Сражения выигранные и проигранные. Новый взгляд на крупные военные кампании Второй мировой войны - читать онлайн

Доктриной Бисмарка были кровь и железо, но Вторая мировая война, начавшаяся 25 лет тому назад, имела еще одну составляющую – циничную жестокость, которая шокировала бы даже «железного канцлера».

Ночью 31 августа 1939 года – в последний мирный день того времени – Ганс-Вальтер Цех-Неннтвич и его приятели по германскому «хоровому обществу» отбросили свою фальшивую личину в вольном городе Данциге, скинули свою гражданскую одежду и напялили сапоги и форму нацистских СС (элитная гвардия).

И около восьми часов вечера возле небольшого города Глейвиц в германской Силезии близ границы с Польшей группа возбужденных мужчин внезапно вторглась на местную радиостанцию, застрелила двух немецких служащих, захватила передатчик, запустила в эфир агрессивную речь на польском языке и быстро скрылась в направлении границы, оставив у входа в радиостанцию умирающего и изрешеченного пулями человека, имя которого, может быть, никогда не станет известным.

Альфред Гельмут Науджокс, сын кильского бакалейщика, член СС, возглавлял налетчиков во время инцидента в Глейвице – подстроенного нападения на немецкий пограничный город, которое было организовано с тем, чтобы дать Гитлеру повод для начала войны против Польши. Эта инсценированная «польская провокация» была подкреплена истекающим кровью телом одного из людей Науджокса, вероятно случайно подстреленного и погибшего и названного позже польским налетчиком [2].

Глейвиц – один из нескольких инсценированных инцидентов на границе – последняя ступенька, с которой Адольф Гитлер начал Вторую мировую войну. Жребий брошен: войска двигались, когда фразы на польском языке вырывались из глейвицкого передатчика. Инцидент был просто закамуфлированным и отлакированным обманом – уступкой Гитлера для оправдания перед историей.

Гнойник Второй мировой войны назревал уже четверть века, уходя корнями в пепелища Европы, опустошенной Первой мировой войной.

Поражение центральных держав и Версальский договор, сделавший акцент на самоопределение наций, изменили карту Европы. Эльзас и Лотарингия были возвращены Франции. Польский коридор, вырезанный из того, что было Германией, дал Варшаве доступ к Балтийскому морю и отделил Восточную Пруссию от Берлина. Данциг был объявлен вольным городом под управлением Лиги Наций с ее верховным комиссаром, однако, несмотря на немецкое население, с польским контролем над таможней и иностранными делами. Семена ирредентизма[1] были посеяны, когда стволы пушек еще не остыли.

Смелый новый мир, сохраненный для демократии, как стало очевидно, скорее был тем же, но подлатанным старым миром. Вашингтон не поддержал точку зрения президента военного времени Вудро Вильсона о присоединении к Лиге Наций, а Европа начала вариться в горьком соку опустошения, крушения иллюзий и депрессии [3].

Краткосрочный демократический эксперимент Германии – Веймарская республика – сопровождался множеством проблем.

Его определяли сильные и влиятельные националисты с выдуманными легендами, которые служили оправданием поражений немецких армий и проигрыша в Первой мировой войне. Большая часть населения Германии винила правительство недолговременной республики за подписание Версальского договора, за насаждение в их стране психологии вины за войну, за «сдачу» Эльзаса – Лотарингии, большой части Пруссии и части Силезии, за принятие на себя обязательства по расшатывающим экономику репарациям и за сокращение немецкой армии и флота, некогда бывших предметом гордости, до 100-тысячных полицейских сил без танков и самолетов и 15-тысячных патрульных береговых сил.

За стремительной инфляцией и зарождающейся анархией через несколько лет последовала безработица – результат всемирной депрессии, которая началась в 1929 году. Экстремисты левого и правого толка – коммунисты и коричневые – воевали на улицах за превосходство, а в 1933 году к власти пришел Адольф Гитлер, что ознаменовало начало одного из самых темных периодов в современной истории человечества.

С самого начала Гитлер был привержен идее превосходства главенствующей расы, экспансионизма, проводимого путем хитрости, обмана и диктатуры. Он открыто перевооружился и в 1936 году двинул свои вооруженные силы в Рейнскую область, несмотря на ограничения, предусмотренные Версальским договором. Он публично успокоил своих потенциальных врагов, обработав их по отдельности, подписал с Польшей пакт о ненападении, чтобы освободить себе руки и заняться Чехословакией и Австрией. И приступил к возведению Западного вала – укрепленной зоны против Франции и Бельгии.

Париж и Лондон вели себя двусмысленно, колебались, но ничего не предпринимали; Соединенные Штаты были полностью заняты собственными экономическими проблемами и социальной революцией, возглавляемой Рузвельтом. А Лига Наций оказалась дискуссионным клубом, который был не способен остановить или хотя бы повлиять на Муссолини, оккупировавшего Эфиопию.

Германская методика завоеваний включала в себя экономические бартерные сделки, политическую инфильтрацию, психологический террор и гитлеровский рецепт репрессий – концентрационные лагеря, нюрнбергские марши, эмоциональное бичевание и «большая ложь» нацистского министра пропаганды Геббельса. Нацистская «пятая колонна», порожденная этими методами, и квислинги, или предатели – Сейс-Инкварт в Австрии, Конрад Хенляйн в Судетской области, Иозеф Тизо в Словакии и Викдун Квислинг (от имени которого произошло название подобных людей) в Норвегии [4] были марионетками нацистской Германии.

1938 год стал свидетелем обернувшегося потопом прилива Третьего рейха Адольфа Гитлера, который должен был просуществовать тысячу лет. Германские танки двинулись в Австрию, Гитлер угрожал войной Чехословакии. В спешке, на конференции, название которой сейчас навсегда стало синонимом сговора, лидеры Европы собрались в Мюнхене, чтобы исключить из своих рядов Чехословакию, страну, которая даже не была никем представлена на конференции [5]. Гитлер получил Судетскую область и чешские укрепления, а Польша и Венгрия, как стервятники, отрывали куски умирающего разделенного государства. Лондон и Париж возгласами облегчения приветствовали мюнхенские соглашения, как «достижение мира в наше неспокойное время».

Еще до истечения этого года Гитлер высматривал новые горизонты. Иоахим фон Риббентроп – нацистский министр иностранных дел, работающий на своего хозяина, – предложил Варшаве вернуть Данциг Германии.

Таким образом определилась арена действий.

Год «страшного суда» – 1939 – начался с медного голоса пропаганды, слышного во всем мире. Гитлер настаивал на возвращении Данцига и на контроле Германии над 15-мильной соединительной полосой через Польский коридор. Резкие обвинения и ответные нападки эхом отозвались из Коридора и с германо – польской границы; в вольном городе Данциге нацисты агитировали и выступали с речами. В середине марта то, что оставалось от Чехословакии, прекратило существование как суверенное государство. Немецкие войска двинулись в Богемию, Моравию и Словакию. Польша теперь была охвачена флангом с юга, а также с севера. Неделей позже Литва под железным кулаком нацистской мощи оставила Гитлеру Мемельскую область – бывшую территорию Германии. Даже Румыния, которая вместе с Польшей и исчезнувшей Чехословакией была союзником Франции, подписала соглашение с Берлином, обещая Германии большую часть своей добываемой нефти. А 28 марта завершилась длительная осада Мадрида, и силы Франсиско Франко с помощью немцев и итальянцев одержали победу в гражданской войне в Испании.

Однако теперь с Лондона наконец упали шоры. Студенты, которые дали оксфордскую клятву никогда больше не идти на войну, а также наблюдатели и интеллектуалы, которые спрашивали: «Кто хочет умереть за Данциг?» – почти замолкли вместе с политиками сговора и Кливденской кликой [6].

Поглощение Гитлером Чехословакии с ее преобладающим немецким населением зашло намного дальше его объявленной цели – устранения несправедливости Версальского договора. Даже Чемберлен теперь смотрел на Чехословакию и Польшу не как на отдаленные территории, за которые ни один англичанин не должен проливать свою кровь, а как на символы ненасытного аппетита Гитлера при завоевании мира. В последний день марта 1939 года британский премьер-министр заявил в палате общин, что в случае нападения на Польшу Англия и Франция будут «чувствовать себя обязанными сразу предоставить всю возможную помощь польскому правительству» [7].

Британия при согласии Франции распростерла мантию своей моральной поддержки на Грецию и Румынию и вместе с Францией и Турцией подписала формальные соглашения о взаимной помощи в районе Средиземного моря.

Гитлер был в ярости («Я приготовлю им тушенку, – заявил он, – которой они подавятся» [8]). В Берлине стало очевидно, что Польшу нельзя запугать. Варшава призвала резервистов после триумфального вступления Гитлера в Мемель, а польский министр иностранных дел Бек на угрозы Риббентропа отвечал подобным же образом.

В начале апреля напыщенный Муссолини, подражая давно умершим цезарям и ревностно относившийся к германской мощи, направил свои легионы в Албанию в поисках быстрого и легкого завоевания.

Неизвестный миру Гитлер дал устные распоряжения своим военачальникам готовиться к войне с Польшей к концу августа, а 3 апреля последовали письменные приказы – часть директивы о военной подготовке вооруженных сил на 1939–1940 годы, – предназначенные для верховного командования вермахта.

