Придя в половине двенадцатого в комнату больного, я нашел в ней полный порядок. Новая сестра, опрятная, строгая и бдительная, сидела у постели в том же кресле, что и сестра Кеннеди прошлой ночью. Немного поодаль, между кроватью и сейфом, сидел настороженный доктор Винчестер без сна в глазу. Он выглядел странно и почти что комично в респираторе, закрывавшем рот и нос. Пока я стоял в дверях, сзади послышался слабый шорох. Обернувшись, я увидел нового детектива – он кивнул мне, приложил палец к губам и бесшумно удалился. Значит, пока еще ни одного из наблюдателей сон не одолел.
Я уселся на стул с наружной стороны двери. Входить раньше времени в комнату, рискуя поддаться усыпительному воздействию таинственной незримой субстанции, не было ни малейшей надобности. Мысли мои, само собой, вращались вокруг событий минувших суток, порождая самые несуразные умозаключения, вопросы и догадки, но на сей раз я не забывался в грезах, как прошлой ночью. Чувство реальности ни на миг меня не покидало, и я ощущал себя часовым на посту. Размышление – процесс далеко не медленный, и, когда думаешь о чем-нибудь сосредоточенно, время летит очень быстро. Мне показалось, что я просидел там совсем недолго, – но вот уже дверь, по нашей договоренности слегка приоткрытая, широко распахнулась и из комнаты вышел доктор Винчестер, на ходу снимая респиратор. Он отвернул наружный фильтр маски и осторожно его понюхал, тем самым в очередной раз показав пытливость своего ума.
– Я ухожу домой, – сообщил он мне, – и вернусь рано утром, если, конечно, меня не вызовут среди ночи. Но сегодня, похоже, все спокойно.
Следующим на пост заступил сержант Доу – на цыпочках вошел в комнату и расположился в кресле, где перед тем сидел доктор. Я по-прежнему оставался снаружи, но то и дело заглядывал внутрь – впрочем, скорее просто для порядка, нежели с какой-то практической целью: в комнате стояла такая темень, что ничего не разглядишь даже из тускло освещенного коридора.
Незадолго до двенадцати мисс Трелони появилась из своей спальни. Прежде чем направиться к отцу, она посетила комнату, где почивала сиделка Кеннеди, и почти сразу вышла оттуда с несколько повеселевшим видом. Респиратор девушка держала в руке, но, перед тем как его надеть, спросила меня, не произошло ли чего-нибудь необычного, пока она спала. Приглушенным голосом (этой ночью в доме все разговаривали полушепотом) я ответил, что все в порядке и все спокойно. Потом мы надели респираторы и тихо переступили порог комнаты. Сиделка и детектив встали, и мы заняли их места. Сержант Доу пропустил вперед женщину и осторожно притворил за собой дверь, как у нас было условлено.
Какое-то время я сидел совершенно неподвижно, с громко бьющимся сердцем. Зловещую темноту рассеивал лишь слабый свет лампы, который ложился мутно-белым круглым пятном на высокий потолок и сочился сквозь зеленый абажур, по низу отливавший изумрудом. Однако свет этот только подчеркивал густую черноту населявших комнату теней, которые вскоре, как и минувшей ночью, словно задышали, зашевелились и зажили собственной жизнью. Спать мне совсем не хотелось, и мисс Трелони тоже в полной мере бодрствовала, в чем я убеждался всякий раз, когда вставал и подходил посмотреть на нашего подопечного, то есть каждые десять минут. Каждую четверть часа в комнату заглядывал то один, то другой полисмен и, услышав наше с мисс Трелони «все в порядке», приглушенное респираторами, снова прикрывал дверь.
Время шло, тишина и темнота, казалось, сгущались все больше. Круг света на потолке заметно потускнел, а абажур лампы, прежде изумрудный, теперь стал цвета маорийского нефрита. Ночные шумы, доносившиеся с улицы, и звездный свет, ложившийся бледными линиями на кромки оконных рам, делали темноту в комнате еще более мрачной и таинственной.
