Я обернулся. Гром тоже повернул голову.
К нам неспешно подходил немолодой старший лейтенант. Честно скажу, странновато было видеть человека в таком чине и в таком возрасте. Лет сорок, наверное. Впрочем, рядовые офицеры, тянущие лямку службы в суровых условиях далеких гарнизонов, зачастую выглядят старше своих лет. Но этому старлею точно не было меньше тридцати, что соответствовало бы чину… Невысокий, не очень плечистый, но плотный, коренастый, он казался сделанным из какого-то твердого, неподатливого материала. А облачен был в амуницию дежурного по части, включая красную повязку на руке.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – поспешно отрапортовал здоровяк, успев застегнуть пуговицу, но не крючок воротника.
Офицер не счел нужным ответить на приветствие. Он молча окинул взглядом стоявшего по стойке «смирно» рядового и лишь после паузы соизволил сказать:
– Гладков!
– Я!
– Вижу, что ты. Почему у тебя вид такой уругвайский?
– Виноват…
– Ремень!
Гладков поспешно подтянул ремень в нормальное положение.
– Крючок!
– Сломался, товарищ старший лейтенант. Отлетел.
– Исправить!
– Есть!
Старлей перевел взгляд на Грома, и лицо его как-то необъяснимо потеплело.
– Так… – произнес он. – На службу, значит?
– Так точно, – четко ответил я, понимая, что это и есть тот самый старший лейтенант Смольников, под чьим началом мне надлежит служить.
– Качественный, – кивнул он на Грома. – Все стандарты породы выдержаны…
Перевел взгляд на меня:
– О чем говорили?
– Да ничего особенного, – сказал я. – Просто познакомился с новыми сослуживцами.
Старлей иронически хмыкнул:
– Вот как… Ну ладно. Гладков, я так понимаю, у тебя есть желание домой поехать тридцать первого декабря. В двадцать три пятьдесят девять. Так, что ли?
Гладков криво заулыбался, демонстрируя, что понимает начальственный юмор.
– Н-ну, товарищ старший лейтенант…
– Смотри, будет «ну». Организую… Усвоил?
– Так точно!
– Свободен. Крючок пришей!
– Есть! – и верзилу как ветром сдуло.
В двери КПП показался знакомый мне боец:
– Товарищ старший лейтенант! Звонят.
– Подожди тут, – сказал дежурный и отправился в здание. Походка у него была тяжелая, ступал он плотно, по-медвежьи, без малейшего изящества в движениях. Вообще сразу, интуитивно чувствовалось, что этот человек прошел тяжкую, трудную школу жизни и службы. И невеликий чин – следствие того, что ему пришлось долго подниматься с самых низов…
Недолго переговорив, он вышел из КПП в сопровождении насупленного младшего сержанта:
– Понял, Левченко?
– Так точно… – без радости в голосе ответил тот.
– А раз так, чтоб было сделано! Плохо подчиненных контролируешь. Исправляй!
– Есть…
– Придет начштаба, скажешь, что я на пятый пост пошел.
Распорядившись так, старлей подошел ко мне:
– Так, боец! Теперь с тобой… Документы давай на себя и на кобеля. Кобель ведь? – он взглянул на Грома.
– Так точно.
– То-то же, – с удовлетворением сказал дежурный. – Давай документы!
Изучив все, включая бумаги Грома, он произнес:
– Ну что же… Значит, вливаешься в наши ряды. Под моим началом. Я – командир взвода вожатых караульных собак старший лейтенант Смольников. Алексей Петрович.
– Рядовой Сергеев! Борис Андреевич. А это – Гром.
Смольников еще раз внимательно оглядел пса критическим взглядом.
– Н-да… Что сказать? На первый взгляд, экземпляр отличный. Как показал себя на обучении?
– Нормально, – твердо ответил я. – Толковый, схватывает все на лету. Ну, молодой еще, учиться надо. Но все перспективы есть.
– То-то же, – с тем же выражением повторил старлей. – Тут все от тебя зависит. Как сможешь воспитать.
– Я постараюсь.
– Старайся, – суховато сказал комвзвода, хотел еще что-то добавить, но тут из-за угла КПП, вправо от которого тянулась та самая «территория», показался майор, складом фигуры похожий на Смольникова, но совсем непохожий лицом, круглым и улыбчивым. Образ же моего прямого начальника был суровый и резкий, как бы вырубленный грубым долотом из твердого дерева.
Нетрудно догадаться, что я сподобился увидеть майора Демина, он же, судя по всему, начальник штаба части.
