Прежде всего я не привыкла к корсету. В пансионе их заставляли носить только тех девочек, которые сильно сутулились или кривились набок, и которым не хватало для вразумления шлепка линейкой между лопаток. Мысль о необходимости тратить время поутру еще и на шнуровку этого приспособления обычно приводила жертву в такой ужас, что она принималась тщательно следить за осанкой.
В любом случае те корсеты затягивали не слишком сильно, лишь в той мере, чтобы не позволить ученице сгорбиться за партой. Ничего общего с тем орудием пытки, в которое в четыре руки затянули меня две крепкие горничные, похожие друг на друга как сестры. А может, они и были сестрами? Или их подбирали по внешности? Обе темноволосые, темноглазые, довольно рослые…
Я отыскала в памяти Эвы их имена – Эн и Эм, но так и не поняла, настоящие они, или же ее величество попросту звала девушек по первым буквам… не знаю, имени или фамилии.
Швею… то есть, я хочу сказать, швейного дела мастерицу первого ранга при дворе ее величества, дородную женщину примерно одних лет с госпожой Увве, звали госпожой Ланни. Королева, разумеется, фамильярно называла ее просто Ланни, как привыкла с детства.
Все они – в отличие от Нэны – состояли при королеве не первый год, и я поняла, что канцлер решил устроить мне очередной экзамен.
Королева не любила примерки, они ее раздражали, поэтому мое недовольное лицо никого не удивляло, и славно. Но, признаюсь, больше, чем реакция горничных, меня угнетала невозможность вдохнуть полной грудью. Теперь я отлично понимала, почему дамы в романах то и дело падают в обморок: если они вот так же затянуты, то достаточно малейшего усилия или даже сильного волнения, чтобы лишиться сознания от недостатка воздуха. А если дело происходит в жаркий день или в душном помещении, то тем более…
Конечно, горничным я об этом говорить не собиралась, но думала, что нужно собраться с духом и предупредить канцлера. Вряд ли он обрадуется, если мне сделается дурно посреди встречи с послами. Я выносливая, конечно, но кто знает, сколько времени это продлится? Хватит ли у меня сил вытерпеть? Не хотелось проверять вот таким образом.
Тем временем дошло дело до самого платья. Очень красивое, по последней моде, с рукавами-фонариками, оно на мне буквально трещало по швам. Во всяком случае, поднять руку я бы не рискнула.
Утреннее платье мне было впору, но его явно готовили для меня. Не знаю, сшили за ночь или подогнали готовое… например, то, что осталось от моей предшественницы.
Но как такое может быть? Канцлер ведь сказал, что у нас с королевой похожие фигуры, а раз так, мы не должны сильно различаться! Как могу я, воспитанница приюта, где нас кормили отнюдь не так сытно, как ее величество, оказаться настолько крупнее? Или дело просто в особенностях сложения? Королева, насколько мне удалось разглядеть, хрупкая, тонкокостная, а я… нет, я тоже не похожа на крестьянку, но явно шире в кости. Так-то в глаза не бросается, если не прикладывать мерную ленту, но в этом туалете…
– Вот так дела, – огорченно произнесла Эм. Она, стоя на коленях, упорно одергивала мой подол, словно надеялась, будто он волшебным образом удлинится. – Как же это вы промахнулись, госпожа Ланни?
За что немедленно и получила подзатыльник.