Мы слышали, как часы в коридоре отбивают четверти серебряным колокольчиком. Через считаные секунды после того, как они прозвонили два, мною вдруг овладело странное чувство. Мисс Трелони беспокойно пошевелилась, озираясь по сторонам, и я понял, что она тоже испытывает какое-то непонятное новое ощущение. Детектив Райт только что к нам заглядывал, а значит, на следующие четверть часа мы с ней остались одни у постели бесчувственного пациента.
Сердце мое бешено заколотилось. Меня охватил страх – неопределенный, безличный страх. Мне вдруг почудилось, будто в комнате появился еще кто-то, некое разумное существо, и оно совсем рядом. Что-то коснулось моей ноги. Я резко опустил руку и нащупал шелковистый мех Сильвио. С тихим, почти неслышным рычанием кот развернулся и царапнул меня. Я почувствовал на руке кровь. Бесшумно поднявшись с кресла, я подошел к кровати. Мисс Трелони тоже встала и обернулась, словно ощутив рядом чье-то присутствие. Взгляд у нее был дикий, грудь часто вздымалась, как при удушье. Я дотронулся до локтя девушки, но она, казалось, даже не заметила этого и вскинула перед собой руки, будто отталкивая кого-то.
Нельзя было терять ни секунды. Я подхватил мисс Трелони на руки, бросился вон из комнаты и, распахнув дверь, шагнул в коридор и громко крикнул:
– Сюда! На помощь!
В мгновение ока появились оба детектива, миссис Грант и сиделка. Немного погодя прибежали несколько слуг обоего пола. Препоручив девушку заботам миссис Грант, я кинулся обратно в комнату и, нашарив на стене выключатель, зажег свет. Сержант Доу и сиделка поспешили за мной.
Мы подоспели как раз вовремя. Возле сейфа – там же, где в две предыдущие ночи, – лежал мистер Трелони с вытянутой вперед левой рукой, полностью оголенной, если не считать повязки на запястье. Рядом с ним я увидел египетский нож с листовидным лезвием, прежде покоившийся среди древних артефактов в шкафу с разбитой дверцей. Он был воткнут острием в паркетный пол, откуда еще третьего дня убрали залитый кровью коврик.
Однако в комнате все оставалось на своих местах, и никаких признаков чего-то необычного не наблюдалось. Сиделка и двое слуг перенесли мистера Трелони обратно на кровать, а мы с полисменами тщательно осмотрели комнату, но не обнаружили ничего подозрительного. Вскоре вернулась мисс Трелони, бледная, но спокойная. Подойдя ко мне, она тихо проговорила:
– Я почувствовала, что теряю сознание. Не знаю почему, но вдруг безумно испугалась!
Еще одно потрясение я испытал, когда оперся ладонью о край кровати, собираясь склониться к больному, а мисс Трелони вдруг пронзительно вскрикнула:
– Вы ранены! Ах, посмотрите! У вас на руке кровь! И на простынях тоже!
За всеми треволнениями я напрочь забыл о царапинах, оставленных когтями Сильвио. Глянув на них, я тут же вспомнил про кота, но не успел и рта открыть, как мисс Трелони схватила мою руку и поднесла к глазам. Увидев несколько параллельных царапин, она снова вскричала:
– Такие же раны, как у отца!
Затем, быстро, но осторожно опустив мою руку, она обратилась ко мне и сержанту Доу:
– Пойдемте в мою комнату! Сильвио там, в своей корзине.
Мы проследовали за ней в соседнюю спальню. Сильвио действительно сидел в своей корзине и лизал лапы.
– Да, он и впрямь здесь, – сказал детектив. – Но почему он лижет лапы?
Маргарет с тихим стоном наклонилась и дотронулась до передней лапы Сильвио. Кот зарычал, явно недовольный. Тут в комнату вошла миссис Грант. Увидев, что мы осматриваем кота, она промолвила:
– Сиделка говорит, что Сильвио спал на постели сестры Кеннеди все время, пока вы оставались возле отца. Он перешел туда сразу, как только вы отправились в комнату хозяина, и вернулся на обычное свое место совсем недавно. Еще она говорит, что сестра Кеннеди стонет и бормочет во сне, будто ее мучают кошмары. Думаю, нам надо послать за доктором Винчестером.
– Пошлите сейчас же, прошу вас! – воскликнула девушка.
