Единственным приемлемым выходом из ситуации, отмеченной в Первой Доктрине, является радикальное изменение земного общества абсолютно во всех сферах: социальной, экономической, производственной, культурной и, возможно, биологической. Это изменение в дальнейшем будет называться Метаморфозой.
На этот раз он пробудился в комнате, на жесткой высокой постели, напоминавшей стол. Белые стены, белый потолок, шкафы или, скорее, ниши с какими-то инструментами, яркий, бьющий в глаза свет… Чье-то лицо, склонившееся над ним, с гладкой кожей и мелкими чертами – мужчина или женщина, не поймешь.
– Свет, – пробормотал он, невольно зажмурившись, – свет…
В комнате стало темнее.
– Так хорошо? – раздался негромкий голос.
– Да. – Он открыл глаза и поворочал головой. Потом спросил: – Где я?
– В своем стволе, на медицинском ярусе. Охранники ВТЭК передали вас Медконтролю. Я – Арташат, потомственный врач. Ваше самочувствие…
– У меня был приступ? – перебил он.
– Приступ? Хмм… В каком-то смысле. – Врач выпрямился, отступил, и стало ясно, что это мужчина. – У вас, дем Дакар, немного не в порядке с головой. Так, совсем чуть-чуть… галлюцинации и всякие странные идеи, редкая болезнь, осложненная тягой к наркотикам. Вы были в Пэрзе, на конференции, и перебрали «веселухи». Может быть, «разрядника» или «отпада»… Вас подлечили и отправили в Мобург.
– Подлечили? Как?
– Вот этим. – В пальцах врача вдруг появилась маленькая черная пуговица. – Пситаб, дем Дакар. Психический стабилизатор, который я снял. Очень полезная вещь при вашем заболевании, хотя с побочными эффектами. Возможны провалы памяти, потеря связности речи, беспокойные сны… Но ненадолго, на день-другой.
– Хотите сказать, что у меня поедет крыша?
Арташат недоуменно моргнул:
– Крыша? Какая крыша?
– Ладно, черт с ней, с крышей… Почему вы зовете меня дем?
– А как еще мне вас называть? – Врач нахмурился. – Хоть вы человек известный, однако не гранд и не магистр, тем более – не король… Нет-нет, лежите! – Арташат снова приблизился и надавил ладонями на грудь. – Я ввел вам успокоительное. Скоро подействует, и я провожу вас в патмент… кажется, «Эри»?
– Уже подействовало, – тихо произнес лежавший в постели. Ледяное спокойствие вдруг охватило его. Он, Павел Сергеевич Лонгин, ученый-физик и писатель из Петербурга, никак не мог оказаться в этом странном месте – и все-таки он тут… Тревожные мысли о жене и сыне, о незаконченной работе и болезни, грозившей смертью, не исчезли, но как бы отступили, образуя фон – ясный, отчетливый, но все же фон, тогда как на переднем плане воздвиглись совсем иные декорации: эта комната, полная непонятных приборов, жесткое ложе и человек, назвавшийся врачом. Он поднял руки, поднес их к лицу и принялся разглядывать со слабым удивлением. Руки принадлежали не ему и тоже были частью декорации. Свои руки он помнил хорошо: тонковатое запястье, небольшая ладонь и пальцы самые обычные, не длинные и не короткие. А тут…
«Здоровая пятерня, – мелькнула мысль, – мощная, красивая… Но не моя».
Арташат, все еще хмурясь, наблюдал за ним.
– Ближайшие сутки вам лучше спать. У вас ведь клипы с сонной музыкой имеются? Вот слушайте и спите… И никакой работы, наркотиков и одалисок! В вашей Лиге часто перебирают, а в результате – психические нарушения и склонность к ранней эвтаназии.
– Эвтаназия… – пробормотал лежавший. – Эвтаназия – это неплохо… Легкая смерть, да? При раке, инсульте, нефропатии… чтобы не мучиться.
– Вы о чем? – Врач удивленно уставился на него.
– О болезнях… неизлечимых смертельных болезнях…
– Таких болезней нет, клянусь Паком!
– А что есть?
