Социально-экономическая теория динамической эффективности - читать онлайн

Введение

Крах реального социализма и кризис государства всеобщего благосостояния нанесли тяжелый удар по неоклассикам, поддерживавшим социальную инженерию, тогда как тезис австрийской теории о невозможности социализма блестяще подтвердился. В 1996 г. австрийской школе исполнилось 125 лет: она родилась в 1871 г., с выходом в свет «Оснований политической экономии» Карла Менгера³. Вероятно, сейчас, в свете последних исторических событий и тенденций в сфере экономической мысли, настал подходящий момент для того, чтобы вернуться к анализу различий и сравнительных преимуществ австрийского и неоклассического подхода.

Статья построена следующим образом. Вначале мы подробно остановимся на специфике каждого из двух подходов. Затем коротко опишем этапы «спора о методах» (Methodenstreit), который с 1871 г. ведет австрийская школа, и кратко проанализируем эту тему. В завершение будет дан ответ на наиболее распространенные возражения по адресу австрийцев и оценка сравнительных преимуществ двух рассмотренных нами теоретических подходов.

Принципиальные различия между австрийской И неоклассической школами

Вероятно, в большинстве учебных курсов по истории экономической мысли не хватает сравнительного обзора основных элементов австрийской школы и неоклассического мейнстрима. В табл. 2.1 предпринята попытка заполнить эту лакуну. Она охватывает основные различия между двумя подходами.

Таблица 2.1

Принципиальные отличия австрийской школы от неоклассической

Теоретики австрийской школы рассматривают экономическую науку как теорию деятельности, а не как теорию принятия решений, и это одно из самых главных различий между ними и неоклассиками. В понятие человеческой деятельности входит как принятие индивидуальных решений, так и многое другое. С точки зрения австрийской школы понятие деятельности включает не только гипотетический процесс принятия решений в ситуации, когда информация о целях и средствах «дана», но и прежде всего – и это чрезвычайно важно – «само представление о структуре целей и средств, которые должны будут размещаться и экономно использоваться»⁴. Кроме того, для австрийцев важен не сам факт принятия решения, а то, что это решение имеет виду действия человека в ходе процесса (который может завершиться или не завершиться каким-либо результатом), представляющего собой последовательность взаимодействий и процессов координации, изучение которых, собственно, и является, с их точки зрения, предметом экономической науки. Таким образом, для австрийцев экономическая теория – это не теория выбора или принятия решений, а теория процессов социального взаимодействия, которые могут обладать большей или меньшей степенью координации в зависимости от бдительности индивидуальных участников актов предпринимательства⁵.

Соответственно австрийцы очень критически относятся к тому узкому пониманию экономической теории, которое восходит к знаменитому определению Роббинса (экономическая теория – это наука, изучающая использование редких ресурсов, которые можно по-разному использовать для удовлетворения потребностей людей)⁶. Определение Роббинса исходит из того, что цели и средства известны; поэтому задача экономической науки сводится к чисто технической задаче распределения, максимизации и оптимизации при известных ограничениях. Иными словами, представление Роббинса об экономической теории является неоклассическим и не имеет никакого отношения к австрийской школе в современном понимании. Человек, каким его представлял себе Роббинс, это автомат или карикатура; он способен лишь пассивно реагировать на внешние раздражители. Совершенно по-другому воспринимали человека Мизес, Кирцнер и остальные австрийцы. Они считали, что на самом деле люди не распределяют имеющиеся у них средства в соответствии с заранее известными целями, а постоянно находятся в поиске новых средств и целей, используя для этого опыт прошлого и собственное воображение и создавая своими действиями будущее. Поэтому, согласно австрийцам, экономическая теория является частью более общей дисциплины – общей теории человеческой деятельности (а не принятия решений). По мнению Хайека, если эту общую науку о человеческой деятельности «нужно как-то называть, то более всего уместен термин „праксиологические науки“. Предмет этих наук исчерпывающе описан Людвигом фон Мизесом, который часто использовал слово „праксиология“»⁷.

Вторым важнейшим свойством австрийской школы является ее субъективизм⁸. Он выражается в стремлении построить экономическую науку с учетом существования реальных, живых людей, которые рассматриваются в качестве ведущих творческих участников всех социальных процессов. Именно поэтому Мизес писал: «Экономическая теория – это не наука о предметах и осязаемых материальных объектах; это наука о людях, их намерениях и действиях. Блага, товары, богатство и все остальные понятия поведения не являются элементами природы; они элементы человеческих намерений и поведения. Тому, кто хочет заняться их изучением, не нужно смотреть на внешний мир; он должен искать их в намерениях действующих людей»⁹.

