Расспросив господина Лосева, я услышал сказочную историю о заморском самовластном Артанском князе Серегине, который со своим войском пришел на выручку Порт-Артуру. Это его пехотный легион (что бы это слово ни значило в наши времена) укрепился на горе Высокой и уже несколько часов обучает настырно атакующих японцев хорошим манерам. А раненых от него к нам не везут, потому что у артанцев есть свой госпиталь – вот как. И даже, более того, заморский князь настолько великодушен, что предлагает нам отправить к нему на излечение всех тяжелораненых, умирающих, тех, в ком едва теплится жизнь, ибо если страдальцев довезут до его госпиталя живыми, тамошние врачи никого не отдадут безносой, по крайней мере, не на этот раз. Поди ж ты, однако…
Я, конечно, слушал внимательно, но относился к рассказу молодого человека скептически, пытаясь лишь определить, красочное это вранье или же великолепный бред. А может быть, и не то, и не другое, просто этот Лосев, став очевидцем необычных событий, интерпретирует их на свой манер, в меру своего воображения… Но, однако же, рана его, странным образом зажившая столь быстро, и вправду свидетельствовала о чуде, и об этом мне еще предстояло поразмыслить. Я никогда не видел подобного, однако приходилось слышать от коллег истории, когда нечто похожее происходило с людьми, которых коснулась Божья Благодать… Словом, мне оставалось только кивать в ответ удивительному повествованию господина Лосева.
А молодой человек заливался соловьем, и глаза его вдохновенно горели, но при этом он нимало не походил ни на прожженного лжеца, ни на душевнобольного.
– Доктор, они – этот князь и его люди – творят поразительные, невероятные вещи! – говорил он. – И, знаете, они делают это походя, будто так и должно быть. Ногу мне знаете кто залечил? Ни за что не поверите! Девочка-отроковица! Да-да! И знаете, кто она такая? Она назвалась эллинской богиней первой подростковой любви! И буквально за пять минут – пять, доктор, не более! – она наложением рук залечила мою рану! Вы когда-нибудь слышали о такой богине, доктор? Нет? То-то же… Лилия… ее имя – Лилия!
И тут, едва молодой человек произнес это имя, как у меня в кабинете раздался негромкий хлопок. Я от неожиданности вздрогнул, обернулся на звук и увидел перед собой девочку. Она взялась прямо из ниоткуда, из воздуха! О, это было преудивительнейшее создание… Даже и сомневаться не приходилось, что это именно та самая отроковица по имени Лилия, о которой только что толковал пациент. Конечно же, я оторопел и потерял дар речи. Борясь с непреодолимым желанием протереть глаза, я с изумлением разглядывал юную мадмуазель. На вид ей было лет двенадцать-тринадцать, и одета она была как… как врач: белый халат и белая же шапочка с прикрепленным круглым зеркалом. Кроме того, на носу ее красовались огромные очки, на шее висел стетоскоп. Она смело и, я бы даже сказал, дерзко взглянула на меня, затем кокетливо одернула свой халат и заправила под шапочку выбившуюся прядь волнистых темных волос. Под очками ее глаза казались огромными, потому их выражение трудно было определить – и оттого мне стало вдвойне неуютней. Несмотря на то, что вид ее на объективный взгляд был необычайно комичен, думаю, что никому и в голову не пришло бы смеяться. Веяло от нее чем-то таким… потусторонним, волшебным, грозным и неведомым… И от этого ощущения у меня даже слегка зашевелились волосы на макушке.
Девица же была совершенно невозмутима.
– Позвольте представиться, господа, – сказала она, делая легкий книксен, – это я – Лилия, богиня первой подростковой любви, а также величайшая врачевательница всех времен и народов. Талант у меня потому что – больше даже, чем у Асклепия. Могу вылечить любого и от любой болезни, даже от старости. Не лечу только смерть, потому что дядюшка (вы зовете его Богом-Отцом) сделал это процесс необратимым.
Речь ее была чрезвычайно напыщенной и хвастливой, однако я интуитивно почувствовал, что шутки тут неуместны, даже мысленные. За этой дерзкой тирадой скрывалось нечто большее – великое и серьезное. Мне даже показалось, что образ отроковицы – это лишь маскарад, на самом же деле эта особа намного старше и мудрее, чем может показаться на первый взгляд. Так что я даже и не знал что сказать, пребывая в растерянности и только молча глядя на юную «врачевательницу».
– Сударыня, – сказал вдруг господин Лосев, – вы разве не видите, что господин фон Гюббенет сомневается. Но это же госпиталь, переполненный людьми страждущими и умирающими от ран. Вылечите кого-нибудь, желательно того, кто готов вот-вот преставиться от смертельного ранения – и тогда господин доктор вам поверит…
И было в этих словах молодого человека столько уверенности в своей правоте, что и я тоже загорелся желанием проверить свои сомнения.