– Ранения и травмы, которые требуют пересадки органов. Еще – стрессы, неврозы и психические заболевания, подобные вашему… – Вытянув руку с браслетом, Арташат коснулся его лба и несколько мгновений следил за пляской разноцветных символов. – Все в порядке, дем Дакар. Можете встать.
Он осторожно приподнялся, спустил ноги на пол и выпрямился, придерживаясь за край высокого ложа. Нигде ничего не болело, ни в пояснице, ни в суставах, а главное, не было тянущей боли внизу живота, предвестницы очередного приступа. И никакой слабости! Он чувствовал себя так, будто ему шестнадцать лет и тело – прежнее, юное, легкое и послушное. Мысли тоже прояснились, и не было в них страха и тревоги – он ощущал лишь умиротворяющий покой.
– Неплохо, – произнес следивший за ним врач. – Успокоительное будет действовать еще минут пятнадцать. К этому времени вам лучше уснуть.
Стена напротив ложа раздалась. «Лифт», – подумал он, шагнув вслед за врачом в просторную кабину. Белесая дымка заволокла входное отверстие, едва заметно дрогнул пол.
Вверх, вверх, вверх, вверх…
– Меня привезли охранники из ВТЭКа?
– Да.
– А что такое ВТЭК?
Арташат хмыкнул.
– Даже этого не помните, дем Дакар?
– Вы же сказали, что будут провалы в памяти. Значит, уже начались.
– Пройдет, не беспокойтесь. – Секунду помолчав, врач сообщил: – ВТЭК – это Всемирная Транспортно-Энергетическая Корпорация. В ее ведении тоннели, сети энергоснабжения и связи, трейны и трейн-станции.
– Трейны?
– Пассажирские и грузовые поезда. Вы прибыли в Мобург на трейне.
Лифт остановился, и они вышли в широкий безлюдный коридор. Под ногами – серое пружинящее покрытие, вверху – расписанный яркими узорами потолок, в стенах – двери. Коридор шел кольцом, обнимая лифтовую шахту.
– Сюда. Вот ваш патмент. – Арташат мягко подтолкнул его к одной из дверей. – Патмент «Эри». Узнаете?
Ничего не ответив, он коснулся створки с краткой надписью, подождал, пока она не скроется в стене и переступил порог.
– Ложитесь, дем Дакар, – напутствовал врач. – Сутки сна, и вы припомните, что такое ВТЭК и трейны. Ну, а если не припомните, придется полечиться. Пситаб, транквилизаторы и на самый крайний случай курс ментальной терапии.
Дверь за спиной врача закрылась. Оставшись один, он огляделся.
Ничего интересного: маленькое помещение, коридорчик, совсем пустой, если не считать экрана под потолком. В конце – такая же белесоватая дымка, как наблюдавшаяся в лифте. Он сделал три шага, погрузил в нее руку, прошел насквозь и очутился в комнате.
Не комната – целая зала, побольше его купчинской квартиры. Формой она походила на клин или вытянутую трапецию: от того места, где он стоял, стены разбегались к основанию – дальней торцевой стене, округлой, длиною метров восемь. Молочно-белый потолок неярко светился, и находившиеся в комнате предметы не отбрасывали теней. Не двигаясь, он рассматривал их со странным чувством: вроде бы все чужое и в то же время – знакомое.
Низкое ложе-полумесяц у торцевой стены, с двумя миниатюрными фонтанчиками по краям – их хрустальный перезвон был единственным звуком, нарушавшим тишину. Слева, в широкой части комнаты, – камин, на каминной полке – вазы или небольшие изваяния, а перед камином – два уютных кресла и круглый столик. Напротив, у другой стены, еще один стол, длинный, явно рабочего назначения, с какими-то приборами на нем. Узкая часть помещения выглядела пустой, но стены здесь были не гладкими, а будто бы набранными из вертикальных высоких панелей. «Шкафы», – подумал он, но не попробовал их открыть, а двинулся к камину.
В его гранитном чреве пылал огонь, однако тепла – или тем более жара – не ощущалось. Поколебавшись, он осторожно вытянул руку, вздрогнул, когда пальцы проткнули камень и чугунную решетку, коснулся пламени и буркнул: «Иллюзия, мираж! Наверняка голограмма…» Затем осмотрел кресла и круглый стол. Кресла были покрыты голубоватой тканью, блестящей и прочной, напоминавшей толстый шелк, а стол казался выточенным из странного материала, то ли природного, то ли искусственного, похожего на кость, однако не светлую, а темно-коричневую. Качнув столик и убедившись, что тот необычайно легок, он постоял мгновение в раздумье и направился в узкую часть комнаты.