Поэтому австрийцы – и это значительно отличает их от неоклассиков – считают, что источниками экономических ограничений являются не объективные явления и материальные факторы внешнего мира (например, запасы нефти), а субъективные предпринимательские знания людей (например, изобретение карбюратора, вдвое увеличившего эффективность двигателя внутреннего сгорания, имеет тот же экономический эффект, что и удвоение физических запасов нефти).

В австрийской экономической теории понятие предпринимательства играет ведущую роль; напротив, в неоклассической экономической науке оно блистает своим отсутствием. Предприниматель – фигура, типичная для реального мира, который постоянно находится в неравновесном состоянии; но именно поэтому предприниматель отсутствует в моделях равновесия, поглощающих все научные силы неоклассиков. Неоклассики рассматривают предпринимательство как один из факторов производства, который используется в зависимости от ожидаемых затрат и выгод; они не понимают, что, представляя предпринимателя таким образом, они впадают в неразрешимое логическое противоречие: для того, чтобы распределять предпринимательские ресурсы в соответствии с ожидаемыми затратами и выгодами, нужно обладать информацией (о вероятной ценности будущих затрат и выгод), которую предприниматели еще не создали. Иными словами, главная функция предпринимателя состоит в том, что он создает и открывает новую, не существовавшую и не известную до него информацию, а в этой ситуации принимать неоклассические решения, т. е. размещать ресурсы заранее на основании ожидаемых затрат и выгод, невозможно.

Кроме того, в наши дни все теоретики австрийской школы считают ложным представление о том, что источником прибыли предпринимателя является предпринимательский риск. Риск, наоборот, представляет собой дополнительные издержки производства и не имеет ничего общего с чистой предпринимательской прибылью¹⁰.

Тому, что австрийцы и неоклассики совершенно по-разному понимают, что такое ошибка, как правило, не придают особого значния. С точки зрения австрийцев совершить чисто предпринимательскую ошибку¹¹ просто: это происходит всякий раз, когда предпринимателям не удается обнаружить скрытые возможности для извлечения прибыли. Именно существование такого типа ошибок и является источником чистой предпринимательской прибыли. С точки зрения неоклассиков, напротив, чистых предпринимательских ошибок, таких, о которых впоследствии можно было бы пожалеть (ошибках, достойных сожаления), не существует. Неоклассики дают всем принятым решениям рациональное обоснование постфактум посредством анализа затраты – выгоды в рамках условной максимизации. Поэтому в мире неоклассиков никаких оснований для появления чистой предпринимательской прибыли не существует, а когда о ней все-таки упоминают, то рассматривают ее как компенсацию услуг соответствующего производственного фактора или же как доход, полученный в результате принятия риска предпринимателем.

Предприниматели постоянно порождают новую информацию; эта информация носит субъективный, практический, дисперсный характер, и ее трудно выразить словами¹². Поэтому субъективная информация является важнейшим элементом австрийской методологии, но отсутствует в методологии неоклассиков, так как последние склонны считать информацию объективной. Большинство экономистов не осознает, что, когда австрийцы и неоклассики говорят об информации, они имеют в виду принципиально разные вещи. Для неоклассиков информация, подобно товарам, есть нечто объективное; она продается и покупается на рынке в результате принятия максимизирующего решения. Эта «информация», которую можно хранить на различных носителях, не имеет ничего общего с информацией в субъективном смысле. Австрийцы, говоря об информации, имеют в виду значимое в практическом отношении знание, которое действующий субъект создает, истолковывает, познает и использует в контексте конкретных действий. Соответственно австрийцы критикуют Стиглица и других неоклассиков, занимающихся теорией информации, за то, что их теория информации, в отличие от австрийской, игнорирует главный источник информации – предпринимательство. Кроме того, с их точки зрения, Стиглиц не вполне понимает, что информация всегда субъективна и что «несовершенные» рынки не порождают «неэффективности» (в понимании неоклассиков), а создают потенциальные возможности для получения предпринимательской прибыли, которые предприниматели находят и используют, тем самым стимулируя процесс координации рынка¹³.