Я наконец сглотнул, чтобы избавиться от комка в горле, кивнул, чуть кашлянул и произнес:
– Идите за мной…
Выйдя из кабинета, я стремительно зашагал туда, где у нас лежали тяжелораненые, которых современная медицина признавала безнадежными.
Оглянувшись, я увидел, что девица Лилия смешно семенит за мною, одной рукой придерживая сползающие очки, но странным образом не отстает. Следом за ней идет генерал Ирман, и в самом конце, застегивая на ходу штаны – инженер-механик Лосев.
И вот мы пришли. Офицерская палата для безнадежных: шесть коек, шесть готовых прерваться судеб, шесть жизней, едва теплящихся, будто огарки свечей. Страшное место, откуда хочется убежать, чтобы не чувствовать своего бессилия перед костлявой… Но странная девочка не убежала. Она вошла в эту палату уверенно и спокойно – так, как укротитель входит в клетку с тиграми. Медленно обошла все койки и остановилась возле подполковника Бутусова – начальника Квантунского отдела Особого Заамурского округа Отдельного Корпуса Пограничной Стражи. Не говоря ни слова, она опустилась на колени рядом с его койкой, сложив свои ладони поверх его раны. Губы ее при этом были плотно сжаты, взгляд устремлен в пустоту и не было заметно, чтобы она при этом читала молитвы или заклинания.
Так продолжалось минут пять или даже более того. Потом девочка поднялась на ноги, а раненый подполковник медленно открыл глаза и слабым голосом попросил пить. Если учесть, что с момента поступления господин Бутусов находился без сознания, то это был величайший прогресс. Я подошел к нему и пощупал пульс, придя к выводу, что улучшение налицо. Конечно же, это было совершенно удивительно и убеждало в правдивости слов девочки, в которые мне, по правде говоря, очень хотелось верить.
– Значит так, коллега, – тихо сказала мне странная девица, – смерть от этого человека я отогнала – но ненадолго, дня на три. Уж слишком он плох. Сейчас дайте ему попить… Но все равно происходящее в вашем госпитале – это ужас, ужас, ужас… Такой концентрации боли и безнадежности я не встречала еще нигде. А посему – крэкс, пэкс, фэкс… – Она развела руки в стороны. – Галина Петровна, Николай Иванович, где же вы ходите, когда вы так нужны калечным русским воинам?
Не успел я и моргнуть, как прямо в воздухе раскрылась дверь, и оттуда в маленькую палату для безнадежных набилось множество народа в белых халатах. Все они, несмотря на свое странное появление, вели себя так, будто тысячу раз проделывали подобное и не видят в этом ничего экстраординарного; это только я по привычке вздрагиваю, немею и изумляюсь…
Среди появившихся людей главными, как я понял, были высокая худая дама в очках с толстыми стеклами и лысый мужчина с квадратным лицом, как две капли похожий на доктора Пирогова времен злосчастной для России Крымской кампании. Что за диво? Да уж не он ли это сам, собственной персоной? Но, простите… как так может получиться, ведь этот великий русский хирург давно умер?!
«Великая врачевательница» тем временем жаловалась даме:
– Галина Петровна, тут ужас, безнадежность, отчаяние; люди мрут десятками, этих шестерых вон признали безнадежными и стащили в эту комнатку умирать, чтобы не мозолили глаза… а этот тип, – кивок в мою сторону, – как все тевтоны, до сих пор испытывает недоверие. Я уж к нему и так и эдак, а он все упрямится…
Слышать собственными ушами, как на меня так откровенно жалуются, называя «этим типом», при этом даже не беря в расчет мое присутствие, было до того неприятно, что я начал краснеть, чего давно со мной не случалось. Эта пигалица говорит при мне обо мне в третьем лице! Неслыханное хамство! Что за воспитание! Я был так возмущен и уязвлен, что даже забыл о своих первоначальных ощущениях при знакомстве с юной мадмуазелью.
Однако дама выслушала «великую врачевательницу» совершенно невозмутимо; мне даже показалось, что на лице ее мелькнула снисходительная улыбка.
– Погоди, Лилия, – сказала она, просверлив меня внимательным взглядом из-под очков, – господин фон Гюббенет так не со зла. Просто он очень устал, и наше явление для него слишком неожиданно. Сказать честно, я бы его самого продержала бы в восстанавливающей ванне до восьми часов кряду, а потом назначила пару часов релаксирующего массажа…
И тут заговорил мужчина, похожий на доктора Пирогова.
