Лидия
Джеймс пьян. Или под кайфом. А может, и то и другое.
Уже три дня как с ним невозможно поговорить. Он только и делает, что развлекается на затянувшейся вечеринке у нас дома, одну за другой опустошая бутылки, и ведет себя так, будто ничего не произошло. Не понимаю, как он так может. Похоже, его совершенно не волнует, что наша семья окончательно развалилась.
– Думаю, он так скорбит.
Я покосилась на Сирила. Он единственный знал о случившемся. Я рассказала ему обо всем в тот вечер, когда Джеймс нанюхался наркоты и на глазах у Руби целовался с Элейн. Кто-то должен был помочь мне дотащить Джеймса до дома, чтобы Перси с отцом не поняли, в каком он состоянии. Поскольку наши семьи тесно дружили, мы с Си знакомы с самого детства. И хотя отец взял с меня обещание никому не рассказывать о смерти мамы до официального сообщения в прессе, я понимала, что ему-то могу довериться и он сохранит нашу тайну – даже от Рена, Кешава и Алистера.
Без его помощи я бы не перенесла эти дни. Сирилу удалось уговорить отца оставить Джеймса в покое хотя бы на пару дней. Ребятам же он дал понять, что пока не нужно задавать лишних вопросов. Они держались, но я чувствовала: с каждым днем им все сложнее видеть, как Джеймс себя гробит.
Пока брат делал все, чтобы затуманить свой рассудок, я думала лишь о том, что теперь будет со мной. Мамы больше нет. Матери Грэхема тоже – уже семь лет как ее не стало. Малыш в моем животе остался без бабушек.
Серьезно, эта мысль непрерывно крутилась в голове. Вместо скорби я размышляла о том, что мой ребенок никогда не познает объятий любящей бабушки. Да что со мной такое?
Но я ничего не могла с этим поделать. Мысли жили своей жизнью – они крутились одна за другой, пока я окончательно не утонула в кошмарных сценариях будущего и у меня не возникло такого сильного страха, что я не смогла больше думать ни о чем другом. Три дня я находилась в состоянии шока. Возможно, что-то внутри во мне и в Джеймсе сломалось, когда отец сообщил нам о смерти матери.
– Не знаю, как ему помочь, – прошептала я, наблюдая за тем, как Джеймс опустошает стакан с алкоголем. Было больно смотреть, как он страдает. Это не может продолжаться вечно. Рано или поздно ему придется вернуться к реальности. И, по-моему, на свете есть только один человек, который сможет в этом помочь.
Я в очередной раз взяла телефон и набрала номер Руби, но она снова не взяла трубку. Хотела бы я на нее разозлиться, но не могла. Если бы я застукала Грэхема с другой, мне бы тоже больше не захотелось иметь ничего общего с ним или его окружением.
– Ты опять ей звонишь? – спросил Си, скептически взглянув на телефон. Я кивнула, и он неодобрительно нахмурил лоб. Его реакция меня не удивила. По мнению Сирила, Руби просто охотница за состоянием, нацелившаяся на наследство Джеймса. Я понимала, что это не так, но, если у Сирила сложилось негативное мнение о ком-то, убедить его в обратном крайне сложно. Так он заботился о друзьях.
– Джеймс никого из нас не слушает. Думаю, Руби смогла бы помешать ему окончательно слететь с катушек. – Собственный голос звучал незнакомо – холодно и глухо. Вот только внутри все было не так, я жутко переживала.
От боли я едва держалась на ногах. Тело как будто связали веревками, и все эти дни я не могла распутать ни одного узла. Мысли кружились каруселью – эта карусель не останавливалась и с нее невозможно было спрыгнуть. Все казалось бессмысленным, и чем больше я сопротивлялась нарастающему бессилию, тем сильнее оно сковывало меня.
Я потеряла одного из важнейших людей в жизни. Не знала, как справиться с этим одной. Я нуждалась в брате. Но Джеймс только и делал, что искал забвения и рушил все, что попадалось ему на пути. Отца я видела в последний раз в среду. Сейчас он в отъезде, встречается с адвокатами и консультантами, чтобы определить дальнейшую судьбу компании «Бофорт». На мамины похороны у него совсем нет времени – для этого он нанял специалиста по имени Юлия, которая постоянно является в наш дом без спросу, будто она член семьи.
