Сиэтл, сентябрь, после неудачной атаки китайцев минуло пять лет. Шел дождь, и я пробирался домой по пятничным пробкам. Прямо с порога я включил аудиосистему и зарядил составленный мною плейлист под названием «Терапия».
В реанимации «Харборвью» выдался напряженный день. Мне достались два огнестрельных ранения и попытка самоубийства. Даже закрывая глаза, я видел, как с поручней каталки смывают кровь. Я переоделся в сухое, джинсы и толстовку, налил себе выпить, встал у окна и залюбовался огнями бурлящего города. Где-то там, за тяжелыми тучами, чернело пятно залива Пьюджет-Саунд. Движение на Пятой автомагистрали почти застыло, превратившись в реку красных тормозных огней.
Собственно, вот она, моя жизнь, творение рук моих. И держится она на честном слове.
Через мгновение запела Аструд Жилберту, чувственно и слегка фальшиво, о гитарных аккордах и Корвокадо. Я еще не настолько отошел от работы, чтобы думать о вчерашнем звонке Джейсона. Слишком устал. Не мог даже проявить должного почтения к музыке. «Корвокадо», «Дезафинадо», несколько треков Джерри Маллигана, что-то из Чарли Берда. Терапия. Но музыка растворялась в шелесте дождя. Я разогрел в микроволновке ужин и съел его, не чувствуя вкуса. Потом, оставив все надежды развязать кармический узел, решил постучаться к Жизель: узнать, дома ли она.
Жизель Палмер снимала квартиру в трех дверях от моей. Она была одета в потертые джинсы и старую фланелевую рубашку: значит, уходить не собиралась. Я спросил, занята ли она, и если нет, то не желает ли со мной затусить.
– Ну не знаю, Тайлер. У тебя такой мрачный вид…
– Скорее задумчивый. Не могу определиться, уезжать мне отсюда или нет.
– Уезжать? В командировку?
– Навсегда.
– Да ну? – Ее улыбка померкла. – И когда ты решил?
– В том-то и дело, что не решил.
– Серьезно? И куда?
Распахнув дверь, она жестом пригласила меня войти.
– Долгая история.
– То есть сперва выпьешь, потом расскажешь?
– Типа того, – ответил я.
Жизель познакомилась со мной в прошлом году, когда на цокольном этаже нашего дома проводили собрание жильцов. Ей было двадцать четыре года, и макушка ее доходила мне до ключицы. Днем она работала в одном из сетевых ресторанов Рентона, но когда по воскресеньям мы начали встречаться за чашкой кофе, рассказала, что «подрабатывает проституткой, девочкой по вызову» – то есть состоит в клубе раскрепощенных девушек, обменивающихся контактами мужчин в возрасте (презентабельных и, как правило, женатых): те готовы были щедро платить за секс, но до ужаса боялись уличных проституток. Говоря об этом, Жизель гордо приосанилась и вызывающе посмотрела мне в глаза – на случай, если мое лицо выдаст шок или отвращение. Но этого не произошло. В конце концов, мы живем в эпоху Спина. Люди вроде Жизель устанавливают свои правила, к добру или к худу, а люди вроде меня воздерживаются от суждений.
Мы встречались, чтобы выпить кофе, а иногда и поужинать, и пару раз я оставлял для нее заявку на анализ крови. Судя по последним результатам, у Жизель не было ВИЧ; что касается прочих серьезных инфекций, антитела у нее имелись лишь к лихорадке Западного Нила. Другими словами, Жизель отличалась осторожностью и врожденным везением.
Но проблема в том, сетовала она, что торговля телом даже на полставки накладывает отпечаток на твою жизнь: в сумочке не переводятся презервативы и виагра. Так зачем этим заниматься, если можно, к примеру, устроиться на ночную смену в «Уолмарт»? Этот вопрос оказался Жизель неприятен, она ощетинилась: «Может, у меня такой заскок. Или хобби – вроде игрушечной железной дороги». Но я знал, что в раннем возрасте она сбежала из Саскатуна, где жила с отчимом, отъявленным мерзавцем, так что несложно было предсказать ее карьеру. К тому же у Жизель, как и у всех нас, достигших половозрелого возраста, имелось железобетонное оправдание: все равно весь род людской скоро погибнет. Смерть, как сказал один писатель моего поколения, попирает стыд. Мертвые сраму не имут.