– Коллега, – обратился он ко мне, – вы и в самом деле признали этих раненых безнадежными?
– Да, мы признали их безнадежными, – с легким раздражением ответил я. – Но какое вам до того дело, господин, не знаю как вас там зовут?
– Доктор Пирогов, Николай Иванович, к вашим услугам, – отрекомендовался тот. – Должен заметить, господин фон Гюббенет, что я ничем не заслужил вашей грубости. – Он глянул на меня с упреком, отчего мне даже стало немного стыдно.
Однако в ответ я все же огрызнулся.
– Доктор Пирогов давно умер! – сказал я. – А вы, сударь, для меня неизвестно кто…
Тут девчонка, которая наблюдала весь наш диалог, выпрямилась, строго глядя в нашу сторону, топнула ножкой и, указав на меня пальцем, сказала:
– Замри!
Все мои члены вдруг одеревенели: я не мог даже пошевелить мускулом лица! Отвратительное ощущение. Да что же это такое, в конце концов! Она прекратит издеваться надо мной или нет?!
А это пигалица, не торопясь подошла ко мне и, назидательно подняв вверх палец, стала говорить:
– Виктор Борисович, вы только что обмишулились, в упор не признав мэтра и учителя… и даже, более того, продолжаете упорствовать в своих заблуждениях. Не уподобляйтесь, пожалуйста, французским академикам, которые постановили, что камни с небес падать не могут – и хоть ты их в лоб прибей означенным камнем. Поскольку вы высказали столь прискорбное неверие, то мы с Галиной Петровной и доктором Пироговым забираем у вас этих шестерых раненых героев, чтобы на их примере показать вам, что бывает, когда за дело берутся знающие люди, имеющие под рукой все необходимое. И вы тоже, по своей воле или нет, пойдете вместе с нами как баран на веревочке, чтобы своими глазами убедиться, что лечение с помощью магических технологий – это не шарлатанство, а высокое искусство!
– Лилия! – возмутилась женщина в очках. – Как ты можешь так неприкрыто принуждать взрослого человека делать то, что ему не нравится? Это неправильно!
– Правильно, Галина Петровна, правильно, – дерзко возразила та. – Пока мой названный отец Серегин ведет тяжелый бой с японской армией, с этими исчадиями ада, которые стреляют по госпиталям и санитарным судам, у нас с вами свой собственный фронт. Тысячи раненых богоравных героев, страдающих от боли, нуждаются в нашей помощи, сотни находятся под угрозой скорой смерти, а этот человек уперся так, что ни туда ни сюда. При этом – во имя человеколюбия! – вы еще говорите мне, что я могу делать, а что нет!?
– Погоди, Лилия, – сказал вдруг «доктор Пирогов», – я вижу, что господин фон Гюббенет хочет тебе что-то сказать.
– Хорошо, Николай Иванович, – произнесла девочка, – я выслушаю его, но только пусть он попробует сказать какую-нибудь глупость. Эти тевтоны настолько рациональны и прямолинейны, что стоит дороге хоть немного изогнуться, как они тотчас рискуют вылететь на обочину.
Произнеся эту фразу, адресованную в основном в мой адрес, она щелкнула пальцами – и я почувствовал, что мои губы и гортань снова мне подчиняются.
– Хорошо, маленькая госпожа Лилия, – сдавленно проговорил я, – во имя человеколюбия я готов подчиниться вашей воле, лишь бы этим раненым не было причинено ничего дурного.
– Ну вот и замечательно! – засмеялась та и захлопала в ладоши. – Санитары! Санитары! А ну бегите скорее сюда, хватайте этих страдальцев и тащите в наш приемный покой!
Потом, заметив, что подполковник Бутусов в сознании, она наклонилась к нему и сказала:
– Не беспокойтесь, господин подполковник, мы вас непременно вылечим. Это совсем не больно. И ваших товарищей мы тоже вылечим. Мы всех вылечим, лечить мы любим и умеем…
И как раз в этот момент из «двери» стали выбегать мускулистые особи дамского пола с острыми как у лисиц ушками, – со всей аккуратностью и предосторожностью они вьючили безнадежных раненых на носилки и тащили их к себе в логово. По крайней мере, мне это так представлялось. Последним на ту сторону отнесли подполковника Бутусова, а уже за ним проследовала Галина Петровна, «доктор Пирогов», госпожа Лилия и я сам. Генерала Ирмана я попросил оповестить о случившемся начальника сухопутной обороны генерала Кондратенко, начальника всех госпиталей генерала Церепицкого, а также Главноуполномоченного Красного Креста, заведовавшего его Квантунским отделением, егермейстера Ивана Петровича Балашова (вполне достойный человек, немало сделавший для всемерного развития медицинского дела в Порт-Артуре).