– Ошибиться я не могла, – прогудела швея, осматривая дело рук своих. – Однако…
– Бывает такое, – вставила Эн, подбирая отлетевшую от моего наряда пуговицу, – дети… ой, прошу прощения, госпожа, молодые люди, когда болеют, иногда быстро растут. Так вот встанет с постели, начнет одеваться, а рукава коротки, подол тоже, хоть плачь…
– Точно-точно, с моим братом именно так и вышло, – вставила Эм, сматывая ленту, и опасливо покосилась в мою сторону. Очевидно, королева не любила пустой болтовни, но я ничего не могла припомнить на этот счет. – Вот и ходил как подстреленный, пока другую одежду не справили. Хорошо еще, исхудал, так что хоть налезало на него старое…
«Да ведь со мной тоже такое было! – чуть не воскликнула я, но вовремя схватила себя за язык. – Именно после болезни: оделась, и оказалось, что руки неприлично торчат из рукавов, а подол короток…»
Тогда это не стало большой трагедией: мне всегда шили платья на вырост, поэтому подол и рукава отпустили, и я носила эту одежду еще года полтора, не меньше, покуда она не сделалась совсем тесна. Но то я, а в небогатой семье такой сюрприз наверняка оказался весьма некстати. А если не было отца и старшего брата, у которых можно было временно позаимствовать что-то… Впрочем, о чем я говорю! Даже если имелись брат с отцом, кто сказал, что у них несколько смен одежды? Тут остается или просить по соседям, или ходить в чем есть, пока не раздобудут хоть поношенное у старьевщика – слышала я и о таком.
– Одним словом, с этим уже ничего не поделаешь, – мрачно сказала госпожа Ланни и тяжело вздохнула. Ее внушительный бюст так натянул атлас платья, что я подумала: не лопнуло бы! Декоративные пуговки – те точно могли отлететь. – И как быть?
– Если это платье никуда не годится, – подала я наконец голос и постаралась скопировать манеру Дагны-Эвлоры, – сшейте новое. Времени еще предостаточно.
– Госпожа, я же так… в воздух спросила, – зачастила госпожа Ланни. – Неужели неясно: нужно немедленно обновить ваш гардероб! Извольте, сию минуту я сниму мерки, сама сниму, никому не доверю…
– И корсет мне нужен другой, – рискнула я. – Этот явно мал. Я в нем совсем дышать не могу.
– Конечно, госпожа, как изволите… А вы что стоите?..
Эм и Эн мгновенно разоблачили меня до белья, и вокруг образовался будто бы смерч из лилового атласа: для своего сложения госпожа Ланни передвигалась весьма шустро.
– Как быстро меняются девушки, – бормотала она себе под нос, измеряя, кажется, расстояние между моими ребрами. – Конечно, все нужно заменить, но не беспокойтесь госпожа, я всех засажу за работу, и даже если им придется шить круглые сутки, ваши наряды будут готовы в срок!
Я вспомнила рассказы той девочки о матери-швее, о том, как она набирает побольше заказов. Муж ее умер, других родственников то ли не осталось, то ли они не горели желанием помочь вдове, то ли сами были так же бедны, не важно! Главное, этой женщине приходилось шить днями и ночами, не разгибая спины и не смыкая глаз, чтобы хватало не просто на жизнь, а еще и на оплату пансиона, хорошую еду для дочери, учебники – они ведь недешевы. И та девочка говорила с горечью, что мать понемногу теряет зрение: экономит на освещении, потому что хорошие свечи слишком дороги, керосин тем более, а от простой сальной свечи много ли света? Приходится сильно напрягать глаза, вот и… Девочка надеялась только, что успеет выучиться и найти работу прежде, чем мать окончательно ослепнет, иначе все эти усилия окажутся напрасны.
– Не забудьте заплатить им вдвое за ночную работу, – не удержалась я, и женщины как-то странно переглянулись. Пришлось порыться в памяти Эвы и состроить неприятную гримаску. – Что вы на меня уставились? Вы не из своего кармана платите, Ланни, так? Потому извольте делать, что велено! Я проверю, учтите.
Как я собиралась это делать – не знаю, не спрашивайте. Главное, мастерица как-то стушевалась и несколько раз кивнула.
– А цвета, госпожа? – произнесла она, суетливо собрав свои записи.
– Этот мне не нравится, – сказала я, потрогав рукав цвета голубиного крыла. – Я выгляжу в нем слишком бледной.
Это было чистой правдой: у меня светлая, совсем не тронутая солнцем кожа, и платье придавало моему лицу синюшный оттенок. Конечно, всем известно, что королева только что оправилась от болезни, но почему она должна походить на умертвие из детской сказки?
