятно?»