Так я оказался в Тридевятом царстве Тридесятом государстве, где все было удивительно для образованного человека… Одним шагом из зябкого, промозглого Порт-Артура, в жаркую, буквально объятую зноем страну, к невероятным чудесам. И хоть поблизости не оказалось ни леших, ни русалок, все остальное поражало не меньше. С интересом я обозревал подземные купальни с рядами каменных ванн, наполняемых натуральной живой водой. В этих купальнях, от ощущения присутствия чего-то невероятного, у меня на голове сами собой начинали шевелиться волосы, как от наэлектризованной эбонитовой расчески. Вместо того чтобы держать раненых в кроватях, делая им перевязки и потчуя порошками и микстурами, местные лекари со стопроцентным успехом погружают больных и раненых в живую воду, которая сама по себе – и повязка, и лекарство, и постель. Удивительный подход, не имеющий ничего общего с европейскими практиками, но тем не менее очень эффективный. Правда, работать такая методика будет только там, куда хозяева этого места подселят на мощный артезианский источник так называемого Духа Воды. Или, как сказала Галина Петровна, магия – это не более чем управление еще не познанными нами природными процессами, и если мы разовьем у себя достаточный научный уровень, то сможем решать те же задачи не при помощи заклинаний и магических источников, а путем применения лекарств, приборов и аппаратов. А вот над эти нужно как следует подумать…
Еще большим шоком для меня были встречи с людьми, часть из которых происходила из 1855 года, а некоторые излечивающиеся раненые говорили, что принимали участие в Бородинской битве (а ведь с того момента скоро минет целых сто лет!). Так что «доктор Пирогов» действительно оказался доктором Пироговым, находящимся в Тридевятом царстве на стажировке, а уважаемая Галина Петровна оказалась моей коллегой – военным хирургом из мира, опережающего наш более чем на восемьдесят лет. И, самое главное, несносная девчонка Лилия действительно оказалась олимпийской богиней – существом невероятно могущественным, насчитывающим минимум тысячу лет существования, и в то же время не злым, по-детски любопытным и импульсивным. Я совершенно перестал на нее злиться и стал спокойно воспринимать ее выходки и образ поведения. Она такая, какая есть – и ничего с этим не поделаешь, главное-то не в этом… С какой гордостью она показывала мне результаты своих опытов по новому отращиванию утраченных конечностей! Шевелящая пальцами маленькая детская ручка, торчащая из культи, оставшейся от руки, произвела на меня как на хирурга незабываемое впечатление.
Одним словом, получив о Тридевятом царстве самое благоприятное впечатление, я попросил вернуть себя в свой кабинет. А там меня и доктора Пирогова, назначенного на переговоры, уже с нетерпением ждали господа Ирман, Церепицкий и Балашов. Официально представив присутствующим своего гостя из мира пятидесятилетней давности, я сказал, что рекомендую принять предложение Великого князя Артании разместить наших раненых в одном из своих владений. Доктор Пирогов в своем мире уже эвакуировал свой госпиталь и имеет представление, как это правильно делать.
– В Тридевятом царстве, все готово для того чтобы принять, дообследовать, если надо прооперировать и разместить в лечебных ваннах несколько тысяч раненых не деля их на офицеров и нижних чинов, – сказал он. – Артанский князь – большой оригинал и делит людей не на бар и холопов, а на своих Верных, русских и всех прочих. По моему мнению, начинать необходимо с тех, кто признан современной вам наукой безнадежным, после перейдя на тяжелых, и только в самом конце отправлять на излечение легкораненых, выздоравливающих и цинготных.
Подумав, мы трое согласились с этим предложением, назначив руководителем эвакуационной комиссии господина Балашова, после чего работа закипела. Первым от тяжелораненых и умирающих был очищен Сводный госпиталь, затем Иван Петрович поехал во Временный Морской Госпиталь, следом на очереди стоял размещенный в здании городской гимназии госпиталь № 9, после чего тяжелораненых и умирающих следовало эвакуировать с госпитальных судов «Монголия», «Ангара», «Казань», «Орёл», «Кострома». И только в самом конце очередь должна дойти до инфекционного госпиталя № 11, иначе еще именуемого «Госпиталем смерти». Для приема тяжелобольных, страдающих от тифа, цинги, дизентерии и других прилипчивых болезней, готовились отдельные помещения, а пока живую воду в госпиталь № 11 переправляли в бочках – чтобы все пациенты и персонал могли пить по стакану такой воды в качестве укрепляющего средства утром, днем и вечером.
