Хайрад Рыжебородый ехал во главе процессии на слоне с блестящими бивнями. От каждого слоновьего шага трескалась брусчатка. Мелоди радостно таращилась на них и чуть не попала под копыта; я оттащил ее с улицы, пока не затоптали. За слонами шли поджарые кашанские лошади с шелковистыми хвостами – самые быстрые в мире. Когда появились фургоны с сокровищами, зеваки заохали.
Я восхитился железным гробом, покрытым магическими рунами. Говорили, что в нем покоится тело святого Аскарли, который восстанет в дни Великого ужаса. Но еще сильнее потрясали песочные часы, в которых песок сам перетекал наверх, чтобы не было нужды их переворачивать. Вот бы и жизнь была такой. А больше всего мне нравились груды абистранских манго, которые, если приправить их уксусом, устраивают на языке потрясающий танец из кислого и сладкого.
Последними везли рабов. В железных клетках стояли люди с красной кожей, как будто вечно румяные. Волосы у белокожих женщин из Страны вечных льдов Темз были яркими, как снег. А еще там были жители Химьяра, чья темная кожа мерцала, как оружейная сталь. На невольничьем рынке будет многолюдно.
Как и в Небесном дворце. Хайрад Рыжебородый слез со слона и вошел, склонив голову, в тронный зал. Он был достоин легенды о нем – весь увешан драгоценностями и безделушками из самых дальних уголков света. А когда улыбался, зубы отражали свет в пяти цветах. Но шах Мурад был не в настроении лицезреть эту помпезность. К тому времени как глашатай Хайрада закончил речь, уже собрался военный совет.
– Я не брошу свой флот навстречу Михею Железному, – сказал Хайрад, сидя на полу перед шахом в тронном зале. – Это глупо.
– Ты годами избегаешь встречи с ним, вот почему он стал так силен. Зачем вообще ты явился? – Только на шаха не произвели впечатления этот спектакль и легенда о Рыжебородом. – Чтобы тщеславно выставляться на улицах города?
– Пусть он осадит Костани, – ответил Хайрад. – Пусть окружит город. Я прикончу его со своих быстроходных галер. Велите конным лучникам-забадарам ждать за горами Зари-Зар. Я привел еще пятьсот лошадей, лучших во всем мире и на небесах.
По лицу шаха растеклось царственное негодование.
– Император будет пополнять припасы по мере того, как мы – истощать их.
– Вы разве не слышали? – улыбнулся Хайрад и гортанно расхохотался. – Император Ираклиус отправился к своим ангелам.
Все собравшиеся, включая меня, охнули. Если это правда, Крестес лишился одного из величайших императоров. Человека, которого, как мне казалось, я хорошо знал, хотя он и стоял на другом конце пропитавшегося кровью и взрыхленного воронками поля боя.
– Хвала Лат! – сказал шах. – И как же сдох этот древний кусок дерьма?
– По официальной версии, в постели. Хотя до меня доходили слухи о настойке из болиголова.
Шах нахмурился и медленно кивнул, словно воскрешая горькие и в то же время сладостные воспоминания.
– Мой отец всегда его проклинал. Сколько бы крестеских армий он ни разгромил, Ираклиус Ненавистный всегда собирал еще одну. И еще одну. И еще. «Почему его народ не восстанет? – задавался вопросом отец. – Как у него еще остаются люди, чтобы засевать поля?» Но он не понимал, насколько фанатичны крестесцы. Когда заканчивается еда, их животы заполняет вера. Вот бы и у нас было так же. Вот бы вера сирмян в Лат была настолько же питательной.
– На трон претендует его старший сын Иосиас, – сказал Хайрад, поглаживая одно из своих многочисленных колец, – и Михей у него не в фаворе. Иосиас оскорбился, когда Михей сжег епископа, окунувшего его самого в Священное море. Мы можем воспользоваться их разногласиями и подписать мирный договор с Иосиасом в обмен на права для паломников и священные реликвии.
Шах фыркнул.
– Мирный договор? Стал бы Темур заключать мирный договор? А мой отец? Не может быть подлинного мира между сирмянами и крестесцами. Мир – это лишь прикрытие для подготовки к новой войне. И вот, после десяти лет мира, война уже здесь. Думаешь, император все бросит ради прав для паломников, которые мы уже ему дали? У него будут все права, когда город окажется в его руках.