Панели легко сдвигались. За одной обнаружился одежный шкаф, за другой – полки, заставленные непонятными предметами, среди которых было множество цилиндриков размером с палец, за третьей – холодильник, забитый большими прозрачными контейнерами, а в них – банки, упаковки, баллончики, готовые блюда на чем-то вроде тарелок, однако не круглых, а квадратных. Глядя на это изобилие, он с удивлением понял, что не испытывает голода, хотя не ел, должно быть, несколько часов. Пить ему тоже не хотелось – хотелось выпить. Чего-нибудь крепкого, водки или коньяка… Выпить, закурить и вспомнить, как прекрасно быть здоровым, когда запретов нет и можно все…
Однако бутылок не нашлось, одни упаковки с изображениями фруктов – видимо, с соками. Неодобрительно хмыкнув, он повернулся к другой стене, отодвинул панель и осмотрел глубокую нишу с чуть покатым полом и потолком, усеянным крохотными дырочками. Эта кабинка была пуста, но стоило шагнуть в нее, как слева выдвинулось овальное сиденье, а справа – раковина в форме многолепесткового цветка. Он машинально погрузил в нее руки, и тут же откуда-то хлынул водопад теплых водных струек, а стена над раковиной посветлела и превратилась в зеркало. Вздрогнув, он уставился в гладкую блестящую поверхность, разглядывая свои новые черты: темные глаза под дугами густых бровей, крупный, красиво очерченный рот, нос с благородной горбинкой, скулы, высокий лоб и черные прямые волосы. Совсем неплохая внешность, но чужая; прежде глаза у него были серыми, рот – маленьким и пухлым, а голова – седой и наполовину лысой. Кроме того, ни единой морщинки, ни болезненной синевы и отвисших мешков под глазами, ни выпавших зубов…
Он провел кончиками пальцев по щеке, погладил подбородок, коснулся верхней губы, потом – шеи. Молодая упругая кожа, чистая, холеная, и никаких следов волос… Лицо тридцатилетнего и абсолютно здорового мужчины.
– Дакар, значит… В сыновья годится парень, – буркнул он, пытаясь сообразить, как очутился в этом теле и в этом странном мире, совсем не похожем на прежний. О прежней своей жизни он как будто помнил все, но воспоминания самых последних минут не возвращались. Что он делал в эти мгновения – или, возможно, часы? Беседовал с издателем, тем самым Андреем? Гулял по улицам Москвы или сидел в своей квартире у компьютера? Возможно, находился в Центре диализа, под аппаратом искусственной почки? Или дожидался сына? Сын всегда забирал его после диализа и привозил домой на белых «Жигулях»-семерке…
Внезапно его скрутило. Действие успокоительного закончилось, и он повалился на пол, бледнея и дрожа в лихорадочном ознобе. «Где я? – мелькнула мысль. – Как сюда попал? Почему? Зачем?» Он стукнул кулаком о стену, ударил снова, почувствовал боль в ушибленных пальцах, но продолжал колотить, повторяя словно заклинание:
– Почему? Зачем?
Сверху полилась вода, и это на миг привело его в чувство. Промокший, он выполз из кабинки, встал на колени, запрокинул голову и дико, отчаянно выкрикнул:
– Ася! Сергей!
То были имена жены и сына. Ему казалось, что он слышит их шаги. Сейчас придут, и это безумие кончится, исчезнет, как кошмарный сон…
Никто не появился. Вопль растаял под сводами просторной комнаты, заглушив журчанье фонтанов.
– Успокоиться, – хрипло выдохнул он, – нужно успокоиться! Я в здравом уме и трезвой памяти. Меня зовут Павел Сергеевич Лонгин, тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, а нынче у нас две тысячи второй. Я физик, кандидат наук, и много лет заведовал лабораторией, потом, в девяностых годах, начал писать. Я член Союза писателей, я публикуюсь в десятке издательств, я сочиняю фантастические романы, но я не верю в переселение душ!
