Я вернулся в Валенсию. Жизнь вошла в привычную колею. Мы часто созванивались с мамой, она постоянно звала в гости, но у меня все время находились какие-то неотложные дела, и под этим предлогом я отказывался. А ведь я не работал в офисе от звонка до звонка и был вольной птицей. Бабушка Исидора, мать моего отца, оставила наследство – небольшое уютное шале в районе Патакона города Альборайи. В настоящее время это уже практически район Валенсии, расположенный в нескольких километрах к северу от кольцевой дороги. И я после смерти бабушки обосновался там. Помимо недвижимости, я получил крупную сумму денег, чему несказанно обрадовался. Мое творческое нутро всячески сопротивлялось однообразной работе в офисе, и этот небольшой, но все же капитал позволил вести более свободный образ жизни. И после окончания университета я подрабатывал в автомобильных изданиях чисто для своего удовольствия.
Мой отец постоянно проживал в Валенсии, в не самом благополучном районе Мальваросса. И я первым делом предложил ему перебраться в Альборайю. Но он уперся, заявив, что раз он тут родился и вырос, то тут и окончит свои дни. В принципе я его понимал. Есть своя прелесть в жизни на одном месте, ты знаешь каждый закоулок, тебе знакомы все пути для прогулок, все кафешки и магазинчики, а соседи – практически родные люди. Отец жил в обычном трехэтажном доме, построенном еще в середине прошлого века. Но когда получил свою часть наследства, то первым делом снял студию в стиле лофт, но в этом же районе. Это было небольшое по площади помещение, всего тридцать квадратных метров, зато с потолками в пять метров и огромными окнами. Отец перетащил туда все свои принадлежности художника и был безмерно счастлив, что может спокойно писать картины при отличном освещении и в полной тишине. И часто он оставался там ночевать, благо на антресолях имелось спальное место.
Всегда стройный, поджарый, подвижный, с черными блестящими глазами, длинными седыми волосами, обычно завязанными в высокий хвост, с белой аккуратной бородкой и усиками, предпочитающий этнический стиль в одежде, отец все еще привлекал внимание противоположного пола. После развода с моей мамой он так и не женился. Бабушка Исидора постоянно «воспитывала» его, пыталась образумить и без конца искала подходящих невест, но все было бесполезно. Ее сын Теодор больше всего на свете любил свободу и себя. Он был эгоистом до мозга костей, ставил свои желания превыше всего, а желал он многого, так как был жадным до жизни. И в какой-то момент поняв, что его призвание – живопись, бросил престижную работу банковского служащего и начал творить, считая, что основное для любого человека – это полное беззастенчивое самовыражение и нужно успеть сказать этому миру все, что «диктует тебе Господь Бог», ни больше, ни меньше. Женщин мой отец любил, но, как мне кажется, все его романы служили своего рода подпиткой творческого жара. Пылкость натуры я унаследовал от него, несомненно.
Бабушка Исидора была озабочена судьбой безалаберных сына и внука и беспрерывно нас поучала и наставляла на путь истинный. И мой отец со временем выработал беспроигрышную тактику: со всем соглашаться, этим на время успокаивая мать, но делать по-своему. Дедушка умер намного раньше ее, и всю свою любовь она изливала на нас. Часто это был невыносимый гнет. Но когда она умерла, я вдруг ощутил пустоту.
Наверное, в память о ней я стал более внимательным к Милагрос. Бабушка упорно и годами сватала нас. Дом девушки находился на противоположной стороне улицы от жилища Исидоры. Они были добрыми соседями, дружили семьями, часто ходили друг к другу в гости. Милагрос, можно сказать, выросла на глазах моей бабушки. И та считала, что лучшей жены мне не найти. И даже когда девушка уехала в Мадрид на учебу, Исидора не успокоилась и частенько говорила мне, какой я «болван, раз упустил такой цветок».
После возвращения из России я какое-то время был словно не в себе. Лара вошла в мою кровь, я мучился воспоминаниями, в распаленном воображении девушка виделась неземным ангелом, идеалом без каких-либо недостатков. Я отчего-то моментально забыл все неровности ее поведения, излишнюю нервозность, странное безразличие к правилам поведения. И помнил только то ощущение чистоты и нежности, которое всегда возникало внутри меня, если Лара находилась рядом. Ее лицо всплывало из памяти, глаза казались цвета индиго, волосы – золотыми, улыбка – волшебной. Но я понимал, что девушка будоражила меня своей юной прелестью, и, по сути, я совсем ее не знаю. Это немного отрезвляло, но затем снова и снова накатывали все те же сильные и непонятные эмоции. И хотелось все бросить и помчаться в Ростов‐на-Дону.