И все же, не считая набегов Рыжебородого на крестеские города, шах никогда не воевал с Крестесом. А Рыжебородый устраивал набеги под собственным флагом, не под знаменами Сирма или шаха. Я начал замечать трещину в фасаде шаха – от сердца ли он говорит такие жесткие слова или только на публику?
– Это удачная мысль, – хрипло сказал Эбра. – Не стоит писать напрямую Иосиасу. Вместо этого напишем патриарху Лазарю, предложим ему контроль над несколькими священными местами и возвращение реликвий. Что угодно, если взамен Михея объявят еретиком. Нет лучше способа покончить с осадой, чем перерезать пуповину.
Шах кивнул, но тут же снова вздернул голову.
– Ладно, это хороший дипломатический ход.
– А как насчет запасов еды? – вмешался я.
Никогда не забуду, как мы голодали в Растергане. Чтобы утихомирить всепоглощающий голод, мы обсасывали крысиные кости.
– Рыбы плачевно мало, но запасов зерна в подземных хранилищах хватит, чтобы два года кормить весь город. Пока мы здесь разговариваем, приводят в порядок мельницы.
Неплохо. Я прислушивался к обсуждению плана сражений. Армия перекопает улицы, и пушечные ядра будут зарываться в землю, а не дробить камень. Михей окажется у ворот не раньше чем через пару недель, – хватит времени, чтобы запастись оружием и ядрами. Если понадобится, армия эвакуирует портовый город Демоскар и сожжет его вместе с окружающими полями, чтобы Михей не устроил там базу.
Паладины Михея носят хорошие доспехи и вооружены аркебузами – лучше всего сражаться с ними на расстоянии, вымотать их, так что за пределы городских стен будут выходить только конные аркебузиры и лучники на самых быстрых кашанских лошадях.
Рыжебородый будет держать на плаву несколько мелких и проворных галер около морских стен. А основной флот, с галерами побольше и трехмачтовыми барками, будет поджидать чуть дальше в море. Если Михей подберется слишком близко, флот его окружит. Даже тысяча боевых кораблей не пробьется через морские стены. Михею придется повторить чудо, сотворенное Утаем, и перевезти корабли через горы.
Мелоди тренировалась под полуденным солнцем с последователями Вайи, вступившими в нашу священную армию. Я сел на скамью в тренировочном дворе, потягивая сок из банки абистранских манго в уксусе, и смотрел, как Мелоди укладывает воинов ураганом ударов и уколов своей затупленной сабли. Это было нечестно. Ее готовил Тенгис, а они были всего-навсего набожными людьми, которые пили странный чай. Я был для них более подходящим партнером, но мне не хотелось тренироваться. Какой прок от еще одного воина, когда нас осаждает сотня тысяч?
– Папа!
У моих ног клацнула сталь тупой сабли. Мелоди расплылась в улыбке и переступила через какого-то бедолагу.
– Потренируй их с копьями. – Я отбросил саблю и взял из оружейной стойки деревянную палку. – Мечник должен быть в три раза более умелым, чтобы победить копейщика.
Я крутанул копье и рассек им воздух. Мои движения были медленными, но сноровка никуда не делась.
– А разве аркебуза не лучше? – Бедолага поднялся с земли и отряхнул пыль со штанов. – Точный выстрел в один миг убьет любого.
Юноша с каштановыми волосами и желтыми зубами был более мускулистым, чем остальные.
– Точный выстрел – да, – ответил я. – Но требуется время, чтобы перезарядить аркебузу. В рукопашной стоит один раз промахнуться, и ты труп. Я никогда не чувствовал себя обделенным, не имея при себе аркебузы. И, кстати, во время правления шаха Джаляля Громовержца я защищал осыпающиеся стены Растергана с одним лишь копьем; правда, здоровенным…
В том сражении дрался и император Ираклиус. Мы далеко углубились на территорию Крестеса и опустошали город за городом. Но через год Ираклиус собрал такую огромную армию, с какой мы еще не сталкивались, и отвоевал все потери. Кроме Растергана.
Местные жители были этосианами. В центре города на всех взирала стальная статуя Архангела. У него было одиннадцать крыльев, пять справа и шесть слева, и одиннадцать рук, в обратном порядке. Я всегда считал, что в этосианской религии главное число – двенадцать, как у нас – восемь, так куда же тогда подевались двенадцатые крыло и рука?
