1 Трапезовали. Вдруг отец Феопрепий полез под стол. И залез, и сидел там среди грубо обутых ног братии. Ноги не шевелились. Тогда Феопрепий начал лазать и дергать всех снизу за рясы. По смирению своему никто не упрекнул его. Только один новоначальный инок вопросил с изумлением: «Отче! Как прикажешь понимать тебя?»
– Хочу быть как дитя, – был ответ.
2 Старец, о котором известно было, что он прозорлив, поручил послушнику срубить тополь, росший прямо посередине монастыря. Послушник, желая постичь прикровенный смысл просьбы, сказал: «Батюшка, а зачем его рубить-то?»
– Лергия замучила, внучок. От тополиного пуха, – ответил старец и чихнул.
– Будьте здоровы, – сказал послушник и побежал за электропилой.
Ибо обладал даром рассуждения.
3 Отец Стефан дернул брата за бороду.
– Ой-ой-ой! – закричал брат.
– Ты же молчальник, – изумился Стефан.
– Ну и что же, – сказал брат. И горько заплакал.
4 Один инок премного унывал. Никакие средства не могли его исцелить. Тогда братия подарила ему на именины заводную машинку. Машинка умела сама поворачивать, бибикать и мигать фарами.
– Ух ты, машинка! – воскликнул инок.
С тех пор он не унывал никогда в жизни. Каждый день перед сном он нагружал в кузов машинки камешки, заводил ее и смотрел, как она едет по келье, сама поворачивает, мигает фарами и тихо бибикает.
5 Братия спросила старца:
– Скажи, отец, где лучше строить нам сарай для дров? Поближе к забору или рядом с банею? А может быть, за воротами?
– Где хотите, – отвечал старец.
6 Отец Иегудил облился гороховым супом.
– Слушай, Вася, постирай-ка мою рясу, – сказал он одному недавно поступившему в монастырь послушнику.
– Да я не умею стирать, – возразил Вася. И засмеялся.
– Вот и научишься, – ответил отец Иегудил.
И засмеялся еще громче.
7 Пошла раз братия в лес погулять. Только начали гулять, как вдруг отец Иаков потерялся.
– Яша, Яша! Ау, – стала кликать его братия. Но в лесу стояла тишина. Только звонко куковала кукушка и подрастали под елками грибы.
– И почему он не откликается? – размышляла братия. – Может быть, он ушел в затвор? Или принял обет молчания?
А отец Иаков залез на высокое дерево, притворился кукушкой и смотрел сквозь листья, как его ищут. И смеялся, и куковал!
8. Отец Гаврюша был очень толстый и хрюкал во сне. Один новоначальный инок не был знаком с монастырскими порядками и, услыхав хрюканье, стал бегать по монастырю и искать поросенка. Прыгал по кроватям, пихал палкою в темные углы, даже залез на крышу и покидал камешки в водосточную трубу. Так и не нашел.
9. Инок Степаненко так усердно молился всю ночь, что расшиб себе лоб. Наутро товарищ спрашивает его:
– Что это, Степаненко, у тебя – шишка на лбу?
А вчера не было. Наверное, молился всю ночь?
– Да нет, это я просто упал.
– А я думал, молился всю ночь!
– Да нет, это я просто упал.
– А я думал…
– Да нет, это я просто упал.
– А не знаешь, как наши с канадцами сыграли?
– Да нет, это я просто упал.
10 Некоторый брат перестал вкушать пищу.
– Почему ты ничего не ешь? – спросили его соседи по келье.
– А я постник, – объяснил брат.
– Да, но так ты скоро умрешь с голоду.
– Да? – отвечал инок. – Умру с голоду?
И, подивясь рассудительности их, стал есть, получив назидание.
11 Один инок пришел к старцу жаловаться на другого.
– Он очень плохой! – сообщил инок старцу. – Сколько раз собственными глазами я видел, как совершал он тяжкие прегрешения.
Старец же перевязал грязной и вонючей тряпицею глаза брату, сказав ему:
– Накажем двух негодников – пусть созерцают и обоняют теперь душу своего хозяина.
– Подобна ли душа моя этой гадости? – вопросил брат.
– Много хуже, я просто тебя пожалел!