Мы возвратились в комнату больного. С минуту мисс Трелони стояла над постелью отца, сосредоточенно сдвинув брови, а затем повернулась ко мне с решительным видом и сказала:
– Не кажется ли вам, что мы должны пригласить для врачебной консультации еще кого-нибудь? Конечно, я полностью доверяю доктору Винчестеру: это чрезвычайно способный молодой человек, – но именно что молодой, а ведь наверняка есть специалисты, всю жизнь посвятившие изучению подобных случаев. У такого врача, несомненно, больше знаний и опыта, которые помогли бы пролить свет на состояние моего бедного отца. А доктор Винчестер, похоже, все еще блуждает в потемках. Ах! Я просто не знаю, что делать! Все так ужасно!
Не выдержав, она расплакалась, и я постарался ее утешить.
Доктор Винчестер прибыл в самом скором времени. Его первейшей заботой был хозяин дома, но узнав, что тот не получил новых ран, доктор немедля направился к сиделке Кеннеди. При виде ее в глазах у него засветилась надежда. Взяв полотенце и окунув уголок в холодную воду, он легонько хлестнул им женщину по щеке. Кожа ее тотчас порозовела, и больная слабо шевельнулась.
– С ней все в порядке, – сказал доктор новой сиделке, которую называл сестрой Дорис. – Она очнется самое позднее через три-четыре часа. Вероятно, поначалу у нее будет кружиться голова и мутиться сознание. Возможно даже, случится истерический припадок. Но вы знаете, что делать в таком случае.
– Да, сэр, – невозмутимо ответила сестра Дорис.
Мы вернулись в комнату мистера Трелони. Едва мы вошли, миссис Грант и вторая сиделка удалились и с пациентом остались только доктор Винчестер, мисс Трелони да я. Когда дверь закрылась, доктор попросил меня поведать о последних событиях. Я подробно рассказал все, что помнил, стараясь не упустить ни единой мелочи. По ходу моего повествования – не очень длинного – молодой человек то и дело осведомлялся, кто находился при больном в тот или иной момент времени и в какой последовательности мы заходили в комнату. Он интересовался и другими обстоятельствами дела – какими именно, я не запомнил, поскольку они показались мне совершенно несущественными. По завершении нашего разговора доктор Винчестер самым решительным тоном обратился к девушке:
– Полагаю, мисс Трелони, нам нужно с кем-нибудь проконсультироваться по поводу вашего отца.
Она ответила мгновенно, чем слегка его удивила:
– Рада, что вы это предложили. Я полностью с вами согласна. Кого вы посоветуете?
– А сами вы никого не можете порекомендовать? Кого-нибудь, кто знает вашего отца? Его кто-нибудь прежде консультировал?
– Насколько мне известно, нет. Но я надеюсь, вы выберете того, кого сочтете лучшим. Моему дорогому отцу необходимо оказать всю возможную помощь, и я буду безмерно вам признательна, если вы сделаете правильный выбор. Кто лучший в Лондоне – или где угодно – специалист по подобным заболеваниям?
– Я знаю нескольких, но все они живут в разных уголках планеты. Специалистами по заболеваниям мозга, доложу я вам, рождаются, а не становятся. Хотя для того, чтобы усовершенствовать природные способности и преуспеть в своем деле, каждому из них приходится изрядно потрудиться. Все они, можно сказать, граждане мира, а не какой-то конкретной страны. Самый смелый исследователь на сегодняшний день – японец Чиуни, но он скорее хирург-экспериментатор, нежели практикующий врач. Еще есть Цаммерфест из Упсалы, Фенелон из Парижского университета и Морфесси из Неаполя. Это, разумеется, не считая наших специалистов – Моррисона из Абердина и Ричардсона из Бирмингема. Но на первое место я поставил бы Фрира из Королевского колледжа. Он успешнее всех вышеназванных сочетает теорию и практику. Он живет лишь своей работой: никаких посторонних интересов, увлечений, – ничего, и опыт у него поистине огромный. Всем нам, его почитателям, горько сознавать, что столь крепкие нервы и столь умелые руки рано или поздно ослабнут под разрушительным воздействием времени. Лично я предпочел бы Фрира всем прочим.
