(Речь на заседании Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 30 сентября 1918 г.)
Общее положение на наших фронтах может быть признано вполне удовлетворительным. Если же рассматривать его в некоторой исторической перспективе и предвидеть ближайшие два-три месяца, то это положение следует назвать даже более чем удовлетворительным.
Несомненно, что армия у нас создана. Армия у нас есть. И хорошая армия. Она не так еще многочисленна, чтобы соответствовать числу наших врагов, но она растет. У нас создались крепкие надежные кадры на всех фронтах. Эти кадры мы будем пополнять, и в самый короткий срок у нас будет хорошая, крепкая, сплоченная армия, которая покажет нашим врагам, что с Россией справиться не так легко.
Если мы обратимся к отдельным фронтам, то увидим, что на Северном фронте мы можем констатировать устойчивое положение, которое может стать угрожающим для наших врагов.
Мы потеряли Архангельск, но после первых успехов союзников дальнейших не последовало. Их десант должен был быть тем топором, из которого солдат варил щи, а англо-французские щи варятся гораздо медленнее, чем рассчитывали союзники. Наступает холодное время года. Белое море замерзнет, и если до начала зимы англо-французский десант не соединится с чехо-словаками, – а он с ними не соединится, – то положение этого десанта будет в высшей степени затруднительным, и нам останется только сбросить его на беломорский лед или под лед.[1]
На Восточном фронте положение вполне благоприятно. Инициатива целиком находится в руках наших войск. На Волге в руках врага остаются два важных пункта: Сызрань и Самара, против этих двух пунктов ведутся сейчас операции в широком масштабе. Я могу сказать, что они будут взяты в самое ближайшее время. Это значит, что мы очистим всю Волгу, что Волга станет тем, чем ей полагается быть, – честной советской рекой.
Вы знаете, что одновременно ведутся широкие операции на Урале, и что после очищения Волги эти операции пойдут, разумеется, с гораздо большим успехом, но трудно предсказать и измерить заранее темп развития этих операций. Можно сказать, однако, с уверенностью, что полоса, занимаемая теперь «учредиловцами», будет очищена, и скоро между областью советской диктатуры и черносотенцами не будет никаких межеумочных промежутков.
На Южном фронте бои развивались до последнего времени с переменным успехом. Есть основание думать, что и здесь мы находимся накануне решительного перелома в нашу пользу, что красновские успехи скоро придут к концу, и Северный Кавказ будет очищен для Советской России.
Я должен сказать, что наши успехи определяются тем быстрым закалом, который приобретает наша армия, и я не могу не назвать полка (носящего имя того учреждения, в котором я говорю), который развернулся в Тульской губ. под руководством тов. Панюшкина и своими действиями решил судьбу Казани. Оставление Казани было для наших врагов катастрофическим. Это видно из того, что они оставили в этом городе больше орудий, чем взяли у нас. Они также оставили нетронутыми интендантские склады; мы получили все, что было сдано им на хранение, а артиллерию даже с приростом.
В отношении командного состава мы также сделали успехи. Я говорил о том, что, с одной стороны, из числа солдат и офицеров выдвигаются способные командиры, а, с другой – мы имеем уже сейчас десятки работников, вышедших из рядов старого офицерства, которые связали свою судьбу с Красной Армией, не говоря уже о тов. Вацетисе, которому принадлежит честь успехов под Казанью.
Чехо-словаки сослужили нам превосходную службу в областях оккупации. Те волости, где они находились, встречают Красную Армию, как избавителей.
Наши успехи имеют и другой важный результат: они обостряют борьбу среди врагов. Мы сейчас счастливы сказать друг другу, что никогда не только наша партия, но и весь советский строй не был так единодушен, как теперь, в то время как наши враги трещат по всем швам.
Теперь и речи быть не может, чтобы в ближайшие недели на нас обрушилась какая-либо катастрофа. Взоры белогвардейцев обращены на Японию и Америку, откуда несомненно может грозить реальная опасность, но эта опасность отделяется от нас тысячами верст, и нам дается еще возможность всю зиму использовать для укрепления наших сил.
Сейчас между Японией и Соединенными Штатами состоялось какое-то соглашение; каков его объем, каково соотношение партий – мы не знаем.[2] Но мы в течение этой войны видели слишком много примеров того, что союзники превращались в заклятых врагов, и чем больше мы приближаемся к окончанию мировой бойни, чем острее становятся мировые противоречия, тем чаще вчерашние друзья будут становиться врагами.
Германия в качестве опасной для нас силы сейчас, на ближайший период, сходит со сцены.[3] Болгария выбывает из строя.[4] За Болгарией идут Турция, Румыния, Австро-Венгрия, и вряд ли у хозяев нынешней Германии окажутся материальная возможность и побудительные причины менять свою политику по отношению к Востоку.
Выход Болгарии из войны ослабляет Германию, сводит к минимуму политический террор против нас с ее стороны. Ответом на ослабление Германии явится восстание французского пролетариата.
Таковы перспективы. Два месяца тому назад наше положение было очень трудное. Но мы не опускали рук, и если мы продержались до сегодня, то никакая сила нас не свалит. Ближайшие месяцы мы должны использовать для укрепления и развития нашей армии.
Основываясь на авторитете ВЦИК и сочувствии рабочих и крестьянских масс, мы в короткое время превратим Россию не на словах, а на деле в военный лагерь[5] и сломим консерватизм провинциальных советских людей, которые не всегда отдают себе отчет в положении.
Во главе снабжения армии поставлен теперь тов. Красин. Он двинет это дело вперед, и тот учет, который он произвел за последние дни, показывает, что дело снабжения обстоит далеко не так плохо.
Новый набор молодых людей даст несколько первоклассных дивизий, которые создадут резервы для армии. Вы же поддержите своим авторитетом дело формирования армии. Мы должны убедить англичан и французов, что их предприятие является не только бесчестным преступлением, но и постыднейшей глупостью. Наше сопротивление на Восточном фронте даст могущественный толчок по ту сторону океана, и мы всем нашим врагам, с одной стороны, друзьям – с другой, покажем, что мы – сила, что мы хотим жить и жить будем.
«Как вооружалась революция», т. I.
(Речь на экстренном соединенном заседании ВЦИК, Московского и районных советов, представителей фабзавкомов и профсоюзов 3 октября 1918 г.)[6]
Юго-восточная оконечность Европы – Балканский полуостров – дает нам картину чудовищных экономических и национальных сплетений, антагонизмов, борьбы. Все те противоречия и столкновения, которые раздирают капиталистическую Европу, представлены в уменьшенных размерах на небольшом пространстве Балканского полуострова. И так как этот полуостров по своим экономическим отношениям является отсталой частью Европы и, стало быть, притягивает к себе аппетиты крупных хищников великих держав, то балканские интересы и антагонизмы осложняются, пересекаются и возрастают под давлением противоречий всей Европы. Балканский полуостров стал давно осиным гнездом европейской политики, кипящим котлом, откуда время от времени вырывались или грозили вырваться огненные языки европейского вулкана и мировой бойни.
В 1912 г. Балканский полуостров был ареной балканских войн между Турцией и Болгарией, Сербией, Грецией, Черногорией, которые тогда были союзницами. Уже тогда революционные социалисты предсказывали, что балканская кровавая потасовка есть только преддверие, предвестник великой мировой войны.
В 1914 г. эта великая война началась. Вышла она оттуда же, из этого же самого юго-восточного угла Европы, с Балканского полуострова. Конфликт между Австро-Венгрией и Сербией дал точку отправления для дальнейшего развития событий, и мы видим теперь, как новый поворот в европейской и мировой бойне, а вместе с тем начало нового поворота в мировой истории опять получает свою точку отправления на Балканском полуострове, где, повторяю, сосредоточены в уменьшенных размерах все язвы капиталистического мира.
В первый момент войны мы наблюдали в центре событий Сербию.
Чудовищное превосходство Германии и Австро-Венгрии, которые в своем союзе казались непобедимыми, сказалось прежде всего на разгроме Сербии. Казалось, что Болгария, наймит центральных империй, отныне становится господствующей страной на Балканском полуострове. Но теперь мы видим, что в отпадении Болгарии получил свое яркое выражение крутой поворот судеб империалистической бойни. В первую эпоху войны господство Германии возрастало непрерывно, и она приучила весь мир верить в незыблемость ее военного и империалистического господства. Ее превосходство определялось превосходством ее капиталистической техники. Создавая несравненные машины массового истребления, она уравнивала своей машиной милитаризма – больше, чем уравнивала! – численность и богатство своих врагов.
В другом лагере только Франция имела централизованную армию с военными традициями. Англия вынуждена была заниматься военной импровизацией, т.-е. создавать армию из ничего. Вот почему весь первый период войны протекал под знаком превосходства Германии. Ее военная промышленность, более кастовая организация германского дворянства, большая дисциплинированность, интеллигентность германского народа, – все это в соединении создавало такую машину войны, перед которой пасовали объединенные силы Франции, Италии, России и других более мелких союзников. Затем с большим запозданием выступили С.Ш. Америки, без большой армии, но с могущественной техникой.
К этому моменту чудовищная машина германского империализма уже изнашивалась, и прежде всего изнашивались рабочие силы и фабрики истребления; с другой стороны, экономическая и военная мощь Америки росла и развивалась за счет разрушения Европы, и в решительный момент Соединенные Штаты обратили свою военную мощь против Германии. Почему это случилось? Первые три года войны Америка стояла в стороне, американский Шейлок поставлял Европе орудия и средства истребления, и только когда германская подводная война поставила под угрозу американскую торговлю со странами Согласия, американский Шейлок потребовал создания внутреннего рынка для пушек, снарядов, винтовок, которые скоплялись на побережье Америки, так как вывоза в Европу не было. Вот где возник последний толчок, развитый американской дипломатией, бросившей Америку на путь новой авантюры, вот на основе чего Америка сыграла огромную роль в развитии европейской войны. Правда, в Германии было тупоумное юнкерство, которое по недомыслию приветствовало вступление Соединенных Штатов в войну. Мы покончим одним ударом со всеми врагами (т.-е. с мировыми конкурентами), – говорили они, но они просчитались. Чудовищная по своим силам американская машина была колоссальна и по своим запасам, и это поняли только те люди, которые отдавали себе отчет в характере совершающихся событий, сохранили ясный, трезвый, политический взгляд и оценивали события под углом зрения исторического материализма. Теперь, когда мы, марксисты, оглядываемся на пройденный путь и рассматриваем программы, которые развивали империалисты, их лакеи – демократы и лакеи их лакеев – шейдемановцы, реноделевцы, – мы видим, что эти 4 года усеяны не только трупами рабочих, погибших в этой борьбе, но и трупами разных программ, планов и теорий.
В мировом перекрестном огне выжила только одна программа – программа тех людей, которые не утратили своих пяти чувств. Можно сказать, что только мы, материалисты, видели природу событий и правильно предсказывали их исход. История идет, может быть, против нашего желания, но по той линии, которую мы начертали. И хотя на этом пути принесено много жертв, конец его будет тот, который был предвиден нами: крушение всех богов империализма и капитализма. История как будто задалась целью дать последний, наглядный урок человечеству. Трудящиеся были как будто слишком ленивы, неподвижны и нерешительны. Разумеется, мы не имели бы этой войны, если бы мировой рабочий класс нашел в себе в 1914 г. достаточно решимости, чтобы выступить против империалистов всех стран. Но этого не произошло – рабочий класс нуждался в дополнительном жестоком уроке истории. И вот она вывела на арену самую могущественную, самую организованную страну и дала ей подняться на небывалую высоту. Германия диктовала всему миру свою волю через жерла своих 42-сантиметровых орудий. Она поработила, казалось, на неопределенное время всю Европу, она отхватила огромное пространство от Франции, своими бесчисленными подводными лодками она подкапывалась под морское владычество Англии; казалось, что господство Германии упрочилось на целые поколения, если не навсегда. История, которая послала несравненное могущество капитализму Германии, как будто сказала рабочим Германии: вы – рабы, вы не осмеливаетесь поднять ваши головы, раскрепостить ваши шеи из-под гнета капитализма. Глядите, этот капитал, вооруженный продуктами вашего труда, он, который господствует над всем миром, завтра будет господствовать над всеми остальными планетами, и нет конца его могуществу. – А затем та же история, подняв германский империализм на головокружительную высоту и загипнотизировав сознание масс, свергает его с катастрофической быстротой в пропасть унижения и бессилия, как будто говоря: вы видите, как он разрушен, подчищайте же остатки его со всей Европы, со всего мира. – Вот что говорит история.
Мы пережили ужасную эпоху неограниченного господства германского империализма. Мне как-то довелось во ВЦИК вспомнить один мелкий эпизод, связанный с тем, как представитель всесильной Германии говорил с иронической, злорадной интонацией о «могущественной России». Тем, как он произнес эти слова «могущественная Россия», он прозрачно сказал следующее: «вот вы, почти 200 миллионов русских, когда-то считались могущественной державой, а теперь очутились под нашей пятой, и мы вам диктуем свою волю».
Между тем, несмотря на это, ни в ком из нас нет сейчас ни капли злорадства по поводу того, что Германия переживает колоссальную катастрофу.
Мы будем преисполнены радости в тот час, когда эта катастрофа станет уделом милитаризма и капитализма в целом, и когда приговор истории будет приводиться в исполнение не англо-французскими и американскими пушками, а пушками восставшего революционного пролетариата. Мы знаем, что сейчас, пока, дело идет о перемещении сил из одного лагеря в другой и, как сказано в письме Владимира Ильича,[7] катастрофическое ослабление Германии может и должно в ближайшие дни, недели, может быть, при худом ходе событий в ближайшие месяцы, привести к росту сил, наглости, хищничества англо-французского и японо-американского империализма. Один нам так же враждебен, как и другой, и сейчас, даже при радикальной перемене международной ситуации, мы так же далеки от союза с побеждающим англо-французским империализмом, как далеки были еще вчера от союза с германским. Мы остаемся независимыми на обоих флангах, как самостоятельная сила, как отряд грядущей пролетарской мировой революции. Мы говорим: пусть англо-французские и японо-американские вершители судеб не трудятся «расширять победу», как выражался фон-Кюльман в Брест-Литовске. История еще не сказала своего последнего слова: судьбу народов определяют не только договоры.
Если мы серьезно относимся к договорам и обязательствам, которые мы заключаем, то в то же время мы должны сказать, что судьбы народов как Германии, так и Украины, Польши, Балтики и Финляндии не могут зависеть от документа, написанного в известный момент политического развития.
Новые силы развиваются внутри самой Германии и за ее пределами, и мы не сомневаемся, что близок тот час, когда Брест-Литовский договор будет пересмотрен этими силами, стремящимися к власти.[8] Носителем этой силы в Германии является рабочий класс. Тот факт, что капитулировавший абсолютизм Германии обращается в народный парламентаризм – означает крах тех его продувных дельцов, которые были на вершине, и тех, которые им прислуживали. Если у нас полтора слишком года назад, в феврале 1917 г., появившимся у власти кадетам вместе с с.-р. и меньшевиками, совершенно свеженьким, только что сошедшим с баррикад, понадобилось всего-навсего 8 месяцев, чтобы израсходовать и износить до дыр свои силы, свою репутацию и освободить свое место, – то германским Церетели понадобится для этого не 8 месяцев, а 8 недель. Вот почему, когда нашу Советскую власть спрашивают, – а у нас имеют основание спрашивать, – как она оценивает те перспективы, которые открываются перед Германией, и что она думает о судьбе Брестского договора, то Советская власть отвечает, что само германское правительство заявляет о своей неспособности в нынешней обстановке – и мировой и внутренней – справиться с положением дел.
Какое придет ему на смену правительство: немецкого клерикального центра, консерваторов, национал-либералов или соглашателей? Но правое крыло уже руководило судьбами Германии через своих монархов, бюрократов и через свое юнкерство, а левое крыло нового грядущего правительства подтирало все следы грязи за правым крылом. Что же даст нового эта германская коалиция? Она раскроет глаза народным массам. Стало быть, мы в нашей международной политике не можем серьезно считаться с коалиционным правительством Германии, как с силой, которая в течение долгого периода времени сможет определять судьбы своей страны.
Какая же сила останется? По отношению к Германии идея единства фронта всей демократии еще более, чем по отношению к России, является жалкой, бессмысленной, ничтожной – простите, плюгавой утопией. Какая в Германии демократия? Там демократии почти нет. Там были жалкие остатки мелкой буржуазии, с жалкими остатками ее политического влияния. Беспощадная империалистическая война окончательно разорила и убила мелкую буржуазию и не оставила камня на камне от ее былого значения. Есть только два лагеря: один – сознательный, твердый лагерь империалистов, другой – лагерь пролетариата, над которым история произвела колоссальный жестокий опыт, которого провела через страшное испытание и теперь поставила в упор лицом к лицу со следующей задачей: либо ты справишься с судьбами своей страны и возьмешь в собственные руки власть, либо ты погибнешь вместе со всей страной и с культурой. Вот что сказала история германскому рабочему классу. И если мы сейчас глубоко уверены, что история работает за нас и с нами, а стало быть и вместе с германским рабочим классом, если мы не собираемся мешать ее спасительной работе, то зато мы не скрываем ни от кого, ни от себя, ни от германского рабочего класса, что мы ждем и приветствуем его грядущее шествие к власти. Вместе с тем мы признаем с глубокой уверенностью, что единственная сила в Германии, которая может ее спасти, отстоять ее для дальнейшего экономического и культурного развития – есть именно германский рабочий класс. Взятие им власти внесло бы радикальные и огромные изменения во всю мировую обстановку. Германия превратилась бы в мощный центр притяжения симпатий народов, угнетенных масс всего мира и прежде всего Франции. А без французских кадров, без французской территории, в качестве театра войны, английские и американские войска неспособны разгромить и раздробить Германию. Французский рабочий класс, обескровленный больше, чем какой бы то ни было другой, в своем революционном сердце только дожидается первого сигнала из Германии, чтобы подняться против своих владык – Клемансо и др. Не нужно быть пророком и фантастом, чтобы сказать, что на другой день после того, как станет ясным, что германский рабочий класс протянул руку к власти, – на улицах Парижа будут воздвигнуты пролетарские баррикады. История работает с нами и за нас, а стало быть и за германский, и за французский, и за международный рабочий класс.
Когда мы оглядываемся назад, мы можем с полным удовлетворением сказать, что мы недаром через величайшие трудности, которые многими оценивались, как унижение, дотянули Советскую власть до этого момента. Я считаю в этом авторитетном собрании долгом заявить, что в тот час, когда многие из нас, и я в том числе, сомневались, нужно ли, допустимо ли подписывать Брест-Литовский мир, не отразится ли это задерживающим образом на развитии мировой пролетарской революции, – только тов. Ленин, против многих из нас, с упорством и несравненной прозорливостью утверждал, что нам нужно через это пройти, чтобы дотащить, дотянуть до революции мировой пролетариат. И теперь, на фоне последних событий, мы должны признать, что правы были не мы.[9] (Продолжительные овации.) Каково бы ни было ближайшее положение европейских и мировых судеб, наше положение сейчас несравненно лучше. Мы укрепляемся все больше и больше, а наши враги кровоточат из всех ран, они слабы, и те, которые кажутся всемогущими, сегодня-завтра опишут ту же дугу, что описала Германия, но с еще большей быстротой, ибо повторения в истории происходят всегда более ускоренным темпом. И падение Франции, Америки и Японии, когда оно наступит, будет более катастрофическим, чем Австрии и Германии.
Разумеется, мы, при сложившейся благоприятно ситуации, не возьмем на себя инициативы тех или других азартных авантюристических шагов, не станем объявлять войну Германии в союзе с Англией и Францией, потому что этим мы оказали бы только помощь крайним представителям германского милитаризма, которые теперь собираются совершить кровопускание и, подобно осенней мухе, больно ужалить германский народ. Нет, мы теперь далеки от политических авантюр, больше чем когда бы то ни было, ибо история стоит за нас теперь так, как никогда.
Завтра германский милитаризм будет еще слабее, мы же завтра будем сильнее, поэтому нам нечего искусственно форсировать развитие истории, тем более рука об руку с Англией, имеющей стремление расчленить, уничтожить Германию.
При заключении Брест-Литовского мира нас обвиняли в том, что мы отдали Украину. Действительно, нам было очень тяжело подписывать договор, отдававший Украину под власть Германии и Австро-Венгрии. Сегодня получено известие от одного хорошо осведомленного товарища о настроении на Украине. Приведу несколько наиболее ярких сообщений: «Здесь все более и более создается революционное положение. Еще до последних событий в Болгарии и Германии, как только стало известно, что Германия уберет свои войска с Украины, уверенность, что Советская власть восторжествует здесь, и в кратчайшее время, стала всеобщей».
И дальше идут сообщения о том, как виднейшие представители покойной Рады говорят, что, разумеется, никакой другой власти, кроме Советской, на Украине ожидать нельзя. Затем сообщается о целом ряде проявлений революционного движения на Украине.
Кроме того, один товарищ, прекрасно осведомленный и имеющий хорошие связи, пишет о том, что делается в Болгарии. Он сообщает, что в Болгарии подпольные советы существовали давно, и что назначены на фронт два социалистических депутата, Луканский и Дмитриев, которые теперь приговорены к 5–6 годам заключения. Они принадлежали к партии, соответствующей партии русских коммунистов. Таковы наши сведения относительно положения Украины и Болгарии.
В свое время нам говорили, что мы потеряли Украину. Да, временно потеряли, чтобы снова найти ее и на этот раз окрепшею. Украинские рабочий и крестьянин прошли суровую школу, и если теперь они пришли к Советам, то они будут так крепки, что никакая сила не сможет сковырнуть их. В панические дни Бреста Советская Россия расчленилась. Но в ходе событий она развернула величайшее революционное притяжение. Мы не сомневаемся, что это притяжение выполнит великую работу. Когда германский рабочий класс станет у власти, он также развернет могущественную силу притяжения, а преступная рука англо-французского империализма будет разбита параличом и не сможет сопротивляться.
Если пролетариатом Германии будет сделана попытка наступать, то для Советской России основным долгом будет не знать национальных границ в революционной борьбе. Революционная борьба германского народа будет нашей собственной борьбой. Что Советская Россия чувствует себя только авангардом германской и европейской пролетарской революции – для всех ясно. Однако, не исключена возможность того, что в течение известного периода революционной Германии придется отбиваться от банд империализма. И в предвидении этого мы можем сказать с уверенностью, что германский пролетариат со всей своей техникой, с одной стороны, и наша неорганизованная, но изобилующая естественными богатствами, с 200 миллионов жителей, Россия – с другой, будут представлять могущественный блок, о который разобьются все волны империализма. Для нас не может быть союзников из империалистического лагеря. Революционный лагерь пролетариев, выступающих на открытую борьбу с империализмом, – вот наши союзники. Либкнехту не надо заключать с нами договора, и без него мы будем помогать ему в борьбе всеми силами и средствами. Мы все отдаем для общей пролетарской мировой борьбы. В оглашенном письме тов. Ленина сказано ясно и отчетливо, чтобы мы стремились создать миллионную армию для защиты Советской Республики. Эта программа узка. История говорит: ваша задача не только обеспечить передышку, ваша задача сделалась шире. Уже в Германии и во всей центральной Европе назревает кризис. Может быть, завтра рабочий класс Германии призовет вас на помощь, и вы создавайте не миллионную, – создавайте двухмиллионную армию, так как ваша задача возросла вдвое, втрое. И мы готовы вдвое, втрое напрячь наши силы. И они увеличиваются со дня на день. Германский пролетариат испытывает голод больше нашего. Пусть он протянет руки к власти, пусть он возьмет в руки власть и поможет нам наладить железные дороги, а мы из Самарской губ., с Дона, где я видел неистощимые запасы хлеба, возьмем хлебные богатства и поделимся ими по-братски с германским рабочим классом для торжества общей борьбы. Это воля рабочего класса России и крестьянской бедноты, ибо здесь собраны их авторитетные, влиятельные представители – лучшее, что есть в Российской Республике. Здесь Центральный Исполнительный Комитет, Московский Совет, представители профессиональных союзов и фабрично-заводских комитетов. Все это цвет и воля России. Во время борьбы рабочего класса Германии мы будем с ним целиком. Как коммунары, мы наши коммунистические воззрения простираем и на рабочий класс Германии. Все, что наше, то его. Наши силы и хлеб – это его силы и хлеб для общей пролетарской революции.
