Список - читать онлайн

Глава 0

Я убила своих родителей.

Эту байку я придумала еще в детском саду, чтобы другие дети не приставали ко мне. Я живу с престарелой бабкой, и это не то, чем хвастаются нормальные подростки.

– Новый айфон? Класс!

– Вау, кожаный рюкзак?

– Что, говоришь, на день рождения подарили?!

– Кроссовки от «Найк»? Фирменные? Круто!

Это я слышу в школе каждый день. Одни мажоры хвастаются перед другими.

В нашем классе всего семнадцать человек, не считая меня. Друзей среди них у меня нет.

У девчонок главная – Машка. Ее считают первой красавицей в школе. Я слышала, как в туалете она обсуждала ринопластику. В девятом классе Машка «сильно болела» несколько месяцев, а вернулась уже с вздернутым носом, совсем как у моделей на обложках журналов.

У мальчишек свой лидер – Михаил. Он вейпит на крыльце школы, в туалете, в классе, а в особо тяжелые дни – прямо на уроках. Никто не делает Михаилу замечаний, ведь его папа спонсирует школу всем необходимым.

Наша классная руководительница, Инна Игнатьевна, она же мать Михаила, любит вызывать меня к доске. Если я ошибаюсь, она ставит мне двойки и называет тупицей. Я называю ее Акулой.

По школе гуляют слухи про девочку, которая якобы пожаловалась на нее родителям, но ничего не произошло, ведь муж Акулы – богатый и влиятельный человек. Наверное, заплатил родителям девочки за молчание. Акула потом неделями ходила в темных очках. Я видела, как она стояла перед зеркалом в туалете и замазывала огромный синяк под глазом.

В моей жизни есть два замечательных человека. Дарье восемнадцать, и она любит красную помаду, завивает светлые короткие локоны и лепит родинку над губой, чтобы быть похожей на Мэрилин Монро. Так вышло, что ей пришлось забросить учебу и стать проституткой.

С Тарасом мы встречаемся уже полгода. Он заметил, как я сидела на качелях в одиночестве, подошел и спросил, почему не иду домой, ведь уже за полночь. Это был первый человек, заинтересовавшийся мной. Мы разговорились, и Тарас пообещал приходить сюда каждый день. Он подносил сигарету к губам, чиркал зажигалкой и говорил: «У тебя три минуты, чтобы высказаться». Если я не успевала закончить до того, как Тарас докурит, он приходил на следующий день и на следующий…

В моей жизни все шло относительно хорошо, пока одноклассники не начали меня травить. Чем дальше они заходили в своей игре, тем сильнее я задумывалась о Списке.

Глава 1

Нормальность – понятие относительное. Для меня нормально отмучиться день в школе и вернуться домой к бабе Снеже. Иногда она думает, что я не ее внучка. Для Машки в порядке вещей красить ногти посреди урока. Она любит коралловый цвет и открывать лак, когда в классе закрыты окна. Для Михаила норма сорить деньгами, но почему-то день рождения он отмечал в столовой. В девятом классе, когда я только перешла в новую школу, он пригласил меня лично. Михаил с друзьями принесли пиво, закуски и самокрутки. Кто король школы, тому все дозволено.

– Привыкаешь? – спрашивает Михаил.

– К чему? К школе? Не смеши, после девятого меня тут не увидят.

– А как же аттестат и все такое?

– В наше время даже диплом никому не нужен, а тут какой-то аттестат. – По моему виду и тону голоса не скажешь, но я боюсь.

Веселые, шумные компании, ухоженные девчонки с ярким, вызывающим макияжем – то, чего я избегаю в повседневной жизни.

– Хочешь чего-нибудь? – спрашивает Михаил.

– Уйти отсюда.

Михаил берет меня за руку и выводит из столовой. Мы идем через школьную детскую площадку. Михаил сажает меня на качели с выкрашенной в зеленый цвет узкой дощечкой, а сам садится на соседнюю.

– Трудно быть новенькой?

– Скорее непривычно.

– Далеко живешь?

– В десяти минутах ходьбы отсюда. Знаешь старый сквер? Нужно пройти через него. – Я указываю направление, вглядываясь в знакомые улицы. Школа стоит на холме, и отсюда люди внизу напоминают муравьев.

– Эй, – зовет Михаил. Я поворачиваюсь, и наши губы соприкасаются.

Интересно, первый поцелуй у всех такой глупый?

Неловкость между нами исчезает после нескольких поцелуев. Губы распухают.

– Зачем ты это сделал? – спрашиваю я.

– Ты миленькая. – Михаил подмигивает, улыбаясь.

К щекам приливает кровь. Надеюсь, он этого не видит.

– Так ты живешь с бабушкой? А своя комната у тебя есть?

– Нет, у нас однокомнатная квартира…

– Пойдем ко мне, родителей дома нет. Можем пошалить в джакузи. – Он рассматривает меня с пугающим интересом.

Мне хочется отстраниться. Кто-то внутри пищит тоненьким голоском: «Не смей соглашаться, беги домой!».

– З-знаешь, мне пора, – я поднимаюсь с качелей, – бабушка ждет. Еще раз с днем рождения.

Я вбегаю в здание школы, не оборачиваясь. Через главный вход уже не выйти, все перекрыто охраной. Подхватив сумку, иду в туалет на втором этаже.

Убедившись, что Михаил не идет за мной, я открываю окно и спрыгиваю на траву. Пятки обжигает болью.

В школе все по-прежнему: никто меня не замечает. Я набираюсь смелости и подхожу к Михаилу. Дома я миллион раз прокручивала в голове извинения: «Прости, пожалуйста, я просто немного испугалась. Дело во мне».

– Миша… – едва это имя слетает с моих губ, как к нему подходит Машка и целует взасос.

Мерзкий слюнявый поцелуй еще долго будет стоять у меня перед глазами.

– Прошлая ночь была волшебной, – шепнув это, Машка с вызовом смотрит на меня.

Опустив голову, я возвращаюсь на свое место. К черту извинения, они ему явно не нужны.

Наверное, стоит сказать, почему я зову его Михаилом? Бабушка говорила, что имя дано человеку не просто так и не стоит преуменьшать его силу. Меня назвали Юстинией. Наверное, родители надеялись, что я принесу в мир «справедливость», раз дали мне такое имя.

На самом деле я не против неполных имен, но некоторых людей язык не поворачивается так называть. К тому же после того инцидента я не могу и не хочу звать Михаила Мишей. Видимо, это такая психологическая защита.

Облажавшись на дне рождения и сгорая от стыда, я чуть не вскрываю себе вены. Хорошо, что мозги у меня крепче разбитого сердца. «Какого хрена, – говорят они. – Если это у него проблемы, почему мы должны себе вредить?»

Я копила на шикарные белые джинсы семь месяцев. Мне казалось, прийти в них в школу – хорошая идея.

Обычно меня никто не трогает. Я не ожидала, что сяду на стул и вляпаюсь во что-то мокрое. Джинсы прилипают к сиденью. Я встаю и оглядываюсь. На белой ткани крупные красные разводы. За соседней партой кто-то смеется.

Я поднимаю голову. Люська рассматривает меня с широкой улыбкой. Она считается в классе главной модницей, несмотря на лишний вес. Дорогая одежда часто подчеркивает ее недостатки.

– Зачем ты это сделала? – спрашиваю я, уперев руки в боки.

– Тебе нельзя выглядеть моднее меня, – хихикает она.

– Да половина девчонок в классе одевается лучше, чем ты.

– Им можно. – Люська встает со стула и подходит ко мне.

Она рывком хватает мою кофту со спинки стула и прячет у себя за спиной. Я пытаюсь отобрать ее, но Люся перебрасывает кофту своим подружкам. Они перекидывают ее друг другу словно мяч. Останавливаюсь и прижимаюсь спиной к стене. Пока я сижу или стою, никто ничего не заметит.

– Верните кофту, – сдержанно говорю я.

– Нет уж. Походи сегодня так. Пусть все увидят, что ты пришла в белых штанах в не очень удачный день месяца.

Я оглядываюсь, надеясь одолжить у кого-нибудь кофту, чтобы добраться до медпункта. Половина класса в столовой, другая половина смотрит на меня. Только у двух девчонок есть кардиганы – у Машки и у Нины. К первой я не пойду ни за что в жизни, а со второй можно попытаться.

– Нин, – я подбираюсь к ней, прикрывая зад руками, – одолжи мне кофту. Я схожу до медпункта и верну ее тебе.

Она смотрит на меня так, словно впервые видит; потом начинает снимать кардиган и вдруг застывает. Я вижу, что она смотрит на кого-то позади меня. Люська показывает ей знаки. Бесполезно. Я только теряю время.

– А как же женская солидарность? – спрашиваю я, глядя на Нину. Она опускает взгляд и натягивает кофту обратно.

Я разворачиваюсь и выхожу из кабинета. Приходится засунуть большие пальцы за ремень джинсов и изображать ковбойшу. Ученики все равно пялятся на меня. Класс. Я свечу задницей со смазанным изображением «японского флага». Сзади хихикают и перешептываются. Наверняка кто-то из малолеток еще и сфотографирует мой зад на смартфон.

Я вздыхаю и торопливо сворачиваю на лестницу. Сбегаю по ступенькам и оказываюсь в медпункте. За дверью сильно пахнет лекарствами и растворами. Когда бабушка заболела, я сполна надышалась всем этим в больнице. Как ни странно, от ненавистного аромата не тошнит.

– Здравствуйте. – Я заглядываю в помещение, где вместо двери висит шторка для душа, прикрепленная к косяку. Бюджетный вариант, напоминающий, что, даже если школа хорошо спонсируется сверху, все равно будут места, до которых деньги не дойдут.

– Да-да, проходите. – Медсестру зовут Екатерина Ивановна.

Полноватая женщина с миловидным лицом и большими добрыми глазами.

– Извините, у вас нет сменных штанов? – говорю я. Мне стыдно просить, но что делать? Лучше попытаться исправить ситуацию, чем выслушивать, как над тобой хихикает вся школа. – У меня на стуле была гуашь.

Екатерина Ивановна поворачивается ко мне. Я показываю ей свои джинсы и краснею от стыда. Она посмеивается, покачиваясь на скрипучем деревянном стуле.

– Давненько у нас такого не было. Обычно младшеклашки так своих разыгрывают: или мелом стул измажут, или краску прольют, – говорит она. – Тебе повезло, у меня есть запасные штаны. Но они, мягко говоря, выглядят не очень.

Она достает из шкафа потрепанные старые спортивки с вытянутыми коленками и потертой тканью на заднице.

– Все равно возьмешь? – спрашивает медсестра.

– А куда деваться, – вздыхаю я, – лучше уж ходить в старье, чем прослыть «той самой девчонкой с протечкой» на всю школу.

– Верно говоришь. – Екатерина Ивановна хлопает пухлой ладонью по кушетке. – Садись, переодевайся. Я пока шторку прикрою.

Я благодарю ее и снимаю джинсы. Черт, я ведь так хотела покрутиться в них перед Тарасом…

– Я вам их завтра верну, – обещаю я, – вдруг еще кому-то понадобятся.

– Хорошо, детка. – Екатерина Ивановна смотрит на меня темными глазами. В них читаются грусть и доброта.

Она развелась несколько месяцев назад. На безымянном пальце до сих пор виден след от кольца. Ходят слухи, что Екатерина Ивановна не может иметь детей, поэтому устроилась в школу, чтобы помогать чужим. Поразительное благородство. Наверное, ей все время больно от мысли, что своей семьи у нее не будет.

– Ну, я пойду. Еще раз спасибо. – Я сжимаю в руке сложенные джинсы. – Вы меня очень выручили.

– Не за что. Если что-нибудь понадобится, приходи. Я всегда тут, – Екатерина Ивановна поворачивается ко мне боком и что-то пишет. У нее мелкий и аккуратный почерк.

Я тихонечко выхожу в коридор. Джинсы мне уже не спасти, но какое-никакое утешение я получила.

Тарас присылает сообщение:

«Сегодня буду поздно».