– До какой степени тебе нужно напиться? – спросила она. – Слегка или надраться в хлам? Вообще-то, выбора у нас нет. В баре сегодня ветер гуляет.
Она смешала мне коктейль, где была по большей части водка, а на вкус казалось, что его нацедили из топливного бака. Я уселся в кресло, убрав сегодняшнюю газету. Квартиру Жизель обставила вполне прилично, но за порядком следила не тщательнее, чем первокурсник, недавно заехавший в общежитие. На передовице красовалась карикатура на тему Спина: гипотетики в образе пары черных пауков обвивали Землю волосатыми лапами, а подпись гласила: «Сожрем их сейчас или после выборов?»
– Вообще не понимаю. – Жизель плюхнулась на диван и качнула ногой в сторону газеты.
– Чего не понимаешь? Карикатуры?
– Всего этого. Спин, точка невозврата… В газетах пишут какую-то заумь. А мне ясно лишь одно: по ту сторону неба что-то есть и намерения у этого «чего-то» не самые дружелюбные.
Пожалуй, под этой декларацией подписалось бы большинство представителей рода человеческого. Но по некой причине – может, из-за дождя или из-за крови, которой я сегодня так много видел, – слова Жизель всколыхнули во мне волну негодования.
– Это не так уж сложно понять.
– Да ну? Так почему это творится?
– Дело не в «почему». Никто не знает почему. Дело в том, что именно…
– Нет, я в курсе, лекцию можешь не читать. Мы оказались в чем-то вроде космического мешка, пакета для заморозки, а Вселенная вертится как умалишенная, и ничего тут не поделаешь, и так далее, и тому подобное.
Я вновь ощутил приступ раздражения.
– Ты же знаешь свой адрес?
– Ясное дело, знаю. – Она отхлебнула из стакана.
– Потому что тебе приятно понимать, где ты находишься. В паре миль от океана, в сотне миль от границы, в нескольких тысячах миль от Нью-Йорка.
– И что с того?
– Дай договорить. Людям нетрудно отличить Спокан от Парижа, но стоит взглянуть на небо, и они не видят ничего, кроме изнанки огромной, аморфной, загадочной кляксы. А почему?
– Понятия не имею. Астрономию я учила по сериалу «Звездный путь». Думаешь, мне так уж необходимо знать про Луну и звезды? Я их с раннего детства не видела. Даже ученые соглашаются, что сами не всегда понимают, о чем говорят.
– И тебя это устраивает?
– Какая, в жопу, разница, устраивает это меня или нет? Может, лучше телевизор включим? Посмотрим кино, и ты расскажешь, зачем тебе уезжать из города.
Звезды – они как люди, сказал я ей, живут определенный промежуток времени, а потом умирают. Солнце стремительно стареет, а чем старше оно становится, тем быстрее сжигает свое топливо. За миллиард лет яркость Солнца увеличивается на десять процентов. Солнечная система уже изменилась настолько, что, если бы не барьер, Земля была бы непригодна для жизни – даже остановись Спин прямо сейчас, сию секунду. Точка невозврата. Вот о чем пишут в газетах – и только потому, что президент Клейтон сделал официальное заявление, в котором признался: по мнению научного сообщества, способа вернуться к status quo ante – прежнему положению вещей – не существует.
Тут она смерила меня долгим несчастным взглядом:
– Вся эта хрень…
– Это не хрень.
– Может быть. Но мне от этого не легче.
– Я просто объясняю…
– Тайлер, ну твою мать, я разве просила объяснений?! Шел бы ты домой вместе со своими страшилками. Или лучше сядь спокойно и расскажи, почему хочешь уехать из Сиэтла. Из-за тех твоих друзей?