С той поры брат, видя кого согрешающим, немедленно приближал к лицу смердящую тряпку, которую всегда хранил теперь при себе, и получал утешение.
12 Однажды в монастырь заехали участники Всемирной конференции и за трапезой начали угощать братию колбасой, привезенной из Финляндии.
Братия нарочно отворачивалась в другую сторону, чтобы не видеть и случайно не съесть. Один старец ужасно обрадовался.
– Вот удружили старику, вот вельми, вот зело!.. – приговаривал он с набитым ртом. А сам все ел, ел, ел. И съел всю колбасу из Финляндии.
Очень удивлялась Всемирная конференция.
13 Старец одной святой обители, желая показать гостям из дальних стран, какого послушания достиг его келейник, подозвал его и, указывая на рыжую дворняжку в монастырском дворе, сказал:
– Видишь, брат Иоанн, что творится! По монастырю разгуливает волк!
– Как бы он не передушил наших кур. Не принести ли ружье? – отвечал Иоанн.
Гости же из дальних стран захлопали от восхищенья в ладоши.
14 Увидев у своей кельи толпу страждущих мирян, отец Паисий бросился бежать. Резво кинулись за ним страждущие, кто-то схватил было его за кончик мантии, да упустил.
Долго бегали они так за непослушным духовником, помяли уже две монастырские клумбы, но догнать не умели и до того расстроились, что пошли жаловаться на отца Паисия игумену.
Игумен же, выйдя на крыльцо, поманил отца Паисия толстым пальчиком и говорит ему на ухо:
– Что ж ты, братец, бежишь от своих духовных чад, а?
– Не от них, отец, но от духа тщеславия, – отвечал запыхавшийся отец Паисий.
15 Один брат пришел к старцу посетовать на свою тяжелую жизнь. Когда же старец стал давать ему мудрые советы, как ему быть, брат отвечал на все: «Нет, этого я не смогу и с этим не справлюсь, и того не сумею».
– Эй, Леха, – позвал тогда старец своего келейника, – приготовь-ка этому манной кашки. Он очень слаб.
16 Отец Доримедонт объелся шоколадом. Шоколад ему прислала в посылке мама, и, идя с почты, отец Доримедонт потихоньку случайно все съел.
Вечером он лежал, держась за живот, и не мог уснуть. Братия, жалея его, водила вокруг его кровати хоровод и пела монастырскую колыбельную. Но отец Доримедонт по-прежнему был уныл.
– Глядите, он держится за живот, – заметил один из иноков. – Наверное, заболел от подвижничества. Принесу-ка из холодильника шоколадку, чтобы сделать ему утешение!
– Только не это, – простонал отец Доримедонт с ужасом. – Дай мне лучше глоток подсоленной воды.
Услышав это, братия подивилась образу его жизни и увеличила пост.
17 Инок Амвросий, исполнявший послушание в трапезной, после окончания братской трапезы сел за стол и, достав из тайника глазированные сырки, начал поглощать их один за одним.
В этот момент другой инок вошел в трапезную и увидел вкушавшего сырки брата.
– Прости, отче, что напоминаю тебе! – заметил вошедший инок. – Но нынче день строгого поста, ибо сегодня рождественский сочельник.
Отец Амвросий в изумлении поднял глаза на говорившего, и его тут же вырвало.
18 Брат Антоний соскучился и решил жениться.
«Я женюсь!» – сообщил он братии. Братия же по любви к нему не хотела отпустить его одного в грешный мир и постановила пойти с ним вместе, дабы разделить его участь. Старец же в ту пору уехал на Всемирную конференцию, и посоветоваться было не с кем.
Собрались монахи у ворот, перекрестились на прощанье на храмы, а тут и старец входит в калиточку – вернулся с конференции.
– Благослови, батюшка, в последний раз, идем в мир жениться! – с плачем обратилась к нему братия.
– Бог благословит, ребятки, да только… – старец замялся.
– Что? Скажи нам!
– Бабы – такие…!
В тот же миг иноки разбежались по кельям.
19 Некий брат впал в искушение и, придя к старцу, сказал:
– Отче, я понял, что Бога нет, и уйду из монастыря.
Старец заплакал и сквозь слезы отвечал:
– Чадо, чадо мое! Ты так ничего и не понял. Иди куда хочешь.
Инок же остался.