Растерган обстреливали из бомбард. За неделю Ираклиус разрушил достаточно большой участок стены, чтобы войти в город. Между нами и сорока тысячами паладинов не осталось ничего, кроме наших копий. А если бы они прорвались, полегли бы не только мы, был бы убит и шах Джаляль.
Невозможно избавиться от вони трупов, громоздящихся, словно башня. Дерьмо, кровь и костный мозг поджариваются, приправленные пороховой серой. Предсмертные крики и топот несущихся на тебя лошадей ужасают, только если ты еще не оглох от пушечных выстрелов. Ираклиус бросил в атаку на стену десять тысяч рыцарей в тяжелых доспехах, но мы, со щитами в два пальца толщиной и копьями длиной в два человеческих роста, отбивались от них шесть лун, пока благословенные дожди не вынудили их отказаться от осады.
С опытом приходит понимание, что у каждого оружия своя задача. Аркебуза может свалить самую быструю лошадь. Летящие под идеальным углом стрелы осыпают огненным дождем вражеский лагерь. В рукопашной лучше всего сабли, но, если держаться на нужной дистанции, труднее всего одолеть копье.
Очаровав их своим рассказом о крови и храбрости, я выдал всем копья. Мелоди я разрешил оставить саблю в надежде, что они бросят ей вызов.
– Обе руки на копье! – скомандовал я. – Ноги шире и вперед!
Они забавно держали копья у головы или у живота.
– Прижмите копье к груди, под нужным для атаки углом. Напирайте всем телом, но не переусердствуйте.
Мы с Мелоди муштровали их под полуденным солнцем. Я вспоминал слова шаха: «Мир – это болезнь». Каким образом им удалось избежать боевой подготовки? На дом наслаждений можно напасть, просто яростно размахивая дубинкой, но стоит лишь столкнуться с крестеским паладином, не имея должной выучки, и ты покойник.
Тренируя их, я впервые ощутил себя нужным в Костани. У меня появилась цель. Если я не могу быть воином, то стану командующим.
Позже мы с Мелоди, истекая поˆтом, отправились искать местечко попрохладнее.
– Я знаю одного торговца, который смешивает мед со льдом и яблоками. – Мелоди сбросила кольчугу и накинула на плечи полотенце. – Как будто бог помочился прямо в рот!
– Лат всемогущая, какой извращенец научил тебя этой фразе?
– Дедушка, наверное, а что? – Она вспыхнула. – Идем!
Я никогда не пробовал божью мочу, поэтому возражать не стал, и Мелоди потащила меня дальше.
Мы сидели на каменной набережной у Тесного пролива, разделив чашу сладкого льда. Над проливом возвышались семь морских стен – настоящая плавучая крепость с бесчисленными пушками. Каждая морская стена соединялась с береговой стеной, а та – с Небесным дворцом. Чтобы взять город, пришлось бы взять морские стены, высадиться на набережной, преодолеть стену, обращенную к проливу, а затем с боем пробиваться к дворцу. Но корабли, пытавшиеся миновать столбы, на которых держались морские стены, обстреливались из пушек. Если бы корабли разрушили стены, путь преградили бы обломки. Преодолеть оборону с моря было немыслимо.
На континенте Юна, лежащем по ту сторону пролива, касались облаков горы Нокпла. Каким образом Утаю удалось перетащить через них корабли до другого конца пролива? Это тоже было немыслимо, даже в большей степени, и Утай унес секрет с собой в могилу.
Мелоди жадно пожирала сладкий лед, я же его чуть коснулся. Мне никогда не нравилась чистая сладость. Даже поэты предпочитают смешивать сладость с горечью. После сладкой любви следуют горькая разлука и кислое уныние одиночества. Даже любовь Лат, сладкая, как божественный нектар, приправлена горькими ветрами жизни. Так и с пищей. Вот почему мне нравится есть абистранские манго с уксусом. Но пятнадцатилетняя девочка, выросшая в мирное время, не знала горечи. Это угощение из меда, яблок и льда, должно быть, имело вкус ее самых приятных воспоминаний.
– Мелоди, какой был самый счастливый день в твоей жизни?
Она слизала мед с ложки и хихикнула.
– Сегодня самый счастливый день в моей жизни.
– Да брось, кроме шуток.
За горами Нокпла садилось солнце, заливая небо красноватым светом.
– Что это вообще за вопрос? – сказала Мелоди. – А у тебя какой?
