Спокойной ночи, красавчик - читать онлайн

Глава 1

Тремя месяцами ранее

Вот это задница. Невероятно.

Такая идеальная задница, что Сэм никак не может отвести от нее глаз, пока идет за женщиной полквартала вверх по холму, мимо сырной лавки, книжного магазина и расхваленного нового винного заведения с ярко-красной дверью. Он делает вид, что разглядывает стойку с американскими флагами в витрине строительного магазина «Оборудование Хойтс», когда она подходит к «Парлору», дорогому ресторанчику с закусками, который открылся три месяца назад. Мужчина, выходящий следом за женой, придерживает для незнакомки дверь и задерживается, чтобы мельком взглянуть на нее сзади, наверняка молясь, чтобы жена не заметила.

Ресторан занял здание, в котором раньше работало два поколения дантистов Финнерти, а кирпичный фасад сменился гладкой стеклянной стеной. Сэм останавливается перед ней, наблюдая, как женщина пересекает помещение и садится за барную стойку.

Снимает льняной блейзер.

Заказывает напиток.

Она достает из сумки книгу, ее лопатки под тонкой белой майкой взмывают, как крылья птицы, когда Сэм проходит мимо и останавливается поглазеть на объявления в окне офиса риэлтора по соседству. Ровно девять минут он ждет, достаточно долго, чтобы она уже почти допила свой напиток, и, ощутив знакомый прилив адреналина, он на дюйм ослабляет галстук и разворачивается.

Игра началась.

Дверь в ресторан открывается, и Сэм проходит, выпуская во влажный вечер порыв кондиционированного воздуха.

– Доктор Статлер. – Перед ним стоит пациентка, и ему приходится судорожно вспоминать ее имя. Они начали сеансы две недели назад. Кэролин. Кэролайн.

– Кэтрин, – наконец приветствует Сэм. Черт. Такого никогда не случалось с ним в Нью-Йорке, но постоянно происходит здесь – он сталкивается с пациентами на улице, в продуктовом магазине, повсюду. Вчера в спортзале он пробежал три мили на беговой дорожке, в то время как Алисия Чао, недавно разведенная преподаватель гуманитарных наук с тревожным расстройством, занималась на эллиптическом тренажере. Такие встречи каждый раз выводили его из себя.

– Как поживаете?

– Хорошо, – отвечает Кэтрин. Кэтрин Уокер – известная художница в Нью-Йорке, недавно купила дом за миллион долларов с видом на реку.

– Это Брайан. – Сэм пожимает руку ее спутнику. Брайан – ресторатор, который не удовлетворяет ее в постели. – До встречи завтра, – говорит Кэтрин, когда Сэм заходит внутрь.

– Поужинаете сегодня у нас? – спрашивает девушка за стойкой. Молодая блондинка. С татуировками. Очень красивая. Студентка-искусствовед, как он предполагает, с пирсингом, таящимся где-то под одеждой. Девушек такого типа он когда-то мог затащить в постель уже к десяти вечера.

– Нет, – говорит Сэм. – Только пропущу бокальчик.

Бар переполнен новыми приезжими из больших городов, сидящими у тарелок с жареной брюссельской капустой и маринованными огурцами за девять долларов. Сэм идет к женщине и, проходя мимо, позволяет своему локтю задеть ее руку.

Ее сумочка лежит на табурете между ними, и Сэм, садясь, толкает одну из его ножек так сильно, что сумочка падает на пол. – Извините, – говорит он, нагибаясь за ней.

Женщина улыбается, забирает сумочку, вешает под стойку и возвращается к своей книге.

– Что вам налить? – спрашивает бармен. У него гладко зачесанные назад волосы и потрясающе белые зубы.

– «Джонни Уокер Блю[1]», – отвечает Сэм. – Чистый.

– Человек с дорогим вкусом, – одобряет бармен, когда Сэм достает из бумажника кредитную карточку. – Мой любимый типаж.

– И я хотел бы угостить напитком эту женщину. За то, что доставил столько неудобств ее сумочке.

Она сдержанно улыбается. – Это мило с вашей стороны. Но моя сумочка не пострадала.

– Нет, я настаиваю. Что выпьете?

Она колеблется, внимательно оглядывая его. – Что ж, хорошо, – соглашается она. – Джин-Мартини. И пять оливок.

– Мартини? Я бы скорее определил вас как любительницу розового вина.

– Какой стереотипный подход, – замечает она. – Но вы же знаете, что говорят о мартини.

Сэм научился незаметно наблюдать за людьми, профессиональная необходимость позволяет ему видеть, что под белой майкой на ней бледно-розовый лифчик с кружевной отделкой, что кожа на ее плечах блестит.

– Нет, а что говорят о мартини? – Переспрашивает Сэм.

– Правильный союз джина и вермута – это великая и внезапная слава; это один из счастливейших браков на земле, и один из самых скоротечных. – Бармен ставит ее напиток перед ней. – Бернард Девото[2].

Сэм кивает на ее книгу. – Так вот, кого вы читаете! – Она показывает ему обложку с силуэтом женщины. – Нет, это тот самый триллер, о котором все говорят.

– И как он, хорош?

– Довольно неплох, главная героиня – женщина. Хотя честно говоря, я уже слегка устала от того, как сейчас в литературе изображают женщин.

– И как же? – уточняет Сэм.

– О, ну, знаете, – отвечает она. – Как будто все мы склонны к неврозам или истерии и нашим суждениям не следует доверять. Это узаконивает гегемонистскую идею маскулинности и доминирующего положения мужчин в обществе и оправдывает подчинение женщин. – Она берет свой бокал и возвращается к книге. – В любом случае, спасибо за выпивку.

Сэм позволяет ей прочитать еще одну страницу, прежде чем наклониться. – Эй, всезнайка. Ты приехала на выходные?

– Нет, – говорит она, переворачивая страницу. – Я здесь живу.

– Ты шутишь. Честнат-Хилл – небольшой городок. Думаю, я бы запомнил, что видел тебя.

– Я новенькая. – Она смотрит на него снизу-вверх. – Переехала сюда в прошлом месяце из Нью-Йорка. «Городские идиоты», кажется, так нас называют местные? – Она зубами стягивает оливку с пластиковой шпажки, и он представляет себе, какими солеными должны быть ее губы, когда чувствует руку на своем плече. Это Реджи Майер, фармацевт. Его жена Натали – пациентка, последнее время ее преследует навязчивая мысль, что Реджи пахнет салями.

– Натали неважно себя чувствует, – говорит Реджи, показывая пластиковый пакет. – Несу домой немного супа.

– Передайте ей – я надеюсь, что ей станет лучше, – говорит Сэм, наклоняясь на несколько дюймов к нему, но не чувствуя никакого запаха.

– Обязательно, доктор Статлер. Спасибо.

– Доктор? – спрашивает женщина, когда Реджи уходит.

– Психотерапевт.

Она смеется.

– Ты – психотерапевт?

– Что? Не веришь? – Сэм снова тянется к бумажнику, достает визитку и кладет рядом с ее бокалом.

– Странно, – произносит она, читая визитку. – По-моему, ты больше похож на ортопеда. Так ты хочешь меня проанализировать?

– А почему ты думаешь, что я еще этого не сделал?

Она закрывает книгу и поворачивается к нему лицом. – И?

– Ты умна, – начинает он. – Уверена в себе. Предположу, что единственный ребенок в семье.

– Очень хорошо, доктор.

– Любящие ответственные родители. Частная школа. Минимум один диплом, а может, и два. – Сэм делает паузу. – И тебе пришлось стать экспертом по ношению бремени быть самой красивой женщиной в этом мире.

Она закатывает глаза. – Вау, это было ужасно.

– Возможно. Но я серьезно, – говорит Сэм. – Спорим, если опросишь всех мужчин здесь, кого они хотели бы увести сегодня домой, сто процентов выбрали бы тебя.

– Девяносто девять процентов, – поправляет она. – Бармен выбрал бы тебя.

– Когда постоянно находишься под мужскими оценивающими взглядами, это сказывается, – продолжает Сэм. – Объективация, как мы это называем.

Ее лицо смягчается. – Когда на тебя смотрят, как на вещь.

– Некоторые. Но не все.

– Думаешь, мне стоит завести собаку для отвлечения внимания?

– Ты шутишь? Горячая девушка с собакой? Это лишь ухудшит ситуацию.

Она улыбается. – Ты все это придумал, пока шел за мной и пялился на мой зад? Или когда стоял снаружи, наблюдая за мной через окно?

– Мне звонили, – оправдывается Сэм. – Экзистенциальный кризис, требующий срочного внимания.

– Печально. А я надеялась, ты там набираешься храбрости, чтобы подойти и приударить за мной. – Она, не сводя с него глаз, подносит к губам очередную оливку и соблазнительно высасывает из нее сок, и вот оно, чувство, за которым он гонится, как за дозой наркотика, с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать: трепет от осознания того, что он вот-вот будет обладать красивой женщиной.

– У тебя правда исключительная задница, – говорит Сэм.

– Да, я знаю. – Она смотрит на его «Джонни Уокер Блю». – Кстати об исключительности, мне очень расхваливали этот напиток. Можно? – Она поднимает бокал к свету и изучает переливы цвета, прежде чем поднести к губам и осушить его. – Ты прав. Он хорош. – Она наклоняется ближе, ее дыхание пахнет виски. – Если бы ты не был женатым местным психотерапевтом, я бы пригласила тебя попробовать мои губы на вкус.

– Откуда ты знаешь, что я женат? – спрашивает Сэм, чувствуя, как жар поднимается у него по затылку.

– Ты носишь обручальное кольцо, – отвечает она.

Он засовывает руку в карман. – Кто сказал?

– А твоя жена знает, что ты сегодня здесь, анализируешь уверенную в себе единственную дочь, в городке Честнат-Хилл, штата Нью-Йорк?

– Моя жена не в этом городке, – говорит Сэм. – Так что скажешь? Не хочешь присоединиться ко мне за ужином?

Она смеется. – Ты даже не знаешь моего имени.

– Меня интересует не имя.

– Правда? – Она ставит стакан, поворачивается к нему лицом и тянется под стойку. – Ну, в таком случае…

– Ребята, у вас все в порядке? – Это бармен, смотрит на них, почесывая бровь, пока женщина медленно скользит руками по бедрам Сэма.

– Да, – отвечает она. – У нас все отлично.

Бармен уходит, а ее правая рука оказывается у Сэма между ног, где задерживается еще на минуту, пока они смотрят друг другу прямо в глаза.

– Боже мой, доктор, – говорит она. – Насколько я могу судить, бедняжке, что за вас вышла, очень повезло. – Она снова кладет руки на стойку бара.

– Обязательно передайте ей мои слова.

– Я так и сделаю. – Сэм наклоняется вперед и нежно проводит пальцами по ее щеке, его горячее дыхание касается ее уха. – Эй, Энни Поттер, знаешь, что? Тебе очень повезло.

Она пахнет шампунем «Пантин», на ней серьги, которые он подарил ей вчера вечером. – А теперь верни руку обратно.

– Простите, доктор Статлер, – говорит она, отстраняясь. – Но это только часть юбилейного подарка. Вам придется подождать, пока мы не вернемся домой за остальным.

– Ну, в таком случае. – Сэм поднимает руку и жестом просит счет, а Энни берет шпажку и закидывает в рот последнюю оливку.

– Как прошел твой день, дорогой супруг? – спрашивает она, улыбаясь.

– Не так хорошо, как мне бы хотелось.

– Навестил маму?

– Да, – отвечает он.

Энни смахивает волос с его плеча. – И как она?

– Нормально.

Энни вздыхает. – Вчера все там казались такими недовольными. Они ненавидят новые правила.

– Все нормально, Энни, – говорит Сэм, не желая сменять ощущение руки жены у себя между ног на мысли о матери, одинокой и несчастной в доме престарелых за пять тысяч долларов в месяц, куда он перевез ее полгода назад.

– Ладно, хорошо, не будем об этом, – кивает Энни. Она поднимает бокал. – За еще одну удачную неделю брака. Эти последние шесть недель были так хороши, что я дам нам как минимум еще шесть.

Сэм поправляет майку Энни, чтобы прикрыть бретельку бюстгальтера у нее на плече. – Ты точно не обижаешься на меня за все это?

– За что?

– Бросить все в Нью-Йорке. Переехать в этот поганый городишко. Выйти за меня.

– Так уж вышло, что я полюбила этот поганый городишко. – Она перехватывает чек у бармена и быстро расписывается. – И, кроме того, ты очень богат. А теперь, доктор, отвезите меня домой и доставьте мне удовольствие.

Она встает, медленно надевает пиджак. Сэм идет за ней к двери, настолько довольный видом своей жены, идущей впереди, что едва замечает соблазнительную улыбку хорошенькой блондинки у стойки. Ему больше не нужно замечать подобные вещи. Он стал другим человеком. Правда.