В «Белом плане» с грифом «совершенно секретно», подготовленном самим Гитлером, указывалось, что «нынешнее отношение Польши требует <…> начала военной подготовки с целью навсегда устранить, при необходимости, угрозу с этой стороны… Приготовления должны быть сделаны так, чтобы операцию можно было осуществить в любое время, начиная с 1 сентября 1939 года» [9].

В конце апреля Гитлер аннулировал польско – германский пакт о ненападении от 1934 года и одновременно отказался от англо – германского морского соглашения 1935 года, которое ограничивало тоннаж германского флота 35 процентами от британского.

Летом 1939 года война уже стала неизбежной.

Хроника

Директивы группе армий «Север» и группе армий «Юг», на которые возлагалось нападение на Польшу, были отданы в мае; в июне восьми дивизиям было предписано идти к польской границе для создания «полевых укреплений», и в течение лета они превратились из мирной силы в военную [10].

22 мая фашистская «Ось» Рим – Берлин была укреплена с помощью так называемого «Стального пакта»: фюрер и дуче заключили военный альянс.

Лидеры Венгрии, Югославии и Болгарии приехали в Берлин выразить почтение Гитлеру; каждого из них приветствовали демонстрацией военной мощи Германии. Германские вооруженные силы казались «внушительными», хотя и несколько преувеличенными [11]. Армия была, вероятно, самой обученной и самой вооруженной в Европе; военно-воздушные силы – самыми современными, хотя и не такими крупными, как об этом говорилось в то время; военно-морские силы не были значительными, разве что включали в себя 57 подводных лодок.

Британия и Франция не без колебаний оказали давление на Польшу с целью добиться компромисса в вопросе о Польском коридоре и направили посланников в Москву в попытке создать общий фронт против Гитлера. Однако германский диктатор мог предложить больше, а Сталин, очевидно, хотел избежать войны.

Милитаризованный германский «фрайкорпс» вторгся в Данциг. Германский гауляйтер Альберт Форстер открыто заявил о своем намерении присоединить свободный город к гитлеровскому рейху.

Беспорядки усиливались; администрация Лиги Наций фактически прекратила свою деятельность. Ситуация вокруг Польского коридора стала напряженной.

Концентрация вооруженных сил Германии, закамуфлированная под маневры, наблюдалась в августе в Восточной Пруссии и вблизи Польского коридора.

Граф Галеаццо Чиано, министр иностранных дел Италии и зять Муссолини, отметил 12 августа в своем дневнике: «Гитлер очень сердечный человек, но слишком неумолимый в своем решении. <…> Я сразу понял, что больше ничего сделать нельзя. Он решил нанести удар, и он хочет этого… великая война должна быть проведена, пока он и дуче еще молоды» [12].

Генерал Франц Гальдер, глава генерального штаба германской армии, записал в своем дневнике 14 августа: «Гитлер верит в то, что Англия и Франция не хотят воевать. <… > Люди, которых я встретил в Мюнхене, не начнут новую мировую войну». А 15 августа заместитель германского госсекретаря повторил мысль своего начальника: «В частности, Чемберлен и Галифакс (британский министр иностранных дел) хотят избежать кровопролития, Америка заметно сдержанна» [13].

17 августа вермахту был отдан приказ снабдить Рейнгардта Гейдриха, заместителя Генриха Гиммлера, польской военной формой. Цель – «видимость нападения… организованного Гиммлером… на Глейвиц» [14].

21 августа малый линейный корабль «Граф Шпее» вышел из своей строго охраняемой гавани и направился в Южную Атлантику с приказом нападать, после начала войны, на корабли союзных сил.

22 августа Гитлер провел конференцию в Оберзальцберге (путаный монолог, длившийся несколько часов) с главами служб. «Настало время, – сказал он, – разрешить противоречия с Польшей посредством войны и испытать новую военную машину рейха» [15]. «Закройтесь стальной броней от любых признаков сострадания! Кто бы ни размышлял об этом миропорядке, он знает, что его смысл заключается в успехе, достигнутом с помощью силы» [16]. «…Сталин и я – единственные, кто смотрит только в будущее. Поэтому я пожму Сталину руку в ближайшие недели на общей германско – российской границе, осуществлю с ним новый раздел мира…

Мой пакт с Польшей означал лишь выигрыш во времени. После смерти Сталина… мы разобьем Советский Союз. У меня только единственное опасение – это то, что Чемберлен или ему подобная грязная свинья придет ко мне с предложениями или с изменившимися взглядами. Он будет спущен с лестницы. И даже если мне придется лично пнуть ногой ему в брюхо на глазах у всех фотографов… Завоевание и уничтожение Польши начинается в субботу утром, 26 августа. Я проведу несколько кампаний в польской униформе в Силезии или в протекторате. Поверит ли в это мир, мне наплевать, мир верит только в успех.

Будьте тверды. Будьте безжалостны. Жители Западной Европы должны трястись от ужаса» [17].

От верховного командования армии было передано слово шифровки «Befehlsubernehmen» («примите командование»), и 23 августа группу армий «Север» и «Юг» на польских границах и группу армий «С» на французско – бельгийской привели в полную готовность.

Еще одна немецкая подводная лодка прокладывала курс в Северную Атлантику.

С ц е н а: Кремль, ночь на 24 августа.

Д е й с т в у ю щ и е л и ц а: сверхконспираторы Сталин и Риббентроп.

При большом количестве тостов и водки и при сильном оживлении заклятые враги – правые и левые – подписали пакт о ненападении с секретным протоколом, который развязывал России руки в Финляндии, Эстонии, Латвии, Польше к востоку от рек Нарев, Висла и Сан и в румынской Бессарабии. Гитлер и Сталин, самые жестокие циники своей эпохи, теперь были фактическими союзниками; Польша была обречена. Западу поставлен шах и мат [18]. Гитлер глупо улыбался и радовался и назначил день «игрек» – дату нападения на Польшу – 26 августа.

24 августа лидер национал-социалистов Альберт Форстер был назначен «главой государства» сенатом Данцига, в котором преобладали немцы; банковские ставки поднялись в Англии и Ирландии; пограничная охрана была усилена, и в Бельгии, Голландии и Швейцарии началась мобилизация. Запад находился в шоке, вызванном пактом нацистов и коммунистов, однако через день палата общин приняла чрезвычайное специальное обращение к державам. Президент Рузвельт лично обратился с призывом к миру сначала к итальянскому королю Виктору – Эммануилу, а затем к Германии и Польше, а папа римский Пий XII поднял свой голос в защиту «силы разума, а не оружия».

Однако Муссолини медлил: его армия была в «жалком состоянии», Италия еще не была готова к войне.

В министерстве иностранных дел в Лондоне британцы с характерным для их нации упорством, которое достигает апогея, сталкиваясь с безнадежностью, изложили в письменном виде в совместном пакте о взаимопомощи между Соединенным Королевством и Польшей свою решимость предоставить Польше «всю возможную поддержку и содействие».

Гитлер колебался; опасения Муссолини и неожиданное упорство британцев и французов вынудили его перенести день «игрек». Германская армия в «полном порядке» была остановлена [19], хотя некоторые ее подразделения уже двигались к границе. 26 августа (первоначальная дата «игрек») в Верхней Силезии перед 10-й армией Райхенау происходила некоторая перестрелка. «К-люди» – специальное подразделение контрразведки под непосредственным контролем верховного командования – столкнулось с польскими пограничниками.

Британский и французский послы в Германии – сэр Невилл Гендерсон и Робер Кулондр – повторили аудиенцию у Риббентропа (или Гитлера), чтобы подчеркнуть решимость своих стран оказать помощь Польше и, таким образом, вынудить Германию к ведению переговоров. Попытки были примирительными, но твердыми. Французы обрезали колючую проволоку вдоль границы; гарнизонные французские войска и резервисты, так называемые «моллюски крепостей», двинулись в «непроницаемые» казематы линии Мажино. Мобилизовалась вся Европа.

В 7:30 вечера 28 августа в рейхсканцелярии состоялось совещание с участием Гитлера, Генриха Гиммлера, генерал-майора СС Рейнхарда Гейдриха, Йозефа Пауля Геббельса, Мартина Бормана, Гальдера и других высокопоставленных нацистов. Гальдер записал свое личное впечатление о Гитлере в дневник: «Невыспавшийся, изможденный, с хриплым голосом, озабоченный». И позже: «Гитлер: «Если произойдет худшее, я буду вести войну даже на двух фронтах» [20].

29 августа, когда колокола звонили по умирающей Европе, сэр Невилл Гендерсон был принят Риббентропом и напыщенным Гитлером, который потребовал возвращения Данцига и Польского коридора, но согласился вступить в прямые переговоры с Польшей. Однако польский эмиссар должен был прибыть в Берлин в среду 30 августа – на следующий день, что было физически почти невозможно.

Ограничение времени, сказал Гендерсон, hatte den Klang eines ultumatum[2]. И позже добавил: «Я покинул рейхсканцелярию в тот вечер преисполненный мрачными предчувствиями» [21].

Последний день мира – 31 августа

«Предчувствия» Гендерсона находят свое подтверждение около полуночи на 31 августа во время аудиенции у Риббентропа, «прием которого был <…> отмечен сильной враждебностью, свирепость которой усилилась, когда был мой черед говорить.