Я хмурюсь, стискивая смартфон. Какой-то дурацкий сегодня день…

Я бреду домой. Через дорогу идет шумная компания одноклассников. От них по всей улице разносятся возгласы и смешки, мальчишки дурачатся, что-то бурно обсуждая. Я приглядываюсь и замечаю Михаила. Он выдыхает облако белого пара. Наверняка пахнет вишней, он ее обожает.

Михаил замечает меня, и я поспешно отворачиваюсь. После того случая на вечеринке мы больше не разговариваем. У меня есть Тарас, а у него – Машка. Она девчонка неглупая, но ужасно банальная: собирает светлые волосы в пучок, носит естественный макияж и не забывает подклеивать длиннющие ресницы.

Серый четырехэтажный дом с запущенным палисадником неприветливо встречает меня. Двор освещают всего три фонаря: первый всегда горит; второй, на пути от ворот до моего подъезда, мигает из-за скачков напряжения; в третьем однажды выбили лампу, а новую никто так и не вкрутил. Зимой, когда рано темнеет, становится особенно жутко. В фильмах в таких местах маньяки нападают на своих жертв.

Раньше я вставляла наушники, и панические мысли перебивали любимые песни. Потом, прочитав несколько статей о подростках, которые слушали музыку и их сбил автомобиль или поезд, я перестала заглушать окружающий мир. Жизнь ведь всего одна.

Поднимаюсь по лестнице. Смартфон в кармане вибрирует. «Пенсионное зачисление в размере 14 732 рубля». На квартплату уходит две тысячи, еще две я трачу на еду. Десять «съедают» одежда, лекарства и учебники. Семьсот тридцать два рубля откладываю, когда есть возможность. Я позволила себе купить джинсы, не устояв перед соблазном, а теперь вряд ли смогу отстирать их без химчистки.

Когда я захожу в квартиру и закрываю за собой дверь, раздаются шаркающие шаги. Дряхлая рука отодвигает шторку-перегородку, скрывающую спальню от посторонних глаз. К нам мало кто приходит: соседки, соцслужбы и иногда случайные люди. Последним мы с бабушкой не открываем.

– Ты кто такая?.. – Баба Снежа обеспокоенно смотрит на меня.

В ее светло-зеленых глазах, таких же, как у меня, мерцает тревога. Она смотрит на незнакомку. Я потираю предплечье, скрывая озноб.

В детстве я звала бабушку мамой – не могла смириться с тем, что у всех в садике есть мамы, а у меня нет. Бабушка не ругала меня, иногда даже подыгрывала.

Когда ей поставили диагноз, врач старался говорить мягко, намеками, но мы с бабушкой все понимали. Пройдет несколько лет, и она совсем забудет меня. Забудет годы, что мы провели вместе, и будет искать мою маму, свою дочь, не помня, что она давно умерла.

– Это я, Юстиния. Твоя внучка, – говорю я, сбрасывая рюкзак и снимая кеды.

– У меня нет внучки… Уходи! Уходи, бездомная! – Она указывает трясущимся пальцем на дверь.

– Мы живем вместе уже шестнадцать лет, ба. – Я стараюсь говорить мягко и весело, будто бабушка меня разыгрывает. Внутри меня трясет. – Разве ты не помнишь?

– Но… но… милиция! – Она взвизгивает, подбегает и хватает меня за волосы.

Мне удается освободиться. В ее руках клочья черных волос.

– Господи… – Глаза бабушки вдруг наполняются слезами. Она смотрит на свои пальцы и судорожно выдыхает. – Внученька, прости меня!

Баба Снежа прижимает меня к груди, рыдая и извиняясь. Я обнимаю ее и глажу по спине. Скоро такие встречи войдут у нас в привычку. Уже несколько месяцев я прихожу из школы, успокаиваю бабушку, а затем кормлю ее ужином.

Перед сном баба Снежа капризничает. Чтобы она заснула, с ней нужно сидеть, как с маленьким ребенком, и читать сказки. Только так она успокаивается и отправляется в царство снов со счастливой улыбкой. Когда-то все было наоборот.

Сложнее всего оставлять бабушку одну дома – рассчитывать на соседей нельзя, просить чужаков сидеть с ней даже за небольшие деньги – опасно. Если мы наткнемся на мошенников, они заставят бабу Снежу переписать квартиру на них. Тогда мы станем бездомными.

Я мечтаю, что однажды мы с Тарасом будем жить вместе, но у него нет своей квартиры. Он вырос в детском доме. Хоть по закону ему и положена жилплощадь после совершеннолетия, Тарас объяснил, что его «-дцать» квадратных метров придется ждать еще много лет.

Поэтому, когда я вижу одноклассников с их родителями, то не могу не завидовать. Представляю, что было бы, будь мои родители живы. Заболела бы бабушка? Пришлось бы мне мучиться с оплатой счетов и питаться лапшой быстрого приготовления? Встретились бы мы с Тарасом, будь я примерной девочкой?

Накормив бабушку, я включаю виброрежим на смартфоне и кладу его в ящик, набитый ватой. Она каждый раз вздрагивает, когда из куска железа льется музыка.

На уроки уходит от часа до трех, если не задают рефератов. В последнем случае приходится тащиться в библиотеку, в спешке изучать книги, перепечатывать текст или писать от руки несколько листов формата А4. У меня нет компьютера и принтера, поэтому за печать в салонах плачу только в крайних случаях, когда без этого никак не обойтись. К счастью, некоторые учителя настолько древние, что с радостью завышают мне оценку, как только видят рефераты, написанные вручную. Иногда выручают фотографии со смартфона, когда времени на подготовку совсем мало. Камера на нем у меня слабенькая, приходится делать много крупных фотографий, так что на расшифровку порой уходит куда больше времени, чем на конспектирование от руки.

Тарас присылает мне сообщение в полпервого ночи. Бабушка спит, поэтому я крадусь на цыпочках в коридор, надеваю первую попавшуюся кофту и выбираюсь в подъезд. Осторожно закрываю дверь на ключ, чтобы замок не щелкал.

Я вижу в темноте красновато-оранжевый огонек. Тарас всегда курит, когда приходит ко мне.

Под блеклым светом мигающего фонаря мы разглядываем друг друга.

– Вышла наконец, – говорит Тарас, выдыхая сигаретный дым в противоположную от меня сторону.

Он держится отстраненно, сунув руки в карманы штанов. Одет официально: пиджак и галстук. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты и оголяют ключицы. Я поеживаюсь – сентябрьской ночью достаточно холодно, чтобы подхватить простуду или воспаление легких. Волосы у Тараса темные, волнистые, а карие глаза смотрят на меня с прищуром.

– Почему ты без куртки? – спрашиваю я, нарушая затянувшуюся тишину.

– Сразу к тебе поехал. – Тарас кивает в сторону машины.

Он ездит на «шестерке» с тонированными стеклами. Когда я спросила его, почему никто до сих пор его не оштрафовал, Тарас показал мне поддельные права. Это меня не смущает, я люблю ездить с ним на пассажирском сиденье. Одноклассницы мечтают о парнях с «БМВ» или «ауди», а для меня важен Тарас, а не его тачка.

– Все хорошо? – говорю я.

Он кивает, бросает сигарету на землю и тушит окурок ботинком.

– Разве что в челюсть заехали, – говорит Тарас, касаясь ее рукой.

Я подхожу ближе и притрагиваюсь к ушибленному месту. Тарас перехватывает мою руку и прижимает к своей щеке. Лампа фонаря мигает и ярко освещает нас. Лицо Тараса грязноватое, с синяками и ссадинами.

– Ты ходил в больницу? Челюсть проверял?

Он усмехается, прижимая меня к себе.

– Все нормально, поболит и пройдет. А вот мое безутешное сердце…

– Боже, нет, – протягиваю я. – Ты опять читал дурацкие женские романы?

– Больше ничего под рукой не было.

Иногда он шлет мне цитаты из женских романов. Когда ванильные сопли, когда драму, а когда по-идиотски описанные эротические сцены. Со временем я поняла, что все это не просто так. Если Тарас скучает, то шлет нелепые фразы о любви, когда ему одиноко – присылает драму, а когда разыгрывается фантазия, я вижу в сообщениях «нефритовые стержни». Каждому нужен тот, кому можно выговориться, пусть и через чужие тексты.

Я беру его за руку и подвожу к качелям. Мы садимся каждый на свою дощечку.

– Тебя это не пугает? – говорю я, вглядываясь в землю.

– Что именно?

– Вся эта… ситуация. Я, бабушка, лечение… Я не смогу поступить в университет, получить престижную работу. – Я отталкиваюсь ногой, качели поскрипывают.

Тарас смотрит на меня.

– Думаешь, я тебя полгода просто так слушал?

Я пожимаю плечами, выковыривая грязь из-под ногтей. Смотреть на него слишком стыдно.

– Не выдумывай лишнего, – говорит Тарас. – Мы познакомились благодаря твоим проблемам, теперь встречаемся. Если бы меня что-то пугало, я бы сейчас тут не сидел.

Глава 2

Инна Игнатьевна заходит в класс не одна. Это новенькая, ее зовут Аня. Ее глаза скрыты за темными очками. Аня будет учиться с нами месяц, а еще ей нужно сопровождение по школе. Акула обводит класс взглядом и указывает на меня пальцем.

Выяснилось, что Аня – слепая, поэтому всегда ходит в очках. Оказывается, она родилась зрячей, а после двенадцати ее зрение начало ухудшаться. Сейчас она видит только светлые пятна, а все остальное скрывает тьма. Я держу ее за руку, а Аня постукивает тростью по полу коридора. Мы добираемся до раздевалки, забираем вещи и пакеты со сменной обувью. Я усаживаю Аню на скамейку в коридоре. Она складывает трость в рюкзак.

– Люди много говорят о нас, – обеспокоенно говорит Аня, опершись на мое плечо.

Она переобувает сменку, а я сижу рядом.

– Пусть говорят. – Я прислоняюсь затылком к холодной стене. – Тут вечно кого-то обсуждают, подумаешь.

– Тина, – Аня поворачивается ко мне, – ты уверена, что мы не должны вести себя по-другому?

– Как?

– Ну, ты можешь не держать меня за руку. Сейчас многие такие жесты понимают… неправильно.

– В мире много чего неправильного, что теперь? – говорю я. – Ты моя подруга, и никто мне не запретит держаться с тобой за руки.

Мы стоим на крыльце и ждем, пока подъедет мама Ани. Мне хочется курить от безнадежности ситуации, а я ведь никогда даже не пробовала. Месяц прошел как во сне. Теперь Аня будет жить в другой стране, а я останусь тут. Совсем одна…

– Там хорошие врачи, – говорит Аня. – Мне сделают операцию.

Я молчу, глядя вдаль и пытаясь рассмотреть что-нибудь за стеной ливня. Обычный октябрьский день, полный разочарований.

– Я буду звонить тебе. – Аня сжимает пальцами мою руку.

– Ты забудешь обо мне, как только зрение вернется, – бурчу я, хмурясь, но руку не отдергиваю.

– Не забуду. Я приеду и рассмотрю тебя как следует, а потом мы сфотографируемся вместе.

Нас прерывает краткий двойной гудок – мама Ани ждет за воротами.

– Мне пора. Проводишь?

– Конечно. – Я раскрываю над нами зонт и веду подругу к черной «киа рио»; открываю дверь и помогаю Ане сесть. – Здрасьте.

– Спасибо, Юстиночка. Мы тебя не забудем, – обещает ее мама.

– Я буду писать письма. Но не раньше чем через полгода, нельзя напрягать глаза, – добавляет Аня.

– Удачи, – говорю я и закрываю дверь.

Машина трогается и уезжает, разгоняя скопившуюся на дороге воду. Я складываю зонт и бреду домой. Подумаешь, дождь! Как мне теперь выживать в школе без Ани?..

Классики, старательно нарисованные каким-то ребенком цветными мелками, размыло. Иногда я прыгала по ним, чтобы отвлечься от проблем. Я не приглашала Аню в гости, но мы бывали на качелях в палисаднике. Там же я рассказала ей про классики, и она попросила меня отвести ее к ним. Аня прыгала, держась за мою руку. Я еще никогда не видела настолько счастливой улыбки.

