Нигилизм снова стал проблемой в жизни отдельных людей и мирового сообщества в целом. Хоть и казалось, что он уже окончательно и незаметно победил в развитых странах Запада, где его неудержимое господство значительно ускорили глобализация и стремительное развитие информационных технологий. Его победу подспудно обеспечивал и образ жизни отдельных людей. Это было и остается распространенной концепцией, которая объединяет самые разные взгляды на мир в молчаливом согласии, что у реальности больше нет смысла, нет единого восприятия себя и окружающего мира, нет того, что может по-настоящему «укоренить» нашу жизнь в настоящем, захватить нас и сделать свободными.
Конечно, какие-то ценности (солидарность, уважение к закону, забота об окружающей среде и т. д.) остаются неизменными, превращаются в обязанности, входят в сферу нашей этической ответственности, но если говорить честно, то они часто воспринимаются как красивые слова, неспособные перебороть отупляющее ощущение того, что наше существование рано или поздно закончится. Кажется, что жизнь и смысл расторгли свой брак по обоюдному согласию: теперь жизнь отождествляется с ничем не прикрытым желанием обладать собой, инстинктом самоутверждения, а смысл жизни сводится к неопределенной культурной конструкции из вопросов вроде «Кем бы мы хотели стать?», «На что мы имеем право?» и «Какие правила нам диктует социум?».
Потому и казалось, что нигилизм уже одержал победу в нашем мире, но это была странная победа. Нигилизм больше не был связан с постоянно возрастающей «силой духа» (сверхчеловек как воля к власти). Напротив, это был тот самый «пассивный нигилизм», который, скорее, «упадок и истощение силы духа». Так что, как пишет Ницше, «все дотоле существовавшие цели и ценности более не соответствуют ей и уже не вызывают веры к себе, – что синтез ценностей и целей (на котором покоится всякая мощная культура) распадается и отдельные ценности восстают одна на другую (разложение), – что только все утешающее, целящее, успокаивающее, заглушающее выступает на передний план под разнообразными масками: религиозной или моральной, политической или эстетической и т. д.»[3] (Frammenti postumi, «Посмертные фрагменты», 1887–1888, 9 [35]).
Результат обратный: вместо революционной атаки на идолов клерикальной буржуазии – как это было в 1968 году – вежливое и «правильное» обращение в стиле радикальной буржуазии масс (о которой говорил Аугусто Дель Ноче[4]). Став продуктом общества потребления, нигилизм означал теперь не радикальное сомнение в истинности вещей, а новую интерпретацию истины как взаимодействия мнений, где каждое имеет право на существование при условии, что оно остается только мнением, не более.
Но в ткани этого повествования начинает образовываться новая брешь. В этой повсеместно распространенной «инсценировке» нигилистической культуры, в том числе и благодаря цифровой взаимосвязанности всей информации на планете, на вопрос «имеет ли эта глобальная сеть какое-то большее значение?» (не в смысле размера, а в смысле емкости понятия, его насыщенности, то есть по отношению к причине, по которой истинный я нахожусь в этом мире) повесили бы ярлык мифа о «заговоре», если использовать остроумную формулировку из романов Умберто Эко. Освобождение от смысла представлялось освобождением от собственного «Я», а вместо этого привело к обнулению человеческого опыта, превратив архитекторов собственной судьбы в королей пустоты. Все потому что смысл и судьба могут существовать, только если «Я» признает (пусть даже ради того, чтобы оспорить!) существование кого-то кроме себя и не как собственную диалектическую проекцию, а как нечто неподвластное изменению по воле «Я», то, что можно назвать «ты», «отец-мать» (поколение) или «друг».
И вот тогда-то нигилизм вновь становится «проблемой», и это тревожит нас, как и раньше (помните «Братьев Карамазовых» Достоевского?), а может, даже сильнее, чем раньше. Фактически теперь это слово не обозначает только феномен потери, но еще и прежде всего возникновение потребности, оно делает зримым желание обрести смысл как желание «бытия», сравнимое с невозможным цветением сухой и каменистой почвы.