Он все время вскакивал в состоянии сильного возбуждения, скрестив руки на груди, и спрашивал, есть ли мне что еще сказать…

После того как я сделал мои различные сообщения, он достал длинный документ, который зачитал мне на немецком языке или, скорее, пробормотал как мог быстро в тоне крайнего презрения и раздражения» [22].

Документ включал 16 требований Германии или условий для мира, но он уже, как пренебрежительно заметил Риббентроп, стал академичен или устарел, так как польский эмиссар не добрался до Берлина.

Ночью в 0:30 рейхсканцелярия передает шифровку для осуществления «Белого плана» – нападения на Польшу [23].

Сэр Невилл Гендерсон принимает польского посла в Германии Йозефа Липского и передает ему краткое изложение бурного выступления Риббентропа.

Капитан кавалерии Хаузер, помощник генерала Гальдера, главы генерального штаба армии, отдает приказы из рейхсканцелярии: «днем «игрек» будет 1 сентября (следующий день); часом «аш» – 4:45. Гальдер делает некоторые подсчеты и вносит их в журнал: теперь Германия мобилизовала около 2 600 000 человек (включая 155 000 военных рабочих, занятых на возведении укреплений Западного вала). Из них немного более одного миллиона – около 34 дивизий, большинство резервные дивизии, дислоцированы на западе; остальные около 1 500 000 человек – более 50 дивизий (включая 6 танковых) – нацелены на Польшу.

Мешки с песком укладывают напротив палаты общин – «матери парламентаризма», а станции железной дороги заполняются народом, так как начинается эвакуация трех миллионов детей, женщин, инвалидов и стариков из Лондона и 28 других британских городов – массовое перемещение, не имеющее прецедента в истории. Тень воздушной мощи Германии, страх перед бомбами маячат над миром.

Итальянский посол в Берлине Бернард Аттоличо извещает Рим о том, что ситуация «отчаянная… война через несколько часов» [24].

Венецианский дворец. Чиано и дуче договариваются. «Италия может вмешаться в действия Гитлера, только если [Муссолини] принесет жирный куш – Данциг» [25].

«…Мрачная атмосфера <…> все… шатаются в изумлении…» [26].

Представители Скандинавских стран – Норвегии, Швеции, Дании, а также Финляндии – принимают «обычную» декларацию о нейтралитете.

Сельские повозки, телеги, поезда и грузовики заполнены людьми уже немолодыми, так как все резервные слои населения призваны, а молодежь уже одета в военную форму.

Три польских эсминца вышли из узких проливов между Балтийским и Северным морями и прокладывают курс в направлении Британских островов. Позади немецкие подводные лодки уходят в глубину, за пределы обнаружения.

Гитлер подписывает директиву № 1 для ведения войны – «решение силой». Самонадеянный Геринг спрашивает позже: «Что я должен делать с этим «dumf»[3]? Я знаю это уже сто лет» [27].

7-я кавалерийская бригада, механизированная, – единственное бронированное подразделение армии Соединенных Штатов – под дождем, подхлестываемым ветром, идет парадом по городским улицам в промокший лагерь в «завтрашнем мире» – нью – йоркской Всемирной ярмарке. Ее 110 танков и бронемашины – фактически вся бронированная мощь Соединенных Штатов – более символичны для будущего, чем все эти сверкающие мечты ярмарки.

Проводится что – то вроде чайной вечеринки «Сумасшедшего шляпника», на которой главные лица – Геринг и посол Гендерсон, а также некий Биргер Далерус, шведский бизнесмен, который пытался действовать как неофициальный миротворец и посредник. Во время двухчасовой встречи Геринг говорит в основном о беззакониях, чинимых поляками, и о желании Гитлера и его собственном дружить с Англией.

«Это была, – позже заметил Гендерсон, – беседа, которая никуда не вела. Я не мог согласиться с худшим <…> он едва ли мог позволить в такой момент тратить время на беседу, если бы это не означало, что все до последней мелочи было готово к действию» [28].

Геринг: «Если поляки не подчинятся, Германия раздавит их как вшей, и если Британия решит объявить войну, я буду очень сожалеть, но это будет неблагородно со стороны Британии» [29].

Польский посол Липский по распоряжению из Варшавы, на которую, в свою очередь, оказал давление Лондон, добивается встречи с Риббентропом. Это была самая короткая беседа из всех, когда – либо имевших место. Липский говорит, что его правительство готово рассмотреть британское предложение о прямых переговорах, но что он сам не уполномочен в них участвовать. Риббентроп отпускает его. Вернувшись в свое посольство, Липский обнаружил, что его связь с Варшавой отключена [30].

Центральное телефонное управление информирует Чиано, что Лондон отключил связь с Италией. Дуче говорит: «Это война, но завтра мы объявим в верховном совете, что мы не выступаем» [31].

Наконец – то текст 16 условий, выдвинутых Германией Польше, передается по берлинскому радио, а несколькими минутами позже Гендерсон впервые получает копию предложений, которые предыдущей ночью ему «пробормотал» Риббентроп. Все это больше показное; группы армий «Север» и «Юг» уже выступили. Позже Гитлер признался: «Мне было необходимо алиби, особенно для немецкого народа, чтобы показать ему, что я сделал все, чтобы сохранить мир. Этим объясняется мое великодушное предложение об урегулировании вопроса о Данциге и Коридоре» [32].

Истекает последний день мира. Франция мобилизуется, Европа берется за оружие. Б Берлине и Варшаве, в Лондоне, Париже и Риме вновь гаснут огни – уже второй раз за четверть века…

Люфтваффе бомбит польские аэродромы по всей стране. Старый германский линкор «Шлезвиг – Гольштейн» в ходе «дружественного» визита в Данцигскую гавань обстреливает польскую крепость на Вестерплатте; нацистские СС входят в Данциг; немецкие танки пересекают границы с севера, юга и запада; и начинается «блицкриг» – молниеносная война.

В то время как польские кавалеристы атакуют немецкие танки, Гитлер оправдывает свою агрессию в рейхстаге. Он назвал нападение Германии «контратакой» и объявил, что «в эту ночь [Sic] впервые регулярные польские силы обстреляли нашу территорию… и с этого момента на бомбы мы будем отвечать бомбами».

Он сказал, что не ссорился с Францией и Англией, но позже утром, когда Геринг и Далерус – шведский бизнесмен – увидели его в канцелярии, он кричал: «Если Англия желает воевать год, я буду воевать год; если Англия желает воевать два года, я буду воевать два года; если Англия желает воевать три года, я буду воевать три года; и если нужно, я буду воевать десять лет» [33].

Дуче обратился к совету министров и объявил о «невмешательстве».

«День неопределенности» [34]. Поляки гибли под немецкими бомбами и снарядами. Кабинет министров Франции раскололся, и Жорж Бонне, французский министр иностранных дел, хватался за соломинку. Соломинкой была запоздалая попытка Муссолини выступить посредником. Столицы Европы еще на что – то надеялись. Послы Рима, Берлина, Лондона приезжали и уезжали, сообщения потоками шли в министерства иностранных дел Европы и выходили из них, но все было напрасно. Британский кабинет министров настаивал на том, чтобы условием для принятия предложения Муссолини стал вывод немецких войск из Польши. Чиано знал, что для Гитлера это условие было невыполнимо.

Был «чудесный день конца лета» [35]. Он также был и концом эры.

Сэр Невилл Гендерсон передал в управление Риббентропа сообщение от лорда Галифакса: «Я имею честь сообщить вам, – было написано на высокопарном языке дипломатии, – что в 11 часов (британское летнее время) между Англией и Германией может возникнуть состояние войны» [36].

Франция, кабинет министров которой одолевали сомнения, а лидеров – тревога, отложила присоединение к Британии до 17 часов.

К тому времени мир услышал обращение опечаленного короля Георга VI к своему народу в Англии и за рубежом, которое он сделал прерывающимся голосом:

«Второй раз в жизни большинства из нас мы воюем…»

В Варшаве сразу зародилась надежда, хотя ее не должно было быть. Реалисты понимали, что объявление войны Англией и Францией не могло стать поддержкой оказавшимся в беде полякам. Немцы защитили свой южный фланг укреплениями Западного вала (еще не завершенного), и около 34 дивизий (большинство из которых подразделения низкой категории) охраняли границу с Францией. Что более важно, Франция была раздираема раскольническими политическими фракциями – среди них некоторые были верными почитателями Гитлера, – а французская армия привязана к оборонительным действиям с сильной системой крепостных сооружений. Балтийское море стало немецким. Таким образом, наступление на Польшу оказалось хорошо подготовлено.

Польша с населением в 1939 году почти 35 000 000 человек (только 22 000 000 из них – этнические поляки) была преимущественно аграрной страной – землей с крупными имениями, в большинстве своем очень богатыми; землей лошадей и стад, придорожных погостов и большого количества церквей; землей, сходившейся в столице Варшаве, где Восточная и Западная Европа – славяне и немцы, французская культура и русская отсталость сталкивались вместе. Варшава была городом с большим числом мощеных и грязных улиц.

Польша находилась в безнадежном стратегическом положении, фактически окруженная с запада, севера и юга немецкой территорией и граничащая на востоке с презираемым и ненавидимым колоссом – Россией [37].