Монотонные речи учителей, скучные уроки, перешептывания одноклассников – все как обычно, только Ани нет.

На перемене мне в лоб прилетает смятая бумажка. Она падает на парту и застывает между учебником и моей рукой. Я оглядываю класс, беру записку и разворачиваю.

«Это правда, что ты спишь с девчонками?» – почерк мне незнаком. Еще бы, я ведь заглядываю в чужие тетради.

Когда я поднимаю голову, то замечаю, как Паша снимает мою реакцию на камеру. Гребаный провокатор. Я мну листок и кидаю его в лоб незадачливому блогеру. Он успевает отмахнуться, и бумажка летит на пол.

Пашка – местный блогер. Он постоянно снимает видео: в коридорах, туалетах и на улице. Даже на уроках умудряется подловить учителей, чтобы те подыграли ему. Он не вышел ростом, но все равно популярен у девушек. У него есть постоянная подружка, с которой они уже год вместе.

– Так что, – спрашивает он, пытливо глядя на меня, – это правда?

– Отстань, – говорю я.

Вера садится передо мной и заглядывает мне в глаза. Она кажется ангелочком, да и выглядит соответственно: красивые голубые глаза, светлые локоны, пухлые губы. Но первое впечатление обманчиво.

– Скучаешь по Анечке? – Она корчит жалобную рожицу. – Вы ведь с ней так сдружились. Наверное, и домой друг к другу ходили?

– Нет.

– Тогда, наверное, в отеле номер снимали?

– Ты дура? – не выдерживаю я.

Вера смотрит в камеру Паши, поворачивается ко мне и странно улыбается.

– Паш, все готово?

Он кивает и кричит:

– Пацаны, тащите ее в коридор!

В класс заходят одиннадцатиклассники. Я не знаю их имен, не знаю, кто они и что вообще здесь делают. Я успеваю лишь подскочить со стула и взять рюкзак, но сбежать не удается. Вера хватает меня за запястье и выкручивает его. Я стискиваю зубы.

– Пусти! – говорю я и бью ее рюкзаком по колену.

– Она меня бьет, Паша! – визжит Вера.

– Быстрее! – командует он.

Старшеклассники окружают меня, хватают за руки и за ноги и тащат в коридор. Я брыкаюсь, но что может сделать одна девчонка против нескольких здоровых ребят?

– Бросьте ее, – приказывает Вера.

Я падаю спиной на холодный пол. Нельзя показывать, что мне больно. Я встаю и отряхиваюсь. Нельзя быть слабой.

– Посмотрите все! – Вера тычет пальцем в мою сторону. Все оборачиваются на ее звонкий голос. Собирается толпа. – Эта девка – лесбиянка! Она чуть не совратила одноклассницу у нас на глазах.

Кто-то из толпы вторит ей. До меня доносится смех. Я шагаю вперед, чтобы дотянуться до Веры и заткнуть ее поганый рот, но старшеклассники обступают меня, не подпуская к ней.

– Заткнись, Вера! – требую я. – Мы просто дружили. Знаешь, что такое женская дружба?

Меня трясет, я сжимаю кулаки. От Ани у меня осталась только наша дружба, а теперь эта стерва обвешивает ее грязными слухами.

– Ее не существует, – парирует Вера.

– Похоже, она еще и феминистка, – добавляет Паша.

– Дебил, ты хоть знаешь, что такое феминизм? – огрызаюсь я.

Вера смеется и подходит ближе.

– Я слышала, что у феминисток небритые подмышки. – Она ухмыляется, дерзко глядя на меня. – Мальчики, поможете проверить?

Меня хватают за руки и плечи. Сопротивляться бесполезно, они сильнее меня.

– Не делай этого, – предупреждаю я.

Вера резко дергает кофту. Она распахивается, предоставляя взору мой дешевый тряпочный лифчик.

– Отличный ракурс, – говорит Паша, снимая меня на камеру.

Я извиваюсь как гусеница, но Вере удается спустить кофту до локтей. Ее ждет разочарование: я одержима чистотой тела и бреюсь каждое утро.

– Какая-то она неправильная феминистка, – жалуется Вера.

Паша машет рукой, и меня отпускают. Я натягиваю кофту, поворачиваюсь к камере спиной и застегиваю пуговицы. Руки дрожат, петельки соскальзывают. Сосредоточься.

– Что это было? – Я подхожу к Паше и Вере. На нас все еще пялятся, поэтому я не размахиваю кулаками. В этот раз мне нельзя вылететь из школы.

– Да просто пранк, – говорит Паша.

Вера неестественно смеется и обнимает меня за плечи.

– Прости, лапочка. Нужно было жестко разыграть кого-то. Мы исследуем тему пранков, – щебечет она.

Я толкаю Веру в солнечное сплетение. Делаю это намеренно, чтобы она знала: ей тоже может быть больно. Вера прикрывает ушибленное место, чуть сгорбившись.

– Ой, Инна Игнатьевна, – пищит она, а в ее глазах появляется радость.

Классная руководительница идет к нам с еще несколькими учителями. Она окидывает меня презрительным взглядом, будто во всей школе только я отпетая хулиганка.

– Долохова, иди в класс, – требует она.

У Акулы есть власть, а против нее один человек бессилен.

Я убеждаю себя, что этот глупый розыгрыш не навредит мне больше, чем уже навредил, и пытаюсь успокоиться. Я ничего не расскажу Тарасу, у него и так полно проблем. Вся надежда на Дарью. Ее работа – сама по себе унижение. И как она справляется с этим каждый день?

Мне хватило одного пранка. Если они выкинут что-то подобное еще раз, я снова окажусь на грани срыва…

Я звоню Дарье.

– Что-то случилось, милая? – спрашивает она слишком ласковым голосом.

– На работе?

– Почти. Не смогу долго говорить, поэтому выкладывай, – рядом с ней раздается мужской смех.

Я набираю в руку горстку семечек. Когда хочется отвлечься, щелкаю по одной и сосредотачиваюсь на очистке.

– Эти придурки засняли видео. Сказали, ради пранка.

– А что там было?

– С меня стянули кофту.

– Ты была без лифчика?

– Нет. – Я вздыхаю и прикрываю глаза.

– Вот сволочи! Зла на них нет, – тараторит Дарья. – Позвони мне в пятницу, ладно? У меня должен быть выходной.

– Хорошо.

Мне не нравится, когда мое тело рассматривают чужие люди. Оно не должно быть предметом общественных споров.

Я сплевываю кожуру семечки на тарелку и кутаюсь в плед. Бабушка мерзнет из-за плохого кровообращения, поэтому время от времени я скупаю дешевые одеяла, подкладываю ей грелки с горячей водой, а иногда мы и вовсе спим вместе.

Перед сном я вешаю на стул черную водолазку с плотно прилегающим к горлу воротником. Если пранкеры снова решат сделать из меня школьное посмешище, у них не получится так легко меня раздеть.

Охранник странно смотрит на меня. Их двое, и работают они посменно: один молодой, недавно вернувшийся из армии, а второй – пенсионер. Сегодня на посту «солдатик».

– У меня что-то на лице? – спрашиваю я.

– Нет. – Он отводит взгляд, а потом добавляет: – Кто-то залил видео с тобой на YouTube. Будь осторожнее.

Я окидываю охранника странным взглядом и иду к лестнице. Он никогда не обращал на меня внимания, с чего вдруг такая забота? И нужно ли ему верить? Может, он меня с кем-то перепутал?

Кабинет химии на третьем этаже, и я шагаю через две ступеньки, чтобы успеть до звонка. Сверху и снизу эхом раздаются голоса.

– Это же она? Та девчонка с видео?

– Как вообще одной бабе может нравиться другая баба?

Женские голоса смешиваются в единый коктейль из яда и желчи. Мужские появляются реже, но говорят жестче:

– Они все такие, эти лесбухи-феминистки. Давайте ее отмутузим по-мужски, пусть узнает, что такое сломанные ребра. А че, у нас же равноправие!

Кто-то хватает меня за плечо, но я выворачиваюсь и иду на третий этаж. У класса стоит Вера, болтая с подружками и подпиливая ногти. Они с Пашкой – лживые суки. Теперь видео со мной посмотрит вся школа. Я прохожу мимо, ощущая на себе презрительные взгляды подружек Веры, и захожу в кабинет. Одноклассники оборачиваются и беззастенчиво пялятся на меня, как на странный экспонат в музее. В висках пульсирует, в ушах шумит. От стыда жар приливает к щекам.

– Я думал, что у лесб нет сисек и подмыхи волосатые. А у нее вродь с этим все нормально. Слышь, Тина, ты случаем пол сменить не хошь? – ухмыляется Леха.

– Заткнись, придурок. – Я прохожу мимо и бью его кулаком в плечо.

Леха потирает ушибленное место, а ухмылка все не исчезает с его лица.

Ульяна, сидящая рядом, морщится, берет вещи и пересаживается за другую парту. Почему она не сделала этого до того, как я пришла? Решила прилюдно отречься от меня?

– В нашей стране таким, как ты, не место. Так что даже не дыши в мою сторону, – громко заявляет она.

Я смотрю на Ульяну. Она вдруг кажется мне чужой. Ее огромные очки, растрепанные волосы и губы, сжатые в тонкую линию, – все это я будто вижу впервые.

– Ну и иди к черту, – отвечаю я.

Ульяна закатывает глаза и поворачивается ко мне спиной.

Мы сидели вместе целый год. Иногда общались, давали друг другу ручки и листочки, если что-то заканчивалось. Почему теперь она против меня? Сердце неприятно ноет: Ульяна никогда не была мне подругой, какой смысл теперь обижаться на нее? Я сама виновата, что не разглядела в ней червоточину.

Я много слышала о феминистках, но никогда не задумывалась, что они чувствуют, когда их травят. Взгляды, полные отвращения, заставили меня задуматься: в чем моя ошибка? Что я делаю не так? Почему меня травят, хотя я никому не причиняла зла?

В прошлой школе я подралась с девочкой, которую считала своей подругой. Она предала меня. В восьмом классе казалось, что, если другие девчонки узнают, что я ни с кем не сплю, мир рухнет: мой «страшный» секрет облетит всю школу, и никто не захочет со мной дружить. Меня будет преследовать клеймо старой девы до самого выпуска. Сейчас это кажется смешным, но тогда я очень боялась быть не такой, как все.

Все случилось из-за фанфиков. Анжела читала их один за другим, а потом рассказывала мне. Она в подробностях описывала, как между мужчиной и женщиной происходит секс, и заставляла меня читать ее любимые работы. Сначала мы просто обсуждали их. Говорили, как здорово было бы очутиться на месте героини, в объятиях крутых парней.

Потом ее любовь к фанфикам переросла в одержимость. Анжела решила, что достаточно начиталась теории и теперь ей нужна практика. Она подначивала меня пойти вместе с ней к старшеклассникам и предложить им свое тело. Мне было стыдно, поэтому я отказывалась. Мы поругались, и Анжела ушла одна.

Потом у нее появился парень. На время она забыла обо мне. Иногда мы созванивались и болтали, но она часто заканчивала разговор первой и уходила на свидания.

Однажды у нее в голове что-то перемкнуло. Она сделала анкету и заставила меня заполнить ее. Вопросы были ужасно смущающими, но я была честным ребенком и отвечала на них правдиво. Анжела склеивала страницы, чтобы никто не прочитал секрет, и потихоньку заставила остальных одноклассниц поделиться с ней своими тайнами.

На большой перемене в столовой она собрала нас отдельно от мальчишек, вскрывала странички и читала ответы вслух. Начала с меня. Озвучив тайны других девчонок, Анжела заявила, что я не вписываюсь в их тусовку. Сказала, что они все уже взрослые, и у них с парнями «было это», а мне, девственнице, нечего с ними обсуждать.

