Утро добрым не бывает. Добравшись до работы, я поняла это особенно отчётливо. К тому, что «койко-мест» в холодильнике не хватает, не привыкать: когда строили морг, людей в городе жило раза в два меньше, чем сейчас. К трупам на полу секционного зала тоже – а куда их девать, если в холодильник не влезают, а столы нужны для работы. Но когда окрестности служебного входа напоминают батальное полотно, становится немного не по себе. Труповозка, что подъехала прямо передо мной, оказалась забита чуть ли не доверху и санитары сбились с ног, не успевая оформлять и заносить покойников. А уж когда я, переодевшись, зашла в секционный зал…
– Доброе утро, Мария, – шеф невозмутимо, словно бы не услышав мою тираду, повернул голову. – Полностью разделяю твоё мнение.
Шеф у секционного стола – редкое явление. Обычно он занимается только сложными вещами. Вроде того случая, когда мужчину намотало на вал, и мы всем бюро соображали, как же описать то, что нам привезли.
– Сколько?
– Когда меня вызвали… где-то около полуночи, навезли под две сотни. К утру прибавилось. Я написал докладную с просьбой не проводить судебно-медицинское исследование вчерашних «скоропостижно скончавшихся», но ответа пока нет. Трупы везут.
Я снова прочувствованно выругалась. Если учесть, что обычно у нас выходит два-три трупа на одного эксперта за смену, объёмы предстоящей работы впечатляли.
– Мария, – в голосе шефа мелькнуло неодобрение. – Будучи солидарен по существу вопроса, осмелюсь напомнить: ты всё-таки леди.
– Леди не потрошат трупы, – хмыкнула я. – Не знаете, сколько всего?
– Наши статистику пока не дали. Зарубежная тоже пока собрана не слишком хорошо, думаю, точных цифр раньше, чем через месяц, не дождёмся, если дождёмся вообще. То, что есть, варьирует по городам, но в целом получается пятнадцать-двадцать процентов взрослого населения. Плюс дети – среди них однозначно выживших меньше умерших.
– Сколько-сколько? – выдохнула я.
Шеф подхватил под локоть.
– Маша?
– Сейчас, – я отстранилась. – Все нормально.
Всё просто замечательно. Только вот дышать темно и воздуха не видно. Я опустилась на корточки, сцепив руки на затылке, – преодолевая сопротивление мышц, разогнула шею. Быстрый и надёжный способ обеспечить прилив крови к мозгу, чтобы избежать обморока. Пару раз приходилось пользоваться. Если уж дожила до своих лет, ни разу не уподобившись изнеженной барышне былых времен, то и начинать не стоит. Медленно выпрямилась.
– Это десятки тысяч только в нашем городе.
– Да. Присядешь?
– Нет. Всё нормально, – повторила, как заведённая. – Все… нормально…
Осмыслить это было невозможно.
– Шеф, – сказала я, на миг забывшись. – Прошу прощения. Олег Афанасьевич…
– Да ладно, чего уж там, – усмехнулся он. – Как будто я не знаю, как вы меня зовёте.
– Прошу прощения… вы ничего не перепутали?
– Я бы очень хотел перепутать. Нет. Можно понадеяться, что у нас, как всегда, всё не как у людей, и статистика окажется другой. Но, судя по тому, что я услышал, сделав несколько звонков… Боюсь, как бы на самом деле всё не оказалось ещё хуже.
– Ясно. О причинах что-то говорят?
– Пишем «острая коронарная недостаточность» плюс сопутствующим – грипп.
– Ох ты ж ёпрст, – я осеклась, вспомнив замечание про «леди». Какая я леди, к чертям собачьим? Оно и к лучшему, леди – создания прекрасные, но исключительно декоративные. Тем не менее, выслушивать очередной выговор не хотелось.
– Мария, мы же взрослые люди. Всё понятно, чего уж там.
– Угу, – буркнула я. – Противно.
Шеф промолчал. Я сняла с вешалки пластиковый фартук.
– Олег Афанасьевич, а где все?
Он взглянул на часы, такие же стерильно-белые, как и кафель, на котором они повешены.
– Ещё десять минут до начала рабочего дня. Один детский прозектор уже работает, там, в соседнем крыле. Санитары тоже работают. Сейчас новых примут – будут одевать и укладывать тех, что я ночью вскрыл.
– Вы не ложились?
– Хоть какая-то польза от бессонницы. Да и не могу я дома. Женщины плачут… – он вздохнул. – Двое позвонили и попросили свои законные три дня на похороны близкого родственника. Думаю, примерно к обеду они сообразят, что всё равно осмысленно заниматься похоронами нынче не выйдет.
– Почему?
– Подумай.
Я подумала. Крепкое словечко вырвалось само. Шеф сделал вид, будто не заметил.
– Если сами не приедут, я их вызову. А потом задействую свои каналы, чтобы помочь с похоронами. У тебя кто-то есть?
– Подруги сын. Четыре месяца было… Может, и без меня справится, но если что – попрошу помощи.
– Хорошо, буду иметь в виду. Докладную, как я уже говорил, написал, но не уверен, что подействует. Трупы везут. Согласно закону, к нам должны привезти всех, а мы должны всех исследовать. Так что придётся как-то справляться с этим потоком.
И с ворохом бумажек, сопровождающих этот поток. Похоже, надо будет здесь поселиться. Формально сроки проведения судебной экспертизы не ограничены, определено лишь, что в течение суток после установления причины смерти должно быть выписано свидетельство, а тело выдано родственникам. Но во что превратятся все эти трупы без холодильника через недельку… если родственники покойных не возьмут нас штурмом до того.
– Вадим скоро должен студентов подогнать, – продолжал шеф. – Какая-никакая, а помощь. И придётся поработать сверхурочно.
– Да я уж поняла, – пробурчала я. – Чувствую, в ближайшее время от скуки мы не умрём.