Польские вооруженные силы, как и польское государство, представляли собой странную смесь прошлого и настоящего (больше прошлого) и некоторых признаков будущего. В армии было несколько лучших наездников мира. Кавалеристы личного полка Пилсудского, в знак своего превосходства носившие бунчуки, привыкли устраивать возле Варшавы для военных наблюдателей яркую демонстрацию своего мастерства с пиками и саблями и пулеметной стрельбой с небольших повозок с тройкой лошадей, несущихся галопом.

Польская армия, большая по численности, испытывала недостаток в большинстве других военных составляющих. Тридцать пехотных дивизий, образующих десять корпусов, плюс чрезмерное количество конной кавалерии и неполная механизированная кавалерийская бригада в мирное время составляли силу, объединяющую около 280 000 человек [38].

Было еще более 1 500 000 резервистов – мужчин от 24 до 42 лет, которые прошли военную подготовку. А на бумаге – по меньшей мере еще 15 дополнительных резервных дивизий и большое число мелких подразделений. Однако вооружение оставалось слабым. Для полной мобилизации требовалось от 30 до 60 дней, а Варшава не начинала всеобщую мобилизацию до 30 августа. К тому моменту было уже слишком поздно. 1 сентября в польской армии насчитывалось, очевидно, в общей сложности от 800 000 до 1 000 000 человек, включая всех вновь мобилизованных резервистов и военнослужащих, направлявшихся в свои подразделения. Многие ехали на реквизированных сельских повозках с запряженными лошадьми, в гражданской одежде.

Их сгруппировали в начале кампании в шесть так называемых армий или групп малой и неравной силы, направленных в наревскую группировку (от Ломзы до Литвы вдоль границы с Восточной Пруссией) – армия «Модлин»; армия «Поморже» – в Коридоре; армия «Познань», армия «Лодзь», армия «Краков» и армия «Карпаты» – на юге [39]. Специальная зона прибрежной обороны под командованием адмирала флота охватывала морские подходы к Данцигу, Гданьску и Коридору. Районы концентрации основных резервных группировок, поддерживающих эти армии, были разбросаны по всей стране: сильнейшие – южнее, северо-восточнее и западнее Варшавы. Общее число фактически мобилизованных приближалось к 27–30 дивизиям или эквивалентной им численности. В сущности, поляки пытались создать сплошной оборонный кордон на незащищенных 1 750 милях границы с Германией.

Поддержку армии оказывали две воздушные дивизии – менее 1 000 самолетов, причем лишь половина из них были боевыми и большая часть – устаревшими [40].

Флот был незначительным – около 3 100 человек, несколько эсминцев, подводных лодок, канонерок и речных судов.

Было некоторое количество не сплошных и изолированных бетонных и стальных укреплений и укрепленных позиций. Прочные укрепления, частично сооруженные более четверти века назад, были разбросаны по стране возле городов Быдгощ, Лодзь, Ченстохов, Катовице, Краков, Млава, Познань, вдоль реки Нарев и также на полуострове Хель и на балтийских подходах к Данцигу и Гдыне. Однако полевые укрепления оказались примитивными и плохо подготовленными – несколько траншей, колючая проволока и ловушки для танков, которые было легко избежать. Даже погода – стояло жаркое и сухое лето – играла не на пользу защитникам: обычные для сентября дожди не шли. Уровень Вислы и других польских рек оставался низким: все реки можно было перейти вброд из-за твердой и сухой земли, а знаменитый польский «капитан грязь» не участвовал в кампании [41].

Поляки оказались жертвами беспомощного географического положения их страны и их собственного неопределенного поведения. Они почитали и ненавидели немцев, презирали и боялись русских. Министр иностранных дел Бек был до кризиса настроен против Франции и дружественно к Берлину. Рыдз-Смиглы как-то сказал: «С немцами мы рискуем потерять нашу свободу, с русскими мы потеряли бы душу» [42].

Население нового рейха Адольфа Гитлера составляло около 80 000 000 человек, и в нем производилось ежегодно более 21 000 000 тонн стали, что в 15 раз превышало все производство Польши.

Всего за несколько лет дисциплинированный однородный немецкий народ под хлыстом страшного фашистского национализма создал сильнейшую в мире военную машину. Германия была хорошо подготовлена к короткой войне, хотя ее вооруженные силы имели большие недостатки. Гитлер не был настроен на длительную войну в течение нескольких лет («…самое позднее, – сказал он, – все закончится к 1943–1945»). Многие танки вермахта имели слабое вооружение и были слишком легкими; надводный флот сильно уступал британскому; для люфтваффе требовалось больше станций обслуживания и ремонта, а также запасных частей. Кроме того, ощущался недостаток в боеприпасах.

Однако люфтваффе с 4 300 действующими самолетами, большинство из которых были современными боевыми машинами, являлось мощным инструментом политики – в частности в воздушных операциях при поддержке сухопутных войск. Морской флот, хотя и небольшой, качеством компенсировал количество; его линейные корабли (бронированные крейсеры) «Шарнхорст» и «Гнайзенау» водоизмещением 26 000 тонн и его 57 подводных лодок представляли серьезную угрозу британским торговым судам.

Германская армия извлекла выгоду от поражения в 1918 году и ограничительных положений Версальского договора. Ее оснащение было новым, ее тактическим концепциям и политике не мешали отжившие идеи, а ее «сердцевина» – офицеры и унтер – офицеры – были настоящими военными профессионалами, мастерами своего дела.

Мобилизационные планы предусматривали формирование в целом более 100 дивизий по категориям или «волнами» с общей численностью несколько миллионов человек.

Против Польши в сентябре 1939 года Берлин бросил более 50 дивизий, 4 бригады и несколько полков СС [43] плюс два воздушных флота и некоторые морские силы, что в общей сложности значительно превышало 1 500 000 человек.

Кампания была рассчитана на быстроту действия, использовались все четыре немецкие моторизованные и шесть танковых дивизий.

Германский план проведения кампании был, по существу, приспособлен к получению преимущества от невероятных проблем польской географии. Стратегически он задумывался как гигантская битва при Каннах: сражение на уничтожение – двойное окружение польской армии западнее Вислы, а затем Варшавы и остальных польских сил.

Познаньский выступ, где польская граница вдавалась далеко в территорию Германии, лишь слегка удерживался пограничными подразделениями и резервистами, засевшими в укреплениях вдоль реки Одер. Немцы намеревались остаться в обороне в этой центральной области. Сильнейшие германские силы были сконцентрированы на юге, сгруппированные в группу армий «Юг» под командованием генерала Карла Герда фон Рундштедта. В нее входили три армии – 14-я генерала Вильгельма Листа, 10-я генерала Вальтера Райхенау и 8-я генерала Иоганна Бласковица, объединяющие 34 дивизии. Они – то и перешли границу из Силезии, Моравии и Словакии.

Миссия 10-й армии заключалась в прорыве к Висле и взятии польской столицы. Силы 8-й армии, расставленные по вогнутому в сторону германской границы флангу, обеспечивали его защиту от любой польской угрозы с Познанского выступа. 14-я армия в самой южной точке наступала от Бескид в направлении рек Сан и Буг в Галиции.

Группа армий «Север» под командованием генерала Федора фон Бока была разделена Польским коридором. 4-я армия (генерал Гюнтер фон Клюге) наступала из Померании, 3-я (генерал Георг фон Кюхлер) – из Восточной Пруссии. Всего в них насчитывались 21 дивизия и другие меньшие подразделения.

4-я армия должна была форсировать переправу на Висле между городами Торунь и Грудзендз, а затем установить контакт с левым (северным) флангом группы армий «Юг» в надежде загнать в ловушку тысячи польских солдат. 3-я армия, продвигаясь к югу из Восточной Пруссии, должна была окружить Варшаву в ходе широкого наступления на восток.

Крупные армейские группировки поддерживали воздушные флоты 1 и 4, насчитывающие в своих рядах более 1 600 самолетов. Морская группировка «Восток» на Балтике, сосредоточенная вокруг старого учебного линкора «Шлезвиг – Гольштейн», стоящего на якоре в Данцигском заливе, включала в себя канонерские лодки, подводные лодки и малые суда.

Для ответа на это наступление частично мобилизованные польские силы (многие подразделения которых не были организованы и плохо оснащены) пытались удержать все, но в результате и потеряли все. Угольные месторождения Силезии и польские промышленные области находились в уязвимой западной части страны. Варшава пыталась удержать их, а также незащищенный Коридор вместо того, чтобы организовать сконцентрированную оборону за реками Висла и Сан. Поляки, подобно французам, непоколебимо верили в свои укрепления и оборону – наследие траншейного выживания Первой мировой войны. Они были горды и слишком самоуверенны, живя прошлым. Многие польские солдаты, пропитанные военным духом своего народа и своей традиционной ненавистью к немцам, говорили и мечтали о «марше на Берлин». Их надежды хорошо отражают слова одной из песен:

Однако поляки, как и весь остальной мир, никогда не сталкивались с тактикой «молниеносной войны».

Несмотря на угрозы и предупреждения, немцы преподнесли тактический сюрприз; многие польские резервисты были еще на пути в свои подразделения, а подразделения перемещались к точкам концентрации или местам дислокации, когда люфтваффе сбросило первые бомбы в 4:40 1 сентября.