Разумеется, товарищи, наш нарождающийся союз будет завтра закреплен с новой трудовой революционной Германией. И потому этот союз ни в коей мере не направлен против пролетариата и трудового народа Франции, Англии, Америки или Японии. Это понимаете вы, и, что еще важнее, к счастью нашему, это превосходно понимают все революционные рабочие стран Согласия. В тот момент, когда по Европе пройдет, – а этот час близится, – основной рубеж между силами пролетарской революции и милитаризмом, – французские, английские, американские и японские рабочие будут вместе с нами, по эту сторону рубежа, там же, где будут объединенные Советская Россия и пролетарская Германия. И это – единственная возможность, единственный способ покончить с проклятой бойней.
Все наши самые мрачные предсказания, самые ужасающие обличения империализма не только оправдались, но оказались превзойденными действительностью. Мы, – говорили империалисты, – утверждаем, что идем освобождать слабые, бедные, угнетенные, малые народности. Смотрите, все мелкие государства, нации, лежат растерзанные, подавленные. Болгария грабила, что могла, у Сербии и Греции. Турция грабила, что могла у нас на Кавказе. Болгария, вчера превратившаяся в германскую провинцию, сегодня превращена в английскую колонию. Турция – тоже. И как раз сегодня получены сведения, что Турция открывает свои проливы английскому флоту. Это значит, что Константинополь становится городом, где будет заседать английский губернатор. Это значит, что господство Англии водружается над теми, кто вчера был в союзе с Германией. Вчерашний друг Германии сегодня превращается в жалкого, бессильного, распятого вассала Англии. Для всех слабых, для всех угнетенных наций, народов, мелких государств и, прежде всего, для рабочих масс всех народов нет выхода из этой бойни иначе, как путем перемещения военных сил из одного лагеря в другой. Мы это предсказывали первые, когда опубликовали тайные договоры, когда обличали хищнический милитаризм и империализм. И мы теперь можем сказать рабочим Германии, что если бы они год назад имели силу убрать свои правящие классы и заключить мир на основах, провозглашенных рабочим классом, то рабочие Франции, Англии и Японии были бы сейчас богаче и счастливее. Это был бы колоссальный шаг вперед в сторону прогресса и гуманности. За этот год сожжены новые миллионы жизней и новые миллиарды богатств. Но урок не прошел даром. Мы остаемся там, где были, а другие подошли ближе к нам. Наш враг стал слабее, и мы говорим поэтому: знамя Советской власти взвилось выше, надо бороться со всей решимостью, мы стали крепче, друзей у нас больше, мы идем вперед, вам навстречу, рабочие Германии, Англии, Франции и всех стран. Наше знамя поднимается над Европой – знамя международной республики труда!
«Как вооружалась революция», т. I
(Речь на заседании ВЦИК 5-го созыва 30 октября 1918 г.)
Мы снова получаем большую передышку. Не может быть и речи о том, чтобы в ближайшие недели на нас обрушилась какая бы то ни было военная сила. В белогвардейских газетах сейчас пишут об англо-французском десанте, как об исчезнувшей обманутой надежде, и потому все взоры обращены теперь на Японию и Америку. Оттуда, несомненно, грозит или может грозить реальная опасность. Но и эта опасность отделяется от нас очень большим количеством верст. Нам дается еще возможность всю зиму использовать для укрепления наших сил, и мы не только отбираем сейчас города, но и не медля укрепляем их по всем правилам искусства. И если даже допустить, что японцы или американцы, при поддержке белогвардейцев или чехо-словаков, которые шпалерами станут вдоль Сибирского пути, дойдут до Урала, то они до весны встретят на этом пути крепкий мощный барьер. Пока этот путь еще не пройден. Враги только у самого его начала. Они должны пройти по колоссальной стране, при чем справа и слева у них будут только враги. Если чехо-словацкий корпус, в качестве тыла, может иметь кавалерию и, благодаря своим высоким качествам, – а эти качества падают с каждым днем, – помогать среднему району театра, то японские и американские войска не будут иметь никакого тыла: они будут иметь справа и слева от узкой железнодорожной полосы враждебных партизанов, готовых на все, чтобы отстоять свою землю, свой хлеб, и им придется тащить за собой длинный, огромный тыл. Как ни богаты техникой американцы, как ни могуществен японский милитаризм, – хотя, к слову сказать, они во время войны давали России в высшей степени гнилой материал, негодные снаряды и оружие, – для них потребуются многие недели и месяцы, чтобы преодолеть сопротивление и препятствия, которые им встретятся на пути по колоссальной Сибири, и продвинуться к европейским рубежам Советской Республики. А к тому времени Красная Армия упрочится и разовьется.
Сейчас между Японией и Соединенными Штатами состоялось какое-то соглашение. Продержится ли это соглашение до весны, этого не предскажет никакой звездочет, – и как далеко зайдет сопротивление ему внутри Японии и Америки, этого также с астрономической точностью предвидеть нельзя. Но только месяц назад мы наблюдали в Японии колоссальнейшее движение, вовлекшее в свой круг миллионы японских рабочих. Если японская буржуазия обнаружила способности приспособления и подражания, то мы не сомневаемся, что закалившийся в горниле мировой бойни японский пролетариат также обнаружит огромную способность подражания революционного, и японская буржуазия со своей химерической надеждой на Сибирь с каждым месяцем будет наталкиваться на все большее сопротивление. То же относится и к Америке. Здесь говорили о росте движения за океаном; нет сомнения, что американский рабочий потерял уже в течение 2 – 3 лет свое прежнее привилегированное положение мирового аристократа труда. От него требуют колоссальной дани; над ним тяготеет старая федеративная демократия, сконцентрированная и централизованная империалистическая власть, которая ничем не уступает любой монархической автократической власти; перед лицом этого колоссального переворота империализм переживает катастрофический перелом; революция должна развернуться с невероятной американской быстротой, и сопротивление американского пролетариата будет развертываться тем быстрее, чем энергичнее будет сопротивление с нашей стороны американской интервенции, чем большее препятствие в своем движении вперед будет встречать американский и японский милитаризм, – эти наши главные враги в настоящее время.
Германия, как опасная для нас сила, в настоящее время, без сомнения, сходит со сцены.[10] Выбывает из строя и Болгария, а за ней следуют Турция, Румыния, Австро-Венгрия. Трудно предположить, что у властителей нынешней Германии, помимо тех формальных договоров, которые должны были бы их связать, окажутся материальная возможность и побудительные причины для перемены своей восточной политики. Если они эту политику будут менять, то скорее в том смысле, чтобы освободить кое-какие увязшие в Украине корпуса для других целей. В этом нас теперь вполне убеждает ход событий. Могут сказать, что выход Болгарии усиливает непосредственных и прямых сегодняшних врагов-союзников, и это будет верно, но только с точки зрения момента. Правда, вся мировая дипломатия судит сейчас и способна судить о своих заданиях только под углом зрения данного момента. Ей судить под углом зрения широких исторических перспектив уже не дано, потому что для нее в них ничего не вырисовывается, кроме гибели. Выход России из войны, несомненно, усилил Германию. Я помню, – в моих ушах еще сейчас звучит его интонация, – как фон-Кюльман[11] говорил: «Разумеется, Германия хочет жить в мире со своим могущественным восточным соседом». Слово «могущественным» было сказано с такой интонацией, которая должна была означать: «Вот Россия была могущественной страной, а сейчас вы ползаете во прахе у наших ног». Звук голоса фон-Кюльмана остался в моих ушах, но Гертлинга[12] уже нет, Гинце нет,[13] да и многое другое еще изменится в Германии.
Я думаю, что если выход России из войны временно усилил Германию, то, с другой стороны, выход из войны – сегодня Болгарии, где организовался совет солдатских депутатов, завтра – Австро-Венгрии, где революционное движение нарастает с каждым днем, – все это есть результат тех же событий, которые, выведя из войны Россию и временно усилив Германию, по существу являются не чем иным, как выражением неминуемой близкой гибели мирового капитализма.
Архив 1918 г.
(Доклад на VI Съезде Советов 9 ноября 1918 г.)[14]
За те четыре с лишком месяца, которые прошли со времени июльского Съезда,[15] в мировом положении и внутренней жизни всех стран произошли огромные изменения, которые нашли себе непосредственное отражение в жизни и развитии нашей Красной Армии.
Когда в памятные июльские дни мы переживали один из самых острых кризисов существования 9-месячной Советской Республики,[16] наша Красная Армия была еще слаба, и, что было еще более тяжело, даже в наших, в советских рядах ее будущее развитие нередко ставилось под знак вопроса; тогда многим товарищам казалось сомнительным, удастся ли в условиях крайнего утомления всего взрослого мужского населения страны, при обескровлении и истощении всего хозяйственного организма Республики, создать в короткий срок обученную, сплоченную, боеспособную Красную Армию.
Тогда, в июле, как вы помните, товарищи, одна партия, занимавшая известный сектор в этом зале, принципиально противопоставляла рабочей и крестьянской армии партизанские отряды. Нам говорили из лагеря существовавшей еще тогда партии левых эсеров, что революционный режим не может создавать регулярных армий, что он должен ограничиться созданием партизанских отрядов. Это была опасная бессмыслица. Партизанские отряды соответствуют периоду борьбы за власть и первому, младенческому периоду ее развития. По мере же того как господствующий класс начинает пользоваться властью для военных целей, он от партизанского кустарничества переходит к планомерному государственному строительству и должен создавать регулярную армию. Я думаю, товарищи, что здесь сейчас не найдется не только сотен, но десятков и даже единиц среди наших депутатов, которые поддерживали бы тогдашний лево-эсеровский клич: «Да здравствуют партизанские отряды!» в противовес тому кличу, который раздался здесь: «Да здравствует рабочая и крестьянская армия!».[17]
Тогда, в июле, наша армия страдала. Положение было таково: с одной стороны, болезненное разложение старой армии, которая, распадаясь, разлагала наши новые формировавшиеся части; с другой стороны, эти части, страдая естественными болезнями молодости, были сколочены еще непрочно и не имели еще минимальных боевых традиций. В этих условиях мы тогда отступали везде, где против нас действовали сколько-нибудь сколоченные части противника. Это случилось, например, когда на нас наступали чехо-словаки на Восточном фронте, но, однако, постепенно стали создаваться крепкие части, и, по мере их роста, положение начало видоизменяться.
Раньше красноармейские части обнаруживали низкую степень боевой подготовки, и мы сдавали город за городом. Мы ушли с Волги, сдали часть Сибири.
Когда англо-французы высадили десант в Мурманске, а потом почти без боя, нахрапом захватили Архангельск, в этот момент перед нами выступила конкретная опасность того, что англо-французский Северный фронт соединится с белогвардейскими фронтами на востоке, на Волге и Урале. Эта огромная северо-восточная опасность потрясла Советскую Республику.
Все же, после V Съезда Советов, который закончился в начале июля, мы еще целый месяц отступали. В первых числах августа мы сдали Казань – боевой оперативный центр, где находился Военный Совет Восточного фронта. Наша неспособность удержать Казань символизировала более чем низкий уровень развития Красной Армии.
Вслед за этим, наконец, начался перелом, совершившийся в короткий срок. Перелом произошел не столько внутри военного ведомства, сколько во всей Советской России. Впервые все поняли, что страна стоит перед смертельной опасностью, и что военное ведомство и рабоче-крестьянская Красная Армия собственными силами и с помощью всего рабочего класса должны от этой опасности освободиться.
Мы обратились с призывом к Петроградскому Совету, к Московскому Совету, к профессиональным союзам, к фабрично-заводским комитетам и более передовым провинциальным советам, которые еще далеко не в полной мере равнялись по революционным столицам. Перечисленные организации двинули цвет своих работников, лучших, наиболее самоотверженных пролетариев на Восточный фронт.
Эти товарищи, члены профессиональных союзов и работники различных Комиссариатов, влились в еще расплывчатую, неорганизованную рабоче-крестьянскую армию и создали, как я и докладывал в Центральном Исполнительном Комитете, ее крепкий, твердый, гибкий позвоночник. Без этих тысяч советских работников и передовых пролетариев, военное ведомство со своей задачей не справилось бы. Только благодаря их необычайной самоотверженности, мы не только не сдали Нижнего Новгорода, Вятки и Перми, не только не позволили соединиться чехо-словакам с англо-французами, но, наоборот, перешли на этих фронтах в наступление, которое развивалось все более успешно и привело к очищению нами от белогвардейских войск в течение нескольких недель всей Волги. И я должен сказать перед наиболее авторитетным собранием Республики, что мы обязаны этими победами, в первую голову, Петроградскому и Московскому Советам, в лице брошенных ими на фронт пролетариев. На Урале наши успехи развивались не с такой скоростью, как мы этого желали. Главное затруднение здесь заключалось в том, что на Ижевском и Воткинском заводах начались белогвардейские мятежи, и эти заводы превратились в опорные пункты белогвардейских и чехо-словацких сил. Заводы снабжали их патронами и пулеметами. Контрреволюции удалось вовлечь в заводское восстание не только кулаков, но, несомненно, и часть рабочих, которые присоединились к ним по принуждению. Началась борьба за обладание этими важнейшими центрами военного питания. Эта борьба оттягивала силы от наступления на Екатеринбург и др. пункты Урала. И вот вчера нами получено известие о том, что Ижевские заводы завоеваны полками Красной Армии и стоят к моменту годовщины Республики под знаменем Советской власти. Все остальные пункты будут очищены в короткий срок. Отныне эти заводы будут снабжать нашу Красную Армию патронами, пулеметами и всем, в чем она нуждается. Это дает основание ожидать, что в ближайший период, на ближайшем фронте мы будем продвигаться вперед, и успех будет развиваться более быстрым темпом. Можно предполагать, что в ближайший период англо-французы должны бросить самую мысль о создании единого Северо-восточного фронта. У нас есть данные, что на Северном фронте у англо-французов и чехо-словаков отпала надежда на успех, и одновременно есть сведения о признаках разложения десантной армии. С Котласского фронта сообщают, что впервые к нам перебежал отряд в 58 английских солдат. Лиха беда начало: 58 – разумеется, это немного. Но нужно принять во внимание, что на севере англичан в высшей степени мало, и что их положение будет ухудшаться, в связи с зимним временем; поэтому нет сомнения в том, что англичане должны будут в самый короткий срок убрать свой десант, если они не хотят подвергнуть его опасности полного разложения и распыления.
В течение зимы на Северном фронте никакая опасность стране не грозит. И нет сомнения, повторяю, что неприятель временно поставил на этом фронте крест.
На востоке операции будут развиваться дальше в указанном направлении, т.-е. в смысле нашего систематического и планомерного наступления. Можно, товарищи, выражать законное нетерпение по поводу того, что столица Урала – Екатеринбург до сих пор еще не в наших руках; но, вместе с тем, вы должны дать себе ясный отчет в том факте, что на Восточном фронте наше наступление является в высшей степени правильным, планомерным и систематическим, ни в какой степени не партизанским. Здесь мы застрахованы от каких бы то ни было неожиданностей. Это не мешает тому, что на флангах нашего наступающего фронта и в глубоком тылу неприятеля действуют наши партизанские отряды по директивам центра, передаваемым командованиями регулярных армий, и действуют с несомненным успехом.
На Южном фронте, товарищи, дело до настоящего времени, несомненно, обстоит хуже,[18] чем на Северном и, особенно, на Восточном фронтах. На Южном фронте наша армия складывалась другими путями, чем на первых двух фронтах. Противник здесь другой, и ход военных операций развертывался иначе. До последнего времени Южный фронт был, так сказать, нашим пасынком: к нему относились почти что спустя рукава, потому, конечно, что приходилось главное внимание, силы и средства сосредоточивать на Северном фронте. Там были англичане, французы, чехо-словаки, и уже показывались на восточном горизонте американцы и японцы. Но оказалось, неожиданно для нас, что опасность была и на близком юге, где против нас действовала банда Краснова. Мы в течение первого года революции слишком легко привыкли расправляться с внутренней контрреволюцией и отечественной буржуазией, с красновскими и калединскими бандами при помощи импровизированных отрядов, слабо организованных, численностью в тысячу или две, состоявших из петроградских или московских необученных рабочих, которые брали винтовки и хорошо справлялись с делом. Отсюда у нас сложилось небрежное отношение к Южному фронту, мнение, что мы с нашими врагами раньше или позже, но, в конце концов, справимся. Это – одна сторона дела. Другая сторона заключается в самом процессе образования частей, сейчас занимающих наш Южный фронт. В значительной мере, это – выходцы из Украины, из Донской области, из Кубани, с Северного Кавказа. Есть превосходно обстрелянные части, которые прошли суровую школу испытаний во время партизанской войны. У них есть командиры, которые разделяли с ними все невзгоды, бедствия и все заслуги боев в течение многих месяцев и на Украине, и на Дону, и на Северном Кавказе, но, вместе с тем, эти части несли в себе – больше всех остальных наших частей на других фронтах и сейчас еще от этого не излечились – отрицательные черты партизанского периода войны. Каждый партизанский командир считал свою часть, свой отряд, который он потом наименовывал дивизией, замкнутым миром; он требовал от солдат своей дивизии безусловно суровой дисциплины и даже нередко умел ее поддерживать и создавать. И в то же время, по отношению к более высоким командным центрам наверху, у него самого часто этой дисциплины не хватало. Свести эти части в регулярные соединения, правильные единицы, дивизии нормально действующей централизованной армии было трудно. Для подобной задачи необходимо было большое количество советских работников-коммунистов, закаленных деятелей революции, и мы в этом случае вторично, товарищи, кликнули клич Петроградскому и Московскому Советам, с указанием, как крайне важно и нужно дисциплинировать, объединить Южный фронт по образцу Восточного. И опять Петроградский и Московский Советы дали нам много сотен работников на Южный фронт. Но это произошло в самые последние дни, и только несколько дней тому назад эти лучшие работники государства явились на фронт, и, может быть, только сегодня распределяются по отдельным частям его. На Южном фронте до сих пор не было комиссаров ни в полках, ни в дивизиях; те из ваших товарищей, которые сколько-нибудь близки к армии, знают, какую огромную роль играют комиссары из старых партийных работников. Мы в качестве командиров имеем лишь молодых людей и бывших солдат, внимание и сила которых поглощены целиком боевой стороной дела, а задачи политического контроля и революционного закала войск, естественно, переходят к другому начальнику, к комиссару, пост и значение которого поставлены на большую высоту. И вот в наших южных армиях, очень многочисленных по своему составу, почти вовсе не было частей с комиссарами, за исключением тех полков и дивизий, которые за последнее время переброшены на фронт и продолжают перебрасываться. Только теперь создался на фронте комиссарский аппарат. Наши враги наш режим называют комиссародержавным, и мы, по отношению к нашим рабочим и рабоче-крестьянской армии, готовы принять это наименование, которым наши враги хотят нас заклеймить. Да, наша армия держится на комиссарах, и поскольку она на них держится, мы можем назвать комиссародержавие революционным режимом. Если вы нам даете закаленных испытанных комиссаров, которые умеют умирать, то наше дело хорошо стоит.
Товарищи, повторяю то, что я не раз говорил в ЦИК. Я не знаю ни одной части, которая отступала бы панически, проявляла бы малодушие, выделила бы из своей среды много дезертиров, если в этой части имеются твердый начальник и твердый комиссар. Во всякой части есть всегда, хотя и небольшое, совершенно сознательное и закаленное ядро солдат-революционеров, коммунистов, преданных рыцарей социалистической борьбы, и если комиссар всегда стоит на своем посту, как непреклонный солдат революции, если он, в момент самой грозной опасности, становится в первую линию перед лицом своей части и говорит: «ни с места!», – его поддерживают лучшие солдаты, и тогда поведение всех солдат обеспечено, ибо у всякой части, даже мало сознательной, есть в душе голос совести, который подсказывает: «нельзя изменять, нельзя дезертировать». И если даже командный состав молчит, а известно, что животный инстинкт может преодолеть сознание, то достаточно раздаться голосу долга: «товарищи, ни с места!», – чтобы красноармейская часть не отступила. Я еще не знаю примера паники в таких условиях. Вот почему мы ввели правило, которое кое-кому кажется суровым, но которое остается во всей своей силе: за всякое паническое отступление, за всякое дезертирство отвечают, в первую голову, командир и комиссар. Если они не приняли всех мер, остались невредимыми, дезертировали вместе со своей частью, – они, разумеется, подпадают первыми под острие ножа нашей революционной расправы.[19] Кажется, кое-кто из товарищей высказывал мысль, что мы поступаем слишком жестоко, немилосердно. Наше время вообще жестокое и немилосердное время по отношению к рабочему классу, вынужденному отстаивать свою власть и существование против сонма внешних врагов. И если мы хотим праздновать не только одну первую годовщину Советской Республики, но и отстоять Советскую власть и завоевать будущее для рабочего класса и трудового крестьянства, то мы обязаны быть немилосердными по отношению ко всякому, кто в наших собственных рядах не развивает максимума энергии, мужества, твердости, раз он поставлен на ответственный пост; а нет более ответственного поста, чем пост комиссара. Товарищи, нет сомнения, что при таком твердом пролетарском курсе на Южном фронте в течение ближайшего времени будет совершена благодетельная работа дисциплины, сцепки и централизации расположенных там армий.
Я посетил армии, расположенные на Воронежском, Балашовском, Царицынском и Астраханском фронтах, самым внимательным и детальным образом ознакомился с их состоянием и могу сказать по чистой совести, что мы на юге имеем хорошую и очень многочисленную армию, гораздо большую, чем думают многие из вас. Она теперь получит надлежащую командную организацию и подлинный комиссарский корпус. Повторяю, что результаты этого скажутся в самое ближайшее время.
Со стороны казаков и белогвардейцев мы имеем сейчас противника гораздо более серьезного, чем это казалось до недавнего времени. Против нас соединены значительные силы, которые поддерживались до последнего времени немцами, в лице красновских банд, и англо-французами, в лице банд деникинских и алексеевских. Сейчас происходит объединение алексеевско-деникинского и красновского фронтов, которые раньше порознь опирались на две враждебные империалистические коалиции, германскую и англо-французскую. Они сейчас надеются в обеих частях объединенного фронта питаться за счет уже одного победоносного англо-французского милитаризма. Проблемы на Южном фронте стоят для нас сейчас в высшей степени остро. Немецкий милитаризм рушится. Мы только что выслушали сообщение, которое свидетельствует, что процесс его крушения идет с лихорадочной быстротой. Защищать Украину немцы не в состоянии. Англо-французский милитаризм спешит им на смену на Украину, Дон и Северный Кавказ. И нам нужно просунуться между уходящим германским милитаризмом и приближающимся англо-французским. Нам нужно занять Дон, Северный Кавказ и Каспий, поддержать рабочих и крестьян Украины, – войти в наш Советский дом, в который мы включаем мысленно и Северный Кавказ, и Дон, и Украину, и сказать, что сюда ни английским, ни германским прохвостам входа нет. В этом и заключается отражение на Красной Армии тех изменений в мировом положении, о которых я упоминал вначале.
Перехожу к области вопросов организационного характера. Мы испытываем – это не тайна – затруднения в организации снабжения и подготовки командного состава.
Самый глубокий кризис нами изжит: армия существует, управляется и снабжается. Недавнее сомнение, создадим ли мы боеспособную армию, теперь не может иметь места. Армия существует, борется и становится международным фактором, с которым враги уже считаются. В нашей советской печати не так давно проводились отзывы иностранной прессы, именно руководящей английской газеты «Таймс» и германской буржуазной газеты «Локаль-Анцейгер». О нашей Красной Армии пишут, что она растет с угрожающей быстротой. Говоря о численности, газеты указывали цифру в 400–500 тысяч солдат, уже имеющихся сейчас. Я не стану, по понятным причинам, приводить точные указания, но скажу, что сейчас уже та цифра, которую называют «Таймс» и «Локаль-Анцейгер», стоит ниже действительной, и на много ниже. В то же время мы переживаем сейчас некоторый кризис с командным составом, вызванный расширением армии. Но мы его изживем, и доказательством является тот факт, что Съезд сегодня видел на площади перед театром наших новых, молодых красных офицеров.[20] Их уже есть тысячи, готовятся десятки тысяч, и они будут непрерывно вливаться в нашу Красную Армию. Съезд видел их. В строевом смысле они ни на один волос не уступают самым лучшим царским юнкерам, но это, товарищи, наши юнкера, рабоче-крестьянские юнкера. Они, товарищи, наши лучшие рабочие, лучшие закаленные борцы, люди, которые будут идти умирать все равно, как на праздник. Я говорю это с полной уверенностью, на основании того, что наблюдал лично.
У нас есть теперь надежнейшие красные командиры. Они встали в ряды нашей Красной Армии, и они помогут ей прийти к победе.
Вопрос о снабжении один из самых трудных, особенно при существующих условиях хозяйства страны. В этой области создана центральная организация, во главе которой поставлен такой выдающийся инженер-организатор, как тов. Красин, которому дана задача использовать все силы и средства страны для продовольственного, вещевого и боевого снабжения армии. Профессиональным союзам, советским организациям, комитетам бедноты всей Республики предлагается эту задачу поставить во главу угла. Вы знаете, что ЦИК Советов объявил нашу страну военным лагерем. Замечу, что это постановление, хотя и не везде, до сих пор еще не вполне вошло в жизнь.