– Срок даже и малого траура истек, – добавила я, мысленно подсчитав сроки, – поэтому извольте подыскать цвет, который не превращает меня в покойницу.
– Что вы такое говорите, госпожа… – искренне испугалась госпожа Ланни. – Конечно… Конечно… Как вам будет угодно… Вы ведь сами выражали желание носить траур по возможности долго, а я…
– Я передумала, – перебила я. – Но не потому, что не скорблю больше. Я просто не желаю, чтобы посторонние считали, будто я ни о чем больше не могу думать, и не считали меня… легкой добычей. Так понятно?
– Вполне, госпожа.
Мастерица посмотрела на меня будто бы с испугом, потом встряхнулась, вздохнула и велела Эм (или Эн, я их все еще путала):
– Позови моих девочек с образцами тканей. Может быть, госпожа выберет прямо сейчас?
Я кивнула. В самом деле что тянуть?
Процесс выбора затянулся надолго, и все это время меня снедали самые нехорошие мысли. Очень о многом нужно было спросить у канцлера… если я осмелюсь, конечно, а он соблаговолит ответить. Вопросов скопилось столько, что впору записывать, но я не рискнула попросить письменный прибор, положилась на память. Мало ли кто прочтет мои заметки?
За этими мыслями я даже не разобрала вкуса удивительного черепахового супа, ела без аппетита и оставила в тарелке намного больше половины: очень уж сытным оказалось это кушанье. В пансионе принято было доедать все, но тамошняя кухня была привычна и не таила подвоха, а что со мной будет, если я через силу одолею эту порцию, представлять не хотелось.
– Вам не понравилось, госпожа? – спросила Нэна, убирая со стола. – Может быть, недостаточно специй? Но доктор сказал, вам пока не стоит есть острое и пряное.
Я только плечами пожала, потом спросила:
– Бывает же так: вдруг перестает нравиться то, что раньше любила?
– Пожалуй, госпожа, – после паузы ответила она. – В детстве я обожала недозрелые кислые яблоки и могла съесть сколько угодно, а теперь взгляну – скулы сводит.
– Вот и со мной, кажется, такое случилось. И доктор прав: мне совсем не хочется острого. Завтрак удался, но…
– Что прикажете подать на ужин? – тут же спросила Нэна. – Ах да, его превосходительство просил осведомиться, не согласитесь ли вы разделить с ним трапезу!
– Конечно… А что подавать… Спроси у доктора, пускай он порекомендует что-нибудь легкое, – выкрутилась я. – А вкусы Одо, полагаю, здесь хорошо известны?
– Да, госпожа.
В дверь постучали, Нэна открыла, что-то спросила, выслушала ответ – я ничего не разобрала, как ни прислушивалась, – потом вернулась.
– Его превосходительство приказал передать вам вот это, госпожа. – Она положила на прикроватный столик стопку пухлых папок. – И напомнить, что время не ждет.
– Спасибо, – сказала я, взяла верхнюю и села на кушетку, поджав босые ноги. Наверно, почти так, как это делала ее величество. – Не беспокой меня до ужина.
К ужину я спускалась уже в другом платье – тоже пошитом (или подогнанном) по моей фигуре, не королевской. В голове роились сотни вопросов, но с чего начать?
Трапеза началась в молчании – дежурные приветствия я в счет не принимала. Мне доводилось читать, как персонажи беседуют за столом, но, по-моему, это очень неудобно. В пансионе вообще запрещалось разговаривать во время еды, можно было только попросить передать соль, хлеб или кувшин с водой, не более того. Иначе как быть? К тебе обращаются, а у тебя во рту непрожеванный кусок, и что делать? Глотать с риском подавиться? Судорожно жевать, мычанием давая понять, что не можешь говорить? Элегантно выплюнуть в салфетку?
К сожалению, в памяти королевы я не нашла ничего о поведении в таких ситуациях. Наверно, мэтр Оллен и это счел чем-то не стоящим внимания и само собой разумеющимся. А зря!