– Тогда давайте с утра пораньше пошлем за доктором Фриром, – решительно сказала мисс Трелони. – Кстати, как к нему обращаться: «доктор» или просто «мистер»?
Вздохнув с видимым облегчением, доктор Винчестер заговорил гораздо живее и непринужденнее, чем прежде:
– Он – сэр Джеймс Фрир. Я лично отправлюсь к нему и попрошу безотлагательно сюда приехать. – Затем он повернулся ко мне. – Надо бы перевязать вам руку.
– Да пустяки, не стоит, – возразил я.
– Пустяки не пустяки, а раны все же надобно обработать. Даже малейшая царапина, нанесенная животным, может оказаться опасной. Лучше не рисковать.
Я подчинился, и доктор тотчас же занялся моей рукой. Прежде чем наложить бинты, он рассмотрел через лупу царапины и сравнил их со следами, оставленными когтями Сильвио на листке промокательной бумаги, который извлек из своего блокнота. Убрав листок обратно, он сказал лишь одно:
– Прискорбно, что Сильвио незаметно проскальзывает в комнату в самые неподходящие моменты – и столь же незаметно потом исчезает.
Утро тянулось медленно. К десяти часам сестра Кеннеди пришла в себя настолько, что уже могла сидеть и более-менее членораздельно разговаривать. Но мысли у нее все еще путались, и она совершенно не помнила, что происходило прошлой ночью после того, как заняла место у постели больного. И похоже, сейчас это нимало ее не интересовало.
Незадолго до одиннадцати вернулся доктор Винчестер вместе с сэром Джеймсом Фриром. Когда я с лестничной площадки увидел их в холле, сердце у меня упало: я осознал, что мисс Трелони сейчас предстоит со стыдом признаться еще одному незнакомцу в своей полной неосведомленности относительно жизни родного отца.
Сэр Джеймс Фрир с первого взгляда привлекал к себе внимание и вызывал невольное уважение. Казалось, он настолько ясно знает, чего хочет, что решительно отметает прочь все желания и помыслы людей, менее определенных в своих устремлениях. Этот пронзительный взор, эта твердая складка губ, эти насупленные густые брови словно принуждали всех и вся к полному и безоговорочному подчинению его воле. Впрочем, когда всех нас друг другу представили и он, можно сказать, вошел в наше общество, вся таинственность, окружавшая его персону вдруг будто бы рассеялась. И я исполнился надежды, глядя вослед сэру Фриру, когда он вместе с доктором Винчестером направился в комнату больного.
Они оставались там очень долго: один раз вызвали сестру Дорис, но та вскоре вышла обратно, – потом оба проследовали в комнату, где находилась сиделка Кеннеди, и сэр Фрир отослал сестру, присматривавшую за ней. Позже доктор Винчестер сообщил мне, что сиделка Кеннеди, хотя и понятия не имевшая о последних событиях, дала исчерпывающие ответы на все вопросы доктора Фрира касательно состояния мистера Трелони вплоть до момента, когда она впала в беспамятство. Затем оба доктора направились в кабинет, где за закрытой дверью принялись спорить столь долго и жарко, если не сказать ожесточенно, что я в конце концов даже забеспокоился. Мисс Трелони и вовсе находилась на грани нервного срыва к тому времени, когда они вышли. Бедняжка! От всех тяжелых переживаний предыдущих дней нервы у нее определенно были на пределе.