И вот в разгар всей этой бурной деятельности я убедился, что все идет как надо, и вернулся в Сводный госпиталь, чтобы составить список врачей и медсестер, которые отправятся в Тридесятое царство на стажировку. И вот, когда этот список был почти наполовину заполнен, в мой личной кабинет в Сводном госпитале в сопровождении казаков буквально ворвался генерал Стессель (возможно самый бесполезный генерал в нашем Порт-Артурском командовании). Мало интересуясь делами, что творились на фронте обороны, в основном он посвящал свое время казуистическим дрязгам по разным хозяйственным вопросам с генералом Смирновым, городским полицмейстером или даже начальником жандармской команды (в таком случае генерал Фок, отдавший множество изменнических капитулянтских приказов, должен бы считаться самым вредным генералом). На этот раз ему не понравилось, что решение о переводе раненых в артанские госпитали было принято без его ведома. Топая ногами, генерал Стессель орал на вашего покорного слугу самыми грязными словами, требуя немедленно вернуть всех раненых в госпитали, и что впредь он воспрещает и не дозволяет. А в дверь при этом заглядывали бородатые рожи толпящихся в коридоре казаков.
И в этот момент в моем кабинете прямо из воздуха, как это и положено в Тридевятом царстве, объявляется Великий князь Артанский собственной персоной, и при нем – взвод отборных головорезок его охраны. При их виде казаков из коридора как ветром сдуло, даже не потребовалось говорить «брысь». Наслышаны уже, небось, служивые, что артанский самодержец – человек чрезвычайно решительный и не терпит воинствующих дураков. А это значит, что быть Стесселю битым… или даже больше того. Мне господин Серегин чем-то напоминает Петра Великого: то же пристрастие к простому мундиру, пренебрежение аристократическими условностями, быстрота и решительность в делах. Палки в его руках не видно, но я уже знаю, что этому человеку она не нужна: словом и силой мысли он способен отделать любого ослушника до полусмерти.
– А ты кто таков, чтобы орать на уважаемого человека, доктора и мастера своего дела? – металлическим голосом, еле сдерживая ледяную ярость, первым делом спросил артанский князь.
Обернувшись на этот голос, генерал Стессель осекся на полуслове, как завороженный уставившись на пришельца из ниоткуда. А посмотреть было на что. Едва заметные в полутьме, за спиной князя обрисовывались чуть заметные светящиеся архангельские крылья, а над головой зависло легкое свечение нимба. Стессель, по натуре подкаблучник, бывает смел и решителен только с лицами подчиненными, не смеющими дать отпор, а оказавшись перед людьми сильными, превосходящими его должностью, званием и знатностью, он теряется, не имея сил высказать ни слова. До тех пор, пока наместник Алексеев обитал в Порт-Артуре, Стесселя не было ни видно, ни слышно, а как только тот уехал с началом осады, самодурство коменданта Квантунского укрепленного района развернулось во всю ширь.
– Боевые генералы и господа офицеры – вроде Кондратенко, Ирмана и Надеина – воюют и думают о победе! – продолжил свою полную ярости речь князь Серегин, – Доктора и медицинские администраторы – вроде господ фон Гюббенета, Бунге и Балашова – думают о том, чтобы спасти как можно больше человеческих жизней и о возвращении в строй раненых солдат. А о чем думаете вы, господин Стессель? О том, чтобы от одних подчиненных присвоить себе полномочия, которые дадут вам возможность чувствовать себя главным петухом в этом курятнике, а от других – заслуги, позволяющие ни за что получать ордена и продвижение по службе? В то время как одни генералы лично водят подчиненные им войска в штыковые атаки, а также под огнем врага обходят батареи, вы, Анатоль кляузничаете, склочничаете и пытаетесь воспользоваться двоевластием, балансируя между Военным Ведомством и штабом Наместника на Дальнем Востоке!
– Но, позвольте, господин Серегин! – в отчаянии вскричал Стессель, и осекся, услышав в ответ грозное монаршие: «Не позволяю!».
– После войны, несомненно, начнется следствие о том, кто и как себя вел во время осады, – веско сказал артанский князь. – Отзывы от вашей деятельности будут преотвратные – откуда же взяться другим… И даже, более того, некоторые будут топить вас нарочно, лишь бы скрыть истинных виновников чуть было не разразившейся катастрофы. И военно-полевой суд не сможет вынести иного решения, кроме смертной казни за измену Отечеству и Государю. Вы что предпочитаете – залп в грудь от расстрельного взвода, или хорошо намыленную петлю на шею?
– Я дворянин и офицер! – попытался было взбрыкнуть Стессель; при этом было видно, как в глазах его мечется страх, – а таких не вешают…
– Вешают, и еще как! – отрицательно покачал головой Артанский князь, – были уже прецеденты. Сначала гражданская казнь: лишение титулов, званий, наград и прав состояния и только потом – обыкновенная виселица.