В любом случае при Нэне – а она прислуживала за столом – канцлер явно говорить не желал. Пускай она многое знала, но все-таки…
– У вас такое лицо, сударыня, будто вам есть что мне сказать, – сказал он, когда эта пытка осталась позади.
То есть было вкусно – и Нэна явно последовала моему распоряжению, потому что порции у меня оказались втрое меньше дневных, и там не оказалось ничего острого и жирного. Но все равно – я никогда прежде такого не пробовала, поэтому мне очень понравилось. И опять же: осталось столько, что хватило бы угостить младший класс. Неужели так всегда бывает? Или королева сама справляется? Не похоже…
– Я хотела бы задать вам несколько вопросов, Одо, – с трудом выговорила я, постаравшись скопировать тон Дагны-Эвлоры.
Кажется, получилось, потому что лицо канцлера приобрело напряженное выражение.
– Сначала спрошу я: вы успели прочесть досье?
– Только половину. Там очень много такого, что мне вовсе не понятно, но об этом я хотела поговорить позже.
Я изо всех сил старалась держать лицо, как говорила госпожа Увве, но не знаю, насколько мне это удавалось.
– Тогда спрашивайте. И покороче, будьте любезны.
Вздохнув поглубже (благо никакой корсет мне не мешал), я начала:
– Скажите, Одо, вся эта прислуга – она знает, что на самом деле я вовсе не ее величество?
– Нет.
– Их заколдовали?
– Нет.
– Тогда я не понимаю.
– Чего именно вы не понимаете?
– Рядом с ее величеством с самого рождения столько людей, что мне даже во сне не приснится! Та же госпожа Ланни наверняка обшивала ее с раннего детства, верно? Эм и Эн… они достаточно молодые, но они тоже помнят ее величество совсем еще девочкой, уверена.
– И что дальше?
– Они не могут нас перепутать! – не сдержавшись, воскликнула я. – Мы совершенно разные! И даже если со стороны это не очень заметно, то… они же меня переодевали! Неужели горничные не знают, как выглядит хозяйка без одежды? А госпожа Ланни? Будто опытная мастерица не представляет, насколько и как именно может измениться девушка! А я… я…
– Мне уже доложили – платья Эвы вам малы, – мрачно сказал канцлер. – Но вы повели себя именно так, как было нужно: приказали немедленно сшить новые. Я только не понял вашего распоряжения насчет оплаты. Что за чушь?
– Я объясню после, если вам будет угодно. – Слезы ни с того ни с сего подступили к горлу, но я сдержалась усилием воли.
– Мне будет угодно. Позже, – согласился он, не отводя от меня взгляда. – Однако, вижу, вы еще не закончили?
– Не закончила. – Я заставила себя выпрямиться, хотя куда еще-то? Вот когда не помешал бы тот самый корсет. – Объясните, почему госпожа Ланни, Эм и Эн не понимают, что перед ними другая девушка, если они не заколдованы? Только не говорите, что им хорошо заплатили: даже за деньги не получится так притворяться!
– Вы уверены? – с насмешкой осведомился канцлер, встал и отошел к окну. – Хорошо. Я вас обманул.
– То есть они все-таки заколдованы?
– Только самую малость. Вы правы: Ланни знает тело Эвы лучше ее личного врача и никогда не спутает ее величество с вами. С горничными проще… в какой-то степени.
– А как же посторонние? – спросила я. – Они ведь тоже заметят, а всех не заколдуешь. Посмотрите сами!
– О чем вы? – Он обернулся.
– Взгляните на мои руки, – я положила их на стол. – У ее величества совсем не такая форма пальцев, я заметила. У нее они… очень тонкие и немного сужаются к ногтям. А у меня прямые и… и… не такие изящные, одним словом. Вдруг послы обратят на это внимание? Я ведь буду без перчаток, верно? Это же не бал…
Пауза показалась мне долгой, даже слишком, но наконец канцлер шагнул ко мне и осторожно дотронулся до моей руки – я так и держала их перед собой.
– Вы слишком много думаете, сударыня, о тех вещах, которые вас не касаются, – сказал он. – Но это начинает мне нравиться.