Первым из кабинета появился сэр Джеймс, с мрачным лицом, непроницаемым, как у сфинкса. За ним по пятам шел доктор Винчестер, очень бледный, но такого рода бледностью, которая свидетельствует о реакции организма на перевозбуждение. Я с уверенностью предположил, что совсем недавно лицо его горело краской. Сэр Джеймс пригласил мисс Трелони пройти в кабинет и обратился ко мне с таким же предложением. Когда мы вошли, он повернулся ко мне и сказал:
– Со слов доктора Винчестера я понял, что вы друг мисс Трелони и непосредственный свидетель всех произошедших в доме событий, а посему полагаю ваше присутствие здесь весьма желательным. Я знаю вас как блестящего адвоката, мистер Росс, хотя до сих пор не имел удовольствия лично познакомиться с вами. Доктор Винчестер говорит, что этому делу сопутствуют некие таинственные обстоятельства, которые ставят его – да и всех прочих – в тупик и которые, по его мнению, должны вызывать особенный интерес у вас. Вот почему я считаю нужным держать вас в курсе событий. Лично я никогда не придаю значения никаким тайнам, кроме научных, а поскольку здесь налицо попытка убийства или ограбления, могу сказать лишь одно: нашим убийцам, перед тем как идти на следующее преступление, не помешало бы взять несколько начальных уроков анатомии, ибо они в ней явно ничего не смыслят. Если злоумышленники ставили своей целью ограбление, то выступили из рук вон плохо. Впрочем, в таких делах я не знаток. – Сэр Фрир втянул в нос изрядную понюшку табаку и, повернувшись к мисс Трелони, продолжил: – Теперь что касается пациента. Оставив в стороне причину нынешнего его состояния, на данный момент мы можем заключить лишь, что он пребывает в глубокой каталепсии. Сейчас нам остается только поддерживать в нем телесные силы, больше ничем помочь ему мы не можем. В целом я одобряю лечение, назначенное доктором Винчестером, и уверен, что при любых переменах в состоянии пациента он примет надлежащие меры. Случай, конечно, интересный – в высшей степени интересный, – и если болезнь получит вдруг нежелательное развитие, я буду счастлив приехать в любое время. Хочу обратить ваше внимание лишь на одно обстоятельство и обращаюсь при этом лично к вам, мисс Трелони, потому как здесь решение за вами. Доктор Винчестер говорит, что вы не вольны действовать по своему усмотрению, но связаны распоряжениями, оставленными вам отцом на случай, если с ним произойдет нечто подобное. Однако я все же настоятельно рекомендую вам переместить пациента в другую комнату или по крайней мере убрать из его комнаты все мумии и прочие древности. Право же, находясь в окружении этих жутких предметов и вдыхая источаемые ими запахи, любой человек может занедужить. Вы уже убедились в пагубном воздействии этих испарений. Та сиделка – Кеннеди, если мне не изменяет память, – еще не полностью очнулась от каталептического сна, да и вы, мистер Росс, как мне сообщили, тоже испытали некое подобие транса. Скажу лишь одно… – Брови его насупились пуще прежнего, и складка губ стала жестче. – Будь я здесь за главного, я решительно потребовал бы поместить пациента в другую обстановку – или просто отказался бы от дела. Доктор Винчестер уже знает, что за дальнейшими консультациями вы сможете обращаться ко мне, только если это условие будет выполнено. Но я уверен, мисс Трелони, что вы поступите, как подобает хорошей дочери, которую больше волнует телесное и умственное здоровье отца, нежели любые его причуды, объясняющиеся, возможно, какими-то нелепыми страхами да всякого рода тайнами из книжек «дешевых ужасов». Пока еще, слава богу, Британский музей и госпиталь Святого Томаса не поменялись своим назначением. Всего вам доброго, мисс Трелони. Искренне надеюсь на скорое выздоровление вашего отца. Помните: я в любой час дня и ночи к вашим услугам – если только вы выполните простое условие, мною поставленное. И вам всего доброго, мистер Росс. С нетерпением буду ждать от вас новостей, доктор Винчестер.
Он удалился, и мы стояли молча, пока грохот колес его экипажа не стих в отдалении. Первым заговорил доктор Винчестер:
– Как врач, считаю нужным признать правоту сэра Фрира. Я едва не вспылил, когда он поставил условие, на котором согласен заниматься нашим делом, но тем не менее в том, что касается лечения, он прав. К сожалению, он не видит всей странности данного случая и не желает понять, что мы связаны распоряжениями мистера Трелони. Конечно…
– А вы, доктор Винчестер, – перебила мисс Трелони, – тоже хотите отказаться от дела или все же готовы продолжать, соблюдая известные вам условия?
– Отказаться? Да у меня и в мыслях такого нет! Мисс Трелони, я ни за что не откажусь от пациента, покуда он дышит и покуда все мы живы!
Вместо ответа девушка протянула руку, доктор горячо ее пожал.