Глава 2

Я просыпаюсь от жары, солнце светит на меня через окно, теплый квадрат света целит прямо в глаза. На подъездной дорожке раздаются шаги, и я сажусь, видя, как женщина в легком синем сарафане и босоножках на двухдюймовых каблуках решительно проходит мимо крыльца, по каменной дорожке, обсаженной цинниями, к двери в кабинет Сэма на уровне сада. Мне требуется минута, чтобы сориентироваться и вспомнить, что я уже не в своей однокомнатной квартире в большом городе. Я здесь, все еще под влиянием дремы дневного сна – в Честнат-Хилле, штат Нью-Йорк, а Сэм работает внизу.

Я смотрю на часы – 16.16 – и, поднявшись с дивана, подхожу к окну и изучаю ее, последнюю пациентку Сэма за день. Сорок с лишним. Сумка из натуральной кожи. Недавний срыв.

А теперь время всеми любимой игры: Угадай проблемы пациента!

Две дочери-подростка, раздумья о разводе и получении лицензии риелтора.

Неверно! Педиатр, переживающая менопаузу, все еще пытается понять свою мать.

Внизу с ровным жужжанием отпирается дистанционный замок. Женщина входит, и я жду, когда громко хлопнет наружная дверь, представляя, как она шагает в приемную. Я прекрасно могу себе представить: Сэм сидит в своем кабинете, пока дверь к нему закрыта. Женщина опустится в одно из четырех белых кожаных кресел, поставит сумку на стеклянный журнальный столик рядом с двумя аккуратными стопками журналов «Ин Тач[3]» и «Нью-Йоркер[4]» («Я узнаю все, что мне нужно, по тому, какой журнал они выберут», пошутил Сэм, когда первые выпуски пришли в почтовый ящик.) На боковом столике стоит кофеварка «Неспрессо»; в маленьких стеклянных баночках лежат чайные пакетики, коричневый и белый сахар. Она будет гадать, успеет ли заварить себе чашку «Эрл Грея», когда Сэм откроет дверь своего кабинета ровно в четыре тридцать.

Бесполезно спрашивать о чем они беседуют, там, внизу: пациенты – на мягком бежевом диване, он – в дорогом кожаном кресле, которое специально заказал у какой-то скандинавской компании со странным названием.

– Расскажи хоть один случай, – вопрос, заданный умоляющим тоном. Это был «счастливый час», мы наслаждались приготовленными мною коктейлями. – Что за проблемы у богатых леди Честнат-Хилла?

Он рассмеялся.

– Мне жаль тебя разочаровывать, но это конфиденциальная информация.

Я задерживаюсь у окна, разглядывая передний двор и ухоженный ряд живых изгородей, укрывающих дом от улицы. Мой дом – Дом Лоуренсов, благородный викторианский особняк в трех милях от центра города, с крутой крышей и широким крыльцом. Это один из двух домов здесь, на Черри-Лейн, куда можно попасть по узкому деревянному мосту через широкий ручей, протекающий вдоль дома. Официального названия этому ручью нельзя найти ни на одной карте.

Дом Лоуренсов был построен в 1854 году семьей основателей города. Пять поколений миллионеров родились прямо в этом доме, с его большой гостиной, официальной столовой, библиотекой за парой задвижных дверей – это мое любимое место здесь. Книжные полки, изготовленные на заказ из красного дерева, достигают потолка, до самой высокой можно достать только с помощью деревянной рельсовой лестницы. Этот дом кардинально отличается от последнего места моего обитания: квартирки с одной спальней над ресторанчиком «Счастливый Китаец» на Бродвее, с едой на вынос и розовой неоновой вывеской, мигающей за моим окном каждую ночь.

Я направляюсь к лестнице, проводя пальцами по дубовым перилам, считая шаги – двенадцать наверх, восемь вниз по коридору, мимо трех свободных спален к комнате хозяев. В смежной ванной я захожу в душ и включаю воду, заставляя ожить старые трубы, мое настроение поднимается. Сорок пять минут до «счастливого часа», самого яркого момента моего дня. Один крепкий напиток на крыльце, когда Сэм закончит работу. Сегодня это водка с лимонадом из восьми лучших лимонов, которые мне удалось выкопать из липкого ящика в «Фаррелс», самом жалком продуктовом магазине Честнат-Хилла.

Сэм спросит, чем был наполнен мой день, вытягивая подробности, заставляя меня лгать (домашний суп на обед и поездка на велосипеде в город!), мне совсем не хочется говорить правду (час покупок на «Амазон» и три оставленных отзыва о продукте!). Не то чтобы у меня было много других вариантов. Я – человек порядка, и я веду строгий учет.

На самом деле не собираюсь чинить эту дверь, и она никогда не попадала ни в один мой список. По правде говоря, мне нравится напоминание о том, что он внизу, что я здесь не в одиночестве, брожу по дому с легендарным прошлым. Ведь это еще одна особенность этого места. Последняя владелица, незамужняя шестидесятисемилетняя женщина по имени Агата Лоуренс, умерла здесь, и пролежала с посиневшими губами на полу своего кабинета целых пять дней, прежде чем ее тело нашла прислуга. Эта история стала частью городского фольклора: богатая старая дева умирает в одиночестве, худший кошмар каждой женщины. Не хватает только девяти кошек.

Неудивительно, мысль о том, чтобы проводить здесь время в одиночестве меня пугала и, хотя Сэм изначально намеревался снять помещение где-нибудь «в центре городка», мне удалось убедить его разместить офис здесь, на уровне сада, в просторном зале, когда-то использовавшемся, как склад.

– Мы можем пробить стену в задней части помещения и сделать там сплошное окно, – в доказательство я предоставляю сделанный мною набросок. – А здесь разместить комнату ожидания.

– Действительно, – кивнул Сэм, уже посмотрев другие варианты в городке. – Думаю, так будет лучше всего.

И все получилось просто потрясающе. Удалось найти подрядчика, который (за приличную цену) согласился на срочную работу, превратив это безликое пространство в великолепный офис с теплыми полами, первоклассными светильниками и окном от пола до потолка, из которого открывался вид на холмистый задний двор и лес за ним.

Я быстро одеваюсь и бегу вниз по лестнице, слыша, как хлопает наружная дверь в офис Сэма. На кухне я смешиваю напитки и уже собираюсь открыть входную дверь и выйти на крыльцо, как сквозь стекло вижу пациентку, мисс Легкий Сарафан, слоняющуюся в конце подъездной дорожки, сосредоточенно уткнувшись в телефон. Я отхожу от двери и молча приказываю ей уйти. Проваливайте, леди! Теперь моя очередь побыть с ним. И тут дверь в офис Сэма снова громко хлопает.

– Вы еще здесь, – слышу я голос Сэма.

– Извините, отвлекли по работе.

Я иду в гостиную, чтобы выглянуть в панорамное окно, выходящее на веранду и подъездную дорожку, замечаю Сэма и мисс Легкий Сарафан, и мечтательное выражение ее лица. Мне удалось привыкнуть к тому, как женщины реагируют на Сэма и его привлекательную внешность с мужественным квадратным подбородком – его лицо будто сошло прямо из каталога «Abercrombie & Fitch»[6].

– Конечно, приятно видеть, что это место снова стало домом, после печальной истории последней владелицы, – говорит она. – И еще раз спасибо за сегодняшний день, Сэм. Не знаю, что бы я без вас делала.

Я слышу металлический писк разблокировки двери ее машины и жду, пока звук мотора не пропадет за холмом, прежде чем открыть переднюю дверь. Сэм стоит у почтового ящика, роясь в куче бумаг.

– Эй, сердцеед, – зову я. – Как твой день?

Он мне улыбается, на щеке проступает эта ямочка. – Долгий, – отвечает Сэм. – Я жутко вымотался.

Он поднимается по ступенькам крыльца и протягивает письмо, адресованное мне, а я протягиваю ему бокал. – За что сегодня выпьем?

Сэм смотрит на дом. – Может, за новую жизнь Дома Лоуренсов?

– Да, прекрасно. – Я чокаюсь своим бокалом с его, а затем откидываю голову назад, чтобы сделать большой глоток, гадая, чувствует ли он то же самое. Неправильность этого места.

Глава 3

Сэм включает радио, сжимая в руке банку пива «Бруклин Лагер». – Конец восьмого периода, два аута, – бормочет из динамика диктор, известный как Тедди из Фредди, с его размеренной речью, сделавшей его знаменитым во всем Мэриленде. – Бо Такер занимает базу. Быстрая подача. Высокий бросок к правому полю. И… это аут.

– Проклятье! – кричит Сэм, сжимая банку так сильно, что расплескивает тепловатое пиво себе на колени. Игра прерывается рекламой, когда на пассажирском сиденье жужжит его телефон. Сообщение от Энни.

Сэм смотрит на таймер в телефоне: сорок шесть минут, и открывает очередную банку пива, когда внезапно появляется женщина, идущая к его машине. Он ставит банку, третью за последние сорок шесть минут, между колен, и она вздрагивает, увидев его, и сжимает сумочку. Сэм не может ее винить. Он – чувак, пьющий пиво и слушающий бейсбол младшей лиги на стоянке пансионата для престарелых. Ее можно понять.

Женщина косится на него, проходя мимо, и Сэм улыбается, в слабой попытке убедить ее, что он не такой жуткий, как кажется. Это женщина, которая заведует столовой, кажется, Глория. Она готовит мягкую еду три раза в день, и феттучини Альфредо – каждый понедельник на ужин для жителей дома престарелых «Бурные воды», численностью примерно шестьдесят шесть человек, в зависимости от того, умер ли кто-нибудь за ночь.

Рекламная пауза заканчивается, и слушателей возвращают в конец девятого периода. – Как думаете, фанаты «Кейз»? – Спрашивает Тедди из Фредди. – Мы вытащим эту игру?

– Конечно, нет, – говорит Сэм. – За три года мы выиграли ровно пятьдесят восемь игр. Ты же знаешь, папа. – Тедди из Фредди – имя, не имеющее никакого смысла – никто не называет так город Фредерик, штат Мэриленд, «Фредди», но оно прицепилось. Вот уже двенадцать лет его отец, Теодор Сэмюэл Статлер, сидит в будке на стадионе «Гарри Гроув»[7] и комментирует домашние матчи «Фредерик Кейз», худшей команды низшей лиги в истории бейсбола.

Конечно, до того, как Теодор Статлер стал известен как Тедди из Фредди, он был известен как Мистер Эс, обаятельный красавец-учитель математики старшей школы Бруксайд, бросивший жену ради горячей модели с двадцать четвертой страницы каталога «Талботс» за июнь 1982 года. Ее звали Федра, единственное более глупое имя, чем Тедди из Фредди. Кто-то из бейсбольной команды раздобыл каталог, где новая подружка отца Сэма сидела на пляже в бикини, с бедрами, покрытыми песком. Каталог гулял по раздевалке несколько недель, и все признавали, что, хотя девушки в нем были не так горячи, как модели из «Спортс Иллюстрейтед»[8], они все же делали свое дело.

Тед встретил ее в «Кэмден Ярдс» 6 сентября 1995 года, в день, когда Кэл Рипкен-младший превзошел рекорд Лу Герига по количеству сыгранных подряд матчей. Дедушка Сэма вырос в Балтиморе, и, как все Статлеры с 1954 года, Сэм был закоренелым фанатом «Иволг»[9]. Он боготворил Кэла Рипкена, и билеты на игру были досрочным подарком на его день рождения от матери Сэма, Маргарет, настоящим подарком его мечты. Деньги на эти билеты Маргарет несколько месяцев откладывала из ее жалкого секретарского жалованья.

Федра уселась прямо перед Сэмом и все время колотила его по коленям, оборачиваясь и хохоча над шутками его отца, ее уродливая шапка с оранжево-черным помпоном закрывала ему обзор. Сэм негодовал, что отец почти не обращает внимания на игру, а последней каплей стал момент, когда он предложил Сэму и Федре поменяться местами.

Оказалось, что вдобавок к белым зубам и длинным ногам, она была еще и наследницей компании «Таппервар»[10], и у Теда Статлера с ней возникла поистине сверхъестественная связь, чем он и решил поделиться с Сэмом и Маргарет две недели спустя, в настоящий день рождения Сэма. Он поднялся, когда Маргарет нарезала магазинный кокосовый торт, словно собирался произнести речь на свадьбе. Сказал, что у него нет другого выбора, кроме как быть честным с самим собой. Он встретил свою вторую половинку и больше не может жить без нее.

Это был 1995-й, год первого телефона-раскладушки, за год до того, как минимальную зарплату повысили до 4.25 долларов в час – столько получала мать Сэма после того, как Тед Статлер собрал вещи и уехал в Балтимор. Он поселился в портовом пентхаусе, перестроенном из здания, принадлежавшего «Таппервар», чтобы подумать, чем он хочет заниматься дальше. Он быстро нашел свою работу мечты: сидеть высоко в стеклянной будке, нахваливая команду «Кейз». Он умудрялся сохранять позитив, несмотря на их трехлетнюю полосу проигрышей, включая эту игру, которая заканчивалась со счетом 9:3 с аутом на правом поле. И теперь Тед приглашал своих слушателей присоединиться к нему завтра вечером, когда команда выступит против «Салем Рэд Сокс». Сэм выключает радио и берет мобильный.