Студентов оказалось трое. Маловато, но, учитывая вчерашний денёк, удивительно, что и эти до кафедры доехали. Вадим вскрывал труп, подробно объясняя, что к чему, студенты жались друг к другу, почти не задавая вопросов. Странно. Обычно к пятому курсу народу море по колено, а сфотографироваться с органокомплексом в руках едва ли не дело чести – будет чем шокировать приятелей. То ли события, напоминающие дурдом, подействовали, то ли трупов многовато для неподготовленной психики. Впрочем, мне-то что за дело? Своих забот хватает.
Я как раз закончила с описанием, когда Вадим подвёл длиннющего парня с рыжими вихрами, торчащими из-под колпака.
– Вот тебе подмога. Отпустить я их должен в одиннадцать пятьдесят.
– Ясно, – я перевела взгляд на студента. – Как зовут?
– Вася.
– «Вася», – передразнила я. – Вы доктор, привыкайте. Василий?..
– Иванович.
Да уж, повезло парню. У родителей явно было извращённое чувство юмора. Тем не менее.
– Лечебник?
– Да.
– Я так понимаю, Василий Иванович, теорию вы знаете. Того, что сейчас показал преподаватель, вам хватит для самостоятельной работы или лучше повторить?
– Лучше повторить.
– Хорошо. Давайте так: я работаю, вы рассказываете, что видите и как бы писали протокол. Ошибётесь – поправлю. После этого, пока я работаю со следующим, вы заполняете документы. Я проверяю то, что написали, и пока пишу новый акт, вы вскрываете следующего и описываете. Будут вопросы – зовёте меня. Понятно?
Он кивнул.
– Вот и славно, – я глянула на его руки, поморщилась. – Перчатки у вас дрянь, возьмите нормальные вон в той коробке, и приступим.
Студент оказался толковым, вскрытие провёл честь по чести. Медленно, правда, пока он с одним возился, я с двумя управилась, но всё помощь.
– А можно я останусь? – спросил он, глядя на часы. – У нас потом лекции по социальной медицине и стоматологии. Скука смертная.
– Здесь веселее, что ли?
– Здесь я помочь могу, а не дрыхнуть две пары. Видно ведь, что рук не хватает.
– Пусть остаётся, – вмешался шеф. – Работы, и правда, непочатый край.
Что ж, пусть остаётся. Хотя по большому счёту наши усилия сейчас можно сравнить с попыткой вычерпать океан чайной ложной. Тридцать-сорок минут на труп, ещё двадцать – на оформление акта, ту его часть, что можно написать, не дожидаясь лабораторных исследований. Итого – если шеф не пробьёт разрешение не вскрывать вчерашних, через несколько дней мы будем завалены подгнивающими трупами. А то, что пробьёт, – сомнительно. Чиновники от медицины руководствуются не здравым смыслом, а некими высшими соображениями. Например, «как бы чего не вышло» или «задница у меня одна». Теоретически, они правы, под шумок можно много чего наворотить. «Приспать» ненужного ребенка. Помочь зажившейся на этом свете бабульке покинуть бренный мир, чтобы освободить жилплощадь. Раз и навсегда решить проблему с надоевшим супругом так, чтобы не делить совместно нажитое имущество. Но никакие высшие соображения не изменят главного: исследовать все тела мы не в состоянии. И при таком темпе работы, как сегодня, проглядеть причину смерти – раз плюнуть.
– Мы тоже останемся, – вмешалась девушка. – Какая уж тут стоматология.
Шеф глянул на часы.
– Хорошо. Только, доктора, не обижайтесь, но сперва побудете на побегушках. Сейчас мы скинемся, смотаетесь в магазин, тут через квартал. Поднимемся на кафедру, пообедаете с нами. Потом продолжим работать.
– Война войной, а обед по расписанию? – хмыкнула девушка.
– Да. Если хочешь, чтобы мозг служил тебе верой и правдой, его нужно кормить. Тем более, когда война.
Пока студенты бегали, я звякнула Иву, предупредила, чтобы домой не ждал. Душ в здании есть, переночевать можно на кафедре. Судя по тому, что я слышала краем уха во время работы, ни шеф, ни Вадим домой тоже не собирались. Тем более что шеф обещал доплату за сверхурочные часы. Если обещал, значит, сделает всё честь по чести.
Трупы везли. Милиция, похоже, додумалась до «оптимизации». Вместо того чтобы выезжать на каждый труп по очереди, везти к нам и возвращаться обратно, сортировала вызовы по домам и загружала машину сразу и до победного. «Скорой» не было ни разу – видимо, им не до трупов, разгребают вызовы, а то, что их должно быть много, – несомненно.
Муж тоже не собирался сегодня ночевать дома. А может, и не только сегодня. К ним тоже везли и везли, вчера – пострадавших в авариях, возникших из-за внезапной смерти водителей. Сегодня – тех, кого не довезли вчера, плюс обычный контингент. Человеческому телу не прикажешь отменить острый аппендицит из-за того, что вокруг дурдом. В общем, Иву оставалось только посочувствовать: живые больные бывают крайне невыносимы, а когда их очевидно больше возможностей врача – невыносимы вдвойне.
Ближе к вечеру – студентов мы уже отпустили, но официальный рабочий день ещё не закончился – позвонила Аня. Попросила взаймы. На похороны. Ничего странного, погребение – удовольствие дорогое, даже если экономить. А с тех пор, как отец её ребенка растворился в неясных далях, с деньгами у Ани было не очень. Не голодали, но и не шиковали особо, а уж откладывать на чёрный день и вовсе не получалось.
– Маш, они только за гроб просят пятьдесят тысяч.
– Сколько? Ты что, собираешься заказать гроб красного дерева с наворотами?