– Итак, – решительно сказала она затем, – если сэр Джеймс Фрир – типичный представитель священного клана специалистов, обращаться к ним впредь я не намерена. Во-первых, о состоянии моего отца он, похоже, знает не больше вас, а будь у него хоть сотая доля вашей заинтересованности, он не стал бы проявлять подобный педантизм. Конечно же, я страшно тревожусь за отца, а потому, если увижу возможность выполнить требование сэра Фрира, сделаю это непременно. Я сейчас же пошлю за мистером Марвином и спрошу у него совета, допустимо ли нарушать отцовскую волю. Если он сочтет, что я вправе поступить по собственному усмотрению на свой страх и риск, я без колебаний так и сделаю.
Засим доктор Винчестер откланялся, а мисс Трелони села и написала мистеру Марвину письмо, где поведала о положении дел и попросила немедленно к ней приехать, взяв с собой все документы, способные пролить свет на происходящее. Она отправила письмо с экипажем для поверенного, и мы принялись ждать со всем возможным терпением.
От Кенсингтон-Пэлас-Гарденс до Линкольнс-Инн-Филдс путь недолгий, когда едешь сам, но пока едет кто-то, кого ты с нетерпением ждешь, проходит целая вечность. Впрочем, все в мире подвластно времени, и менее чем через час мистер Марвин прибыл.
Хорошо понимая нетерпение мисс Трелони, он для приличия справился о состоянии больного, а затем сказал:
– Я готов подробно обсудить с вами распоряжения вашего отца, когда вам будет удобно.
– В любое время, – ответила девушка. – Почему бы и не сейчас? – Она явно не поняла его намека.
Мистер Марвин, знавший меня как коллегу-юриста, покосился в мою сторону и нерешительно произнес:
– Но мы не одни.
– Я нарочно пригласила мистера Росса, – объяснила она. – Он уже знает об этом деле достаточно, и я хочу, чтобы узнал еще больше.
Поверенный заметно смешался, что несказанно удивило бы тех, кто встречался с ним только в суде.
– Но, дорогая юная леди, – с сомнением в голосе проговорил он, – речь идет о воле вашего отца!.. Конфиденциальность между родителем и ребенком…
– Неужто вы полагаете, мистер Марвин, что подобные соображения уместны в нынешней ситуации? – перебила девушка, и ее бледные щеки порозовели. – Отец никогда не посвящал меня в свои дела. И сейчас, в отчаянных обстоятельствах, мне приходится узнавать о его пожеланиях от совершенно незнакомого человека, о котором я даже не слышала, покуда у меня в руках не оказалось письмо отца, оставленное мне на случай чрезвычайных событий. Я знаю мистера Росса недавно, но полностью ему доверяю и хочу, чтобы он присутствовал при нашем разговоре. Если это не запрещено моим отцом, разумеется, – добавила она. – Ах, простите, мистер Марвин, если я кажусь вам грубой! Но я настолько извелась от горя и тревоги, что уже плохо владею собой.
Она на несколько секунд прикрыла глаза ладонью; мы с мистером Марвином переглянулись и вновь обратили взоры на нее, стараясь сохранять невозмутимый вид. Вскоре мисс Трелони взяла себя в руки и продолжила более твердым голосом:
– Пожалуйста, прошу вас, не подумайте только, что я не испытываю к вам благодарности за то, что вы приехали по первому моему зову! Я глубоко вам признательна – и целиком полагаюсь на ваше суждение. Если вы желаете или считаете нужным, мы можем поговорить наедине.
Я встал, собираясь выйти, но мистер Марвин знаком остановил меня. Тронутый последними словами мисс Трелони, он заметно смягчился и заговорил гораздо более теплым тоном:
– Нет-нет! Ваш отец не устанавливал никаких ограничений на сей счет, а я со своей стороны совсем не против присутствия мистера Росса. Возможно, так оно даже лучше. Исходя из вашего рассказа о болезни мистера Трелони и прочих сопутствующих обстоятельствах и допуская возможность самого неблагоприятного развития событий, нам нужно с самого начала твердо уяснить, что распоряжения вашего отца носят непререкаемый характер – совершенно непререкаемый, поймите меня. Они настолько категоричны и безоговорочны, что мистер Трелони выдал мне доверенность, обязывающую меня проследить за тем, чтобы все его письменные распоряжения были в точности выполнены. Прошу вас, поверьте мне раз и навсегда: он требует неукоснительного соблюдения всех условий, перечисленных в письме к вам! Покуда в нем теплится жизнь, он должен находиться в своей комнате, и оттуда нельзя выносить ничего из его имущества ни при каких условиях. Ваш отец даже привел список предметов, которые возбраняется переставлять или перемещать.