При мысли о маминых похоронах сжалось горло. Стало нечем дышать, в глазах началось жжение. Я резко отвернулась от Сирила, но скрыть расстройство не вышло.
– Лидия… – прошептал он и мягко взял мою руку.
Я отдернула ее и, не говоря ни слова, вышла из зала. Ребята не должны видеть, как я плачу. Рано или поздно терпение у них кончится, и они, несмотря на предупреждение Сирила, станут задавать вопросы. Они ведь не дураки. Джеймс еще никогда не вел себя так странно. Даже если и позволял себе лишнего, то всегда знал, когда пора остановиться. Друзья давно поняли, что произошло нечто страшное, и стали вести себя иначе. Кешав прятал одну за другой бутылки из бара, а Алистер «невзначай» смыл в унитаз несколько граммов наркотиков Джеймса.
Я не могла дождаться, когда придет конец этой скрытности. Через несколько минут, ровно в пятнадцать часов, обнародуют новость о маминой смерти, и тогда об этом узнают не только ребята – но и весь мир. Я уже представляла заголовки в газетах и репортеров, толпящихся у дома и школы. Меня начало тошнить, и я, шатаясь, пошла вдоль коридора, пока не оказалась в библиотеке.
Тусклые лампы освещали бесчисленные стеллажи, на которых стояли старинные книги в кожаных переплетах. Передвигаясь по комнате на ватных ногах, я держалась за полки. Позади у окна разместилось дизайнерское кресло, обитое красным бархатом. В детстве это было мое любимое место в доме. Я забиралась сюда, когда хотела отдохнуть – от ребят, от отца, от завышенных ожиданий, неизбежных, если твоя фамилия Бофорт.
От вида кресла слезы полились сильнее. Я упала на мягкую обивку, подтянула ноги и обхватила их руками. Уткнувшись лицом в колени, я тихо плакала.
Все вокруг казалось таким нереальным. Словно кошмарный сон, из которого я смогу выбраться, стоит только постараться. Я хотела бы вернуть то лето, полтора года назад, когда мама еще была жива, а Грэхем мог обнять, если мне плохо.
Вытирая одной рукой глаза, второй я достала из кармана телефон. Когда разблокировала экран, то обнаружила на ладони черные следы туши для ресниц.
Я зашла в контакты. Как и раньше, номер Грэхема находился прямо под номером Джеймса в избранных, несмотря на то что мы не созванивались уже несколько месяцев. Он не знает о ребенке и тем более о том, что моя мама умерла. По его просьбе я больше не звонила ему. До сих пор еще ничто не давалось мне с таким трудом. В течение двух лет мы общались чуть ли не каждый день – и вдруг наше общение прекратилось.
Казалось, что я в завязке. А теперь… рецидив.
На автомате я нажала на вызов и, затаив дыхание, стала вслушиваться в гудки. И тут они прекратились. Я закрыла глаза. Возникло чувство, что я вот-вот утону в бессилии, которое так давно мучило меня.
– Больше никаких звонков. Как договорились, – тихо сказал он. Его мягкий, хрипловатый голос стал последней каплей. Мое тело сотрясло от рыданий. Я закрыла рот рукой, чтобы Грэхем не услышал этого.
Но было поздно.
– Лидия?…
Я услышала тревогу в его голосе, но не могла ничего произнести, лишь мотала головой туда-сюда. Дыхание участилось и стало прерывистым.
Грэхем не клал трубку. Он оставался на линии и успокаивал меня. Слышать его было, с одной стороны, невыносимо, а с другой – невероятно приятно, и я сильнее прижала телефон к уху. Думаю, голос – одна из причин, почему я в него влюбилась – задолго до того, как мы в первый раз увиделись. Я вспомнила наши телефонные разговоры по нескольку часов, вспомнила, как болело мое ухо, а бывало, что я просыпалась – а Грэхем все еще был на трубке.
С ним всегда спокойно. В течение долгого времени он был моей каменной стеной. Благодаря ему я смогла порвать с Греггом и снова двигаться вперед.
И хотя сейчас я была полностью опустошена, возникло особое чувство – защищенности. Его голос помог немного прийти в себя. Не знаю, сколько я так просидела, но слезы постепенно иссякли.