Сплошь и рядом на местах требования военного ведомства создают ограничения для местных сил, ибо безвыходность положения заставляет превращать страну в военный лагерь, и приходится очень многим поступаться для достижения общей цели. Я готов сознаться и перед местными советскими организациями и перед ж.-д. организациями, что, сплошь и рядом, представители военного ведомства требуют больше, чем можно, и не таким тоном, которым следовало бы требовать; но все это небольшие трения, и их нужно отбросить перед лицом задачи, стоящей перед нами во весь свой исторический рост. Задача же эта такова, что все остальные отступают перед нею на задний план.
В настоящее время ведется лихорадочная работа в области тов. Луначарского – в ведомстве Народного Просвещения. Она сводится к тому, что на советских площадях мы ставим памятники великим людям, вождям социализма. Мы уверены, что душе каждого рабочего и всей народной массы дороги эти произведения искусства. Вместе с тем мы должны сказать каждому из них в Москве, Петрограде и до самых глухих углов: вы видите, Советская власть поставила памятник Лассалю. Вам дорог Лассаль, но, если буржуазия прорвет фронт и придет сюда, она снесет этот памятник вместе с Советской властью и всеми завоеваниями, которыми теперь мы обладаем. Значит все рабочие, все, кому дорога Советская власть, должны защищать ее с оружием в руках. Через конкретный образ нашей пропаганды эта необходимость должна войти в сознание страны, сделаться его частью. Боевая задача – теперь главная задача. Нет более высокой, более важной, повелительной задачи! На нашем Южном фронте бьется, как в пульсе, судьба нашей власти. Все организации, местные советы должны направить сюда все силы и средства, а, между тем, во многих областях это еще не проведено и не выполнено. И в такой обстановке нередко случается, что местные советские организации мало думают о том, что имущество, которое у них есть – патроны, автомобили, винтовки – нужно в первую голову для фронта. Допустить теперь подобные явления было бы преступлением против рабочего класса. Сейчас необходима организация всех сил страны и, в первую очередь, для Южного фронта. Если некоторые учреждения ощущают давление военного ведомства, как жестокое давление новой красной советской солдатчины, то я решительно повторяю, что мы живем в суровое время, когда необходимо превратить страну в военный лагерь. Если наши солдаты отступают под влиянием паники, их ждет суровая расправа. Эта участь будет постигать и советские учреждения, способные, как многие из них делали это прежде, удаляться с территории фронта. Правда, такие случаи теперь бывают гораздо реже, наоборот, когда фронт изгибается и придвигается к уездным или городским советам, то они уже не уходят, а вооружаются и присоединяются к рядам нашей армии. Но, при всем этом, до создания прочного, дисциплинированного, энергичного тыла еще далеко. А подобный тыл нам необходим, чтобы перейти в наступление на Южном фронте. Для всех ясно, какое значение имеет завоевание Донской области. Оно отразится и на Украине и на всем мире, ибо мы здесь развернем усилия, которые помогут нам вести борьбу за обладание Каспийским морем. Как раз три дня тому назад я был в Астрахани и вернулся оттуда с 7 большими пароходами, вырванными у Бичерахова.[21] Эти пароходы нам необходимы, ибо 3 из них самые большие на Каспийском море, такие, каких у нас не было. Мы установим на них наши стомиллиметровые орудия, каких не будет ни у Бичерахова, ни у турок. И я думаю, что наша честная советская река Волга скоро будет вливаться в такое же честное советское море, в Каспий. Конечно, не позволительно впадать в чрезмерный оптимизм, но нельзя не признать наше общее военное положение удовлетворительным.
На Восточном фронте полная деморализация в сражающихся против нас частях. Теперь мы ее усилим сообщениями о событиях в Австро-Венгрии,[22] о том, что Богемия стала свободной страной, – а каждый чехо-словак понимает и знает, что путь в освобожденную Богемию лежит не через Англию и Францию, а через Советскую Россию или через Советскую Украину. Что же касается Южного фронта, то там весь вопрос сводится к темпу нашей работы. Мы не должны дать нашим врагам возможности заместить друг друга. Краснов, который до вчерашнего дня боролся с Алексеевым и конкурировал с ним, сегодня с ним же объединяется; Бичерахов сегодня ведет войну с Турцией, завтра он с ней объединяется. Немцы, несомненно, очистят дорогу англичанам и французам и даже помогут им в общей борьбе против нас. Темп – самое важное дело, мы должны развить огромную скорость, и она, вместе с силами Красной Армии, даст возможность действовать так, чтобы оградить Россию от контрреволюционных натисков.
С фронта я приехал с убеждением, что работы много, и что есть еще субъективные затруднения; что, например, не все советские работники поняли, что существует централизованное управление, и что все приказы, идущие сверху, должны быть незыблемы и что отступление от них недопустимо. К тем советским работникам, которые еще всего этого не поняли, мы будем безжалостны: мы их отстраним, выбросим из наших рядов, подвергнем репрессиям. Трудностей еще много, особенно на Южном фронте, но наши силы стали больше, у нас больше опыта и уверенности. Если вы все, товарищи, уйдете со Съезда Советов обновленные путем объединения друг с другом, если вы поедете на места и доложите о том, что вы здесь выслушали, и если вы скажете, что у вас есть Красная Армия, которая сильна и сплочена; если вы поедете с этой уверенностью на места и разъясните, что главная задача, которая стоит перед нами, заключается в том, чтобы все полусвободные и свободные силы отправить на фронт; что все закрома надо обыскать, все лишние штыки, патроны мобилизовать и отправить через соответствующие инстанции опять-таки на фронт; что если есть автомобили на местах, то надо остаться без них и отправить их все на тот же фронт; если вы все это сделаете и проведете работу милитаризации всех советских организаций, – то наша страна будет приведена в такое положение, при котором ей не будут страшны ни германские, ни англо-французские империалисты. Тогда наша Красная Армия и наш тыл будут развиваться с каждым днем и с каждым часом. И лозунг, который бросил в своем письме Центральному Исполнительному Комитету тов. Ленин о том, что нам нужна трехмиллионная армия, сможет стать действительностью.
В то время как в остальных странах происходит процесс внутреннего распада, с разницей для каждой страны только в степени; в то время как война там производит процесс разрыва между солдатскими массами и командным составом и между господствующими классами и массами вообще; в то время как там переживают период, изведанный нами в феврале, марте и апреле этого года, – в это время у нас происходит обратный процесс. Мы слагаемся, формируемся, закаляемся. У нас солдаты, взятые частью из старой армии, выполняют ныне исторические задачи, которые не могут разлагать и распылять Армию, как это происходит ныне в странах обанкротившейся буржуазии. Там армии либо рассыпались, либо рассыпаются, либо будут рассыпаться от одной только революционной агитации. Нашим же солдатам никакие агитаторы не страшны, и, в подтверждение этого, я довожу до вашего сведения, что на Южном фронте, там, где мы сейчас находимся в трудном положении перед лицом империалистов Германии, Франции и Англии, там не только правые, но и левые с.-р. безрезультатно учиняют беспочвенные заговоры. Подробности одного из таких заговоров в нашей Красной Армии (с места возгласы: «Позор!»), сражающейся против объединенного англо-французского империализма, будут опубликованы на днях.[23]
Тут было сказано слово «позор». Да, позор, трижды позор!
Нашей Красной Армии теперь никакие агитаторы не страшны. Она знает, что у всей страны нет других задач, кроме снабжения и заботы о Красной Армии. Армия имеет свой командный состав. Все силы, которые есть в стране, даются Красной Армии. Мы не скрываем наших задач и целей. Наша Красная Армия чувствует себя вооруженной советским и рабоче-крестьянским режимом. Наша Красная Армия этот режим отстоит. Товарищи! Поставьте во главу угла задачи обслуживания Красной Армии как моральными, так и материальными средствами. Вся страна должна быть мобилизована материально и духовно. Все силы и средства ее принадлежат Красной Армии, которая должна сражаться лучше, чем до сих пор. Опыт Красной Армии слагается в незыблемый капитал. Этот опыт она накопляет, духа своего не расходует. Вся страна сейчас стоит перед новым формированием частей рабочих и крестьян, и все должны следить на местах за тем, чтобы эти формирующиеся части не терпели недостатка ни в чем, ни материально, ни духовно. Они должны чувствовать себя опирающимися на Советскую власть. Ваша обязанность уехать отсюда с сознанием, что большей задачи, как упрочение Красной Армии, как поддержка фронта, – нет.
И когда эта задача будет выполнена, тогда наш фронт будет незыблемым, и тогда мы будем справлять годовщину не только у себя, но и в Ростове, Харькове, Киеве, Вене, Берлине, и, может быть, тот международный конгресс, который собирался созвать Фр. Адлер в июле 1914 года накануне войны, мы созовем полностью в одной из наших советских столиц. Тогда мы скажем III Интернационалу, что вот вы собрались у нас в Москве или Петрограде, потому что ваш съезд защищает рабоче-крестьянская Кр. Армия, первая армия коммунизма во всей мировой истории.
«Как вооружалась революция», т. I
(Доклад на объединенном заседании Воронежского Совета Р., К. и Кр. Д. 18 ноября 1918 г.)
Товарищи, прежде всего позвольте выразить радость по поводу того, что мы имеем возможность с вами вести беседу в Воронеже, который наши враги склонны были недавно еще считать своим. Это дает мне основание думать, что Воронеж останется в составе Советской России незыблемо, и что это многочисленное и многолюдное и, как можно судить уже по первому впечатлению, связанное единым настроением собрание является залогом того духа, который превратит Воронеж в неприступную советскую крепость.
А нужно сказать, что Воронеж – один из самых южных пунктов Советской России – пока еще находится под несомненной угрозой, ибо всей нашей стране сейчас главная опасность угрожает с юга, – с этого столь близкого вам фронта, за которым недавно скрывались немецкие силы, немецкие средства, немецкие планы и где теперь – за спиной тех же одураченных казаков – группируются силы и средства противоположного лагеря.
Мы живем в эпоху, которая является прежде всего эпохой международной политики. В «мирное», «спокойное» время вопросы международной политики кажутся рядовому человеку звездными вопросами, не имеющими никакого практического значения для его личной судьбы. Но вот уже несколько лет как мы вступили в такую эпоху, когда исторические события связывают судьбу каждого гражданина, хочет он того или не хочет, с судьбами не только его класса, его страны, но и с международными судьбами в целом. Это – заслуга или проклятье, – как хотите, – капитализма. Капитализм связал народы в один мощный хозяйственный организм и, в то же время, враждебно противопоставил друг другу господствующие классы этих народов. Можно сказать, что он, путем международного обмена, через мировой рынок, связал воедино народы каторжной насильственной цепью, и они, стремясь устроиться в пределах каторги капиталистического мирового хозяйства, вынуждены рвать эту цепь и тем самым рвать свое тело на части. В этом и заключается современная империалистическая война. Она выросла из противоречия между мировым характером производства и национальным характером капиталистического хищничества. Буржуазия с этим противоречием справиться не может. Сперва была надежда у буржуазии того и другого лагеря, что путем сокрушительной военной победы она разрешит все вопросы. Я помню первый период войны. Мне пришлось его провести в Западной Европе, сперва, первые дни в Австро-Венгрии, затем в Швейцарии, потом почти два года во Франции, откуда я был выброшен через Испанию – нейтральную страну – в Америку, как раз в момент ее вступления в войну. Таким образом, судьба дала мне возможность за первые два с половиной года войны наблюдать ее отражение в сознании и в политике буржуазных классов и рабочих масс разных стран. В Цюрихе на втором, примерно, месяце войны, мне довелось говорить с одним из важнейших соглашателей, с Молькенбуром,[24] который на мой вопрос, как его партия представляет себе ход мировой войны, ответил, повторяя мнение германской буржуазии: «В течение ближайших двух месяцев мы покончим с Францией, затем повернемся на восток, покончим с войсками вашего царя и через три, максимум четыре месяца мы дадим крепкий мир Европе». Такова была иллюзия этого социал-патриота.
Прошло с того времени более 4 лет. Германия сейчас повержена во прах. И только развернувшаяся рабочая революция обещает вывести ее из страшного и кровавого тупика, куда ее загнала политика буржуазии, защищавшаяся в свое время партией Молькенбура.
То же самое было и во Франции. Там буржуазные депутаты и социал-патриоты обещали победу со дня на день, с недели на неделю, потом с месяца на месяц, и наконец уже с года на год. Правда, можно сказать, что теперь эта обещанная победа достигнута. Франция вместе со своими союзницами наступила на Германию сапогом, – тем не менее во Франции, меньше чем где бы то ни было, сколько-нибудь разумные политики даже из буржуазного лагеря надеются теперь военной победой разрешить хотя бы один из тех вопросов, которые вызвали современную войну. Не кто другой, как Жюль Гед,[25] один из бывших вождей бывшего II Интернационала, говорил не раз во время своего революционного расцвета, что война является матерью революции, и вот мы вступили сейчас в эпоху, когда по следам войны, правда, иногда слишком медленно для нашего законного революционного нетерпения, но все же шествует, как говорилось в старину, в железных сандалиях революция, дочь войны.
Революцию начали первыми мы, русский рабочий класс, класс страны наиболее обездоленной. Мы были первыми, но не последними. Мы рисковали остаться одинокими. Но разве был у нас другой выход? Вы знаете, с каким издевательством и глумлением встречались наши предсказания относительно неизбежности революционного развития во всем мире, и особенно в Германии. Но факты налицо: в последнем счете оказались правы мы, те, которые опирались на твердый материалистический метод исследования исторических судеб, метод, который применяется во всякой науке, – метод строгого, холодного, сурового исследования накопленных фактов с целью установления отсюда определенных выводов, правильного прогноза относительно будущего. И только этот научный холодный метод, который вовсе не противоречит самому горячему революционному темпераменту, – только марксизм дал нам возможность не растеряться, а разобраться в мировом положении и предсказать неизбежность пролетарской революции в результате настоящей войны.
Разумеется, многие из нас ожидали ее раньше. Мы думали, что германский рабочий класс не позволит соглашателям вести себя так долго на узде. Сейчас еще мы взираем с ненавистью на биржевую Францию и готовы подчас нетерпеливо топать ногой по поводу того, что французский рабочий класс с его богатыми революционными традициями так долго терпеливо сносит господство Пуанкарэ и Клемансо. Тем не менее, в общем и целом, события идут, как мы, марксисты, их предвидели. Те черты капитализма и рабочего класса отдельных стран, которые нам были известны раньше, развернулись и сказались в характере событий и в их темпе.
Мы знали, что для германского рабочего класса, без революционного прошлого, нужны исключительные события, исключительные потрясения, чтобы выбить его из той колеи легализма, в которую его надолго загнала история. Эти потрясения наступили, – и последствия налицо.[26]
Вы знаете, что вся последняя война есть не что иное, как гигантская дуэль между Германией и Англией. Англия – эта старая империалистическая колониальная страна, старая разбойничья фирма, в лице своего флота, стоит на всех путях и перепутьях морских мировых дорог и не позволяет другим мировым разбойникам конкурировать с собой. Именно поэтому она с неслыханным ожесточением и ненавистью наблюдала, как, в лице промышленной Германии, развивается для нее в высшей степени опасный соперник на суше и на воде. Характерная черта английского рабочего класса, которая объясняется историей английского капитализма, черта, на которую я только что намекнул, это – чувство своей привилегированности, известный аристократизм. Английский рабочий класс во второй половине прошлого века был связан с мировыми привилегиями английской промышленности, которая занимала господствующее положение на мировом рынке. С того времени, как это положение установилось, т.-е. с 50 – 60-х годов прошлого столетия, английский рабочий класс не знал революционных потрясений.
Германский пролетариат не знал их по другим причинам. Германия выступила позднее на дорогу капиталистического развития. Развилась она с колоссальной быстротой. Поспешно складывалась немецкая промышленность, в том числе военная, и соответственно складывался немецкий рабочий класс, который создавал свои союзы, свою политическую партию, направляя всю свою энергию по этому пути. В то время как богатела буржуазия, наверху в Германии уже давно стояла дворянская каста, тесно сплоченная, хорошо выдрессированная и состоявшая, в отличие от нашего дворянства, не из бездельников, воров, казнокрадов, а из в высшей степени дельных полководцев, министров, которые умели господствовать над народными массами. Школа государственного управления и его традиции сосредоточились именно в дворянстве, которое путем войн за объединение Германии создало условия для развития буржуазии. Вот почему немецкая буржуазия, которая в течение нескольких десятилетий развернулась в гигантскую силу, решила государственное, особенно военное дело оставить в руках дворянства. Она сказала сама себе: «у дворянства – крепкий кулак, у него традиция господства, оно сумеет держать в узде пролетариат». Это дворянство создало чудовищную германскую армию. Для нее существовала могучая буржуазная промышленность, эксплуатировавшая рабочих. И этой армии, на основе этой военной промышленности, дворянство дало крепкую офицерскую касту с боевыми традициями, с железной дисциплиной, с психологией феодальных рыцарей. Из могущественной промышленности и дисциплинированного, лишенного революционных традиций, класса, из этой комбинации получалась страшная машина массовых убийств, которая называлась германской армией. Эта армия держалась против Англии, против Франции, против России, потом против армии Америки. В течение свыше четырех лет германская армия выносила этот колоссальный напор…
Если отвлечься от империалистического характера войны, если видеть в ней только военное состязание экономических организмов, то прежде всего нужно поражаться колоссальному могуществу тех сил, которые капитализм создал и разнуздал. И свое наиболее законченное и яркое выражение капитализм нашел в лице германской армии. Однако, мы видим, что германский милитаризм не выдержал этого напряжения сил, не выдержал не только потому, что на него напирали колоссальные могущественные армии Англии, Франции и в последние месяцы Соединенных Штатов с их свежими и могучими ресурсами, – не выдержал он внутреннего идейного напора новых настроений, провозвестником которых явился русский рабочий класс.
И это не случайность, а как бы сознательная воля истории, что как раз к годовщине нашей Октябрьской революции над Берлином поднялось красное знамя Берлинского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов. Большего удовлетворения мы не могли ни желать, ни требовать от истории.
Немецкая революция идет, по-видимому, более быстрыми шагами, чем наша отечественная революция. Но, с другой стороны, было бы ошибочно ожидать, что немецкий рабочий класс сразу сделает прыжок от старого легализма к тому режиму, которого мы ждем, т.-е. к режиму коммунистической диктатуры.
Никогда ни один народ, ни один класс не учился настоящим образом из книжек, из газет и из опыта других стран.
Правда, кое-чему мы научились у немцев. В свое время мы говорили, что мы научились у них многому. Это верно. Но это многое было пригодно для мирной эпохи и оказалось совсем малым по мерке больших событий. Если русский рабочий класс чему-нибудь настоящим образом научился, так он научился этому в школе собственной непосредственной суровой борьбы, грудь с грудью со своими врагами, в результате чего он кладет партию за партией на обе лопатки, вырывает власть из рук буржуазии, на своей крови основывает свое государство и объявляет врагам, что, взявши в руки власть, он ее никому не отдаст. (Аплодисменты.) Только здесь, в непрерывной длительной суровой борьбе, воспитывается воля к власти и создается возможность власть завоевать и удержать. По книгам, в академии и по газетам рабочий класс никогда и нигде еще не обучался главным своим задачам и методам их осуществления.
Это относится и к немецким рабочим. Они создали революционные советы рабочих и солдатских депутатов. Но нет никакого сомнения, что эти советы будут в течение известного времени – будем надеяться, короткого – еще шататься из стороны в сторону, ковылять, прихрамывать.[27] Во главе их еще останутся соглашатели, те самые, которые в огромнейшей степени повинны перед немецким народом за те бедствия, за те унижения, в какие Германия ввергнута. Ибо нет никакого сомнения, что если бы немецкая социал-демократия в июле 1914 года нашла в себе решимость и мужество призвать рабочий класс Германии хотя бы на первых порах к пассивному сопротивлению, чтобы перевести его далее в открытое восстание, то война была бы сокращена во много раз, – ее, может быть, не было бы вовсе. Вот почему главная ответственность, как мы говорили тогда, лежала на сильнейшей партии, – на германской социал-демократии. И, тем не менее, немецкий рабочий класс, вырвавшись из заколдованного круга войны, в первый момент на своем хребте оставил еще старую партийную надстройку из вождей старой социал-демократии. У нас понадобилось 8 месяцев, для того чтобы изжить режим Керенского – Церетели и других соглашателей. Наши Керенские – Церетели были для рабочих масс неизвестными незнакомцами, которые на первое время импонировали рабочим массам, вызывали к себе доверие, как представители известной партии, которая шла, как казалось, во главе этих рабочих масс, и у нас понадобилось 8 месяцев, для того чтобы эту фальшивую репутацию раскрыть и уничтожить.
В Германии Давид, Эберт, Шейдеман – не незнакомцы. Они всю войну проделали рука об руку с германским правительством и с германской буржуазией, как ее помощники и слуги. Но так велика сила организационной косности, организационного автоматизма, что немецкому рабочему классу трудно освободиться и от своей партийной машины, в тот момент когда он освободился от машины государственной. Старая партия складывалась в старых условиях для старых мирных задач. Она создала огромный организационный аппарат. Чем дальше от массы, тем больше закоснелого, заскорузлого, затхлого и мертвящего в представителях этой могущественной партии и аппарата профессиональных союзов.
Мне довелось в Германии провести довольно большое количество времени, я видел этих вождей сравнительно близко, и теперь, в свете новых гигантских событий, я ясно представляю себе, как и почему у этих людей нет за душой ни искры революционного пролетарского энтузиазма, ни тени понимания того, что такое пролетарская революция, а есть глубокое, рабское преклонение пред мудростью парламентарного, государственного, планомерного, мирного строительства. Рабочий класс, разрушив старую государственную машину, толкнул вперед свою старую партию, и Шейдеман – Эберт оказались министрами революционной Германии, хотя они сделали больше, чем кто бы то ни было, для того чтобы помешать германской революции. Они сделались «революционерами» против своей собственной воли. Еще полтора месяца тому назад они говорили, что в Германии революции не будет, что русские большевики ошибаются; они открыто издевались над нашими надеждами, более того, руководящий орган германской социал-демократии «Форвертс» писал не так давно, что большевики, утверждающие, что в Германии будет революция, сознательно обманывают русских рабочих, питая их лживыми обещаниями.
Это говорили немецкие «вожди», которые, казалось бы, должны были лучше знать германские условия.
Они нас обвиняли в том, что мы обманываем русских рабочих, предсказывая неизбежность революции у них. И вот они, жалкие тихоходы и крохоборы, сами оказались обмануты. Мы говорили правду. И эта правда теперь стоит перед всем миром: в Германии – революция! (Аплодисменты).
Как я указал вначале, жизнь каждой страны, каждого класса и даже отдельного лица зависит теперь в ужасающей степени от международного положения. Международное положение в Германии является в высшей степени тяжким.
Тот мир, который германское правительство оказывается вынужденным подписать, – во всех отношениях суровее и беспощаднее того мира, который оказались вынуждены подписать в Бресте мы.[28]
Нас наши Керенские-Церетели обвиняли в том, что большевики совершили преступление, подписав ужасный мир. Но в Германии тамошние Керенские-Церетели, т.-е. Шейдеман и Эберт, оказались вынужденными подписать мир гораздо более ужасный. Стало быть, подписание мира не есть дело только доброй воли. Ужасный мир подписывают тогда, когда нет другого исхода. Когда вражеский империализм берет за горло, а в руках нет оружия, тогда подписывают ужасный мир. Так вынуждены были поступить мы. И нет никакого сомнения, что если бы у власти тогда стояли Керенские-Церетели, они подписали бы в Бресте мир в десять раз худший. Лучшим доказательством является то, что они и подобные им совершенно отдали на произвол и расхищение германскому империализму Грузию, Армению, Польшу, как завтра они отдадут Закавказье англо-французскому империализму. Переговоры по поводу этого ведутся уже сейчас…
Положение Германии является в высшей степени тяжким. Спасти ее может то, что должно было спасти нас, т.-е. революция в государстве врага, на сей раз во Франции, в Англии, – развитие пролетарской коммунистической революции в международном масштабе. Но для того чтобы это скорее и вернее произошло, нужно, чтобы в самой Германии революция пошла далее по своему естественному пути; нужно, чтобы на смену трусливым соглашателям, которые стремятся урезать, окарнать, обескрылить немецкую революцию, удержать ее в буржуазных рамках и лишить ее той агитационной силы, которую она должна развить, – чтобы на смену Шейдеманам и Эбертам пришло революционное правительство, руководимое Либкнехтом. Однако, здесь сказывается отличие судеб Германии от наших судеб. Мы жили долго в условиях царизма. У нас развились революционные подпольные навыки и традиции, сперва у народников и народовольцев, затем у социал-демократии. Эта нелегальная конспиративная революционная работа, шедшая сперва от подпольной интеллигенции к передовым рабочим, нашла свое законченное яркое выражение в партии коммунистов.