– Не понимаю…
– Мэтру Оллену придется немного постараться и зачаровать для вас какой-нибудь перстень или браслет. А вам нужно будет поменьше выставлять руки на обозрение. Если незначительные изменения в фигуре ее величества способен распознать не всякий мужчина, особенно когда за дело берется Ланни, то руки – другое дело, они на виду. И даже если опять-таки мужчина не заметит разницы, женщина непременно обратит на это внимание.
Я выдохнула с облегчением: моя мысль оказалась вовсе не бесполезной. Однако ответа на вопрос я не получила, а потому продолжила:
– Так что же со слугами? Пускай госпожа Ланни, Эм и Эн немного… м-м-м… одурманены, но как же Нэна? Она знает, кто я такая на самом деле?
– Да. Вы не первая ее подопечная. Насчет Нэны можно не сомневаться – она связана клятвой жизни.
Это прозвучало просто, даже небрежно, но я поежилась: магическая клятва жизни, если верить книгам, убивает преступившего ее мгновенно и страшно. Кто бы мог подумать, что мне придется столкнуться с подобным? И тут меня осенило.
– А почему вы не взяли такую клятву с меня?
– Я даже не был уверен, что вы переживете внедрение памяти Эвы, – честно ответил канцлер. – Так зачем тратить понапрасну время и силы?
– Но я пережила, и она… она…
Я запнулась, не находя нужных слов. Я уже думала об этом днем: если бы мне приказали просто сыграть королеву, я постаралась бы, но у меня вышло бы неубедительно. Но теперь… Мне казалось, порой Дагна-Эвлора берет верх над моим разумом и нашептывает, что сделала бы на моем месте. Я сильнее – во всяком случае, пока, – но как укроешься от этого шепота? Даже уши не зажмешь…
– Она говорит у меня в голове, – сказала я наконец, и канцлер нахмурился. – Не очень громко. Я слушаюсь, когда нужно распоряжаться слугами, и вроде бы получается… Кажется, они принимают это как должное.
– Горничные ничего не заподозрили, – коротко ответил он. – Ланни… сложно сказать. Сетовала на докторов, которые морят ее величество голодом. Дескать, девушка выросла, но ведь одна кожа да кости… Вы что, малоежка? Хотя о чем я спрашиваю! Будто в вашем пансионе кормят досыта…
– Голодными мы никогда не оставались, – сердито ответила я. – Просто я не привыкла к такой кухне и тем более большим порциям и решила свалить все на доктора. Выздоравливающим ведь нельзя объедаться. Но вы снова ушли от вопроса…
– Которого именно?
– О слугах. Их должно быть намного больше, чем две горничные и Нэна, разве не так? Их всех… м-м-м… обработали?
– Конечно, нет. Для них ее величество отдыхает в загородной резиденции. Там большой штат прислуги ни к чему. При ней лишь врач, его помощники, несколько доверенных лиц и эти две горничные. Этого более чем достаточно.
– Но я видела в том особняке каких-то людей, а они видели и вас, и меня. Неужели все связаны клятвой молчания? Никто не проговорится, не пойдут слухи? А если они ничего не знают, но вдруг услышат, что ее величество вела переговоры с посольством Иссена, и сообразят – ведь в это самое время она лежала в постели в том особняке, и как тогда быть?
– Вы не только слишком много думаете, но еще и говорите сверх всякой меры, сударыня, – сказал канцлер после паузы и потер переносицу. – Однако задаете разумные вопросы. На часть из них я могу ответить. Да, те люди связаны клятвой молчания. Прочие придворные считают, что я заполучил чрезмерное влияние над ее величеством. Время от времени кто-то даже пытается прорваться в особняк и повидать Эву, но защита там выше всяких похвал.
– А что, если кто-нибудь догадается о двойнике и решит проверить меня? – шепотом спросила я.
– Догадываются многие. На проверку решатся, – он едва заметно усмехнулся, – считаные единицы. Я укажу вам на них. Надо ли объяснять, что в общении с этими людьми вы должны быть…
– Даже более настоящей, чем истинная королева? – сорвалось у меня.