«Привет, дорогая жена», пишет он в ответ Энни, и тут же видит всплывающую отметку, что она онлайн и набирает текст.

Сэм представляет ее, хлопочущую по дому, в цветастом фартуке, завязанном на талии, и как она изучает рецепт от Рейчел Рэй[11], который распечатала вчера вечером. «Ты у мамы?», пишет она.

Сэм бросает взгляд на вход в дом престарелых. Женщина ведет мужчину с ходунками для пожилых через раздвижные двери. Сэм может представить себе сцену внутри. Толпа стариков, сидящих на диванах в вестибюле, без всякой цели, мебель маринуется в запахе мочи. Он представил себе маму в том же месте, где она была в последний раз, когда он ее видел: сидящей за маленьким обеденным столом в углу ее личной комнаты и совершенно не похожей на себя.

«Да, я у мамы», пишет Сэм Энни. (Технически.)

«Как она там?»

«Хорошо».

«Ты сегодня подольше?»

Сэм смотрит на таймер. Пятьдесят девять минут. «Не особо».

«Скажи ей, я к ней завтра приду».

Завтра – день визита Энни. Они приезжают по очереди. Каждый месяц Энни крепит к заднику его записной книжки календарь, который рисует сама за кухонным столом, обводя маркером края закрашенных ячеек. Голубые – ее дни, розовые – Сэма. (Энни любит разрушать гендерные стереотипы. Это ее фишка.)

– Думаешь, нам нужно ездить туда каждый день? – спросил Сэм, когда она показала ему первое расписание. – Как можно чаще навещать твою маму – главная причина, по которой мы сюда переехали, – ответила Энни. – Конечно, мы должны ездить туда каждый день. Мы нужны ей, Сэм. У нее деменция.

Лобно-височная деменция с поведенческими нарушениями, или bvFTD, если говорить профессиональным языком, как часто делает Сэм. Это состояние характеризуется заметными изменениями – поведенческой расторможенностью (попытка лизнуть официанта) и в межличностных отношениях (многократное повторение кассиру, что он говнюк), и является «важной причиной раннего начала слабоумия» (в ее случае, в шестьдесят четыре года). Вот как доктор объяснял это Сэму в прошлом году, пока тот сидел рядом с матерью в холодном кабинете на пятом этаже больницы Святого Луки, слушая его со щемящей болью в груди.

Болезнь быстро прогрессировала. Приступы замешательства, затем – вспышки гнева на работе. Сначала они были незначительными, но настал день, когда она вошла в кабинет директора Уодвака (унылый тип) и заявила ему, что если он немедленно не поедет с ней, чтобы взять себе собаку из приюта, то она сожжет школу дотла. В этот день его мама, Миссис Эс, самая милая секретарша из всех, что работали в старшей школе Бруксайд, и что была слишком хороша для неудачника-математика, бросившего ее ради модели (из «Талботс», но все же), потеряла работу. И Сэм начал искать выход, в конечном итоге остановив свой выбор на этом месте. Центр ухода за пожилыми людьми «Бурные воды»: Застрахован. Надежен. Шестьдесят шесть отдельных комнат на восьми тенистых акрах вдоль продуваемой всеми ветрами горной дороги возле Честнат-Хилла, посредственного городка в центре штата, главного работодателя так называемого частного университета с пятью тысячами студентов. «Честнат-Хилл, Запомните его». Это городской лозунг, напечатанный на указателе в черте города. «Запомните его». Ничего лучше придумать не вышло.

И все же он здесь, местный парень, вернувшийся домой после двадцати лет отсутствия. Об этом даже есть статья в местной газете: «Двадцать вопросов к доктору Сэму Статлеру». Его риэлтор, Джоанна Риди, предложила эту идею. Ее племянница вела колонку в местной газете, и Джоанна решила, что это пойдет на пользу бизнесу. Последние несколько лет Сэм изо всех сил старался быть хорошим парнем, поэтому согласился. Оказалось, что та племянница была девушкой, с которой он спал в старших классах, и она продержала его на телефоне целый час, вспоминая старые деньки, прежде чем задать ему длинный список бессмысленных вопросов о его интересах. Его любимый сериал? («Западное Крыло»![12]) Любимый напиток по особому случаю? («Джонни Уокер Блю»!)

Учитывая нехватку искусств и развлечений, статья появилась на первой полосе журнала «Искусства и развлечения», под его цветной фотографией, где он сидел, скрестив ноги и сложив руки на коленях. «Бывший житель (и известный сердцеед!) Сэм Статлер возвращается домой. Но не обольщайтесь, дамы! Он женат!»

Энни повесила статью на холодильник, и каждый раз, когда Сэм протягивал руку за молоком, перед ним возникало его большое, глупо улыбающееся лицо очаровательного единственного сына, который вернулся домой, чтобы заботиться о своей любимой и больной матери.

Вот в чем великая ирония всей ситуации. Он якобы вернулся домой в этот дерьмовый городишко, чтобы заботиться о матери, которая всю жизнь его обожала, а теперь не может этого сделать. На самом деле Сэм уже три недели не заходил в «Бурные воды».

Он делает большой глоток пива, изо всех сил стараясь об этом не думать, но подавление, как и все защитные механизмы, временами подводит, и к нему резко возвращаются воспоминания об их последней встрече. Сэм видел замешательство матери, когда открыл дверь в ее комнату, и те несколько мгновений, которые ей понадобились, чтобы понять, кто он такой. Ее хорошие дни становились все реже; большую часть времени она злилась, крича на персонал. Сэм принес ее любимый ланч – зити[13] с фрикадельками из «Сантисьеро он Мэйн», местной забегаловки, которая все еще держалась спустя тридцать два года работы. Она неряшливо ела свою порцию, снова и снова задавая ему одни и те же вопросы. Во сколько «Бинго», и где Рибси? Сэм объяснял, что «Бинго» каждую среду и пятницу в четыре часа в зале отдыха, а Рибси, семейный спаниель, внезапно умер в 1999 году, мелкий гаденыш, на той же неделе, когда Сэм уехал в колледж, и оставил ее совершенно одну.

– Знаешь, ты точно такой же, как он, – вдруг сказала Маргарет.

– Как кто? – спросил Сэм, откусывая твердую корочку от куска итальянского хлеба.

– А ты как думаешь? Как твой отец. – Она отложила вилку. – Я всю жизнь держала это в себе и больше не могу. – Хлеб застрял у него в горле.

– О чем ты говоришь, мама?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, Сэм. Ты – эгоист. Ты эгоцентричный. И обращаешься с женщинами, как с дерьмом.

Сэм напомнил себе, что говорит не она, а ее болезнь. И все же даже сейчас, вспоминая отвращение на ее лице, он с трудом проглатывает пиво. – И хочешь узнать маленький секрет? – она заговорщически понизила голос. – Ты тоже ее бросишь. Эту твою милую жену. Ты кончишь так же, как он.

Сэм задвинул обратно свой стул и вышел из комнаты, из здания, на парковку. Вернувшись домой, он сказал Энни, что плохо себя чувствует, и сразу лег спать. Салли Френч, директор пансионата, остановила его в коридоре во время следующего визита, два дня спустя, и попросила пройти с ней в ее кабинет.

– Ваша мама перестала говорить, – объяснила она с другой стороны стола, уверяя его, что это, вероятно, временный симптом ее состояния. Но это было не временно. На деле Маргарет Статлер больше не произнесла ни слова. Ни один из ее врачей не видел случая мутизма («неспособности генерировать устно-вербальное выражение», как объяснялось в ее медицинском заключении), наступившего так быстро. В течение следующей недели Сэм умолял мать поговорить – просто сказать хоть что-нибудь, чтобы те слова не стали последними, что она произнесла.

Но она смотрела на него пустым взглядом, тяжесть ее обвинений висела между ними. Ты кончишь так же, как и он. И тогда он сделал то, что делал всегда, когда жизнь разворачивалась не так, как ему хотелось: ушел.

Сэм знает, что это трусость, но с тех пор он не заходил внутрь, чтобы не встречаться с ней. Маленькая деталь, которую он скрывал от Энни. Вместо того, чтобы разбивать себе сердце, он сидел в машине, потягивая пиво и задаваясь вопросом, сколько еще здесь оставаться.

Сэм смотрит на свой телефон – уже шестьдесят шесть минут, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Достаточно долго.

Глава 4

Официально заявляю: мне скучно до безумия.

Это не значит, что я не пытаюсь найти, чем себя занять, потому что я пытаюсь. На днях, после того как Сэм спустился в кабинет работать, мною было решено одеться нарядно и поехать в пекарню, где обнаружился пережаренный кофе и «Бутик стиля жизни» по соседству, продающий ароматическую свечу под названием «Букмобиль»[14] за тридцать восемь долларов, и этого зрелища мне хватило, чтобы дать Честнат-Хиллу, штат Нью-Йорк, ноль звезд.

Конечно, Сэму я об этом никогда не скажу. Он прекрасно устроился, и его дело процветает. Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как он открыл свой бизнес, и его расписание забито, бывшие нью-йоркцы выстраиваются в очередь, отчаянно нуждаясь в ком-то со схожим опытом, чтобы ему жаловаться. (Его внешность к этому располагает. На днях мною было подслушано, как женщина в отделе подгузников обсуждала его по телефону. «Он такой милый, что мне хочется придумать себе какое-нибудь расстройство личности, только чтобы записаться к нему на прием».) Если не считать всего этого, мне радостно, что он счастлив. Когда мы встретились впервые, он сказал, что давно об этом мечтал: о спокойной жизни и частной практике вне мегаполиса. Он это заслужил. С тех пор как десять лет назад он защитил докторскую диссертацию по психологии, он работал в детском психиатрическом отделении больницы Бельвью. Это крайне тяжелая и сложная работа.

А пока я чувствую себя ужасно, слоняясь по дому целыми днями и ничего не делая, кроме поливки растений. Поэтому решено было начать продуктивную жизнь с сегодняшнего дня. Я возьмусь за проект, избегаемый до этого в течение нескольких недель: кабинет Агаты Лоуренс, заполненный ее личными бумагами – комнату, где она умерла от сердечного приступа.

Там были все документы на дом. Как объяснил адвокат, представляющий интересы Агаты Лоуренс, в них числилась «вся мебель и прочие предметы, оставленные предыдущим владельцем дома одиннадцать по Черри-Лейн». Но кто бы мог подумать, что это будет означать шесть картотечных шкафов, охватывающих полную историю семьи Лоуренс, начиная с 1812 года, когда Эдвард Лоуренс основал Честнат-Хилл. К шкафам было страшно притронуться, жаль, что я не принадлежу к тому типу людей, что могут выбросить бумаги мертвой женщины, даже на них не взглянув. Я не могу, поэтому шкафы оставались за закрытой дверью, а работа над ними каждый раз откладывалась на другой день.

На этот день.

Я заканчиваю поливать растения на кухне и спускаюсь с чашкой чая в коридор, собираясь с духом, прежде чем открыть дверь. Комната маленькая и простая, с окном, выходящим в сад; обзор сильно закрывает разросшийся самшит, который давно нужно хорошенько подстричь. Я заглядываю в пустой гардероб и провожу пальцами по желтым обоям. Интересный цвет: как у ликера «желтый Шартрез[15]», с повторяющимися узорами, которые перетекают друг в друга. Агата Лоуренс предпочитала яркие цвета, и странно, но они мне так понравились, что мне не захотелось менять ничего в интерьере. Яблочно-зеленые стены на кухне, ярко-голубые – в гостиной.

Я слышу шорох и замечаю около дюжины крошечных мотыльков, которые бьются о стекло, пытаясь выбраться наружу. Я пересекаю комнату и открываю окно, осторожно, чтобы не усилить трещину, бегущую вниз от центра до края стекла. Еще одна мелочь, которую нужно починить. Прогоняя мотыльков наружу, я вижу, что машина Сэма исчезла. Он, наверное, уехал в тренажерный зал, куда иногда ездит во время обеда, возвращаясь с мокрыми волосами.

Оглядываясь вокруг, я обдумываю варианты. Можно превратить кабинет в гостевую спальню, но какой в этом смысл? Наверху уже есть три свободные спальни, да и кто сюда приедет? Линда? Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из большого города соблазнится экскурсией по торговому центру и дополнениями к долларовому меню в «Вендис[16]» на 9-м шоссе.

Я решаю отложить этот вопрос и начать с бумаг, быстро осознав, что эта семья никогда ничего не выбрасывала. Оригинальные чертежи Дома Лоуренсов, разработанные одним из самых известных архитекторов того времени. Вырезки из газет еще с 1936 года, когда Чарльз Лоуренс был доверенным лицом Рузвельта. Десятки вырезок из газет: стоические европейцы, позирующие с прямой спиной на крыльце. Семейная история так увлекла меня – они заработали миллионы на масле, а потом и на пластике – что шум, доносящийся из одной из коробок, отодвинутых в угол комнаты, я замечаю только через несколько минут.