К тому моменту, когда русский рабочий класс поднялся на ноги под влиянием страшных ударов истории, ему не пришлось начинать сначала. Он имел во главе своей централизованную, спаянную теснейшими узами исторической доктрины и внутренней революционной солидарностью партию, которая шла с ним через все препятствия и которая теперь стоит у власти. Это наша коммунистическая партия.
В Германии этого еще нет, потому что там энергия рабочего класса в течение десятилетий шла по руслу легализма, парламентаризма. И когда рабочий класс Германии волею событий бросился на революционную арену, – он не нашел организованной революционной партии. В Германии ее сегодня еще нет. И он поневоле воспользовался той организацией, которая была представлена Шейдеманом. Но нет никакого сомнения, что несоответствие между этой организацией, ее навыками, ее психологией, и между потребностью революционного пролетарского развития будет обнаруживаться с каждым днем все более и более ярко. И вот, перед немецким рабочим классом двойная задача: делать свою революцию и в процессе этой работы создавать орудие своей революции, т.-е. строить подлинную революционную партию. Мы не сомневаемся, что он справится с этой двойной задачей, а это есть гарантия того, что навстречу новой коммунистической революции пойдет революция французская.
Уже сейчас радиотелеграф приносит нам вести о крупнейших стачечных и революционных выступлениях в Лионе, Париже и в других местах. Да и было бы чудовищным, если бы французский рабочий класс не выступил против своих классовых врагов.
Мы знаем французский рабочий класс по его прошлому. Если вообще у какого-нибудь пролетариата есть старые революционные традиции, так это у рабочих Франции, которые проделали свою Великую Французскую Революцию, революцию 1830 года, революцию 1848 года, июньские дни, наконец, Парижскую Коммуну. Но именно потому, что французский рабочий класс выступил первый на путь революционного действия, у него, у французского рабочего класса, создался известный политический аристократизм, как у английского рабочего класса – экономический аристократизм.
Британский пролетариат смотрел долго на рабочих всех стран свысока: они де – парии, получают низкую заработную плату, живут впроголодь, у них солдатчина, они не знают спорта и пр. и пр., в то время как английский рабочий класс, т.-е. его квалифицированные верхи, находился в привилегированном положении. Отсюда его пренебрежительное отношение к революционной борьбе. Французский рабочий класс, наоборот, в течение очень долгого времени считал себя единственной революционной силой в Европе, мессией, т.-е. считал себя призванным спасти все другие народы. За пределами Франции все погрязло в варварстве, в невежестве. В Германии – абсолютизм, в России – царизм. Даже в Англии – король и лорды. Во Франции рабочий класс создал республику и первым придет к социализму. Так думали верхи рабочего класса. Вот с этим революционным аристократизмом связан у французского рабочего класса патриотизм. Мысль такая: «Если кайзер задушит нас, то погибнет Франция – единственный очаг революционной борьбы. Поэтому спасти Францию во что бы то ни стало – значит спасти социализм». Верхи французского рабочего класса мирились с тем, что правительство Франции, заключая союз с Россией, тем самым поддерживало русский царизм. Разумеется, была и оппозиция. Но широкие массы были обмануты, убаюканы, усыплены тем соображением, что опасность от немецкого абсолютизма слишком велика, что союз с Российской Империей является единственным выходом из положения, иначе немецкие башибузуки растопчут Францию и тем самым задушат социалистическую революцию. Только постепенно рабочие на опыте войны убеждались, что оба лагеря одинаково враждебны пролетариату. Из французских траншей все чаще и чаще поднимались угрожающие голоса. Правда, Клемансо сочетанием патриотической лжи и полицейской травли еще держит французских рабочих в тисках. Но теперь, когда старая империалистическая Германия лежит распростертая на земле, когда французскому рабочему классу не угрожает больше никакой внешней опасности, наоборот, когда его буржуазия сама является для него страшной, смертельной угрозой, – находясь, правда, на побегушках у английской и американской буржуазии, – для других народов теперь нет никакого сомнения в том, что в ответ на германские и австро-венгерские советы рабочих и солдатских депутатов в близком будущем появятся баррикады в Париже.
Весьма вероятно, что французский пролетариат будет опережен революционным рабочим классом Италии. Итальянская социалистическая партия, как вы знаете, с честью выдержала испытание нынешней войны. Причины этому кроются, с одной стороны, в том, что еще до войны итальянская партия очистилась от оппортунистических элементов, а также и в том, что итальянской буржуазии и монархии потребовалось около 9 месяцев на то, чтобы из лагеря центральных империй перейти в лагерь стран Согласия и начать войну на стороне Франции и России. За эти 9 месяцев итальянская партия могла на опыте других стран убедиться, к какой деморализации, к какому проституированию приводит политика «национального» объединения социалистов с капиталистами. Эти обстоятельства дали возможность итальянской партии взять в свои руки инициативу по созыву Циммервальдской конференции.[29] Молодой итальянский пролетариат отличается бурным темпераментом и не раз уже превращал камни итальянских мостовых в революционные баррикады. Все сведения, какие доходят до нас из Италии, свидетельствуют о том, что решительная схватка между пролетариатом и буржуазией стоит там в порядке дня. На Апеннинском полуострове пролетарская революция имеет один из самых боевых и надежных отрядов.
С Англией дело обстоит сейчас не многим иначе. Правда, Англия привыкла стоять в стороне от Европы. Буржуазия воспитывала английский народ в сознании, что континент – одно, Англия – другое. Правительство Великобритании вмешивалось в старые европейские войны, поддерживая деньгами и отчасти флотом более слабую сторону против сильнейшей, поддерживая ровно настолько, чтобы на континенте создалось равновесие. В этом состояла, товарищи, в течение столетий, вся мировая политика Англии – делить Европу на два лагеря и не позволять одному лагерю усиливаться за счет другого. Своих союзников правящая Англия поддерживала так, как веревка поддерживает повешенного, т.-е. чтобы по возможности затянуть у них на шее петлю в виде всяких обязательств, чтобы истощить таким образом силы не только своих врагов, но и своих «союзников». Но на этот раз вышло не так. Германия слишком сильно развернулась, показала себя слишком могущественной страной, и Англии пришлось самой впутаться в эту войну, глубоко влезть в нее, уже не деньгами только, а мясом, человеческой кровью. А сказано, что «кровь – есть сок особый». Это вмешательство английской буржуазии даром не пройдет… Привилегированное положение Англии, подкопанное основательно конкуренцией Германии, исчезло навсегда. Английский рабочий тред-юнионист раньше говорил: «у меня нет милитаризма, я свободный гражданин на своем острове, который защищается флотом. У меня во флоте несколько десятков тысяч наемных матросов, и только». Теперь этого «свободного» пролетария Англии милитаризм взял за шиворот и бросил на территорию Европы, а война вызвала страшный рост налогов, страшную дороговизну. Все это подкопало до самого корня старое «привилегированное» экономическое положение даже и верхнего слоя английского рабочего класса.
Чем более привилегированным чувствовал себя английский пролетариат раньше, чем горделивее он смотрел на себя, тем страшнее для него будет сознание катастрофы. Хозяйство Великобритании опустошено, разорено. Колоссальное количество калек-инвалидов, все это – последствия войны. Думать, что после победы над Германией Англия сможет милитаризм свой упразднить или сильно ограничить, значило бы глубоко ошибаться. Завтра сильнейшим врагом Англии будут Соединенные Штаты. Уже сегодня между ними глубокий внутренний антагонизм.[30] Для английского пролетариата остались сейчас только две возможности: хозяйственное и классовое вырождение или – социальная революция.
Правда, существует предрассудок, будто английский рабочий класс лишен революционного темперамента. Есть такая теория, субъективно националистическая, будто история народа объясняется национальным темпераментом. Это – вздор. Так судят и пишут поверхностные болтуны из буржуазной среды, которые наблюдают англичан только в шикарных ресторанах Швейцарии или Франции, – наблюдают так называемые сливки английского общества, представителей которого, из поколения в поколение испорченных и истощенных, лишенных силы и воли к жизни, они выдают за представителей английской нации.
Но кто знает историю английского народа и английского рабочего класса, историю английских революций XVII столетия, а затем английский чартизм XIX столетия, тот знает, что и у англичан есть «чорт в теле». Бывали не раз времена, когда англичанин брал в руки дубину против угнетателей. И нет сомнения, близок тот час, когда он возьмет дубину против короля, против Ллойд-Джорджа, против своих лордов и против жестокой и хитрой, умной и коварной английской буржуазии. И первые раскаты великой бури уже слышатся на островах Великобритании.
Как будто наиболее серьезная, наиболее длительная опасность для нас исходит со стороны Америки и со стороны Японии.
Посмотрим, что же нас ждет со стороны Америки.
Соединенные Штаты – могущественная капиталистическая страна, вмешавшаяся в войну, после того как европейские народы уже почти три года истощали друг друга. Критические месяцы – январь и февраль 1917 года я был в Америке и наблюдал период подготовки к вступлению Соединенных Штатов в войну.[31] Может быть, вы помните, как тогда писала наша патриотическая печать и печать всех стран Согласия о том, что благородный президент Вильсон, выведенный из себя всеми бесчинствами и преступлениями германского милитаризма, в особенности, подводной войной, истреблением пассажирских пароходов и пр. и пр., бросил, наконец, и свой меч на весы мировой борьбы, – «для того чтобы дать перевес добродетели над пороком». В действительности дело выглядело гораздо прозаичнее, чем писала буржуазная печать.
Америка заняла с самого начала по отношению к обоим лагерям то положение, которое в предшествующих войнах занимала Англия по отношению к континенту, – она делала это посредством организации и поддержки разных дипломатических комбинаций и союзов. Я сказал уже, что Англия делила Европу на две враждебные части; она сидела на своем острове и говорила: «пусть они ослабляют друг друга, я буду поддерживать более слабых, чтобы для меня не выросло слишком сильных соперников». Когда Германия слишком усилилась, Англии пришлось перейти в лагерь открытых врагов Германии. Тогда Америка у себя, на своем гигантском острове, по ту сторону «большой воды», – так американцы называют океан, – стала в выжидательную позу и сказала: «Европа вместе с Англией разбита на два лагеря. Мы, американцы, сначала будем наблюдать, как они будут друг друга обескровливать и истощать. Занимаясь наблюдением, мы не будем, однако, оставаться пассивными, будем по возможности заботиться о „бизнесе“, о гешефте, о барыше, будем продавать динамит, снаряды, винтовки той и другой стороне и за наш нейтралитет беспрерывно получать хорошие капиталистические проценты».
Вот в чем была первоначальная политика буржуазного класса Северной Америки. И с самого начала войны «честный» американский купец направлял таким образом политику «честного» президента Вильсона. Со своим честным динамитом он совался в оба воюющие лагеря и предлагал его воюющим сторонам по самым честным ростовщическим ценам. Но Англия объявила блокаду и сказала Америке: «Нет, своего динамита в Германию ты не повезешь». Получилось сразу величайшее обострение отношений между Америкой и Англией. Вильсон выступил перед лицом своей биржи: «Справедливость попрана, свобода морей поругана, честный американский динамит не имеет доступа в Германию». Разумеется, вся биржа, вся военная промышленность клокотали от нравственного негодования против Англии, которая установила блокаду. Шли тревожные заседания тузов военной промышленности с банковскими заправилами и дипломатами, и они обсуждали вопрос, объявлять или нет войну Англии. Нейтральный Вильсон возражал так: «Сейчас мы отрезаны блокадой от центральных империй. Если же мы с Англией порвем, то исчезнут также и англо-французский, русский и итальянский рынки для нашей военной промышленности, и мы с вами останемся на бобах». Интересы американской промышленности и торговли требовали, чтобы Вильсон стоял за нейтралитет, который позволял бы американскому купцу вывозить свои товары в колоссальных размерах в страны Согласия.
В самом деле, внешняя торговля Соединенных Штатов за время войны увеличилась в два с половиной раза. Это была уже не старая торговля, когда вывозились хлеб, машины и вообще все продукты, нужные для человеческой жизни. Это была торговля почти исключительно военными припасами. Это была, главным образом, торговля орудиями истребления и смерти. Таким образом, вильсоновский нейтралитет позволял американской промышленности делать прекрасные дела.
Но вот в противовес Англии выступила Германия со своей неограниченной подводной войной. Это было в январе 1917 года. Положение получилось такое: вся Америка покрыта заводами военной промышленности, которые рассчитывают на европейский сбыт. Их отрезала английская блокада от центральных империй, а потом немецкая подводная блокада грозила отрезать их от Англии, Франции, России, Италии, и естественно, что тут уже переполнилась чаша терпения военной индустрии, а стало быть и вильсоновского «пацифизма» и его «нейтральности».
Я забыл вам сказать, что Вильсон являлся апостолом «пацифизма», т.-е. идеи мирного сожительства народов, – до тех пор пока эта идея была торговым флагом для «нейтрального» американского динамита. Но с того момента, когда две блокады встали на его пути, великий апостол лицемерия Вильсон начал склоняться к тому, что сейчас время вмешаться. Американская буржуазия давала ему много времени для размышлений. Она указала ему: «Вот вавилонская башня военной промышленности, вот Монблан снарядов и патронов, которые мы создали для Европы, – куда их нам девать?». Вильсон развел руками и заявил, что против подводной войны он не изобрел средств. Ему сказали: «Ты должен взять эти товары для американского государства. Если ты не можешь их все перевезти в Европу, так заплати за них средствами американского рабочего и американского фермера».
Вот где источник чудовищно выросшего в короткий срок американского милитаризма. Американская промышленность готовила этот милитаризм на вывоз для Европы, потом он перерос через голову американского народа, и этот последний вынужден был сам поглощать его в Америке. Вмешательство Вильсона в войну было, следовательно, вызвано, с одной стороны, стремлением придушить Германию, а с ней вместе и всю Европу, с другой стороны – непосредственными барышническими интересами американской военной промышленности. Вот каковы нравственные принципы старого ханжи Вильсона.
Но этот опыт не пропал бесследно для американского рабочего класса. У него были некоторые черты, которые роднили его с английским рабочим классом. И там и здесь – консервативные тред-юнионы. Американский рабочий класс на своих верхах считал себя еще большим аристократом, чем английский. У английского рабочего класса есть король, дворянское сословие, лорды, – этого нет у американского рабочего класса. Соединенные Штаты – «свободная» федеративная республика.
Все это теперь окончательно отошло в прошлое. От этой так называемой свободной федеративной республики не осталось и следа. Война окончательно покончила с ней. В лице Соединенных Штатов Америки мы имеем централизованную милитаристическую империалистическую страну. Власть американского президента нисколько не меньше власти какого-нибудь короля или царя. Во всех основных вопросах жизни и смерти, в вопросах войны и мира американский президент, как исполнитель воли финансового капитала, сосредоточил в своих руках за время войны всю власть. Милитаризм там создан истинно-американского масштаба и размаха. Жизненное положение масс ухудшено до последней степени.
Это я мог наблюдать собственными глазами, уже до того как Америка открыто вмешалась в войну. Вся энергия рабочего народа уходила не на производство продуктов, необходимых для существования, т.-е. предметов потребления, а на производство предметов истребления. Цены на жизненные припасы поднялись в Америке на небывалую высоту.
В январе и феврале 1917 года, когда на всех восточных вокзалах и портах сосредоточились колоссальные массы боевых запасов и образовались пробки на всех железных дорогах, цены на предметы потребления сделали бешеный скачок, и в Нью-Йорке я наблюдал, как десятки тысяч женщин-матерей выходили на улицу, манифестировали, опрокидывая лотки, разрушая и громя лавки с предметами потребления. Это хаотическое, бурное движение было первым провозвестником будущих социальных потрясений.
Мы приходим, таким образом, к выводу, что и в Америке эта война подготовила все материальные и идейные предпосылки для революционного выступления американского рабочего класса.
А этот рабочий класс, товарищи, сделан не из плохого материала. Американский рабочий класс образовался из представителей самых различных национальностей и притом не худших представителей. Кто уезжал в Америку? В Америку уезжали сыздавна непокорные рабочие и крестьяне-сектанты, которые на родине преследовались; в Америку уезжали десятки тысяч рабочих и крестьян после всех раздавленных восстаний и революций, после 48 года из Германии и Австрии, из Франции, после того как была раздавлена революция 48 года и коммуна 70 года. В Америку после 1905 года уехало из России огромное количество передовых рабочих угнетенных национальностей и коренной русской национальности. За океан уезжали революционные, боевые силы. Правда, там открывалась возможность лучше зарабатывать, жить лучше, чем на старой родине. Но война все эти привилегии уничтожила, разрушила, и этот первоклассный пролетариат она сковала невыносимыми тисками империализма. Нет никакого сомнения, что эти тиски лопнут, и американский пролетариат обнаружит все свои революционные качества.
Там осели и французские коммунары, и немецкие организаторы, и наши русские большевики. Наши товарищи-большевики играют там крупную роль во всех революционных организациях. Сочетание всего этого придаст, без сомнения, американской революции американский размах.
Два слова, товарищи, о Японии.
Япония – страна, которую мы меньше всего знаем, – стоит на Дальнем Востоке, как своего рода азиатская Англия – как цепная собака азиатского континента. Этот континент она хочет кроить и перекраивать, согласно своим интересам и желаниям, еще более властно и варварски, чем это делала Англия в течение столетий с европейским материком.
Но эпоха теперь не та. Япония вступила на этот путь слишком поздно, чтобы она могла занять то положение гегемона, хозяина, экономического диктатора, которое одно только позволяет буржуазии в течение долгого времени держать в руках свой собственный рабочий класс.
Как раз за последние месяцы к нам пришли из Японии сведения о том, что там развернулось могущественное стачечно-революционное движение, вовлекшее в свой водоворот около 2 миллионов рабочих, под лозунгом: «Риса и мира!». Это наши лозунги, только хлеб по-японски называется рисом. Это лозунги нашего рабочего класса, истощенного милитаризмом и войной. Япония, как вы знаете, отличается великой переимчивостью, великой способностью к подражанию. Это не какая-нибудь особенная природой данная, национальная черта, а это – свойство нации, которая позже других выступила на путь мирового развития, вынуждена вприпрыжку догонять другие народы и потому развила в себе способность подражать другим народам, перенимать от них навыки, приемы, технику. Такие народы научаются раньше по-европейски делать, чем по-европейски думать.
Японская буржуазия головой своей еще торчит целиком в старых феодальных суевериях, в воззрениях родового и кастового быта, в предрассудках каст самураев, в старых «языческих» религиях, и пр. и пр. Но уже руками своими она умеет загребать барыши по всем методам капиталистической бухгалтерии.
Японский рабочий класс тоже, несомненно, в смысле сознания чрезвычайно отстает от своей собственной практики. Вообще, товарищи, что такое сознание? Субъективисты, наши эсеры, считали, что все движется вперед сознанием. Это – неправда. Если бы, в самом деле, сознание людей было передовым фактором, то не было бы этой проклятой войны, этих унижений, этих преступлений.
Разве все это заранее не было написано в книжках? Все было предсказано, до последней черточки предсказано. Стало быть, если бы сознание двигало людьми, то они бы давно это поняли и давным-давно послали бы ко всем чертям свои господствующие классы. Почему этого нет? Потому что сознание, фактически, – самый ленивый фактор во всей истории. И нужно, чтобы внешние материальные факты толкали, били народы, классы по спине, по затылку, по темени, пока это проклятое сознание не пробудится, наконец, и не начнет ковылять за фактами следом.
Все это особенно ярко выражается на примере Японии именно потому, что Япония всем своим положением вынуждена в кратчайший срок заводить у себя европейские орудия, иначе ее раздавят. Для орудий нужны заводы. Для заводов – техника. И вот Япония наскоро заводит свою технику, науку, свою промышленность. Философская, политическая, критическая область сознания параллельно не разрабатывалась, не поспевала – и японцы в массе своей коснеют еще в средневековом идейном варварстве. Но именно при таком положении скачки вперед являются неизбежностью.
Мы представляем себе японский рабочий класс отсталым рабочим классом. Это верно. В массе своей он в высшей степени отстал. Но разве нам не говорили еще вчера про русский рабочий класс: «Вы верите в то, что в России будет не только революция, но и диктатура рабочего класса? Да ведь русский пролетариат отстал в высшей степени. Он коснеет в крестьянских предрассудках». Мы на это отвечали: «Если бы мы надеялись только на сегодняшнее сознание пролетариата, всего, в целом, то, разумеется, ваша критика была бы верна. Но есть объективная логика, логика нашей централизованной промышленности, логика русского царизма, логика контрреволюционности русской буржуазии, ничтожества мелкой буржуазной демократии, логика международного положения. Эта внешняя, объективная логика превратится в историческую палку, которая погонит русский рабочий класс, на первых порах даже против его сознания, на путь завоевания власти».
Мы оказались правы. То же самое приходится сказать о японском рабочем классе, который еще позже выступил на путь исторического развития и который вынужден еще быстрее развиваться. Эти 3 миллиона рабочих, бастующих с лозунгом: «хлеба и мира», переживают такой момент развития, в котором объединяются наш 1903 год, когда у нас было первое могущественное стихийное стачечное движение, наш 1905 год, когда революция еще шла на поклон к царю, и даже начало революции 1917 года, когда наши рабочие и работницы требовали мира и хлеба. Все это соединилось воедино.
Хищничество японской буржуазии, ее милитаристическое неистовство будет все более усиливаться, потому что теперь для Японии страшнее всего Соединенные Штаты Америки. У Америки раньше не было армии, теперь – колоссальная. Флот усиливается. Япония в сравнении с Америкой бедна, и на фундаменте своей бедности она вынуждена создавать могущественную армию и тем самым нещадно эксплуатировать японский рабочий класс, обирая его до нитки. Вот объективные факторы, которые говорят за то, что японская революция является неизбежностью.
Японская буржуазия в короткое время более или менее догнала, в смысле техники производства и техники грабежа, европейскую буржуазию. Японскому рабочему классу придется догонять европейский рабочий класс в смысле техники пролетарской революции.
Из сделанного мною, по необходимости беглого, обзора движения рабочего класса разных стран вытекает, товарищи, что война везде и всюду вскрыла до дна основной антагонизм классов, который в мирную эпоху не бывает так заметен рабочему классу, который не так ясно сознается и ощущается.
Теперь он вскрыт, и пред рабочими всех стран встала эта роковая альтернатива: или быть истребленными историей, или взять в свои руки государственную власть. Вот почему война – мать революции.
Если предположить, что Америка и Япония отстанут, в то время как вся Европа будет охвачена пламенем социальной революции, – они не сумеют нас задушить.
Если германский рабочий класс сделает шаг вперед, – а он его сделает, – возьмет власть в свои собственные руки, экспроприирует свою буржуазию и приступит к организации коммунистического хозяйства, он будет в тысячу раз сильнее нас своей организацией, своей техникой, и наш союз с ним, союз Советской России с германским коммунистическим рабочим классом, или союз Советской России с советской Германией, – будет силой, о которую разобьются все волны европейской и мировой контрреволюции.
Со стороны этих основных перспектив ближайшего периода наши дела обстоят как нельзя лучше, товарищи.
Все то, о чем в течение десятилетий мы, революционеры старшего поколения, размышляли, на что надеялись, чего ожидали, – это сейчас становится фактом.
Но, товарищи, было бы величайшей оплошностью, если бы мы из этого сделали слишком оптимистические выводы, если бы мы сказали себе, что коммунистическая революция у нас, так сказать, в кармане. Этого нет!
Еще не устранена величайшая опасность для революции и прежде всего для Советской России. Это – еще не убитый империализм.
До недавнего времени такой опасностью была Германия. Сейчас империалистическая Германия сошла со сцены. Но это не значит, что опасность стала меньше. Опасность непосредственная, сегодняшняя, стала больше.
Теперь весь мир, в полном смысле слова, разделился на две части: большевики и все остальные. Открывается последняя борьба не на жизнь, а на смерть.
Это, товарищи, не агитационная фраза, это – подлинная реальность. Возьмите печать всех стран, буржуазную, руководящую печать, соглашательскую печать, и вы увидите, что нет вопроса, который разбирался бы иначе, как под углом зрения борьбы с большевизмом.