– Что стряслось? – наконец он задал вопрос.
Я не могла ответить. Мне удалось выдавить лишь вымученный стон.
С минуту он молчал. Я несколько раз слышала, как Грэхем набирал воздуха, собираясь что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Когда он снова заговорил, его голос был наполнен болью:
– Больше всего на свете я хотел бы сейчас приехать к тебе.
Я закрыла глаза и представила, как он сидит у себя в квартире, за деревянным столом, таким старым, что тот того и гляди развалится. Грэхем называет такие предметы мебели «антикварными», а на самом деле стол просто старый – он подобрал его на помойке и покрыл лаком.
– Я знаю, – пробормотала я.
– Но ты же понимаешь, что я не могу?
В зале что-то упало и разбилось. Я услышала звон стекла, и кто-то громко вскрикнул. То ли от боли, то ли от веселья, не могу сказать точно, но этот крик привел меня в чувство. Я не могла допустить, чтобы Джеймс еще и поранился.
– Прости, что позвонила, – прошептала я срывающимся голосом и бросила трубку.
Сердце колотилось, когда я покинула этот укромный уголок, чтобы взглянуть, все ли в порядке с братом.
Эмбер
Моя сестра больна.
При обычных обстоятельствах я бы сказала, что ничего особенного – в конце концов, на дворе декабрь, на улице минусовая температура, и, куда бы ты ни пришел, везде будут кашлять и шмыгать носом. Поэтому лишь вопрос времени, когда ты подхватишь вирус.
Да вот только дело в том, что моя сестра никогда не болеет. Правда.
Когда Руби три дня назад пришла домой поздно вечером и, не сказав ни слова, ушла спать, я не обратила на это внимания. В конце концов, у нее только закончился марафон собеседований в Оксфорде, что, естественно, выматывает не только морально, но и физически. Но когда на следующий день она заявила, что простудилась и не пойдет в школу, я заподозрила неладное. Кто знаком с Руби, тот знает, что она даже с температурой потащится на уроки, боясь пропустить что-нибудь важное.
Сегодня суббота, и я не на шутку беспокоюсь. Руби почти не выходит из комнаты. Она лежит в кровати, читает книги одну за другой и делает вид, будто в ее красных глазах виноват насморк. Но меня не проведешь. Случилось что-то ужасное, и я схожу с ума оттого, что она не рассказывает что.
Я подглядываю в щелку двери, как она помешивает ложкой суп, так и не притронувшись к нему. Не припомню, чтобы хоть раз видела ее в таком состоянии. Бледная, под глазами круги, которые день ото дня становятся все темнее. Немытые нечесаные волосы прядками спадают на лицо, и на ней та же одежда, что и вчера, и позавчера. А ведь обычно Руби – воплощение элегантности. Не только когда дело касается планера или школы, но и внешнего вида. Я и не знала, что у нее есть эти растянутые шмотки.
– Прекрати торчать у меня под дверью, – внезапно сказала она, и я вздрогнула, застигнутая врасплох. Ну и сделала вид, будто как раз собиралась зайти к ней.
Руби посмотрела на меня и отставила тарелку с супом на поднос, на котором я ей его и принесла. Я подавила тяжелый вздох.
– Если ты не съешь суп, то будет скандал, – пригрозила я, кивнув на тарелку, но угроза не подействовала. Руби только махнула рукой:
– Да уж не мучайся.
Печально охнув, я опустилась на край кровати:
– Эти несколько дней я изо всех сил старалась не тревожить тебя, потому что видела, как мало ты расположена к разговору, но… я правда беспокоюсь.
Руби натянула одеяло до подбородка, поэтому теперь была видна только немытая голова. Взгляд у нее был тусклый и печальный, как будто в этот момент ее мучили воспоминания. Но затем она моргнула и снова вернулась в реальность – ну или по крайней мере сделала вид. С прошлой среды в глазах сестры появилось странное выражение. Казалось, что здесь присутствует только ее тело, дух же пребывал где-то в другом месте.
– Я всего лишь простудилась. Это скоро пройдет, – почти беззвучно произнесла она каким-то неживым, компьютерным голосом, какие можно услышать во время ожидания на горячей линии. Как будто ее подменили роботом.