Девчонки смеялись, перешептывались и в открытую глазели на меня. Мне стало стыдно. И тут Анжела сказала, что мы больше не подруги. Мол, ей неинтересно общаться с серой мышкой.

Тогда-то и проявился мой мерзкий характер. Из стыдливой девочки я превратилась в того, кто готов разорвать предателя. Как она посмела опозорить меня перед другими? Почему позволила себе раскрывать чужие секреты?

Анжела научила меня ненавидеть других и всюду искать подвох.

На следующий день в классе надо мной смеялись уже мальчишки. Я вызвала Анжелу в коридор и оттаскала за волосы, лупя ладонями по лицу и царапая ее гладкую кожу. Наших родителей вызвали в школу. Бабушке пришлось краснеть, оправдываясь за мое поведение. А когда директор спросила нас, из-за чего началась драка, Анжела заплакала и сказала: «Она завидует, потому что я красивая!».

Директор предпочла поверить версии ухоженной девочки, нежели подростка с темными патлами и ярко-красным прыщом на лбу, который выскочил в тот же день от нервов. Меня исключили, а бабушка платила семье Анжелы компенсацию.

Срыв случился неожиданно: меня трясло, стоило мне вспомнить случившееся. Снова и снова я видела, как моя бабушка унижается перед семьей Анжелы и отдает последние деньги, лишь бы ее родители не написали на меня заявление в полицию.

Когда меня отчислили, я отказывалась идти в другую школу и рыдала ночами напролет. Истерики участились, и я не могла остановиться даже при бабушке. Баба Снежа не знала, что со мной делать, поэтому вызвала скорую. Фельдшер посоветовал ей показать меня неврологу, а тот поставил диагноз «нервный срыв».

Прописанные лекарства и бабушкины травяные отвары помогли мне восстановить нервы. В один прекрасный день я перестала плакать и только после этого согласилась пойти в новую школу. К сожалению, переживания сказались на здоровье бабы Снежи. Постепенно она начала забывать самое важное: где живет, куда делась ее дочь и кто я такая. Теперь мне предстояло заботиться о ней.

– Класс, тишина! – Инна Игнатьевна стучит судебным молоточком по деревянной подставке.

Она купила его недавно. Стук настолько неприятный и громкий, что даже самые говорливые сразу же затыкаются. Мы сидим на классном часе, в который раз задерживаясь по ее прихоти.

– Сегодня дежурные Долохова и Поклонский. Чтоб все выдраили, стулья подняли. Понятно? – Акула смотрит на меня, словно вся грязь класса прилипла ко мне.

– Понятно, – отвечаем мы с Лехой в унисон.

Инна Игнатьевна прогоняет остальных, затем убеждается, что мы с Поклонским набираем полное ведро воды и берем чистые тряпки.

– Я вернусь через час. Поскольку вы оба отбросы, я закрою вас на ключ. – Она встряхивает перед нашими лицами связку ключей. – Чтоб к моему приходу все блестело.

– Вот же стерва, – говорю я, берясь за тряпку.

– Согласен. Кто в своем уме запирает учеников? А вдруг мы тут групповуху устроим?

– Идиот. Групповуха из двух человек не получится. – Я начинаю мыть доску.

Инна Игнатьевна словно специально всю расписала ее мелом. Я тянусь к самому верху, вставая на цыпочки.

– Блин. – На моей черной водолазке белые разводы.

– Ниче, отстирается. Хошь, помогу? – Леха протягивает ко мне руки, но я уворачиваюсь, настороженно глядя на него. – Тебе же вроде девочки нравятся, чего стесняешься-то?

– Мне не нравятся девочки. – Я кидаю в него тряпку.

Она падает на кроссовку Лехи. Напряженную тишину разгоняет сначала его смех, а потом и мой. Мы смеемся до слез, глядя друг на друга.

– А ты вроде нормальная, – говорит Леха. – Давай закончим, и я вскрою замок. Че сидеть взаперти?

Я киваю. Мы отмываем кабинет меньше чем за полчаса. Леха извлекает из кармана черных джинсов отмычку.

– Бинго. – Замок с легким щелчком открывается.

– Обычно говорят «вуаля», – поправляю я Леху, надевая рюкзак.

– Да пофиг, Долохова. Люди много че говорят, сама знаешь. – Он направляется к лестнице и перепрыгивает через перила.

Когда я спускаюсь, его уже не видно. Чтобы вот так летать по лестнице, нужны сильные руки и ноги. Мне немного завидно, что я так не могу. Оказывается, у Лехи есть человечная сторона. Пусть при всем классе он выпендривается и смеется надо мной, на самом деле он не так плох.

Глава 3

Я иду по коридору. Из ниоткуда передо мной появляется незнакомый парень.

– Это же ты, да? – Он показывает экран смартфона с видео. Крики Веры, мое злое лицо, треск кофты и мой тряпичный лифчик.

Я хватаю телефон и сжимаю его со всей силы.

– Эй, ты че творишь? – Парень пытается вернуть его. – Лучше отдай. Знаешь, сколько сейчас одиннадцатый айфон стоит?

– Не дороже человеческой чести, – огрызаюсь я, возвращая телефон. – Не смотри это видео.

Я прибавляю шаг и захожу в класс. Одноклассники всегда шумят, поэтому трудно понять, обсуждают они видео со мной или что-то другое.

– Козел. – Я подхожу к Паше и бью его по щеке.

Все смотрят на нас, а во мне кипит ярость. Я не могу закрыть глаза на его выходку.

– Какого черта твой пранк делает в интернете? – говорю я, задыхаясь от волнения.

– Долохова, ты в каком веке застряла? – Паша удивленно смотрит на меня. – Сейчас все свои видосы на YouTube заливают.

– Удали, – требую я. Тело трясет. Еще немного – и у меня случится нервный срыв. Кто тогда позаботится о бабушке?

Вдруг мою щеку обжигает от удара. Я моргаю и вижу Веру. Она дует на покрасневшую ладонь. Моя щека горит, будто к ней приложили лист крапивы.

– Не смей трогать Пашку. – Вера толкает меня в грудь. – Еще раз к нему пристанешь, и я позабочусь о том, чтобы о твоей ориентации узнала вся страна! Тогда тебе по-настоящему не поздоровится.

Моя нижняя губа дрожит от гнева, обиды и бессилия. Я выбегаю из класса и сбегаю по лестнице. Дыши: глубокий вдо-ох, вы-ыдох. Я выхожу в школьный двор, где меня никто не увидит, и сажусь на землю, прижимаясь спиной к стене.

Руки дрожат. Я сцепляю их в замок, закрываю глаза и считаю до десяти.

Почему меня снова травят? Почему кто-то лезет в мою жизнь? Я вспоминаю Анжелу: ее светлые глаза, широкую улыбку и дружелюбный смех. Почему я не заметила, когда моя подруга превратилась в жертву стереотипов? За что она так со мной поступила? Мы дружили восемь лет, с первого класса. Это почти вся жизнь…

Видимо, я та самая жертва маньяков и насильников, о которой пишут статьи. Есть такое понятие «виктимность», когда человек ведет себя как жертва, позволяет над собой издеваться и «провоцирует» травлю. Но я ведь даю одноклассникам отпор, разве нет? Чтобы понять тех, кто травит других, нужно самому участвовать в буллинге. Я не хочу быть частью толпы, потому что она задушит мою индивидуальность.

– Эй! – Я вздрагиваю от знакомого голоса.

Увидев Леху, облегченно выдыхаю.

– Как ты? – спрашивает он, присаживаясь рядом.

От него пахнет перегаром. Вот кому по-настоящему плевать на общественное мнение. Почему я не могу так же забить на все?

– Дерьмово, – говорю я.

– Пиво будешь? – Леха достает из рюкзака две банки.

Я качаю головой. Пить сейчас в его компании мне совсем не хочется. Леха открывает банку с громким пшиком и протягивает ее мне.

– Пей быстрее. – Он подталкивает мою руку вверх, чтобы я сделала глоток.

– Я не хочу, спасибо. – Я легонько отстраняю банку. Холодная пена брызжет в стороны и попадает Лехе на рубашку.

Он смотрит на появившиеся пятна и недовольно выдыхает.

– Могла б просто бухнуть со мной за компанию. Че, так сложно? А, Долохова? – Он берет мою руку и насильно заставляет сжать банку.

– Слушай, Поклонский… Я благодарна за попытку подбодрить, но не хочу напиваться посреди дня. – Я начинаю терять терпение.

Настойчивость – не самое положительное качество, особенно когда твой собеседник не хочет делать то, что ты от него требуешь.

– Не выпьешь – пожалеешь, – голос Лехи становится тише. В глазах появляется угроза. Сейчас он похож на серийного убийцу, только ножа не хватает.

Я оглядываюсь по сторонам – никого. Если он что-то со мной сделает, этого никто не увидит. Нужно вернуться в школу.

– Слушай, Леха… – Я нервно посмеиваюсь. Нужно обернуть все в шутку. Притвориться, что мне очень хочется выпить с ним, но я не могу по какой-то причине. Вот только по какой? Думай, Тина, думай!

Леха сильно сжимает мою руку. Пальцы сдавливают банку, и она с ломким похрустыванием прогибается под ними. Кожа пульсирует от боли, пиво выливается и течет по моей руке.

– Я оч-чень хотела бы выпить с тобой, но сегодня принимала таблетки, – говорю я, не отрывая взгляда от Лехи.

– Какие еще таблетки?

– Знаешь, их нельзя мешать с алкоголем. Можно отравиться и, ну, откинуть копыта.

Поклонский прищуривается. Он долго смотрит на меня, пока наконец не разжимает мою руку и не забирает банку.

– Ну, убивать я тебя и не собирался, – говорит он, отхлебнув из нее.

Я открываю рот, чтобы спросить, что он имеет в виду, как мне на голову обрушивается холодный липкий поток. Запах бьет в ноздри, и я понимаю – это пиво. Леха обливает меня еще раз: волосы, одежда и рюкзак пропитываются алкоголем.

– Надо было пить со мной, когда я предлагал, – говорит он заплетающимся языком, склонившись ко мне.

От запаха перегара и холода у меня кружится голова. Я резко поднимаюсь и случайно попадаю макушкой Лехе в нос. Слышится резкий хруст. Он кричит, хватаясь за лицо; кровь брызжет из его ноздрей. Я застываю, но всего на мгновение, а потом забегаю обратно в школу.

Я запираюсь в кабинке туалета. Слезы просятся наружу, но я сглатываю комок в горле и не даю плохим эмоциям выхода. Держись. Ты уже сломала ему нос, этого достаточно. Самовнушение помогает мне справляться с проблемами после нервного срыва. Этому меня научил невролог перед тем, как отпустил домой.

– Черт, учебники. – Я стягиваю лямки и открываю рюкзак.

Запах пива бьет в нос. Я выбираюсь из кабинки и раскладываю тетради и учебники на подоконнике. Подношу их под струю теплого воздуха, с ревом вырывающегося из сушилки. Страницы кукожатся и желтеют по краям. Теперь я не смогу продать учебники, придется сдать в библиотеку.

Некоторых учебников не хватает на всех старшеклассников, поэтому приходится покупать новые. Я учусь в десятом «Д», и он словно создан специально для тех, кому не хватило места в «полноценных» классах.

Интересно, есть ли в параллельных классах такие же, как я? Мы глухи к проблемам других, если это чужие люди, и не задумываемся об этом, пока сами не попадем в схожую ситуацию. Так я открыла для себя, что я – такая же эгоистка, как и все.

Мне не хочется думать об оставшихся уроках. Запах пива так просто не выветрится. Переодеться не во что, а в медпункте сейчас кварцевание, и это значит, что Екатерины Ивановны не будет ближайшие два часа. Я умываю лицо и шею, мою голову с мылом; тщательно выжимаю волосы в раковину и, скрючившись, встаю под сушилкой. Наверное, это и значит быть взрослым – делать то, чего не хочется.

