В этой хулиганистой компании, которую на селе то мушкетерами называли, то шпаной синереченской, Колька Челюкан за главного был, в атаманах ходил. Прозвали его Челюканом по деду. Тот юнгой воевал в морской пехоте, разведчиком был. С войны в село вернулся израненным и всю оставшуюся жизнь прихрамывал – челюкал, по-уличному. Так и звался Челюканом. А когда Кольке два годика исполнилось, кто-то из односельчан приметил: во, мол, пацан-то весь в деда пошел, вылитый Челюкан. Так и прозвали, хотя Колька не хромал, а напротив – в любой драке крепко на ногах держался. Вообще, парень был самолюбивый, решительный и на расправу скорый: кулаки в ход пускал не раздумывая.
Рос Колька без отца, при больной матери. На людях к ней заботы не проявлял, суров был до грубости, а на деле все домашнее хозяйство вел – в пятнадцать-то лет.
От деда Кольке не только прозвище и характер достались, но и несбывшаяся мечта о море, о дальних плаваниях. Из-за хромоты деда на флот не взяли, а Колька его мечту подхватил.
В терраске, где Колька обитал по летнему времени, висела на стенке дедова фотография – лихой пацан в бескозырке и тельнике, с автоматом на груди. А вокруг деда – выдранные из журналов картинки с парусниками всех типов. С ними вперемешку развешаны обрывки веревок, вязанные разными морскими узлами, – тренировался Колька, загодя себя к морю готовил.
В углу на столике – почти готовая модель парусника. Грубо, конечно, сделана – руки-то у пацана больше к топору и лопате привычны, – но с любовью и охотой.
У Кольки и лодка была. В Синеречье она в каждом дворе, а то и две – без них как без рук. Местные лодки особенные – легкие, верткие – по росной траве как по воде идут. А Колька с дружками из своей лодчонки пароход устроил. Установил две пары велосипедных педалей, а на корме дрель, где вместо сверла – пароходный винт. Забавно получилось: как на педали Васька с Мишкой сядут, а на руль Колька – лодка словно с мотором летит, на веслах за ней не угонишься. Правда, вскорости этот «двигатель» разобрать пришлось и дрель на место вернуть, в колхозную мастерскую, откуда она и была «позаимствована».
Тогда Колька оснастил лодку мачтой с парусом, который из старого байкового одеяла пошил, и в половодье, когда Аленкину пойму заливало и она больше иного озера разбегалась, гоняли по ней пацаны под зеленым парусом, как настоящие пираты…
Васька, хоть и Кроликом его прозвали, вылитый поросенок был – лицо розовое, ресницы белые и нос пятачком. А Кроликом стал из-за папашки своего. Тот все мечтал разбогатеть по-быстрому, завел как-то на усадьбе кроликов, мол, тут тебе и мясо, и шкурки на рынок. Но быстро к этому охладел, надоело – заботы много. Васька от него это дело принял. Его вообще зверушки и животные любили. Даже куры за ним чередой ходили. А петух, когда Васька совсем еще мал был, охранял его пуще собаки.
Васька даже крысу, здоровую и хвостатую, приручил. Она из рук его ела, за пазухой у него спала, а при опасности приучилась с пола ему в штанину шмыгать. Добро бы только к нему – к любому, кто в брюках. И многим это почему-то не нравилось, особенно учителям – Васька ведь крыску свою и в школу таскал, расстаться не мог.
Больше всех на него химичка Мария Петровна обижалась (она в брюках и кроссовках уроки проводила) и однажды, в истерике, чуть не прибила крыску веником. За что Кролик прозвал свою хвостатую подружку Машкой. А крыса-то тогда не виновата была нисколько. Она же не знала, когда выбралась из Васькиной сумки и шмыгнула в штанину учительницы, что Мишка Куманьков уже ухитрился, будто уронив ручку на пол, привязать шнурок Марь-Петровниной кроссовки к ножке стола.