Снова кулаком о стену… Боль отрезвляла, помогая бороться с пароксизмами отчаяния. Он поднялся, ощупал мокрую одежду и произнес в пустоту:
– Я болен… был болен, и мне полагалось умереть. Через год, максимум – через два… Но, может быть, врачи ошиблись, и я преставился внезапно? Дал дуба, перелетел в астрал и, как положено у буддистов, вдруг воплотился в этого Дакара? В другом пространстве-времени и на другой планете… Чушь! Во-первых, я не буддист, а во-вторых, я помню, помню все!
Милое лицо жены всплыло перед ним, сменившись серьезной физиономией сына. Он очень гордился сыном, делавшим успешную научную карьеру. В определенном смысле сын был символом того, чего он сам не мог достичь во времена застоя: стажировки в Англии и Штатах, публикации в западных журналах, престижные конференции… Он очень любил жену и сына и мучился тем, что скоро их покинет. Он не мог смириться с неизбежностью.
Не в этом ли причина?.. Что-то он сделал такое… такое необычное… поступок, который уместен лишь в безнадежной ситуации…
Воспоминание мелькнуло и исчезло. Он глухо застонал, стиснув виски ладонями, потом выпрямился, скрипнул зубами и промолвил:
– Нет, так дело не пойдет. Решительно не пойдет! Оставим в покое чертовщину с переселением душ и определимся с главным: где я? Или – когда?
Окинув взглядом помещение, он направился к рабочему столу. Мокрая одежда липла к телу, в башмаках хлюпало, цепочка влажных следов тянулась за ним, пересекая комнату диагональю.
Стол оказался высоким, до пояса, со множеством ящиков, и почему-то он знал, что перед этим столом не сидят, а стоят. Стоять полагалось босиком, на металлическом диске, врезанном в пол, держась за выступающие из столешницы стержни-рукояти. Кроме того, браслет на левом запястье должен касаться узкой щели в той непонятной штуковине… нет, не касаться, а только быть рядом.
Откуда он помнил про это? Тайна, загадка! Но руки все делали сами: он стащил один башмак, затем другой, пошаркал мокрыми ступнями по полу и шагнул на диск. Пробормотал: «Дежа вю…» – и взялся левой рукой за стержень. В узкой прорези загорелся свет, тонкий сиреневый лучик протянулся к браслету, ярко вспыхнул и померк.
– Опознавание завершено, пароль принят, – произнес чей-то мелодичный голос.
Он стиснул пальцами вторую рукоять.
В воздухе над столешницей мелькнули разноцветные сполохи, заплясали, затанцевали и неким магическим образом сложились в женское лицо. Казалось, оно выступает прямо из стены: широкоскулое, с синими, широко распахнутыми глазами, твердым подбородком и изящным носиком, обрамленное водопадом светлых волос. «Красивая девушка, – подумал он. – Прямо валькирия! Славянский или скандинавский тип…»
Сочные губы женщины шевельнулись:
– Приступим к работе, инвертор Дакар?
– Нет. – Собираясь с мыслями, он потер висок и осведомился: – Как вас зовут, прекрасная леди?
– Я не являюсь личностью и не имею имени. Я – созданный вами синтет, дем Дакар. Синтет вашего терминала.
– Голографическое изображение, так?
– Да. Я всего лишь устройство связи с городским пьютером Мобурга.
– Пьютером?
– Информационно-вычислительной машиной.
– Понятно. Можешь выдать мне кое-какие справки?
– Разумеется.
Металлический диск холодил ступни. Переступив с ноги на ногу, он на мгновение задумался, потом спросил:
– Мобург, Пэрз и остальные поселения этого мира находятся на Земле? На планете Земля, в Солнечной системе?
– Да, дем Дакар.
– Географические координаты Мобурга?
– Пятьдесят семь градусов северной широты, тридцать три градуса восточной долготы.
– Валдайская возвышенность, примерно между Москвой и Питером, – пробормотал он, сделал паузу и вымолвил: – Как мне попасть в Петербург?
– Купол под таким названием неизвестен, – откликнулась женщина-фантом.
– Неизвестен тебе?
– Нет. Я ведь только терминал связи… Неизвестен пьютеру Мобурга и МПС, Мировой Пьютерной Сети, с которой он соединен.