– Ну что же делать, ведь я же не предатель, я не хотел, не знал и не предвидел?! – в отчаянии возопил Стессель, мигом осипнув от нарисованной перспективы, более чем вероятной.
Немного подумав, Артанский князь сказал:
– Если вы прямо здесь и сейчас напишите бумагу, в которой укажете, что по состоянию здоровья снимаете с себя полномочия коменданта Квантунского укрепрайона и временно возлагаете их на генерала Конратенко, то я обязуюсь при личной встрече замолвить за вас слово перед вашим государем-императором Николаем Александровичем. Гром Победы заглушит все ваши прегрешения. Максимум наказания, на который вы можете рассчитывать в таком варианте по итогам войны – это отставка с пенсией, но без мундира, ибо ничего почетного в вашей службе не было. Договорились?
В ответ Стессель, не говоря ни слова, сев с другой стороны стола, попросил у меня перо и бумагу и написал тот документ, который просил Артанский князь. Дата и подпись. Отныне главным генералом в Порт-Артуре стал генерал Кондратенко.
Тем временем Артанский князь посмотрел на меня и сказал:
– Виктор Борисович, напишите, пожалуйста, врачебное заключение о том, что вы осмотрели генерала Стесселя и нашли у него крайнее истощение нервной системы, повышенную нервозность и бессонницу, вызванные переутомлением за время осады…
Я не отказался и написал требуемую бумагу, после чего Артанский князь вытолкал совершенно упавшего духом, бледного и трясущегося Стесселя через дыру в Тридесятое царство, распорядившись, чтобы того поместили в какую-то там «Башню Власти». Я было поинтересовался, с чего это ему такая честь – и услышал в ответ, что не все так просто. Все кто жил в этой башне до Стесселя, были вынуждены круто изменить свою жизнь, так что это не награда, а средство исправления его натуры (если там есть что исправлять).
05 декабря (22 ноября) 1904 год Р.Х., день первый, 19:35. Порт-Артур, казармы пятого восточно-сибирского полка.
Первопризывная амазонка Аелла.
Обожаемый командир Серегин говорит, что мы, амазонки – дикие штучки, в седле рожденные, с конца копья вскормленные. Все это так… но если говорить о тех, кто, подобно мне, пошел путешествовать с Серегиным по верхним мирам, есть и еще кое-что. Там, у нас на Родине, с хорошими мужчинами не особо хорошо. Там мужская половина человечества состоит либо из патологических мамсиков, либо из тупого скотоподобного быдла, считающего своим идеалом громилу Ареса. Поэтому мы все платонически влюблены в нашего обожаемого командира, который кажется нам средоточием всех мыслимых и немыслимых мужских достоинств. Поэтому, уходя из родного мира, мы расторгли нашу связь с Кибелой и уверовали в Небесного Отца, которому служит Серегин. Он – идеальный военный вождь, подчиняющийся только высшим силам и более никому. Помимо всего прочего, он наш мужской идеал, и именно с ним, как с эталоном, мы сверяем потенциальных кандидатов в отцы своим дочерям. Если бы наш обожаемый командир только захотел, то стал бы самым многодетным отцом в верхних мирах; но у него принципы и делит постель он только со своей женой, а посему нам остается лишь со стороны любоваться на эту идиллию.
Но когда к нашей компании в несколько приемов присоединились большие группы выходцев из верхних миров, у многих из нас глаза стали просто разбегаться. Пусть богоравных героев среди них было маловато и большинство тамошних мужчин были просто «нормальными», но и это было уже большим прогрессом по сравнению с тем, что мы знали дома. Некоторые из нас (наверное, от шока) буквально сошли с ума и завели себе так называемые «постоянные отношения». Этому поветрию оказалась подвержена даже закоренелая девственница и мужефобка Артемида. Но она не просто хранит верность одному и тому же партнеру – она собирается за этого богоравного героя замуж! Такое у них на Олимпе не впервые, но в первый раз супруг вечно юной богини происходит из верхних миров. А это совсем другое дело… Прочих богоравных героев тоже быстро расхватали, и осталась я ни с чем, потому что соглашаться на «нормального» я не готова. Это – товар для наших остроухих подруг, которые не так притязательны как амазонки и млеют от малейших проявлений мужской ласки.