Тот день, когда мы с Лунарой поженились. Торжественную церемонию в Голубых куполах посетил сам шах. За нашу службу он освободил нас от янычарской присяги и разрешил пожениться.
О Лат, Лунара сияла, как летнее небо. На ней было голубое платье с узором из золотистых цветов, как будто кусочек рая. Когда она ступила на помост и взяла мою протянутую руку, я чуть не лишился сознания от счастья.
Но настало время для новых воспоминаний.
– Прости, Мелоди. – Я задумался обо всем, что пропустил. О времени, что не был здесь, чтобы смеяться вместе с дочерью или держать ее за руку, когда она плачет. – Мне жаль, что меня не было рядом. Я столько всего пропустил в твоей жизни. Вот почему я задаю глупые вопросы.
– Тогда не пропускай больше ничего, хорошо? – сказала Мелоди. – Мы с тобой и старик – семья. Я никогда тебя не покину, если ты пообещаешь то же самое.
Вот тогда я понял, что никогда не уеду из Костани. Я должен наверстать потерянное время. Мне так хотелось стать любящим отцом и преданным сыном тем единственным людям, которые по-настоящему обо мне беспокоятся. Пусть Лунары больше нет, но мне есть для чего жить.
Я обнял Мелоди. Когда фонарщики вышли на улицы, чтобы их осветить, я повел дочь домой.
Я должен был поговорить с магом Вайей об успехах нашей священной армии, поэтому поднялся по крутой лестнице к Небесному престолу. Великий муфтий Тайма помахал мне, когда я миновал ворота.
Похоже, он только что завершил службу и теперь отдыхал у фонтана: его тюрбан лежал на плечах как полотенце, а очки болтались на шее на золотой цепочке. Вокруг суетилась его паства, но Муфтий отмахнулся от них, чтобы поговорить со мной.
– Ты так хорошо их подготовил, – сказал он. – Превратил сброд в сплоченный отряд.
– Ты наблюдал?
Муфтий ухмыльнулся.
– Источник всегда наблюдает. Наша работа в том и заключается, чтобы знать обо всем.
– Я думал, ваша работа – заботиться о людских душах.
Мы с муфтием прошлись по вечернему саду. Не считая луны, его тускло освещали только мускусные свечи. Трава стала мягкой из-за вечерней росы, капельки воды поблескивали на цветах, обрамляющих гравийную дорожку.
– Вера касается не только души, – сказал он. – Тело, разум и душа – все одинаково важно. Что есть верующий, если он все время проводит в храме? Разве сражаться и умереть за Лат – не величайший акт поклонения богине? Разве ее дом – в храме? Или он в теле святого воина, упругом от тренировок?
– А что насчет разжиревших тел, вроде моего? – засмеялся я.
Муфтий улыбнулся, хотя вряд ли нашел шутку забавной.
– Кева, твой разум – самая большая святыня. Разум, который может обратить слабость в силу, послать стрелу точно в яблочко и повести за собой людей к святой цели. Что может быть более богоугодным, чем вести людей к победе?
У моей головы гудели светлячки, пронзая ночь мрачным сиянием.
– Спасибо, Великий муфтий. Твои слова наполнили меня надеждой. Теперь я понимаю, насколько ты умеешь вдохновлять.
От его теплой улыбки я тоже улыбнулся. Он казался добрым человеком, но мог ли такой подняться настолько высоко? В этом-то царстве?
– Могу я задать личный вопрос? – спросил он.
– Предпочитаю отвечать на личные вопросы с кальяном в зубах, но, раз здесь его нет, говори.
– Эта юная очаровательная девушка, которая явно тебя обожает, уже вошла в возраст?
Что это за вопрос? Мелоди, несомненно, уже взрослая. Он что, хочет выдать ее замуж? Она не принесла янычарскую присягу, а значит, это еще возможно, а для нее, вероятно, и единственный путь, коли на нее положил глаз Источник.
– Полагаю, да. В смысле, конечно да.
– Тысяча и одно извинение за то, что спрашиваю, но вы двое выглядите такими близкими. И любящими. И все же не родственники.
Его взгляд перестал быть теплым. Теперь он смотрел с осуждением.
– Она моя названая дочь. А в чем дело?
Великий муфтий схватил меня за руки и потряс их.