– Может быть, другие города? Москва, Киев, Рим, Париж, Лондон? Дели, Пекин, Нью-Йорк, Вашингтон, Буэнос-Айрес?
– Сожалею, но в справочных файлах эти названия не значатся, дем Дакар.
Он почувствовал, как струйки холодного пота стекают по щекам. Или то была вода? Его одежда и волосы все еще оставались мокрыми.
– Скажи, какой сейчас год?
– Восемьсот третий от основания Пак.
– Дьявол! Что еще за Пак?
– Первый автономный купол около Лоана. В настоящее время необитаем, служит местом паломничества.
Голос женщины-фантома казался по-прежнему ровным, на лице – ни признака эмоций, хотя он, вероятно, задавал нелепые вопросы. «Верный знак, что передо мной компьютер», – мелькнула мысль. Компьютер ничему не удивляется, и это хорошо. Просто отлично! Он привык иметь дело с компьютерами – прежде, когда занимался наукой, и теперь, сделавшись писателем. Он был убежденным рационалистом и не видел ничего загадочного или мистического в конструкции из микросхем; в его понятиях компьютер являлся чем-то вроде усовершенствованной отвертки. Просто сложный инструмент, способный дать ответы на вопросы.
– Отсчитай сегодняшнюю дату не от основания Пак, а от рождества Христова, – распорядился он. – Мне нужен год новой эры, понимаешь?
– Не понимаю, дем Дакар. Термины, которые вы используете, не имеют смысла.
– Ладно, поступим иначе. Я назову несколько имен, и если встретится знакомое, ты отсчитаешь дату от рождения названного мною человека. Эйнштейн?
– Нет информации.
– Ньютон? Лейбниц? Декарт? Галилей?
– Нет информации.
– Черчилль, Гитлер, Сталин? Наполеон, Петр Первый, Жанна д’Арк? Ричард Львиное Сердце, Вильгельм Завоеватель? Мухаммед? Гай Юлий Цезарь? Ашшурбанипал? Фараон Рамсес?
– Нет информации.
– Байрон, Гете, Бетховен, Чайковский, Пушкин, Лев Толстой, Бальзак? Рембранд, Рафаэль, Мане, Эль Греко, Пикассо? Блок, Есенин, Вальтер Скотт, Верлен?
– Нет информации, дем Дакар.
– Думаю, о Романецком и Нике Перумове ты тоже ничего не знаешь, – в растерянности пробормотал он. – Что ж это выходит? Где я?
– В куполе Мобург, в десяти километрах от поверхности планеты, – сообщила женщина-фантом.
Вздрогнув, он уставился в ее невозмутимое лицо. В десяти километрах от поверхности? При том что ничего не известно о Цезаре и Гете, о Пикассо и Лейбнице? При том что забыты имена Декарта и Наполеона, Христа, Мухаммеда, Байрона, Пушкина?
Губы плохо повиновались ему, язык сделался шершавым и словно деревянным. С трудом ему удалось выдавить:
– Все остальные поселения тоже находятся под землей?
– Да, дем Дакар.
Это «да» придавило его, точно камень. Стиснув ребристые рукояти, чувствуя, как леденеет под сердцем, он всматривался в синие глаза фантома, смотрел, но видел совсем иное. Жуткие сцены апокалипсиса грезились ему: горящие леса, вскипающие реки, расплывшиеся лавой города, обугленные развалины, пепел от книг и картин – и скелеты, скелеты, скелеты… Вперемешку с черепами, пылью и радиоактивным шлаком.
– Значит, была война, – прошептал он побелевшими губами. – Не знаю, как я очутился в будущем, но в прошлом точно была война… И вы – потомки тех, кто выжил… выжил, все позабыл и закопался под землю… На десять километров, говоришь? – Он наклонился, приблизив свое лицо к лицу женщины. – А что на поверхности? Что там? Кратеры, руины, прах и пепел?
– Посещать Поверхность нет необходимости, дем Дакар. Там воздухозаборники, и воздух поступает исправно.
– Но война была? Я не ошибся?
– О какой войне вы спрашиваете? Войны происходят регулярно, и они…
– Большая война! Великая! Глобальная! – перебил он.