Когда в Германии в течение последних дней велись споры, заключать ли мир или нет, после того как Вильгельм был свергнут, то одни говорили, что необходимо мир заключить немедленно, ибо мир сам по себе есть такое большое благо, что один этот мир, как бы он ни был тяжел, обуздает революционные элементы, позволит совладать с поднимающим голову большевизмом. Другие говорили, что мира заключать не нужно, ибо всякие колебания смертельны: «Если мы дрогнем перед английским империализмом, мы покажем, что мы слабы. Это увидит немецкий рабочий класс, и это даст повод для развития большевизма». Только под углом зрения борьбы с большевизмом, с коммунизмом, живет сейчас буржуазная и соглашательская мысль и вся политика и стратегия господствующих классов всей Европы, всего мира. Это – факт колоссальной важности. Этим прежде всего дается признание нашей партии, как руководящей исторической силы, и далее в этом же факте мы усматриваем выражение растерянности, неуверенности, страха господствующих классов всех стран. А это есть важнейшее условие успеха. Но до этого полного успеха, товарищи, может пройти еще несколько лет, может быть, месяцев, если дела пойдут хорошо. А в течение месяцев в наше время могут произойти большие события и в ту и в другую сторону.
Вспомните, что всего только 8, 7, 6 месяцев назад германский империализм диктовал свою волю всему миру, а мы были придавлены к земле. Сравните с этим то, что происходит сейчас. Какие грандиозные перемены! История работает теперь не при помощи мелких, тонко отточенных инструментов, нет, она работает тяжелым паровым молотом, гигантским обухом, занося его над головами классов, наций, народов, государств, сокрушая одних, поднимая других. И в этой титанической работе такой удар обухом может обрушиться еще и на нас, об этом надо помнить, товарищи.
Революционный энтузиазм не состоит в закрывании глаз на опасность. А опасность есть, и особенно отчетливо она грозит с Южного фронта.
Эта опасность грозит не от Краснова, не от Деникина, а со стороны англо-французского империализма, для которого Краснов и Деникин могут послужить пунктом отправления.
Вы знаете, какая перемена ориентации происходит сейчас во всех нейтральных и во всех оккупированных странах, в тех, которые еще недавно шли на буксире у Германии, в тех, буржуазия которых еще недавно лобызала ботфорты Вильгельма; они везде заявляют теперь во всеуслышание, что подлинный виновник войны – германский кайзер, и все они превращаются в вассалов англо-французского милитаризма. Нечего и говорить о том, что если вчера еще на Каспийском море Турция сражалась против Англии и ее агента Бичерахова, то завтра Бичерахов будет вместе с турецкими полчищами идти против нас.
Краснов и Деникин были врагами, ибо Краснов получал свои сребреники из Германии от Вильгельма, а Деникин – от Ллойд-Джорджа и Клемансо. Сейчас этот антагонизм, в котором нет ничего принципиального (английские и французские сребреники звенят совершенно одинаково), исчез, и Краснов объединился с Деникиным на жаловании у англо-французского империализма.
На Украине был Скоропадский на службе у германского правительства. Сейчас этот Скоропадский соединился с Румынией. Румыния, которая раньше от союзников перебежала к Германии, теперь по тому же самому пути, через те же самые ворота, возвращается от Германии к союзным империалистам. Все они объединяются и выравнивают свой фронт против нас. И все, что на Балканском полуострове еще уцелело, все это, разумеется, будет повернуто против Советской России.
Попытки нас задушить с Северного фронта не привели пока что ни к чему. Разумеется, не исключена возможность, что Северный фронт весною оживет, если до весны не наступит в Англии и во Франции больших событий. Но сейчас в течение месяцев зимы нам с севера не угрожает никакой опасности.
Опасности с Востока также не ожидается.
Волгу мы очистили, на Урале работа идет медленнее, может быть, чем было бы желательно, но идет твердо и хорошо. Надо надеяться, что Уфа и Оренбург будут нашими в самом ближайшем будущем. (Аплодисменты.)
Что касается бывшего Западного фронта, т.-е. Германии, то вы знаете, что там за последнее время группировались белогвардейцы. Под Псковом создавалась армия генерала Драгомирова, которая должна была угрожать Петрограду.
Германский милитаризм на всей западной полосе создавал контрреволюционные силы против нас, создавал их и на Украине. Теперь, с момента немецкой революции, все эти силы повисают в воздухе и, разумеется, единственным выводом из революции в Германии было для нас провозглашение Брест-Литовского договора уничтоженным. (Аплодисменты.) Но это означает, что не Драгомиров будет наступать из Пскова, из Вильно на нас, а кто-то другой будет шествовать с советским знаменем по направлению Пскова, Вильно, Риги – во все центры оккупированных областей. И ни для кого из нас не тайна, что сейчас во всех этих областях наша партия, коммунистическая партия, стоит во главе рабочих и в значительной мере крестьянских масс, и что Советская власть не будет безучастной к той борьбе, которая там уже развертывается, которая на Украине завтра развернется во всей своей силе.
Сейчас эта борьба теряет оттенок борьбы между нами и Германией, ибо свободная Латвия, свободная Польша и Литва и свободная Финляндия, как, с другой стороны, свободная Украина будут не клином уже, а соединительным звеном между Советской Россией и будущей советской Германией и Австро-Венгрией. Это есть начало федерации, начало европейской коммунистической федерации союза пролетарских республик Европы.
Стало быть, наш Западный фронт сейчас не грозит нам никакой опасностью, наоборот, там мы будем доделывать наше дело и поставим Россию в те пределы, которые отвечают воле народных масс, населявших старую царскую империю.
Но вот Южный фронт остается для нас по-прежнему зловещим фронтом. Здесь, товарищи, может завязаться роковой узел. Через Украину, через Закавказье Германия стремилась к английским владениям в Азии, здесь шел предполагаемый великий империалистический путь Германии. Сейчас империалистическая Германия повержена. Но этим путем сейчас уже идут англичане и французы, объединяя вокруг себя все контрреволюционные элементы. Турция ли, Украина ли, донское ли казачество, закавказские народности, т.-е. их буржуазные классы, все это будет сковано, спаяно воедино одним цементом классовой ненависти к пролетарской коммунистической революции.
Вы читали о том, что первые суда уже появились в водах Босфора под стенами Константинополя, и радио сообщает о том, что скоро десятки англо-французских вымпелов появятся в Черном море у Одессы, у Севастополя и у Новороссийска. С этим связан вопрос об англо-французском десанте на Черноморском побережье и о движении на Украину. Разумеется, не так скоро дело делается, как сказывается. Выбросить десант в несколько десятков тысяч англо-французских солдат – это ничто. Германии нужно было вместе с Австро-Венгрией содержать на Украине полмиллиона солдат только лишь для того, чтобы иметь в своих руках узлы железных дорог и удерживать от взрыва страну, находившуюся в состоянии непрерывного кипения. Это было временным полупорядком, позволявшим немецким войскам грабить украинских крестьян. Англо-французам понадобится никак не меньше той же армии, ибо симпатии украинских крестьян и украинских рабочих к этим освободителям будут не более пламенными, чем к немецким солдатам. А ведь речь идет не об одной Украине, но обо всей России. Правда, немецкая белая гвардия, украинская буржуазия будут им помогать. Кадры великорусской буржуазии, великорусских империалистов бросятся на Украину и будут содействовать англо-французским насильникам.
Конечно, задача эта требует не дней, не недель, а месяцев. Однако, опасность велика, опасность особенно велика потому, что у союзников сейчас руки развязаны. Германия раздавлена, огромные военные силы освободились.
Правда, возросла угроза революции во всей Европе, но этой революции еще нет, она только начинается. Она будет, но сегодня ее еще нет. Надо учитывать положение, которое существует сегодня. И, стало быть, у них есть еще сегодня материальная возможность бросить большие силы на Украину.
Наше спасение состоит в том, чтобы не дать возможности англо-французскому империализму сомкнуться с русской контрреволюцией.
Немецкие войска создают свои советы во всей Украине и отсюда стихийно уходят к себе или переходят на нашу сторону, оставляя нам свое оружие. Но немецкие войска уходят, а другие хотят прийти и уже стучатся у ворот. Этим моментом нам нужно воспользоваться и, когда одни уходят, а другие хотят прийти, нужно ворваться клином посредине и, затворив дверь крепко на ключ, сказать вместе с украинскими рабочими и крестьянами иностранным немецким и английским прохвостам: «Украина – это то же часть нашего советского дома, – сюда входа нет»! (Аплодисменты.)
Товарищи, вся история сейчас, как в одном комке, сгустилась для нас в этом вопросе. Сумеем ли, успеем ли мы это сделать. Если не сумеем, я не скажу, что погибнет революция, – мировая революция не может погибнуть. Была Парижская Коммуна, которая была задавлена. Был 1905 год, когда мы были задавлены. Но мы поднялись. И если бы нас снова раздавили, революция поднялась бы на наших костях. Но мы не примиряемся с победой в последнем счете, через 25–50 лет, а мы хотим победить сами, мы – те, которые здесь сидят, наше поколение, которое взяло власть и не хочет ее отдать. Вот в чем дело. (Аплодисменты.)
Задачу, которую нам поставила история, мы должны разрешить. Именно поэтому Центральный Исполнительный Комитет объявил, что наша Советская Республика превращается в военный лагерь. Нет другой задачи, которая была бы для нас так повелительна, так обязательна, так настоятельна, как задача вооруженной борьбы на Южном фронте.
Приходится иногда встречаться, я бы сказал, с ведомственной ограниченностью, с профессиональным консерватизмом части наших советских работников. Мне присылают нередко телеграфные жалобы на то, что наша военная машина мешает разным культурным задачам, культурной работе. Я это прекрасно знаю. Военная машина, которая забирает много сил и средств, часто действует неуклюже, варварски, грубо. Это все имеется налицо, это я готов признать. Но, к сожалению, товарищи, это последствие того, что мы воюем не на жизнь, а на смерть, а война – это суровое ремесло. И конечно, в каждом городе, в Воронеже, в Курске, в Москве, в Тамбове, везде и всюду тот факт, что мы воюем не на жизнь, а на смерть, выражается в том, что комиссариат просвещения страдает, комиссариат юстиции страдает, социальное обеспечение страдает, отбирают не только материальные средства, но и людей, лучших работников, и посылают их на фронт.
Когда советские работники жалуются, что отняли учителей в школах, а эти учителя нам нужны, что это хорошие пролетарские учителя, я неизменно отвечаю одно: «Они будут несомненно прекрасными красными офицерами, и я их к вам обратно не отпущу». Я получил от рабочих больничной кассы телеграфную жалобу на то, что отобрали лучших врачей. Нам нужны врачи в первую голову для армии, и хорошие врачи больничной кассы будут хорошими врачами для солдат. Тот факт, что Россия превращена в вооруженный лагерь, выражается в том, что все, что возможно, материальные средства, как и личные силы, забирается, мобилизуется, и это должно делаться с удесятеренной силой. Кроме того, должно быть мобилизовано и самое сознание всех советских работников, чтобы все они понимали и чувствовали, что на Южном фронте решается сейчас судьба нашей страны. Если мы здесь пошатнемся, если мы здесь споткнемся, то, разумеется, от больничных касс и от просвещения не останется ничего. Нам нужно обеспечить себе возможность самого существования, а стало быть, и культурной работы. Поэтому, все силы и все средства – для армии.
Я знаю, воронежские товарищи сделали очень много, но, позвольте сказать, еще не все. Работу можно и должно вести более централизованным и напряженным образом. У вас был момент, когда вспыхнул вопрос об эвакуации Воронежа. Такого вопроса не может быть и не должно быть. (Аплодисменты.)
Воронеж не может быть эвакуирован ни при каких условиях, ни при каких обстоятельствах, он должен быть защищен. Вы должны сделать здесь то, что делают советы на всем Поволжье, наученные горьким опытом чехо-словацкого восстания. Там каждый город превращается в настоящее время в крепость. Рабочие проходят военное обучение. Часть рабочих превращена в гарнизон, который разбит по отдельным районам города. Каждый район имеет своего коменданта, надежного рабочего-революционера. Каждый рабочий знает, куда он должен явиться в минуту опасности, какой окоп занять. Словом, все города Поволжья в настоящее время превращаются в крепость, и если военное счастье изменит нам, и если бы, допустим невозможное, враги наши с востока снова дошли бы до Волги, то там они нашли бы линию укреплений, о которую они сломали бы себе много и много зубов.
И вы, товарищи, должны Воронеж по этому образцу превратить в одну из южных крепостей. Рабочий класс заводов и железных дорог Воронежа должен быть гарнизоном этой крепости.
Вот первая ближайшая задача здешних военных властей вместе с советом, со всеми профессиональными организациями, фабричными и заводскими, – превратить Воронеж в хорошую крепость Южного фронта. Я не сомневаюсь, что эта задача будет выполнена.
Задача нашего губернского совета по отношению ко всей губернии, это – обеспечить линии железных дорог, которые проходят через губернию. Казаки прорываются к железнодорожным путям всегда при содействии кулачества близлежащих сел. Нужно построже следить за придорожной полосой. Нужно возложить на кулачество сел и деревень, расположенных вдоль линии железных дорог, прямую и непосредственную ответственность за неприкосновенность полотна. Возьмите последние кулацкие восстания, которые были у вас в Воронежской губернии, – они полосой огня развивались вдоль линий железных дорог. Это система, которую казаки и кулаки, под руководством офицеров, извлекли из опыта немецкой оккупации на Украине, где немцы захватывали железнодорожные узлы. Для борьбы с этой повстанческой системой нужно минимальное количество военных сил. По этому типу был разработан заговор, который должен был развернуться в годовщину нашей Октябрьской революции. Все эти восстания: восстания банды матросов в Петрограде, восстания кулаков в разных местах, в разных губерниях представляют собой – это уже установленный сейчас факт – отдельные осколки неосуществившегося гигантского плана восстания, приуроченного к годовщине нашей революции. Но в Петрограде это прорвалось раньше, – организация не выдержала. Мятеж вспыхнул раньше срока и в других местах и пошел вразброд. Но завтра он может возобновиться, и он пойдет вдоль линии железных дорог. Восстания будут до тех пор, пока сохранится Южный фронт. Убить навсегда кулаческие восстания можно только одним способом: ликвидировать Южный фронт, великую надежду буржуазии и кулаков. Сюда, на Южный фронт, направлены большие военные силы. Дадим же для нашего Воронежского фронта еще десятки и сотни передовых работников, которые будут там комиссарами при полках, командирами, рядовыми бойцами, которые будут влиять прежде всего примером своего собственного мужества. У нас будет тогда достаточно сил, для того чтобы ликвидировать казацкие банды раз навсегда. Мы обязаны победить, ибо на нашем юге разрешаются сейчас судьбы не только русской, но и мировой революции на ближайшие годы. Если мы здесь дадим врагам нашим укрепиться и нас задушить, – то это будет иметь самые тяжкие последствия для рабочего класса всех стран.
Товарищи! Мы стоим сейчас, как маяк, на большой высоте. Нас хотят во что бы то ни стало ниспровергнуть. То обстоятельство, что мы, окруженные кольцом врагов, держались до сих пор, вызвало, наконец, взрыв революции в Германии и в Австро-Венгрии. Если бы мы пали, это было бы огромным выигрышем для наших классовых врагов и страшным ударом для наших друзей во всем мире. Товарищи! Мы не имеем права падать. Мы слишком высоко поднялись. Как Советская власть, как партия, мы взяли слишком большие обязательства перед международным рабочим классом. Мы обязаны победить. И так как здесь находится сейчас наш важнейший фронт, то мы для этого фронта должны отдать все, что есть. Вы этот фронт сделаете неприступным. Более того, вы дадите силы, которые приведут нас и в Новочеркасск, и в Ростов, и в Полтаву, и в Харьков, и в Киев. А через Киев идет прямой путь на соединение с австро-венгерской революцией, подобно тому, как путь через Псков и Вильну ведет на прямое соединение с революцией в Германии.
Период отступлений на всех фронтах, который имел место с момента Брест-Литовского мира до последних недель, закончился. Передышка, данная нам историей, ликвидирована. Отступая до сих пор, мы накопляли силы. Теперь мы обязаны привести их в действие. Наступление на всех фронтах! Наступление на Западном фронте, наступление на Южном фронте, – на всех революционных фронтах! История работает за нас. Но мы сами – живая сила истории. С того часа, когда мы проникнемся до мозга наших костей исторически поставленной перед нами задачей, нам не страшны будут никакие опасности. То обязательство, которое Советская Россия взяла перед международным рабочим классом, – будет ею выполнено. Мы оградим, мы обеспечим, мы сохраним нашу Советскую Республику, как крепость социальной революции до ее соединения с революцией мировой!
«Как вооружалась революция», т. I
(Постановление Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Сов. Раб., Кр., Каз. и Красноарм. Депутатов[32])
Советская Республика стоит перед возрастающей опасностью вторжения соединенных полчищ мирового империализма. Выступив на арену мировой бойни под фальшивыми лозунгами демократии и братства народов, победоносные союзные хищники попирают ныне все более слабые народы и государства. Германский рабочий класс, который сам был жертвой политики буржуазно-дворянской монархии Гогенцоллернов, ныне беспощадно удушается Вильсоном, Ллойд-Джорджем и их сообщниками. Бельгия, очищенная немцами, становится добычей Англии. Венгрия, Богемия, все страны Балканского полуострова оккупируются чужеземными войсками. Все нейтральные страны покорно склоняют шею под ярмо победителей. Сама Франция, входящая в состав победоносных держав, на деле оккупирована англо-американскими и колониальными войсками, которым поставлена задача задушить революцию французского пролетариата.
В этих условиях мирового разбоя, грабежа и насилия, одна страна является сейчас подлинным очагом независимости рабочего класса, оплотом слабых и угнетенных народов, крепостью социальной революции – это Советская Россия.
Против нее направлена вся злоба, вся ненависть мировой буржуазии. На севере и юге, на востоке и на западе, англо-американские и франко-японские хищники воздвигли, воздвигают против Советской России враждебные фронты; вооружают белогвардейцев, казацких генералов, помещичьих и буржуазных сынков, городских и деревенских кулаков; выбрасывают десанты и угрожают все новыми и новыми полчищами.
Всероссийские Съезды Советов перед лицом всего человечества проявили свое стремление жить в мире и братстве со всеми народами и в то же время свою готовность с оружием в руках охранять социалистическую республику от натиска империалистических войск. С высоким удовлетворением констатируя успехи Красной Армии и Красного Флота, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет подтверждает необходимость удесятерить усилия рабочих и крестьян, солдат и матросов в деле обороны рабочей и крестьянской страны.
Декретом ВЦИК от 2 сентября Советская Республика провозглашена военным лагерем.
Это постановление должно быть ныне проведено в жизнь во всех отраслях хозяйственной деятельности и государственного управления.
Необходимо обеспечить армию снабжением и для этого повысить производительность труда.
Необходимо обеспечить продовольствием армию и флот, а также Москву, Петроград и все другие центры формирования труда.
Для этого нужно заставить все продовольственные и железнодорожные органы в центре и на местах работать с высшим напряжением и высшей добросовестностью.
Не только в армии и во флоте, но и в продовольственном и транспортном деле, а также в области военной промышленности должен быть установлен военный режим, т.-е. режим суровой трудовой дисциплины, отвечающий положению страны, которую бандиты империализма вынудили превратиться в военный лагерь.
Для проведения в жизнь указанных мер необходимо теснейшее объединение военного ведомства, чрезвычайной комиссии по производству снабжения, ведомств путей сообщения и продовольствия на общей работе во имя общих практических задач.
С этой целью ВЦИК постановляет учредить Совет Рабочей и Крестьянской Обороны под председательством тов. Ленина, как председателя Совета Народных Комиссаров, в составе председателя Революционного Военного Совета Республики тов. Троцкого, Народного Комиссара путей сообщения тов. Невского, заместителя Народного Комиссара продовольствия тов. Брюханова, председателя Чрезвычайной Комиссии по производству снабжения тов. Красина (или их заместителей) и представителя ЦИК тов. Сталина.
Совету Обороны предоставляется вся полнота прав в деле мобилизации сил и средств страны в интересах обороны. Для всех ведомств и учреждений центральных и местных, для всех граждан, постановления Совета Обороны безусловно обязательны.
Непосредственное руководство армией и флотом, а также всеми учреждениями военного и военно-морского ведомства остается по-прежнему в руках Революционного Военного Совета Республики.
В целях большего сосредоточения деятельности этого учреждения выделяется его Бюро в составе: председателя тов. Троцкого, главнокомандующего тов. Вацетиса и тов. Аралова.
30 ноября 1919 г.
Собр. Узак. и Распор. Раб. и Крестьян. Прав. N 91 – 92, 22 декабря 1918 г., стр. 924.
По всем границам Советской Республики проходит фронт: на севере, на востоке, на юге и на западе.
На нашем севере засели англичане, американцы, французы с небольшими группами сербов и чехо-словаков. Летом прошлого года они надеялись оттуда пройти на Вологду, на Ярославль, потом на восток – на Нижний, на Вятку, на Пермь, – соединиться с чехо-словаками и белогвардейцами Сибири. Но из этого плана ничего не вышло: мы удержали Вологду и прогнали чехо-словаков на восток.
Сейчас Северный фронт не открывает нашим врагам никаких надежд и видов. Французские газеты поговаривают о том, чтобы увести из Архангельска и Мурманска высаженные там чужеземные войска. Американские солдаты тем временем начинают брататься с нашими солдатами и справедливо говорят: «вы сражаетесь за вашу коммуну, а мы-то за что?».
На Восточном фронте у нас за последнее время была одна крупная неудача – потеря Перми[33] и одна крупная удача – взятие Уфы.[34] В общем положение на Восточном фронте для нас благоприятное. До недавнего времени против нас там боролись правые эсеры и меньшевики, в союзе с открытыми черносотенцами. Теперь адмирал Колчак захватил власть и прогнал своих недавних помощников – эсеров и меньшевиков.[35] В лагере у врага, стало быть, разлад, междоусобица, – нам это на руку. Наши войска на Восточном фронте продвигаются на Оренбург. Со взятием этого важного пункта открывается дорога на Туркестан. Оттуда нам навстречу идет Красная Армия Туркестанской Республики.[36] Из Туркестана мы получим хлопок, столь необходимый для нашей ткацкой промышленности.
На Западном фронте дела идут как нельзя быть лучше. Тут еще раз обнаружилось бессилие русских буржуазно-помещичьих белогвардейцев. Как только рухнул немецкий милитаризм и в оккупированных областях западной России утвердились немецкие советы, русские белогвардейцы поняли, что дни их сочтены. Они вошли в сделку с немецкими офицерами и с англо-французским правительством. Из Парижа и Лондона, а также из Берлина, от своего Шейдемана, немецкие офицеры получили приказ советским властям не сдавать ни городов, ни дорог, ни военного имущества. Но немецкие солдаты уже вышли из подчинения. Они отказались сражаться с красными полками, стремясь как можно скорее уйти к себе в Германию. Белогвардейские полки под командой генерала Драгомирова потерпели смертельное поражение под Псковом. С того времени советские войска продвигаются все дальше на запад, освобождая город за городом, губернию за губернией.
На северном конце Западного фронта советские войска продвигаются к Ревелю, и близок день взятия столицы Советской Эстонской Республики. Рига уже взята латышскими полками. Таким образом, красная Латвия получила свою столицу. Советские полки вошли в Вильно – центр красной Литвы. Население везде с восторгом встречает своих освободителей. Нужно не забывать, что Рига была взята немцами при Керенском, стало быть, еще до Советской власти, а литовская столица Вильно – при царизме, стало быть, из-под царского режима сразу перешла под режим кайзерский и еще вовсе не знала свободы.
Во всех этих западных областях мы находим много военного имущества – нашего старого и немецкого, – а это даст возможность Федеративной Советской Республике развернуть там новые крепкие дивизии, которые будут стоять на страже революции от иноземного вторжения.
Переменилось положение и на Украине. Вслед за кайзером пал Скоропадский. Правда, англо-французские разбойники пытались гетмана взять к себе на службу. Но прежде чем их тридцать сребреников дошли до Киева, гетману уже пришлось спасать свою шкуру. На смену ему пришли Петлюра с Винниченко. Это старые знакомцы. Год тому назад они предали Советскую Республику, заключив союз на Дону с Калединым и с Корниловым, а в Брест-Литовске – с немецким кайзером, против рабочих и крестьянских Советов.