Осень в тот год была ласковой, море – шелковым. Пляж Патакона пользовался спросом, сюда приезжали жители Валенсии, и было полно туристов. Красивые загорелые девушки играли в пляжный волейбол, лежали на полотенцах, бродили по кромке воды. Чтобы напрочь выбросить из головы мысли о Ларе, я решил найти себе подружку и почти все дни проводил на пляже. Знакомился я всегда легко, а девушки охотно шли мне навстречу. Помогал фотоаппарат, красотки с удовольствием соглашались позировать на фоне моря. Если девушка мне нравилась, я договаривался о том, как отдать ей снимки. Мы встречались, я надеялся, что обоюдная симпатия перерастет во что-то большее. Но все ограничивалось банальным сексом на один-два раза. Со мной что-то произошло, и я после интимной близости терял всякий интерес к партнерше. Многие потом доставали звонками, обижались, присылали обидные СМС. Но я не обращал внимания и часто даже не мог вспомнить, кто это. Никогда у меня не было столько «одноразовых» подружек, как в ту осень.
Как-то я отправился на довольно удаленный пляж La Devesa. Именно там собираются нудисты. Что я хотел найти? Сейчас уже сам не знаю. Обнаженные тела на белом песке показались мне скорее асексуальными. Тогда я решил поснимать. Но как только я расчехлил фотоаппарат, ближайшие ко мне нудисты начали возмущаться и кидать в меня камешками.
– Или раздевайся, или убирайся! – услышал я гневный окрик позади себя и резко обернулся.
И тут же начал смеяться. Две полностью обнаженные девушки стояли в картинных позах и возмущенно на меня смотрели. Одна из них была Милагрос. Высокая, сухощавая, с узкими бедрами и маленькой грудью, она казалась подростком, хотя я знал, что она на три года старше меня. Черные густые волосы падали ей до лопаток, большие жгуче-черные глаза казались блестящими крупными маслинами.
– Ой, это ты! – быстро сказала она и тоже рассмеялась. – Не ожидала тебя здесь увидеть.
– Мили, познакомишь? – спросила ее подружка и кокетливо на меня глянула.
Я зацепился взглядом за ее густые каштановые волосы, слегка развевающиеся на ветерке и искрящиеся на солнце золотыми нитями. Девушка мне понравилась, ее энергия притягивала. Ее подвижное округлое лицо имело не совсем правильные черты, нос казался коротким, а губы слишком пухлыми, но это не портило ее красоту, наоборот, придавало индивидуальное очарование.
– Не-а, – неожиданно ответила Милагрос, – даже и не смотри. Это мой жених с самого детства! – задорно ответила она и снова засмеялась.
– Ну и не надо! – с обидой ответила девушка, зло посмотрела на Милагрос и быстро двинулась в сторону большой компании, обосновавшейся у самой воды.
– Зачем ты так? – с недоумением спросил я, невольно провожая взглядом аппетитную фигуру ее подруги и стараясь не фиксировать внимание на колышущихся ягодицах.
– Вернуть? – бросила она.
– Пожалуй, не стоит, – сказал я.
Милагрос открыла рюкзачок и, не торопясь, оделась. Машинально мой натренированный «взгляд фотографа» отметил, как красиво ярко-желтый сарафан оттеняет ее смуглую кожу и черные волосы.
– Ты на машине? – уточнила она.
– Ну, сюда же общественный транспорт не ходит, – весело ответил я, наблюдая, как девушка вынула из рюкзачка щетку для волос и занялась прической.
– Подбросишь? – спросила она.
– Ты вроде с компанией, – заметил я.
– И что? Может, хочу с тобой домой вернуться, – с улыбкой проговорила девушка и помахала ребятам рукой.
Ее подруга встала и что-то крикнула. Я скользнул взглядом по ее большой, но упругой груди с торчащими сосками и ощутил прилив физического желания. Тут же начал раздражаться и переключился на Милагрос.
– Я сейчас… – сказала она.
– Жду тебя у машины, – ответил я и ушел, злясь на себя из-за плохо контролируемого всплеска вожделения.
– А где твой друг? – поинтересовался я, как только мы поехали. Из рассказов Исидоры я знал, что Милагрос, как только уехала в Мадрид, встретила парня, влюбилась, они несколько лет жили в гражданском браке и даже дело шло к свадьбе.
– Расстались, – коротко ответила она и отвернулась в окно.
– И ты вернулась из Мадрида домой? – продолжил я расспросы. – Решила жить с родителями?
Но Милагрос не ответила. И всю дорогу молчала. Я ругал себя в душе, что согласился подвезти ее. Терпеть не могу такие вот неловкие моменты и обычно не форсирую события. Хочет девушка играть в молчанку, так пусть себе развлекается в одиночестве.
Я высадил Милагрос у ее дома, но ее настроение уже поменялось, она и не думала уходить.
– Мама приготовила орчату, – сообщила она, наклонившись к открытой дверце машины. – Хочешь зайти?
Я люблю напиток из молотых клубеньков чуфы (земляного миндаля). И то, что Милагрос вдруг предложила составить ей компанию в этот вечер именно таким способом, и умилило, и насторожило. Никогда между нами не пробегала пресловутая искра, мы просто дружили, она для меня всегда была милой соседской девчонкой, и ничего более. Все старания бабушки Исидоры свести нас вызывали лишь улыбки, и мы постоянно подшучивали друг над другом, называя себя неудавшимися женихом и невестой. А потом она уехала в Мадрид, завела серьезный роман, мы встречались изредка, когда девушка гостила у родителей. И вот все поменялось. Милагрос оказалась снова свободной. И кто знает, что теперь было у нее на уме.