Бестактно, конечно, так говорить, и похороны близкого – личное дело. Но…
– Нет. Говорят, это самый простой. – Она всхлипнула. – Маш, я бы продала что-нибудь, но нечего…
– Гони их в шею. Самый простой гроб столько стоить не может. Что за агентство?
– Не знаю. Позвонили сегодня с утра, говорят, мы знаем, что у вас горе, поможем… Маш, думаешь, мошенники? Откуда они знают?
Может, и не мошенники. У ребят из ритуальных агентств прикормленные люди везде. Начмед поликлиники, подписывающий свидетельства о смерти. Или поменьше сошка, через которую проходят подобного рода документы. Человечек в милиции, знающий, куда сегодня выезжали на трупы. Вариантов много, не согласится один – найдут другого. Тем более, что чаще всего соглашаются: на то, что платит государство, сыт не будешь, а тут копеечка, и вроде как ничего дурного не делаешь. Родственники и впрямь частенько растеряны, совершенно не зная, куда обращаться.
– Они и визитку оставили. И прайс-лист, тут телефоны есть, – она назвала номер.
Номер я не знала, но посмотреть список недолго. Так или иначе, с нами работают все агентства, что есть в городе. Или мы с ними, не разберёшь. В наши обязанности входит установить причину смерти и выдать тело, обмытое, одетое и в гробу, причем гроб предоставляют родственники. Вот тут-то и подключаются ритуальное агентство. Вообще-то при нашем бюро конторка работает, где все мы на полставки числимся, – в подготовке тела к погребению есть нюансы, для решения которых существует отдельный прейскурант. Мало кто хочет, чтобы близкий, погибший, скажем, в ДТП, лежал в гробу с месивом вместо половины лица. Или начал разлагаться, не дотянув до похорон. Или… да мало ли, этих нюансов? Словом, мы получаем приличную прибавку к зарплате, ритуальщики – свою прибыль, государство – налоги, родственники – покойника в лучшем виде. Все довольны. Но поскольку иногда родственники заказывают гроб в «левом» агентстве – все их мы, так или иначе, знаем. Телефон был настоящий. Агентство при кладбище. Я перезвонила Ане, посоветовала договариваться с ними о месте на кладбище, катафалке и прочем, а с гробом я разберусь.
У двери, ведущей в помещения ритуальщиков, стояла толпа. В том самом состоянии озверевшей очереди, знакомом всякому хоть раз бывавшему в присутственных местах. Я сунулась было внутрь, дорогу тут же преградила тётка в черном.
– Куда?
– По делу – я попыталась обойти, но баба встала насмерть.
– По какому?
– По важному.
– Все стоят – и ты постоишь. Нашлись, тоже, белые люди.
– Постою, – кивнула я. – С превеликим удовольствием, отдохну хоть. Только скажите на милость, пока я тут стою, кто будет вашими покойниками заниматься? Пушкин? Или свидетельства о смерти сами напишутся?
Это в деревне на самый крайний случай покойника можно за оградой кладбища похоронить, а то и вовсе в саду закопать. В городе без бумажки никуда не денешься.
– Быстро только, – проворчала тётка, отступая.
Я шагнула внутрь, в комнатушку, оборудованную под лавку, протолкалась к прайс-листу, судя по виду – только сегодня приклеенному вместо старого, присвистнула. Ай, молодцы, до чего быстро сообразили! Препираться с огрызающимся продавцом бесполезно, он ничего не решает, продавить директора я, наверное, не сумею. Вот ведь незадача: столько народа перемёрло, а всякая дрянь жива-живехонька. Придётся к шефу обращаться. Обещал помочь, значит, сделает. Рычаги для того, чтобы надавить на агентство, у него есть.
Шеф был в кабинете, как и все наши, собравшиеся попить чайку и отдышаться. Там же оказались те двое, что брали выходные для похорон.
– С гробами я решу, – сказал шеф. – С транспортом сложнее: катафалк у них всего одни. Кто платит, тот и заказывает музыку.
– Скинемся, грузовик арендуем, – отмахнулся коллега. – С могильщиками что делать? Техники копать не хватает, вручную разве? Ни за какие деньги договориться невозможно, я пробовал.
Шеф кивнул.
– Я думал, дворника-таджика попрошу друзей подогнать. А он тоже…
– Сами выроем, – вмешалась я. – Вас здесь двое взрослых сильных мужчин…
– Почему двое? А я? – вскинулся Вадим.
– Обижаешь, Мария.
– Прошу прощения. Четверо сильных мужчин, ну и я в деревне выросла, лопатой махать умею. Выроем. Только, Олег Афанасьевич, при всем уважении…
– Действительно, – снова подал голос Вадим. – Не надо вам. Всё-таки руководитель руководить должен, а не ямы рыть.
– Так и скажите: стар стал да немощен, – шеф, поморщившись, потёр левое плечо. – Спорить не буду. Поможете?
Мы нестройным хором подтвердили: поможем.
Шеф заночевал в кабинете, комнатушку дежурного эксперта – всё равно ночь по городу мотаться – уступили мне, мужчины устроились в помещениях кафедры, сдвинув столы в классе. Сколько спала – не засекала, отключилась, не раздеваясь, и проснулась, когда совершенно зелёный дежурный эксперт зашёл в комнату. Из краткой, несвязной, но крайне эмоциональной речи кое-как удалось выудить, что хоть и ездили с милицией только на очевидный криминал, но всё равно это чересчур для одного. Особенно, если учесть, что среди милиционеров треть личного состава выкосило.
– Брешешь, – не удержалась я.
– Они так говорят. А «Скорая» вообще говорит, что у них чуть ли не половины нет.
– Брешут.
Потому что поверить в это – проще сразу застрелиться. Современный город без милиции и «Скорой»…
Шеф подтвердил – преувеличивают. Но ненамного. Так называемые помогающие службы пострадали от неведомой напасти куда сильнее, чем в среднем по популяции. Впрочем, официальной статистики до сих пор нет.