По всей стране – в Варшаве, Кракове, Лодзи и на девяти других главных польских авиабазах, а также на 75 грунтовых взлетно-посадочных полосах и малых аэродромах – взрывы бомб ознаменовали начало войны. Через несколько часов большая часть польских военно-воздушных сил была уничтожена на земле, так и не расправив свои крылья.

Граждане вольного города Данцига были разбужены громом орудий и обнаружили, что они уже больше не «вольные граждане»; войска СС в черной форме патрулировали улицы города, а над городской ратушей была поднята свастика. «Шлезвиг – Гольштейн» обстреливал польские позиции на берегу. Лишь вдоль полуострова Хель и на Вестерплатте, где поляки воздвигли внушительные бетонные огневые точки с прибрежными оборонительными сооружениями и легкими орудиями, немецкие танки были отбиты. В других районах немецкие войска быстро двинулись через границы, легко преодолевая слабое сопротивление: «Все дивизии продвигаются в соответствии с планом».

Однако Польша в первые дни войны не была сломлена. Варшава верила обещаниям своих союзников, Англии и Франции, предпринять атаку на западе. «…Моральный дух народа в момент мобилизации был великолепен» [45].

В крупных и малых городах и деревнях воинственные слова польского национального гимна возбуждали энтузиазм:

Мужество не было редкостью. Время от времени, под непрекращающимися воздушными налетами, среди пылающих домов, поляки добивались успехов: иногда, хотя и редко, 37-миллиметровые противотанковые орудия подбивали легкие немецкие танки.

Однако волна немецкого наступления была непреодолима.

На многих участках фронта сильный туман на земле, который ограничивал поддержку с воздуха и препятствовал наблюдению за артиллерийским огнем, мешал больше немцам, чем противостоящим им полякам.

Недостаток боевого опыта немецких войск и некоторая нехватка лидерства – неизбежные в любой армии, не закаленной в сражениях, – также создавали препятствия, которые преодолевались с появлением нескольких сильных профессионалов.

Генерал Хайнц Гудериан, командующий 19-м корпусом, следил за продвижением на реке Браэ, когда полковой командующий позволил увязнуть своему подразделению. Молодой лейтенант – танкист предстал перед Гудерианом. «…Рукава его рубашки были закатаны, а руки черны от пороха.

«Господин генерал, – сказал он. – Я только что с Браэ. Вражеские войска на дальнем берегу слабы. Поляки ведут огонь по мосту в Хаммермюле, но я открыл огонь из своего танка. Мост можно перейти. Наступление было остановлено лишь потому, что некому возглавить его. Вы должны отправиться туда сами, господин генерал». Гудериан «отправился туда сам», увидел, что продолжается «идиотская» паническая стрельба, прекратил ненужный обстрел, посадил батальон в резиновые лодки, создал предмостовое укрепление и взял в плен польскую велосипедную группу – единственных защитников на этой части реки. «Потери, – отметил Гудериан, – были незначительными» [46].

Наступление продолжалось, но с короткими задержками.

Между северным флангом 8-й армии (подразделением, которое фельдмаршал фон Рундштедт вынужден был назвать «мой всегда проблемный участок») и группой армий «Север» был большой разрыв, а польские силы на Познаньском выступе, как ожидалось, должны были атаковать в южном направлении, чтобы врезаться в открытый фланг группы армий «Юг». Вместо этого большая их часть любезно отступила на восток и была разбита.

С первых часов передвижению польских войск мешали толпы беженцев со своим скарбом, нагроможденным на повозки всех видов… которые гнали перед собой стада коров, перекрывавших дороги. <…> Военная связь была почти невозможна. Надвигалась тень катастрофы [47].

Для иностранцев, как и для поляков, внезапное известие о войне и о быстром передвижении германских армий казалось невероятным и недостоверным.

Один англичанин, находившийся в Кракове 3–5 сентября, писал:

«Краковская архитектура в стиле барокко стала, странным образом, невесомой при лунном свете… У меня было ощущение чего – то одновременно близкого и потустороннего – сон или сюжет для дона Джованни. Затем внезапно раздался крик:

«Увага! Увага! Увага!» – и завыли сирены. Это была воздушная тревога.

…Вскоре после восхода солнца были отчетливо слышны выстрелы тяжелой артиллерии… Я обратил внимание на странное спокойствие евреев. Другие кричали, а от грохота зенитных орудий, казалось, должны были лопнуть барабанные перепонки, но евреи со своими большими бородами, в черных пальто, продолжали идти по улицам с чувством собственного достоинства» [48].

В польском городе Быдгоще население бежало в панике рано утром 3 сентября, когда пушки начали методично обстреливать городские улицы. «Военные повозки с багажом мчались настолько стремительно, насколько быстро могли бежать лошади; автомобили и грузовики сталкивались друг с другом, и все это направлялось к мосту через реку Брда».

Однако не германские танки, а, как называли их поляки, диверсанты – немецкие поляки, симпатизирующие нацистам или немцам, – вторглись в Польшу в качестве «пятой колонны» в дни, непосредственно предшествовавшие войне.

Жители города Быдгощ забыли о своих панических настроениях, повернулись лицом к врагу и в жестоких уличных сражениях, типичных для столкновений возле границы с Германией, отвоевали свой город, предоставляя расстрельной команде безотлагательно вершить правосудие над каждым захваченным диверсантом.

Но триумф был недолгим. Немецкие танки, слегка запаздывая, с грохотом въехали в город Быдгощ 4 сентября [49].

К 3 сентября Гитлер отметил «хорошие успехи в целом…».

Победа Германии в Польше – это триумф «больших батальонов», настоящего над прошлым, силы над слабостью. И результат новой тактики: использования большого числа танков и пикирующих бомбардировщиков. Эту тактику в основном разработал беспокойный немецкий генерал Хайнц Гудериан, который в свою очередь перенял многие идеи от известного французского офицера по имени де Голль и от двух английских ветеранов Первой мировой войны – генерал-майора Дж. Ф.С. Фуллера и капитана Б.Х. Лиддела Харта.

Три тысячи танков ринулись по сухим польским равнинам, обошли укрепленные районы, глубоко врезались в тыл. Со свистом были выпущены внушающие ужас пикирующие бомбардировщики «Штука», которые, как соколы, падали на свою добычу.

Поляки сопротивлялись и погибали. С севера, запада и юга, от песчаных пляжей Балтийского моря, озерных районов Восточной Пруссии и равнин Померании до Яблунковского перехода и отрогов Карпатских гор, германские легионы широким фронтом шли по территории Польши. Только на самом севере, на берегах Балтийского моря, где мощные укрепления не поддались ливню снарядов и бомб, поляки держались.

В спорном Коридоре, который удержать было нельзя, две пехотные дивизии поляков и кавалерийская бригада армии «Поморже» были отрезаны немецким 19-м корпусом 4-й армии, которая перерезала основание Коридора до Восточной Пруссии. На следующий день после начала войны, 2 сентября, эти подразделения были сметены. Великолепные наездники с пиками на изготовку, со скрипучими кожаными седлами погибали под дробь галопирующих копыт вместе со своими конями, сбивавшимися в гурт.

Вновь и вновь люди и лошади шли против танков и пушечного огня, но силы были неравными.

3-я (Восточно – Прусская) и 4-я (Померанская) армии из группы армий «Север» полностью соединились к 3 сентября. Коридор, за исключением его северной оконечности, был уничтожен. Упорно сопротивлявшиеся бетонные и стальные огневые точки, а также противотанковые орудия были обойдены с флангов, и продвижение 3-й армии к Варшаве продолжилось.

Яблунковский переход был взят 1 сентября при яростном, но неэффективном сопротивлении польских горно-пехотных войск, и части группы армий «Юг» в первый день продвинулись на 15 миль, сметая польскую оборону или обходя ее и оставляя на расправу идущей следом пехоте. Длинные вереницы мулов и людей шли, петляя между гор и холмов, к самому сердцу Польши.

Взорванные мосты, изрытые взрывами дороги, заминированные туннели и поваленные деревья замедляли, но не останавливали наступления немцев. Инженеров пускали вперед. Они устраняли препятствия, наводили мосты, ремонтировали железные дороги. Вслед за боевыми частями бесперебойно везли бензин, порох и продовольствие – вещественное обеспечение войны.

Продвигающийся фронт был отмечен грязной линией опустошения; «черный дым горящих деревень и пушечного огня навис низко над землей» [50].

Ченстохов пал 3 сентября. Части 10-й армии из группы армий «Юг» пересекли реку Пилицу и повернули на северо – запад к Варшаве 5 сентября. Гальдер записал в своем дневнике: «Враг разбит». 6 сентября 14-я армия заняла древний Краков, гордящийся успехами польского величия, средневековыми зданиями и традиционным наследием. «Наши танки показали себя очень хорошо, – отметил Гальдер. – Польские противотанковые ружья не могут пробить нашу броню.

Краков взят. Познань пала… Польское правительство ночью покидает Варшаву…

Из всех польских сил пять дивизий, можно считать, уничтожены; <…> десять <…> все еще совершенно не тронуты; остальные сильно потрепаны в боях и на маршах».