Модели равновесия экономистов-неоклассиков обычно не учитывают той координирующей силы, которой, по мнению австрийцев, обладает предпринимательство. На самом деле эта сила не просто создает и передает информацию, но и – что гораздо важнее – создает основу для координации рассогласованных поступков действующих в обществе людей. В итоге любые нарушения координации в обществе реализуются в виде возможностей извлечения прибыли, которые остаются латентными до тех пор, пока их не обнаружат предприниматели. Когда предприниматель обнаруживает наличие такой возможности и начинает использовать ее в своих интересах, она исчезает. Так функционирует стихийный процесс координации, благодаря которому любая рыночная экономика стремится к равновесию. Кроме того, координирующая природа предпринимательства – это единственное, что превращает экономическую теорию в науку, если понимать под «наукой» теоретический корпус законов координации, с помощью которых можно объяснить социальные процессы¹⁴. Именно поэтому экономисты австрийской школы изучают динамическое явление конкуренции (понимаемой как процесс соперничества), а неоклассики занимаются исключительно статическими по своей природе моделями равновесия («совершенной» конкуренцией, монополией, «несовершенной», или монополистической, конкуренцией)¹⁵. С точки зрения Мизеса, как мы видим (см. с. 33), строить экономическую науку на основании модели равновесия, т. е. исходя из того, что вся информация, необходимая для построения функций спроса и предложения, рассматривается как «данность», просто нет смысла. По сравнению с неоклассиками асвстрийцы совершенно иначе формулируют основную задачу экономической науки. По их мнению, экономическая наука – это изучение динамического процесса социальной координации (общественного сотрудничества), отдельные участники которого постоянно порождают новую информацию (которая никогда не «дана») в процессе поиска значимых для них в контексте их действий целей и средств и тем самым, сами того не осознавая, порождают стихийный процесс координации. Таким образом, для австрийцев базовая проблема экономической теории не носит технического или технологического характера, в отличие от неоклассиков, которые обычно считают цели и средства «данностью» и соответственно считают главной проблемой экономической науки чисто техническую проблему максимизации. Иными словами, для австрийцев главная задача экономической теории – не максимизация заранее известной целевой функции, ограниченной условиями, которые также известны заранее. Напротив, это сугубо экономическая проблема: она возникает в условиях конкуренции множества средств и целей, информация о которых не является неизменной и заранее данной, а рассеяна в умах бесчисленных людей, непрерывно создающих и порождающих и это новое знание; в силу этого все уже существующие возможности и те возможности, которые будут созданы в будущем, а также степень интенсивности, с которой люди будут их использовать, принципиально не могут быть известны и познаны¹⁶.

Кроме того, необходимо понимать, что даже в том, что кажется просто максимизацией или оптимизацией человеческой деятельности, всегда есть предпринимательский компонент, потому что субъект деятельности, чтобы начать действовать, обязательно должен осознать, что данный образ действий, пусть автоматический, механический и пассивный, является наилучшим в его конкретных обстоятельствах. Иными словами, неоклассический подход – это всего лишь частный (и не слишком существенный) случай австрийской теории, куда более общей, более богатой содержанием и более корректно объясняющей реальный мир.

С точки зрения австрийцев нет никакого смысла жестко отделять макроэкономику от микроэкономики, как поступают неоклассики. Напротив, экономические проблемы нужно изучать во всей сложности их взаимосвязей, не проводя деления на микро– и макрокомпоненты. Разделение экономической науки на «микро» и «макро»-аспекты является характерным недостатком современных учебников и хрестоматий по политической экономии для начинающих. Вместо того чтобы, как Мизес и другие экономисты австрийской школы, сформулировать единый подход к экономическим проблемам, неоклассические учебники всегда делят экономическую науку на две не связанных друг с другом дисциплины («микроэкономику» и «макроэкономику»), которые, естественно, можно изучать по отдельности. Как справедливо отметил Мизес, это разделение происходит из-за того, что они используют понятия типа общего уровня цен, игнорируя достижения субъективной маржиналистской теории ценности в области теории денег и культивируя атавистические реликты донаучной стадии развития экономической теории, когда в качестве аналитических инструментов использовались агрегаты, или глобальные классы благ, а не инкрементальные, или предельные, единицы благ. Так возникла целая «дисциплина», основанная на изучении механических соотношений, якобы существующих между макроэкономическими агрегатами, чью связь с человеческой деятельностью трудно, а то и вообще невозможно понять¹⁷.