– Обожаю орчату, – медленно проговорил я, обдумывая, как поступить. – Знаешь, есть даже легенда, как возникло такое название.
– Интересно, – ответила она, подхватила меня под локоть и вытянула из машины.
Я в растерянности посмотрел в ее глаза. Они были черны, зрачки практически сливались с цветом радужки. Холодок волнения пробежал по моей спине.
– Так вот, – начал я, чтобы унять эмоции, – по легенде, одна из крестьянок этой местности, а Альборайя всегда была основной зоной возделывания чуфы, поднесла этот напиток правителю… кажется, это был Хайме, король Арагона. Ну неважно. Правителю понравился вкус напитка, и он спросил, что это такое. Крестьянка ответила, что он попробовал «молоко чуфы». Хайме заулыбался и изрек: «Это не молоко, это золото, красавица!» («Axo no es llet. Axo es or, xata») – и от сочетания этих слов и появилось: орчата.
Для читателей поясню, что золото – or, а красавица – xata. И на каталанском языке название этого традиционного и очень распространенного напитка – orxata.
– Как интересно, – ответила Милагрос, не сводя с меня глаз. – А я даже и не знала о такой легенде.
– Сейчас знаешь, – с улыбкой ответил я и не двинулся с места.
– А ты чего время тянешь? – сделала она странный вывод. – Сказки мне тут рассказываешь… Зайдешь или как? Мама и роскильетас испекла к орчате.
– Прекрасно, – задумчиво ответил я, но аппетит при воспоминании о вкусе хрустящих бисквитов роскильетас взыграл.
– Или ты предпочитаешь фартонс? – не унималась Милагрос.
Так называются хлебные палочки, посыпанные сахарной пудрой. Их всегда подают в орчатериях к этому напитку.
«Вот уж точно, путь к сердцу мужчины…» – подумал я, но ответить не успел.
Рев мотора заставил оглянуться. К нам на бешеной скорости приближался мотоцикл. Профессиональная деформация, видно, уже началась, хотя я не так долго работал в автожурналистике. И первым делом я на глаз определил модель – это был мощный Ducati‐1098, появившийся на рынке пару лет назад. В прошлом году я снимал в Барселоне байк-шоу и изучил эту крутую модель. И даже сделал на ней тестовую поездку. Мотоцикл разгонялся до сотни всего за три секунды, а максимальная скорость превышала двести километров в час.
– Дьявол! – раздраженно бросила Милагрос и вывела меня из размышлений о характеристиках Ducati. – Мария тут как тут. Запала на тебя, стерва!
Но я не обратил на ее высказывание никакого внимания, уж очень хороша была картинка: мощный байк, поднимающий облака сероватой пыли, обтекаемые черные бока корпуса, поблескивающие в лучах уже низкого солнца, пилот за рулем – спортивный загорелый парень с белыми, выгоревшими на солнце волосами, из-за его спины выглядывала «наездница». Широкая белозубая улыбка, развевающиеся каштановые пряди – девушка эффектно стянула шлем – я больше не смог выдержать и быстро вынул фотоаппарат. Не мешкая, начал снимать. Мотоцикл резко затормозил, чуть не задев бампер моей машины. Рев двигателей затих, но стала слышна громкая музыка, несущаяся из крохотного радиоприемника, висящего на груди пилота. Это было что-то в стиле хаус, совсем не моя тема. Я люблю джаз и с трудом воспринимаю современные «продвинутые» треки, и особо не терплю любую электронную музыку.
– Привет еще раз! – весело проговорила девушка и соскочила с байка.
Я невольно окинул взглядом ее крепкие загорелые ноги, почти полностью открытые. Голубые джинсовые шортики походили скорее на трусики и вообще ничего не скрывали. Тонкая белая майка на голое тело позволяла любоваться гладкими плечами и торчащими сквозь ткань напряженными сосками. Я невольно глотнул – вдруг пересохло в горле – и отвел взгляд.
– Спасибо, Пако! – сказала она и чмокнула парня в щеку. – Круто ты меня прокатил. Обожаю скорость.
– Зайдешь? – вяло спросила Милагрос пилота.
– Не-а, у меня дела, – ответил Пако и завел мотор.
Когда мотоцикл отъехал, незваная гостья в упор посмотрела на меня и протянула руку.
– Мария, – представилась она и обворожительно улыбнулась.
– До чего же ты нахальная, – беззлобно заметила Милагрос.
– Ну раз ты не хочешь знакомить меня с твоим очаровашкой-соседом, то пришлось самой… брать быка за рога! – задорно ответила Мария.
– Диего, – сказал я и улыбнулся.
Люблю таких легких в общении девушек.
– Знаю, знаю, – лукаво произнесла она. – Наслышана от подруги.
– Буду звать тебя Машей, – заявил я. – Или даже Машуней.
– Шуня? Это что-то по-русски? – уточнила девушка, не переставая улыбаться.