Немецкие военно-воздушные силы царствовали в воздухе. Польские железнодорожные пути и дороги постоянно подвергались атакам; польские войска так и не вышли на намеченные позиции. Время от времени польские летчики требовали возмездия за пролитую кровь; время от времени, взлетая с отдаленных или временных аэродромов, они праздновали короткие моменты победы. 3 сентября в Новы – Тарге легкие бомбардировщики 31-й эскадрильи внесли свою лепту в историю. Польский летчик об этом случае писал: «Одномоторные самолеты с экипажем из трех человек с тремя пулеметами и 600 килограммами бомб с ревом летели над дорогой и просто втискивались в мотоколонну – великолепную цель – по всей ее длине. Первые бомбы были очень хорошо нацелены. Они разорвались посреди дороги. Бензовоз горел синим огнем. Два танка, получившие прямые попадания, перевернулись, и из их искореженной стальной брони шел дым. Они блокировали дорогу. Наши пулеметчики стреляли по пытавшимся бежать немцам.

Хотя для немцев это было полной неожиданностью, их паника длилась недолго, и вскоре с земли было оказано сильное сопротивление.

Белые следы трассирующих пуль прорезали воздух за хвостами, у крыльев и спереди наших самолетов, один (из польских бомбардировщиков) был подбит и горел» [51].

Но такие успехи были редкими и незначительными. Польские военно-воздушные силы с первоначальным соотношением к силам противника один к четырем или пяти были измучены и «пощипаны». Оставшиеся самолеты постоянно перелетали с выжженных солнцем посадочных полос или площадок на новые «аэродромы»; самолеты терпели крушения или ломались; радиопередатчики выходили из строя; за короткое время в рейдах стало участвовать один – два самолета с 18-килограммовыми бомбами. «Через три дня (к 3 сентября) люфтваффе вытеснило военно-воздушные силы с неба, разрушило большинство их баз на земле и привело в негодность мастерские по ремонту и обслуживанию самолетов» [52].

Поляков, хотя они быстро отступали, постоянно настигали с флангов, их фронт прорывался, а укрепленные точки обходились стороной. Тысячи солдат, рассеянных и дезорганизованных в давке немецкого наступления, позднее не спеша были уничтожены.

Члены «пятой колонны», немецкие шпионы и саботажники сыграли свою роль в падении народа в пучину хаоса. За пределами Варшавы, где польские артиллерийские батареи были размещены среди деревьев, был пойман на месте преступления человек в штатском, запускавший сигнальные ракеты для наведения немецких пикирующих бомбардировщиков. Он имел чемодан с двойным дном, где аккуратными рядами, как винные бутылки, были уложены заряды для ракетниц.

Однако враг извне – танки, самолеты и «блицкриг», а не враг внутренний – сломил польское государство.

Польское верховное командование, руководствуясь личным указанием маршала Рыдза – Смиглы, пыталось в первые дни после начала войны реорганизовать оборону и сконцентрировать большое число рассеянных частей и разрозненных армейских группировок в трех основных армиях. Одна располагалась к северу от Варшавы и Вислы, другая – к югу от Варшавы до реки Сан, и еще одна – на самом юге. Однако немецкие атаки вновь и вновь рассеивали польские части и разрушали мосты. К тому же поляки передвигались пешком и на лошадях, а передовые отряды немцев – на танках и грузовиках. Нацисты двигались слишком быстро, и у поляков оставалась нескоординированная оборона из разрозненных частей шести так называемых армий.

К 8 сентября 4-я танковая дивизия достигла пригородов Варшавы, а несколько танков проникли на улицы города 9 сентября, однако были вытеснены продолжавшимся четыре часа ожесточенным огнем. Главный город был призом, который ожесточенно удерживался.

Обстрел Варшавы, заполненной тысячами беженцев, немцы начали методично, тщательно и упорно 8 сентября, а шестичасовой воздушный рейд на восточную окраину Праги через Вислу привел к сильным пожарам [53].

9 сентября мэр Варшавы Стефан Старжинский, неутомимый и упорный, обратился за помощью к польским добровольцам. 150 тысяч мужчин и женщин рыли траншеи и воздвигали уличные баррикады.

К 10 сентября началось медленное умирание. «Все здания вокруг нас лежали в руинах. Пожар в госпитале Преображения, в котором находилось несколько сотен раненых, представлял собой ужасное зрелище. Я видел солдата с ампутированными ногами, который выползал из здания на локтях; другие раненые выпрыгивали из окон на мостовую», – сообщал очевидец [54].

Немецкие танки теперь сжимали клещи [55]. За ними творился хаос – дезорганизованные остатки, прячущиеся в лесах или на болотах; отделения, взводы, роты или батальоны, которые выходили из своих укрытий для кратких боев или с высоко поднятыми руками, чтобы сдаться «высшей расе».

Немецкий солдат Вильгельм Прюллер записал в своем дневнике, ставшем позже известным, такие слова: «Мы продвигаемся с ужасающей [для противника] скоростью. Дороги вне всякого ожидания. На каждом шагу мертвые поляки. Пыль глубиной не меньше фута». И позже: «Везде наблюдалась одна и та же картина: горящие дома, разрушенные нашей артиллерией, бездомные семьи, рыдающие женщины и дети, у которых нет будущего» [56].

Однако немцы столкнулись с дерзкими действиями поляков: над полуостровом Хель все еще развевался польский флаг, а дальше к югу, возле Кутно, немецкая 30-я пехотная дивизия 8-й армии понесла «тяжелые потери», когда ее чрезмерно выдвинутый открытый фланг и широкий фронт были атакованы несколькими польскими дивизиями [57].

Но генерал Гальдер радостно записал в своем дневнике 10 сентября: «Везде войска в хорошем состоянии… действия войск великолепны» – и предсказал наступление грядущих ужасов войны: «Артиллерия СС загнала евреев в церковь и уничтожила их…»

К 10 сентября Гитлер дал люфтваффе разрешение осуществить разведывательные полеты с пересечением франко – германской границы, а Гальдер отметил в дневнике, что британские солдаты прибыли в Перл (близ франко – люксембургской границы). На военной конференции, начавшейся 10 сентября в 16:00 уже обсуждались детали действий администрации на завоеванных польских территориях и переброски войск на западный фронт.

Поляки продолжали воевать, однако к этому времени надежды на победу померкли. Везде было одно и то же – бесконечные марши, отступления и столкновения, постоянные воздушные налеты, медленное наступление конца. К 13 сентября от 11-й пехотной дивизии Польши возле Пшемысля осталось едва ли шесть батальонов, в каждом из которых насчитывалось не более 300 человек…

«Немецкие самолеты совершали налеты на наши позиции с частыми интервалами, – сообщает тот же очевидец. – Нигде нельзя было укрыться – вокруг ничего, кроме проклятой степи. Солдаты бросались бежать с дороги, пытаясь найти убежище в канавах, лошади же оказались в худшем положении. После одного из налетов мы насчитали 35 убитых лошадей, а несколько дней спустя артиллерийское подразделение дивизии потеряло 87 лошадей за один налет. Этот марш не был похож на марш армии; он был больше похож на бегство некоего библейского народа, движимого вперед Божьим проклятием и растворяющегося в пустыне» [58].

Связь между разрозненными польскими армиями почти не осуществлялась: рации не работали или были потеряны, наземная кабельная связь прервана. Контроль над войсками невозможен, хотя его пытались наладить, как в наполеоновские времена, с помощью курьеров или невооруженных легких самолетов связи, которые сбрасывали приказы на землю.

В осажденной польской столице нарастало смятение.

«Даже в присутствии врага бюрократы остаются бюрократами – бездейственными и глупыми», – с горечью заметил свидетель [59]. Под ужасающий свист снарядов и взрывы бомб организованная жизнь города быстро приходила в упадок; лишь голос мэра, спокойный и настойчивый, звучавший ежедневно по радио, мобилизовывал людей, пораженных страхом.

К середине сентября Польская кампания завершилась серией отдельных сражений с целью окружить и уничтожить противника. Два крепостных города, Варшава и Модлин, были окружены и обстреливались артиллерией на земле и бомбами с воздуха.

Еврейский квартал Варшавы Налевски подвергся жестокой бомбардировке; система водоснабжения была разрушена огнем, ощущался недостаток продовольствия. Около 700 лошадей, включая элитных польских призеров, ежедневно забивали на мясо. «В этой войне насмарку пошли 20 лет племенного разведения лошадей в Польше». Немцы продолжали неумолимые и непрекращающиеся обстрелы – два снаряда в минуту. «Рухнули многие здания, – писал житель Варшавы. – Королевский замок разрушен, в руины превращена электростанция. Город остался в темноте, покрытый мелкой пылью развеваемого ветром мусора и дымом от бесчисленных пожаров. Верующие погибали во время богослужения. Снаряд попал в собор Святого Иоанна во время мессы» [60].

Огромная перемолотая масса людей – остатки 12 польских дивизий и трех кавалерийских бригад – отчаянно сопротивлялась сжимающемуся кольцу к северу от реки Бзура близ Кутно. Генерал Владислав Бортновский, командующий польскими силами, предпринял две серьезные попытки вырваться из «котла» 12-го и 16 сентября, однако кольцо медленно продолжало сжиматься, и 17 сентября части люфтваффе, участвовавшие в налетах на Варшаву, перенесли свои цели на район Кутно. Поляки пали. По меньшей мере 40 000 пленных были захвачены, тысячи погибли.