– Из последних – Тридцать Вторая ВПК.
– ВПК? Что за ВПК?
– Тридцать Вторая Война Продуктовых Королей, – невозмутимо пояснил фантом.
– Кх… к-королей? – Ему вдруг почудилось, что воздух сгустился и режет горло точно наждак. – Каких королей?
– Продуктовых. Владельцев крупных корпораций, производящих продукты питания.
На какой-то миг ему почудилось, что это нелепая шутка, потом он вспомнил, с кем имеет дело, и мрачно усмехнулся. Компьютеры не расположены шутить, их данные бесспорны и точны – разумеется, в рамках, определенных программистами. Все же программисты – люди и знают больше компьютеров. Война, уничтожение, уход под землю… Возможно, ситуация не так проста, как он себе нарисовал. Возможно, с ней удастся разобраться, если поговорить с людьми… особенно – с программистами…
Он опустил руки, сошел с диска и пару секунд наблюдал, как тает белокурый синеглазый фантом. Тяжкая мысль билась под черепом: что бы ни случилось в том далеком далеке, которому он принадлежал, он больше не увидит ни жены, ни сына. Ни друзей, ни врагов, никого из тех, кому был предан, кого любил, кого ненавидел… Они остались в прошлом, за хребтами времени, и лучше бы он умер и смешал свой прах с землей родной эпохи. Правда, если отказывают почки, смерть такая долгая, мучительная… Врачи об этом не желали говорить, но в книгах все написано… Книги он умел читать – хоть вдоль, хоть поперек, хоть между строчек.
Книги!.. Вспомнив о них, он снова принялся сдвигать панели и шарить по шкафам. Книги обязательно найдутся – не может человечество без книг! – и, заглянув в них, он узнает что-нибудь полезное об этом мире. Скажем, о войнах продуктовых королей, о первом автономном куполе или о том, что происходит на поверхности Земли…
Рядом с туалетной была еще одна панель, не вертикальная, а протянувшаяся вдоль пола на пару метров. Едва он коснулся ее, как что-то щелкнуло, загудело, и из стены стал выдвигаться некий предмет – устройство на массивном пьедестале, овальное и длинное, с прозрачной, будто хрустальной крышкой. Гроб не гроб, но очень похоже… похоже на саркофаг… Внутри – блестящие трубки и шланги, табло с мигающими огоньками, какие-то приборы, а среди них…
Он отступил в изумлении.
Там лежала девушка – нагая, невысокая, хрупкая, с золотистой кожей и безупречными формами Дианы. Грива черных вьющихся волос, сколотых высоким гребнем, очаровательное личико, маленькие груди с сосками-вишенками, неправдоподобно тонкая талия, длинные стройные ноги… Глаза закрыты, на виске просвечивает голубая жилка… Не женщина – мечта, произведение искусства! Возможно, неживая?.. Изваяние, раскрашенная статуя? Нет, скорее голограмма, решил он, метнув взгляд в сторону камина. Кажется, в этом мире иллюзии, фантомы и миражи являлись делом обычным.
С тихим звоном крышка саркофага разошлась, опали шланги, погасли огни на табло. Грудь девушки затрепетала – вздох, другой… Гибким движением подобрав ноги, она села, открыла темные глаза, еще подернутые сном. Затем повернулась к нему. Взгляд ее не выражал ничего: ни удивления, ни страха, ни проблеска мысли.
– Кто ты? – спросил он, отступая еще на пару шагов. – Тоже синтет, творение Дакара?
Не отвечая, она соскользнула на пол, приблизилась к нему, приподнялась на носках, обняла за шею. «Не синтет, явно не синтет», – подумал он, чувствуя, как тонкие быстрые пальцы что-то делают у ворота. Влажная одежда свалилась с него, и девушка, на миг отстранившись и подцепив ее ногой, швырнула кучку яркой ткани в кресло. Испугавшись, что она, потеряв равновесие, упадет, он обхватил ее талию – кожа у нее была гладкой и нежной, словно бархат.
Она подтолкнула его к дивану, к низкому ложу в виде полумесяца. Личико ее казалось застывшим, словно у сомнамбулы в полнолуние, в глазах по-прежнему ни искры мысли.