– Если ты должен стать святым воином в глазах Лат, нельзя нарушать ее законы. Нет ничего хуже для морального духа войск, чем когда командир нарушает божьи заповеди. Воспитание девочки-рабыни – это замечательно, но только пока у нее не пойдет первая кровь. Ты не ее владелец и не ее отец. Если она тебе нравится, возьми ее в жены. Или отдались от нее.
Я выдернул руки.
– Мелоди – моя дочь! Как ты смеешь даже предполагать такую мерзость?!
– Хорошо известно, как янычары поступают с дочерями. То, чем ты занимаешься в своем доме, останется только между тобой и Лат. Но на улице девушка должна быть для тебя незнакомкой. Таков закон, установленный Источником. – Он указал на себя. – Мной.
Я слышал рассказы о янычарах, которые усыновляют сирот, девочек и мальчиков, только чтобы творить с ними немыслимое. Но я не знал, что недавно Источник полностью объявил усыновление вне закона.
– Она моя дочь. Я не позволю тебе указывать, как мне с ней обращаться – ни дома, ни на улице.
Я покачал головой и ушел. Никогда еще мое мнение о человеке не падало так низко за какие-то секунды.
Оказавшись во дворце, я взял факел и зажег его огнивом. Покрывающие стены золотые надписи на парамейской вязи поблескивали в его свете.
Я спросил янычара, стоящего неподвижно, словно цветная статуя:
– Где маг Вайя?
– Внизу.
Я спустился на один пролет и задал тот же вопрос стражу у буфетной.
– Внизу.
Я спустился еще на один пролет и задал этот вопрос стражу в темнице. И получил тот же ответ. Тогда я спустился по спиральной лестнице, пока не оказался в полной темноте, как в гробу.
В конце коридора у порога стояли на страже два янычара. За порогом была кромешная тьма, словно вырванная из беззвездного неба.
– Значит, это и есть Лабиринт, – сказал я. – Я так много о нем слышал.
Я заглянул через порог. Вход в пещеру преграждали железные прутья решетки. Открытая дверь тоже была решетчатой и скрипела на сквозняке.
Янычары стояли с непроницаемыми лицами. Я щелкнул пальцами перед их глазами. Они находились в трансе – спины прямые, головы высоко подняты, а глаза широко открыты.
Неужели это колдовство Вайи? Или действие Лабиринта? Осмелюсь ли я войти?
Тьма застонала. Гулко заскрежетала. Или это сквозняк? А может, мне померещилось?
Я шагнул через порог.
– Вайя! – позвал я.
– Вайя! – откликнулось эхо. – Вайя! Вайя! Вайя! Вайя! – звенело у меня в ушах.
Поднялся ветер. Но откуда? Сквозняк означает, что не так далеко есть другой выход. Ледяные порывы ветра пробирали до костей, мои глаза увлажнились. Или это слезы страха?
Я коснулся черной стены пещеры. Холодная. На ладони остались следы дегтя. Что это за место такое?
Я посветил факелом вперед и шагнул дальше. Факел едва высвечивал путь, как будто тьма душила свет. И тут я услышал тихое «клац-клац». «Клац-клац». Звук отскакивал от стен. Был позади меня. Впереди. «Клац-клац».
Я повернул налево. Повернул направо. Обернулся. Но не увидел ничего, кроме покрытых дегтем стен и железной решетки, через которую вошел. Теперь она казалась далекой. Не мог же я столько пройти!
«Клац-клац». Ближе. Еще ближе. «Клац-клац».
Я споткнулся и выронил факел. Тьма погасила огонь. Я больше ничего не видел. Кто-то поднял меня на ноги. Я закричал. Все вокруг снова озарилось светом. Появилось юное лицо мага Вайи. Он тряс меня за плечи, пока я не пришел в себя.
За его спиной стоял Рыжебородый с фонарем в руке.
– Вы что вытворяете? – Я чуть не набросился на них.
Мы сидели за низким столом в дворцовой столовой, передавая друг другу кувшин с ячменной бражкой. Визири и придворные за другими столами пили розоватые напитки под скудным светом чадящих свечей. Я попросил у прислуживающего мальчика принести кальян с вишневым гашишем. Через пять минут я уже покурил и расслабился.