Намного дальше к востоку, где на дорогах стояли столбы «белой выжженной пыли», 14 сентября 10-я немецкая танковая дивизия подошла к городу Брест (Брест-Литовск) на реке Буг, но мужество поляков позволило добиться передышки. После того как были пробиты нерушимые укрепления города, его защитники отошли в крепость с мощными стенами, преградив ворота старым танком. Малые силы поляков держались до 17 сентября.

Но все это было кратковременным утешением. Гудериан, олицетворявший собой концепцию «блицкрига», доказал действенность теории, которую он помог развить. Именно его 19-й корпус, 10-я и 3-я танковые дивизии и 2-я и 20-я моторизованные пехотные дивизии проникли глубоко в Восточную Польшу и заняли Брест. Его быстрые бронетанковые части с подразделениями мотопехоты, которые шли вслед за передовыми отрядами, совершили прыжок, руководимые только по рации; их левый фланг даже не был защищен во время броска на юг. Укрепленные участки противника обходили стороной, чтобы расправиться с ними позже и без спешки. Скорость, мобильность и мощность немецкого наступления свели на нет все попытки поляков сформировать сплошной фронт; наступление Гудериана предопределило характер глубокого проникновения бронетанковых подразделений в ходе последующих военных кампаний.

К 11 сентября другие окруженные польские силы в Радоме – остатки пяти дивизий и кавалерийской бригады – были разбиты группой армий «Юг»; при этом в плен попало 60 000 человек. К 17 сентября части 10-й армии вели бои на улицах Люблина на «акрах руин» [61].

Далеко к югу силы целевого назначения немецкой 1-й горно-пехотной дивизии под командованием полковника Фердинанда Шернера, позже снискавшего славу и ставшего фельдмаршалом [62], достигли 12 сентября Львова. Это была последняя цитадель поляков. За несколько дней до этого правительство и верховное командование устроили там штаб-квартиру. Львов был окружен, но его упорные защитники стояли насмерть, несмотря на падение 15 сентября сильной польской позиции в Перемышле, расположенном западнее.

Внезапно 17 сентября, подобно разразившемуся по всему миру удару грома, части Красной армии русских (около 35 дивизий и 9 танковых бригад) вторглись в Польшу с востока. Это был смертельный удар для уже умирающей страны, организованный ранее Гитлером, хотя большинство немецких солдат о нем не знали, пока он не был нанесен. Произошел четвертый раздел Польши за время ее долгой трагической истории.

Вход в Восточную Польшу русских, встретивших непоследовательное и разрозненное сопротивление (части около двух дивизий и двух кавалерийских бригад) уже побитой польской армии вызвали некоторое замешательство в рядах двух тоталитарных союзников. В ходе некоторых воздушных атак русских были убиты и ранены немецкие солдаты. Часто происходили беспорядочные перестрелки, пока с подозрением относящиеся друг к другу солдаты двух традиционных врагов Польши не встретились восточнее рек Буг и Сан [63].

Все, что произошло позже, было концом. Маршал Рыдз-Смиглы, польский президент Игнаций Мосьцицкий и другие правители бежали (18 сентября) в Румынию [64]; разрозненные группы солдат и небольшие подразделения прятались в болотах и лесах или пробирались через границы, а ОКВ (главный штаб вооруженных сил Германии) начал сдвигать силы к Западному фронту.

21 сентября Львов сдался.

Варшава умирала.

Снаряды и бомбы уничтожали все, что было создано людьми. Тысячи жертв захоронены под обломками или в вырытых наспех могилах в городских парках. 21 сентября эвакуировались оставшиеся дипломаты; поляки натягивали еще больше заградительной колючей проволоки.

22 сентября окончательно была разрушена насосная станция, линии водоснабжения повреждены во многих местах; поляки пытались бороться с зажигательными бомбами с помощью песка, однако борцы с огнем на крышах становились добычей немецких самолетов.

23 сентября убитые лежали на улицах незахороненными; дома рушились; в Варшаве в полдень было темно от пыли и дыма: горела художественная галерея и французское посольство.

К 24 сентября было разрушено здание администрации, повреждена канализация, оставшиеся в городе колодцы осаждали длинные очереди людей, сделавших выбор между водой и возможной смертью от обстрелов. Эпидемия и голод царили на улицах; еще трепещущее мясо сдиралось с костей лошади сразу после ее поражения при взрыве снаряда; безжалостные бомбардировки продолжались [65].

Мораль была разрушена.

«Сегодня [24 сентября] впервые мы услышали, как женщины смеялись над нашей армией… «Возможно, мы будем вынуждены воевать против танков с луками и стрелами, как абиссинцы», – горько заметила одна из них» [66].

С безжалостной решительностью 3-я и 10-я германские армии медленно изнуряли защитников Варшавы непрерывным артиллерийским огнем и воздушными атаками, и 26 сентября, когда в городе возникло 137 сильных пожаров, 8-я армия, пришедшая в помощь 10-й, начала наступление с юга.

Это была для польской столицы – горящей, изрытой, залитой кровью, но не покорившейся – первая голгофа из нескольких, которые война принесла на ее древние улицы. Немецкие танки обстреливались из завалов, на завоевателей из окон и подвальных убежищ летели бутылки с зажигательной смесью [67]. Здания Варшавы выгорели или разрушены, многие погибшие не захоронены, а радио Варшавы передавало жалобные призывы о помощи, за которыми следовали ее известные позывные – первые ноты «Полонеза» Шопена. Лондон и Париж наблюдали за осадой с беспомощным ужасом и сдержанной гордостью. Однако надежда угасла.

К 14:00 27 сентября генерал Юлиуш Руммель, бывший командующий армией «Лодзь», старший офицер в Варшаве, сдал 140 000 польских солдат.

Это было великое время. Город пережил 27 дней бомбежки, 19 дней артобстрела. Был хаос и катастрофа. Ни один человек – военный или гражданский, мужчина или женщина, поляк или немецкий пленный – не был защищен от смерти или увечий. Город стал бойней, больницы – адом.

Каждый день «телеги, заваленные трупами, выглядевшими в лучах утреннего солнца как груды восковых фигур, отвозили их на общие могилы. Раненые лежали без оказания им помощи – «столы и пол покрыты стонущей человеческой массой» [68].

Больницы были разбиты бомбами. Они горели и изрыгали огонь и дым, а раненые умирали с криками вместе со своими сиделками.

В одной из больниц, когда обстрел прекратился и жуткая тишина опустилась на избитый город, «буквально река крови текла по коридору… с берегами из искалеченных тел» [69].

«Около 16 000 защитников гарнизона были ранены, убитых жителей никто не считал, водоснабжение города было прервано на пять дней, и неизбежной казалась эпидемия тифа» [70].

И все же для страдающих варшавских жителей «день 27 сентября, когда наступила внезапная тишина, стал худшим днем за время всей осады и самым тревожным» [71]. Тишина означала капитуляцию. Она означала конец надежды.

Модлин и его укрепления держались на несколько дней дольше – до 29 сентября. Когда в город прекратилась подача воды, генерал Виктор Томм сдал 24 000 солдат, 4 000 из которых были ранены, 3-й и 8-й немецким армиям. Укрепленный песчаный полуостров Хель на Балтике, который все это время сопротивлялся орудиям «Шлезвиг – Гольштейна» и бомбам самолетов «Штука», был сдан последним.

Контр – адмирал Дж. Унруг сдался со своими 5 000 1 октября.

Последняя организованная позиция была в Коке, где с 4-го по 6 октября шли тяжелые бои. Танковые подразделения и части мотопехоты 10-й армии положили конец польскому сопротивлению, и силы Кока сдались 6 октября, на 17 000 человек увеличив число пленных, взятых немцами. Польская кампания завершилась, хотя время от времени в некоторых самых отдаленных районах еще долго продолжались бои [72].

Завоевание Польши ошеломило мир. Исход кампании, в которой было задействовано более двух миллионов человек, был фактически решен менее чем за неделю, ее крупнейшие сражения продолжались две недели, а страна разрушена за месяц.

Немецкая тактика молниеносной войны (бронированные передовые отряды, отважно продвигавшиеся к сердцу вражеской страны при поддержке авиации, наносящей тяжелые постоянные удары, при предательском сотрудничестве «пятой колонны» [73]) вполне соответствовала массовому использованию танков, пикирующих бомбардировщиков «Штука» и безжалостной власти. Это была тактика, которую уже давно обсуждали, но которая никогда раньше не применялась.

Это новое слово «блицкриг» – молниеносная война – означало войну движения, мобильности и маневренности, в ходе которой использовался двигатель внутреннего сгорания – в танках на земле и в самолетах в воздухе.

Польскую кампанию изучали во всех штабных училищах мира. Было очевидно, что окопное противостояние, которое представляла линия Мажино, стало достоянием истории. Как позже кратко прокомментировал генерал-лейтенант Мечислав Норвид – Нойгебауэр, «войны со сплошными фронтами определенно ушли в прошлое» [74].

Танк и самолет стали новыми королями на поле брани, и в войну вернулась мобильность. Передовые отряды германской армии пробились в глубь Польши на 200–400 миль за две – три недели. Особенно впечатляющим было действие 19-го корпуса Гудериана (с двумя танковыми дивизиями), который очистил район вокруг Бреста (Брест-Литовска). Польша стала очень хорошим полигоном для сторонников теории бронетанковых войн, которые считали, что танки следует использовать в массе в качестве средства атаки, проникновения и закрепления на местности.