– Петрович! – весело окликнул он.
Смольников обернулся:
– А, Семеныч, здорово. Вот, пополнение ко мне во взвод.
– Вижу, не слепой. Ух ты, псина какая серьезная, яти мать! Как звать?
– Здравия желаю, товарищ майор! Кого?
– Да обоих, мать ети.
– Рядовой Сергеев. Караульная собака Гром. Восточноевропейская овчарка.
– Коротко и ясно. Быть тебе ефрейтором!
– Я бы и в генералы не прочь…
– Ого-го!.. Нет, вы гляньте только на него, а? Фу ты-ну ты, ножки гнуты… Петрович! Это тебе всех таких умных присылают, мать их?
– Ну, а то, – в тон откликнулся Смольников. – Умных к умным… Студент бывший!
– Ага! За что отчислен, Сергеев?
– Сам ушел. Понял, что не мое.
– А что твое?
– Пока собаки. Животных люблю, собак особенно. А дальше видно будет.
Майор помолчал, осмысливая услышанное. Вывод сделал неожиданный:
– Петрович! Характеристика из института есть на умника твоего?
– Вроде нету. Сейчас еще раз гляну… Нет.
– Почему нет характеристики? – майор вперил взгляд в меня. Глаза у него были очень бледные, едва голубые. Чудь белоглазая – иногда говорят про таких.
– Не могу знать, – я чуть пожал плечами, предчувствуя команду типа: «Петрович, отправь на него запрос в институт, пусть характеристику пришлют»!.. Может быть, так оно и было, но тут Смольников перехватил бразды разговора:
– Денис Семеныч, его надо на все виды довольствия поставить. Сергеев, у тебя шинель, парадка, п/ш… Ну, похоже, нету?
– Нет, товарищ старший лейтенант. Сказали, все на месте выдадут.
– Ну, конечно!.. – Демин выматерился полноценно. – Лишь бы спихнуть в одной хэбэшке… Ладно, Петрович, давай устраивай их, у меня тут еще кое-какие дела есть. Надо этим отличникам пару фитилей вставить. Заодно и за тебя побуду, за дежурного. Только не тяни!
– Тянут девок в бардаке… – пробурчал Смольников. – Пошли, Сергеев.
– Гром, вперед, – велел я псу, дисциплинированно сидевшему у моей правой ноги, как бы приросшему к ней, так что я чувствовал его живое тепло.
И мы пошли, слыша, как Демин, шагнув в здание КПП, заорал:
– А ну, аксакалы, мать всех ети, быстро сюда! Левченко!..
– Тебе говорили, что наша часть собой представляет? – спросил взводный.
– В общих чертах. База ГСМ центрального подчинения.
– Так! А это что значит?.. Что территория хранения громадная, – он повел левой рукой.
Я глянул туда. Мы шли мимо здания с обширными воротами, явно гаража, возле которого стоял бульдозер ДТ-75. За этим зданием и за забором типа «сетка рабица» располагались приземистые склады, ангары, а за ними лес, лес, лес… северный хмурый хвойный лес с редким березовым вкраплением. Я сообразил, что резервуары с горючим находятся за этим лесом. Точнее, в самом лесу, в бескрайней тайге: под них специально там когда-то вырубали места дислокации, подъездные пути и зоны ограждения.
– Лаборатория, – ткнул пальцем старлей в сторону симпатичного аккуратного домика из желтого кирпича. Вообще многие складские сооружения имели этот необычный для кирпича цвет – видать, неподалеку тут имеются залежи некоей особой глины… Впрочем, это не удивительно, а удивительно то, что из лаборатории почудились мне странные звуки…
Пение?!
Это было так внезапно, даже дико, что в первый миг я не поверил ушам своим. Вслушался. Ну поют же!
– Товарищ старший лейтенант!
– Чего?
– Там, в лаборатории…
– Ну?
– Как будто поют?..
– А! Ну, это очень может быть.
Смольников, напротив, совсем не удивился.
– Постойте-ка тут…
Мы остановились. Гром поднял голову, взглянул на меня.
– Нормально, старина, – я по-братски трепанул его по голове.
Взводный открыл дверь лаборатории, и освобожденная песня рванулась из помещения:
– И-и… н-на Тиха-ам а-акеане… свой закон-чи-ли па-аход!.. О, Петрович, здорово! Ты откуда?!
– От верблюда! Палыч, ты опять нажрался? На моем дежурстве, да?.. Спасибо, на хрен!
