Не всякий, кто странствует, сбился с пути.
У них и до нас была неплохая жизнь, у этих штанов. Такое сразу видно. Наверное, вещи из секонд-хенда вроде собак из приюта: они тоже многое перенимают у бывших владельцев. Наши штаны были совсем не похожи на испуганного щенка, которого бросили одного, и теперь он тявкает с утра до вечера, пока не осипнет. Скорее это была взрослая собака, которую хозяева любили, но отдали, когда им пришлось переехать то ли в тесную городскую квартирку, то ли в Корею (это ведь в Корее, да?), где собак иногда вообще едят.
Мне было с самого начала понятно, что штаны вошли в нашу жизнь не потому, что с кем-то случилось трагедия. Просто в их судьбе произошел обычный, хотя и неприятный перелом. Таков, наверное, Путь Штанов.
Это были штаны благородные, но скромные. Кто-то глянет на них и подумает: «Штаны как штаны», а кто-то остановится и залюбуется красотой и сложностью швов и оттенков. Они не заставляют тебя восхищаться. С них довольно и того, что они выполняют свою основную задачу – прикрывают тебе попу и не делают ее толще.
Я купила их на окраине Джорджтауна в секонд-хенде, который втиснулся, будто сыр в сэндвич, между магазином, где продают воду (не знаю, как у вас, а у меня она дома бесплатная), и лавкой здоровой пищи под названием «Да!». Когда кто-нибудь из нас упоминает эту лавку (а мы делаем это при каждом удобном случае), мы всегда орем «Да!» во всю мочь. Меня затащили в этот секонд-хенд Лина и ее младшая сестра Эффи с мамой. Эффи хотела купить там платье для школьного бала. Эффи не из тех, кто берет и покупает себе что-нибудь красное на бретельках в универмаге «Блумингдейлс», как все нормальные люди. Ей подавай винтаж.
Я купила штаны в основном благодаря тому, что мама Лины терпеть не может секонд-хенды. Она говорит, что ношеная одежда только для бедняков.
– Эффи, а вдруг оно гьязное? – лепетала она каждый раз, когда Эффи снимала что-то с вешалки.
Я в глубине души была согласна с миссис Калигарис, и от этого мне становилось стыдно. На самом деле мне ужасно хотелось оказаться в «Экспрессе», где так чистенько и ни о чем не надо думать, но я понимала, что придется здесь что-нибудь купить. Штаны лежали себе сложенные на полке у кассы. Я решила, что они, наверное, стираные. Да и стоили они всего три сорок девять вместе с налогом. Я даже мерить их не стала, так что сами понимаете, что отнеслась я к приобретению несерьезно. Вообще-то попа у меня требует тщательного подбора штанов.
Эффи нашла стильное мини-платьице, вызывающе старомодное и неподходящее для школьного бала, а Лина – пару поношенных мокасин, которые выглядели так, будто принадлежали чьему-то двоюродному дедушке. У Лины большие ноги, наверное девятого с половиной размера. Все остальное в ней идеально. Обожаю ее ноги. Но при виде этих мокасин я поежилась. Даже чужую одежду покупать неприятно, хотя ее можно постирать, но чужую обувь?
Дома я сунула штаны подальше на полку и забыла про них.
В следующий раз они попались мне на глаза накануне того дня, когда мы разъезжались на лето кто куда. Я собиралась в Северную Каролину пообщаться с папой, Лина и Эффи должны были два месяца провести в Греции у бабушки с дедушкой, Бриджет улетала в футбольный лагерь на Баия-Консепсьон в Южной Нижней Калифорнии (оказывается, это в Мексике! Надо же!). Тибби оставалась дома. Это было наше первое лето порознь, и оттого, по-моему, у всех нас возникало какое-то непонятное шаткое ощущение.
Прошлым летом мы все пошли на курсы по истории Америки, потому что Лина сказала, что летом легче сдать экзамен на хорошую оценку. Лине-то, конечно, было легче. А позапрошлым летом мы ездили младшими вожатыми в лагерь «Высокие сосны» на восточном побережье Мэриленда. Бриджет была тренером футбольной команды и учила плаванию, Лина вела кружок прикладного искусства, а Тибби, как обычно, торчала на кухне. Я помогала в драмкружке, пока не наорала на двух демонических девятилеток, после чего меня отправили в канцелярию лизать конверты в гордом одиночестве. Меня бы сразу и уволили, но, подозреваю, наши родители приплатили, чтобы мы там поработали.
А что мы делали позапозапрошлым летом – я забыла, смутно помню только запах детского крема и лосьона от солнца и как мы ненавидели свои тела, когда ходили в общественный бассейн в Роквуде (у меня отросла большая грудь, а у Тибби груди вообще не было). Кожа у меня загорела дочерна, но волосы, что бы мне ни обещали, не выгорели до блондинки.
А еще раньше, наверное… Понятия не имею, чем мы занимались. Тибби какое-то время ходила в социалистический дневной лагерь и помогала строить дома для неимущих. У Бриджет всегда были тренировки по теннису. Лина и Эффи день-деньской плескались в своем бассейне. Я, честно говоря, торчала перед телевизором, и, кажется, все. При этом мы умудрялись встречаться хотя бы на несколько часов в день, а на выходных вообще не расставались.