Голос.

Я перестаю читать и прислушиваюсь. Мне это не чудится. Кто-то и правда говорит.

Я откладываю папку с бумагами и подхожу к окну. Может быть, это соседка из коричневого дома по другую сторону узкого моста, единственного дома на улице, подошла поздороваться. Та, с распущенными светлыми волосами и странного вида собакой, вечно выглядывающая из-за живой изгороди в попытках разглядеть дом. Сидни Пиджен[17] – ее на самом деле так зовут. Однажды от нее пришло письмо, какое-то фиктивное предложение по страхованию автомобиля, там было ее имя. У нее трое мальчишек, их фотографии по всему «Фэйсбуку». Из окна одной из спален наверху виднелась их лужайка, можно было наблюдать, как она ходит за мужем по двору, указывая ему на повседневные дела так, будто он уже две недели работает в магазине хозтоваров, а она – новенькая помощница управляющего. «А когда закончишь здесь возиться с газоном, Дрю, у меня будет к тебе поручение в отделе сантехники».

Но когда я выглядываю на улицу, снаружи никого не оказывается, и я говорю себе, что мне, должно быть, почудилось. Но только я возвращаюсь к газетам, как снова слышится звук. Я подхожу ближе к коробкам; бормотание становится громче, когда я опускаюсь на колени и прижимаюсь ухом к картону. Размеренный мужской голос изнутри коробки сообщает мне: «Пришло время для подачи дня».

Я громко смеюсь от облегчения. Должно быть, в одной из коробок каким-то образом включилось радио. Я сдираю строительный скотч и открываю створки ящика, роюсь в содержимом. Радио в нем нет, как и во втором ящике, но я все еще слышу тихий голос. Я отодвигаю коробки в сторону, и вот тогда-то и вижу его, на полу – там, где стояли коробки: отблеск металла. Решетка вентиляции.

Я наклоняюсь вперед.

– Хосе Муньес в отбивающих, Сайлас Джеймс наготове. – Спортивное радио? Я сажусь на пятки и прижимаю ладонь ко рту. Я слышу то, что творится внизу, прямо в кабинете Сэма. Я медленно встаю и смотрю в окно. Машина Сэма стоит на подъездной дорожке позади моей.

Я замираю, не зная, что делать, когда на вершине холма появляется красный BMW и сворачивает на подъездную дорожку. Из него выходит женщина. Это Кэтрин Уокер, пациентка. Она назвала свое имя, ответив на звонок две недели назад, уходя с приема – она из того типа женщин, что скорее произнесут свое имя, чем скажут «Привет» или «Слушаю», поднимая трубку. Если «Гуглу» можно доверять, она – восходящая звезда живописи из Нью-Йорка, Энди Уорхол на минималках, и живет в доме, достаточно причудливом, чтобы сделать ее гвоздем номера в журнале «Архитектурный Обзор» (кто же знал, что картины акрилом, изображающие тюбики губной помады, могут так хорошо продаваться?).

Кэтрин сегодня одета повседневно: черные леггинсы и белая рубашка на пуговицах, ботильоны на каблуке. Я отступаю и прижимаюсь спиной к стене. Я знаю, что мне нужно сделать, нужно чем-то прикрыть эту вентиляцию, вернуться к разбору бумаг и уборке, и рассказать Сэму, что случилось позже, в «счастливый час». Мне показалось, что я схожу с ума и слышу голоса, но оказалось, что слышно было тебя, из твоего кабинета. Мы должны это исправить.

Я закатываю рукава и возвращаюсь к папке с бумагами – финансовые документы о семейном бизнесе, когда слышу слабое жужжание звонка в дверь Сэма. Миг спустя громко хлопает входная дверь.

Я колеблюсь. Надо уйти, найти себе другое занятие. Но вместо этого я кладу папку, тихо подхожу к вентиляции и опускаюсь на колени рядом с ней.

– Привет, Кэтрин, – говорит Сэм ясным, как день, голосом. – Входите. Присаживайтесь, где вам нравится.

Я ложусь на живот и прижимаю ухо к вентиляционной решетке.

Всего на несколько секунд. Лишь разок.

Глава 5

– Похоже, вам уже лучше, по крайней мере, в творческом плане, – говорит Сэм. Он скрещивает ноги и смотрит на часы на полу рядом с кушеткой, где пациенты не могут их видеть. Еще шесть минут.

– Да. У этого места хорошая энергетика, – говорит Кристофер. – Что-то в нем заставляет меня раскрыться.

Кристофер Цукер. Чуть за тридцать. Креативный директор новой дизайнерской фирмы, оккупировавшей бывшую бумажную фабрику вдоль реки. Он начал приходить к Сэму после того, как его врач порекомендовал ему обсудить с кем-нибудь его тревожность. Последние двенадцать минут сеанса он рассказывал Сэму, как работал в кофейне на первом этаже своего офисного здания, изо всех сил пытаясь преодолеть творческий блок. – И прекрасный вид, – добавляет Кристофер.

Сэм кивает. – Патио с видом на реку, верно?

– Да, но я имею в виду девочек. Студия йоги на втором этаже. Если правильно рассчитать время… – Он подмигивает. Пациент пытается нормализовать привычку объективировать женщин через согласование с терапевтом, и затем меняет тему на Софи, двадцатиоднолетнюю чешскую модель, с которой он познакомился в интернете. Сэм кивает, заставляя себя признать внезапный укол раздражения, возвращающий его к мысли о том, что Кристофер и Энни одновременно были в той кофейне. Энни упомянула ему об этом месте на днях, сказав, что остановилась там пообедать после пробежки вдоль реки, и Сэм представил, как Кристофер разглядывал бы ее, как презрительно она посмотрела бы на него в ответ. (Она бы возненавидела этого парня, его комментарии о женщинах и его самокат.)

Сэм должен быть начеку и не дать мыслям блуждать. За ходом мыслей Кристофера бывает трудно уследить, и, чтобы оставаться вовлеченным, нужно сосредотачиваться. Но, прежде чем он успевает сфокусироваться, память возвращает его в холодный день прошлой осени, в «Брукс Бразерс[18]» в Нижнем Манхэттене, где он впервые увидел Энни. Было четыре часа дня, а она стояла у вешалки для галстуков, в узких джинсах и твидовом блейзере.

– Дайте угадаю, – сказала Энни, когда он подошел к ней и попросил подсказать ему, что такое «коктейльный наряд». – Вы плохой парень, ставший классным и общительным ученым, который предпочитает футболки с рок-группами, но только если рисунок или надпись ироничны. В обеденный перерыв вы играете в баскетбол со своими неакадемическими братанами, а потом пьете виски с закусками со своими коллегами. Один из них пригласил вас на свадьбу, уже вторую, где-то к югу от четырнадцатой улицы, и теперь вам нужен пиджак. – Она указала на заднюю часть магазина. – Подождите меня в раздевалке.

Она принесла ему пять различных комбинаций костюмов и рубашек, восемь вариантов галстуков и классический темно-синий блейзер. Подождала снаружи, пока он переоденется, встала рядом с ним перед большим зеркалом, смахивая ворсинки и разглаживая морщины на рукавах.

Сэм купил все, что она предложила. – Это больше, чем я в жизни тратил на одежду, – отметил он, найдя ее у витрины с галстуками после того, как заплатил. – Вы должны получить прибавку к жалованью.

– О, я здесь не работаю, – ответила Энни. – У моего парня скоро день рождения. Пришла купить ему галстук. «Парень» был забыт через час, примерно в то время, когда Сэм и Энни допили вторую порцию в баре напротив, где Сэм расспрашивал ее о жизни, узнавал о ее детстве в штате Мэн, о том, как она росла в доме, который ее давно уже покойный отец построил сам.

Энни стала его парой на свадьбе на следующей неделе и его женой в течение года. Она вышла за него на заднем дворе их нового дома в день, когда они покинули старый. Энни Поттер – женщина, не похожая ни на одну другую. Умная, забавная, чертовски сексуальная. Ему все еще трудно поверить, что он убедил ее последовать за ним в Честнат-Хилл, штат Нью-Йорк. Очаровательно, вот что сказала Энни, впервые приехав сюда: девяносто девять минут на поезде из Нью-Йорка. – Ты знал, что прямо здесь, в Честнат-Хилле, нашли нефть? – спросила она, потянув Сэма за руку, чтобы указать на памятную доску возле кафе-мороженого, которую он никогда не замечал.

И она все еще думает, что он очарователен. Ей даже нравится навещать его мать в «Бурных водах», где она составила список дней рождения каждого жителя. Заходить в пекарню «Миссис Филдс» в торговом центре, чтобы купить им печенье размером с тарелку. Возвращаться домой, говоря Сэму, что было верным переехать сюда, чтобы помочь Маргарет.

Его мама ошибалась. Он никогда не причинит ей боль.

Поток мыслей перебивает телефонный звонок, и Сэм чувствует, как напрягается тело, понимая, что это его телефон, звонящий из внутреннего кармана его спортивного пиджака. Кристофер замолкает. Что, черт возьми, он говорил? Сэм смущенно лезет в карман. – Простите, – извиняется Сэм. – Обычно я не забываю выключить эту штуку. – Он видит номер, начинающийся на 1–800 – еще одна кредитная компания, прежде чем выключить телефон и вернуть его в карман. Сэм дает Кристоферу еще несколько минут, чтобы тот закончил мысль, а затем слегка ерзает на кресле. – Похоже, у нас мало времени, – сообщает он.

– Уже? – Спрашивает Кристофер, не делая попытки встать. Что-то меняется в выражении его лица. – Потому что я хотел упомянуть еще кое о чем.

– О? – Протягивает Сэм.

– Одна девушка на работе обвинила меня в сексуальных домогательствах.

Сэму приходится сдерживаться, чтобы не расхохотаться вслух. Классическое откровение «у дверной ручки». Клиент проводит сеанс, говоря о чем-то умопомрачительно безобидном, например, о плюсах и минусах кофе из пуровера[19] по сравнению с кофе из дрип-пакетиков[20], а затем прямо перед тем, как время истекает – бац! – бросает бомбу и уходит. Ему нужно сказать все, что угодно, вслух, внутри комнаты, но он не хочет слышать ответ терапевта. – Что ж, это определенно то, что нам с вами стоит обсудить, – предлагает Сэм. – В следующую среду?

– Звучит неплохо. – Кристофер хлопает себя по коленям, и они оба встают. – Увидимся на следующей неделе, – говорит он. – В это же время, с того же места.

Сэм льстит Кристоферу с тем же смешком, который он выдавливает из себя каждый раз, как Кристофер это говорит. Наружная дверь громко хлопает за ним. Эта проклятая дверь. Сэм достает телефон, и, по мере воспроизведения голосового сообщения, в его желудке нарастает тошнота. Он ошибался. Это была не кредитная компания, а банк, который держит их ипотеку. Сэм удаляет сообщение, не слушая. Все будет хорошо. Телефонные звонки, которых он избегает. Из банка. От кредитных компаний. Ему нужно избегать их еще неделю или около того, пока он не получит доступ к деньгам отца.

Сэм наткнулся на письмо отца в кухонном шкафу матери, когда готовился продать дом. Она жила в «Бурных водах» уже несколько месяцев, когда он нашел его, напечатанное на дорогой бумаге, которую его отец использовал для писем, которые посылал Сэму несколько раз в год, с его именем, выбитым сверху. Если не считать телефонных звонков каждый год или полтора, это был предел их отношений. Все письма были напечатаны на машинке, и Сэм представлял, как отец произносит несколько фраз в диктофон и передает его секретарше. – Напечатай это для меня, хорошо, милая?

Сэм сел за кухонный стол, тот самый, за которым когда-то давился куском худшего в мире кокосового торта от «Барбарисовой Фермы», и попытался разобраться в том, что читал. Письмо было адресовано его матери. Есть кое-что, о чем я должен тебе сказать, Мэгги.

В письме длиной в три страницы сквозило сожаление, которое отец испытывал последние двадцать лет – как тяжело было Теду жить с тем, что он сделал со своей семьей. Я понимаю, почему ты не хотела говорить со мной, когда я пытался, но я хочу, чтобы ты знала, что худшую боль в жизни мне причиняет то, что я не знаю собственного сына.

И тогда Сэм добрался до последней страницы, его ждало большое открытие. Тед и Федра развелись, и Тед получил значительную сумму денег в качестве компенсации. Он хотел, чтобы Маргарет получила половину. «Два миллиона долларов», написал Тед, объяснив, что уже перевел деньги на счет Маргарет в банке «Северная Звезда[21]». Пожалуйста, не упрямься. Используй деньги, как захочешь, для себя и Сэма. Ты столько трудилась, воспитывая нашего сына, и, честно говоря, я никогда не смогу вернуть тебе этот долг.

Маргарет смотрела телевизор, когда Сэм пришел к ней на следующий день. По выражению ее лица он понял, что она в стабильном настроении. – Мама, что это? – спросил он ее.