Я рассказывал ей про Джейсона и Диану.
– В основном из-за Джейсона.
– Из-за твоего гения.
– Не только моего. Он во Флориде…
– Работает на какую-то спутниковую контору. Ты рассказывал.
– Собирается превратить Марс в цветущий сад.
– Об этом тоже пишут в газетах. И такое правда возможно?
– Понятия не имею. Джейсон думает, что да.
– Но на это же уйдет уйма времени!
– За определенной чертой время течет быстрее, – сказал я.
– Угу. И зачем ты ему понадобился?
Ну… И правда, зачем? Хороший вопрос. Даже замечательный.
– «Фонду перигелия» нужен терапевт для служебного медпункта.
– Я думала, ты обычный врач общей практики.
– Так и есть.
– Такой крутой, что можешь лечить космонавтов?
– Ни в коей мере. Но Джейсон…
– Делает одолжение старому приятелю? Ну да, все сходится. Боже, храни богачей. Все деньги ближнему кругу.
Я пожал плечами. Пусть думает что хочет. Нет смысла обо всем рассказывать, да и Джейсон не говорил ничего определенного…
Но во время беседы у меня сложилось впечатление, что я нужен Джейсону не только в качестве служебного терапевта. Он хотел, чтобы я стал его персональным врачом. Он был нездоров и не собирался обсуждать свое самочувствие с сотрудниками «Перигелия». И даже по телефону не стал ничего рассказывать.
В баре закончилась водка. Покопавшись в сумочке, Жизель извлекла на свет упаковку тампонов с припрятанным косяком. «Дурь что надо, вот увидишь». Щелкнула пластмассовой зажигалкой, поднесла огонек к бумажному хвостику и глубоко затянулась.
– В подробности мы не вдавались, – заметил я.
Она выдохнула:
– Ну ты и задрот. Потому, наверное, и способен все время думать про Спин. Тайлер Дюпре, пограничный аутист. Да-да, я про тебя. Все признаки налицо. Готова спорить, что и твой Джейсон Лоутон такой же. Уверена, у него встает всякий раз, когда он произносит слово «миллиард».
– Не нужно его недооценивать. Не исключено, что его стараниями сохранится род людской.
Или отдельно взятые его представители.
– Да таких задротов, как он, свет не видывал! А его сестра, ну та, с которой ты спал…
– Один раз.
– Да, один раз. Она нырнула в религию?
– Верно.
Нырнула и, насколько мне было известно, пока не вынырнула. С Дианой я не общался с той ночи в Беркширах – и не потому, что не пробовал с ней связаться. Я отправил пару электронных писем, но они остались без ответа. Джейс тоже почти ничего о ней не слышал, но если верить Кэрол, Диана и Саймон поселились где-то в Юте или Аризоне (в одном из тех западных штатов, где я никогда не был и потому не мог представить, как там все выглядит) и оказались в затруднительном положении, когда распалось «Новое Царствие».
– И это тоже нетрудно понять, – заметила Жизель и передала мне косяк.
Я не особенно любил накуриваться… но слово «задрот» задело меня за живое. Я сделал глубокую затяжку – с тем же эффектом, что и в общежитии Стоуни-Брук: меня тут же накрыла афазия.
– Ей, наверное, пришлось совсем худо. Завертелась карусель Спина, и твоей Диане хотелось лишь одного – забыть о ней, но как тут забудешь, если рядом ее семья, да еще и ты? На ее месте я бы тоже обратилась к Богу. В долбаном хоре пела-заливалась бы.
– Неужели наш мир и впрямь настолько плох? – спросил я, отстав от разговора.
– С моей точки зрения, – она протянула руку, чтобы забрать у меня косяк, – да. По большей части.
Отвернувшись, Жизель о чем-то задумалась. Гром дребезжал оконными стеклами, словно негодуя, что в комнате тепло и сухо. С той стороны залива шла серьезная буря.
– Спорим, эта зима нам запомнится, – сказала Жизель. – Отвратительная будет зима. Жаль, у меня нет камина. Включить бы музыку, но я так устала, что встать нет сил.