20 Брат пришел к авве Аверкию и сказал ему:
– Я такой ленивый, что тяжело мне даже подняться, чтобы идти на послушание. Каждый день для меня каторга, и чувствую, что скоро я совсем надорвусь от труда и самопринуждения.
– Если так тяжело ходить тебе на работу, – отвечал авва, – не ходи. Оставайся в келье и горько оплакивай свою леность. Да рыдай погромче! Увидев, как горько ты плачешь, никто не тронет тебя.
21 Рассказывали про авву Аверкия, что часто он натыкался на стены и разные предметы, имея много синяков на теле и даже лице, ибо ум его был занят созерцанием.
22 Брат Дукитий спросил авву Пахомия:
– Отче, не знаю, как вести себя с братией в нашей общей келье и за трапезой. Все, что ни сделаю, все не так, и превратился я, того не желая, в клоуна. Братья постоянно смеются надо мной и говорят обо мне за моей спиною насмешливо.
Авва Пахомий отвечал ему:
– Ничто так не огорчает и не соблазняет брата, как непохожесть одного на других. Если же постараешься не отличаться от живущих здесь, увидишь, как смирение обнимет твою душу, и никто более не обеспокоит тебя.
23 Один брат, пребывая в глубокой скорби, жаловался отцу Пахомию:
– Батюшка! Каждую ночь меня жестоко мучают бесы. Только лягу спать, закрою глаза, и вдруг так захочется курицы! Жареной, с корочкой, вокруг золотая картошечка, укропчик. Или не курицы, а просто рыбы. Финской красной рыбы с белым хлебом и маслом. Или встану на молитву, а самому смерть как хочется покурить, выкурить всего одну сигаретку. Ну, и запить чарочкой вина. Кажется, будто все силы ада, все бесы ополчились на меня…
– Браток! – отвечал, посмеиваясь, старец. – Ну какие же это силы ада, какие бесы. Бесы мучили древних отцов, пустынников, праведников и преподобных. А мы… На нас еще дьяволу тратить силы. Так что это не бесы. Это просто твои желания. Для победы над ними не нужно даже подвигов. Не нужно даже быть монахом.
– Что же нужно, отче честный?
– Сила воли, родной, сила воли. А чтобы закалить ее, каждое утро отжимайся по десять раз и обливайся холодной водой. И довлеет ти.
– А молитва Иисусова? А земные поклоны?
Но старец ничего не отвечал более вопрошавшему брату, сказав, что продолжать беседу ему недосуг.
24 Отец Платон говорил: «Наступило время великого расслабления и немощи. Мы не способны ни на что и ничего не можем. Давайте хотя бы признаем это. И да помилует нас Всемилостивый Владыка».
25 Новоначальный инок спросил отца Платона:
– С чего лучше начать путь ко спасению?
Он же отвечал:
– Позвони уже маме.
26 Еще говорил: «Только не надо изобретать велосипеда».
27 Еще: «Нельзя веровать сквозь зубы».
28 Женщинам говорил: «Каждый день вари себе овсяную кашу. В кипящую воду страстей бросай крупу добрых дел; осаливая ее молитвой и услащая любовью к ближнему, помешивай лжицей рассудительности. Бог даст, к вечеру обретешь себе немного подходящей пищи».
Мужчинам же говорил: «Заряжай аккумулятор почаще, а то скоро не заведешься совсем. Тогда не поможет никакой “Ангел”».
29 Одному иноку явился Ангел.
– Ангел? – поразился инок.
– Ангел, – отвечал Ангел.
– А вдруг ты не по правде и притворяешься? – вострепетал брат и перекрестился. – Вдруг ты просто белая птица?
– Что ты! Я по правде. Хочешь, на, потрогай, – и Ангел протянул ему сияющее крылышко.
Инок же, желая коснуться его, вместо перьев щупал пальцами только воздух – крылышко было самое настоящее, ангельское!
30 Сказывали об отце Иеремии, что при нем состоял специальный келейник, который каждый час менял авве носовые платки, – так много тот плакал.
31 Один послушник был очень чувствителен и часто проливал во время служб обильные слезы. Братия прозвала его «Плаксой».