– П-петрович, все это херня, кроме баб и коммунизма!.. Слушай! Эту песню не задушишь, не убьешь!..
И хриплый пьяный голос загорланил:
– Мальбрук в поход собрался,
Наелся кислых щей,
В походе обосрался
И помер в тот же день!
Все в войске загрустили,
Солдат и командир,
И с ним похоронили
Обосранный мундир!..
Вдова его Елена
Сидела на горшке
И жалобно пердела
С бумажкою в руке!..
«Мальбрук» – французское искажение фамилии английского полководца времен «войны за Испанское наследство» герцога Мальборо. Приблизительно такую маршевую песню распевали французские солдаты той эпохи, хвастаясь растрепать в пух и перья всех англичан на свете. Задорная мелодия перекочевала со временем в русскую армию, а слова – плод народного творчества. От оригинала сохранился только «Мальбрук», а откуда взялась «вдова Елена», совершенно непонятно.
Гром с некоторым недоумением настроил уши, вслушиваясь. Видимо, мелодика и ритмика звуков нашли в собачьей душе какой-то отклик. Впрочем, Смольников прервал исполнение жесткой критикой и угрозами запереть в некий подвал, ругался довольно долго, до пока невидимого «Палыча» не дошло, что дело серьезное:
– П-петрович, я понял! Все, тишина и покой, крепко глазки закрой… Когда я тебя подводил?!
Последнее было произнесено с неизмеримым пафосом, на что последовала отповедь, закончившаяся требованием немедленно отоспаться в течение двух часов, и после этого привести себя хоть в какое-то подобие нормы.
Смольников вышел раскрасневшийся.
– Пошли! – рявкнул на повышенном тоне. Но, видно, посчитал, что ситуация требует объяснения. Я узнал, что начальник лаборатории, прапорщик Климовских, вполне хороший, даже отличный специалист своего дела, подвержен нашей народной слабости. Запоями это не назовешь, но может вот так нажраться и безобидно побуянить. Начальство ругается, однако терпит, поскольку спеца такого класса найти трудно…
Пока это объяснение длилось, я успел увидеть и пожарное депо с вышкой, и вот уже показались вольеры, и Гром заметно насторожился, чуя знакомые и незнакомые запахи…
– Ну вот, – старлей указал на небольшое одноэтажное здание казарменного типа, – это наша резиденция и есть. Кинологическая.
Последнее он произнес с заметной гордостью.
Мы подошли к зданию, Смольников велел мне подождать, сам вошел внутрь, и я услыхал, как гулкий голос вскричал:
– Встать! Смирно! Товарищ старший лейтенант, взвод вожатых ка…
– Вольно, – перебил Смольников. – Выходи строиться!
Шуршание, звяканье, топот. На крыльцо стали выбегать солдаты. При виде меня у каждого из них широко распахивались глаза, кого-то озаряла улыбка. Но ни возгласов, ни расспросов – народ дисциплинированный. Построились. Сержант, ефрейтор, трое рядовых.
– Равняйсь! Смирно! – скомандовал взводный. – Товарищи сержанты и солдаты, в нашем взводе пополнение! Ну, сами видите…
Он представил нас с Громом коллегам, назвал и мне пофамильно присутствующих, сказал, что двое – рядовые Айвазян и Рахматуллин сейчас находятся на проверке постов, еще один – рядовой Табачников – в наряде по КЖ. После чего приказал:
– Рядовой Сергеев, встать в строй!
– Есть! – я встал. И Гром со мною рядом, ясное дело.
Взводный отдал еще несколько рутинных распоряжений и отбыл выполнять обязанности дежурного по части, бросив напоследок:
– Зинкевич! Определи Сергеева, его собаку, оформи штатное оружие.
– Есть, – спокойно ответил сержант, как я понял, помкомвзвода.
– Сергеев!
– Я!
– Постель и прочее получишь на вещевом складе, если что, ребята подскажут. Эмблемы на петлицах поменяй. Нам тут артиллеристы ни к чему, мы ГСМ-щики… Вольно, разойдись!
И ушел.
Вот тут парни, конечно, обступили меня, забросали расспросами, на которые я отвечал удачно, не теряясь. Не обошлось и без хохм по поводу моего баскетбольного роста:
– Сколько у тебя?
– Ну, сто девяносто один, девяносто два… – отвечал я наобум, зная, что почти не ошибусь. А вообще атмосфера во взводе была товарищеская, все-таки все тут были коллеги по редкой специфической профессии, все закончили одну и ту же учебку, «Красную Звезду» под Москвой – она была единственная на всю Советскую армию. И, разумеется, отбор туда был по психологическим качествам: только уравновешенный терпеливый человек способен нормально работать с животным.