Трупы везли.
Студенты по расписанию не появились. Вадим позвонил в деканат – оказалось, старшие курсы сняли с учёбы в поликлиники и на «Скорую». Раньше так делали на пике эпидемии гриппа, и то не каждый год. Сейчас, похоже, работать действительно некому.
Судя по доносившимся из дальних помещений крикам, среди посетителей то и дело начинались скандалы. Посовещавшись, мы решили: экспертам к родственникам не ходить. Некогда. Раз уж санитары в любом случае будут с ними общаться, пусть они и отдуваются. Им тоже некогда, но, по крайней мере, младший медицинский персонал имеет право сделать лицо кирпичом, мол, ничего не знаю, от меня ничего не зависит. К обеду даже непробиваемый, казалось бы, Михалыч начал смолить одну сигарету за другой и огрызаться.
Какая-то бойкая тётка умудрилась неведомым образом прорваться в секционный зал – и кулем осела у стеночки. Нянчиться с ней никто не стал: положили на каталку, вывезли в помещения для посетителей и сдали на руки мужичку, назвавшемуся мужем. Тот, вместо того чтобы лупить супругу по щекам или что там делают граждане, приводя в чувство бессознательного родича, начал хватать санитаров за рукава и громким шёпотом предлагать деньги. Чтобы кого-то там, фамилию санитар не запомнил, вскрыли без очереди. Санитар послал мужичка по всем известному адресу правда, вернувшись, про предложение рассказал. Маршрут предполагаемого путешествия мы одобрили. Было дело, я и сама за такие вещи деньги брала, не стесняясь, – если уж родственникам горит похоронить тело непременно на третий день после смерти или вообще в те же сутки до восхода солнца, пусть оплачивают сверхурочную работу. Да и коллеги подобным не брезговали, если уж начистоту. Но выбирать между богом и маммоной банально не было времени. Поди найди в этом бардаке «внеочередной» труп. Тем более что все они сейчас «внеочередные».
Санитара отправили обратно, оторвать со стены прейскурант на дополнительные услуги – жаль, что поздно сообразили, надо было ещё вчера это сделать. Через полчаса после того, как сняли прайс, примчался директор агентства, размахивая пачкой квитанций. Директора вежливо послали возвращать деньги. Никто из нас не бессребреник, но некому и некогда заниматься мытьём и укладкой волос, посмертным макияжем и прочим и прочим.
– Конвейер, мать его всяко-разно, – проворчал Вадим, наблюдая, как один труп на секционном столе заменяет другой. – Я-то, дурак, думал, что все повидал.
Шеф оторвался от протокола, в который раз помассировал левое плечо. Не нравился мне этот недавно появившийся жест, совсем не нравился.
– Главное, совершенно бессмысленный. Не исследование, а профанация. Разве что статистику собрать, да и то…
– Ничего пока не слышно?
– Пока нет.
А хотела бы я покопаться в собранных результатах. Отсортировать, взять статистическую программу помощнее и попытаться выявить закономерности. Ведь не может же быть так, чтобы их не было вовсе? Что могло одномоментно убить каждого пятого, не задев тех, кто рядом, и не оставив следов? Если разберутся, что к чему, чую, напишут не одну диссертацию. Впрочем, будет ли кому писать? До тех пор, пока неизвестны причины, невозможно быть уверенным в том, что непонятное воздействие не повторится снова. И снова. И так, пока воздействовать станет не на кого.
Ещё один вопрос – только ли людей задело? На животных до сих пор никто внимания не обращал, не до них. Но если окажется, что не было ни массового падежа скота, ни заметного количества трупов диких животных, то выходит совсем странно. Дохлых кошек и собак я на улицах не видела. Значит ли это, что их нет? Надо выйти в сеть с кафедрального компьютера, поискать информацию о животных…
– Маш, тебе плохо?
– А? – нашла время про интернет думать. Работать надо.
Михалыч опёрся о стол, подавшись в мою сторону.
– Я несколько раз повторил, что всё готово, можешь работать, а ты стоишь со стеклянным взглядом и ножом в руке и молчишь.
– Задумалась, извини, – так, крышка черепа вскрыта, мозг вынут, органокомплекс подготовлен, и в самом деле можно работать. Если бы не санитары, которые делают черновую работу, возиться бы с каждым трупом вдвое дольше.
– Точно всё нормально? Я пошёл? – он мотнул головой в сторону подсобных помещений, где тела приводили в божеский вид и уносили родственникам.
– Да, спасибо.
Работаем. Там, в городе, ещё тысячи трупов, которые вот-вот начнут разлагаться. И которые нельзя похоронить без свидетельства о смерти, а свидетельство не выдадут без исследования. Невозможно вычерпать море, но придётся. Расскажи кто пару дней назад: судебный медик, вкалывающий сутками, словно врач фронтового госпиталя, – посмеялась бы от души. Сейчас было не до смеха.
Ближе к ночи шеф разогнал по домам всех, кроме дежурных, иначе, по его словам, назавтра все мы будем никуда не годны. Возражать никто не стал, даже для приличия. Всё равно трупы везли быстрее, чем мы работали.