Она покраснела, увидев письмо, смущенная, как в тот раз, когда нашла Сэма в гараже с экземпляром журнала «Хастлер[22]». Он сказал, что нашел его в школе, слишком пристыженный, чтобы признаться, что журнал дал ему отец; и что Тед отдавал Сэму каждый новый номер с тех пор, как тому исполнилось двенадцать.

– Присядь, – сказала Маргарет, забирая у него письмо. – Давай поговорим – И, словно он снова стал мальчишкой, на ее лице возникло то старое выражение, когда она изо всех сил старалась наладить с ним контакт – с единственным парнем, который у нее остался. Но на этот раз Сэм действительно заинтересовался тем, что говорила Маргарет. Все это ее так взбесило, призналась она. Тед Статлер думал, что сможет компенсировать все, что натворил, просто бросив ей деньги, которые даже не сам заработал. Ее челюсти были стиснуты от гнева, пока она говорила, и для Сэма это было нечто совершенно новое. Захватывающее. Его мать злилась на Теда Статлера, худшего говнюка в мире. Наконец-то. – Вот почему я отдаю все деньги тебе, – подытожила она в конце своей обличительной речи.

Сэм не мог поверить, что это его мать, та самая женщина, что была такой тряпкой всю его жизнь. – Что?

– Я начала процесс выдачи доверенности на тебя, – сообщила она. – Ты получишь все, что у меня есть, включая деньги твоего отца.

На следующий день, возвращаясь поездом в Нью-Йорк, Сэм перечитал то письмо, наверное, раз двести. Поначалу все это приводило его в бешенство. Его мама была права, это было лицемерно и манипулятивно, как и следовало ожидать от Теда Статлера, человека, который соизволил позвонить сыну всего пару раз за последние несколько лет, и думает, что все может быть прощено за один росчерк пера.

Но потом Сэм начал думать о том, что могут дать ему деньги отца – более легкую жизнь, немного роскоши. Он был готов к переменам, проработав почти десять лет в детском психиатрическом отделении больницы «Бельвью», обучая аспирантов и леча безнадежно больных детей. И внезапно ему стало легче. На их втором свидании он рассказал эту историю Энни, которая мудро предложила ему подождать, пока мать не подпишет доверенность, прежде чем тратить деньги, но это было сложно. Сэм не мог сказать «нет» деньгам, да и сама мысль о том, что они у него будут, жгла ему карман. Вот он и тратил их, маниакально, и каждая покупка была направлена на то, чтобы стереть эту ухмылку с лица Теда Статлера. Как только Сэм начинал, то уже не мог остановиться и спускал деньги на самое глупое дерьмо. Почти 5000 долларов – на кресло руководителя от «Имс», из полированного литого алюминия, с фиксацией роликов? Спасибо, папа! «Лексус»-350 с кожаным салоном и автоматическим зажиганием? Спасибо, папа! Живя на широкую ногу в кредит, Сэм с нетерпением ждал момента, когда все это будет немедленно выплачено, как только мать перепишет на него деньги, что произойдет буквально со дня на день, по словам Салли Френч, директора «Бурных вод».

Но это было три месяца назад, и его мать до сих пор не подписала документы. – Мы работаем над этим, Сэм, – продолжает уверять его миссис Френч. (Она просила называть ее Салли, но в его детстве она была их соседкой, и он считает невозможным общаться с ней, как со сверстницей.) Состояние Маргарет ухудшалось быстрее, чем кто-либо ожидал, и, как того требует закон, ей нужно пройти ряд тестов, чтобы доказать, что она подписывает бумаги в здравом уме. Она все время их проваливает.

Сэм старается унять беспокойство. Все будет хорошо. Она сдаст тесты, и он получит доверенность. Деньги переведут на его счет, и он сотрет накопившуюся кучу долгов, десятки счетов, которые он прячет здесь, в ящике стола, скрывая их от Энни. (Не стоит ее волновать. Все скоро наладится!)

Раздается звонок в дверь, и он кладет счета обратно в ящик. Глубоко вздохнув, он нажимает на кнопку, чтобы разблокировать дверь.

– Привет, – говорит Сэм, приветствуя пациента, вставшего у кушетки. – Входите, присаживайтесь, где вам нравится.

Глава 6

– Обычно самка может отложить от 500 до 600 яиц, – с отвращением читаю я на сайте. – Коричнево-желтый, с черепом на груди, этот вид известен как мотылек – бражник «Мертвая голова». – Я внимательно рассматриваю иллюстрацию, гадая, может быть, это те самые раздражающие твари, которые вылезли из коробок Агаты Лоуренс, проедая себе путь сквозь постельное белье. – Во многих культурах они считаются дурным предзнаменованием, и…

Снаружи кто-то есть. Я выглядываю в окно. Это Сэм, он сидит на нижней ступеньке крыльца и читает. Когда я открываю входную дверь, чтобы присоединиться к нему, он уже на ногах, с книгой под мышкой.

– Хочу посидеть с тобой за чашечкой кофе. Уже поздно для этого?

– Да, мне нужно вниз. Пытался немного почитать.

– Что за книга? – спрашиваю я.

Он поднимает книгу, показывая обложку.

– «Мизери», Стивена Кинга. Абсолютное безумие. – Он понижает голос. – Говоря о безумии – пора снова за работу.

Я бросаю на него шутливый взгляд и смотрю, как он удаляется по тропинке. Вернувшись в дом, я защелкиваю засов и направляюсь в кабинет. Он прав: снова за работу.

Я знаю его распорядок дня наизусть:

Он делает себе чашку кофе в приемной.

Идет к своему столу и включает радио, угнетая себя политикой в «Утреннем выпуске», ожидая прибытия первого пациента.

Раздается звонок, и он идет к шкафу, где держит свой синий спортивный пиджак от «Брукс Бразерс».

Пиджак надет, радио выключено, дверь открыта.

– Доброе утро, – говорит Сэм.

– Привет, Сэм. – Это Мороженая Нэнси, точно к ее десяти утра. Она возглавляет отдел развития в «Мидоу-Хиллз», частной школе-интернате в двадцати трех милях к северу и недавно утратила жажду к жизни.

– Входите, присаживайтесь, где вам нравится, – говорит Сэм. Он часто так говорит. Разрешение пациентам выбрать, где сидеть – это часть работы (из книг о методах психотерапии, прочитанных мною в свободное время стало ясно, что работники этой сферы рассматривали бы это, как диагностику). Нэнси садится на противоположной стороне дивана, в самой дальней точке от кресла Сэма (и прямо под вентиляцией). Это место выбирает большинство пациентов. Только жена аптекаря выбирает другой край дивана.

Нэнси расстегивает молнию на сумке. – Дайте мне минутку, чтобы подготовиться, – просит она.

У нее есть проблема со здоровьем. Тарзальный туннельный синдром. Он вызывает онемение обеих пяток, и лечение включает в себя прокатывание подошв по двум твердым, шипастым шарикам как минимум три раза в день. И лучшее время для этого – следующие сорок пять минут, которые, судя по прошлой неделе, Нэнси проведет, бурча Сэму по поводу Анджелы, своей семнадцатилетней дочери.

– Анджела утром спросила, можно ли пригласить этого мальчика провести с нами выходные, – начинает она. Бинго. «Этот мальчик» – так она называет бойфренда своей дочери, хотя ему уже двадцать два.

Нэнси знает об их отношениях только потому, что несколько недель назад поставила будильник на четыре утра и прокралась в комнату Анджелы, чтобы порыться в ее телефоне. Она обнаружила их переписку, а также секретный аккаунт своей дочери в «Инстаграм», который, честно говоря, довольно обличителен. Это закрытый аккаунт, и мне пришлось создать себе фальшивый, притворяясь угрюмой, но привлекательной семнадцатилетней девушкой, взяв фотографии с Фэйсбука кого-то из Брисбена, Австралия. Это сработало – Анжела приняла мой запрос на следующее утро, предоставив мне доступ ко всем двумстам шести фотографиям, которые доказывают, что она и «этот мальчик», похоже, очень любят друг друга.

Для ясности – я знаю, что то, что я делаю – неправильно (то есть подслушиваю сеансы терапии Сэма, пять дней в неделю в течение последнего месяца), но кто бы этого не сделал? Теперь я знаю так много. У художницы, рисующей губную помаду – парень-импотент! Жена аптекаря теряет интерес к мужу! Мрачная директриса школы, которую я часто вижу в продуктовом магазине, переживает экзистенциальную тревогу. Как тут остановиться?

И меня интересуют не только они, но и он сам, доктор Статлер. Слушая каким тоном он беседует с пациентами – как утешает их, принимая их уязвимость, слыша это сочувствие, я не могу прекратить. И если что-то не правильно, это еще не значит, что это плохо. Я же не сажаю детей в клетки. Вообще-то, я думаю, что мое участие даже полезно пациентам Сэма – еще одна доза позитивной энергии, ведь я искренне болею за каждого из них.

Точнее, за всех, кроме Кристофера Цукера, вице-президента идиотов в новой компании по разработке приложений, где он зарабатывает достаточно, чтобы потратить полчаса, болтая Сэму о своем слепом обожании Дэвида Фостера Уоллеса[23]. Узкие Джинсы – такое прозвище пришло мне в голову для Кристофера. И вы бы поняли почему, увидев, как он неторопливо выходит из кабинета Сэма в этих нелепых «Дизелях» за триста баксов. Он единственный клиент Сэма мужского пола, и именно такие парни всегда вызывали у меня ненависть. Красавчик с подружкой модельной внешности. Ее зовут Софа, оканчивается на «а». Она чешка и, судя по рассказам Узких Джинсов, безумно горяча в постели. Восточноевропейские девушки, как известно, ведут себя именно так, объяснил он, приписывая это «всему этому коммунистическому угнетению», и мне потребовалась каждая унция сдержанности, чтобы не заорать на него через вентиляцию, напомнив, что Чешская Республика вернулась к либеральной демократии в 1989 году.

Сэм и Мороженая Нэнси некоторое время беседуют. Ее муж говорит, что она слишком строга с Анджелой, но он не в курсе того, каков сегодняшний мир. Затем в кабинете внезапно становится тихо.

– Что-то случилось прошлым вечером, – говорит Нэнси. – Я готовила ужин, и вдруг у меня в голове всплыло это воспоминание. Моя мама, уходящая ночью и оставляющая нас с Джилл одних.

– Сколько вам было? – Спрашивает Сэм.

– Наверное, шесть. Значит, Джилл было три. Я вижу это так ясно. Встав с постели, я обнаружила, что дом пуст, а мамина постель застелена. Я была в ужасе.

– Как вы думаете, где она была?

– Понятия не имею.

Сэм немного подождал. – И как часто это происходило?

– Определенно не раз. – Ее голос напряжен. – На днях я позвонила Джилл и спросила, помнит ли она об этом что-нибудь. Но она не помнит.

– А вы спрашивали свою маму?

– Нет. Боюсь, я все это выдумываю.

– Зачем вам это выдумывать? – переспрашивает Сэм.

– Вы же доктор. Вы мне и скажите.

– Ладно. Вы ничего не выдумываете. Скорее, это переживание, которое вам пришлось тут же подавить, столкнувшись со страхом узнать, что вы и ваша сестра были в доме одни. Как старшая, вы были главной, что усиливало тревогу. Вполне естественно, что в такие травмирующие моменты мозг в каком-то смысле отключается, подавляя память, так что к ней трудно получить доступ.

– Травмирующие? – ее голос звучит еще напряженнее. – Слишком громко звучит.

– Я так не думаю. – Сэм делает паузу, а затем мягко произносит. – Я проработал в области детской психотравмы большую часть своей профессиональной карьеры, и поверьте мне, травма проявляется во многих формах.

Представляю, как он сейчас выглядит. Вольготно устроившись в кресле, скрестив ноги, пальцы домиком сложены у губ.

– Давайте еще немного поговорим о вашем детстве, – тихо предлагает он. – Каково было расти в вашем доме?

Я закрываю глаза. В моем доме? – переспрашиваю я. – Это была катастрофа. Счастье, что мне удалось быстро его покинуть, – Я иногда так делаю, притворяюсь, что это я сижу на диване напротив Сэма и признаюсь ему в том, чего никогда не говорил.

– Мне неприятно это говорить, доктор Статлер, но кое в чем мне пришлось вам соврать.

– Например?

– Например, я не тот самоуверенный человек, которого изображаю, с радостным детством и любящими родителями. На самом деле мои родители ненавидели друг друга, и ни один из них понятия не имел, что со мной делать.

Мне хочется верить, что он бы не рассердился. Вместо этого Сэм предложил бы нам выяснить, почему у меня возникла необходимость лгать, откуда возникло это чувство. После добрых сорока пяти минут обсуждения мы бы пришли к выводу, что я хочу верить в рассказанную мною ложь. По сути, нет ничего, чего мне хотелось бы больше, чем быть частью счастливой семьи, поэтому и выдумалась эта альтернативная реальность.