Я возвращаюсь в класс на перемене. Одноклассники открыли окна, и теперь жутко сквозит. Ежась и вжимая шею в плечи, прохожу к своему месту и вешаю рюкзак на крючок. Оглядываю класс исподлобья и убеждаюсь, что Лехи еще нет. Дышать становится легче. Надеюсь, он надолго застрянет в травмпункте, пока ему будут осматривать сломанный нос.

От холода, стресса или от всего сразу меня трясет. Может, свалить домой? Я кошусь на дверь – поздно. Инна Игнатьевна входит в класс со звонком, будто специально выжидала в коридоре. Гордой походкой она дефилирует до стола, швыряет на него журнал и кричит:

– Окна закрыли, быстро.

Одноклассники, всполошившись, как крысы, шныряют туда-сюда. Потоки холодного воздуха исчезают, а запах пива расплывается по кабинету. С ужасом я понимаю, что даже наспех помытая голова не спасет меня от позора.

– Чувствуете? – Акула принюхивается, словно чует кровь. – От кого воняет?

Все озираются друг на друга и шушукаются, а я сижу, опустив голову. Спиной чувствую, что все взоры сходятся на мне.

– Долохова. Ну-ка подойди. – Инна Игнатьевна в нетерпении стучит носком туфли по линолеуму.

Плотно сжав губы, я поднимаюсь и на ватных ногах прохожу к доске.

Дыши, только дыши. Глубокий вдох – выдох.

Я стою недалеко от Акулы. Она рассматривает мою потемневшую кофту, приближается и глубоко вдыхает. Отшатнувшись, она машет рукой у себя перед носом.

– Боже мой, Долохова! Ты уже посреди дня бухаешь?

– Н-нет, это не так, – бормочу я, заикаясь от стыда.

– Так, все посмотрели на Тину! – Инна Игнатьевна хлопает в ладоши, привлекая внимание. Я вижу любопытные взгляды, взгляды, полные отвращения, и совершенно безразличные. – На ее примере я покажу вам, что сделаю с каждым, кто хоть раз напьется средь бела дня в школе.

Не успеваю я понять, что происходит, как ее тяжелая ладонь опускается мне на щеку. Я ойкаю и прикладываю руку к ушибленному месту. Кожа горит, сердце колотится, мысли в голове путаются. Меня бьют на глазах у одноклассников, и не кто-нибудь, а учитель. Человек, чье призвание – обучать детей и быть для них примером!

– Я всегда знала, что от тебя нечего ждать, – громко заявляет Акула, расхаживая вокруг меня, – но я надеялась, что ты не будешь такой же алкашкой, как твои родители.

– Они не были алкоголиками, – возражаю я, за что получаю болезненный тычок в почку.

– Закрой свой грязный рот и слушай, что я говорю. – Акула хватает меня за шиворот и трясет, отчего я переступаю с ноги на ногу, чтобы не упасть. – Вот до чего доводит алкоголизм, дети. Таких, как Тина, нужно подвергать остракизму. Хотя ты и так местный изгой, куда уж дальше?!

Она отпускает меня, и я поправляю кофту, невольно обнимая себя за плечи. Я закрываюсь руками, будто стою голой перед всем классом. Щеки горят от стыда, боли и злости. Если бы у меня были родители, она бы ни за что не ударила меня!

– В общем, к чему я тут лясы точу? – Инна Игнатьевна качает головой и указывает на Игоря. – Шилов, принеси-ка ведро воды.

– Х-хорошо. – От неожиданности он подскакивает с места и быстро проходит мимо. Меня окатывает прохладным ветерком.

Наверное, сейчас Акула отпустит меня и начнет урок…

– Долохова. – Я вздрагиваю от ее резкого голоса у моего уха.

– Что?

– Твои родители подали тебе плохой пример. Наша школа, знаешь ли, за здоровый образ жизни среди учеников. А законы нашей страны запрещают детям принимать алкоголь. Значит, ты нарушила не только правила учебного заведения, но и совершила преступление. – Инна Игнатьевна кладет руки мне на плечи и болезненно их сжимает. От ее костлявых пальцев точно останутся синяки. – И я как твой классный руководитель должна во всем разобраться. Дети! Мы же не можем позволить преступнице уйти безнаказанной?

– Не можем, – лениво отзывается класс.

Я осматриваюсь: кто-то оживился, а кто-то, наоборот, заскучал. Меня снимают на видео. Очередной позорный ролик скоро будет гулять по сети, а я опять ничего не могу сделать. Губы начинают дрожать. Я прикусываю их и сжимаю рукой локоть. Держись. Скоро это закончится.

– Ну наконец-то! – восклицает Акула, когда Игорь приносит ведро и ставит его на тумбу возле доски.

– Мне помыть доску? – спрашивает Шилов.

– Садись на место, – отмахивается Инна Игнатьевна и отпускает мои плечи. Я с облегчением выдыхаю. – Долохова, повернись. – Я оборачиваюсь. На меня обрушивается поток ледяной воды.

Я полностью мокрая. Меня трясет. Вода течет по ногам, в балетках хлюпает. Я смотрю на Акулу. Она с довольным видом ставит ведро обратно и мурлыча говорит:

– Запомните, ребята! Если хотите отбить вонь алкоголя и заставить алкаша протрезветь, облейте его холодной водой!

По классу разносятся одобряющие смешки. Одноклассники улыбаются. Все, кроме Игоря. Он встречается со мной взглядом и опускает голову. Его руки сжаты в кулаки. Ну, хотя бы видео не снимает, и на том спасибо.

По щеке скатывается слеза. Я быстро стираю ее, пока никто не заметил.

– Бери рюкзак и проваливай отсюда. – Акула швыряет его мне в ноги. – Пока не протрезвеешь, в школу не приходи. Ходишь тут пьяная, как последняя тварь…

Я не выдерживаю. Слезы катятся одна за другой, лицо краснеет и горит.

– Я тебя ненавижу, – шепчу я, сглатывая ком.

– Что-что? Ну-ка повтори, – с вызовом говорит Инна Игнатьевна.

– Ненавижу! – кричу я срывающимся голосом, подхватываю рюкзак и выбегаю из класса.

Остаток дня я провожу в школьном туалете, захлебываясь слезами и размазывая тушь. Как может взрослый человек издеваться над тем, кто уязвимее его? Неужели в этом мире не осталось учителей, готовых бороться за своих учеников и справедливость? Куда делись идеалы из старых советских фильмов?

Высморкавшись в туалетную бумагу, я выкидываю ее в мусорное ведро. Можно позвонить Тарасу, он решит все проблемы. Однако я не могу с ним так поступить. Мы встречаемся не для того, чтобы плакаться друг другу в жилетку. Ему живется намного тяжелее, чем мне.

Тарас вырос в детском доме и после девятого класса пошел в колледж. В четырнадцать лет он попал в дурную компанию. Общение с ними вылилось в «выгодное сотрудничество» с местными бандитами. Он предупреждал, что может погибнуть в любой момент, а я говорила, что все равно хочу быть рядом. Моя смелость исчезала, как только Тарас пропадал на несколько дней, недель, а иногда и месяцев. Я боюсь, что однажды он не позвонит мне, потому что его убьют.

Я выхожу из школы, убеждаюсь, что за мной никто не следит и звоню Дарье.

– Алло? – сонно говорит она.

– Я тебя разбудила? Прости.

– Нет… ну, вообще да. Но я давно должна была встать, – ее голос звучит бодрее. Я улыбаюсь, сдерживая слезы.

Когда мы были детьми, Дарья собирала цветы и плела из них красивые венки. Как-то раз она надела мне на голову венок из одуванчиков и сказала: «Теперь ты маленькая принцесса!». Я вспоминаю об этом всякий раз, когда скучаю по ней.

Когда ей исполнилось четырнадцать, все стало сложнее. Она пришла к нам домой в синяках и крови. Рассказала, что ее заставили стать проституткой. Бабушка хотела написать заявление, но Дарья сказала, что это бесполезно, а ее и вовсе могут убить. Я была маленькой и не понимала, о чем они говорят. Потом баба Снежа пыталась удочерить Дарью, но ей отказали, сославшись на маленькую пенсию и внучку на попечении. Прикрылись мной, закрыв глаза на беспредел в детдоме Даши.

– Так что новенького? Рассказывай!

Я выдыхаю. Язык не шевелится, признаваться стыдно.

– Один ублюдок облил меня пивом. А потом училка облила меня водой из ведра, и все это засняли на камеру. – Я судорожно втягиваю воздух, надеясь, что Дарья услышит только мой гнев, а не плаксивые нотки. – В класс на шум и смех заглянула завуч, но Акула ей сказала, что я описалась. Хотела заставить меня убирать за собой, но завуч увела меня.

– Хоть у кого-то из взрослых голова на плечах, – говорит Дарья. Что-то падает и разбивается. – Подожди минутку.

Судя по звуку, она подметает осколки.

– Я тут. – По ту сторону трубки скрипят пружины. – У тебя не школа, а цирк уродов какой-то. Пойдем, напишешь заявление.

– Да кто мне поверит?

– У тебя же куча свидетелей!

– Они своих не сдадут. Со мной ведь никто не дружит. – Я сажусь на качели. Когда разговариваешь по телефону, ноги несут тебя к дому быстрее ветра.

– Нельзя им все спускать с рук, слышишь?

– Да фиг с ними… видео мне не удалить. – Я отталкиваюсь от земли, покачиваюсь взад-вперед.

– У тебя ведь был нервный срыв, – ласково говорит Дарья. – Пожалуйста, береги себя. У меня больше никого нет, кроме тебя и бабы Снежи.

Я всхлипываю и прикрываю рот ладонью.

– Ну-ну, все хорошо, Юся. – Пока Дарья говорит, я растираю по лицу слезы. – Поплачь. Поплачь, а потом мы встретимся и пройдемся по магазинам. Хорошо?

– Угу, – на выдохе отвечаю я, прикусывая губу побольнее, чтобы не разрыдаться в голос. – Прости, что вываливаю на тебя все это.

– Для чего еще нужны друзья, а?

В субботу мы идем в ближайший торговый центр. Лишних денег у нас нет, зато никто не запрещает примерять одежду.

– В этот раз выбираем наряд только тебе, – говорит Дарья, распахивая кардиган и показывая свое «рабочее» платье.

– Может, попробуешь уйти и начать новую жизнь? Вдруг получится?

Подруга смеется и треплет меня по волосам.

– Малышка, тебе еще так много предстоит узнать в этой жизни. – Мы заходим в один из бутиков и перебираем одежду. Шелк, атлас и хлопок приятно ласкают руки.

– Надень это. – Дарья протягивает мне вешалку с красным платьем. Я вижу V-образный вырез и короткую юбку, едва прикрывающую бедра.

– Оно слишком вульгарное, я не могу. – Я мотаю головой, но подруга обнимает меня за плечи и ведет к примерочной.

– Расслабься, Юся. Просто примерь его и увидишь, как оно тебе идет. – Дарья заразительно улыбается.

Я замечаю косой взгляд продавца и прячусь в кабинке.

Платье слишком облегает мое тощее тело. Я смотрю в зеркало и хмурюсь. Мне трудно объективно оценивать себя. До двенадцати лет я была похожа на мальчишку: бегала с короткими волосами, играла в футбол. Потом бабушка разрешила мне самостоятельно выбрать стрижку, и я решила отрастить волосы. Из-за переходного возраста я начала сторониться знакомых мальчишек, и вскоре они забыли обо мне, а я приобрела иррациональные комплексы. Стала считать, что не могу кому-то понравиться.

– Ну что? – спрашивает Дарья.

– Выхожу.

Неуверенно отодвинув шторку, я выхожу к подруге. Она улыбается и хлопает в ладоши.

– Красотка! Нужно еще волосы распустить. – Дарья играет с моими локонами, и они становятся объемнее. – Обязательно купи туфли и губы накрась. С твоими зелеными глазами будет выглядеть шикарно. – Она извлекает из сумочки помаду и без разрешения красит меня. – А теперь – урок мужества! Пройдись по салону, – командует Дарья.

– Нет, – я мотаю головой, – не надо.

– Да ладно тебе. Хоть раз надо побыть для себя королевой. Это повышает самооценку. – Она улыбается, и я сдаюсь.