Я ехала в полупустом – как всегда в это время – автобусе стоя, чтобы не заснуть. Радио у водителя вместо традиционного «шансона» издавало какое-то монотонное бухтение. Я прислушалась: речь патриарха. Складно говорит. Година тяжелых испытаний, благодать во Христе, утешение в вере для тех, кто остался, смирение и покаяние. И ещё много таких же выспренних, но на самом деле ничего не значащих слов. Не нужно мне ваше утешение, засуньте его себе куда подальше. Мне нужны силы и трезвый разум. Мне, Иву с коллегами, безымянным ментам, разрывающимся между вызовами, – нервы у людей на пределе, и там, где раньше был обычный скандал, сейчас дело доходит до убийства. Не думаю, что потерявших близких утешит призрачное обещание лучшей доли на небесах для тех, кто ушёл. Впрочем, кто их поймёт, этих верующих. Ив называл себя православным, но на моей памяти в церкви он был от силы раза три, и то во время сессии, так что не считается. То, что людям хочется верить в справедливого всемогущего и мудрого отца, очевидно. Только боги у них выходят под стать им самим. Боги Олимпа были жестоки, эгоистичны, коварны и проявляли внимание к смертным разве что из-за нелепого каприза или похоти. И, чаще всего, то внимание смертным выходило боком. Бог ветхого завета, на мой взгляд, смахивает на параноика, начисто лишенного этических ориентиров. Добро – это когда я угоню чужих коров, зло – когда угонят у меня. Бога нового завета я откровенно не понимала. Не люблю насилья и бессилья, как сказал теперь уже классик. А то, что люди творили его именем, и вовсе выходит за пределы разумного. Верьте во что хотите. Но не лезьте со своей верой к непричастным.
– Недоговаривает Святейший Владыка, – сказала сидящая рядом женщина. – Жалеет нас, грешных. А надо бы без жалости сказать, что кара это за грехи.
Я окинула её взглядом: длинная юбка в катышках, годная разве что на половую тряпку, платок по брови. Всё понятно. Странно – молодая, не старше меня.
– А то как Господь длань карающую простёр, так сразу в церковь побежали – не протолкнуться. Раньше надо было думать.
Ну да, четырёхмесячный Кирюша, несомненно, успел нагрешить в этой жизни так, что ничего, кроме смерти, не заслужил.
– Живут в блуде, вот у них Господь детей и отобрал. Развратничают, чревоугодничают, гордыню свою тешат, а потом удивляются, что Бог покарал.
Я старательно уставилась на собственное отражение в тёмном окне. Не надо связываться с фанатиками. Не убедишь, а себе настроение испортишь.
– Вот у меня, слава Господу, все родственники живы, и у мужа. А всё потому, что праведно живём.
Очень хотелось спросить – что ж вам, таким праведным, Господь деток не дал? Или вы друг с другом не спите? Так ещё апостол Павел велел супругам не уклоняться друг от друга. Но сказала другое.
– Гордыню тешишь, сестра. Как тот фарисей, о котором Господь наш проповедовал.
Не удержалась, нервы ни к чёрту. Жри, сволочь. Со мной ты поспоришь, а с Заветом? Как ни странно, писание я знала хорошо, слишком хорошо для атеистки. Книгу, на которой выросла вся европейская культура, знать просто необходимо, иначе большая часть этой культуры пройдёт стороной. Но именно изучение первоисточника отвратило меня от веры раз и навсегда. Я не хочу верить в такого Бога.
– Сказано в писании, – продолжала я. – Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей благодарил Господа за то, что он не таков, как все остальные, пришедшие в храм.
Память у меня хорошая: первые три курса мединститута разовьют прекрасную память у кого угодно. Жаль только, застревает в ней большей частью ненужная дрянь, вроде этого. Книги могу цитировать страницами, зато запомнить телефон не в состоянии.
– Мытарь же говорил: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику» И сказал Господь, что мытарь пошёл оправданным в дом свой, не то что фарисей. Ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится.
Автобус подкатил к моей остановке, распахнул двери.
– Не уподобляйся фарисею, – усмехнулась я напоследок. – А то Господь может и не простить.
Настроение оказалось испорчено окончательно. Нет, в Сеть не полезу. Чёрт с ней, с информацией, никуда не убежит. В душ, позавчерашний борщ, и спать.
Утром оказалось, что транспорт ходит кое-как. Проторчав на остановке четверть часа вместо привычных трёх-пяти минут, я чертыхнулась и потопала пешком. Автобус догнал на середине пути, пришлось пробежаться. Тем не менее, на работе я появилась за час до начала рабочего дня, ничуть не удивившись тому, что все оказались в сборе. Ясно же: работы выше крыши. ДТП, несчастные случаи, суициды, убийства… То, что раньше было чрезвычайным, за последние три дня превратилось в обыденность. Ничто не вернётся на круги своя, это очевидно, но о будущем думать не хотелось. Век расшатался, но скверней всего то, что рождённый его восстановить едва ли найдётся.
– Марья, – окликнул Вадим. – Вечером на кладбище едем. Ты в чём пришла – нужно домой завезти переодеться?
– Нет.
Джинсы, водолазка, кроссовки. Сойдёт. Белый халат быстро отучает модно одеваться – к чему, всё равно никто не увидит. Тем более, когда на работе каждый раз полностью меняешь верхнюю одежду на безликую и бесформенную.
– Лопаты есть? – поинтересовалась я.
– Есть. Вчера до ночи по городу мотались, искали – думали уже, не найдём. Ещё надо как-то кресты достать. Хотя бы самые простенькие. Памятники потом, когда земля осядет.
Да, ближе к осени памятники тоже станут страшным дефицитом. Как по мне, покойникам совершенно всё равно, лежать ли под простым деревянным крестом или под китчевыми ангелами, скорбно обнимающими каменную плиту с именем и портретом. Но живые умудряются меряться размерами, даже хороня мёртвых. Или пытаются искупить то, что не дали живым, не жалея последнего для умерших. Впрочем, мне легко судить, ни разу не теряв близких. В конце концов, всем нам есть в чём себя упрекнуть.
Я думала, шеф сегодня в зале не появится – наверняка у него бумажной работы больше, чем у нас всех. Тем не менее, пришёл, внешне невозмутимый, но осунувшийся и постаревший. Впрочем, все мы выглядели неважно в последние дни, перед зеркалом лучше лишний раз не задерживаться.
