Когда процессия вступила в гостиную, среди собравшихся произошла некоторая заминка в беседе, вызванная появлением новых гостей и (само собой разумеется) очаровательным обликом Энн. Затем почтенные отцы семейств, имеющие дочерей на выданье, разглядев, что перед ними едва сформировавшаяся девушка, перестали обращать на нее внимание и вернулись к прерванной беседе и к своим кружкам с пивом.
Мельник Лавде успел за эти дни сдружиться с половиной солдат из лагеря, что самым наглядным образом проявилось в посетившей его в этот вечер компании – как в смысле ее пестроты, так и во многих других смыслах. Среди присутствующих прежде всего бросались в глаза сержанты и старшие сержанты полка, в котором служил Джон Лавде: все молодцы, как на подбор, они сидели, освещаемые пламенем свечей, и, как видно, отдыхали и душой и телом; кроме них было еще несколько унтер-офицеров и кое-кто из иностранного гусарского полка: один немец, два венгра и один швед. Лица их были овеяны печалью – казалось, юноши тосковали по дому. Все они вполне пристойно изъяснялись по-английски. Самое старшее поколение было представлено Симоном Берденом, пенсионером, а почтенный возраст между пятым и шестым десятками – закадычным другом и соседом Симона капралом Тьюлиджем, который был туг на ухо и сидел в шляпе, надетой поверх красного бумажного платка, обмотанного вокруг головы. Оба эти ветерана несли сторожевую службу на ближайшем маяке, недавно воздвигнутом по приказу командующего гарнизоном, дабы не прозевать высадку неприятеля и вовремя зажечь сигнальные костры. Старики жили в крохотной хибарке на холме, возле куч хвороста, но на этот вечер нашли добровольцев, согласившихся подежурить вместо них.
За ними, в соответствии с более низким общественным положением и меньшим жизненным опытом, следовало назвать их соседа Джеймса Комфорта, служившего когда-то добровольцем, солдата по своей охоте и кузнеца по роду занятий, а также представителей местного ополчения: Уильяма Тремлета и Энтони Крипплстроу. Оба эти воина были в обычной крестьянской одежде и, скромно притулившись в уголке, с почтением поглядывали на солдат регулярной армии. Остальная компания состояла из соседей-фермеров с женами, приглашенных мельником, как с облегчением отметила про себя Энн, дабы они с матерью не оказались единственными женщинами на пирушке.
Лавде-старший шепотом принес миссис Гарленд свои извинения по поводу того, что ей придется разделить общество простых крестьян.
– Ведь они теперь, сударыня, овладевают военным искусством: готовятся встать на защиту родины и своего очага, да к тому же столько лет работали у меня, – ну я и решил пригласить их: подумал, что вы не будете на меня за это в обиде.
– Разумеется, нет, сосед Лавде, – сказала вдова.
– Вот тоже и старики Берден и Тьюлидж. Они немало и с честью послужили в пехоте, да и сейчас еще им иной раз куда как несладко приходится там, на маяке, в непогоду. Так что я сначала покормил их на кухне, а потом пригласил сюда, послушать пение. А они мне зато слово дали, что прибегут к нам, как только покажутся неприятельские суда с пушками; зажгут сигнал на маяке – и прямо сюда. А то ведь мы сами-то можем и проглядеть. Так что, понимаете, они тоже пригодятся, хоть и чудаковаты малость.
– Вы совершенно правы, сосед, – согласилась вдова.
Энн была очень смущена при виде лиц военного звания, представленных в таком внушительном количестве, и поначалу вела беседу только со знакомыми женами фермеров да с двумя стариками солдатами – жителями деревушки.
– А почему ты вчерась не захотела перекинуться со мной словечком, девушка? – спросил капрал Тьюлидж, старик помоложе, сидевший в шляпе. Энн в это время беседовала со стариком Симоном Берденом. – Ты встрелась мне на тропке и даже не взглянула на меня, – добавил он с укором.
– Простите, я очень сожалею, – сказала Энн, но слова ее пропали даром, так как она не решалась кричать во все горло в таком большом обществе, и капрал не услышал ни звука.
– Небось шла и мечтала невесть о чем, – продолжал громко разглагольствовать безжалостный капрал. – Да, стариков теперь не замечают, все смотрят на молодых! А ведь я не забыл, как младший-то Лавде, Боб Лавде, подкарауливал, бывало, тебя повсюду.
Щеки Энн вспыхнули, и она положила конец этому чрезмерному углублению в прошлое, поспешно заявив, что неизменно с большим почтением относится к таким пожилым людям, как он. Капралу же показалось, что она осведомилась, почему он сидит в шляпе, и он пояснил, что был ранен в голову в битве при Валансьенне в июле девяносто третьего года.
– Мы вели орудийный обстрел крепости, и осколок снаряда угодил мне в голову. Двое суток я был почитай что мертвец. Если б не эта рана да раздробленная рука, я бы, отслужив двадцать пять лет в армии, вернулся домой целехонек.
– Говорят, у тебя в череп вставлена серебряная пластинка, верно, капрал? – спросил Энтони Крипплстроу, придвигаясь поближе. – Говорят, это прямо чудо искусства – так ловко они починили тебе башку. Может, барышня хочет посмотреть, где она вставлена? Любопытная штука, мисс Энн, такое не каждый день увидишь.
– Нет-нет, спасибо, – торопливо сказала Энн, страшась, как все молодые девушки Оверкомба, увидеть капрала с непокрытой головой.
С тех пор как он вернулся из армии в девяносто четвертом году, его никто не видел без шляпы и носового платка, повязанного вокруг головы, и по деревне шли толки, что вид его без этого головного убора настолько страшен, что довел до судорог маленького мальчика, случайно увидевшего капрала, когда тот, сняв шляпу, ложился спать.
– Ладно, коли уж барышня не хочет поглядеть на твою голову, может, захочет послушать твою руку? – не унимался Крипплстроу, которому очень хотелось угодить Энн.
– Чего? – переспросил капрал.
– Рука у вас тоже повреждена? – выкрикнула Энн.
– Раздавило в лепешку тогда же, когда и голову, – равнодушно сообщил Тьюлидж.
– Погреми рукой, капрал, дай ей послушать, – сказал Крипплстроу.
– Ага, сейчас, – сказал капрал, не спеша поднимая поврежденную конечность и всем своим видом показывая, что, хотя демонстрация этого чуда уже утратила для него прелесть новизны, готов сделать одолжение. И принялся безжалостно вертеть правой рукой левую, вызывая в последней громкий треск костей и доставляя этим жутким звуком чрезвычайное удовольствие Крипплстроу.
– Какой ужас! – пробормотала Энп, мучительно желая, чтобы эта пытка прекратилась.
– Господь с вами, да ему совсем не больно. Верно, капрал? – сказал Крипплстроу.
– Нисколечко, – подтвердил капрал, продолжая с большим усердием крутить одной рукой другую.
– Кости-то совсем мертвые, совсем мертвые – я же ей говорю, капрал.
– Совсем мертвые.
– Все равно как мешок с кеглями, – продолжал свои пояснения Крипплстроу. – Они все хорошо прощупываются, барышня. Если пожелаете, он сейчас вмиг закатает для вас рукав.
– О нет, нет, не нужно, пожалуйста, не нужно. Я и так верю, – сказала девушка.
– Ну так что? Хочет она еще смотреть и слушать или не хочет? – спросил капрал, давая понять, что не желает терять время даром.
Энн заверила его, что не хочет ни под каким видом, и ловко выскользнула из своего угла.