– Совершенно верно, – был ответ. – Возможно, вам придется повести себя дерзко, капризно и даже грубо – не с послами, разумеется, с придворными. Это характерно для Эвы, как ни прискорбно мне говорить об этом. К счастью, обычно она держит себя в руках, но иногда забывает о том, что давно уже является не младшей принцессой, а королевой.
Канцлер встал, отошел к окну, потом добавил:
– Ее очень баловали в детстве.
Я промолчала. Он мог бы и не говорить: я еще не успела узнать Дагну-Эвлору как следует, но того, что удалось выудить из обрывков ее памяти, вполне хватало, чтобы составить некоторое впечатление о личности королевы.
Скажу честно: я совсем ей не завидовала. И удивлялась, как это она еще смогла продержаться так долго, пускай даже при поддержке канцлера… В одночасье сделаться из младшей любимой дочери, которой дозволено все и даже чуточку больше, но которая ничего не решает, а своего может добиться только упрямством или лестью, – правительницей страны… Нет! Лучше быть обычной сироткой, выросшей в пансионе: да, я жива, здорова и получила образование только благодаря доброте госпожи Увве, но от меня никто и ничто не зависит. Только моя собственная жизнь, а с этим я уж как-нибудь справлюсь…
Вернее, так было до недавнего времени. Теперь моя жизнь мне не принадлежала.
Канцлер очень долго молчал, глядя в темноту за окном… Хотя разве это темнота? Вдалеке светилась Королевская лестница, видны были огни столицы… В книгах любят писать, будто в этом городе никогда не наступает ночь. Теперь я убедилась в этом лично.
– Вот что, сударыня, – произнес он наконец. – Вы упомянули о клятве жизни. Я должен взять ее у вас.
– Как скажете, – по спине опять побежали мурашки.
– Должен, но не стану.
– Почему?..
– Потому что не имею ни малейшего понятия о том, что в этот раз сотворит мэтр Оллен. – Канцлер развернулся ко мне. – По-моему, даже вы догадались – что-то пошло не так.
– Не понимаю, – честно сказала я. – Он ведь должен был передать мне воспоминания ее величества? Но так и вышло, я могу найти в памяти… ну, почти все, что нужно. О слугах, придворных, советниках… Спросите о чем-нибудь, Одо, я уверена, что сумею ответить!
– Хорошо, попробуем…
Он долго бомбардировал меня вопросами о тех самых придворных делах, старых и совсем недавних, и мне удавалось отвечать правильно, пока не прозвучало:
– Три года тому назад. Двойная помолвка Дагны-Лиоры и Дагны-Ларины. Что вы мне тогда сказали о женихах сестер?
Я встрепенулась: уж на такой-то вопрос ответить несложно! Имена этих самых женихов сразу же всплыли в памяти, причем вместе с язвительной характеристикой, которую дала Дагна-Эвлора этим молодым людям, празднества тоже удалось вспомнить, но вот разговора с канцлером не было, как ни ищи.
Вот воспоминание о том, как Лиора надрала Эве уши за дурацкий стишок, в котором кровь рифмовалась с морковью, оказалось весьма ярким… а что поделать, если ее жених был ослепительно-рыжим, как все отпрыски великих герцогов Норгеу?
И запущенная Лариной туфля, которая просвистела мимо Эвиного уха и едва не убила комнатную собачку, тоже прекрасно вспоминалась: и ей Эва продекламировала стишок, не менее дурацкий, чем первый. На этот раз о длинных усах и о том, как они неизбежно окажутся в тарелке: суженый Ларины носил эти самые усы и очень ими гордился – в княжестве Герден это было последним писком моды.
– Только это и могу отыскать, – растерянно сказала я, пересказав все, что удалось вспомнить. – А с вами ее величество как будто и не разговаривала… Но я помню, как вы снимали ее с перил, когда она была маленькой! И как она просила вас помочь решить задачу или что-то объяснить! Не может же выйти так, что часть воспоминаний потерялась?