– Коллеги, у меня две новости. Обе плохие, – заявил шеф, входя в зал. – Первая – у обоих входов стоят толпы с плакатами «Отдайте нам наших мёртвых». Пока не агрессивны, но настоятельно рекомендую поодиночке из здания не выходить.
И это всего лишь на третий день? Люди на пределе, это очевидно, иначе не творили бы такие глупости. Какой пикет может заставить корову доиться, а экспертов – работать быстрее человеческих возможностей?
– Вторая новость. Кузнецов пойман за руку при попытке вымогательства.
Кузнецов – наш новый санитар. Относительно новый, два месяца как оформился.
– С сегодняшнего дня он у нас не работает. У нас есть прайс на доп. услуги. Требовать денег за то, что входит в прямые обязанности, недопустимо.
Если шеф начинает говорить, как прожженный чинуша, – дело серьезное.
– Афанасьич, погорячился ты, – когда Михалыч появился из подсобки, никто не заметил. – Ну, облажался парень, многие бы на его месте не соблазнились? Уволишь – когда работу разгребём. Сейчас ты, что ли, гробы таскать будешь?
– Если надо – буду. Кузнецов у нас больше не работает, а на санитарское место очередь на пять поколений вперёд, – шеф сбавил тон. – Михалыч, не тебе объяснять, что всем нам придётся когда-нибудь забирать из морга близких. И никому из нас не понравится, если такой вот говнюк… Всему есть предел.
Не иначе, как за то, чтобы обмыть и уложить в гроб, деньги потребовал. На самом деле, всё не так просто: в законе написано «одетым, обмытым и в гробу», но не написано «бесплатно». А дальше всё зависит от воли руководства бюро. Где-то отдельная такса, где-то – должностные обязанности. Наш шеф считает, что незачем зарываться, всех денег не заработаешь. Те, кто с ним не согласен, в бюро надолго не задерживаются.
– Всё, коллеги. Больше новостей у меня нет. Работаем.
Трупы везли. Слишком много для одного, не самого большого, города. Так что работаем. Что там у нас… Автодорожная травма плюс аборт в ходу. Причина смерти очевидна, но этот аборт в ходу отнюдь не первый, что я видела за последние дни. А были ли нормальные?
– Коллеги, – подала голос я. – Много ли беременных попали к вам на исследование за последние три дня?
– Хватило, – откликнулся шеф.
– У меня складывается впечатление, что во всех случаях был как минимум начавшийся аборт. Если не в ходу, – я начала загибать пальцы, припоминая. – Да, так и есть. Все на ранних сроках и везде плодное яйцо, фактически отслоившееся.
– У меня были две на поздних сроках, – откликнулся Вадим. – Скоропостижные. Выглядела беременность без патологий, провести бы кесарево в первые минуты – может, и живых достали.
– И тут бы младенчикам и конец пришёл, – вмешался другой коллега. – Новорожденные ведь тоже все.
– Да кто его знает… Самопроизвольные аборты тоже были, но ты же знаешь, какой процент беременностей заканчивается выкидышем.
– Знаю, не срастаются у меня проценты.
– Мне тоже показалось, что многовато, – сказал шеф. – Но списал на свою мнительность. Хорошо, очевидно беременных, в том числе скоропостижных, обследуем особенно тщательно.
– Машка, я тебя убью, любопытная наша.
– Руки коротки, – отмахнулась я. – Уж тебе-то сам бог велел полюбопытствовать, тоже мне, научный работник. Докторскую, глядишь, напишешь.
– Да мне мать эту докторскую знаешь куда засунет? – простонал Вадим. – И так достала, что дома не появляюсь. Идея фикс у неё, что позавчерашнее повторится, и на этот раз я помру.
– Хватит, коллеги! Не так уж много у нас беременных, исследуем. Надо же разобраться, что за чертовщина происходит. И прекратите препираться, тоже мне, детский сад. Работаем до девяти вечера, там у всех свои дела. Пикетчики эти ещё, заняться им больше нечем…
Вечером пикетирующих около морга не оказалось. То ли устали, то ли милиция разогнала – интересоваться желания не было. Вадим посадил меня и ещё двух коллег, потерявших близких, в свою машину и повёз на кладбище. Шеф, как и обещал, с нами не напрашивался. Учитывая, что именно он каким-то чудом договорился с руководством кладбища, выбив и места для могил, и разрешение находиться на погосте в неурочное время, было бы странно требовать от пожилого человека ещё и помахать лопатой за компанию. Каждый должен делать то, что умеет лучше всего. Шеф умеет решать проблемы.
Кладбище было относительно молодым – полвека, не больше. Не росло здесь вековых деревьев, не стояло покосившихся замшелых плит с ятями и фитами, не рассказывали легенд о здешних обитателях. От входа расходились заасфальтированные дорожки, внутри чугунных оградок росли цветы и деревья, маленькая часовенка на площади у ворот, чуть подальше – сторожка. Чинно и благостно, особенно в сумерках. Для полной картины романтического вечера только соловьёв не хватало. И когда в лесу за кладбищенской оградой таки защебетал соловей, я только удовлетворённо кивнула. Вот теперь всё, как должно быть. А то напридумывают – призраки, упыри…
– Вот же, тут такое, а он заливается, – проворчал Вадим. – Как будто и не случилось ничего.
– И ни птица, ни ива слезы не прольёт… – процитировала я. – У них самый сезон.
Вадим постучал в двери домика, появившийся сторож окинул нас взглядом, задержавшись на мне.
– Пришли всё-таки. Я не поверил, когда сказали, что на ночь глядя подъедете.
– Днём работать надо, – сказал Вадим. – Покажешь, отец?
Конверт с деньгами перекочевал из рук в руки.
– Ну, пойдём. А ты, дочка, не боишься ночью, да на кладбище?
– Живых бояться надо, – я усмехнулась. – А мёртвые не кусаются.