Так или иначе, фокусом исследованиям для экономистов-неоклассиков стала модель равновесия. Эта модель исходит из того, что вся информация «дана» (в абсолютном либо вероятностном отношении), а разнообразные переменные находятся в идеальном соотношении друг с другом. С точки зрения австрийцев главный недостаток этой методологии – представление о том, что все переменные и параметры идеально сбалансированы, так как на этом основании легко прийти к ошибочным заключениям относительно причинно-следственных связей между различными экономическими понятиями и явлениями. В результате равновесие действует как своего рода вуаль, мешающая теоретику обнаружить истинное направление причинно-следственных векторов, воплощенных в экономических закономерностях. Для экономистов-неоклассиков на месте направленных определенным образом причинно-следственных законов существует взаимная обусловленность явлений, первопричина которой (человеческая деятельность) остается скрытой либо считается несущественной¹⁸.

Одним из важнейших элементов австрийской методологии является чисто субъективное понятие издержек. Многие экономисты считают, что понятие субъективных издержек довольно просто включить в парадигму неоклассического мейнстрима. На самом деле это чистейшей воды риторика. В конечном счете неоклассики, хотя и рассуждают о важности представления об альтернативных издержках (cost of opportunity), на самом деле всегда включают в свои модели объективированные издержки. Между тем для австрийцев издержки – это субъективная ценность для действующего субъекта тех целей, от которых он отказывается, когда принимает решение действовать определенным образом. Иными словами, объективных издержек не существует. Инструмент определения издержек – это предпринимательская бдительность действующего субъекта. И действительно, многие возможности могут долго оставаться незамеченными, но стоит их обнаружить, как субъективное восприятие издержек предпринимателем резко меняется. Следовательно, объективных издержек, определяющих ценность целей, не существует. В жизни издержки, наоборот, имеют субъективную ценность, которая в силу своей субъективности зависит от субъективной ценности истинных целей действующего субъекта (потребительских благ). Поэтому, с точки зрения представителей австрийской школы, конечные цены потребительских благ, представляющих собой результат материализации субъективных оценок на рынке, определяют те издержки, которые действующий субъект готов нести ради того, чтобы произвести их – а не наоборот, как склонны полагать неоклассики.

Одно из важных и интересных различий между двумя школами связано с их отношением к использованию математики в экономическом анализе. Уже в момент зарождения австрийской школы ее основатель Карл Менгер счел нужным заявить: преимущество слов над математическими формулами в том, что словами можно выразить сущность (das Wesen) экономических явлений, а формулами – нет. В письме Вальрасу, написанном в 1884 г., Менгер восклицает: «Как можно с помощью математических методов познать сущность явлений, например сущность ценности, сущность земельной ренты, сущность предпринимательской прибыли, разделения труда, биметаллизма и т. п.?»¹⁹ Математические методы прекрасно подходят для описания моделей равновесия, которые изучают экономисты-неоклассики, но не подходят для работы с такими ключевыми компонентами австрийской теории, как субъективный фактор времени и в особенности – с фактором предпринимательского творчества. Вероятно, лучше всех это уловил Ганс Майер, писавший: «По сути дела, ядром всех теорий математического равновесия является более или менее завуалированные фикция. Эти теории связывают в систему уравнений функционирующие в составе причинно-следственной последовательности разновременные величины таким образом, как если бы эти величины существовали одновременно. „Статический подход“ синхронизирует ситуацию, которая в реальности представляет собой процесс. Но когда мы рассматриваем порождающий процесс „статически“ т. е как состояние покоя, мы выхолащиваем саму его суть»²⁰.