С этой точки зрения современный нигилизм со всей своей антиидолопоклоннической силой – не столько препятствие, сколько возможность или повод отправиться на поиски истины. Когда обратились в прах не только старые ценности и традиции, но и антропоцентрические попытки заменить их чистой волей к власти, сами люди стали явлением неактуальным, объектом взаимозаменяемым или случайно возникшим в великой мировой паутине. И вот здесь-то снова и высвечивается что-то неизменное, предстает во всей своей наготе. Как если бы «Я» стремилось родиться заново, искало взгляда, встречи, чего-то внешнего, – что открыло бы саму суть его существа, повелело бы стать самим собой.
Одна из самых насущных и наиболее привлекательных задач в деле понимания сути настоящего – это уловить и отследить блики света трансформации нигилизма, от утраты до обретения необходимости.
И мне бы очень хотелось начать с писателя, который наиболее образно описал сегодняшний нигилизм, – Мишеля Уэльбека. В его последнем романе «Серотонин» можно почувствовать это трепещущее желание быть. Главный герой, Флоран-Клод, буквально пытается покончить с собственным «Я» и для начала обращается к самому живому проявлению собственной сути – сексуальному желанию. Чтобы уничтожить себя, нужно отделиться от себя; чтобы отделиться от себя, нужно принять это благословенное лекарство; но действие препарата снижает либидо, стирает последний оставшийся признак жизни.
Однако именно умиротворение сексуального влечения показывает то, что до сих пор скрывалось за навязчивой необходимостью вновь и вновь следовать инстинкту, а именно желание быть любимым и радость от понимания того, что кто-то тебя действительно любит, даже если у тебя не хватит смелости всю жизнь держаться за этот взгляд. Драматическая точка невозврата – Флоран-Клод понимает, что безвозвратно упустил единственную возможность обрести незаслуженное внимание женщины, Камиллы. Реальное больше не в силах одержать над нами верх, даже если мы втайне желаем именно этого; наша свобода настолько редуцирована, мы настолько отвыкли от вкуса этой реальности, что сводим все к чистой случайности или немотивированному стечению обстоятельств.
Но даже эта потеря не «обнуляет» человека; и именно в попытке главного героя самоуничтожиться проявляется нечто – почти вопреки его собственной воле, – от чего нельзя отказаться: человеческая природа настолько объективна, что человек не может распорядиться ею по своему желанию. Это своего рода призыв «Я» к самому себе, который по-августински таится в самой личности, но управлять которым эта личность не может. Ближе к концу Уэльбек пишет:
«Я ни на что не надеялся и прекрасно сознавал, что надеяться не на что, мой анализ сложившейся ситуации казался мне исчерпывающим и верным. О некоторых областях человеческой психики до сих пор еще мало что известно, они недостаточно изучены. <…> К этим областям можно подступиться, только используя парадоксальные и самые абсурдные установки, из коих мне на ум приходит только одна – сверх надежды поверить с надеждою. <…> Я вступил в ночь без конца, но все же во мне, в глубине моего существа теплилось нечто – не надежда, нет-нет, а, скажем так, неуверенность»[5].
Кажется, что это нечто – лишь мерцание в глубокой тьме бесконечной ночи. Но это еще и трещинка на теле нигилизма, легкая шероховатость; и нужно быть абсолютно искренним с самим собой, чтобы не отрицать это сразу. Так значит, это просто неуверенность? Последняя страница иллюстрирует путь героя к самоуничтожению, показывает, что на заднем плане, оказывается, все время маячило противоречие, которое главный герой и являет наконец читателю. Желание, надежда и даже неуверенность – реальные признаки объективного чувства, заложенного в нашем естестве, в самом естестве мира. А кроме того, обратная перспектива – если мы потеряли один смысл, есть еще Тот Самый Смысл, во плоти, который сам ищет нас: «На самом деле Бог заботится о нас, думает о нас каждое мгновение и порой дает очень точные указания. Все эти внезапные порывы любви, от которых теснит грудь и перехватывает дыхание, озарения и восторги – совершенно необъяснимые, если исходить из нашей биологической природы, нашего удела обычных приматов, – суть предельно ясные знаки».
Мы можем даже наречь этот образ, дать определение любящего субъекта, который своей физической жизнью пробуждает желание: «Сегодня я понимаю точку зрения Христа, его постоянное возмущение ожесточением сердец: людям даны все знаки, но они не принимают их в расчет…». Не принимать в расчет знаки – это и есть самый простой способ для преодоления нигилизма. Осознание этого пути – нашим нищим духом – уже первый признак того, что мы начали его преодолевать.