– Очевидно, может. И это не следствие травмы: вы можете воспроизвести, о чем говорилось на последнем заседании кабинета правительства, на котором присутствовала Эва, – а это было не так давно, – однако совершенно не помните о том, что происходило три года назад, хотя именно ко мне она прибежала прятаться от взбешенных сестер.
– Ничего не понимаю…
– Вы помните многое, но только то, что не связано со мной. Кстати, проверим… Вы можете отыскать в памяти Эвы что-либо, касающееся коронации?
Это было совсем просто. Правда, Дагна-Эвлора была так напугана и возбуждена предстоящей церемонией, что запомнила не так уж много: то, как на голову ее лег тяжелый венец, потом – бесконечное восхождение по Королевской лестнице, а следом – крики ликующей толпы и огненные цветы фейерверков в ночном небе…
– Как я и думал, – криво усмехнулся канцлер. – Сами догадаетесь, что вытворил мэтр Оллен?
Я задумалась. Воспоминания об Одо не исчезли из памяти Дагны-Эвлоры. Вернее, не совсем исчезли: говорю же, детские впечатления были достаточно яркими. А вот в самых последних канцлера не было или же он присутствовал этакой безмолвной тенью на заднем плане. Ничего не говорил, не наставлял, не поправлял, не журил, не ругал и не утешал – а я уверена, без этого обойтись не могло!
– Он… он как-то выдернул вас из многих воспоминаний ее величества, которые передал мне, – попыталась сформулировать я. – То есть вы там присутствуете, но никак не действуете. Я думала… то есть вы сказали, что пишете для ее величества речи и все прочее… И вообще, после гибели родных вы остались ее единственным близким человеком! Но этого нет в воспоминаниях, правда!
– Не повышайте голос, – в очередной раз напомнил канцлер. – Я вам верю. В ином случае – если уж вы уверяете, будто Эва нашептывает вам решения, – вы бы вели себя со мной совсем иначе.
– Но зачем мэтр Оллен так поступил? И как вообще такое возможно?..
– Хотел бы я знать!
– А… спросить нельзя?
– С удовольствием бы это проделал, сударыня, но если он не захочет отзываться, то отыскать его не представляется возможным.
– Что же это за придворный маг! – сорвалось у меня. – Вдруг война или что-нибудь похуже, а его и найти нельзя? Почему он позволяет себе такие вольности? Разве он не на службе?..
Я осеклась и зажала рот ладонью.
– Это не я, ваше превосходительство, это…
– Я слышал если не голос Эвы, то ее интонации, – невыразительно произнес канцлер. – Она как-то спрашивала меня о мэтре Оллене почти в тех же выражениях. Что ж… выбора у нас нет, запасного плана – тем более, поэтому будем действовать по обстоятельствам. У меня еще много дел на сегодня, а вы… Вы дочитывайте досье. Завтра днем я загляну к вам и проверю, насколько хорошо вы запомнили материал.
– Как скажете. А… она… как? – с трудом выговорила я.
– По-прежнему, – ответил он, не поворачиваясь. – Спасибо, не хуже. Нужно ждать. Вы поможете тянуть время.
– И вы доверите мне это даже без клятвы?
– А чем вы можете навредить, даже если вдруг приметесь вести себя непотребно? Да, неприятно, но я успею вас скрутить. И заявлю, что ее величеству снова сделалось дурно. Придется отложить встречу, но такое случается.
– Но вдруг меня выкрадут и станут допрашивать? Я ведь уже много узнала о…
Я осеклась – канцлер едва слышно смеялся.
– Вы еще ничего не узнали, – проговорил он наконец и, клянусь, едва не протянул руку, чтобы потрепать меня по голове, но удержался. Я ведь была не той Эвой. – И никто не рискнет выкрасть королеву Дагнары. А теперь идите наверх и читайте. Повторяю – завтра я спрошу ваш урок.
– Как прикажете, – ответила я, встала, но кланяться не стала. От такой дерзости пробирали мурашки, но… Оно того стоило, клянусь!