В какие-то годы лето запомнилось особо. Лето, когда у Лины построили бассейн, лето, когда Бриджет заболела ветрянкой и заразила нас всех. Лето, когда от нас с мамой уехал папа. Получается, наша жизнь текла от лета до лета.
В остальное время мы с Линой ходили в обычную начальную школу, Бриджет – в частную, с кучей других спортивных детишек, а Тибби вообще в «Имбрейс» – странную крошечную школу, где вместо парт были кресла-мешки и никому не ставили оценок. Лето было временем, когда жизнь у нас становилась наконец общей, когда были все наши дни рождения, когда происходило все самое-самое важное. Кроме того года, когда у Бриджет умерла мама. Это было на Рождество.
Мы стали «мы» еще до рождения. Все мы родились под конец лета, в пределах семнадцати дней: первой – Лина, в самом конце августа, последней – я, в середине сентября. Это было не совпадение, а скорее причина, по которой мы подружились.
В то лето, когда мы родились, наши мамы ходили на занятия аэробикой для беременных (вот это картина!) в гимнастический зал под названием «У Джильды»; они назывались «сентябрьские» (Лина родилась немного до срока). Тогда аэробика была в большой моде. Наверное, остальные на этих занятиях должны были разродиться только к зиме, но «сентябрьские» были такие вопиюще беременные, что тренерша боялась, как бы они не полопались прямо в зале. Поэтому она давала им другие упражнения.
– Сентябрьские! – вопила она, по рассказам моей мамы. – Вам только четыре повтора, смотрите, не напрягайтесь! Не напрягайтесь!
По воле случая тренершу звали Эйприл, Апрель, и, как рассказывает мама, они дружно ее ненавидели. Мало-помалу «сентябрьские» стали собираться после занятий поболтать, пожаловаться друг другу на опухшие ноги, на то, какие они стали толстые, и посмеяться над Эйприл. Когда мы родились – чудесным образом четыре девочки плюс брат-близнец Бриджет, – они организовали свою маленькую группу поддержки для молодых матерей и выпускали нас вместе поползать на одеяльце, пока они жалуются друг другу на недосып и на то, какие они по-прежнему толстые. Через некоторое время группа поддержки распалась, но, когда нам был год, два и три, мамы еще возили нас в Роквуд. Мы писали в малышовый бассейн и отнимали друг у друга игрушки.
Потом отношения у наших мам почему-то разладились. Не знаю, в чем дело. Наверное, просто жизнь очень осложнилась. Кто-то вернулся на работу. Родители Тибби переехали на ферму – далеко, на Роквилл-Пайк. Возможно, у наших мам не было особых общих интересов, кроме того, что они одновременно ходили беременные. То есть вообще-то это была довольно пестрая компания: мама Тибби – из молодых радикалов, мама Лины – честолюбивая гречанка, учившаяся в школе социальных работников, мама Бриджет – аристократка-южанка из Алабамы, а моя мама – пуэрториканка на грани развода. Но какое-то время складывалось впечатление, будто они дружат. Я даже кое-что помню.
Сегодня наши мамы ведут себя так, будто дружба – дело необязательное и значится где-то в самом низу списка жизненных приоритетов, далеко после мужей, детей, работы, дома, денег. Где-то между пикниками и любовью к музыке.
У нас все не так.
Мама говорит мне:
– Погоди, вы еще начнете серьезно относиться к мальчикам и урокам. Погоди, вы еще начнете соперничать.
Но нет. Мы не допустим, чтобы с нами так обернулось.
В конце концов, наши мамы стали дружить не ради самих себя, а ради нас, дочерей. Они стали словно разведенные, у которых мало общих интересов, кроме детей и прошлого. Честно говоря, сейчас им друг с другом довольно неловко, особенно после того, что случилось с мамой Бриджет. Такое ощущение, что у них накопилось много обид и даже кое-какие тайны, поэтому они словно ступают по тонкому льду.
Теперь это мы – «сентябрьские». Настоящие. Мы друг для друга – всё на свете. Нам не нужно это обсуждать, просто так и есть. Иногда из-за того, что мы так близки, мы становимся словно один человек, а не четыре отдельных. Мы хорошо распределяемся по типажам: Бриджет – спортсменка, Лина – красотка, Тибби – бунтарка, а я, Кармен, я… кто? Та, у которой тяжелый характер. Но еще и та, которая больше всего волнуется за других. Та, которой важно, чтобы мы были вместе.
А знаете, в чем секрет? Все очень просто. Мы любим друг друга. Мы хорошо обращаемся друг с другом. Знаете, какая это редкость?
Мама говорит, все изменится, но я в это не верю. Наши Штаны – это как знамение. Они словно обет, который мы дали друг другу: что бы ни случилось, мы будем вместе. Но еще они сулят приключения. Нам мало сидеть в Бетесде, штат Мэриленд, и прятаться в домах с кондиционерами. Мы пообещали друг другу, что когда-нибудь выберемся в большой мир и разведаем, что к чему.
Я могу притвориться, будто я сразу же оценила волшебную Силу Штанов и уверовала в них до глубины души, но не стану врать и признаюсь, что именно я их чуть не выбросила. Однако, чтобы признаться, придется вернуться ненадолго в прошлое и рассказать, как появился Союз «Волшебные Штаны».