Даже для неспециалистов стало очевидно, что появился новый и мощный вид наступления, а вера англичан и французов в оборону и в концепцию постоянных позиций оказалась под сомнением.

Нацисты без колебаний «золотили лилию», несмотря на то что статистика польского поражения впечатляла без преукрашивания. Берлин заявил о пленении около 700 000 поляков, еще более 100 000 были убиты, попали в руки к русским, бежали в Румынию или Венгрию или прятались на болотах и в лесах своей родной земли. (Возможно, 80 000 бежали через границы нейтральных стран [75].) Немцы захватили целый военный арсенал – более 3 200 полевых пушек, десятки тысяч пулеметов, около 1 700 минометов и большое количество боеприпасов. Только 5 из 77 легких кораблей польского флота укрылись в Англии. Польские военно-воздушные силы были уничтожены, хотя несколько пилотов бежали и позже участвовали в сражении за Британию. Завоеванные территории, после того как немцы ушли с части Восточной Польши, которую Гитлер согласился передать на милость русским, насчитывали более 22 000 000 человек, оказавшихся под игом нацистов, менее миллиона из них были этническими немцами.

Победа была завоевана не без потерь для германской армии. Всего 40 389 человек (убитые, раненые и пропавшие без вести) плюс очень малые потери (около 5 500 человек) в авиации и на флоте. Более 10 500 немецких офицеров и солдат из всех служб было убито за 36 дней [76].

Триумф был настоящим и впечатляющим.

Уинстон Черчилль так охарактеризовал Польскую кампанию: «Прекрасный образец современного «блицкрига»; тесное взаимодействие на поле боя сухопутных и воздушных сил; жестокие бомбежки коммуникаций в любом городе, который казался привлекательной целью; вооружение активной «пятой колонны»; свободное использование шпионов и парашютистов; и самое главное – неотразимые броски больших количеств бронетехники» [77].

Немецкая армия была хорошо обучена и хорошо организована в целом. Ее военные традиции, а также прошедшие длительную подготовку офицеры и унтер – офицеры, которые служили в стотысячной армии Веймарской республики, обеспечили ей квалифицированное руководство. Ее однородность – этнически она состояла полностью из немцев – обеспечивала силу. Ее тактическая организация была проста и могла приспосабливаться к изменчивым требованиям современной войны. Так называемая «айн – хайт» (целостная система) уменьшила проблемы приспособления сил целевого назначения по форме и величине, которые требовались для выполнения их конкретной задачи; один унитарный составляющий блок можно было легко добавить к другому; нужное количество артиллерии, инженеров и т. д. можно было добавлять по мере модернизации подразделения.

Немецкая армия во Второй мировой войне породила силы целевого назначения; фактически в последующих боях многие ее подразделения, ослабленные потерями, были сгруппированы в силы целевого назначения (или «кампфгруппен» – то есть боевые группы, обычно называемые по имени их командующих). Для тех, кто тщательно изучил кампанию, Польша показала, что армия нацистского рейха была составлена из солдат, проявлявших большую тактическую и практическую инициативу на поле боя. Б.Х. Лиддел Харт прокомментировал это как «инициативность и гибкость в лучшем духе старой традиции», которые продемонстрировали немецкие командующие в Польше. Но, как отмечает Харт, «победа в Польше оказала отравляющее действие на Гитлера» [78].

Он стал еще более самоуверенным. После Польской кампании Гитлер все больше и больше играл роль главнокомандующего: он не предлагал, он располагал.

В Польской кампании, которую Гитлер рассматривал как полицейскую акцию, верховное командование не действовало, как таковое. Гитлер более или менее довольствовался ролью активного наблюдателя, он следил за кампанией вместе с небольшим и неактивным штабом из своей штаб-квартиры в поезде – специальном поезде фюрера, который обычно находился возле военного тренировочного района в Померании. Гитлер ездил на фронт, посещал штабы армий и корпусов, что – то предлагал, но не отдавал приказы. Польскую кампанию фактически вело высшее армейское командование (фон Браухич, главнокомандующий, и Гальдер, начальник штаба). Но Польша была исключением. Гитлер всегда жаждал власти, и он брал ее все больше и больше по мере продолжения войны. Во время кампании в Нидерландах (май 1940 г.) он четко дал понять, что был «теперь полон решимости руководить операциями сам» [79]. Пока победа осеняла его легионы, это не оказывало сильного действия, но когда неудачи и поражения иссушали лавровые венки, он становился все более догматичным и устанавливал все более жесткий контроль. Позже в войне, в частности после битвы за Москву, стратегию нацистов определял главным образом Гитлер; слишком часто, как это было под Сталинградом, она перестала быть гибкой, и малые поражения стали большими. Однако тактика немецкой армии почти до самого конца оставалась гибкой; ее солдаты брали инициативу до тех пор, пока полуобученные солдаты, приходившие на замену, и подавленные или неподготовленные граждане всех рас и наций Европы не образовали огромные бреши в их рядах, и это было вызвано неограниченными амбициями и грандиозными планами Гитлера.

Для большей части западного мира, пропитанного пропагандой о том, что немцы – это автоматы, марширующие только под дудку капризов Гитлера, это было трудно понять. Действительно, миф о том, что немецкая армия была жесткой неповоротливой структурой, бездумно выполнявшей приказы до последней буквы, долго не умирал. Польша не положила ему конец – его отбросили лишь те, кто хорошо изучил ее уроки. Этот миф все еще преобладал даже в американской армии, когда Соединенные Штаты вступили в войну тремя годами позже. Миф умер, как и многие американцы, на поле боя.

Польша поставила на вермахт клеймо лучшей в мире армии по ведению короткой войны. Но Гитлер и Геббельс не только создавали ей полную рекламу, они преувеличивали силу Германии и умаляли слабость Польши. Польская армия была сильна людьми – многие, если не все в ней, были мужественными людьми, однако ее стратегия оказалась некомпетентной, руководство – слабым, тактика – устаревшей. Кроме того, ее вооружение прошлой войны уступало немецкому. А самолеты и танки разрушили несовременную связь Польши так досконально и быстро, что согласованная оборона уже через несколько первых дней войны оказалась невозможной.

Западные комментаторы отмечали значение передовых танковых отрядов и внушающих ужас пикирующих бомбардировщиков «Штука», но не обратили внимания на то, что стало самым слабым местом на огромных пространствах России – «гужевые конвои снабжения немецкой пехоты, недостаточное количество тяжелых танков и бронемашин для личного состава, подразделений связи, специальных войск тыловой поддержки и снабжения и хорошо обученного резерва» [80].

Но эти недостатки компенсировала сила. Немцы придавали основное значение артиллерии – и это оправдалось. 88-миллиметровые зенитные пушки доказали свою универсальность при стрельбе по наземным целям и начали бороться за право называться лучшими пушками Второй мировой войны. Они были достойны славы, заслуженной ранее 75-мм французской пушкой в Первой мировой войне. Легкие дивизии были слишком легкими военными гермафродитами; позже они были преобразованы в танковые. Было и много других уроков, из которых Германия извлекла больше, чем Франция или Англия. Рейхсвер устранил слабые места и повел свое мощное пропагандистское наступление по всему миру, основанное на победе в Польше, а несколькими месяцами позже – на поле боя, когда его танки завоевали Францию.

Берлин окрестил Польскую кампанию «восемнадцатидневной кампанией» [81], а фильмы военной хроники о нацистской военной машине, которая катится по равнинам Польши, продемонстрированные в посольстве Германии в Вашингтоне, пересланные в Рим и попавшие в Париж и Лондон и показанные по всему миру, глубоко поразили нейтральных и колеблющихся, вдохновили сторонников, посеяли семена сомнения и пожали урожай страха.

«Дойчланд юбер аллес» – «Германия превыше всего» [82].

Но победа в Польше была для Гитлера двоякой, так как ознаменовала не короткую локальную войну, как он хотел, а начало Второй мировой войны – долгого, изнурительного тотального конфликта, который охватил весь мир. Но когда, немного позже, гитлеровские танки были остановлены у ворот Москвы, а Соединенные Штаты вступили в войну, «блицкриг» стал войной на истощение, войной нескольких фронтов, которую, как и Первую мировую войну, Германия выиграть не могла.

После победы над Польшей мания величия Гитлера проявилась с новой силой. Он был готов к новым и еще более великим победам: его военная машина мчалась по Европе, затемняла небо над Англией, охватила всю Западную Россию, расколола Средиземноморье, проникла в глубь Египта, чтобы отступить окровавленной и разбитой под Сталинградом и Эль-Аламейном и закончить свое существование в руинах Берлина.

То, что Гитлер начал 1 сентября 1939 года, после нападения Японии на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года переросло во вторую тотальную войну века – войну, которая по географическому охвату была несомненно больше Первой мировой войны и даже более кровопролитной. Около 16 000 000 человек из 33 стран и доминионов, одетые в форму, были убиты или умерли. Вероятно, около 24 000 000 гражданских жителей погибли от бомб и снарядов, голода и болезней или в концентрационных лагерях от бесчеловечного отношения человека к человеку [83].

Вторая мировая война, как и Первая, заставила задрожать цивилизацию, ослабила империи, разрушила страны и с католической беспристрастностью косила миллионы злых и мелочных, отважных и лучших [84].