– Кто ты? – снова повторил он. – Почему молчишь? Ты жена Дакара? Или его любовница? Как ты очутилась в саркофаге? Как…
Губы девушки прижались к его губам, в рот проскользнул юркий теплый язычок. «Рассказ… был такой рассказ… – вертелось в голове. – О будущем, когда мужчины держат женщин в холодильниках и размораживают их для развлечений… в театр там отправиться или в кабак…»
Но эта юная красотка не собиралась ни в кабак, ни в оперу. Он внезапно обнаружил, что лежит на диване, на спине, а она восседает сверху, обхватив его бедрами и низко наклонившись – так, что кончики сосков, розовых и напряженных, касаются его груди. В этот момент он будто раздвоился: сознание принадлежало Павлу Лонгину, ученому, писателю и человеку пожилому, отнюдь не склонному к любовным авантюрам, но телом, его инстинктами, реакциями и движениями, командовал Дакар. Разум был если не в панике, то в смущении, а тело… У тела были свои потребности.
Золотисто-розовая плоть уже начала вздыматься и покачиваться над ним, когда в комнате раздался громкий мелодичный голос:
– Дакар! Дакар, чтоб на тебя обвалился купол! Ты уже здесь? А почему ты мне…
Из туманной дымки, что отделяла прихожую, выступила женская фигура. Женщина, похожая на амазонку или на валькирию – крепкая, рослая, с обнаженными руками и ногами… Он не успел разглядеть, как и во что она одета, – взгляд метнулся к ее лицу и замер. Кажется, она была ему знакома… Синие глаза, широковатые скулы, твердый упрямый подбородок и светлые волосы, будто грива львицы… Компьютерная леди, с которой он беседовал! Но тоже не синтет, так же как прильнувшая к нему девушка.
Глаза светловолосой сверкнули яростью.
– Вижу, занят, корм крысиный? Не до меня тебе? – Голос ее из мелодичного контральто вдруг превратился в гневный рык. – Только приехал, и уже развлекаешься? Со своей пустоголовой дрянью? Ну, сейчас я ей покажу… Ребра переломаю!
Девушку вдруг оторвали от него, подбросили в воздух, ухватили за ноги – так что секунду-другую она болталась вниз головой, подметая пол длинными черными волосами. Затем ее швырнули в саркофаг. Звякнула, закрываясь, крышка, что-то булькнуло, засвистело, точно ветер в трубе, послышался глухой удар – крышку припечатали кулаком. Еще один удар – пнули основание саркофага…
Занимаясь этим, светловолосая шипела:
– Сколько за нее отдал? Сотню? Две? Ну, распрощайся с денежками, инвертор… и с этой тощей тварью… еще увижу, так отделаю – в ГенКоне не починят! А заодно и тебя, ублюдок оттопыренный… останешься без рук, без ног и без башки… хотя в башке у тебя и так один компост… только на клипы и хватает…
Новый удар в основание саркофага. Он плавно уехал в стену, под спасительную панель.
Светловолосая повернулась.
– Ну, Дакар? Чего молчишь?
– Кажется, я тут многоженец, – в полном ошеломлении пробормотал он и приподнялся. – Или рабовладелец? Но рабы не молчат, а эта девушка ни слова не промолвила, ни звука… Почему?
– Поговорить захотел? Так куклы не очень разговорчивы! Для разговоров есть кое-кто другой! Но не только для разговоров…
Она ткнула пальцем в грудь, что-то дернула, повела плечами, заставив легкое одеяние соскользнуть на пол. Стремительный прыжок, и он почувствовал, как его опрокидывают на диван, вжимают в мягкую ткань обивки, стискивают ребра коленями. Он попытался сопротивляться, но она была удивительно сильной для женщины. Еще – теплой, нежной и желанной, с телом, знакомым Дакару до самых потаенных мест…
«Прости, – подумал он, вспомнив о жене, – прости!» Потом шепнул:
– Ты сумасшедшая… точно, сумасшедшая! Ты кто, валькирия? И как тебя зовут?
– Ты позабыл меня, Дакар? Ну, сейчас напомню… Я же Эри, твоя Эри, Свободный Охотник! И я тебя поймала!
– Я не Дакар, – пробормотал он, целуя ее губы. – Я Павел… Павел!