32 Два брата поссорились. Послушниками они жили душа в душу, но после нескольких лет безмятежного жития их рукоположили – одного, потом и другого. А инокам в этом монастыре полагалась отдельная келья. Братьям предстояло разъехаться. Все, что у них было, они разделили поровну, только никак не могли поделить видеомагнитофон. Отцу Геннадию его подарили, зато отец Мефодий его чинил, два раза на собственной машине возил в ремонт, не говоря уже про фильмы, которые тоже в основном покупал сам. Из-за видеомагнитофона братья чуть не подрались. В гневе они даже забыли про телевизор. И отправились к старцу.
– Отче! Рассуди нас, – бросились они в ноги к авве Михею. – Никак не можем поделить видеомагнитофон, попросту видик. Одному его подарили, другой его чинил и покупал к нему видеокассеты, чей же он теперь?
Авва же вопросил:
– А что, есть у вас хорошие фильмы?
– Целый короб! – отвечали братья.
– И «Москва слезам не верит»?
– Да, отче!
– И «Служебный роман»?
– И он.
– А боевики со Сталлоне?
– И боевики.
– Все ясно, – отвечал авва. – И видик, и кассеты немедленно несите ко мне в келью, не забудьте прихватить и телевизор. Как только решу посмотреть, позову вас в гости, будем смотреть втроем.
Утешенные братья поступили так, как заповедал им старец. И телевизор, и видеомагнитофон, и коробку с фильмами они сложили у него в келье.
– Нужно ли подключить? – спросили старца братья.
– А вот это, ребятки, я сам, – отвечал старец и, благословив, отпустил их с миром.
Но с тех пор старец так ни разу и не позвал их, братья же не решались напомнить ему о давнем его обещании.
33 Послушница Екатерина получила письмо. Прочитав на конверте обратный адрес, Катя чуть не закричала: «Денис, Дениска Гришаков!» Тот самый, что делал ей предложение всего полгода назад. Тот самый, которому она предпочла монашество. Глубокая печаль и тоска по Денису немедленно охватили Катино сердце. И она отправилась к старцу.
– Вот, – сказала она авве, – в миру Денис Гришаков сделал мне предложение, но я отказала ему, ушла в монастырь. А вчера он прислал письмо, только я боюсь его раскрывать, такая тоска на сердце. Вдруг он зовет меня обратно?
Отец Андриан положил руку на письмо и тут же заулыбался.
– Раб Божий Дионисий, великое счастье посетило тебя! Как тяжко пришлось бы тебе, если бы Катя стала твоей женой! Слава Богу, что этого не случилось, – обратился батюшка уже к Кате. – Старайся теперь для Господа, старайся как для любимого, с которым и в шалаше рай, и ничего больше не нужно, только бы быть рядом.
– Как же я буду для Него стараться? – удивилась Катя. – Дениса я хотя бы видела, гуляла с ним за ручку, а Бога не видела никогда.
– А ты помогай сестрам, будь с ними ласкова, и тогда скука тебя оставит, а любовь к единственному Твоему Жениху начнет расти. Письмо же отдай мне, но день сегодняшний запомни, ровно через год приходи, почитаем, что он там написал.
Катя отдала батюшке письмо, он положил его в нижний ящик своего стола, только прочесть письмо ей так и не довелось – спустя несколько месяцев батюшка занемог и умер, – где уж тут искать давнее письмо. Ровно же через год с того заветного дня от приехавших в монастырь знакомых Катя узнала, что Денис женился.
34 Отец Иоанн куда-то засобирался. Отнес библиотечные книги в библиотеку, постирал носки, заштопал все дырочки на рясе, вычистил ботинки.
– Уж не бежать ли ты собрался? – поинтересовалась у него братия. – Уж не домой ли, к матушке с батюшкой?
– Туда, – признался отец Иоанн с улыбкою. – Везде хорошо, а дома лучше, – добавил он и в ту же минуту испустил дух.
35 Старец гулял около монастыря в лесу. Вдруг смотрит – на дороге стоит девочка с котенком в руках и горько плачет.
– Почто плачеши, чадо?
– Вот, дедушка, котенок мой сорвался с дерева и помер.
– Этот, что ли? – спросил старец, тыкая пальцем в мертвого кота.
– Этот, – кивнула девочка и зарыдала еще громче.
– Да он же просто притворяется! А ну, отвечай: кис-кис-кис, ты ловить умеешь крыс?