Так вот… Оказавшись там, куда меня привел Серегин, я чуть было не сошла с ума от безумного счастья. «Мамсиков» и «скотов» в этом собрании не наблюдалось вовсе; «нормальных», впрочем, тоже почти не итмелось. Около трети всех собравшихся составляли богоравные герои – те, что обычно погибают молодыми; остальные были просто героями, как правило, доживающими до седых волос. Стратег, которого мне поручили охранять, оказался просто героем, к тому же уже достаточно преклонных лет. Знаменитый больше глубоким умом и рассудительностью, чем отчаянными подвигами, он не вполне подходил мне в личном плане, но я хорошо поняла его важность для моего обожаемого командира. А вот чуть поодаль от него стояла группа молодых мужчин в черных одеждах. Я слышала, как и их ушах свистел штормовой ветер, ощущала бьющие прямо в лица соленые брызги, видела, как под ударами их оружия в дыме и пламени погибали враги… И это было хорошо. Любой из этих людей в черном был достоин подарить мне дочь. Правда, этот выбор я не собиралась делать прямо сейчас. Дело превыше всего, да и обожаемый командир слегка напугал предполагаемых ухажёров, – впрочем, сейчас не помешает немного добавить и от себя. И только тот, кто прорвется через напущенный мною испуг, удостоится чести участвовать в следующем круге отбора, который случится когда-нибудь потом.
– Господа, – сказала я громким звонким голосом, когда Серегин вышел и взгляды присутствующих обратились в мою сторону, – я и в самом деле амазонка и дочь амазонки Аго, которая родила меня сразу после того как спрыгнула с седла боевого коня. Сидеть в седле и держать в руках детский лук я научилась раньше, чем ходить. Когда мне исполнилось шесть лет, мать отдала меня в гимнасиум и забыла о моем существовании. Там меня научили скакать на спине коня без седла, без промаха метать стрелы из лука, драться на мечах и на кулаках с заведомо сильнейшим противником и танцевать наши дикие амазонские танцы, а память развивали заучиванием наизусть длиннейших гекзаметров Гомера. Единственное, чему не учат юных амазонок в гимнасиуме, так это прилежанию, домоводству, рукоделию и кулинарии. Так что имейте в виду, что мой князь был прав. Ухаживая за амазонкой, вы должны превосходить ее во всем, и все время быть готовыми к отказу. А еще мы чрезвычайно серьезно относимся к порученному делу, и поэтому, пока враг не будет разгромлен, вам не следует подкатывать к любой из нас с предложением познакомиться. Так что всего наилучшего, господа потенциальные ухажёры; ничего личного, только дело.
Когда я закончила говорить, наступила тишина. Местные мужчины обдумывали сказанное и решали, нужен ли им такой «подарок» как я или лучше обойтись местными вариантами попроще. Ну ничего, даже если претендентов не будет, то, когда все кончится, я смогу подобрать себе юношу послаще, уже богоравного героя, но еще совсем неопытного с женщинами, прижать его в темном углу к теплой стенке и показать, как пылко умеют любить амазонки, когда им этого очень хочется.
– Мадмуазель, – наконец подал голос господин Кондратенко, – а вы и в самом деле постоянно находитесь со своим князем в умственной связи?
– Да, – сухо ответила я, – но это совсем не то, что вы думаете. Просто когда я бываю нужна своему Патрону, то непременно оказываюсь от него на расстоянии вытянутой руки, и он говорит мне, что нужно сделать, а когда мне плохо и я нуждаюсь в поддержке, он немедленно узнает о том и приходит мне на помощь. И так не только со мной, но и с любым членом нашего воинского Единства. Когда Серегину во время битвы нужно отдать приказ, то он не посылает гонцов и не машет флажками. И точно так же ему мгновенно становится известно изменение обстановки у любого из его подразделений.
– Так и есть, – поддержал мои слова подполковник Соколов, – Сергей Сергеевич – весьма решительный командир, не знающий сомнений и колебаний, с отменными тактическими талантами и крайне высокая скорость управления войсками дает ему значительные преимущества перед более медленным противником. Обычно он побеждает раньше, чем враг сумеет понять, что вообще происходит…
И в этот момент у меня в голове прозвучал твердый голос обожаемого командира:
– Аелла, срочно сообщи всем присутствующим, что генерал Стессель срочно взял отпуск по состоянию здоровья, назначив вместо себя исполняющим обязанности коменданта Квантунского укрепленного района генерала Кондратенко Романа Исидоровича. А главный врач гарнизона доктор фон Гюббенет выписал господину Стесселю соответствующую справку, на чем эпоху стесселизма в Порт-Артуре можно считать законченной. Пусть Роман Исидорович действует по нашему предварительному плану, потому что за час перед началом наступления я вручу ему означенный документ.
– Итак, господа, – сказала я, – только что мой командир сообщил, что местный главный начальник господин Стессель взял отпуск для поправки здоровья, оставив исполнять свою должность присутствующего здесь генерала Кондратенко. Прошу, как у вас говорится, любить и жаловать. Необходимый документ мой командир доставит сюда за час до начала наступления.