Когда Мария Петровна вскочила с диким визгом, упало все: она сама, ее стул, ее стол и все, что на нем было. Попадал от хохота и весь класс.
Ваську и Мишку исключили из школы на неделю, до педсовета. Они, конечно, ужасно переживали. Особенно Васька, который всю неделю без помех возился со своими кроликами.
Они тоже Ваську любили. Он им всем имена дал, так они откликались. Бывало, навалит им Васька в загончик капустных листьев – сидят себе, хрумкают. А как Васька какого по имени покличет – тот сразу столбиком станет, ушками стрижет, глазками блестит и тут же веселым скоком под Васькину ласковую руку.
Но недолго это счастье длилось. Когда сообразил папашка, что весь двор у него добычей полон, так прямо на глазах у Васьки всех кроликов забил и шкурки снял. Как Васька это пережил – никто не знает. Из дома ушел, в лесу обитал вместе с Мишкой Куманьковым.
Этот в своем роде личность. Лесовичок такой. В лесу – как дома, даже лучше. Всегда знает, где какую ягодку снять, под каким кустиком в ненастье укрыться. Пуще всякого индейца лес знал.
Соорудили они на дальнем приветливом островке уютный шалашик, ловили себе рыбку, собирали грибы, шишки лущили. А Колька Челюкан на своем бывшем пароходе подвозил им картошечки с сальцем, всякий припас, в лесу необходимый.
В общем, жили друзья своей жизнью. Врагов наживали, а дружбы им своей хватало, особенно когда Галка Серегина к ним прибилась. И взяла на себя сугубо женские обязанности: одежонку им небогатую починить, подкормить домашними запасами, а иной раз и вину на себя взять, чтобы ребятам меньше досталось…
Дверь в терраску распахнулась и ударилась в стену. Колька недовольно вскинул голову, отложил пинцет, которым протягивал на своей модели штаги от бушприта к фок-мачте.
– Колян! Сентя Воронка продал! – И Васька-Кролик опустился на порог, спрятал лицо в ладонях. Страшно, когда плачет взрослый человек. А еще страшнее, когда плачет мальчишка.
– Не ной! – Челюкан вскочил, опрокинув табурет. – Говори толком.
– Сентя покупателя на Воронка нашел. На колбасу его продал!
Сентя – это директор школы Арсентий Ильич. Ребята его не всегда любили.
Воронок – старый буланый коняга, который много лет безропотно отработал на дальней ферме, возил непроезжими для машин дорогами бидоны с молоком. А как состарился и в колхозе с кормами плохо стало, председатель отдал его в школу – на пенсию. Здесь Воронку полегче пришлось – пару раз в неделю бочку с водой доставить: своего колодца в школе не было. Да и пацанва школьная Воронка не обижала, ни один малец к нему без корочки хлеба или кусочка сахара не подойдет. Воронок на ласку по-своему отвечал – на каждой перемене степенно ходил по двору, катал на широкой спине всадников.
А особо выделял, конечно, Ваську Кролика. Еще издали увидит, ушами прядает, копытами, стоптанными, как опорки у Силантича, переступает в нетерпении. Иногда заржет – тоненько, радостно, нетерпеливо. А как подойдет Васька, Воронок ему все лицо мягкими губами потрогает, пофыркает в ухо, будто что-то шепчет секретное – для двоих, а потом глубоко вздохнет, положит голову на плечо и замрет, счастливый.
Сентя поначалу тоже доволен конем был. Работящий, смирный, а главное, навоз от него очень полезный для огорода. Директор лично его тачками возил себе на усадьбу. Да перестарался – отчего-то огурцы странные у него пошли: один винтом загибался, другой крючком, третий вообще круглый. И все горькие, как редька. Соседка Полинка пояснила: перекормил их директор навозцем, слишком много внес.
Вот тут интерес к Воронку у Сенти пропал: выгоды никакой, одни заботы. Хотя заботы эти на себя ученики полностью взяли: и сено для коня на зиму готовили, и кормили-поили, и чистили. Воронка не узнать было: светился конь. А ну как на ногу кому наступит? Директор виноват.