Животное не шевелилось.
– Ах так! – рассердился старец. И выпучив глаза, закричал: – Ну, тогда я тебя сейчас съем!
Котенок так напугался, что от страха воскрес, жалобно замяукал и спрятался к девочке за пазуху.
36 Матери Феодосии поручили ухаживать за курицами. Женщина с высшим филологическим образованием, Феодосия прежде курочек только ела и справлялась с обязанностями плохо, претерпевая большие скорби.
Как-то раз игуменья в очередной раз громко ругала Феодосию. Как вдруг раздалось кудахтанье – серый волк, схватив курицу, убегал прочь.
– А ну-ка, догони его да принеси курицу обратно! – вскричала игуменья сердитым голосом. Феодосия бросилась за волком.
– Именем Господа Моего отдай! – закричала она страшному зверю. – Отдай немедленно!
Напуганный волк, видя, что за ним гонятся, повернулся и выпустил добычу. Феодосия подняла курицу и отнесла ее в курятник.
Сильно помятая, но живая, курица к вечеру совершенно оправилась. А наутро снесла золотое яичко.
– Вот, сестры, вкусите от плода послушания, – сказала матушка игуменья, показывая яичко на трапезе. Но никто не мог разбить его. По некотором размышлении сестры поместили его в монастырский Музей Чудес.
37 Про отца Феофана, долгие годы жившего отшельником в дремучем лесу, говорили, что если находил он мертвого зверя или птицу, то хоронил их по христианскому обряду, служил панихиду об упокоении «усопшей твари» и не забывал ставить на могиле крестик, сбитый из двух сучков.
38 Зима выдалась бесснежной. Стоял канун Рождества, а снег так и не выпал.
Скитоначальник одного небольшого скита отправился в дальнюю пустынь к старцу-отшельнику. Провидя духом, для чего тот пришел, отшельник вышел к нему и принял его с радостью.
– Праведный отче! – начал жаловаться скитоначальник. – Через два дня наступит Рождество, а у нас до сих пор нет снега. Братия унывает. Точно малые дети, иноки повторяют, что без сугробов и снега и Рождество не Рождество. Прости, отче, и скажи как быть!
– Почему же вы не помолились и не попросили Бога?
– Молились и просили не один раз, но вот – ни снежинки.
– Может быть, вы плохо молились? Хочешь ли знать, что это так?
Тут старец простер руки к небу и начал молиться. Через несколько минут на ясном небе собрались темные снеговые тучи, и повалил снег. Скитоначальник в ужасе пал на лице свое и поклонился старцу. Но когда поднялся, старца уже не было рядом – он убежал в лес.
39 Пасха наступила в конце апреля. Всю ночь отшельник Феофан молился, а под утро услышал, что в окна к нему стучат клювами птицы. Он вышел на улицу. На поляне перед его избушкой собрались все лесные звери – медведи и волки, лисицы и зайцы сидели рядом и сквозь прозрачные сумерки глядели на него.
– Христос воскресе! – проговорил старец, и, склонясь к мохнатым мордам, похристосовался с каждым. Затем обнимал по очереди все деревья вокруг, целовал стволы и все повторял: «Христос воскресе! Христос воскресе».
– Воистину воскресе! – звучало в ответ.
40 Едва брат Даниил поступил в монастырь, как тяжело заболел. Братия же, зная о его неправедной прошлой жизни, молила Бога, чтобы он не умер, а еще пожил вместе с ними и имел время для покаяния. Однако вскоре Даниил перестал подниматься и был уже на пороге смерти. Братия пришла к нему попрощаться. Он долго не откликался, молча лежал с закрытыми глазами. Но внезапно очнулся:
– Что это – Пасха, братие?
– Какая Пасха, Данилушко! На дворе февраль, ты не слышишь, как завывает вьюга?
– Я слышу пение, – отвечал Даниил. – Разве это не вы поете: «Христос воскресе»? И откуда этот свет? – спрашивал он.
Иноки же молчали, не зная, что и подумать.
В ту же ночь Данила умер. Метель улеглась, а снег по-прежнему крупно, часто падал. Укрыл весь монастырь, все дорожки, все крыши и только с золотых скользких куполов слезал, полз мягкими комьями.