Я подошел к аудиосистеме, скачал альбом Стэна Гетца, и саксофон согрел комнату получше любого камина. Жизель кивнула: сама она выбрала бы другой саундтрек, но сойдет, нормально…
– Итак, он позвонил и предложил тебе работу.
– Точно.
– И ты сказал, что согласен?
– Я сказал, что подумаю.
– Так вот чем ты занимаешься? Подумываешь?
Похоже, она что-то имела в виду, но я не понял намека.
– Пожалуй, да.
– Пожалуй, нет. Пожалуй, ты уже решил, как поступить. Знаешь что? Пожалуй, ты пришел попрощаться.
Я сказал, что она, пожалуй, права.
– Ну так хотя бы иди сюда и сядь рядом.
Я послушно перебрался на диван. Жизель, вытянувшись, положила ноги мне на колени. На ней были ворсистые мужские носки в забавный ромбик. Отвороты джинсов задрались, обнажив лодыжки.
– Для парня, который спокойно смотрит на огнестрельные ранения, – сказала она, – ты слишком боишься взглянуть в зеркало.
– В смысле?
– В том смысле, что ты, как вижу, все еще привязан к Джейсону и Диане. Особенно к Диане.
Быть не может, чтобы Диана до сих пор имела для меня какое-то значение.
Наверное, я хотел это доказать. Наверное, поэтому мы переместились в неприбранную спальню Жизель, выкурили еще один косяк, завалились на розовое, как у Барби, покрывало, занялись любовью под ослепшими от дождя окнами, потом обнимали друг друга, пока не уснули, и мне снилось лицо, но не лицо Жизель.
А через пару часов я проснулся и подумал: боже мой, она права, я еду во Флориду.
В конечном счете на подготовку к переезду ушло несколько недель: Джейсон решал вопросы с «Перигелием», а я – с больницей. Я несколько раз видел Жизель, но встречи наши были недолгими. Она искала подержанную машину, и я продал ей свою: не хотелось рисковать, пускаясь в автопробег через всю страну. (Грабежи на федеральных автострадах участились в десятки раз.) Но мы не упоминали о том интимном моменте, что пришел и ушел вместе с дождливой погодой, об одолжении, которое спьяну сделал кто-то из нас; скорее всего, она.
В Сиэтле я не нажил ни добрых приятелей, не считая Жизель, ни милых сердцу вещей: ничего более существенного, чем кое-какие цифровые архивы (в высшей степени транспортабельные) и несколько сотен старых пластинок. В день отъезда Жизель помогла мне погрузить сумки в багажник такси. Я велел водителю ехать в аэропорт, и Жизель – без особой тоски, но с некоторой грустью – помахала мне на прощание рукой, когда такси влилось в поток автомобилей.
Она была неплохим человеком и жила рискованной жизнью. Больше я ее не видел, но надеюсь, она пережила последующий хаос.
До Орландо я добирался на старом скрипучем аэробусе. Обивка салона истрепалась, видеоэкраны в спинках сидений давно уже следовало заменить. У иллюминатора сидел русский бизнесмен, рядом с ним я, а у прохода – женщина средних лет. На попытки завязать беседу русский ответил угрюмым безразличием, но женщина была не прочь поболтать: оказалось, она работала медицинским фонотипистом и на две недели летела в Тампу погостить у дочери и зятя. Ее звали Сара, и мы говорили на медицинские темы, пока самолет с трудом взбирался на крейсерскую высоту.
Все пять лет после китайского фейерверка правительство вливало в авиакосмическую отрасль огромные деньги, но гражданской авиации перепадали лишь крохи от этого пирога: вот почему в воздух по-прежнему поднимались обновленные аэробусы. Основные средства уходили в проекты вроде «Перигелия»: И Ди вел дела из офиса в Вашингтоне, а Джейсон выполнял полевую работу во Флориде, изучал Спин, а в последнее время готовился к рывку на Марс. Администрация Клейтона санкционировала эти траты через покладистый конгресс, ибо всем приятно было видеть, что предпринимаются реальные попытки совладать со Спином. Это поднимало моральный дух общественности. Что еще лучше, никто не ждал мгновенных результатов.