Не было намеренной лжи. Ведь если кто и способен принять правду о несчастном детстве, так это соавтор статьи «Последствия детской психотравмы и сложность симптоматики на примере выборки из 1653 учеников начальной школы». Эта статья была опубликована в январском номере журнала «Личность и психология» за 2014 год. Но потом мы встретились с Сэмом, и он был таким компетентным и впечатляющим – доктор наук, курирующая должность в больнице Бельвью. Нельзя было говорить ему правду.

– Это было полезно, – говорит Сэм. – Давайте обязательно вернемся к этому на следующей неделе.

Вздрогнув, я открываю глаза и смотрю на часы, стоящие на полу рядом со мной. 10:46. Мы на одну минуту превысили время окончания сеанса Мороженой Нэнси. Меня одолели грезы наяву.

– Это безумие, – говорит Нэнси со смехом, звучащим уже чуть менее замороженно. – Сегодня я пришла, думая, что мне нечего сказать.

– Это мой любимый вид сеансов, – говорит Сэм. – Я знаю, что это нелегко, но вникать в такие вещи очень полезно.

Я слышу, как Сэм провожает ее в приемную, и гадаю, хватит ли у меня когда-нибудь смелости сказать ему правду и, наконец, раскрыть кому-то, кто я.

Но если не Сэму, то кому?

Глава 7

Сэм паркуется, взволнованный, опаздывая на встречу с Энни на сорок минут. Она уже вернулась от его матери, и Сэм написал ей полчаса назад, что пациент опоздал, и он уже едет. Но на самом деле Сэм был дома и ждал почту, чтобы ее перехватить. По-прежнему никаких бумаг из «Бурных вод», дающих ему доверенность на счета его матери. Сэм бросается через улицу в ресторан. В углу играет джазовый ансамбль из четырех человек, усиливая его головную боль, с которой Сэм боролся с самого обеда. В задней части ресторана он замечает камин, французские двери открыты на каменную террасу, освещенную яркими огнями и усыпанную опавшими листьями.

Сэму не верится, что это – то же самое место, что когда-то было «Семейным Рестораном Говардов» – убогой забегаловкой на окраине города. Все собирались там после школы: девушки курили, передавая по цепочке тонкие ментоловые сигареты «Салем Слим Лайтс[24]» и макали свою картошку-фри в неглубокую миску с чесночным соусом, пока Сэм глазел, выбирая, какую из них склеить на этот раз. Теперь это ресторан «Каштан», принадлежащий какому-то парню из Калифорнии, уверенно идущий к своей первой звезде Мишлен, с цыпленком в меню за тридцать один доллар.

Сэм оглядывает зал в поисках Энни, моля бога, чтобы здесь не оказалось никого из его пациентов. Женщина в темно-синем костюме с ребенком в слинге на груди окружена толпой. Это, должно быть, она: кандидат в мэры на встрече с избирателями. Тридцатитрехлетняя мать новорожденных близнецов, претендующая стать первой женщиной – избранным мэром Честнат-Хилла. Это Энни предложила им сюда прийти.

Сэм нервничает и направляется к бару за двойной порцией виски, заметив, что блондинка с жилистыми руками в черном платье без рукавов наблюдает за ним с угла стойки, застенчиво улыбаясь. Сэм кивает и отводит взгляд, зная, что не стоит ждать ничего хорошего от женщины, сверкающей подобной улыбкой, и замечает Энни, говорящую с пожилой парой возле кофейного столика. Она одета в мешковатое льняное платье, которое все еще каким-то образом подчеркивает изгибы ее тела, и чувствует вспышку тепла, вспоминая прошлый вечер. Сэм ездил в тренажерный зал, чтобы справиться со стрессом (два телефонных звонка от кредитных компаний и письмо от сборщика долгов), и, когда вернулся домой, там было темно. Через пять минут раздался звонок в дверь, и он открыл, увидев стоящую на крыльце Энни с ярко-красной помадой на губах. – Простите, что беспокою, – сказала она с этим особым выражением в глазах. – Но моя машина сломалась неподалеку, а телефон сел. Можно от вас позвонить мужу?

Она вошла внутрь и огляделась, похвалив его за прекрасный декор.

– Это не моя заслуга, – признался он. – У моей жены прекрасный вкус.

Она кивнула, провела пальцами по кожаному дивану и посмотрела на картину над камином, которую купила у художника в Бушвике[25] перед отъездом из Нью-Йорка. – У меня был такой дерьмовый день, – пожаловалась она. – Вы случайно не хотите налить мне выпить?

Через полчаса на ней уже не было одежды, хотя они еще даже не добрались до кровати.

Она звала это «погоней», и познакомила его с этой игрой в самом начале их отношений, на свадьбе, для которой он и закупался в магазине «Брукс Бразерс». Она подошла к нему за десертным столом, когда вечер подходил к концу, и представилась, словно они никогда не встречались. Она сказала, что ее зовут Лили.

«Лили» была дальней родственницей жениха, приехала из Бойсе, где разводила овец и продавала шапки, которые сама вязала. Сэм подыграл ей, предложил взять такси. Она болтала с водителем, рассказывая, что никогда раньше не была в мегаполисе, никогда не видела столько людей в одном месте, рука Сэма все это время была у нее под юбкой.

Это стало обычным делом. Горячая официантка. Бухгалтер с темной стороной. Она была удивительно хороша в этом: удивляла его, воображала разных персонажей, оттачивала их роли до совершенства, вела Сэма в медленном танце к неизбежному финалу: умопомрачительному сексу с незнакомкой.

Энни Поттер, его восхитительно сексуальная, потрясающая жена.

Сэм ждет, пока пожилая пара уйдет, прежде чем пересечь зал и подойти к ней. – Извини, что опоздал, – говорит он, целуя ее.

– Ты опоздал? – спрашивает она, избегая смотреть ему в глаза. – Я и не заметила.

– Ты в порядке?

– В порядке.

– Что случилось?

– Ничего. – Она хватает канапе с подноса, который проносят мимо. – Просто жалею, что вышла замуж за обманщика.

Он бросает на нее недоверчивый взгляд. – Только не говори мне, что ты все еще злишься из-за прошлой ночи.

– Я не сержусь, – говорит она. – Но я носительница английского языка, поэтому знаю, что «геокешинг» – выдуманное слово.

– Энни. – Сэм нежно берет ее за плечи и поворачивает лицом к себе. – Посмотри в «Официальном словаре игрока в Скрэббл[26]». Пятое издание.

Она скептически косится на него. – Откуда ты вообще это знаешь?

– Где-то об этом читал. Его выбрали как слово 2014 года, оно обошло слово «дзен» на теле-конкурсе.

– На теле-конкурсе? Вот как мы теперь добавляем слова в язык? – Она откусывает кусочек канапе, на ее губе остается крошка расплавленного сыра бри. – Реалити-шоу. Есть ли что-то, чего они еще не испортили?

– Ну, если хочешь… – шепчет Сэм ей на ухо. – Я счастлив объявить тебя победительницей. Можем поискать здесь подсобку, и ты получишь свой приз.

– Извини, приятель, – бормочет Энни, смягчаясь. – Но я здесь для встречи со своим кандидатом.

– Ты с ней еще не общалась? – спрашивает Сэм, смахивая пальцем сыр с губы Энни.

– Я хочу, но не могу решить, что сделать первым, – говорит Энни. – Представиться или поздороваться?

– Поздоровайся, – предлагает он.

– Нет. Это было бы «приветствие и знакомство», а в приглашении ясно говорилось: «Знакомство и приветствие». – Вокруг них поднялась суматоха, и Сэм, обернувшись, увидел, что кандидат направляется к бару, останавливаясь пожать руки. – Думаю, пора, – решается Энни, допивая вино и протягивая Сэму бокал. – Пожелай мне удачи.

Сэм опирается локтем на стойку бара, а Энни идет в конец зала и занимает свое место в очереди.

– Ну, привет, сосед. – Это та блондинка, которую он заметил, когда вошел. Она выглядит смутно знакомой, и он, наконец, вспоминает, где ее видел. Это соседка с Черри-Лейн, у нее коричневый дом и маленькая собачка. Она махала ему рукой несколько раз со своего двора, сгребая листья в ярко-красном пальто с логотипом университета.

– Сэм Статлер, – представляется он женщине, протягивая руку. Ее глаза округляются, и она смеется. – Ты шутишь, да? – По его лицу она понимает, что это не так. – Это я, – фыркает она. – Сидни.

Сидни?

– Сидни Мартин!

Точно. Лето 1999-го. Ее подвал, диван с колючей клетчатой обивкой, и Сэм, молящийся, как умел, чтобы ее отец, здоровенный качок-газонокосильщик, не спустился вниз за пивом, которое хранил там в холодильнике.

– Теперь я Сидни Пиджен, – говорит она, сверкая бриллиантом. – Замужем за Дрю, кажется, это выпуск 93-го? Как бы то ни было, я читала статью о тебе. Неплохие фотографии.

– Это была идея риелтора, – смущенно поясняет Сэм. – Она решила, что интервью пойдет на пользу бизнесу.

– Ну, похоже, это работает, если судить по количеству машин, въезжающих и выезжающих с этой подъездной дорожки. Я не могла поверить, когда поняла, что это ты – на другой стороне улицы, в том большом особняке… – Сидни прерывает взрыв смеха позади нее, и она оборачивается, заметив Энни и кандидата, обнимающихся, как старые подруги. – Похоже, тебя-таки окольцевали, – комментирует она. – И давно вы женаты?

– Тринадцать недель.

– Тринадцать недель? – Переспрашивает Сидни. – Это ужасающе точно.

– Это наша фишка, – объясняет Сэм. – Мы празднуем каждую неделю.

– Что ж, разве это не восхитительно? Думала, ты так и остался одиноким сердцеедом.

– Больше нет, – отвечает Сэм. – Я стал другим человеком.

– Конечно, – произносит Сидни тоном, который ему не нравится.

– Кстати об этом, ты помнишь… – Сидни кивает головой в сторону дальней стены, где находятся туалеты, и да, он помнит. Женский туалет в три часа ночи на выпускном балу. Она даже не была его парой.

– Джоди до сих пор не хочет со мной общаться, – говорит Сидни, имея в виду девушку, которая была парой Сэма и застала их там. – Двадцать два года прошло, а она все еще бросает на меня презрительные взгляды каждый раз, как я вижу ее в продуктовом. Она реально тебя ненавидит.

– Кто тебя ненавидит? – Рядом с ними появляется женщина. Их ровесница, хорошенькая, держит два бокала вина.

– Это Сэм Статлер, – представляет Сэма Сидни, забирая один из бокалов.

– Сэм Статлер, – кивает женщина. – Конечно. – Она протягивает свободную руку. – Бекки. Мы вместе учились в старшей школе, но ты никогда со мной не разговаривал.

Сэм неловко переминается с ноги на ногу, молясь, чтобы Энни поскорее вернулась и спасла его. – Я слышала о тебе много хорошего, – говорит Сидни. – Должно быть, это безумие – целыми днями выслушивать чужие секреты. – Она наклоняется к нему. – Скажи честно. О какой самой пикантной вещи тебе рассказывали на терапии?

– Самая пикантная вещь, о которой мне рассказывали…, – задумчиво повторяет Сэм. – Наверное, апельсин.

Обе женщины молча уставились на него, а потом расхохотались. Сидни хлопает его по руке. – Ты по-прежнему очарователен, Сэм.

– Еще как! – Энни снова рядом с ним. Сэм с облегчением обнимает ее за плечи.

– Поздравляю, вам покорился «Мистер Последний, Кому Стоит Доверять», – говорит Сидни.

– Нет, так называли не Сэма, – поправляет ее Бекки. – А Майка Хэммилла. Сэма звали «Первоклассным Сердцеедом». Верно, Сэм?

– Абсолютно, – подтверждает он, чувствуя на себе пристальный взгляд Энни. – И не забудь про короля бала, два года подряд.

– О, прошу, – тихо говорит Энни.

– Каково это – быть замужем за психотерапевтом? – Спрашивает Сидни, обращаясь к Энни. – Он наверняка читает вас, как книгу.

– Да, читает, – отвечает Энни. – Но это одна из тех книг, где женщина сумасшедшая и нельзя верить ни единому ее слову.

Их прервал звук чокающихся бокалов, и толпа начала расходиться, направляясь в переднюю часть зала, где готовилась выступить кандидат. – Слушай, мы иногда собираемся вместе своей компанией, – тихо говорит Сидни. – Мы зовем это «Клубом для ужина». Мэнди, Эш. Ты же их помнишь, Сэм?

Сэм кивает, хотя понятия не имеет, кого она имеет в виду.

– Присоединяйся к нам.

– Было бы забавно, – говорит Энни. – Сэм испечет печенье.

Женщины улыбаются и уходят, направляясь к кандидату, которая призывает людей к вниманию. Сэм тянется за бокалом, заметив выражение лица Энни. – Что? – Шепчет он.

– Наверное, апельсин?

– Ты это слышала? – спрашивает он, ухмыляясь.

– Да, я слышала.

– Остроумно же?

Энни снова закатывает глаза и идет мимо него к парню с подносом шампанского. – Ладно, сердцеед. Как скажешь.

Глава 8

Сэм на работе, а я в превосходном настроении.