Когда украинские Советы победили, Петлюра, Винниченко и прочие предатели призвали на помощь германские и австрийские полки. Завладев Украиной, кайзер прогнал Петлюру и Винниченко, чтобы они не путались под ногами, и посадил Скоропадского. После падения Скоропадского, Петлюра и Винниченко снова пытаются выступить в роли друзей и покровителей украинского народа. Но дни их сочтены. Им никто не верит. Они призывают ныне на помощь англичан и французов, как ранее призывали немцев. Опоры в народе у них нет. Украинские повстанцы уже завладели целым рядом пунктов и узлов на Украине и, прежде всего, таким крупным украинским центром, как Харьков. Можно не сомневаться, что это движение пойдет шире и шире. Украина скоро станет советской. Оттуда придет к нам хлеб и сахар, а мы дадим туда ткани, когда получим из Туркестана хлопок.
Дальше, на юго-восток, пролегает важнейший фронт от Воронежа до Царицына, где мы не одержали еще решающей победы. Это красновский фронт. Здесь, опираясь на богатое казацкое кулачество, собрались все темные, буржуазные, помещичьи, монархические, чиновничьи, кулацкие, противонародные элементы России. Здесь они создали свой лагерь насильников и грабителей, борющихся против социалистической революции. Они получали раньше помощь от германского империализма и хвалились этим. Теперь им помогают англо-французские империалисты, – и красновцы снова с гордостью возвещают об этом. От кого бы ни шли патроны и снаряды, только бы нанести вред, причинить ущерб, раны, смерть и гибель рабочей и крестьянской России. Красновско-деникинские банды стоят здесь заслоном, отрезая от нас богатейшие местности, где нас ждут большие запасы хлеба, угля, руды, керосина и бензина.
Борьба на Юго-восточном фронте тянется давно – все время без решающего поворота. Несомненно, что здесь перед нами опасный враг: во-первых, потому, что этот враг борется с энергией отчаяния, зная, что если здесь разобьют его, то надежды у него больше нет; во-вторых, в среде красновско-деникинских войск много офицеров, которые служат в качестве рядовых и этим придают ударную силу белогвардейским полкам. Красновцы надеялись, что им удастся продержаться на Дону до прихода англо-французских войск. Еще не так давно, всего месяца два тому назад, казалось несомненным, что англо-французы направят к ним свою миллионную армию, чтобы задушить Советскую Россию. Но теперь дело изменилось. Во Франции и в Англии большое недовольство в народе и нежелание продолжать войну. В среде самих империалистических правительств Англии, Франции и Америки произошли разногласия насчет того, выгодно или невыгодно, опасно или неопасно вступать в бой с Советской Республикой.
Чем успешнее идут наши действия на востоке и на западе, тем труднее для империалистов становится наступление на нас. Путь до Москвы становится для них все длиннее и длиннее, потому что границы Советской Республики расширяются с каждым днем. Можно сказать с несомненностью, что если мы сокрушим красновские банды, мы докажем всему миру свою непобедимость, и тогда самым остервенелым империалистам, англо-французским разбойникам придется отказаться от мысли посылать против нас англо-французских рабочих и крестьян.
На Донском фронте разрешается теперь судьба Советской Республики. Это разрешение слишком затянулось. Пора кончать! На Южном фронте нами сосредоточены большие силы. Выполнена крупная организационная работа. Во главе полков, дивизий, армий стоит надежный командный состав и лучшие наши комиссары. Вся страна смотрит с величайшей надеждой на свои юго-восточные армии. Все чувствуют, что приближаются дни и недели развязки. Красновская конница мечется из угла в угол, нанося уколы красному фронту. Но и на этом фронте мы скоро сочтемся с врагом и раздавим оплот контрреволюции.
Солдаты, командиры, комиссары Южного фронта! Ваш час пробил!
Пора кончать, пора очистить юг, проложить дорогу на Кавказ, пора нанести смертельный удар самому заклятому врагу рабочей и крестьянской России и дать истомленной стране безопасность, мир и довольство.
«В Пути» N 20. 7 января 1919 г.
Курск.
Освобождается Украина. Наши южные армии с заметным успехом наступают на Дон.[37] Все новые и новые области открываются для Советской власти. Новые миллионы рабочих, работниц, крестьян и крестьянок приобщаются к социалистической революции. Но вместе с тем мы снова наблюдаем на новых местах те болезни молодости или детства, какие мы пережили у себя. Десятки и сотни темных элементов, авантюристов, искателей приключений примазываются к революции. Гигантский переворот, который теперь происходит на Украине, открывает в старом здании много щелей, и из этих щелей, как тараканы, выползают общественные паразиты, которые пытаются использовать неопытность революционных масс и создать себе карьеру на крови народа.
Так было всегда и во всех революциях. Так было и в Октябрьскую революцию в Петрограде, в Москве. Прощелыги, охранники и полуохранники, прапорщики Шнеуры[38] внезапно перекрасились в большевиков, громче всех кричали, требовали самых кровавых мер против буржуазии, высовывались вперед и нередко захватывали довольно ответственные советские посты. На этих постах они, разумеется, оказались теми, кем были раньше, прохвостами. Они занимались шантажом, вымогательством, грабежом. Не только мещанские обыватели, но и значительные круги рабочих приходили в ужас и негодование при виде работы этих представителей Советской власти. Клеветники и враги трудящихся классов злорадствовали и улюлюкали: «вот они, комиссары, каковы!».
Прошли месяцы, прежде чем Советская власть отодрала от себя этих въевшихся, как репейник, приживалов и пролазов, которые перекрасились под защитный советский цвет. Одни из них были расстреляны, другие сидят в тюрьмах, третьи разбежались и снова попрятались в щелях. Эти последние не отказались, однако, от своей надежды. Украинский переворот снова окрылил их. Там успешные восстания трудовых масс сгоняют с насиженных мест помещиков, капиталистов, полицейских, журналистов и прочих слуг буржуазного государства. Работники нужны везде и всюду. Знающих, опытных, дельных людей не так у нас много. В рабочем классе есть огромные силы, но они еще скрываются под спудом, – только будущая работа обнаружит их и поднимет наверх. Пока же приходится нередко хвататься за то, что есть под руками. И вот со всех концов России слетаются искатели приключений на огонек украинской революции. Более мелкие из них орудуют по уездам, более крупные ставят себе «государственные» цели.
Курские анархисты обращаются с торжественным призывом ко всем «кандальникам и острожникам» «приобщаться к пиру жизни». Нечего и говорить, что кандальники и острожники даже и без любезного призыва анархистских пустословов готовы погреть воровские руки у костра рабочей революции.
Так называемые левые эсеры разъезжают по закоулкам и призывают красноармейцев к восстанию против Советской власти. Какие-то подозрительные «максималисты» налагают контрибуции на население Валуйского уезда, стремясь сорвать с революции «максимальный» барыш. Бывший командир Волчанского полка Сахаров, державший себя до поры до времени «в границах», теперь, когда с Украины понесло запахом жареного, покидает позиции и бросается на поиски более высоких постов и связанных с ними благ. А в то же время харьковский орган левых эсеров «Борьба» через Карелина и других сотрудников в деле июльского восстания снова призывает к «единству» всех советских партий в лоне украинского революционного правительства. Господа эсеры еще, по-видимому, не твердо решили, поднимать ли им Сахарова против Советской власти или же благосклонно принять портфели во имя «единства социалистического фронта».
Авантюрист поднялся. Этот факт ни в коем случае не может быть истолкован как довод против нравственной силы рабочей революции. Воды весеннего потока поднимают не только могучие корабли, но и трупы дохлых собак. Большие и малые авантюристы – это только грязная пена на гребне великих событий. Пена исчезнет, завоевания социалистической революции останутся.
Из этого, однако, не следует, будто авантюристы, карьеристы и просто мошенники безвредны. Наоборот, они сейчас являются злейшими врагами нашего дела. Это можно проследить в большом и малом. С каким восторгом встретило население Валуйского уезда свое освобождение. И потом, через несколько дней, с каким горьким недоумением граждане озирались вокруг, когда бандиты обрушились на них градом контрибуций и бессмысленных и бесчестных расстрелов.
Наши товарищи-коммунисты, богатые опытом Советской Великороссии, быстро справились с нахлынувшими налетчиками революции. На голову максималистов, анархистов, левых эсеров и просто уголовных искателей приключений сразу опустилась тяжелая рука революционной репрессии. В Валуйском уезде сразу установился порядок, и освобожденные рабочие и крестьяне снова узнали свою Советскую власть. Но в Волчанске еще самодурствует Сахаров, объявленный вне закона и потому твердо знающий, что ему нечего терять.
В украинских партизанских отрядах немало таких Сахаровых пытаются сейчас образовать хвост за украинским советским правительством. Для нас не может быть никакого сомнения в том, что правительство рабочей и крестьянской Украины поступит – на более широкой арене – так же, как поступили валуйские коммунисты: сразу опустит тяжелую руку репрессий на бесшабашные головы авантюристов, политических спекулянтов и бандитов.
Нужно судить политические группы и отдельных людей по опыту их недавнего прошлого. Анархисты после Октябрьской революции создали в Москве, Петрограде и др. городах воровские притоны и держали в осаде целые кварталы революционных столиц. После того как Советская власть прошлась по ним ударом железной метлы, от всего этого уголовного маскарада вряд ли остались сколько-нибудь заметные следы.[39] Левые эсеры восстали в июле, пытались поднять восстание на Восточном фронте, поднимали полупьяные красноармейские мятежи во Льгове. Они ведут оголтелую черносотенную агитацию по закоулкам Москвы и Петрограда и в то же время тошнотворно-сладеньким голоском Карелина причитают об единстве украинского советского фронта.
Нам не нужно их добродетельных слов. Мы их знаем по их пакостным делам. Великолепный подъем рабоче-крестьянского восстания на Украине является лучшей порукой в том, что Советская власть будет крепнуть не по дням, а по часам. Для этого ей нужны не сомнительные союзники-однодневки и не длинные хвосты из искателей приключений, а твердая ясная позиция коммунистической партии и суровый режим революционной дисциплины. Если нам после Октября понадобились месяцы для очистки от темных выскочек и проныр, то Украинской Советской власти, богатой нашим опытом, понадобятся недели, чтобы загнать навязчивых союзников уголовной лево-эсеровской марки в такие щели, из которых им лучше никогда не выходить.
9 января 1912 г. г. Валуйки.
«В пути» N 21, 11 января 1919 г.
(Доклад в Колонном зале Дома Союзов в Москве 24 февраля 1919 г.)[40]
Прежде всего, мое искреннее извинение за запоздание, виновник которого пока не установлен. Есть мнение, будто бы виновником являюсь я. Но я позволю себе с этим не согласиться, думаю, что виновником является кто-то другой. Мы это потом по чистой совести установим… Аккуратность – великое дело, особенно в области военной, и нет никакого сомнения, что главная наша беда, основной, можно сказать, порок состоит в неакуратности, в непривычке к тому, чтобы точно и своевременно выполнять приказ, в неуважительном отношении ко времени. А время есть величайшее условие успеха. В военных действиях выигрыш дня, часа, пяти минут может иногда иметь решающее значение для исхода борьбы. Сейчас наше общественное и, в частности, военное воспитание должно состоять в выработке привычки к точному выполнению всего, что каждому выполнять надлежит. Еще раз высказываю свое сожаление по поводу злоупотребления, учиненного над вашим временем, столь необходимым для занятий, и перехожу к вопросам по существу.
Товарищи, вчера мы чествованием отметили годовщину создания нашей рабоче-крестьянской Красной Армии, и вчера же на курсах, в здании бывшего Алексеевского военного училища, мне пришлось говорить о том, что мы, в общем и целом, имеем полное право с нравственным удовлетворением оглянуться назад, на эти протекшие 12 месяцев нашей совместной, общей работы по строительству Красной Армии.
Разные народы в разные эпохи бывали, товарищи, в трудном положении, но я не думаю, чтобы историк мог найти другой пример, когда бы великий народ находился в таком ужасающем положении, международном и внутреннем, в каком оказался русский народ на исходе империалистической бойни.
Крушение нашей старой армии было неизбежно. Люди старо-полицейского склада могли думать, будто «агитаторы» погубили старую армию. На самом же деле агитаторы только переводили на слова то, что совершалось и без агитаторов на деле: раз революция произошла, раз крестьяне восстали против помещиков и чиновников, рабочие восстали против капиталистов и банкиров, то тот же самый рабочий и крестьянин, в виде солдата, должен был восстать против того же дворянина или буржуазного сынка, стоявшего перед ним в лице старого офицера. Эти три процесса были тесно связаны один с другим. А раз произошло возмущение солдатской массы против старого командного состава, созданного старой монархией и служившего ей – одни за страх, другие за совесть, – раз это восстание произошло, то армия должна была неизбежно развалиться. Что тут дело было не в случайных причинах, это мы с вами теперь видим на примере других стран, на примере Германии, Австро-Венгрии, где развал старой армии происходит или вернее произошел так же, как произошел в свое время у нас, – и от армии, несравненно более могучей, чем была наша старая царская армия в Германии и Австро-Венгрии не осталось и следа. И теперь Пруссия, самая милитаризованная, наилучше вооруженная и дисциплинированная страна, не может выбросить несколько полков для того, чтобы охранить свою восточную границу от наступления польских легионов.
Стало быть, процесс развала старой армии, построенной старыми господствующими классами, один и тот же во всех странах. Это позволяет нам сделать и твердо закрепить в своей памяти два вывода. Во-первых, тот, что наша старая армия, как и австро-венгерская, как и германская, распалась не по случайным причинам, а в силу глубоких внутренних причин, и что развал ее был неотвратим: порвалась великая цепь, связывавшая связью рабства угнетенный класс с эксплуататорами. Тут возврата нет. Это – первый вывод. Второй, который имеет столь же огромное значение, состоит в том, что после развала нашей старой русской армии, после развала австро-венгерской и германской, предстоит с такой же неизбежностью развал армий Италии, Франции, Великобритании и Америки – всех вообще армий империализма, т.-е. армий, построенных монархами или республиканскими буржуа в разных странах путем закабаления и подчинения своего народа для захвата и грабежа других народов. Этот вывод – не фраза, которую иной раз случайно бросают на митингах, это – не просто агитационный лозунг, а исторически-научный вывод, который раньше был предсказан, в самом начале войны, и который теперь подтвердился опытом России, опытом Германии, Австро-Венгрии и завтра найдет свое неизбежное подтверждение на опыте Франции, Англии и других буржуазных стран. Уверенность в этом окрыляет наш дух в нынешней борьбе с империализмом стран Согласия: история не допустит – империализм не съест.
Старая армия развалилась у нас в условиях, когда жизнь нашей страны была потрясена до самых глубочайших своих экономических основ. Наша земледельческая страна, как известно, далеко не исчерпала своих сельскохозяйственных ресурсов, но ее железнодорожная сеть, весь аппарат ее транспорта и торгово-промышленной связи оказались разрушенными, и страна, таким образом, расчленена. У нас есть области, несказанно богатые продовольствием, и области, которые не выходят из мук и судорог голода. Продовольственная разруха, конечно, неблагоприятное условие для создания армии. Но это не все еще. После распада старой армии осталась жестокая ненависть к военщине. Старая армия, которая принесла невероятно тяжкие жертвы, знала только поражения, унижения, отступления, миллионы убитых и миллионы калек, миллиарды израсходованных сумм. Немудрено, если эта война оставила в народном сознании страшное отвращение к милитаризму, к военщине. И в этих-то условиях, товарищи, мы начали создавать армию. Если бы нам пришлось строить на свежей почве, тогда было бы больше с самого начала надежд и возможностей. Но нет, армию пришлось строить на почве, которая была покрыта грязью и кровью старой войны, на почве нужды и истощения, в обстановке, когда ненависть к войне и военщине охватывала миллионы и миллионы рабочих и крестьян. Вот почему очень многие, не только враги, но и друзья, говорили тогда, что опыт создания армии в ближайшие годы у нас в России не даст никаких результатов. Мы отвечали: «сомнениям места быть не может; ведь ни Германия, ни Франция, ни Англия не будут ждать десятилетий; стало быть, кто говорит, что русский народ не создаст для себя в ближайшие месяцы армию, тот тем самым говорит, что история ставит крест на русском народе и что его труп будет расклеван на части коршунами западно-европейского империализма».
Разумеется, Советская власть и та партия, которая стоит у власти, коммунистическая партия, не могли так смотреть на этот вопрос, не могли думать, что из этих усилий ничего не выйдет. Нет, мы не сомневались, что армия будет создана, как только она получит новую идею, новую нравственную основу. В этом, товарищи, вся суть.
Разумеется, армия представляет собою материальную организацию, сложенную до известной степени по своим внутренним законам и вооруженную теми орудиями техники, какие дает состояние общей промышленности и, в частности, состояние военно-технической науки. Но видеть в армии только упражняющихся, маневрирующих, сражающихся людей, т.-е. их тела, видеть только винтовки, пулеметы и орудия, значит армии не видеть, ибо все это только внешнее выражение другой, внутренней силы. Армия сильна, если она связана внутренней идеей. Советская власть сказала с первых дней установления нового рабоче-крестьянского строя, что, несмотря на страшные бедствия страны, несмотря на истощение и на всеобщее отвращение к военщине и войне, русские рабочие и крестьяне создадут армию в короткий срок, если почувствуют и поймут, что эта армия необходима для защиты самых основных завоеваний трудового народа, если эта идея пройдет через их сознание, если каждый мыслящий рабочий и крестьянин поймет, что армия, строить которую его призывают, есть его собственная армия.
Под этим углом зрения мы тогда оценивали и Брест-Литовский мир.[41] Мы его заключали, зная, что другого выхода нет, ибо силы у нас нет. Но в то же время мы говорили: на этом опыте каждый рабочий и крестьянин убедится, что Советская власть оказалась вынужденной идти на самые крайние уступки, для того чтобы завоевать хоть короткий отдых истощенному народу; и если после того как мы честно и открыто предложили всем народам мир, после того как мы пошли на тягчайшие уступки, – если после всего этого на нас будут нападать, то станет всем ясно, что армия нам необходима.
Это сознание на первых порах только постепенно овладевало трудовыми массами. Из вас многие прошли уже в прошлом через наши полки первого периода и помнят, что представляли собой эти полки в начале истекшего года. Полки были тогда чем-то вроде проходных ворот. Под лозунгом добровольчества в них входили, правда, отдельные рабочие, наиболее сознательные и мужественные. Но приходили и такие, которым просто негде было пристроиться, бывшие солдаты, не находившие применения для своих сил, нередко авантюристы, искатели легкой наживы… Это не были боевые единицы, и сколько раз случалось, что такой полк, пущенный в дело, рассыпался с первого момента. Нам указывали со всех сторон на невоинственное настроение масс. Даже некоторые старые военные специалисты, старые генералы, приходили к выводу, что русский народ вообще не воинственный народ, и что это обнаружилось снова на опыте прошлой войны. С другой стороны, указывали на практические препятствия: на отсутствие командного состава и, наконец, на отсутствие необходимого снабжения, особенно артиллерийского. И действительно, мы были урезаны со всех сторон и окружены препятствиями. Но когда рабочие и крестьяне были лицом к лицу поставлены перед опасностью полного подавления и расчленения Советской России, тогда явились и воля к созданию армии и та самая воинственность, относительно которой говорили, будто она не свойственна русскому народу.
В прошлом воинственность русского солдата, т.-е., главным образом, русского крестьянина, была пассивной, терпеливой, всевыносящей. Его брали из деревни, заключали в полк, муштровали, полк толкали в известном направлении, и солдат шел с полком, стрелял, рубил, колол, умирал… при чем каждый в отдельности не отдавал себе отчета, во имя чего и для чего он борется. Когда же солдат стал размышлять и критиковать, – он восстал, и старая армия исчезла. Чтобы ее воссоздать, нужны были новые идейные основы: нужно было, чтобы каждый солдат сознавал, для чего он сражается. Вот почему эта страшная угроза гибели явилась внешней предпосылкой для воссоздания нашей армии. Мы призвали лучших, самых передовых рабочих Петрограда и Москвы на все наши фронты в момент величайших наших бедствий, летом 1918 года, и таким наглядным путем мы заставили массы рабочих и крестьян понять, что тут дело идет о жизни и смерти нашей страны. После этого, приблизительно в августе 1918 года, наступил спасительный перелом, при чем этот перелом начался не в тылу (в тылу мы, товарищи, и сейчас еще очень отстали от фронта), – перелом начался на фронте.[42] Не те части, которые формировались более или менее спокойно, в казарменной обстановке, не они оказывались наиболее дисциплинированными и боеспособными, нет, а те части, которые слагались на фронте, непосредственно в огне, – после колебаний, отступлений, иногда панических, они быстро приобретали, под политическим руководством передовых самоотверженных пролетариев, необходимый внутренний закал.
Огромное значение нравственной идеи для создания армии было известно не только всем подлинным полководцам, но и всем военным писателям. Вы и в школьных учебниках прочитаете, что армия может быть крепкой, только пока она связана какой-либо большой идеей. Но эта мысль стала шаблоном старых военных учебников, и многие из профессоров, которые охотно повторяют фразу о том, что армия сильна нравственной идеей, своим духом, нередко не отдают себе отчета в том, что представляет собой нравственная идея, дух нынешней нашей армии. И поэтому, когда мы армию стали строить путем мобилизации, перейдя от добровольчества к обязательному набору, при чем изгнали из армии буржуазию и кулаков, некоторые из военных специалистов говорили нам, что такая армия не осуществима, ибо эта армия классовая, а нам нужна армия «общенародная».
Мы отвечали, что для общенародной армии нужна общенародная идея, а где у нас общенародная идея, которая способна была бы объединить сейчас наши красные полки с полками Колчака и Краснова? Краснов предавал Россию сперва союзникам, затем немцам, потом опять французам и англичанам. Колчак предает американцам, Щербачев – румынам и проч. Я спрашиваю, где та общая идея, которая способна одновременно вдохновить и ген. Краснова, и наших рабочих и крестьян-солдат? Такой нравственной идеи нет. Эти два лагеря разделены непримиримой классовой враждой. У каждой из этих двух армий, у красной и у белой, есть своя идея: у одной – нравственная идея освобождения, у другой – безнравственная идея порабощения. Но объединить их в одну общенародную армию немыслимо. Это мысль утопическая, ложная, химерическая.
Мы живем в эпоху, когда прочной и крепкой армией может быть только армия классовая, т.-е. армия трудящихся рабочих и крестьян, не эксплуатирующих чужого труда. Полное освобождение трудящихся их собственным вооруженным усилием есть та высоконравственная мысль, которая заложена в самый фундамент нашей армии. Всякие попытки создать армию на другой основе обнаруживают свою внутреннюю гнилость. Гетман Скоропадский, который, к счастью, относится уже к области прошлого, нашей классовой армии противопоставил свою армию, армию украинских хлеборобов, владеющих не менее, чем 25 десятинами земли. Он мобилизовал кулачье, буржуазию. А вот Учредительное Собрание – блаженной памяти – на Урале, в Уфе, в Сибири пыталось построить армию не на классовом принципе – всенародную армию.
Мы видим, следовательно, как на химическом опыте, который производится в лаборатории, три армии: нашу, Красную, которая побеждает кулацкую армию Скоропадского на Украине, оказавшуюся ничтожной, и армию Учредительного Собрания, «внеклассовую, всенародную», которая распалась: там осталась только контрреволюционная армия Колчака, а учредиловцы, правые эсеры, вынуждены были покинуть своего соратника и бежать к нам, на территорию Советской России, искать здесь гостеприимства. И если мы можем его им оказать, оградить их от Колчака, то только потому, что мы строили не «всенародную» армию, соединяя огонь с водою, а нашу рабоче-крестьянскую Красную Армию, которая Советской России обеспечила свободу и независимость.
В строительстве армии мы твердо стали на основу принципа классовой, чисто трудовой армии, которая проникнута идеей труда, борьбы во имя интересов труда, которая кровно связана с трудящимися массами во всей стране. Это простые факты, простые мысли, но, вместе с тем, основные, незыблемые, без которых мы нашу армию никогда бы не создали. Ибо в таких условиях, в каких мы ее строили, товарищи, в этой истощенной стране, после империалистической бойни, нужна была самая ясная, неоспоримая, святая идея, которая захватывает каждого рабочего за живое, для того чтобы сделать возможным самое строительство армии.