Мисс Трелони с удрученным видом молчала. Догадавшись, почему она поникла духом, я спросил:
– Вы позволите нам посмотреть список?
Лицо девушки прояснилось, но на него тотчас же снова легла тень, когда адвокат – явно готовый к такому вопросу – быстро ответил:
– Только если мне придется действовать по доверенности, каковой документ я привез с собой. Вот, прошу ознакомиться. – Вручив мне документ, он продолжал с деловитой уверенностью опытного юриста: – Вы сами убедитесь, мистер Росс, что он составлен в самых категорических выражениях и что мой доверитель изложил свои требования совершенно недвусмысленно. Весь текст за исключением некоторых юридических оборотов записан со слов мистера Трелони, и я уверяю вас, что мне редко доводилось когда-либо видеть документы столь четкие и однозначные. Даже я не могу допустить хотя бы малейшее отступление от воли клиента, не нарушив при этом его доверия. Излишне говорить, что на такое я не пойду никогда. – Последнее мистер Марвин, очевидно, добавил, чтобы предупредить любые попытки воззвать к его сочувствию, затем, желая смягчить резкость своих слов, продолжил: – Надеюсь, мисс Трелони, вы понимаете, что я готов – искренне и решительно готов – сделать все возможное в пределах моих полномочий, чтобы помочь вам в вашей беде. Но всеми своими действиями ваш отец преследовал определенную цель, которую не раскрыл мне. Насколько я могу судить, каждое слово в его распоряжениях тщательно взвешено и обдумано. Каков бы ни был замысел, который он держал в уме, это был замысел всей его жизни, и мистер Трелони отнесся к нему с предельной серьезностью: предусмотрел все возможные варианты развития событий и предотвратил любую возможную помеху своим планам… Боюсь, мисс Трелони, я огорчил вас, о чем глубоко сожалею, потому что вам и без того приходится очень, очень тяжело. Но у меня, увы, нет выбора. Если у вас возникнет надобность посоветоваться со мной по какому бы то ни было вопросу, даю вам слово: я приеду без промедления в любое время суток. Вот мой домашний адрес. – Продолжая говорить, он быстро нацарапал несколько слов в записной книжке. – А ниже адрес моего клуба, где я обычно бываю по вечерам.
Мистер Марвин вырвал листок и вручил мисс Трелони. Она поблагодарила его. Затем он пожал руки нам обоим и откланялся.
Как только входная дверь за ним закрылась, в комнату постучалась и вошла миссис Грант – с таким расстроенным видом, что мисс Трелони порывисто встала, бледная как смерть, и спросила:
– В чем дело, мисс Грант? Что стряслось? Еще какая-то беда?
– С прискорбием вынуждена сообщить, мисс, что все слуги, кроме двух, заявили о своем намерении покинуть дом сегодня же. Они все обсудили между собой, и дворецкий разговаривал со мной от имени всех остальных. Они готовы отказаться от жалованья и даже выплатить неустойку за увольнение без заблаговременного уведомления, лишь бы не задерживаться здесь ни днем дольше.
– Чем они это объясняют?
– Ничем, мисс. Говорят, мол, они очень сожалеют, но сказать им нечего. Я спросила Джейн, старшую горничную, которая не присоединилась к прочим и остается на своем месте, и она по секрету сообщила мне, что они забрали в свои глупые головы, будто в доме завелось привидение!
Тут следовало бы посмеяться, но нам было не до смеха. Глядя на мисс Трелони, смеяться совсем не хотелось. На бледном лице девушки, отмеченном печатью ужаса и отчаяния, отражался не страх как таковой, но некая страшная мысль, явно закравшаяся к ней давно и сейчас получившая подтверждение. Мне же вдруг показалось, будто мой разум обрел голос, – но не во всей полноте, ибо в глубине сознания таилась и другая мысль, смутная и невнятная, чей голос пока еще не прозвучал.