Конечно, полетели вопросы: в какой роте был, да кто ротный, да с кем еще там проходил службу… В моей «прежней жизни» я в этой учебке, разумеется, бывал, так что представление имел (в двадцать первом веке она получила название «Кинологический центр № 740 Минобороны РФ»). Фамилию ротного выявил из документов – почему-то она оказалась незнакомой никому…
– Он недавно, что ли, там? – удивился ефрейтор Храмов.
– Не знаю, – простодушно ответил я. – Не поинтересовался. Он у нас все время был.
В общем, сошло, да и Зинкевич вмешался:
– Ну все, будет! Ему еще на довольствие встать надо, не то без ужина останется. Пошли, Борис, Грома твоего определим… Отличный пес! Видно сразу. Как он к тебе попал?
Я правдоподобно отговорился на эту тему и ловко съехал на позитивные качества Грома: он у меня и такой, и сякой, и золотой… Зинкевич (звали его Гена) слушал все это с одобрением, видно было, что к своей «собачьей специальности» он сильно неравнодушен.
Мы отвели Грома в вольер, определили место. Конечно, при этом выслушали отчаянное бреханье: сородичи сильно взволновались при появлении нового соседа. Он же воспитанно отвечал на это молчанием, молодец. Но я, конечно, был уверен, что когда я уйду, Гром перегавкнется с кем надо, установит авторитет. Вольется, так сказать, в собачий коллектив.
Ну а я начал бурно вливаться в солдатский. Грома мы определили, напоили. Сержант объяснил мне график раздачи пищи собакам. В оружейной комнате закрепил за мной автомат АКМ, подсумки с магазинами… И дальше я пустился по канцеляриям, каптеркам, складам. Смех и грех: штаны парадной формы одежды на меня подобрать не смогли, прапорщик-начальник склада только крякнул: «Эк тебя вытянуло в Коломенскую версту!..» Перебрали все возможные брюки, и во всех я бы выглядел словно какой-нибудь Паташон.
– Ладно, – махнул рукой прапор, – пока отложим. Тут новая партия прибыла, может, среди них… Тогда уж и все остальное получишь. Давай пока постельные принадлежности!
Короче, вот такая суета-маета закружила меня, и вроде бы я все успел, и Грома покормил, и на ужин успел вместе со всеми.
К этому моменту я уже успел узнать и понять, что в части три основных подразделения, соответственно три казармы: рота охраны, пожарная команда (официальное название – Военно-пожарная команда № 1086) и мы, ВВКС. Ну и плюс водители, повара и «вечный дневальный»: ни к чему не способный, слабосильный, хромой и косой рядовой Унгуряну, тихий ужас всей части. Как его пропустила медкомиссия молдавского военкомата?! Это знают только она и Господь Бог, а факт налицо. В первый же свой караульный наряд при перезарядке автомата Унгуряну перепутал последовательность действий и всадил пол-магазина в пулеулавливатель. Оцепенев от шока, он молотил и молотил длиннющей очередью, кроша в щепки бревно пулеулавливателя… и счастье, что никого не задело. Знакомый мне лейтенант-«пиджак», по фамилии, как выяснилось, Богомилов, потом язвительно говорил, что при оценке на коэффициент интеллекта Унгуряну поставил бы мировой рекорд… Правда, с обратной стороны. Хотели было его комиссовать – да оказалось, что тем самым портятся какие-то показатели. Пришлось оставить, что оказалось даже к лучшему: интеллектуала-рекордсмена на веки вечные спровадили на всякие хозработы, которые никому не хотелось делать, а он не роптал. Правда, он и там косячил не по-детски, но это было все же не критично. Числился при этом стрелком, впрочем, как водители и повара.
После ужина Зинкевич разъяснил мне висевшую на стене схему охраны: посты часовых и караульных собак. Поставил в очередность нарядов, в том числе на КЖ. Схема была в общем, несложная, но я понимал, что рисунок и реальность вещи разные. Надо все своими глазами увидеть, своими руками потрогать…
Вечерняя поверка была формальностью, но все же Зинкевич ее провел, заполнил журнал и объявил отбой.
Кровать была, понятно, мне коротковата, но и она показалась блаженством после утомительного дня. Уснул я мгновенно.
А проснулся от повелительного крика:
– Тревога! Взвод, в ружье!..