Гордо вскинув подбородок, я прохожусь по расстеленным коврам.

– Что скажете? Красавица? – спрашивает Дарья у продавщицы.

– Определенно… что-то в этом есть, – по-английски сдержанно отвечает та.

Пока я верчусь, пытаясь рассмотреть платье со всех сторон, у Дарьи звонит телефон. Она достает его из сумочки и хмурится.

– Черт… Юсь, тут серьезный клиент. Надо бежать. – Дарья снимает кардиган и вешает его на руку. – Справишься сама?

Мы обнимаемся, и она целует меня в обе щеки. Я машу Дарье и провожаю ее взглядом до выхода. Замечаю знакомый силуэт снаружи, но не успеваю рассмотреть, потому что меня отвлекает продавщица.

– Вы берете или?..

– Извините, – говорю я и возвращаюсь в кабинку. Когда я выхожу из магазина, вокруг никого из знакомых. Наверное, показалось.

Глава 4

На перемене ко мне подходят два одиннадцатиклассника. Один прыщавый, в очках, а второй симпатичный, но зажатый. Очкарик протягивает мне шоколадку.

– За что? – спрашиваю я.

– Ну… мы тут слышали, что ты занимаешься всякими вещами, – мямлит он.

– Какими?

– Мы тебе заплатим. Он – шоколадкой, а я дам две тыщи. – Зажатый, бегло осмотревшись по сторонам, вытаскивает смятую купюру и вкладывает мне в руку.

Его ладонь неприятно влажная. Он сжимает мои пальцы и долго не отпускает.

– Эй, отстань, – я стряхиваю его руку, – и деньги свои забери.

– Но разве ты не… – Они переглянулись.

– Да скажите уже! В чем ваша проблема?

– Ты же проститутка? – спрашивает очкарик.

– Все о тебе говорят. – Второй кладет руку мне на плечо. – Подсобку в спортзале никто не закрывает, так что приходи туда. – Он наклоняется ко мне и добавляет:

– Мы придем вдвоем.

– Прибереги свои фантазии для настоящей проститутки. – Я кладу деньги и шоколадку на подоконник. – Лучше заведите себе девушек.

– Что? Так ты не… – Очкарик краснеет.

– Эти слухи – гнусная ложь. Больше не подходите ко мне с подобными «предложениями». – Для пущего эффекта я замахиваюсь, и они вжимают головы в плечи.

– Долохова! – Ко мне подсаживается Валерий.

– Чего? – Я окидываю его хмурым взглядом и сжимаю шариковую ручку. Будет приставать – ткну в ногу.

– У меня сегодня день рождения, и я устраиваю вечеринку. Придешь? – Он подозрительно мило улыбается.

– Неужели? И почему вдруг ты решил меня пригласить? В прошлом году такого не было.

– Традиция у меня такая. Даю новичку год освоиться в классе, а потом зову наравне со всеми. – Он подается ближе. – Я считаю, ребята облажались. Буллинг – это не круто.

Я расправляю плечи. Его слова и тон производят на меня приятное впечатление.

– А как же видео? Ты ведь тоже тогда снимал.

Валерий достает смартфон и удаляет видеофайл, не скрывая экрана.

– Во всех школах есть свои придурки. Я записал видео, чтобы напоминать себе, как нельзя делать. – Он прикладывает руку к груди. – Так что, придешь? Будет весело: весь класс, конкурсы, даже алкоголь.

Я кошусь на пустующее место Лехи. Хорошо, что он опять прогуливает.

– Прости, но у меня нет времени, – со вздохом говорю я. Мне почти жаль, что я упускаю возможность повеселиться с кем-то кроме Тараса, Дарьи и бабушки.

На следующий день я вижу улыбки на лицах одноклассников и чувствую запах перегара. Может, нужно было попросить кого-то посидеть с бабушкой и сходить к Валерию? Вдруг на его вечеринке я смогла бы влиться в коллектив? Эффект лестницы, чтоб его. Хорошая идея приходит в голову, когда момент уже упущен.

– Эй, Долохова. Сколько в час берешь? – спрашивает Диана, усаживаясь на мою парту. Она выглядит намного младше своего возраста. Будто в старшие классы случайно перевели двенадцатилетку.

– Ты о чем?

– Ты ж у нас местная проститутка. На бабкину пенсию плохо живется? – Она смеется, будто сказала что-то остроумное.

– Тебе-то что? – огрызаюсь я. – Отстань от меня.

– Мне вот интересно, каково это, продавать свое тело ради пачки «доширака»?

Я встаю со стула и замахиваюсь, чтобы влепить Диане пощечину, но не успеваю. Ее глаза наполняются слезами, и она громко хнычет:

– Валера, меня бьют!

Валерий вихрем налетает на меня: хватает за волосы, прикладывает головой об учительский стол и скручивает руки за спиной. Я вскрикиваю от внезапной боли.

– Еще раз тронешь мою малышку, я тебе все пальцы переломаю, – угрожает он.

– Держи ее на поводке, – огрызаюсь я. Язык мой – враг мой.

– Знаешь, я честно пытался дать тебе шанс. Но теперь вижу, что таким неблагодарным, как ты, лучше не помогать. – Валерий хлопает меня по макушке, отчего звенит в ушах, и отпускает.

Я поднимаюсь. Диана нежится в объятиях своего парня, хитро глядя на меня.

На алгебре мне звонит Тарас. Отпросившись, я выхожу в коридор и поднимаю трубку.

– Как ты? – спрашиваем мы одновременно. Потом неловко смеемся, избавляясь от напряжения.

– Все хорошо, – говорю я, подойдя к окну в конце коридора. – Ты не ранен?

– Так, пустяки. Слышал, у вас в школе какая-то шумиха.

Я прикрываю микрофон и сглатываю. Только бы он ничего не видел…

– Знаешь про это что-нибудь?

– Нет, не знаю. Мне неинтересны школьные сплетни, – вру я. – Много шума из ничего.

– Согласен, – его голос тонет в шуме проезжающего мимо «КамАЗа». – …пойдешь?

– Повтори, пожалуйста, я тебя не расслышала. – Я поглаживаю шею и затылок. По телефону Тарас меня, может, и не раскусит, но, когда встретимся, почувствует, что что-то не так. Надеюсь, мне удастся скрыть от него правду.

– Купил билеты в кинотеатр под открытым небом на «Телекинез»[1]. Пойдешь?

– Пойду, конечно. Это ведь мое первое свидание в кино. – Я усмехаюсь. – Во сколько сеанс?

– Если поедем сейчас, то не опоздаем. Жду у школы.

Я выглядываю из окна и смотрю на дорогу. «Шестерка» Тараса стоит у бордюра перед воротами.

– Черт… у меня рюкзак остался в классе, – бормочу себе под нос.

– Идешь?

– Иду! Жди.

Я возвращаюсь в класс. Наталья Денисовна мирно посапывает, пока одноклассники выполняют задание. Я надеваю рюкзак и крадучись иду к выходу.

– Эй! Ты куда собралась? – громко возмущается Машка.

Учительница, всхрапнув, просыпается.

– Долохова, сядь на место! – требует она, поправляя очки.

Терпеть еще три урока, два из которых – физра? Нет. Тарас для меня важнее. Да и в кино мы с ним идем впервые. Сделав выбор, я сбегаю. Наталья Денисовна что-то кричит мне вслед, но я уже не слышу.

Я сажусь в машину и кидаюсь Тарасу на шею. Тут можно не сдерживать себя, потому что я «в домике».

– Эй, полегче, – говорит он, нежно похлопывая меня по спине.

Он не любит нежничать в публичных местах, но ради меня идет на компромисс.

– Поехали, – шепчу я, поцеловав его в щеку, – иначе я заберусь к тебе на колени и не слезу.

– Пристегнись, безопасность превыше всего. Особенно в этой старушке. – Он смотрит на дорогу.

Мы молчим, наслаждаясь тишиной. Я поглядываю на Тараса. Надеюсь, он никогда не узнает про видео с моим участием и не разозлится. Страшно представить его в гневе. А может, это все мои фантазии, ведь Тарас обычно ведет себя отстраненно, скрывая настоящие чувства. И это беспокоит, потому что я тоже много чего скрываю.

Мы поворачиваем к кинотеатру. Нас встречает удивительное место: посреди широкого луга стоит оборудование для кинопоказа; неподалеку разбиты палатки с напитками и едой, а в центре стоят машины. Пока мы покупаем минералку, подъезжают новые зрители.

– Я никогда не слышала об этом месте.

– Недавно узнал и подумал, что надо побывать тут с тобой, – отвечает Тарас, не глядя на меня. Стесняется?

Я беру его за руку и прижимаюсь щекой к плечу. Я едва достаю ему до груди. Мне нравится прятаться в его объятиях. Видимо, про это и говорят «как за каменной стеной».

Мимо проходит парочка с кольцами на руках. Они похожи на молодоженов – слишком счастливые и улыбчивые для тех, кто женат больше года. На их футболках я замечаю надписи: «Он – мой» и «Она – моя».

– Тарас, – спрашиваю я, – может, тоже купим парные футболки?

– Зачем? Мне хватает костюма.

– Нельзя все время ходить в одном и том же, – упрекаю я его, хмурясь.

– Почему это? – Тарас не улыбается, но его глаза насмешливо прищуриваются.

– Потому что… в общем, нельзя и все.

– Ладно. Если сама мне что-нибудь сошьешь, тогда подумаю. – Он ведет меня обратно к машине.

В детстве бабушка пыталась привить мне любовь к шитью, но мне не хватало усидчивости. Тарас об этом знает. Вредина!

– Ладно, – говорю я, – сошью как-нибудь. Все равно не приму отказа.

Тарас кивает.

– Залезем? – Он кивает на крышу «шестерки».

– Да ты у нас любитель экстрима, – фыркаю я, но идея мне нравится. Мы забираемся на крышу. Чтобы не столкнуть друг друга на землю, нам приходится лечь на бок.

Тарас обнимает меня и привлекает к себе. Рядом с ним всегда тепло и уютно. Я расслабляюсь, вдыхая запах табака, исходящий от его рубашки.

– Не очень удобно, да? – говорит он. – В следующий раз возьму с собой пледы.

– Плевать на плед, у меня есть ты. – Я закрываю глаза, утыкаясь лицом ему в грудь.

Если бы в школе узнали о том, кто мой парень, они бы раскаялись? Нет, не нужно его в это втягивать. Легко решать проблемы, сваливая их на кого-то другого. Того, кто сильнее тебя. Я так не хочу. Если все дается легко, то оно теряет всякий смысл.

– Не засни только, нам еще фильм смотреть, – напоминает Тарас.

Его голос успокаивает, и я засыпаю. Он будит меня, когда начинается фильм.

Оказывается, мы приехали на фестиваль американских молодежных триллеров. Тарас говорит, что выбрал «интересный, судя по описанию». Но я-то знаю, что на самом деле он фанат Стивена Кинга, хоть и пытается прикрыться чтением дамских романов.

«Телекинез» заставляет меня задуматься. Тарас везет меня домой, а я прокручиваю события, показанные в фильме. Иногда искусство приходит в нашу жизнь, помогая пережить тяжелый период или переосмыслить его.

– Ты когда-нибудь составлял список? – спрашиваю я.

– Чего?

– Предметов, людей… не знаю.

– Все мои списки хранятся в голове. – Тарас смотрит на меня и снова переключается на дорогу. – Ты что-то планируешь?

– Пока не знаю. – Я покусываю губу, разглядывая мелькающие в боковом зеркале пейзажи.

– Хочешь еще куда-нибудь съездить?

Я накрываю руку Тараса своей. Не хочу, чтобы он забивал себе голову моими размышлениями о мести.

– А ты свозишь меня туда, куда захочу? – Лучше отвлечь его сейчас, пока он ни о чем не догадался.

– Конечно.

– Прямо в любое место?

– В любое.

