Я НАЗВАЛА совенка Уэсли. Имя казалось идеальным; достаточно милое для малыша и в то же время достаточно изысканное и достойное для гордого хищника, в которого ему предстояло вырасти. Я впервые встретилась с ним в День святого Валентина, и к тому же лицевой диск сипух похож на белое сердечко, так что вторым его именем стало Валентин. Аккуратно держа совенка в руках, я поднесла его к щеке и сказала: «Я теперь твоя мама». Я положила его в глубокий карман лабораторного халата, осторожно накрыла рукой, чтобы он там не замерз, и так и носила от здания к зданию, собирая все необходимое для сооружения гнезда, включая бумажные одеяльца, которые я захватила из дома.
С тех пор Уэсли всегда был со мной. Я даже за продуктами ходила, держа его в руках, спеленутого в одеяльце, чтобы он не замерз той холодной зимой. Периодически люди просили показать «малыша», а когда я разворачивала одеяло, отпрыгивали с криком: «Это что, динозавр?!» Оказывается, мир полон образованных взрослых людей, платящих ипотеки и держащих акции, которые считают, что в продуктовом магазине можно встретить человека с маленьким динозавром в руках.
Ученые в Калтехе выяснили, что совы охотятся, ориентируясь на звук добычи – не при помощи эхолокации, как летучие мыши, но наводясь на едва слышные звуки, издаваемые жертвой, определяя ее местоположение при помощи слуха. Человек, оказавшись в лесу, ориентируется среди деревьев, опираясь в основном на зрение. У сов же, несмотря на хорошо развитое ночное видение, основным органом чувств являются уши. Каждая сипуха «видит» какофонию малейших шумов в лесу – звуки, издаваемые животными, шуршание листвы, дуновения ветра. Плоские, напоминающие по форме спутниковые тарелки лица сипух улавливают и фокусируют звуковые волны, направляя их к ушам. В отличие от людей, у которых уши расположены ровно друг напротив друга по сторонам головы, у сов уши расположены несимметрично – одно выше другого, что позволяет совам гораздо точнее определять источник звука. Кора довольно большого головного мозга у сов предназначена для обработки аудиоданных и создает «звуковую карту» окружающего пространства, так же как наш мозг создает «визуальную карту». В результате сипуха способна, подобно боеголовке, «навестись» на мышь сквозь три фута снега по одному лишь ее сердцебиению, а звук ее шагов может уловить на огромном расстоянии.
Зная это, я постоянно разговаривала с Уэсли, пока его глаза еще не открылись, чтобы, когда это случится, он уже привязался к моему голосу. То же самое происходит и в дикой природе – птенец еще в яйце слышит, как его родители общаются. Впервые открыв глаза, Уэсли уставился прямо на меня.
– Привет, Уэсли, – сказала я.
– И-и-и-и, – хрипловато, но мягко ответил совенок, заглядывая мне в глаза.
Как у всех сипух, у Уэсли было две пары век – под розовыми внешними веками с красивыми белыми ресницами (на самом деле – миниатюрными перышками) располагались мигательные перепонки небесно-голубого цвета. Настоящая мама-сова все делала бы так же – незадолго до вылупления птенцов она начинает щебетать с ними. Когда у малышей открываются глазки, они устанавливают зрительный контакт с родителями и братьями-сестрами, продолжая издавать звуки. Особенно неотрывно они смотрят, когда просят еды или внимания матери. Уэсли тут же вперился в меня взглядом, пытаясь наладить со мной контакт и щебеча без остановки. Я была поражена тем, как пристально и ясно он на меня смотрел.
Глаза у Уэсли были идеального, непроглядного черного цвета. Едва открывшись, они уже заворожили меня некой великой тайной. Взгляд в его глаза был сродни взгляду в бесконечность, во что-то далекое и необъятное. Это был поистине невероятный, почти потусторонний опыт, я никогда не уставала теряться в глубине его глаз. Многие из тех, кто встречал Уэсли, замечали это и потом не могли объяснить словами мощный характер, личность, которую они увидели в этих глазах.
Как и у всех сов, глаза Уэсли были зафиксированы в глазницах, так что воспринимать глубину «картинки» он мог, лишь двигая головой из стороны в сторону. Под белым пухом у него скрывалась очень длинная тонкая шея, позволявшая ему поворачивать голову самым немыслимым образом, в том числе на 180 градусов и даже больше – страшноватая привычка, которой славятся совы. В дикой природе они способны преспокойно сидеть, развернув голову назад и наблюдая одновременно за потенциальной добычей и хищниками. Будучи еще покрытым белым пухом, Уэсли частенько доводил меня до дрожи, когда я внезапно осознавала, что он наблюдает за мной, сидя ко мне спиной. И несмотря на абсолютную естественность, смотрелось это дико и даже потусторонне, будто какая-нибудь сцена из «Изгоняющего дьявола». «Уэсли, не пугай меня так!» – говорила я.
Уэсли сходу усвоил первое совиное правило – не гадить в гнезде. Совы от природы очень чистоплотны, и перед тем, как сделать свое черное дело, Уэсли пятился, чтобы его попа оказалась как можно дальше от края «гнезда», которое я для него соорудила. Когда он начал ходить по полу, то, желая сходить в туалет, он пятился, высоко подняв попу, пытаясь найти край ковра. И пройти так он мог довольно существенное расстояние. Он явно считал ковер подкладкой гнезда, так что однажды мне пришла в голову идея подложить ему бумажное полотенце, дойдя до которого он замечал изменение текстуры под ногами, решал, что дошел до края гнезда, и с видимым облегчением какал.
Надо сказать, что при описании акта дефекации, включая конечный продукт жизнедеятельности, биологи склонны использовать научный термин «какать» и производные от него. Это весьма удобно. Есть целая область биологии, весьма популярная, кстати, которая связана с исследованиями кала, который не стоит путать с какашками. Несмотря на то что технически это одно и то же, калом мы называем объект исследований, направленных на изучение рациона питания и состояния здоровья животного. Когда животное какает на нас или загаживает нечто важное, мы обычно изъясняемся в терминах «дерьмо» или «срать» с производными. Например: «Да твою ж, он мне на загривок насрал». Иными словами, на полу – какашки, под твоим микроскопом – кал, а по шее стекает дерьмо. Это важно.