Федеральные деньги поддерживали местную экономику на плаву – по крайней мере, на юго-западе, в окрестностях Сиэтла и на побережье Флориды, – но экономический рост был вялым, процветание хрупким, и Сара тревожилась за дочь: ее муж, лицензированный трубопроводчик, до недавнего времени работал в Тампе на дистрибьютора природного газа, но сейчас отправился в неоплачиваемый отпуск на неопределенный срок. Семья жила в трейлере на федеральное пособие и при этом воспитывала трехлетнего внука Сары по имени Бастер.
– Согласитесь, необычное имя для мальчика, – говорила она. – Бастер, ну прямо как Бастер Китон, звезда немого кино. И вот что любопытно: ему действительно подходит это имя!
Я заметил, что имена чем-то похожи на одежду. Бывает, ты носишь имя, а бывает наоборот: имя носит тебя. «Да что вы говорите, Тайлер Дюпре!» – воскликнула Сара, и я глупо улыбнулся.
– Одного не могу понять, – тараторила она, – как в наше время молодые люди решаются завести ребенка. Как бы ужасно это ни звучало. Разумеется, против Бастера я ничего не имею, люблю его всей душой и желаю ему долгой счастливой жизни. Но то и дело задумываюсь, какова вероятность, что мое пожелание сбудется.
– Иногда людям нужна причина, чтобы надеяться, – предположил я.
Не эту ли простую истину хотела донести до меня Жизель?
– С другой стороны, – сказала Сара, – многие принципиально отказываются рожать детей, утверждая, что ими движет милосердие. Вроде как лучший способ проявить заботу о ребенке – избавить его от грядущих страданий, уготованных всем нам.
– Думаю, никто не знает, что нам уготовано.
– Ну а как же точка невозврата и все такое?
– Она уже пройдена, но мы все еще живы. По той или иной причине.
Сара изогнула бровь дугой:
– Считаете, на то есть причины, доктор Дюпре?
Мы еще немного поболтали; потом Сара объявила, что ей обязательно надо поспать, подложила под шею миниатюрную подушку и откинулась на подголовник. В иллюминаторе, частично скрытом фигурой безучастного русского, виднелось угольно-черное ночное небо. Смотреть там было не на что, кроме отражения лампочки, расположенной над моим креслом; приглушив свет, я уперся взглядом в колени.
По глупости я сдал все свое чтение в багаж, но в кармашке кресла перед Сарой обнаружился потрепанный журнал в простой белой обложке. Потянувшись, я вытащил его и прочел название: «Врата». Религиозное издание. Его, наверное, оставил прежний пассажир.
Я пролистал журнал, предсказуемо подумав о Диане. За годы, прошедшие с неудачного удара по артефактам Спина, в движении «Новое Царствие» произошел раскол. Основатели отреклись от него, а счастливая концепция полового коммунизма потерпела крах под давлением венерических заболеваний и присущего людям собственничества. Сегодня уже никто, включая даже тех, кто находился в авангарде ультрамодных религиозных течений, не называл себя последователем «Нового Царствия» без поясняющих дополнений – «я гекторианец, претерист (полный или частичный), реконструкционист Царствия», кто угодно, только не член НЦ. Круг экстазиса, по которому Саймон с Дианой пустились летом нашей встречи в Беркширах, распался.
С демографической точки зрения ни одна из выживших фракций НЦ не представляла из себя ничего особенного. Одни лишь «Южные баптисты» превосходили численностью все секты «Царствия», вместе взятые. Однако благодаря милленаристской сущности, это движение внесло свою диспропорциональную лепту в религиозное беспокойство, окружавшее Спин. Отчасти из-за «Нового Царствия» шоссе пестрели билбордами, провозглашающими наступление Великой скорби, а множеству традиционных церквей пришлось обратить самое пристальное внимание на вопрос Апокалипсиса.