Что меня привлекает в Тарасе, так это его прямолинейность. Если ему что-то не нравится, он сразу говорит об этом; если нравится – дает понять словами и действиями. И все же… мне хочется услышать от него, чего он ждет от наших отношений. Это для него что-то особенное или я просто временная подружка?

Как бы мне ни хотелось, я не могу спросить его сейчас, потому что сама не понимаю, будет ли между нами что-то серьезное.

– А если я хочу, чтобы ты увез меня из этого города, увезешь?

– А как же бабушка? – Тарас едва заметно хмурится. На его переносице проявляются морщинки.

– Значит, нет?

– Я не могу так поступить со Снежаной Валерьевной.

Я убираю руку и прислоняюсь лбом к стеклу. Машина прибавляет ход.

Тарас останавливается у подъезда, чтобы я не ходила по темноте.

– Иди, – говорит он, – бабушка ждет.

Вина кусает комариком. Она одна дома, хоть мы с Тарасом и были вместе не больше четырех часов.

– Да… ждет. – Я кашляю, скрывая неловкость, и тянусь к дверной ручке.

– Подожди. – Тарас трогает меня за плечо. Я поворачиваюсь, и наши взгляды встречаются. – Прости, что так долго не появлялся, – тихо говорит он и… целует меня.

Закрыв глаза, я неумело отвечаю ему. Подумать только – наш первый поцелуй за все это время!

Щеки вспыхивают, сердце ускоренно бьется. От волнения мне не хватает воздуха, и я разрываю поцелуй, боясь задохнуться.

Тарас улыбается, открывая мне дверь:

– Спокойной ночи, Тина. – Он легонько подталкивает меня в спину, чтобы я не приросла к креслу.

Я выскакиваю из машины, хватаю с заднего сиденья рюкзак и, не оборачиваясь, убегаю в подъезд. Все внутри трепещет и требует большего. Я счастливо улыбаюсь, глядя на свое отражение: глупая улыбка, блестящие от радости глаза.

Стыдливо прикрыв горящие щеки руками, я иду в ванную, чтобы охладиться. О первом поцелуе всегда фантазируешь, но никогда не предугадаешь, как это будет на самом деле.

– Долохова, – зовет пожилой охранник. Я вздрагиваю от неожиданности и подхожу к нему. – Сверху велели передать, чтобы сразу шла к психологу.

– Зачем?

– Я тебе что, информатор? Иди давай, не заставляй меня лично провожать тебя до кабинета. – Охранник привстает со стула.

– Что вы. – Я качаю головой и торопливо иду к лестнице.

Только громилы-охранника мне под боком не хватает для новых сплетен. Да и что за чушь? Психолог? Если из-за слухов, то почему они вызывают меня, а не одноклассников, которые их распространяют?

Я подхожу к кабинету. Живот скручивает, хочется в туалет. Нервы всегда сдают не вовремя. Я изучаю табличку на двери: «Психолог Крючков Геннадий Петрович». Почему именно полное имя? Неужели психологов тоже нужно «уважать», как и всех учителей?

Я берусь за ручку и стою так минуты три, затем нерешительно опускаю ее и приоткрываю дверь. Гляну одним глазком и сбегу. Мои планы нарушает щелчок.

Мужчина с залысинами, в очках в позолоченной оправе и тонкими пальцами смотрит на меня.

– Долохова Юстиния Олеговна? – Я киваю, застыв в проходе. – Проходи, присаживайся.

Пока я устраиваюсь в кресле, он достает блокнот и раскрывает его. От шороха бумаги меня передергивает. Звук такой, будто кто-то хрустит костяшками пальцев прямо над ухом.

– Тебе шестнадцать лет, в эту школу перешла в прошлом году, живешь с бабушкой? – У психолога спокойный, приятный голос. Волнение отступает, я выпрямляюсь.

– Да.

– Тебе не хватает денег?

– Простите?

– Расскажи, что заставило тебя стать проституткой?

Я недоверчиво смотрю на Геннадия Петровича. Разве психологи не должны быть более деликатными в разговорах с детьми? Что, если у меня нежная, ранимая психика и я сойду с ума? Похоже, его голову такие мысли не посещают.

– Вы о чем? – спрашиваю я.

– Я знаю, что у тебя из родственников только больная бабушка. Поэтому из-за слухов, что ходят по школе, мы должны убедиться, что ты, наша ученица, не занимаешься чем-то аморальным.

– И как вы собираетесь это проверять?

– Сначала задам несколько вопросов, потом ты пройдешь пару тестов, и я сопровожу тебя на медицинское освидетельствование.

– Что вы имеете в виду? Какое еще…

– Потребуется проверка гинеколога. – Психолог смотрит на меня не моргая.

– А разве это в вашей компетенции? – спрашиваю я. – Вы не можете лезть в мою личную жизнь, на то она и личная. Как там говорится в конституции? О неприкосновенности частной жизни, да?

– «Каждый имеет право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и доброго имени»[2], – цитирует Геннадий Петрович. Да уж, память у него отличная. – Тем не менее мы выступаем как образовательное учреждение и несем ответственность за каждого ученика. У нас уже есть постановление от органов предварительного следствия. И если не хочешь ранней огласки, тебе лучше пойти со мной.

– Покажите постановление! – требую я, повысив голос.

Геннадий Петрович вытаскивает из папки файл с документом. Печать, подпись – все настоящее. Наверное…

На лбу выступает испарина. Бежать некуда, а сопротивляться бесполезно.

Впервые я была у гинеколога в девятом классе, и уже тогда процесс мне не понравился. Ненавижу бесцеремонное вторжение в интимную жизнь. Может, виновато воспитание? Бабушка не говорила со мной о подобных вещах. Одно дело – теоретически знать, как происходит физический контакт, и совершенно другое дело испытывать это на самом деле. Тарас никогда не говорил со мной о сексе, не пытался склонять к каким-либо интимным действиям, и я была уверена, что к нужному моменту жизнь меня подготовит. Но не таким же способом!

– Успокойся, Юстиния. Это всего лишь осмотр, – говорит Геннадий Петрович, сидящий рядом со мной у входа в кабинет.

– Вам легко говорить, – сквозь зубы отвечаю я, – не в вас сейчас будут ковыряться.

Он благоразумно молчит. Когда подходит моя очередь, в кабинет сначала заходит психолог. Через минуту он зовет меня внутрь. Обследование проходит быстро.

– Не бойся, – говорит гинеколог, заметив мою подавленность.

Я бросаю на нее затравленный взгляд и поджимаю губы. Почему люди выбирают эту профессию? После осмотра я одеваюсь и подхожу к двери. Гинеколог зовет Геннадия Петровича.

– Все хорошо с вашей девочкой, вот подтверждение. – Она вручает ему какую-то бумагу, а копию отдает мне.

Я выхожу из кабинета и сажусь на скамью. Вся эта ситуация похожа на нелепый сон. Почему со мной отправили взрослого мужика, а не женщину? Неужели всем настолько плевать на то, что может со мной случиться?

– Довольны? – рявкаю я, как только психолог выходит в коридор.

– Теперь ни у тебя, ни у школы не будет проблем, – отвечает он, сдержанно улыбнувшись. – Пойдем обратно, Юстиния.

– Давайте притворимся, что мы незнакомы. Вы пойдете первым, а я – позади.

– Хорошо, если тебе так будет легче, – соглашается Геннадий Петрович.

Он уходит вперед, а я плетусь следом. Может, притвориться, что у меня развязался шнурок, и сбежать домой, пока он не видит?

Прошлую проверку у гинеколога я пережила потому, что со мной была бабушка. Она ничего не сказала, когда я вышла из кабинета, а я ничего не говорила по пути домой. Она пыталась объяснить мне на куклах, откуда берутся дети, но мы обе слишком стеснительны для откровенных разговоров.

Сейчас я понимаю, что мне не хватает мамы. Той, с кем можно поговорить на волнующие темы: о нарядах, школе, мальчиках и предохранении. Сейчас я узнаю обо всем на собственном опыте и намного позже остальных, что часто ставит меня в неловкое положение. Одноклассницы казались продвинутыми в таких делах, поэтому я боялась заводить среди них друзей после случая с Анжелой, когда только перешла в школу.

Глава 5

В ноябре жизнь налаживается. Никто не пристает ко мне. Не верится, что я могу сидеть за партой и не озираться в поисках очередной засады.

Я слушаю учительницу и пытаюсь самостоятельно разобраться в материале, потому что она сильно гнусавит и картавит. Забавно, что Валентина Михайловна ведет русский язык и литературу. Разве может человек с такой дикцией преподавать в школе? Как ее вообще поняли на собеседовании? Каждый ее урок – это мучение. Приходится искать в себе силы, чтобы насладиться любимыми предметами. Я не отличница, но получить пятерку по ним несложно.

Смартфон вибрирует, когда Валентина Михайловна пишет на доске тему урока. Я торопливо выключаю звук. К счастью, учительница глуховата.

С незнакомого номера приходит сообщение:

«Привет, Тина».

Я поворачиваюсь. Все сидят со смартфонами, так шутника не вычислить.

«Привет», – вдруг это Тарас или Дарья пишут с нового номера. А может, это Аня? От мысли о подруге сердце радостно трепещет.

«Аня?» – пальцы сами набивают текст и отправляют сообщение.

«Не угадала».

«Тогда кто это?»

«Тот, у кого есть деньги. Тебе же нужны деньги, Тина?»

Тон незнакомца настораживает. Я заношу его номер в черный список и откладываю смартфон.

Новое сообщение с другого номера:

«Ты мне понравилась, Юстиния. Место выбираешь ты, а я плачу за еду».

Еще один номер отправляется в ЧС, но сообщения все сыплются как песок.

«Я уже снял номер, приезжай по адресу…», «Ты несимпатичная. Как раз в моем вкусе» и много других.

Наверное, одноклассники опять пытаются меня разыграть: слили куда-то мой номер или заказали бот-атаку? Вопрос в том, как они его узнали.

Может, староста? Я смотрю на Валерия. Он обменивается записками с Дианой. Нет, ему это не нужно.

Подсмотрели в соцсетях? Нет, я везде скрыла свои данные.

Увидели в личном деле? У кого в классе может быть к нему доступ? На ум приходит Люба, дочь секретаря. Если кто и мог выяснить мой номер, то только она. Тогда это означает, что Люба могла засветить еще и мой домашний адрес.

Мне начинают снова названивать. Все номера неизвестны и скрыты, мессенджеры забиты похабными сообщениями. Я отправляю их в черный список, но количество звонков зашкаливает. Смартфон приходится выключить. Запасная симка лежит дома, поэтому до конца уроков я сижу без связи. Гребаные шутники! А если с моей бабушкой что-то случится? Кто из них за это ответит?

В раздевалке я подхожу к Любе. Хочется ударить ее хорошенько, но я сдерживаюсь. Кулаки лучше применять в безвыходной ситуации, иначе я же и пострадаю. Если меня исключат и из этой школы, бабушка меня не простит. Я не могу ее разочаровать.

– Это ты слила мой номер? – Я прижимаю Любу к стене, держа за плечи.

– Совсем спятила, Долохова? – Люба пытается вывернуться из моей хватки, но я сильнее.

– Отстань от нее, – вмешивается Нина.

Они с Любой давно дружат. Нина отталкивает меня и помогает подруге.

– Не смей прикасаться ко мне. – Люба колотит меня рюкзаком по рукам и спине.

Нина бьет меня по ногам.

– Двое на одну – нечестно, – выкрикиваю я, хватая за волосы то одну, то другую. – Это же ты, Любка, слила мой номер? Признайся!

Нина сбивает меня с ног ударом по коленям. Я падаю на спину. Гладкая кожаная поверхность рюкзака касается моего лица. Я прикрываю его руками, пытаясь подняться.

– Да даже если и я, то что? Ты не имеешь права бить меня, да и вообще не смей ко мне прикасаться! – Люба давит каблуком мне на живот. Я скрючиваюсь эмбрионом, пытаясь освободиться. Если она дернется, ткань на рубашке порвется. Я уже слышу треск дешевого материала…

– Помогите! На нас напала психичка! – На крики Нины прибегает молодой охранник. Вид у него растерянный. Мы встречаемся взглядами. Если он не идиот, то должен помочь мне. Я здесь жертва.