Сегодня утром Парочка Мямлей совершила серьезный прорыв во время сеанса, осчастливив меня. Жена-Мямля хотела провести лето в Испании, но Муж-Мямля взял проект, не сказав ей об этом. Внештатная дизайнерская работа для «Эппл» (по крайней мере, я думаю, что он сказал именно это; они оба говорят так, будто у них шарики во рту). Он не мог отказаться, и это привело к большой ссоре, что привело их к встрече с Сэмом в десять часов утра и осознанию вредной и давней динамики между ними. Все оказалось связано с придирчивостью матери Мужа-Мямли, и этого уже многовато, чтобы вдаваться в подробности, но их хорошие новости и свежий аромат осени привели меня в сказочное настроение.

Я уже почти не помню те дни в первые недели после переезда сюда, когда то и дело приходилось возвращаться к мысли, не было ли ужасной ошибкой, соглашаться на все это. Переезжать в дом, оказавшийся дырой, куда улетают деньги. Бросать большой город ради этого городка. Честнат-Хилл, штат Нью-Йорк, где каждый день похож на среду.

Но если среда будет похожа на прошлую, я полностью «за». В тот день на пути из «Фарреллс» в час дня, с багажником полным продуктов, мной через окно ресторана «Парлор» был замечен Сэм. Припарковавшись у банка и прокравшись за спиной Сэма мне удалось застать его врасплох – он разгадывал кроссворд, сидя за барной стойкой и потягивая минералку с лаймом. Мы наслаждались тихим обедом, он ел сэндвич с рыбой, а я – фирменный средиземноморский ланч. Все это было так чудесно расслабленно, совсем не похоже на обычный городской стресс, когда мне и в голову не придет заказать обед за двадцать долларов, не беспокоясь ни о чем на свете. Пока мне снова не пришлось солгать Сэму.

Уже не в первый раз он спросил, думал ли я о своих долгосрочных планах, и хотя он изо всех сил старался не высказывать никаких суждений в мой адрес, скрытый смысл был ясен. Ты хоть когда-нибудь начнешь с пользой проводить свои дни? Я ненавижу чувствовать себя глупо, и потому ложь сама сорвалась с языка.

– Забавно, что ты спросил. Так уж вышло, что как раз сегодня мне предложили стать волонтером. Гид от исторического общества Честнат-Хилла, – улыбка играет на моем лице. – Волонтерство давно казалось мне привлекательным (отчасти это правда), внезапно у меня возник порыв зайти на сайт организации (менее верно, но не исключено). Там было объявление о наборе добровольцев, а дальше оставалось только подать заявку (откровенная ложь).

Сэм был достаточно вежлив, чтобы не указывать на то, что мы оба и так знаем: у меня чрезвычайно высокая квалификация для этой (фальшивой) волонтерской работы. Но мы согласились, что это хорошая идея, и, честно говоря, мне нравилось представлять, как я развлекаю полный автобус старых сплетниц из Бостона. Указываю им на старые магазинчики, где продаются столь необходимые вещи для недавних переселенцев из больших городов. Торшеры середины века. Фермерские обеденные столы. Гамбургеры за восемнадцать долларов, к которым не имеют приличия подавать гарнир из картофеля-фри.

И хотя ложь Сэму – ужасная привычка, для меня есть вещи и похуже, чем принимать душ и выходить из дома на два часа в день, три раза в неделю (это мой примерный график). У меня есть составленный мною список культурных объектов, которые я планирую посетить в те часы, когда нужно будет выходить из дома. И, чтобы максимально использовать эту ложь, начать нужно прямо сейчас, в три часа дня в эту прекрасную среду. Мой первый день на «работе» – в Историческом обществе Честнат-Хилла. Мое настроение поднимается, когда я въезжаю на стоянку перед маленьким белым зданием. Построенное в 1798 году, оно содержит коллекцию предметов из тех времен, когда Честнат-Хилл был процветающим центром кирпичного производства, выставку артефактов времен Гражданской войны и постоянную экспозицию о семье Лоуренсов, основателей города.

Я паркуюсь рядом с единственной машиной на стоянке, темно-коричневым «Бьюиком», и поднимаюсь по трем шатким ступенькам. Лысый мужчина за конторкой, похоже, искренне удивляется, увидев меня. – Вам помочь?

– Да, я хочу посмотреть постоянную экспозицию. – Я держу в руках статью, распечатанную с сайта: «Лоуренсы – семья основателей Честнат-Хилла». Я не могу удержаться и наклоняюсь вперед, чтобы дать ему небольшой совет. – Что за банальное заглавие. Может, вы предложите что-то более вдохновляющее?

– Второй этаж, – говорит он с отсутствующим видом. – Лифт сломался, поднимайтесь по лестнице.

– Спасибо. – Я поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, меня волнует мысль о том, что я смогу узнать еще больше о семье, чей дом я занимаю, о химических магнатах, создавших состояние, загрязняющее землю, их усилия увековечены здесь, на втором этаже: тридцать две панели, которые не мешало бы хорошенько протереть от пыли.

Я начинаю с самого начала. Джеймс Майкл Лоуренс сделал свои деньги на нефти, прежде чем обратиться к химикатам.

Филипп, большой покровитель искусств.

Мартин, вложивший деньги в газеты и свою жену Селесту.

У меня такое чувство, что теперь, изучив большую часть бумаг Агаты Лоуренс, я знаю их всех очень близко. Джеймса свалил жар из-за скарлатины. Мартина мучает колит. Филипп работает над введением сухого закона в округе Грин.

Конечно, больше всего меня интересует Агата. Местные думают, что знали ее: одинокая женщина, которая умерла в одиночестве в шестьдесят семь; бедная старая дева на холме. Но она была совсем не такой. На самом деле, она, возможно – самая интересная женщина, когда-либо встреченная мной. Найденные мною страницы ее дневника по-настоящему завораживают. Она была бесстрашно независима и умна, входила в первый женский класс, принятый в Принстон в 1969 году. После окончания колледжа редко общалась с другими членами семьи – все они были убежденными консерваторами. Будучи дизайнером текстиля, она путешествовала по миру, большую часть времени в одиночку. Ее работы выставлялись в галереях Нью-Йорка и Лондона, и она жила с женщиной в Сан-Франциско, когда узнала, что ее отец умер. Она знала, что этот день придет, что она станет единственной наследницей поместья Лоуренсов. И она вернулась в Честнат-Хилл, в семейный дом, где удивила всех, продав компанию и потратив большую часть выручки на покупку больших земельных участков, которые передала в трастовый фонд, компенсируя то, что ее семья в течение нескольких десятилетий была худшим загрязнителем в штате Нью-Йорк.

«Фурия» – так мой отец называл таких женщин, и это не было комплиментом. Слишком амбициозные и дерзкие. Но меня такие очаровывают. В конце экспозиции есть ее фотография – она стоит перед мольбертом в гостиной дома. Подпись гласит: «Агата Лоуренс умерла в Доме Лоуренсов в возрасте шестидесяти семи лет. Она была последним живым членом семьи». Я долго стою перед этим снимком, рассматривая пытливое выражение ее лица, ярко-рыжие волосы и гадая, не страшно ли ей было в тот день, когда она умерла, одна в своем кабинете.

Будильник на моих часах громко звонит, напоминая, что «счастливый час» с Сэмом начинается через сорок пять минут. Я направляюсь к двери, горя желанием вернуться домой и увидеть его. Он захочет услышать все о том, как прошел мой день.

Глава 9

Сэм делает шаг вперед в очереди, его голова кружится. Под мышкой зажат фирменный бланк «Бурных вод» – доверенность, подписанная его матерью. Всего один кассир – девушка лет двадцати с лишним, с темно-рыжими кудрями и веснушчатым лицом. Она жует нижнюю губу, ожидая, пока женщина за стойкой достанет из бумажника свою банковскую карточку. Сэм нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Звонок. Он делает шаг вперед и откашливается.

– Я пришел закрыть счет и переоформить его на свое имя. Вот документ, – он протягивает ей письмо.

– Я вам помогу, – говорит она, одарив его ослепительной улыбкой. Он не сводит глаз с ее лица, подальше от блузки, где пуговицы сражаются в чудесной версии перетягивании каната на ее груди. Не делай этого, Сэм. Не смотри вниз. Она просматривает бумаги и поворачивается к клавиатуре. – Вы уже подготовили костюм на Хэллоуин? – спрашивает она, щелкая по клавиатуре длинными розовыми ногтями.

Сэм улыбается, с языка готов сорваться его типичный ответ из прежних времен. Нет, но мне нравится твой. Горячая кассирша банка. Очень умно.

– Пока нет, – говорит он вместо этого. Мысленно он уже направляется в «Парлор», где через двадцать минут должен встретиться с Энни. Она не знает, что письмо уже пришло. Энни не было дома, когда доставили почту, и Сэм вскрыл письмо прямо у почтового ящика, чувствуя, как спадает тяжесть. Наконец-то. К письму было приложена справка от штатного врача, с его выводом, что Маргарет в здравом уме. Как на крыльях, Сэм влетел в дом и выписал чеки кредитным компаниям, прежде чем позвонить в «Парлор» и забронировать столик в задней части зала и бутылку «Шато Палмер Марго» 2009 года с графитовыми и лакричными нотками и ценником в 150 долларов.

Сэм тянется за мини-сникерсом из миски рядом со стаканчиком с ручками, когда принтер выплевывает лист бумаги. Девушка кладет его перед Сэмом. Он чувствует себя до неприличия неловко; конечно, кассир не привыкла к людям, входящим сюда за суммой в 2 миллиона долларов. Но выражение ее лица никак не меняется, и он вынужден отдать ей должное. Она настоящий профессионал.

– Хорошо, – произносит она и подмигивает, когда Сэм заканчивает подписывать. – Хотите получить их наличными?

Он смеется. – Определенно. Можете сложить все это в несколько больших мусорных мешков?

Она смеется вместе с ним, а потом колеблется, неуверенная. – Вы серьезно? Вам нужны наличные?

– Нет, – отвечает он. – Кассового чека достаточно.

Она снова стучит по клавиатуре, и Сэм чувствует прилив восторга.

– Все готово, – отчитывается девушка, протягивая ему чек. 274 доллара и 18 центов.

– Тут неверно. – Сэм смотрит на нее, паника захлестывает его тело выбросом адреналина. – Там было… больше.

Она возвращается к экрану. – Дайте посмотреть. – Она проводит пальцем по экрану, проверяя счет. – Извините, вы правы. – Сэм с облегчением выдыхает. – Мне следовало пояснить, что мы недавно начали брать четыре доллара за закрытие счета. Я бы хотела помочь, но это запрограммировано, их снимают автоматически. – Она наклоняется вперед и понижает голос. – Банки, дружище. Они точно знают, как надуть скромного парня. Но это объясняет разницу в сумме. – Она одаривает его ослепительной улыбкой. – Можем помочь вам чем-нибудь еще? Мы предлагаем неплохую сделку по новой карте «Виза».

– Нет, я думаю, это все, – бормочет Сэм дрожащим голосом.

– Что ж, спасибо, что обратились в Банк «Северная Звезда», и… вот. – Она достает из ящика стола леденец «Тутси-поп» на палочке и протягивает ему. – Сегодня мой день рождения. Я их всем раздаю.

– Спасибо. – Сэм берет леденец и бредет на выход, но едва добирается до стула в приемной. Ему трудно дышать, в ладонях покалывает, и он вынужден напомнить себе, что надвигающаяся смерть не реальна. Он испытывает симптомы панической атаки. Бессмысленной, ведь у всего этого должно быть объяснение. Обязательно. Может быть, есть другой счет с другим номером. Что-то на имя его отца.

– Скажите, что это не Сэм Статлер! – Мужской голос доносится из-за его спины. Только не сейчас. Сэм оборачивается.

Краш Андерсен. Выпуск 1993-го года. Звездный полузащитник, известный тем, что принял вызов Джоуи Амблина и выпил шесть литров «Апельсинового Краша[27]» на вечеринке на поле после того, как они проиграли финал штата. – Как поживаешь, приятель? – спрашивает Краш, хлопая Сэма по руке и притягивая его в неловкое объятие.

– Хорошо, Краш, отлично. – За исключением серьезного опасения, что его вот-вот стошнит.

– Да, чувак? – уточняет Краш. – Так что у тебя творится?

– О, да знаешь, – отвечает Сэм. – Все так же, по-старому. – Сэм не знает, почему он говорит именно это – возможно, ожидая, что парень вроде Краша привык слышать подобные ответы. Затем Краш рассказывает ему, как на днях пришел Джесси Альтер, и что «Все это похоже на какую-то встречу выпускников посреди банка, правда?» Сэм изо всех сил пытается изобразить внимание. Краш говорит о трех годах в должности помощника управляющего филиалом, и шести – в качестве добровольного медика скорой помощи в пожарной службе. Но Сэм сосредоточен на том, чтоб удержать в желудке свой обед. – А как насчет тебя? – Краш понижает голос и кривит губы. – Твой отец все еще живет с моделью из «Спортс Иллюстрейтед?»