Журнал «Врата» оказался печатным органом фракции реконструкционистов Западного побережья, предназначенным для широкого круга читателей: после передовицы, осуждающей кальвинистов и ковенантеров, шла трехстраничная подборка рецептов, а дальше – колонка кинообозревателя. Но внимание мое привлекла статья под названием «Ритуальное кровопролитие и юница» – что-то про огненно-рыжую телку, которая появится на свет «во исполнение пророчества» и будет принесена в жертву на Храмовой горе в Израиле, дабы возвестить о Вознесении. По всей видимости, «новоцарственное» искупление грехов посредством веры в Спин вышло из моды. «Ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по всему лицу земному», Евангелие от Луки 21:35. Не освобождение, а сеть. Пора бы сжечь какое-нибудь животное, ибо до людей начинало доходить, что Великая скорбь – дело весьма хлопотное.
Я сунул журнал обратно в карман на спинке сиденья, и тут самолет угодил в зону турбулентности. Сара нахмурилась, но не проснулась. Русский бизнесмен вызвал бортпроводницу и заказал виски «Сауэр».
В правой передней дверце автомобиля, который следующим утром я взял напрокат в Орландо, имелись два пулевых отверстия – зашпаклеванные, закрашенные, но все равно заметные. Я спросил у работника, нет ли других вариантов.
– Последний на парковке, – сообщил он, – но если готовы подождать пару часов…
Нет, сказал я, этот меня устроит.
Я выехал на Пятьсот двадцать восьмую скоростную автостраду – ее еще называют кратчайшей, – а потом свернул на юг, на Девяносто пятое шоссе. Остановился позавтракать в придорожном кафе «У Денни» на въезде в Коко-Бич, где официантка – почуяв, наверное, мою душевную беспризорность – не поскупилась на кофе.
– Долгий перегон?
– Осталось не больше часа.
– В таком случае, считай, уже приехали. Вы домой или в гости? – Она поняла, что я сам не знаю ответа, и улыбнулась. – Там разберетесь, любезный. Все рано или поздно встанет на места.
В обмен на добрые слова я оставил ей абсурдно щедрые чаевые.
Научный городок «Перигелия» (Джейсон называл его неприятным словом «зона») располагался несколько южнее мыса Канаверал и Космического центра Кеннеди – мест, где стратегические планы воплощали в реальные дела. «Фонд перигелия» давно уже стал официальным правительственным ведомством, но не являлся подразделением НАСА, хотя «сотрудничал» с агентством на уровне взаимообмена инженерно-техническим персоналом. В некотором смысле «Перигелий» выполнял функции бюрократической надстройки над НАСА, появившейся с подачи правительства вскоре после того, как стартовал Спин, и теперь дряхлое агентство получило возможность развиваться в новых направлениях – тех, которые его престарелые боссы не способны были предвидеть, да и вряд ли одобрили бы. И Ди властвовал над руководящим комитетом, а Джейсон осуществлял оперативный контроль за прикладными разработками.
Становилось все жарче; флоридская духота, казалось, исходила от самой земли. Почва сочилась влагой, словно грудинка на решетке гриля. Я миновал ряды взъерошенных пальметто, выцветшие лавчонки для серферов, придорожные канавы с застоявшейся изумрудной водой и по меньшей мере одно место преступления: полицейские автомобили окружили черный пикап, трое мужчин лежали на горячем металлическом капоте – руки за спиной, запястья перехвачены гибкими наручниками. Коп, регулировавший движение, внимательно изучил номер моей прокатной машины и махнул рукой: дескать, проезжай. Блестящие глаза полицейского смотрели на мир с характерной для его профессии подозрительностью.
Добравшись до места, я увидел, что «зона», вопреки названию, не такое уж мрачное место. Посреди опрятной зеленой лужайки раскинулся современный чистенький промышленный комплекс в розово-оранжевых тонах; забор был внушительный, но гнетущего впечатления не производил. Из сторожки вышел охранник. Он пристально всмотрелся в салон машины, попросил меня открыть багажник, порылся в сумках и коробках с пластинками, после чего выдал мне временный пропуск с клипсой и рассказал, где найти парковку для посетителей («за южным крылом свернете налево, хорошего дня»). От пота его насквозь промокшая синяя форма стала почти черной.