– Лихо! – тут же прокомментировал мои слова подполковник Соколов. – И тут, должен вам заметить, Сергей Сергеевич в своем репертуаре. Обнаружив препятствие исполнению своих планов, он устраняет его со всей возможной решимостью, впрочем, не пересекая при этом определенной черты. Ведь генерала Стесселя, имеющего в будущем репутацию капитулянта и предателя, можно было бы просто умертвить сотней различных, внешне естественных методов, упрятав тело в землю, а дело архив, но вместо того Сергей Сергеевич договаривается с этим человеком на вполне приемлемых для того условиях…
Конец этой речи потонул в восторженном шуме и гаме. Присутствующие бурно радовались тому, что любимый ими генерал стал главным начальником в этой изолированной от основных сил крепости, а я чувствовала, что господина Кондратенко тут любят почти так же сильно, как мы любим нашего обожаемого командира.
И в этот момент всеобщего ликования я увидела, как в раскрывшуюся дверь вошел высокий чернявый человек, одетый в распахнутую на груди шинель пехотного офицера. Сунув правую руку за отворот, он с решительным видом направился в нашу сторону. В моей голове зазвенели колокольчики тревоги. Заклинание Истинного Взгляда, наложенное на мою ауру, помимо прочего, помогало мне сходу определить истинную сущность человека. Приближающийся к нам с генералом тип не являлся никаким офицером, а был просто наемным ассасином-убийцей, и его целью был именно генерал Кондратенко.
Выхватив из плечевых кобур оба своих «федорова» и одновременно делая шаг в сторону, чтобы прикрыть собой генерала, я услышала в голове приказ обожаемого командира: «живьем брать гада!». Эта команда заставила меня потратить лишнее мгновение на изменение точек прицеливания – и поэтому все три выстрела прогремели одновременно. Пуля ассасина угодила мне под левую ключицу, вмяла несокрушимую тританиевую пластину бронежилета и отбросила меня назад, на ничего не ожидающего генерала, который от неожиданности сам суть не свалился с ног. Если бы я не прикрыла его собой, то лежал бы господин Кондратенко сейчас здесь в луже крови с дыркой в сердце…
Отчаянно ругаясь на койне, я восстановила равновесие и, выпрямившись, посмотрела на ассасина. Он лежал навзничь, бревно бревном. Обе моих пули угодили в плечевые суставы, как я и хотела, лишая того возможности вести бой или даже просто бежать, но, несмотря на то, что его ранения были явно не смертельны, лицо этого человека заливала мертвенная бледность, а сам он не подавал признаков жизни. Такое могло быть только в том случае, если тот, кто отправил убийцу на это задание, наложил на него специальное Заклинание Смерти. Но разве такое может быть в этом мире, почти лишенном всяческой магии?
Не убирая пистолеты, я подошла к ассасину поближе и, втянув носом воздух, ощутила слабый, едва заметный запах горького миндаля…
В моей голове прозвучал мрачный голос обожаемого командира: «Скорее всего, твоя пуля повредила стеклянную ампулу с сильнейшим ядом, зашитую в воротник шинели этого человека. Даже ничтожной части ее содержимого, попавшего в кровь, хватит для мгновенного летального исхода. Вот тебе и «Заклинание Смерти». Но ты в этом случае ни в чем не виновата – как говорится, все в руках Божьих. Напротив, моя тебе благодарность и рукопожатие перед строем. Сделано хорошо.»
Восприняв это сообщение, я почувствовала, как душу мою обдало теплом и благодатью: похвала нашего обожаемого командира это немалая награда для его Верной. Но, как оказалось, цепочка событий далеко не закончилась. Не успела я распрямиться и убрать оружие в кобуры, как дверь снова распахнулась – и на пороге появился чернобородый мужчина в шинели голубого цвета, а позади него толпились люди, в которых Истинный Взгляд распознавал стражников самого гнусного толка. Сам тип в голубой шинели тоже трактовался весьма неоднозначно. Это был преданный служака, не умеющий и не желающий отличить добро от зла, и потому с рвением ищейки преследующий любого, на кого ему укажет начальственный перст. Такими людьми легко манипулировать, и потому они бывают даже опаснее самых опасных ассасинов. В руке тип в голубой шинели держал револьвер, похожий на тот, что имелся у покушавшегося, и ствол этого револьвера был направлен в мою сторону.
– А ну брось оружие, негодяй! – обращаясь, скорее всего, ко мне, как можно более грозно произнес этот тип, – ты арестован по подозрению в убийстве.