– Я побывал на краю света, – сказал Рыжебородый, сверкнув цветными зубами. Даже брови его были рыжими. Крепко сбитый, и, хотя уже не молод, не тот человек, с которым хотелось бы потягаться в силе. – Я видел много чудес. Например, Колосс в Диконди, прежде чем Михей расплавил его, чтобы сделать десять тысяч аркебуз. Длинный меч Колосса указывал на небеса. – Он поднял свою чашу, как будто это меч. – Он был выше гор, а железные глаза рассказывали историю подвигов, создавших город, которому тысяча и один год. А еще я плавал на острова Пилимэй, где стоят статуи, древние, как само время; говорят, их вытесали колдуны…
Рыжебородый все говорил и говорил. Он любил поболтать. А я любил курить, так что не прочь был послушать, пока легкие наполняет гашиш со вкусом вишни.
– …Но, хотя я обошел весь белый свет, я никогда не бывал в Лабиринте. Забавно, что шах разрешил мне войти. Даже весело. Вайя возражал, но, раз шах принял решение, благородно вызвался меня сопровождать, для безопасности. Мне хотелось ощутить этот ветер, поднимающийся от адского пламени. И ветер оказался холодным. Странно, что адское пламя холодное. Может огонь быть холоднее льда? А ты что скажешь, Кева?
Наконец-то он замолчал. Даже с самым прекрасным гашишем я уже с трудом выносил плохо прикрытое хвастовство.
– Адским пламенем правит Ахрийя, – ответил я. Рыжебородый жестом попросил кальян, и я дал ему пару раз затянуться. – Своим дыханием он заморозил мир, как говорится в Святом Писании. Лишь когда святой Хисти основал в каменной долине Святую Зелтурию, мир снова отогрелся. Так что холод может и обжечь.
– Ты отличный рассказчик! – Рыжебородый выдул колечко дыма. Все хвастуны и позеры обожают выдувать кольца. – Я бы целый день тебя слушал, если бы себя не любил слушать больше.
Он хрипло и гортанно засмеялся.
По крайней мере, он честен, и я тоже посмеялся.
– Что ж, я рад, что мы не углубились в Лабиринт. – Рыжебородый чокнулся со мной чашей. – Мне не хочется умирать, пока из меня не выжмут всю жизнь до капли. Или пока я сам не выжму жизнь до предела.
Выжать жизнь до предела… Это же стихотворение поэта-воина Таки.
– Ты хорошо знаешь Таки? – спросил я.
– Какой культурный человек не знает наизусть хотя бы три тома из девяти?
Я тоже чокнулся с ним, пролив бражку на стол. Он привез лучшее в мире манго в уксусе и знает Таки. Пусть Рыжебородый и пустозвон, но я не мог отрицать его обаяние.
Маг Вайя продекламировал предсмертную поэму Таки:
Нет места в теле моем,
Что не было взрезано саблей
Или проткнуто стрелой.
Но я все равно
Умираю от старости, словно верблюд.
Рыжебородый захлопал в ладоши.
– Даже он знает Таки!
– Если бы не Таки, – сказал Вайя с каменным лицом, – в окружении подхалимов я превратился бы из кружащегося дервиша в крутящуюся селедку.
Я понятия не имел, что это значит. Но мы с Хайрадом все равно рассмеялись, да так заливисто, что затрясся стол.
Хайрад плеснул мне еще ячменной бражки.
– А теперь скажи-ка, Кева, шах – твой друг? Что он любит по-настоящему? Какая наложница из гарема доставляет ему больше всего удовольствия?
Я глубоко затянулся и позволил дыму осесть в легких, а потом выдохнул.
– Разве друг зовет тебя только в пору нужды? Разве будет рисковать твоей жизнью вместо своей? Мы не друзья. Но в этом и нет необходимости: я и так буду ему служить. Я восхищаюсь им за то, какой он – подлинный наследник шаха Джаляля Громовержца, которого я и впрямь считал другом.
Хайрад, видимо, заметил мой хмурый тон и сменил тему.
– Позволь признаться, что, если бы у меня был гарем, я бы брал только аланиек. Рыжеволосых, с Кармазских гор. Они просто огонь – что на улице, что в постели. Есть у меня одна история…
Мы пили, курили и шутили. Даже маг, как выяснилось, обладал чувством юмора – сухим, как дохлая крыса в пустыне. Через дворцовые окна вдохновенно светила луна. И все же, когда мои кости ломило от смеха, в голове все крутились слова шаха, пока и она не заболела: «Десять лет мира не остаются безнаказанными».