Грозная опасность обнаружилась перед нами во весь свой рост, как вы помните, поздним летом 1918 года. На западе была захвачена немцами территория не только Польши, Литвы, Латвии, но и Белоруссии, и значительная часть Великороссии находилась под пятой германского милитаризма; Псков был в немецких руках. Украина стала австро-германской колонией. На востоке произошло летом 1918 года восстание чехо-словаков.[43] Оно было организовано французами, англичанами, но, вместе с тем, немцы через своих представителей открыто говорили, что если это восстание будет приближаться к Москве с востока, то немцы будут приближаться к Москве с запада, со стороны Орши и Пскова; мы оказались буквально между молотом германского и наковальней англо-французского империализма. На севере у нас летом были захвачены англо-французами Мурманск и Архангельск, с угрозой продвижения на Вологду. В Ярославле разыгралось восстание белогвардейцев, организованное Савинковым по приказу французского посла Нуланса, чтобы дать возможность союзным войскам через Вологду и Ярославль соединиться с чехо-словаками и белогвардейцами на Волге через Вятку, Нижний, Казань и Пермь. Таков был их план. На юге, на Дону, развернулось восстание, руководимое Красновым. Краснов тогда находился в непосредственном союзе с немцами и открыто этим похвалялся, получая от них денежную и военную помощь. Но англичане и французы понимали, что если они по Волге дойдут до Астрахани и свой левый фланг завернут на Сев. Кавказ и Дон и соединятся с Красновым, то Краснов охотно перейдет в лагерь англо-французов, ибо ему все равно, кому продаться: ему нужна помощь, чтобы удержать власть помещиков у себя на Дону и восстановить ее во всей стране. Таким образом, фронт наш с самого начала угрожал превратиться в кольцо, которое должно было сжиматься все теснее и теснее вокруг Москвы, сердца России.
На западе были немцы, на севере и востоке – англо-французы и белогвардейцы, на юге – Краснов, который одинаково готов был служить и тем и этим; на Украине – Скоропадский, ставленник германского империализма. Наше спасение в тот момент было в том факте, что Англия, Франция и Германия продолжали еще военные действия между собою, хотя и тогда уже связью между ними были наши белогвардейцы. Великая опасность была в том, что на нашей спине, т.-е. на спине раздавленной, распятой России, произойдет соглашение германского и англо-французского империализма, прежде чем поднимется европейский пролетариат. В тот период наша страна была сокращена чуть не до размеров старого московского великого княжества и продолжала сокращаться. Наибольшая непосредственная опасность грозила с востока, где чехо-словацкие корпуса создали стержень, вокруг которого лепилась контрреволюция. Первые наши усилия были направлены на восток – на Волгу.
В чем же эти усилия состояли? Мы, товарищи, как я уже упоминал, обратились к лучшим рабочим Петрограда и Москвы, мы из состава инструкторских курсов взяли охотников, лучший добровольческий элемент, наиболее отважный, мы создали небольшие отряды коммунистов. Мы исходили из того, что армия есть не что иное, как вооруженный авангард самого рабочего класса, и потому мы к нему обратились и сказали ему правду о положении и потребовали от него инициативы и энергии. Под ударами наших врагов – под Симбирском, под Казанью, – несмотря на то, что у нас был, пожалуй, некоторый перевес сил, мы отступали, нередко панически отступали, потому что на той стороне был перевес выучки, дрессировки, знания, перевес бешенства и ненависти лишенных собственности собственников против рабоче-крестьянской армии. Наконец, там был огромный перевес, состоящий в том, что мы оборонялись, а они наступали, при чем они имели возможность выбирать наиболее уязвимое у нас место. Они выбирали на советской территории место, которое сами намечали, в тот момент, который сами выбирали. У нас было то теоретическое преимущество (оно только позже стало действительным, фактическим), что мы из центра действуем по внутренним операционным линиям, по радиусам. В силу своей разбросанности, наши враги действовали и действуют в разных местах не сплошным фронтом, но ударными группами. Мы же вынуждены были логикой вещей построить постепенно сплошной фронт, и теперь наш фронт имеет протяжение в 8.000 верст. Не знаю, известен ли военным историкам другой пример, когда бы фронт был растянут на такое необозримое пространство.
Война со стороны наших врагов могла иметь и имела партизанский характер, в том смысле, что небольшие отряды, выбрав известный объект, цель, ударяли туда, чтобы нанести нам вред. Смысл партизанства состоит в том, чтобы ослабить более сильного. Партизанство, как таковое, не может дать полной победы, именно победы над организованной армией. Партизанство и не ставит себе, вообще говоря, такой цели: оно тормошит, наносит уколы, дергает, разрушает железные дороги, вносит хаос, – вот преимущество партизанства, как орудия более слабого по отношению к более сильному. Оно должно было нам вредить и нас ослаблять.
Обороняться было бы несравненно легче, если бы у нас была во всей стране милиция, т.-е. чисто территориальная, местная армия, состоящая из вооруженных и обученных на месте рабочих и крестьян, так что полк соответствовал бы волости или заводу, а уезду – дивизия или две дивизии. Тогда мы могли бы бороться везде местными силами. Милиция не означает армии более слабой, менее совершенной, как думают некоторые военные профессионалы. Милиционная армия составляется на основе обязательного военного обучения, вне-казарменным путем, на местах, так что обучающиеся и обученные не отрываются от заводов, фабрик и пашен, – это рабочие-солдаты, крестьяне-солдаты. Если бы у нас была организованная милиция, тогда уколы наших врагов, их партизанские набеги с той или иной стороны немедленно находили бы организованный и планомерный отпор в том месте, где они наносились. Это идеальная армия, к которой мы идем, к которой мы придем. Но мы не имели возможности сразу организовать ее, мы оказались вынужденными извлекать рабочих и крестьян из их бытовой родной обстановки и бросать на фронт.
Мы были вынуждены, как сказано, обратить свою армию прежде всего на восток, – нам нужен был там успех во что бы то ни стало. Вы знаете, что это было достигнуто, – но каким путем? Таким, что у себя внутри мы подавили кустарничество и мелкое местничество в военном деле. Неприятель хотя и действовал полупартизанскими набегами, но в распоряжении его имелись отряды с высоким процентом офицерства, прекрасно сколоченные, умело руководимые умелыми командирами. Для нас этот партизанский метод противника, при правильной, «научной» постановке дела с его стороны, представлял серьезную опасность. Чтобы оберечь себя от нее, чтобы использовать свое центральное положение, нам необходимо было решительно подавить кустарнические, самодельно-партизанские навыки в среде революционной армии. На этом вопросе столкнулись два течения в нашей среде, отчасти на фронтах, а в особенности в тылу. Вначале некоторые наши товарищи говорили: «в нынешних условиях мы централизованной армии с центральным аппаратом управления и командования не создадим, – для этого нет ни времени, ни технических средств; поэтому нужно ограничиться небольшими, хорошо организованными отрядами по типу полка, только более богатыми всякими техническими специальными частями». Вот первоначальная идея многих и многих товарищей: отдельные отряды в две, три, четыре тысячи солдат, соответственно сгруппированных из разных родов оружия. Это метод борьбы более слабого: если нет возможности справиться с врагом, стереть его с лица земли, то остается беспокоить его, вредить ему. Немцы были в период своего наступления сильнее нас, и нам оставалось бросать против них отряды, чтобы задерживать их наступление и вызывать партизанские налеты у них в тылу. Но на этом остановиться мы никак не могли. Путем планомерных действий нам необходимо было уничтожить врагов, которые отрезали нас от наиболее плодородных и богатых областей России. Многообразие наших врагов создало то, что у нас оказалась целая окружность фронтов: на востоке – чехо-словаки, на севере – союзные десанты, на западе – немецкое наступление, на юге – Краснов, на Украине – Скоропадский. Это показывало, что в центре страны нам необходимо было сосредоточить крупные силы, чтобы по радиусам перебрасывать их туда, где потребуется в данный момент. Но чтобы иметь возможность целесообразно распоряжаться своей военной силой в каждый момент, для этого нужно было уничтожить раз навсегда кустарничество в виде самостоятельных отрядов. Правда, они скоро стали называть себя полками и дивизиями. Существовало, однако, только название дивизии, но дивизии не было, а были партизанские отряды, не признававшие централизованного командования сверху и действовавшие по инициативе собственных атаманов или вождей. На этой почве выдержали мы немало затруднений и борьбы, потому что в кустарно-партизанской среде было огромное недоверие к тем, кто в центре следит и хочет руководить: не подведут ли, дескать, нас, не обманут ли? Это первое. А второе то, что эти отряды в прошлом имели большие заслуги в борьбе с русской буржуазией, с контрреволюцией, они проявили большой героизм, имели вождей, которые в малой партизанской войне обнаружили известные таланты и боевые качества, по крайней мере, некоторые из них. Отсюда их преувеличенное доверие к себе и преувеличенное недоверие к команде сверху. Потребовались жестокие опыты поражений при действиях наших партизанов против немцев и на других фронтах, потребовалась идейная борьба, потребовались репрессии сверху, чтобы заставить кое-кого из новых командиров понять, что армия есть централизованный организм, что выполнение приказов сверху является необходимым залогом единства действий. Такого рода предварительная работа была необходима, дабы от отступлений перейти к наступлениям, дабы под Казанью, Симбирском и Самарой действовать одновременно. Только после этого начались успехи: мы очистили Волгу и стали продвигаться на Урал.
Здесь же я должен попутно с великой похвалой отозваться о работе наших красных летчиков на фронте. Были, правда, случаи измен и предательств, перехода в лагерь врага, но это были единичные случаи, и происходили они преимущественно в первый период войны. Подавляющее же большинство летчиков работает честно и самоотверженно. Я особенно близко наблюдал их работу под Казанью, в самые тяжкие недели августа 1918 года, когда наши полки были еще слишком слабы, мало боеспособны: отряды летчиков, которые были под Казанью, делали тогда буквально все, чтобы заменить собой и пехоту, и кавалерию, и артиллерию. Они при всякой погоде снимались с места, кружились над Казанью и над неприятельской флотилией, сбрасывали тяжелые бомбы, они установили связь с отрядом, действовавшим на северо-восток от Казани и отрезанным от нас. При самых тяжких положениях красные летчики показывали себя героями; и сейчас, за эти месяцы, наш совершенно было разрушенный Красный Воздушный Флот собрал свои растерзанные члены, воссоединился, и теперь мы имеем воздушных красных воинов, о которых с ненавистью говорят наши враги.
На Южном фронте те же явления, что и на Восточном, повторяются целиком. Там против Краснова действовали многие отряды, вышедшие из Украины, и в их рядах были самоотверженные испытанные борцы. Но общеармейской, общефронтовой связи и дисциплины не было. «Всяк молодец на свой образец». Считая, что всякий командир, посланный сверху для установления оперативного единства, чрезвычайно подозрителен, они предпочитали действовать на ощупь: напирали на них – они отступали, ощупывали, где враг силен; где слабее, там и наступали. В этой борьбе они выработали известную сноровку. Такими превосходными борцами были, например, убитые товарищи Сиверс и Киквидзе, которые выработали свои недурные приемы в борьбе с казаками, умели выследить, уклониться, отбросить, обойти, разбить. Но все это в пределах местных стычек, приносящих местный успех или местный неуспех. А борьба ведь длилась месяцами, требовала колоссальных жертв, но действительных перемен в положении не производила.
После прилива лучших рабочих из Москвы, Петрограда и других мест на юг, массы красноармейцев поняли под их руководством, что идет борьба не на жизнь, а на смерть, сомкнулись, подтянулись. Но этого было еще недостаточно, требовалось перевоспитание командного состава, который набирался у нас из трех источников. Мобилизованы были, с одной стороны, командиры из среды старого кадрового офицерства, с другой стороны, мы имели уже указанных новых командиров отрядного характера, партизанского воспитания. Наконец, мы получили красных офицеров. В большинстве своем они оказались прекраснейшими солдатами, надежными руководителями в будущем, но на первых порах у них не хватало опыта, поэтому они могли занимать только низшие командные посты, в лучшем случае – взводного, в самых редких случаях – ротного командира. Было много случаев, что товарищи красные офицеры, проведя некоторое время на командном посту, обращались с просьбой, чтобы им разрешили в течение нескольких недель сражаться в качестве рядовых бойцов. Это были честнейшие работники, но без боевого опыта. Бывшие унтер-офицеры, прошедшие через инструкторские курсы, имели перед ними огромное преимущество, потому что обладали боевым опытом. В общем и целом красные офицеры – это прекрасный материал, который за эти три месяца уже успел выделить из себя много хороших молодых командиров.
Старые кадровые офицеры, которые были мобилизованы в значительном числе, из своей среды выделили многих добросовестных работников и опытных командиров. Я не называю, по понятным причинам, чисел, но скажу, что тысячи и тысячи начальников и командиров – низших, средних и высших – вышли из этой среды, и на наших новых фронтах доблестно и самоотверженно боролись наряду с красноармейцами. Это особенно сказалось в тех армиях, которые были лучше организованы, крепче сплочены. Там никто не спрашивал: «был ли ты в старой армии офицером или ты – красный офицер, или ты вышел из солдатской среды или из партизанов?» Там боевое слияние произошло целиком.
Перелом в настроении лучших элементов старого офицерства произошел постепенно. Оно долго жалось, сомневалось, что такое Советская власть, оно находилось под влиянием буржуазных газет, которые трубили, что Советская власть предает Россию немцам. Они слышали от Милюкова, от Церетели, от всех этих мещанских «авторитетов» ту же клевету о Советской власти и потому колебались, не зная, куда встать, куда пойти… Когда нас окружили кольцом со всех сторон враги, когда, казалось, дни Советской власти были сочтены, старые офицеры перебегали в большом числе на сторону наших врагов, иногда предавали при этом наши части. Мы, разумеется, беспощадно расправлялись с теми, которых ловили. Немало пало из них. Но когда слишком торопливые товарищи говорили: «откажитесь от привлечения офицерства в Красную Армию», мы отвечали: «нет, это ложная мысль, нам знающие работники необходимы, армия не может начать с первой буквы азбуки, когда у нас кругом враги со всех сторон. Не может быть, чтобы среди десятков тысяч старого кадрового офицерства мы не нашли нескольких тысяч честных солдат, которые чувствовали бы себя связанными с рабочими и крестьянскими массами трудовой России и не были бы способны предавать свою страну немецким, французским или английским империалистам». Измены отдельные, хотя и многочисленные, отнюдь не заставили нас изменить в этом отношении нашу политику. И сейчас с полной уверенностью можно сказать, что эта политика привлечения наиболее честных и свежих элементов старого офицерства для постройки нашей армии и для оперативного руководства ею оправдала себя целиком.
Наконец, и из среды самоучек, партизанов, выработались хорошие, дисциплинированные и твердые командиры. У нас есть армия, которой командует бывший унтер-офицер и где начальник штаба – бывший генерал генерального штаба. А другой армией командует бывший генерал, помощник же его из самоучек. У нас есть всякие комбинации, никаких шаблонов мы не допускали, везде старались поднимать наверх энергичных, способных, честных работников. Командирам неопытным или нетвердым в политическом отношении огромную помощь оказывают комиссары. Так же обстоит дело и с дивизиями. Во главе одной дивизии стоит бывший солдат, даже не бывший унтер-офицер, а рядом командует бывший полковник генерального штаба, и между ними превосходные отношения и взаимное уважение, потому что совместно проливаемая кровь есть самая тесная спайка, которая только может быть.
Это не сразу удалось. В течение двух-трех месяцев самой напряженной работы мы налаживали порядок на Южном фронте против красновских войск, где враг был особенно упорен и крепок. Мы были достаточно сильны численно, но не были централизованы. Красновские войска, хорошо руководимые, действовали отдельными налетами, энергичными и болезненными для нас уколами, и они достигли того, что мы опасались за судьбу Воронежа, после того как они уже взяли Новохоперск, Борисоглебск и даже обстреливали Царицын, богатый всякими военными запасами. В самые лучшие для них моменты борьбы у них армия не доходила до 100.000 бойцов, считая и все резервы. Но у них было огромное преимущество инициативы и внезапности, этих важнейших условий военного успеха. Они не держали фронта. Нанеся укол в сторону Воронежа и внеся расстройство в наши ряды, они оставляли тут тончайшую кружевную завесу и перебрасывали главные силы под Балашов и Царицын. Наши же войска оставались в общем пассивными, потому что не было у нас в сущности организованной единицы, которая по праву называлась бы Воронежской или Царицынской армией. Тем более у нас не было единства фронта. В достижении этого главная работа и заключалась. Потребовалась энергичная организационная и агитационная работа для противодействия тайным провокаторам и прохвостам, которые стремились затесаться в армию, чтобы подорвать изнутри ее дух, разложить ее, сделать ее бессильной, а с другой стороны, для противодействия навыкам партизанства: стремлению работать только по своей собственной воле, не желая считаться с общей оперативной потребностью данной армии или всего фронта. В обоих направлениях оказался полный успех. На самой работе честные и способные командиры поднялись наверх, а прохвосты, пришедшие для предательства, уличенные были расстреляны. Среди партизанов лучшие элементы убедились, что на партизанстве далеко не уедешь. Кто не хотел понять требований оперативного единства, тех мы сурово устраняли. В результате такой работы произошел перелом настроения на всем фронте. Куда ни приедешь, в Воронеж ли, в Балашов или в Царицын, везде стало ощущаться единство командования против общего врага, единство оперативного замысла и единство его исполнения. «Вот теперь почувствовался, наконец, фронт», с радостью заговорили все, и большие и малые командиры, когда три армии Южного фронта, спаянные внутри, стали работать согласованно.
После этого мы на Южном фронте, как и на Восточном, перешли от отступления к наступлению, все более и более победоносному. Февраль был решающим. Сейчас мы можем сказать, что красновская армия более почти не существует. Она в основном своем ядре разбита совершенно и панически отступает. Вы знаете, что сам Краснов подал в отставку и выехал из Новочеркасска в Новороссийск, основательно опасаясь мести со стороны своих бывших подданных. Не только вся железная дорога от Новохоперска до Царицына в наших руках, и Царицын снова соединен со всей Советской Россией железнодорожной линией, но и железная дорога из Царицына на Лихую, важнейшая линия, которая оставалась еще в руках у красновцев, нами занята почти вся, при чем мы захватили множество пленных и огромную военную добычу. И дальше работа сводится к тому, чтобы энергично подчищать то, что еще осталось от красновской армии. Сложнее дело обстоит в Донецком бассейне, где действуют отчасти более крепкие остатки красновцев, а, главным образом, части добровольческой армии Деникина, переброшенные сюда с Северного Кавказа. Они пытаются отстоять Донецкий бассейн и вместе с тем Ростов и Новочеркасск, не утеряв еще последнего остатка надежды на помощь со стороны союзников. Но и здесь не может быть сомнения в том, что после ликвидации буржуазной власти на Украине и после ликвидации красновского фронта драгоценный Донецкий оазис не удержится, и там будут хозяевами донецкие рабочие и крестьяне.
В дополнение к тому, что я вам сказал о Южном фронте, необходимо сказать несколько слов о фронте Кавказско-Каспийском. Здесь нас за последние два месяца постигли крупнейшие неудачи, которые могли казаться совершенно неожиданными, так как незадолго перед тем мы овладели на Северном Кавказе большой территорией и важнейшими пунктами. Но неудача свалилась на нас, в сущности, вполне закономерно и явилась результатом кризиса и развала партизанщины. На Северном Кавказе у нас числилась весьма значительная армия, составившаяся все из тех же украинских беженцев, а также донских терских и иных частей. Среди них немало было честнейших и преданнейших революционеров, но немало также авантюристов, а еще более – случайных людей, выбитых контрреволюцией из колеи и севших на солдатский котел. Навыки партизанства, непривычка к правильной, оформленной организации и к правильным формальным отношениям, засели там крепче всего ввиду удаленности от центра. Еще осенью прошлого года я дал формальное предписание делегации северо-кавказских войск оставить в составе армии не больше 1/3 наличного числа, привести их в надлежащий вид, а остальных расформировать, либо направить к нам на север: «когда вас станет втрое меньше, вы будете втрое сильнее» – убеждал я делегацию. Но, к несчастью, дело здесь закончилось только убеждениями, вследствие крайней удаленности фронта и полного отсутствия с ним правильной связи. Инерция партизанщины оказалась сильнее. Войска сохранили свой огромный численный состав и имели, без серьезных боев, весьма крупные успехи. Им посылались из Астрахани инструкторы, серьезные, надежные военные специалисты, но их возвращали обратно в Астрахань, указывая на то, что в них нужды нет. Нет более опасного врага для Красной Армии, как самоуверенность невежественного партизанства, которое не хочет учиться, не хочет идти вперед. И вот результат налицо: разбухшая армия, скорее орда, чем армия, столкнулась с правильно-организованными деникинскими войсками и в течение нескольких недель рассыпалась в прах. За иллюзию партизанства мы заплатили здесь снова дорогой ценой. Но этот урок даром не пройдет. На Северном Кавказе производится теперь напряженная работа, которая скажется, надеюсь, в самом скором времени. То, что нами утеряно там, будет возвращено с лихвой.
На Северном фронте, товарищи, после утраты нами мурманского и архангельского районов, мы держались сравнительно пассивно. Правда, за последние недели мы имели там хороший успех, захватив Шенкурск. Его взятие явилось хотя небольшой, но славной страницей в истории нашей борьбы. В труднейших условиях, где неприятель, по собственным словам, считал невозможным провезти хотя бы полевую кухню, наши солдаты в белых балахонах, в морозную ночь, протащили на полозьях шестидюймовое орудие, зашли глубоко в тыл неприятеля и заставили его бежать из Шенкурска, при чем захватили пленных, большое имущество и отогнали врага на 80–90 верст к северу. Но все-таки – это лишь частичный успех, в общем же на нашем Северном фронте мы держимся пассивно-оборонительно.
Имея фронт в 8.000 верст, мы вынуждены были бы, чтобы вести активную стратегию, везде и всюду иметь многочисленную армию. Но этого мы не имеем. Стало быть, одни участки этого восьмитысячного фронта остаются временно пассивными, и активность сосредоточивается на других, более важных в данный момент участках. В этом и состоит преимущество нашего центрального положения по отношению ко всем фронтам; постоянная возможность переброски и сосредоточения. Но это преимущество сложилось и реализовалось только после того, как был создан Революционный Военный Совет Республики с единым главнокомандующим на всех фронтах, было установлено единство командования фронтами, единство командования армиями данного фронта. Только после установления общего оперативного руководства, идущего сверху вниз, и строгого исполнения боевых приказов, все почувствовали на деле, каждый солдат почувствовал на месте огромное преимущество централизованной армии над партизанством и над кустарничеством. Мы получили возможность, вместе с тем, учитывать и выбирать, где нужно развернуть наиболее активную борьбу в данный момент. После наших успехов на Волге главные наши усилия перешли, как я сказал, на линию Донского фронта. Вот почему мы на севере держались пассивно, тем более, что именно за эти последние два месяца открылись два новых фронта, которые хотя мы и предвидели, но нового превращения их в активные участки предвидеть не могли: это – Украинский фронт и Западный фронт.
На Украине военный вопрос был снова поставлен величайшим политическим событием – революцией в Германии, вызвавшей восстание на Украине. Здесь особенно ярко обнаружилась прямая и непосредственная связь наших военных операций с их естественной почвой – рабоче-крестьянской революцией. Мы ведем войну. Но это не есть война, как другие войны, где земли переходят из рук в руки, но режим остается тот же; наша война, это – организованная, обороняющаяся или наступающая революция рабочих, революция, которая обороняет или расширяет свои завоевания. Если кое-кто склонен был об этом забывать, то события на Украине снова громогласно напомнили об этом. Там наш фронт сразу ожил и вдавился на юг, правда, в первое время почти без регулярных частей. Там была неотложная задача: сбросить местную, еще не организованную буржуазию, не дать ей организоваться, после того как немецкая армия, поддерживавшая украинскую буржуазию, подверглась сперва разложению, затем революционному перевоспитанию и уходила к себе, на запад, в Германию. В этот момент партизанские отряды сыграли на Украине огромную и вполне плодотворную роль. Разумеется, и там уже с самого начала появились более регулярные части советских войск, и партизаны там, чем дальше, тем больше, действовали, как спутник около планеты. Они стали группироваться вокруг регулярных частей, которые явились туда по призыву украинских рабочих и крестьян, и сейчас же украинскому командованию была поставлена задача связать партизанские отряды в штатные единицы, в регулярные дивизии. И на Украине эта работа производится с большим успехом, ибо тамошние работники имеют перед собой преимущество нашего годового опыта: они многому учились на наших ошибках и завоеваниях. Но, так или иначе, Украинский фронт отвлек сравнительно крупные силы, разумеется, преимущественно украинские.
