Упрямо бредущим с росой на висках,
по грудь увязающим в сонных песках
и пьющим печали песчаное пенье,
одно испытанье – терпенье, терпенье…
А время ещё никуда не текло,
и воды стояли, как будто стекло,
незримо связуя зернистые звенья —
песок в тонкостенном сосуде забвенья.
А время и не обращалось во зло,
покуда не взялся Харон за весло,
но ринулось тайно точимою брешью
слепое стремление рек к побережью,
упорство падения струй с высоты.
Но нам, обретающим рыбьи хвосты,
оно уже не приносило вреда —
пленённое время клепсидры – вода.
Искатели страсти, свидетели грусти —
земля не приимет, вода – не отпустит…
…И было объятье девятого вала,
и ртами пираний вода целовала,
и бились в борта, выходя из воды,
харибды и сциллы – ладони беды.
Щепой корабли разлетались, дощаты.
Просили не силы, просили – пощады.
Но тайного слова губительный гнёт:
земля не приимет, вода – не вернёт.
И ныне над нами смыкаются своды —
тяжёлые льды – онемевшие воды.
Ни звука, ни вздоха, и виден сквозь лёд
мерцающих рыбиц застывший полёт.
Лбом припадая ко тверди воды,
сквозь темноту устремляясь к нему я —
в глубоководное, глухонемое,
взглядом врастая во льды…
Вон он – за необратимою тьмой
[в этой воде, не смягчающей жажды, —
как дезертиру, бежавшему дважды] —
лживый, но ныне немой.
Чем же утешить себя остаётся? —
Были бы живы, – надёжный дождётся,
верный – вернётся домой.