Похоже, ему не сказали, кто мы. Подъедут, мол, четверо, покажи, где копать. Судебный медик, боящийся покойников, тем более давным-давно зарытых в землю, – смех, да и только. Впрочем, мне-то какое дело, не споткнуться бы в полумраке. Вадим молодец, прихватил фонарики. Лопата на плече, фонарь в руке – и никакие сумерки не страшны.
Идти пришлось долго. Закончилась старая, заросшая деревьями и заасфальтированная часть кладбища, потянулись могилы последнего года-двух. Там, где камень плит не закрывал землю, виднелись цветы: белые лепестки, казалось, светились в сумерках. Не припомню, чтобы такие росли в нашей полосе, – новомодный культурный сорт? Одно время, помнится, на могилах было модно высаживать тюльпаны, потом ландыши, потом ползучие многолетники, забыла, как их. Теперь, видимо, ещё одно веяние.
А потом вокруг оказались совсем свежие могилы, и глазеть по сторонам расхотелось. Велика радость смотреть на бесконечные ряды не осевших холмиков и кое-как воткнутых в землю крестов, нескончаемое поле, размеченное на ровные прямоугольники натянутыми между колышками верёвками, и разверстые ямы могил. И всё те же белые лепестки, перекопанные, смешанные с кладбищенской землёй. Видимо, всё же дикорастущие. Странно.
– Вот здесь, – сказал сторож. – Раз, два, три, четыре. Сейчас на всякий номера с фамилиями сверю, – он посветил на потрёпанные листки, бормоча под нос. – Да, всё правильно. Уходить будете, место пометьте как-нибудь, чтобы по свету найти, а то вон что творится, сам путаюсь.
– Спасибо, отец, – сказал Вадим.
– Ну, бывайте. И это… сторожить бы кого оставили. А то ушлый народ уже догадался своих покойников в чужие могилы подхоронить.
– Это как?
– Да как, так же, как вы, ночью приезжают, только втихушку, со стороны леса или через поле, находят яму свежую, чуток подкапывают, покойника землёй присыпают, и всё. Без гроба даже. Не по-людски совсем, – он сплюнул. – Экономят, вишь. Так что оставьте кого сторожить.
– Понятно. Спасибо тебе.
– Бывайте, – сторож махнул рукой и побрёл прочь.
– Ну что, двое работают, двое светят, меняемся по часам?
– А как ещё? Хорошо, что не зима.
– Да, хорошо. Марья, держи фонарик, – скомандовал Вадим. – Поехали.
Мы сменились. Потом ещё раз. И ещё.
– Не успеем, – сказал Вадим, выбравшись из уже готовой ямы. – Полночь, два часа на одну могилу, а ещё хорошо бы поспать перед рабочим днём хотя бы часа три.
– Сегодня две, завтра ещё две, – предложила я, протягивая ему пачку влажных салфеток, вытереть руки.
– Да. По-другому не выйдет. Тогда завтра вы, – кивок в сторону устроившихся у подножья свеженасыпанного холма коллег, – своих забираете завтра и хороните, чтобы на работу смогли послезавтра спокойно выйти. А вечером снова сюда вчетвером приедем. Для шефа и Машиной подруги выкопаем.
– Для внучки шефа и сына моей подруги, – поправила я, роясь в пакете с едой, купленной по дороге. Я не суеверна, и всё же в таких вещах лучше выражаться точно.
– Да, знатно оговорился, – согласился Вадим.
По копчёному окорочку и литру колы на нос. О том, что надо бы взять что-то перекусить, вспомнили уже на окраине города, пришлось покупать то, что нашлось в круглосуточном магазинчике, – что-то, не требующее даже минимальной готовки, плюс источник кофеина с глюкозой. Без кофеина нынче никак. О том, что неплохо бы прихватить нитяные перчатки, не вспомнили вообще, руки сотрём, как пить дать. Нескольких полосок бактерицидного пластыря из моей сумочки на всех не хватит. Завтра надо успеть раздобыть перчатки. Михалыча, что ли, спросить – у него, как в Греции, всё есть.
– По домам развезёшь или снова ночевать на работе будем? – поинтересовалась я.
– По домам, наверное. Дороги пустые, за полчаса вас раскидаю. В своей постели всё же удобней, чем на парте.
Это точно. Интересно, дома есть что-то съедобное? Ив, кажется, по телефону говорил, что собирается сегодня дома ночевать, борщ доест, а не доест – завтра выливать придётся. Макароны где-то были и крупы… ладно, утром разберусь.
– Хорошего помаленьку, – я поднялась, подхватывая лопату. Раньше сядем – раньше выйдем. Вадим, свети.
Ива дома не оказалось. Господи, они там у себя друг у друга на головах, что ли, спят, в ординаторской – один диванчик, а палаты переполнены. Или по расписанию? Сил добраться до душа ещё хватило. На то, чтобы проверить, есть ли что съедобное на завтра, – уже нет. Ну и чёрт с ним. Утро вечера мудренее.
Может, оно и в самом деле мудренее, когда выспишься по-человечески. А после трёх часов сна – едва ли. Я всегда искренне завидовала людям, способным месяцами спать по четыре-пять часов и при этом не смахивать на свежеподнятого зомби. Хорошо хоть, холодильник работает, как положено: несчастный борщ, хоть и доживающий последние дни, есть ещё можно. Уже традиционно прошла пешком половину дороги, традиционно же пробежалась за подошедшим автобусом – зато проснулась и на работе появилась более-менее похожей на человека.
У выхода стояли вчерашние пикетчики, вот людям не спится. Действительно с плакатами. Завидев, как я подхожу ко входу, оживились, подняли раскрашенные простыни повыше и даже попытались что-то скандировать. Вышло не очень, пионерские речёвки – и то слаженней. Я открыла кодовый замок, показала им средний палец – не надо бы, но устала, и настроение ни к чёрту. Калитка хлопнула за спиной, отгородив меня от справедливого возмущения общественности. Как всё-таки хорошо, что я не работаю с людьми.