В тех же условиях возник у нас и Западный фронт. На западе боевые операции были сравнительно немногочисленны и не кровопролитны. Там большую роль играло наше соглашение с немецкими солдатами, революционно противопоставленными немецким командирам, и прямое братание с германскими солдатами-коммунистами. Однако, все это дополнялось боевыми столкновениями там, где германские белогвардейцы или местные буржуазные элементы противопоставляли нам вооруженную силу. В результате этих согласованных военных и политических действий мы очистили на западе огромную территорию. Но задача там еще далеко не доведена до конца. Буржуазия западной полосы опомнилась от первого впечатления, вышла из состояния столбняка и при помощи Западной Европы – Англии и Франции, отчасти Германии – успела сколотить кое-какие части, угрожая, с одной стороны, Ямбургу, с другой стороны, Пскову и пытаясь создать угрозу Риге. В Эстляндии борются против советской эстляндской армии не только эстляндские белогвардейцы, там борется и финская буржуазия и даже небольшие отряды шведов, наряду с немецкими и русскими белогвардейцами, – словом, там полный интернационал, интернационал белой гвардии примыкающих к Балтийскому морю стран, при поддержке английского флота.[44]
Если бы мы дали этому фронту окрепнуть, то, конечно, оттуда могла бы вырасти значительная опасность, и несколько недель тому назад могло казаться, что эта опасность налицо. Последние недели я провел именно на этой части фронта, и там на моих глазах повторялась та же картина, которая в разное время наблюдалась на других фронтах. Мы не могли снять закаленных частей с других фронтов, ослабив их этим, и бросить эти части на Эстляндию; поэтому туда шли наиболее молодые, наспех сколоченные из только что мобилизованных крестьян, части, не только не имевшие боевого опыта, но и не подвергнувшиеся еще политической обработке, и они рассыпались в первое время при первом серьезном толчке со стороны неприятеля. Как всегда случается в таких условиях, там были и прямые измены и предательства, напр., в той дивизии, которая сражалась на Нарвском направлении, командир полка увел часть полка и сдался в плен; естественно, что другая половина в панике разбежалась. Словом, там имелась полтора-два месяца тому назад такая обстановка, которая на других фронтах наблюдалась полгода тому назад. Я вам говорю обо всем этом с такой откровенностью, товарищи, потому что вы должны ясно знать все стороны строительства и жизни армии, в том числе и все теневые стороны. Неудачи ни в коем случае не должны побуждать нас опускать руки. В революционную эпоху революционная армия есть, по самому существу, нервная армия, которая живет порывами, – случаи кризиса, паники встречаются в ней чаще, чем в нормальное время. Но зато если эту молодую, нервную армию сплотить, дать ей идею, дать ей необходимый закал, дать ей возможность одержать первую победу, то ее нервность переходит в огромную силу наступления, она стремится вперед и становится непобедимой. Вот почему шатания, колебания и даже панические отступления молодых частей отнюдь не вселяют пессимизма в наши души. Достаточно было 2 – 3 недель энергичной работы командиров и комиссаров на Нарвском и Псковском участках Эстляндского фронта, чтобы фронт переродился, – и те солдаты, которые просто в силу полной неприспособленности, отсутствия самого элементарного опыта разбегались панически, сейчас сами собираются и не только заполнили части, но и внутренне их переродили. Приезжая дважды в одну и ту же часть на протяжении 10 дней, я не узнавал этой части. В этом и состоит огромная сила революционной идеи и революционных методов строительства.
Нигде, ни в какой стране, ни в какой армии командир полка не может сказать каждому солдату: «ты обязан умирать, если потребуется, потому что ты сражаешься за интересы твоей семьи, твоих детей, за будущее твоих внуков; это есть война угнетенных и трудящихся за их освобождение». Эти простые слова, с которыми обращаются к сознанию, к сердцу каждого солдата, творят в подлинном смысле слова чудеса.
В каждом полку, в каждой роте имеются элементы разного качества: наиболее сознательные, наиболее самоотверженные, конечно, составляют меньшинство; на другом полюсе есть ничтожное меньшинство противоположных элементов, темных, развращенных, шкурнических, отчасти кулаческих, контрреволюционных. Между этими двумя меньшинствами, стоящими на противоположных полюсах, имеются просто недостаточно сознательные, неуверенные, колеблющиеся, которые по своему сознанию, по настроению – честные, хорошие трудовые граждане советской страны, но нуждаются в выучке военной и политической. И когда мне командир какого-нибудь полка или комиссар говорит: «я за свой полк не отвечаю, там шкурники, когда им выступать надо, они говорят: нам того не дали, другого не дали, – это плохой полк», то я отвечаю с полной уверенностью: «если полк плох, стало быть командир полка плох и комиссар плох, ибо люди те же самые, что и в других полках, это те же, в массе своей, честные рабочие и крестьяне». Если они видят над собою нетвердое руководство, если закрадывается сомнение в правильности ведения полка командиром, если нет нравственного уважения к комиссару полка, то, разумеется, получается развал: шкурники берут верх, лучшие элементы стоят обескураженные в сторонке, а средние элементы не знают, с кем идти, и в час опасности поддаются панике. Там, где состав командиров хорош, особенно низший командный состав, где этот состав честный, твердый, где командир и комиссар полка хороши, там любой полк окажется на высоте. Дайте мне самый плохой полк, дайте три тысячи дезертиров, захватив их, где угодно, и назовите это полком, я им дам хорошего, честного командира полка, хорошего боевого комиссара, дам подходящих батальонных, ротных и взводных, – и я говорю, что три тысячи дезертиров в течение четырех недель дадут у нас, в революционной стране, превосходный полк. И это не надежда, не программа, не идея, все это проверено опытом, и в последние недели мы снова проверили это на опыте Нарвского и Псковского участков фронта, где нам такими мерами уже удалось создать прекрасные боевые части.
Есть еще возможный фронт, о котором я еще не говорил: это фронт Карельский или Финляндский. Там у нас боевых действий нет. Финляндия с нами непосредственно не в войне, хотя косвенно воюет, посылая свои полки на территорию Эстляндии, откуда они наступают на Ямбург вместе с белогвардейцами, эстонскими и русскими. Но на Карельском перешейке фронта в подлинном смысле нет. Однако, в последние недели в Финляндии велась бешеная, в настоящем смысле этого слова, агитация в пользу наступления на Петроград.[45] Они считают, что там мы теперь наиболее уязвимы, так как утратили Балтийское море и поэтому подступ к Петрограду теперь менее защищен. Рабочий класс Финляндии был, когда он стоял у власти в прошлом году, лучшим щитом для Петрограда. Но теперь там господствует временно буржуазия, и ее вождь Маннергейм, из бывших русских генералов, вел в последние месяцы и недели агитацию в пользу наступления на Петроград, а финская и шведская буржуазная печать утверждала, что Петроград можно взять путем сухого короткого удара, путем налета, – для этого достаточно бросить туда, скажем, одну-две дивизии. Мало того, ген. Маннергейм назначил маневры своих полков вблизи нашей границы, у Териок, и об этом открыто писала в тоне вызова финляндская буржуазная печать. В Петрограде по этому поводу, разумеется, большого волнения не было, ибо смешно и нелепо говорить о том, что финляндская буржуазия, которая едва-едва справилась (при помощи гогенцоллернских штыков) с революцией рабочего класса Финляндии,[46] буржуазия страны, в которой всего населения не более двух с половиной миллионов душ, сможет состязаться с революционной Советской Россией; тем не менее в Петрограде поднялось глубочайшее возмущение среди рабочих по поводу того, что финские белогвардейцы, на шпагах которых еще не обсохла кровь финляндских рабочих, осмеливаются угрожать рабочему классу Петрограда, нашей красной революционной столице.
В ответ на маневры Маннергейма мы назначили наши собственные маневры на нашей финляндской границе. Мы призвали всех на защиту Петрограда. Больше всех и горячее всех откликнулись на этот клич товарищи курсанты петроградских военных курсов. По их единодушному требованию нормальные занятия на курсах были прекращены и все курсанты были временно сведены в один маневренный отряд превосходного качества. Этому отряду мы делали смотр на бывшей Дворцовой площади, ныне имени Урицкого, и в этом смотру принимал участие офицер французской армии капитан Садуль, который порвал со своим правительством, с французской военной миссией, чтобы защищать Советскую власть, и в настоящее время работает в нашей военной инспекции.[47] И капитан Садуль, стоявший со мной рядом, глядя на наших молодых будущих красных офицеров и их превосходный в военном смысле вид, на воодушевление, написанное на их лицах, на одухотворенную стройность их рядов, с восторгом говорил, что это одна из наиболее возвышающих картин, какие он видел в своей жизни, и прибавил: «как я жалею, что здесь нет французской военной миссии с генералом Нисселем во главе, – если б они увидели ваших будущих красных офицеров, сведенных в этот боевой отряд, они сказали бы своему правительству: остерегайтесь наступать на Россию, Россия не беззащитна, у нее есть свои красные солдаты и офицеры!». И этим курсантам, петроградским молодым товарищам, я обещал, что если действительно Петрограду будет угрожать опасность с Олонецкого, с Карельского, с Ямбургского фронтов, то на них будет возложена задача – быть первыми при обороне красного Петрограда, и они отнеслись к этому обещанию, как подобает относиться честным солдатам революции, они эту задачу приняли с восторгом. Между прочим, они с успехом участвовали в маневрах.
Но что же оказалось? Оказалось, что грозное предприятие Маннергейма закончилось великим крахом. Он двинул несколько эшелонов к нашей границе, но белогвардейские финские полки под Териоками устроили – о ужас! – митинг, на котором заявили: «ты нас ведешь не на маневры, а на войну с Красной Армией, – мы обороняться согласны, но наступать на Петроград не хотим!». И Маннергейм вынужден был повернуть эшелоны назад. В маневрах у него участвовало не больше, не меньше, как… две роты. Таким образом этот опыт закончился жалким крушением. На другой и на третий день появились в газетах интервью с ген. Маннергеймом, где он говорит, что по международным и всяким другим соображениям наступление на Петроград… откладывается до весны. Итак, на этом фронте мы можем более или менее спокойно дожидаться весны. Что касается грозного воеводы Маннергейма, то приходится по его поводу вспомнить выразительную фразу знаменитого нашего сатирика Салтыкова-Щедрина, который говорит: «наобещал больших кровопролитиев, а на самом деле чижика съел». Так и ген. Маннергейм: обещал взять коротким ударом Петроград, а на самом деле нашел две роты для маневров под Териоками.
Если бы, однако, положение финской буржуазии или давление на нее англо-французского капитала заставило ее перейти в наступление на Петроград, конечно, появился бы новый фронт. Нет сомнения в том, что тут мы не ограничились бы обороной, но, с своей стороны, нанесли бы короткий и сухой удар на Гельсингфорс, ибо финский рабочий класс ждет помощи со стороны красных петроградских войск. На петроградских инструкторских курсах после приказа Маннергейма о наступлении курсанты-финны (у них свое военное училище) потребовали бросить их на фронт против палача. У нас и кроме курсантов есть превосходные части, состоящие сплошь из финских рабочих. Что еще более поучительно, это тот факт, что среди 17.000 принудительно мобилизованных Маннергеймом (наряду с буржуазной гвардией), по словам самой буржуазной финской печати, насчитывается 90 % красных. Правда, наши финские товарищи говорят, что это преувеличение, что не 90 %, а только 70 % красных. Но и этого за глаза довольно. Недаром Маннергейм не вооружает мобилизованных. Наступление красных войск на Гельсингфорс будет с энтузиазмом поддержано всем финским рабочим классом. Мы заявили в Петрограде, что не стремимся создавать нового фронта Финляндско-Петроградского, но если этот фронт будет создан по инициативе наших врагов, то мы примем меры к тому, чтобы Петроград был со стороны Финляндии раз и навсегда обеспечен, а для этого есть один путь – установление в Финляндии власти рабочих и сельской бедноты.
Резюмируя положение на наших фронтах, можно сказать, что положение это является вполне благоприятным. Работа, выполненная Красной Армией, колоссальна. В августе 1918 года наше военное положение было наиболее тяжко – это был момент падения Казани. После того, в течение семи месяцев Красная Армия очистила огромную территорию, около 130 уездов в 28 губерниях, с общей поверхностью свыше 850 тысяч квадратных верст, с населением почти в 40 миллионов человек. По пространству это равняется Италии, Бельгии и Греции вместе взятым, а по населению – Франции. По справке Всероссийского Главного Штаба, число всех городов в занятых областях – 166, а общее количество не-городских населенных пунктов – 164 тысячи с лишним. Из более значительных городов я назову вам: на Западном фронте – Псков, Рига, Вильно, Минск, Гомель, Чернигов и проч.; на Южном фронте – Киев, Полтава, Харьков, Екатеринослав, Александровск, Купянск, Бахмут, Луганск и др.; на Восточном фронте – Казань, Симбирск, Сызрань, Самара, Уфа, Оренбург, Уральск и другие. В экономическом отношении огромное значение имеют район Луганск – Бахмут – Славянск – Никитовка с залежами каменной соли, каменного угля, ртути и гипса, район Уфа – Оренбург, а также губернии Вятская, Казанская, Самарская, Оренбургская с залежами медной руды, район Самарской луки с залежами асфальта. В занятой части Екатеринославской губернии расположены важнейшие металлообрабатывающие заводы. Наконец, линия фронта подошла к Кривому Рогу, богатому залежами железной руды. На Восточном фронте занят ряд заводов, имеющих большое военное значение, как Ижевский, Воткинский заводы Самарского района, а на Южном фронте Луганский патронный завод. Наконец, взятие Оренбурга открывает ворота на Туркестан, откуда мы сможем получать необходимый для нашей текстильной промышленности хлопок. Весь восток и юг представляют собою богатые хлебородные области. Такова территория, которая была пройдена и отвоевана рабочей Красной Армией для рабочей России.[48]
Товарищи! Из всего этого нельзя делать вывода, будто задача наша закончена. Далеко нет! Сейчас Советская власть прилагает все усилия к тому, чтобы добиться возможно скорого мира, хотя бы ценою тяжелых уступок, ибо ничто не может быть тяжелее для исстрадавшегося, изголодавшегося народа, чем эта навязанная нам ужасающая война. Год назад мы шли на Брест-Литовский мир, чтобы отвоевать передышку для нашего народа, для нашей страны. Передышка была слишком коротка, ибо сейчас же нашлись враги с другой стороны. Не так давно Народный Комиссар по иностранным делам снова повторил в официальной точной форме заявление советского правительства по адресу тех правительств, которые воюют с нами. Смысл заявления таков: «вы воюете против русских рабочих и крестьян – во имя чего? Хотите процентов на ваши капиталы? Концессий, территорий? Чего вы хотите? Скажите, и мы деловым образом будем говорить о том, что мы можем, что мы вынуждены будем вам уступить, чтобы обеспечить русскому народу возможность мирного труда».
Разумеется, мы с вами хорошо знаем, что все, что теперь уступим, вернется к нам, потому что Советская Россия только временно уступает империалистам. По Брест-Литовскому миру мы временно уступили огромнейшую западную полосу и всю Украину германскому и австро-венгерскому империализму. Тогда буржуазия, которая сама шла везде, где могла, рука об руку с германским империализмом, обвиняла нас в измене, в предательстве по отношению к стране. Мы отвечали: «мы вынуждены уступить, но то, что мы даем, к нам возвратится обратно». И если германские полки входили к нам, как угнетатели и поработители, под желтым знаменем империализма, то возвращались они обратно, как революционные полки, под красным знаменем коммунизма. То же самое произойдет, в конце концов, в результате нашей уступки по отношению к империалистам Франции, Англии и Америки. Мы говорим Вильсону, Ллойд-Джорджу, Клемансо: «все, что вы возьмете у нас, английские, французские и американские рабочие через месяц-два, через полгода, через год, вернут нам назад, когда учредят у себя Советскую власть».
Меня спрашивают, в связи с этим, как обстоит дело с Принцевыми островами? Принцевы острова это, как вы знаете, острова на Мраморном море, куда нас собирались пригласить англо-французские и американские империалисты для переговоров относительно судеб России. Они решили, конечно, пригласить не только Советскую власть, но и все остальные так называемые правительства, белые и черные, которые еще не успели пасть, потому что их поддерживает рука иностранного империализма. Краснов ответил, что на совещание с большевиками он не пойдет. Он ответил это весьма гордо несколько недель тому назад, а теперь ему пришлось самому, как изгнаннику, покидать свой Дон и искать приюта в Новороссийске. Учредиловцы прежде боролись против нас, а теперь приехали к нам искать приюта и защиты на нашей территории. Колчака ждет та же судьба, что и Краснова. Мы же заявили, что согласны идти на Принцевы острова, и перед лицом всего мира мы скажем там, чем мы держимся; мы никогда не имели поддержки иностранных буржуазных правительств и не искали ее, наоборот, категорически отвергали ее. Все наши враги – и Краснов, и Скоропадский, и Дутов, и Деникин, и Петлюра – все они держатся исключительно поддержкой иностранной буржуазии. Мы же стояли и стоим на собственных ногах. И мы готовы это сказать и доказать везде и всюду: и в Москве, и там у них, на Принцевых островах. Но они сами, по-видимому, раздумали или колеблются призвать нас туда, – может быть потому, что брест-литовские переговоры, как они знают, сослужили большую службу делу германской революции. По поводу их решения мы не нервничаем. Если они решат созвать конференцию на Принцевых островах, мы пойдем туда и будем продолжать там ту работу, которую вели в Брест-Литовске. Если они раздумают и откажутся от конференции, мы подождем. С каждым днем число этих маргариновых белых правительств в России становится меньше, ибо Советская власть соскребает их с лица земли. Что же касается Принцевых островов, то они нас сами по себе не привлекают уже по одному тому, что носят имя принца. Может быть, тем временем, пока эти господа размышляют, мы найдем наши, Советские острова, куда свезем империалистов со всех стран, – но уже не для переговоров.[49]
Но сейчас, сегодня, во Франции, Англии и Америке Советской власти еще нет, и мы открыто объявляем о нашей готовности дать отступного хищникам и палачам, которые занесли нож над горлом Советской России. Значит, наша война, товарищи, является в полном смысле слова войной революционной обороны: на нас наступают, мы обороняемся. Даже по отношению к маленькой Финляндии с ее великими преступлениями мы не предпринимаем наступательных шагов, терпим, зная, что время работает за нас. Политика мира есть политика Советской власти. Но политика мира не есть политика капитуляции, политика сдачи завоеваний революции ее смертельным врагам. Нет, политика мира предполагает готовность до последнего издыхания оберегать завоевания революции, раз враги идут на них. Надо противодействовать духу бесчестной агитации, которая ведется в нашей стране, в наших полках некоторыми партийными группами, меньшевиками, правыми и левыми с.-р., которые пишут в газетах, что так как страна бедна, истощена, то нужно «прекратить гражданскую войну». «Не нужно Красной Армии», говорят эсеры. Еще раз вспомним, с кем мы ведем войну: на юге – с Красновым, на востоке – с Колчаком, на западе – с эстонско-финскими белогвардейцами. Все они на нас наступают и хотят нас задушить. Прекратить гражданскую войну, разоружиться – это значит стать беззащитными перед лицом палачей. Мы имеем полное право сказать гг. меньшевикам: «вы за прекращение гражданской войны? Так извольте отправиться к Колчаку и Краснову и сказать им, чтобы они прекратили гражданскую войну».
Наша гражданская война есть революционная самооборона. Мы обращались ко всем врагам, заявляли им о нашей готовности купить мир ценой величайших уступок и жертв. Но враги не хотели идти ни на какие соглашения, потому что считали Советскую власть смертельно опасной для себя, а себя почитали достаточно сильными, чтобы справиться с нами. Поэтому-то они и не хотели идти ни на какие соглашения.
В последнее время, однако, в их стане послышались новые ноты. Ллойд-Джордж заявил недавно, что наступать на нас опасно, ибо в результате наступления вокруг Советской власти сплачиваются крестьянские миллионы, которые будут оберегать свою страну всеми силами. Американский президент Вильсон, как сообщают газеты, считает ныне, что наступление господ «союзников» на Архангельск было ошибкой. После взятия нами Шенкурска последовала деморализация английских и американских солдат, которые покидают позиции, уходя в Архангельск. В Мурманске было открытое возмущение. На Одесском фронте, по имеющимся сведениям, французские полки требуют увода на родину, а черные колониальные войска не выдерживают климата и уже увезены из Одессы к себе. Вильсон и Ллойд-Джордж начинают понимать, что совершили ошибку. Кроме того, у этих господ развивается внутренняя борьба. Сегодня сообщена японская программа мира: она не требует передачи восточной Сибири в руки Японии, но настаивает на том, чтобы в Сибири ни одна страна не имела преимущества или особых концессий. Таким образом, по отношению к Советской России эти господа вынуждены урезать свои насильнические вожделения. Почему? Потому что мы стали сильнее, чем были, а они слабее. Мы создали в труднейших условиях крепкую армию, а их армия распадается всюду и везде. Распадается также и их тыл.
Таким образом, наше международное положение становится лучше во всех отношениях. Но этот вывод не должен давать повод для фальшивого спокойствия, для беззаботного опускания рук; нет, мы не имеем никакого права почить на лаврах. Мировая бойня еще далеко не ликвидирована, она может снова вспыхнуть страшным огнем: на востоке – со стороны Японии, на севере – со стороны Англии и Америки, на юге, на западе – со стороны Франции, Румынии, Польши. Еще могут быть сделаны попытки нанести нам смертельный удар оттуда или отсюда, на Петроград или на Москву.
Буржуазия издыхает. Но судороги издыхающего организма бывают очень сильны. Укус издыхающей мухи очень болезнен. Буржуазия еще опасна. Нужно опасаться возможного последнего ее удара. Нам нужно быть крепкими. Нам нужны хорошие полки. Нам нужен хороший, боевой, молодой командный состав. Это вы, товарищи! Сейчас мы не имеем уже нужды преждевременно отрывать вас от школьной скамьи и бросать на фронт до окончания курса. Мы настолько сильны, что под защитой нашего фронта вы можете спокойно продолжать ваше военное обучение. Но что требуется от вас, это – добросовестное до последней степени отношение к делу. Армия наша – рабоче-крестьянская, но это не значит простая, лыком шитая, нет, она не отказывается от военной науки и от военной техники. Наоборот, наша пролетарская, мужицкая армия должна быть вооруженной и обученной по последнему слову военной науки. Каждый из вас, пройдя здесь краткий курс и получив затем известный боевой опыт на фронте, должен рваться снова и снова к военной науке, в военную академию или школу колонновожатых, которые мы открываем. Военное дело нам навязано судьбой. Раз мы должны быть солдатами революции, то долг чести повелевает нам быть знающими, всесторонне образованными солдатами. Будем работать! Будем учиться!
В наших красных полках вы встретите теперь более высокие требования к вам. У нас уже есть командиры, у солдат есть опыт. Поэтому, к новому командному составу предъявляются более высокие требования. Вам нужно быть на уровне тех требований, которые предъявляют солдаты, судьба коих вам, как командирам, будет вручена. Необходимо добросовестное и честное отношение к тому делу, которому вы призваны служить.
Весьма возможно, что пройдет еще значительный период, в течение которого мы не сможем воткнуть штык в землю. Европа представляет собою картину суровой борьбы классов и народов. Пройдут месяцы или годы, и вся Европа освободится от старого гнета и старой эксплуатации. Установится во всей Европе рабоче-крестьянская федеративная республика, и мы будем частью этой республики. Тогда нам не будет угрожать опасность на нашей границе. Куда мы ни оглянемся – всюду будут друзья и братья.
Сегодня этого еще нет. Враги не разоружаются. Брата и друга среди правящих классов Европы и всего мира у нас нет. И мы еще должны крепко держать винтовку в руках, и каждый должен относиться к своим обязанностям, как честный и доблестный солдат революции. Особенно вы, как будущие красные командиры, на которых с верой и упованием взирает рабочий класс, и не только нашей страны, но и всего мира. Ибо буржуазная печать всего мира доказывала в первое время, что мы армии не создадим именно потому, что у нас не будет командного состава. А теперь буржуазная печать Европы и Америки признала, что мы создаем первоклассный командный состав из сознательных рабочих, честных крестьян и лучших солдат. Это вы, товарищи! Верю, что с поставленной вам задачей вы справитесь. Пусть только каждый из вас не забывает никогда, что в основе нашей армии лежит высокая святая идея: честно служить с оружием в руках интересам угнетенных трудящихся масс. Помните твердо: то, что было надеждой угнетенных народов, задушевной мечтой трудящихся, их религиозной фантазией, их песней, – надежда на спасение, на освобождение, которого никогда не переставали ждать трудовые, угнетенные люди всех стран, – это теперь начинает осуществляться. Мы к этому новому царству свободы начинаем приближаться. На это осуществление святейших, заветнейших идеалов трудового народа покушаются наши враги. Вы – передовой отряд, призванный охранять революционные завоевания русского народа. В грозный час, когда рабоче-крестьянская власть обратится к вам, товарищи курсанты, к вам, красные командиры, со словами: «Социалистической Республике грозит опасность», – вы ответите: «мы здесь» – и будете геройски бороться и умирать, сражаясь против врагов трудового народа.
«Как вооружалась революция», т. II, кн. I.