Это означает, что, с точки зрения австрийцев, многие объяснения и выводы, полученные с помощью неоклассического анализа производства и потребления, лишены смысла. Например, это относится к так называемому «закону равенства взвешенных (по ценам) предельных полезностей», имеющему под собой весьма сомнительное теоретическое основание. Этот закон подразумевает, что действующий субъект способен одновременно оценить полезность всех благ, находящихся в его распоряжении, т. е. не учитывает того, что любая деятельность носит творческий и последовательный характер. В реальности блага оцениваются не одновременно (что действительно означало бы равную предельную полезность), а последовательно, на разных стадиях процесса и в контексте разных действий, и потому их предельные полезности не только различаются, но и в принципе несоизмеримы²¹. Иначе говоря, с точки зрения австрийцев, использование математики в экономической теории неадекватно потому, что математические формулы синхронно связывают друг с другом разнородные с точки зрения времени и предпринимательского творчества величины. По той же самой причине, с точки зрения представителей австрийской теории, аксиоматические критерии рациональности, которые часто используют экономисты-неоклассики, тоже не имеют смысла. Действительно, если действующий субъект предпочитает А – В и В – С, то он вполне может предпочитать С – А, и если его предпочтения изменились, это вовсе не свидетельствует о его «иррациональности» (даже если перемена занимает сотую долю секунды)²². По мнению австрийцев, в неоклассических критериях «рациональности» последовательность перепутана с неизменностью.

Австрийская парадигма резко отличается от неоклассической своим отношением к эмпирической реальности и к возможностям прогнозирования (предсказания). Собственно, то, что ученый-«наблюдатель» в принципе не может получить практическую информацию, которую непрерывно и децентрализованно создают и обнаруживают «объекты наблюдения», т. е. действующие субъекты-предприниматели, уже свидетельствует о том, что никакая эмпирическая верификация экономической теории невозможна. На самом деле, по мнению австрийцев, доказательство теоретической невозможности социализма одновременно доказывает невозможность эмпирицизма и анализа затраты – выгоды (т. е. утилитаризма в узком смысле) в экономической науке. Совершенно несущественно, кто именно – исследователь или правитель – безуспешно пытается получить практическую информацию о конкретной ситуации для того, чтобы либо верифицировать свои теории, либо придать своим приказам координирующий характер. Если бы это было возможно, полученную информацию можно было бы использовать и для обеспечения в обществе координации с помощью принудительных команд (социализма и интервенционизма), и для эмпирической верификации экономических теорий. Однако с точки зрения австрийской экономической теории и социалистический идеал, и позитивистский (утилитаристский в узком смысле) идеал невозможны по нескольким причинам: во-первых, ввиду колоссального объема информации, требующейся для их реализации; во-вторых, в силу характера этой информации (рассеянной, субъективной и неартикулированной); в-третьих, в силу динамического характера предпринимательского процесса (невозможно передать ту информацию, которую предприниматели еще не сгенерировали в ходе непрерывного процесса творческой инновации, т. е. предпринимательства); в-четвертых, из-за последствий принуждения и эффекта самого научного «наблюдения» (искажений и порчи информации, а также создания препятствий, мешающих ее порождению).

Те же аргументы лежат в основе мнения австрийцев о теоретической невозможности конкретных (т. е. имеющих количественное содержание и относящихся к конкретному месту и времени) экономических прогнозов. Наука не может сегодня точно знать, что случится завтра, потому что это зависит в основном от той информации и от тех знаний, которые еще не созданы предпринимателями, и, следовательно, пока неизвестны.

Соответственно экономическая теория может предсказывать только общие тенденции (то, что Хайек называет «паттернами»). Такие прогнозы носят теоретический характер; они относятся к негативным последствиям институционального принуждения (социализма и интервенционизма) по отношению к рынку.

Следует также помнить, что доступных для непосредственного наблюдения объективных фактов внешнего мира не существует, потому что согласно субъективистской теории австрийцев «факты» экономической науки – это идеи – то, что люди думают о собственных целях и действиях. Эти факты нельзя непосредственно наблюдать, их можно только интерпретировать в историческом контексте. Чтобы дать интерпретацию социальной ситуации, которая является фактом истории, необходимо обладать теорией, а также ненаучным суждением о значимости (Verstehen, или «пониманием»). Понимание не объективно; у разных историков разное понимание исторических событий, что делает эту дисциплину (историю) настоящим искусством.

Наконец, австрийцы полагают, что эмпирические феномены непрерывно меняются, и, следовательно, в сфере социального нет параметров и констант, а есть лишь «переменные». Это ставит под сомнение традиционную цель эконометрики, а также разнообразные версии позитивистских методологических подходов (от примитивного верификационизма до утонченной попперианской фальсификации). В отличие от неоклассиков, стремящихся к позитивистскому идеалу, теоретики австрийской школы строят свою систему на априорных и дедуктивных рассуждениях. Их задача состоит в том, чтобы создать полный логический и дедуктивный методологический арсенал²³