– Тима, чего застыл? – Нина неумело строит ему глазки. Охранник помогает мне подняться. – Убери ее куда-нибудь, ладно?

– Я разберусь. – Тимур выводит меня на школьное крыльцо. – Жестко они тебя. Даже у нас в армии такой дедовщины не было.

Я слабо улыбаюсь. Говорить ничего не хочется. Тело болит. Меня побили ни за что.

– Что ты им такого сделала? – спрашивает охранник.

– Просто схватила за плечи. Хотела выяснить правду… – Я смотрю на него и чувствую, как глаза застилают слезы. Не вздумай рыдать, Тина. Только не перед одноклассницами.

– Ой…

– Что такое?

– Моя куртка осталась в раздевалке. Можешь… можете принести?

– Как она выглядит?

– Темно-зеленая парка с белым овечьим мехом. Висит в углу, на вид самая дешевая.

– Зайди пока внутрь, а то околеешь. – Охранник оставляет меня и заходит в школу. Я стою в предбаннике. Здесь холодно, но, по крайней мере, нет ветра. Тимур возвращается с паркой и помогает мне одеться.

– Ты бы дала им отпор, – говорит он, – те, кто нападают толпой, довольно трусливые. Если поймут, что с тобой связываться опасно, больше не полезут.

– Спасибо, – говорю я, застегивая пуговицы и потуже затягивая поясок. – Ты… вы мне очень помогли.

– Ко мне можно на «ты». Я ведь всего на пару лет старше тебя. – Тимур улыбается.

Я слабо улыбаюсь в ответ. Оказывается, в мире еще остались хорошие люди.

Когда я включаю смартфон, он зависает, подсчитывая количество пропущенных звонков и сообщений. Я набираю номер Тараса и прикладываю телефон к уху.

– Алло.

– Тарас, я…

– Меня зовут Григорий, – сообщает незнакомец.

Бегло взглянув на экран, я понимаю, что нажала на кнопку вызова, когда зазвонил телефон.

– Что вам надо? – бормочу я. Разговаривать с озабоченными мужиками – последнее, что я хотела сегодня сделать.

– До тебя весь день не дозвониться, Юстиния. Это разочаровывает.

– Дядя, вы что, в тюрьму хотите? Я ведь не дура. Мне всего шестнадцать.

– Я тоже люблю ролевые игры, – со смехом говорит Григорий. Сбрасываю звонок и пытаюсь набрать Тараса.

– Тарас!

– Нет, это все еще я.

– Откуда у вас мой номер? – Я начинаю злиться и повышаю голос. Прохожие неодобрительно поглядывают на меня.

– Если скажу, что мне за это будет, Юстиния?

Выключаю смартфон и пинаю камешек на дороге. Он врезается в мусорный бак, отскакивает и снова оказывается на асфальте. Прямо как я: сколько бы надо мной ни издевались, я все равно возвращаюсь в школу и смотрю в ненавистные лица. Может, перевестись? Еще ведь не поздно…

После звонка мне не по себе. Я иду домой по освещенным, людным улицам. Страшнее всего пройти через двор дома. Там почти не горят фонари, и кто угодно может напасть на меня, оставшись незамеченным. Я застываю от зловещего треска мигающей лампы. Сердцебиение ускоряется, над губой выступает пот.

Кто-то идет за мной.

Я торопливо иду к подъезду. Незнакомец ускоряется. Я перехожу на бег, дергаю дверь, но она не поддается. Пальцы обжигает болью.

Я выхватываю из сумки ключи и дрожащими руками прикладываю их к домофону. Сзади кто-то бежит. Дергаю дверь – не открывается.

– Твою мать! – вскрикиваю я, надавливаю ключом посильнее. Наконец раздается спасительный писк.

Заскочив в подъезд, я захлопываю за собой дверь. Грохот разносится по всему дому. Опомнившись, я поднимаюсь по лестнице через две ступеньки. Только за закрытой дверью квартиры я чувствую себя в безопасности и могу перевести дух. Побег дался мне нелегко, и поэтому я выпиваю залпом три стакана воды. В горле все еще сухо.

Немного успокоившись, я размышляю, а был ли незнакомец? Может, я перепугалась и словила слуховые галлюцинации? На цыпочках подхожу к окну и раздвигаю жалюзи. В темноте ничего не видно. Похоже, разыгралась фантазия.

Я захожу в комнату и роюсь в шкафу в поисках запасной симки.

– Тиночка, что-то случилось? – спрашивает бабушка. Она сидит на кровати и вяжет мне шерстяные носки.

– Все хорошо, бабуль. Просто кое-что ищу. – Я улыбаюсь ей, чтобы она ни о чем не волновалась. Я переживу любые угрозы, а вот баба Снежа очень чувствительна. Не хочу, чтобы ее беспокоили. Если одноклассники так хотят сделать из меня агнца, ради бабушки я стану волком.

Наконец нахожу симку и вставляю ее в смартфон. На ней сохранены номера Дарьи, Тараса и бабушки – большего мне и не нужно. Эсэмэской я прошу друзей звонить на этот номер. Дарья отвечает сразу, а Тарас молчит.

Жду до трех ночи. Бабушка уже спит, а меня мучает нервная бессонница. Не выдержав напряжения, я пробираюсь в кухню, закрываю дверь и набираю номер.

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – отвечает мне записанный женский голос.

– Тарас, где же ты? – шепчу я, вглядываясь в экран. Если с ним что-то случится, как мне потом жить?

Мысли о его внезапной смерти давно мучают меня. После сегодняшних звонков и сообщений я боюсь, что со мной могут что-то сделать. Кто позаботится о бабушке, если я исчезну? Она ведь даже в магазин боится ходить, потому что забывает путь домой. Бирка на руке с адресом и номерами, а также телефон и часы с отслеживающим маячком не придают ей уверенности.

Этой ночью я не сплю. Воображение выдает жуткие кадры с похищением, пытками и продажей в рабство. Что же делать? Как мне выкрутиться из этой ситуации? Написать заявление в полицию? Бесполезно. Никто не станет разбираться со спам-атакой. Скажут, что моей жизни ничто не угрожает. Позвонить Ане? Но у меня нет ее номера… Остаться дома на пару недель? Геннадий Петрович предупредил: если кто-то из верхушки решит, что я занимаюсь чем-то аморальным, то одной справкой от гинеколога уже не отделаюсь.

Когда сон давит на веки, на часах 5:23. Будильник сработает через семь минут. Я натягиваю одеяло на голову и жмурюсь. Решение обязательно придет, нужно просто хорошенько подумать…

Утро встречает меня холодным ветром. Пока я иду к школе, пальцы рук и ног замерзают. Пора за покупками: старые перчатки и обувь совсем прохудились. Когда я подхожу к школе, с неба падают крупные снежинки. Раньше первый снег был для меня хорошим знаком.

Весь день я жду подвоха, но одноклассники игнорируют меня. Будто я снова новенькая и никому не интересна. Я не позволяю себе расслабиться. Они наверняка готовят что-то новое. Я должна быть начеку.

Инна Игнатьевна задерживает меня после уроков для «серьезного разговора». Я поглядываю в окно, намекая ей, что уже темно и мне пора домой.

Она бьет кулаком по столу, и одноразовый стаканчик с карандашами, упав на бок, катится по поверхности. Акула шумно втягивает воздух и массирует веки.

– Мне рассказали о вчерашнем инциденте. Не хочешь объясниться? – спрашивает она.

– Нет.

Инна Игнатьевна встает из-за стола и медленно подходит ко мне. Ее глаза темнеют от гнева.

– Тогда мне придется показать, где твое место. – Она замахивается и бьет меня по лицу.

– За что? – Я прикладываю руку к ушибленной щеке, глядя на учительницу во все глаза.

– Заткнись, Долохова. – Акула хватает меня за волосы и накручивает их на кулак.

Глаза слезятся от боли. Если она сейчас дернет, то сдерет с меня скальп. Я хватаю училку за запястья и вдавливаю ногти ей в кожу. Она сталкивает меня со стула на пол.

– Не смей избивать девочек. – Акула скалится, глядя на меня сверху вниз.

– Наверное, вам это очень нравится. – Я убираю волосы с лица и поправляю прическу. Во рту стоит привкус крови, и я сглатываю слюну. – Вы поступили в пед специально, да? Чтобы издеваться над сиротами и детьми из неблагополучных семей? – Я поднимаюсь и отряхиваю одежду.

– А ты догадливая. – Она смеется, будто услышала забавную шутку.

– Инна Игнатьевна, вы не боитесь, что я заявлю в министерство образования?

– Ой, – Акула поправляет пиджак и застегивает пуговицы на лацканах, – твое заявление полетит в первый же мусорный ящик. У меня там много знакомых. Одну жалобу они могут потерять.

Бесполезно. Угрозы на нее не действуют. Да и на что я рассчитывала, зная, что у нее богатый и влиятельный муж? Я беру рюкзак и собираюсь выйти из кабинета, но она преграждает мне путь.

– Куда собралась?

– Домой. Меня бабушка ждет, вы же знаете. – Я пытаюсь надавить на жалость, но у хищниц только одна цель – сожрать жертву.

Акула смотрит на мои подергивающиеся губы и усмехается.

– Ты останешься здесь, пока не отработаешь весь ущерб, нанесенный Любе и Нине, – она всучивает мне в руки ножницы. – Ты должна быть благодарна, что девочки не написали на тебя заявление в полицию. Считай это искуплением грехов. Соскреби с пола жвачки и проверь каждую парту и стулья.

Инна Игнатьевна уходит, заперев меня в кабинете. Я сажусь на корточки и отскабливаю ненавистную жвачку. На десятой липучке у меня сдают нервы. Переворачиваю парту и бью кулаками почерневшую жвачку. Когда-нибудь я обязательно уничтожу Инну Игнатьевну: как педагога, как женщину и как личность.

Я выхожу из школы в девять вечера. На улице темно, как в фильмах ужасов. Тишину нарушают редкие автомобили, проезжающие мимо. Вот приду домой, найду тетрадь и запишу туда имена всех обидчиков, а потом придумаю, как им отомстить. Мой Список будет произведением искусства.

У меня смартфон с устаревшей камерой, она не снимает в разрешении 4K; у меня нет единомышленников, которые помогут вернуть «долги» одноклассникам; у меня нет матери-училки, которая защитит и от одноклассников, и от учителей. Зато у меня есть мозги. Лучше быть умной, чем модной или популярной.

Если бы я не злилась на Любу с Ниной и классуху, то давно услышала бы, что за мной едет машина. Автомобиль поравнялся со мной, окно приоткрылось, и из него донесся свист. Я вижу ухоженного мужчину с ухоженной щетиной. Он одет в строгий костюм. Его зеленые глаза изучают меня:

– Юстиния, садись. Я тебя весь день жду.

Я приглядываюсь к машине: черный цвет, все окна затонированы. Я словно героиня классического триллера перед сюжетным поворотом. Вот бы знать заранее, что со мной случится.

– Кто ты?

– Опять забыла? Это же я, Григорий. Мы вчера разговаривали. – Он мягко улыбается. Его зубы ровные и ослепительно-белые, как в рекламе жвачки.

– Слушай, чувак, я не… чего бы ты там себе ни надумал, я этим не занимаюсь. – Иду вперед, а он едет следом. Колеса шуршат по асфальту.

– Я не маньяк. Вон там есть камера, – он указывает на столб неподалеку, – мое лицо уже засветилось. Если б я хотел похитить тебя или сделать что похуже, стал бы с тобой разговаривать?

Он говорит спокойным тоном. Видимо, не первый раз предлагает подобное школьницам. Как бы мне ни были нужны деньги, я ни за что не стану спать с извращенцами. Осторожно осматриваюсь, стараясь не вертеть головой. Нельзя, чтобы Григорий понял, что я планирую сбежать. Нужно срочно спрятаться, чтобы он не выследил меня и не узнал, где живу.