Едва я вышел из машины, как из дверей матового стекла с надписью «Регистрация посетителей» появился Джейсон. Он пересек полоску травы, ступил на раскаленную пустыню парковки, замер в ярде от меня, как будто я мог развеяться, словно мираж, и воскликнул:
– Тайлер!
– Привет, Джейс, – улыбнулся я.
– Ну у вас и машина, доктор Дюпре! – усмехнулся он. – Напрокат взял? Велю кому-нибудь отогнать ее назад в Орландо, а тебе подберем что-нибудь получше. Нашел, где остановиться?
Я напомнил, что он взялся решить и этот вопрос.
– О да, мы его решили. Вернее, решаем. Ведем переговоры насчет одного местечка в двадцати минутах отсюда. С видом на океан. Все будет готово через пару дней. Пока придется перекантоваться в гостинице, но это легко устроить. Ну так что мы стоим? Довольно поглощать ультрафиолет!
Я проследовал за ним в южное крыло комплекса. По пути меня насторожила его походка: Джейсон слегка кренился влево и берег левую руку.
В помещении нас тут же накрыло волной арктической свежести из кондиционера; здесь пахло так, словно воздух выкачивали из стерильных подземных хранилищ. В фойе было много гранита, сверкающей кафельной плитки и безупречно вежливых охранников.
– Так рад, что ты приехал, – не унимался Джейс. – Понимаю, сейчас не время, но я хотел бы устроить тебе небольшую экскурсию. Чтобы ты осмотрелся. В конференц-зале ждут люди из «Боинга». Парень из Торренса и еще один из Сент-Луиса, работает в группе компаний «Ай-ди-эс». Ксеноновый апгрейд, эти ребята им очень гордятся, сумели выжать из ионных двигателей чуть больше производительности, как будто для нас это имеет сколько-нибудь заметное значение. Говорю им, ювелирные тонкости не нужны, нам требуется надежность, простота…
– Джейсон, – перебил я.
– …а они… Что?
– Дай вздохнуть.
Он взглянул на меня раздраженно и упрямо. Все же решил уступить, расхохотался и сказал:
– Извини. Просто помнишь… ну, как в детстве, когда кому-то из нас покупали новую игрушку и нам обязательно надо было ею похвастаться?
Новые – или, по крайней мере, дорогие – игрушки обычно покупали не мне, а Джейсу. Но да, покивал я, помню.
– Что ж, такое сравнение покажется бездумным любому, кроме тебя, Тайлер, но у нас здесь самый большой на свете сундук с игрушками. Так позволь уж похвастаться! А потом уладим твои вопросы. Дадим тебе время на акклиматизацию. Если здесь вообще можно акклиматизироваться.
Итак, я прошелся с ним по первым этажам всех трех крыльев здания, прилежно восторгаясь конференц-залами, рабочими кабинетами, громадными лабораториями и инженерными цехами, где разрабатывали опытные образцы или тасовали колоду целей и задач, прежде чем подключить к делу прожорливых подрядчиков. Все очень интересно и совершенно непонятно. Наконец мы оказались в служебном медицинском центре, где меня представили моему предшественнику, врачу по имени Кениг; тот без энтузиазма пожал мне руку и отбыл, бросив через плечо: «Удачи вам, доктор Дюпре».
К тому времени пейджер Джейсона пропищал уже столько раз, что игнорировать его и дальше не оставалось никакой возможности.
– Люди из «Боинга», – пояснил он. – Нужно выразить восхищение их энергетическим прорывом, чтобы не набычились. Найдешь дорогу в фойе? Там тебя ждет Шелли, мой личный ассистент. Поможет тебе снять номер. Позже поговорим. Тайлер, не представляешь, как я рад снова тебя видеть!