Тут, кстати, и подвернулся этот Тулиген, казах залетный какой-то или киргиз, который в Дубровниках магазинчик держал и шашлычную. Соблазнился директор хорошей суммой. Да и как не соблазниться. Глазом не моргнешь, а уж осень на дворе, новый учебный год. А в школе двенадцать окон битых, крышу менять надо, столярку красить. А где деньги возьмешь? То-то! И продал директор Воронка на колбасу…
– Не ной, – опять оборвал Колька Кролика. – Откуда знаешь?
– Галка сказала, – всхлипнул Васька. – Подслушала, как Сентя с казахом по телефону договаривался.
Если Галка сказала, значит, так и есть – подслушивать она умела, чутким девчоночьим ухом улавливала тайное и болтливым язычком превращала в явное.
– Завтра с утра этот киргиз за Воронком приедет.
Колька прикусил губу, позыркал глазами, нахмурил лоб – нашел решение.
– Пошли!
– Куда?
– К «тарзанке».
Кролик обиделся: такая беда настигла, а лучший друг вместо помощи развлекаться зовет.
(Кто не знает, что такое «тарзанка», поясним – стоит на берегу реки дерево, к толстому суку привязана толстая веревка. Цепляешься за ее конец, разбегаешься и летишь над водой. В самый момент разжал руки – и с высоты в воду – бух! Весело!)
Но Кролику не весело. А Колька будто не видит. Командует:
– Держи! – и бросил уже во дворе, на ходу, Кролику мешок, снял с жердины косу. – Пошли!
Наконец дошло до Васьки, что неспроста все это, – видно, придумал Колька, как Воронка выручить. Схватил Кролик косу, побежал за другом узкой крутой тропкой к реке.
Забрались в лодку, отчалили. Колька на веслах, Васька на руле.
Тихо плещут весла, разбегается от них рябь по чистой воде, журчит за кормой светлая струя. Известными протоками, где низко над водой склонились деревья, купают в ней листья, где порой темно, как в зеленом тоннеле, где взлетает неожиданно со скрипучим кряком вспугнутая утка, где плеснет мощным пятнистым туловом столетняя щука и блестят при ветерке солнечные пятна на темной воде – быстро добрались ребята до старой ветлы с «тарзанкой». Здесь по берегу как раз дорога в город бежит, по которой киргиз завтра Воронка погонит. На убой.
Причалили к берегу. Колька за косу взялся, Ваське велел траву за ним собирать и набивать ее плотно в мешок.
Накосил быстро, смотрел, как Васька охапки в мешок впихивает и ногами уминает.
– Плотней, Васек, плотней уминай. Чтоб потяжельше получилось.
Набили мешок втугую, еле вдвоем подняли, под ветлу отнесли.
Колька, как матрос по вантам, шибко наверх забрался, сбросил конец веревки вниз, а другой на соседнюю ветку перевязал, поближе к дороге. Скомандовал Кролику:
– Привязывай мешок!
Дождался, когда Кролик обхватил горловину мешка петлей, стал изо всех сил веревку, через сук перекинув, подтягивать – мешок вверх пополз, остановился вровень с поднятой Кроликом рукой.
Колька прикинул – хватит. Закрепил веревку. Мешок, покачиваясь, висел над дорогой. Ну так примерно на высоте всадника. Позвал Ваську на дерево. Вдвоем они мешок совсем подняли, на толстую ветку уложили. Теперь, если его столкнуть, полетит тяжелый мешок, как громадный маятник громадных часов, прямо поперек дороги. Может и в киргиза попасть. Или в казаха.
Васька расцвел, шлепнул Кольку в восторге по спине – едва с дерева не грохнулись.
– Это мы с Михой сделаем, а ты на Выселках сарай для Воронка приготовь, там его спрячем, – сказал Колька, спускаясь на землю и подбирая косу. – Не проспать бы.
– Не проспим, – заверил Кролик. – Наш Петруха ровно в пять кукаречит, как по часам.