– Из журнала «Талботс», – поправляет Сэм. – И нет, они разошлись. Слушай, Краш. – Сэм берет Краша за локоть. – Ты не мог бы проверить, нет ли у вас счета на его имя? Тед Статлер.

– Извини, приятель, я не уполномочен делиться такой информацией, – говорит Краш, затем наклоняется ближе и подмигивает. – Но почему бы нам не обсудить это в моем угловом номере? – Он ведет Сэма в маленькую офисную клетушку с прозрачными стенками и садится за стол, жестом приглашая его сесть на жесткий пластиковый стул. Краш тычет в клавиатуру, а Сэм убеждает себя, что все будет хорошо. Его мать ошиблась. Счет не на ее имя, а на имя его отца…

– Нет, – сообщает Краш. – Никаких счетов Статлеров, кроме твоей мамы.

– Тогда ладно. – Сэм хлопает себя по бедрам. – Спасибо за помощь.

– Рад был тебя видеть, приятель. И послушай, чувак. В эти выходные мы могли бы посмотреть игру. Ты должен прийти. Или ты стал слишком хорош для нашей компании, Статс?

Сэм поднимается, ощущая слабость в ногах. – Нет, Краш. Вовсе нет, дружище. Я приду.

Глава 10

Я в ванне, хор пузырей лопается у меня на шее, холод пробирает до костей. Все вокруг холодно. Воздух, вода, Сэм.

Вот уже три дня, как он в таком состоянии. Ворчливый, резкий, проявляющий ровно нулевой интерес к моей (фальшивой) волонтерской деятельности. Мне казалось, что ему будет хотя бы немного любопытно услышать об интересных мелочах, собранных мною в качестве новоиспеченного местного эксперта. Но на днях утром на мой вопрос знает ли он, что в 1797 году Честнат-Хиллу не хватило одного голоса, чтобы стать столицей штата, Сэм едва пробурчал что-то в ответ. А затем этот инцидент с запиской. Она был приколота к входной двери – неоново-зеленая бумага с надписью жирным маркером, чтобы у меня не оставалось шансов не заметить ее, выходя из дома.

Можешь сдвинуть свою машину. Пациентам нужно место.

И все. Забыто даже приличие соблюдать верную пунктуацию. Это не было бы так уж важно, не будь эта записка нашим единственным общением за весь день, поскольку Сэм очевидно не был настроен на «счастливый час». (Головная боль, утверждал он. Мой совет был: выпить два стакана воды и хорошенько выспаться. О том что его головная боль, вероятно, связана с двумя банками пива решено было умолчать. Сэм открыл пиво внизу, где пробыл еще час после ухода Мрачной Директрисы Школы, как обычно, в пять тридцать.) Мне больно это говорить, но эта его сторона раньше мне не открывалась, и она мне не особенно нравится: теперь он уныло бродит здесь со взглядом ослика Иа.

Это печально, но я не позволю капризам Сэма вывести меня из себя.

«Западное крыло», боже мой. Это любимый сериал Сэма, и теперь я понимаю, почему. Раньше меня подобное не интересовало, но утром мне показалось неплохой идеей оценить пилотную серию. Не прошло и трех часов, как конфликт между президентом Джедом Бартлетом и человеком Джедом Бартлетом полностью захватил меня. Я собираюсь подбодрить Сэма этой новостью в «счастливый час» сегодня вечером. Ты прав, это гениально, мне ужасно понравился первый сезон!

Я выдергиваю пробку из ванны и встаю, кожу покалывает от холодного воздуха, пока я тянусь за полотенцем, напоминая себе, что все, что творится с Сэмом, вероятно, не имеет никакого отношения ко мне. В конце концов, он ведет себя странно не только со мной, но и с ними – с нашими пациентами. Несобранный, рассеянный. Вчера в час дня появилась новая женщина по имени Памела. Она сама психотерапевт, в двадцати милях к востоку, и раздумывает над тем, чтобы отправить своего проблемного сына в школу-интернат. Он дважды назвал ее Марлен, прежде чем она его поправила, и я ощущал, как нас троих коробит еще тридцать две оставшиеся минуты сеанса.

Я расчесываюсь перед зеркалом, замечая седину, и напоминаю себе, что надо ее закрасить. Это мой страх: приехать сюда и распустить себя, как местные жители. Стоит попробовать что-нибудь смелое – может быть, ярко-рыжий, как у Агаты Лоуренс. Четыре пачки ее краски для волос нашлись в шкафчике в ванной. «Легко и Просто – в Огненно-Рыжий[29]», гласит упаковка. Думаю, рыжий будет особенно хорошо смотреться, когда я подойду к запотевшему окну и протру кружок на стекле, проверяя реакцию дружелюбной соседки Сидни. Голубка, как я теперь ее называю – как те надоедливые птицы, что не понимают намеков. Она везде, с ее «Привет, соседям!» – то выглядывает из-за полок с картофельными чипсами в центре продуктового отдела, то прогуливается по мосту с этой странной собакой. Как два дня назад – Сэм тогда шел с работы, и она остановилась поздороваться. И всегда смотрит на него этим оленьим взглядом.

Мой инстинкт не лгал: они встречались еще в школе. Выяснилось это во время паузы номер два в моей культурной охоте. Мне нравилось собирать крупицы истории, как старьевщик – всякий хлам. В бесплатной библиотеке обнаружилась полка с ежегодными школьными альбомами старшей школы Бруксайд – каждый выпуск с тех пор, как она была построена на кукурузном поле в 1968 году. Ежегодники затерявшиеся среди журналов было сложно найти, но название школы, напечатанное на корешке самым популярным шрифтом года, выделялось. Удержаться было невозможно – целая папка разложена теперь на столе и, уместившись на стуле, предназначенном для детей, я с упоением рассматриваю их. Отец Сэма, учитель математики с его грубоватой красотой; Маргарет, всеми любимая секретарша с милой улыбкой; а затем и сам Сэм – он впервые возникает на четырнадцатой странице издания 1995 года. Все с точеными скулами и яркими губами.

Статс[30]. Так его называли, и не нужно быть Бекки Уэстворт, выпускницей 95-го года, с характеристикой «Ей бы в ЦРУ», чтобы понять, что это относится к числу девушек, с которыми спал Сэм, включая, как оказалось, и Сидни Пиджен, в девичестве Мартин. Она была очень в его вкусе: короткие ноги, мышиного цвета волосы, коренастая. (Я, конечно, шучу. Она была очаровательна и стройна.)

Из ее трубы идет дым, а наверху горит свет. Я представляю, как она сидит в гостиной, смотрит утренние передачи и складывает белье. Я уже собираюсь отойти от окна, когда замечаю машину на подъездной дорожке, припаркованную позади авто Сэма, темно-зеленый «Мини-Купер» с белой гоночной полосой, которого раньше здесь никогда не наблюдалось.

Я вешаю полотенце и натягиваю халат, который нашелся в гардеробе Агаты Лоуренс (да, халат мертвой женщины, но он из коллекции кашемира «Нейман Маркус[31]») Знаю, надо забыть, об этом зеленом «Мини-Купере», и придерживаться плана: свежие простыни на кровати, шестая серия «Западного крыла», два печенья «Орео», терпеливо ожидающие меня на прикроватном столике. Но не успеваю я опомниться, как уже мчусь к лестнице, к кабинету, оставляя за собой влажные следы на деревянном полу. Это именно то, что всем здесь нужно.

Новый пациент.

Меня окатывает волной холодного воздуха из треснувшего окна, как только я открываю дверь и пробираюсь через коробки к ковру в виде веселого смайлика, купленного мной в модном магазинчике. Вероятно, это было излишне, так как Сэм не интересуется тем, что творится в этой комнате, но мне понравилось описание. Этот плюшевый коврик-смайлик подарит вашему дому счастливые флюиды. Как можно было не купить его, чтобы прикрыть вентиляцию?

– И о чем это заставило вас задуматься? – спрашивает Сэм.

– О том, как велика моя власть. – Женщина с акцентом. Французский. Может, итальянский. – Вы ведь думаете, что все наоборот?

– Что вы имеете в виду? – Уточняет Сэм.

– Мне было семнадцать, и я спала с сорокалетним отцом детишек, чьей нянькой была. Ожидалось, что лишь он должен был обладать властью в этих отношениях, но я могла бы заставить его сделать все, что угодно. – Высокие скулы, короткие каштановые волосы. Французская версия Натали Портман. Я иногда так делаю – представляю, как выглядят пациенты, и кто бы сыграл их в кино, основываясь лишь на их голосе. Обычно это занимает у меня не менее трех сеансов (я все еще выбираю между Эммой Томпсон и Фрэнсис Макдорманд для Мороженой Нэнси), но с этой образ приходит сразу же. Темная версия Натали Портман, из «Черного Лебедя». – А теперь это моя вторая натура.

– В чем она проявляется? – Продолжает Сэм.

– Я манипулирую мужчинами, чтобы они делали все, что я захочу, – поясняет она. – Это можно назвать моей сверхспособностью. Стоит подать идею в «Марвел», да? Оденьте меня в красное трико и смотрите, как я нахожу слабости в мужчинах.

– Я уже вижу афишу фильма, – комментирует Сэм.

Они обмениваются душевными смешками, и я замечаю, как расслабленно звучит его голос. По правде сказать сейчас он более расслаблен, чем был все последние дни.

– Я не могу представить себя с кем-то, кого я не могу контролировать, – добавляет она. – По крайней мере, с мужчиной. Женщины – это совсем другая история.

– Вы сейчас с кем-нибудь встречаетесь? – Спрашивает он.

– С несколькими людьми, – отвечает она. – Но большую часть времени провожу с Чендлером. – Я подношу руку ко рту, чтобы подавить смех. Чендлер?

– Он – настоящая причина, по которой я хотела начать терапию.

– Расскажите о нем, – просит Сэм.

Она вздыхает. – Я познакомилась с ним в конце лета, на открытии выставки в Нью-Йорке. Парень, с которым я была, довольно скучный, и я заметила Чендлера, стоящего возле бара. Он безумно сексуален. Знаете, в таком плане, как старые парни?

– Придется поверить вам на слово, – говорит Сэм. – Сколько ему лет?

– Сорок один. – Она хихикает. – Извините, если я обидела вас, сказав, что сорок один – это старость.

– Нет, но спасибо, – говорит Сэм.

– Так или иначе, я подошла с ним поболтать. Спросила, нравится ли ему выставка. И, боже мой, как он на меня смотрел… – Она делает паузу.

– Как он на вас смотрел?

– Будто выпил меня до дна. Его это тоже совершенно не смущало. – Ее голос звучит отстраненно, и я представляю ее на диване, томную, с глазами, устремленными на задний двор. – Я до сих пор мастурбирую при одной мысли об этом.

Меня передергивает, и я гадаю, что Сэм думает об этой девушке.

– Тут подошла его жена и представилась. Она была куратором выставки, и мы поболтали несколько минут. Он не спускал с меня глаз весь вечер, и перед уходом я записала свое имя и номер в гостевой книге у входа.

– А дальше?

– Он написал мне в течение часа и пришел в тот же вечер. – Она тихо смеется. – Честное слово, лучшая ночь в моей жизни.

– Я чувствую приближение «но»…

– Через два дня я пришла на занятия в университет, а он – мой преподаватель. Я понятия не имела, и мы оба сделали вид, что незнакомы, но в конце занятий он попросил меня остаться.

– Вы остались?

– Да.

– И что он сказал?

– Ни слова. Он завел меня в свой кабинет, запер дверь и толкнул меня на пол, – говорит она. – Теперь это ритуал, в конце каждого занятия. Вы в ужасе, доктор?

– В ужасе?

– Да. Впечатлительная двадцатичетырехлетняя женщина, спящая со своим женатым преподавателем, намного старше ее. Конечно, это нарушает множество правил.

– Что вы думаете об этом аспекте ваших отношений?

– Я думаю, что это невероятно возбуждает, – говорит она. – На самом деле ничто не возбуждает меня сильнее, чем переступать границы с мужчиной.

– Это я бы хотел исследовать глубже, – говорит Сэм. – Но, к сожалению, наше время почти истекло. – Я смотрю на часы: 14:44. Должно быть, ее прием начался в два. Я беру блокнот, спрятанный в одной из коробок Агаты Лоуренс, и добавляю ее прозвище в список: «Француженка», а Сэм ерзает в кресле, этажом ниже. – Мне любопытно, что вы сегодня чувствовали, – говорит он. – В своем сообщении вы сказали, что никогда раньше не ходили к психотерапевту. Я хотел бы изучить и понять…

– Это было здорово, – говорит она. – Вы стоите каждого цента.

– Вы не хотели бы назначить еще одну встречу на этой неделе?

– Вы хотите, чтобы я приходила два раза в неделю?

– Это то, что я предлагаю всем новым пациентам, по крайней мере, в начале, – я прекращаю писать. – Терапия очень полезна, если к ней отнестись ответственно, Чарли. – «Чарли», записываю я в блокнот.