– Вадим, доброе утро, – сказала я, выходя из раздевалки. – Не знаешь, давно эти ненормальные с простынями стоят?
– Шеф умер.
– Не смешно.
– Шеф умер, – повторил Вадим. – Ночью. Я когда вас развёз, решил домой не ехать, чтобы мать лишний раз мозги не компостировала. Поднялся на кафедру, у шефа свет горел, думаю, дай зайду. А он лицом на столе лежит. Окоченевший. Трупные пятна в состоянии гипостаза.
– Три-четыре часа, значит, – машинально откликнулась я. – Впрочем, надо температуру смотреть… Что ж он никого не позвал?
– Четыре часа, если быть точным. Кто теперь скажет, чего он не позвал… Были в это время наши, но внизу. Может, не докричался. На вскрытии – острый инфаркт миокарда, признаки кардиогенного шока.
– Кто исследовал? – поинтересовалась я. – Со стороны, что ли, позвал?
– Я и исследовал.
– Я бы не смогла.
– Эх, Машка… Зелёная ты ещё совсем, оказывается. То, что на столе, – это уже просто биологический объект.
Как говорит… говорил шеф, всему есть предел. Я не стану вскрывать человека, с которым проработала столько лет и который был скорее другом, нежели начальником. Точно так же, как ни один хирург не возьмётся оперировать друга или родственника, если речь не идёт о чем-то сложнее панариция. Хотя по большому счёту лично мне наплевать, что станет с телом после того, как умру, – а всё равно не буду.
– Жене его позвонил, сказал, что умер, – продолжал Вадим. – Договорились, что завтра его вместе с внучкой отсюда заберём, чтобы домой не отдавать. И в одну могилу, разрешение пробью… я ж теперь вроде как и. о.
– Понятно.
– Кстати, у него на сердце один рубец уже был.
– Ничего себе…
– Я тоже не знал. Такие вот дела.
– Со всем остальным как?
– Всё так же. Везут. Договорённости на вечер в силе, как и всё остальное.
Пока это самое важное. Что будет важным потом, доживём – увидим. Если доживём, конечно. Происходящее давно вышло за рамки обыденности, а значит, привычные оценки потеряли смысл. Остается руководствоваться только целесообразностью, всё остальное побоку. Когда вся эта чертовщина закончится, можно будет собрать информацию и сделать выводы. Если не засекретят к чёртовой матери. Сейчас, конечно, не такие параноики, как в тридцатых, когда засекречено было даже количество произведённых в стране презервативов, но откровенно странных решений тоже хватает. Открыто смертность по позавчерашнему дню до сих пор не дали, хотя это вполне объяснимо: за три дня такую статистику не собрать. А вот то, что до сих пор теле-и радиоканалы утверждают, будто ничего сверхъестественного не произошло, обычная вспышка гриппа, – куда хуже. Цензура, как она есть. Даже странно, когда появился «свиной» штамм, СМИ активно нагнетали истерию, хотя достаточно было сравнить смертность по старым сезонным штаммам и новому, чтобы понять, что истерить незачем. А сейчас все активно делают вид, что ничего не происходит. Разве что в блогах может быть шумно, но добраться до Сети и вдумчиво изучить, что творится в социальных сетях, не было времени. Я бы и про официальные версии не знала, если бы в секционном зале не стояло радио, которое вместо обычных музыкальных каналов настроили на новостные – надо же знать, что делается за стенами бюро. А как тут узнаешь, если домой добираешься только для того, чтобы рухнуть в кровать, – и то не каждый день?
Кладбищенский сторож оказался тем же – две ночи через две, удачно вышло. Снова вызвался проводить, видимо, не зря вчера денег оставили. Я шла, внимательно отмечая ориентиры, – завтра при свете дня не заблудиться бы. Смех, да и только: ночью заблудиться не боюсь, а вот днём… Хотя чёрт его знает, как завтра днём машина подъедет, оставить у ямы, что ли, ориентир какой?
– Вот, – сказал сторож. – Это ваши вчерашние, сегодня похоронили.
– Знаем, – кивнул коллега. – Сами сегодня и хоронили.
– Ну, тем более, раз знаете. Бывайте.
Ещё две могилы. Одна – на двоих. В то, что теперь придётся работать без шефа, не верилось никак. Может, завтра поверю. А пока можно махать лопатой и не спрашивать себя, почему нет ни слёз, ни скорби. Нет сил на слёзы. Вообще на эмоции сил нет. Та крайняя степень усталости, когда сам себе напоминаешь старого заржавевшего робота с севшей батарейкой. Может, потом эмоции вернутся, когда всё кончится. Но с каждым днём мне все меньше и меньше верится в то, что это кончится. Нормально. Это просто усталость. Это пройдёт. Напиться бы…
– Всё, – сказал Вадим. – По домам?
Я глянула на часы, подсвечивая фонариком циферблат:
– Меня на работу. Пока туда-сюда… проще не ложиться. Тем более, что завтра полдня на похороны угробим.
О господи, завтра ещё придётся держать под руку Аню и изображать скорбь, чтобы не услышать очередное обвинение в бесчувственности. Как объяснить безутешной матери, которой кажется, что весь мир должен проливать слёзы вместе с ней, что дело не в равнодушии? Похоже, подругу я потеряю. Когда-то мы, две деревенские девчонки, сошлись на том, что чувствовали себя чужими в городе, и надо было к кому-то приткнуться. Теперь, кажется, всё. Шеф умер, подруга отдаляется всё стремительней, муж… кто ещё? Эти, слава богу, живы – и пусть живут. Кто-то же должен быть живым в этом трахнутом мире? А я буду роботом. Роботам не больно, верно?