Руби отвернулась к стене и натянула одеяло еще выше – прозрачный намек на то, что аудиенция окончена. Я вздохнула и уже собиралась встать, но тут мое внимание привлек светящийся экран телефона на ночном столике. Я подалась вперед, чтобы взглянуть на дисплей.
– Тебе звонит Лин, – пробормотала я.
– Пусть звонит, – приглушенно ответила она.
Наморщив лоб, я смотрела, как звонок прекратился и на экране высветилось количество пропущенных вызовов. Число было двузначным.
– Она звонила больше десяти раз, Руби. Не знаю, что там у тебя случилось, но нельзя же скрываться вечно.
Сестра лишь что-то буркнула в ответ.
Мама сказала, что я должна дать ей время, оставить в покое, но с каждым днем мне становилось все тяжелее видеть, как Руби страдает. Не нужно быть гением, чтобы сложить два и два и прийти к выводу, что здесь не обошлось без Джеймса Бофорта и его глупых дружков.
Правда, я думала, что Джеймс Бофорт для Руби давно перевернутая страница. Но что же произошло? И когда?
Я попыталась проанализировать ситуацию, как сделала бы на моем месте Руби, и составила в голове список:
1. Руби была в Оксфорде на собеседовании.
2. После возвращения все было в порядке.
3. Вечером к нам заявилась Лидия Бофорт, и Руби исчезла вместе с ней.
4. После этого все изменилось: Руби забилась в свою комнату и перестала разговаривать.
5. Почему???
О’кей. Возможно, список Руби оказался бы немного более структурированным, но тем не менее мне удалось составить логическую цепочку и понять: что бы то ни было, это случилось в среду.
Но куда они поехали с Лидией?
Я смотрела то на Руби, от которой из-под одеяла выглядывали только волосы, то на телефон. Уверена, она не заметит его отсутствия.
– Если тебе еще что-нибудь понадобится, я рядом, – сказала я, зная, что она все равно не примет мое предложение. Я встала с нарочито громким вздохом, молниеносно схватив телефон. Засунув его в рукав просторного вязаного свитера, я на цыпочках выкралась из комнаты и пошла к себе.
Тихонько закрыв за собой дверь, я выдохнула – и мне тут же стало совестно. Я посмотрела на стену, как будто Руби могла меня здесь увидеть из своей кровати. Возможно, она перестанет со мной разговаривать, когда обнаружит, что я так бесцеремонно вторглась в ее личное пространство. Но в то же время это моя прямая сестринская обязанность – помочь ей. Разве нет?
Я подошла к письменному столу, опустилась на скрипучий стул и вынула из рукава телефон. Сестра тщательно скрывает все, что происходит с ней в школе, но я, разумеется, знаю, с какими людьми ей приходится сталкиваться в Макстон-холле: парни и девушки, чьи родители аристократы, артисты, политики или предприниматели, имеющие такое большое влияние, что нередко упоминаются в новостях. Я долгое время подписана в Инстаграме на некоторых одноклассников Руби и знаю, какие слухи о ней ходят. Мне становится тошно от одной мысли, что эти люди могли сделать с Руби.
Я разблокировала телефон и открыла список вызовов. Ей звонила не только Лин, но и еще один неизвестный номер. Недолго думая, я набрала Лин – все-таки она единственная из сомнительной школы Руби, с кем я знакома лично. Я осторожно поднесла телефон к уху. После первого гудка Лин сразу ответила.
– Руби, – услышала я запыхавшуюся Лин. – Наконец-то. Как ты?
– Лин, это я, Эмбер, – прервала я ее, не дав продолжить.
– Эмбер? Что…
– Руби чувствует себя не очень хорошо.
Лин на секунду затихла, а затем медленно произнесла:
– Неудивительно, после того что произошло.
– Что произошло? Что, черт возьми, произошло, Лин? Руби не разговаривает со мной, и я очень волнуюсь. Бофорт ее обидел? Если да, то я эту жабу…
– Эмбер, – теперь уже она перебила меня. – О чем ты говоришь?
Я наморщила лоб:
– А ты о чем?
– Я о том, что в среду Руби написала, что они с Джеймсом поладили, а сегодня я узнала, что перед этим в понедельник у него умерла мама.