– Хлудов! Ты что: оглох там?! Расселся на чемоданчике и в ус не дует. Опять ты в моём отряде мне нервы будешь мотать! О, да тут и Курицын с Кистенёвым! Опять ко мне все эти полудурки нарисовались! Ну точно: в последний раз тут работаю. Потом – пускай с такими обормотами кто другой возится. – Сокрушалась сорокалетняя учительница, устроившаяся на подработку в пионерский лагерь воспитателем.
Обычная серая тётка с завивкой, в вязаной кофте, в старомодной юбкой-миди делала отметки в тетради о прибывших на сборы детях. То же самое отмечали и другие сотрудники детского лагеря «Бережок». Четыре отряда кое-как помещались на площадке возле мемориала павшим в годы Войны. Многие ребятишки пришли с родителями. С минуты на минуту ожидалось прибытие автобусов. Рейсовые городские ЛиАЗы, прозванные в народе «Скотовозы» с трудом справлялись со своей задачей. Несмотря на номинальную вместимость, места там едва хватало на всех. Это означало, что поездка ожидается без какого-либо комфорта.
Виталий Хлудов, то есть – я: был уже не новичок в лагерях. Однако, на этот раз ехал уже в качестве участника всесоюзной пионерской организации. Меня чуть больше месяца назад торжественно приняли в пионеры и мне позволялось по любому случаю одевать пионерский галстук. Раньше, в бытность октябрёнком, мне очень хотелось «пойти на повышение». Этому способствовала царящая тогда государственная идеология. К 1988-му году кое-что изменилось, но всё же красный галстук весьма гармонично смотрелся ещё на школьной форме. Носящий его, во всяком случае, мог уже свысока смотреть на младшеклассников, по старшинству занимая более привилегированные места.
Каждый год в летние каникулы меня отправляли в детский загородный лагерь на один месяц. Июнь или июль. Чтоб дома без дела не болтался и не набедокурил чего. А я мог. В конце весны мать купила на работе путёвку за десять рублей и велела мне собираться. На антресоли ждал своего дня подписанный старый чемодан коричневого цвета. В него укладывались личные вещи, одежда, бельё, резиновые сапоги вместе с прочим незаменимым детским инвентарём. Если оставалось чуть-чуть места, то можно ещё было уложить съестное. Как в моём случае на этот раз – пачка печенья. На сборы провожать меня не стали – «много чести», так что идти с тяжёлым чемоданом пришлось одному. Как полагается, я гордо одел пионерский галстук, заправив его под синюю олимпийку. Так, чтобы «подушечка» виднелась из-под молнии. Вылинявшие как половая тряпка дешёвые советские джинсы и кеды дополнили мой образ. Да, ещё пилотку солдатскую на голову одел. В те времена – это считалось у мальчишек модно. Головной убор мне в своё время сосед подарил, чему я оказался безмерно рад. Звезда на пилотке утратилась, но носили её мало: почти как новая. Защищала от солнечных лучей, клещей и вообще – брутальный аксессуар. Ещё, с собой мать дала металлический рубль с Лениным, «на всякий случай». Его я убрал в пакет с тетрадью, ручкой и колодой игральных карт.
Придя на точку сбора, я сразу же наткнулся на двух своих приятелей по прежним «ходкам»: Петькой Курицыным и Лёхой Кистенёвым. Увидев меня, они замахали руками, приглашая тем самым присоединиться к компании. Этих ребят я знал с детского сада. В школе наши дороги разошлись, мы лишь здоровались при встрече, но в лагере вновь встречались каждый раз и как полагается – держались вместе. Так и удобнее и веселее. Увидев их без галстуков, я сразу же спросил:
– А вас что: не приняли в пионеры? Без галстуков стоите.
Друзья посмотрели на меня, как на дурака.
– Да нет, почему, приняли. Только сейчас никто уже без надобности галстук не носит. Посмотри – ты тут один как идиот его напялил. – Улыбаясь от радостной встречи ответил Пьер (так мы его звали). В остальном – друзья оделись примерно так же.
– Витас, снимай его, пока никто не увидел. – Предложил Лёха. (Меня поначалу Витаутасом прозвали, но неудобопроизносимое имя – немного затем сократили).
Я быстро снял галстук и убрал его в карман. В продолжение минут десяти мы обменивались последними новостями, пока нас и не отвлекла малоприятная воспитательница Нина Егоровна со своими сокрушительными восклицаниями. Высокий худощавый Пьер, вместе с похожим на бочонок – коренастым Лёхой недовольно взглянули на знакомую женщину с химической завивкой. Разговорчивый Пьер сразу отметил:
– Опять у нас эта дура будет.
– А начальник лагеря конечно – Марина Сергеевна Гелашвили, как всегда. Мегера. А где она сама-то? – Прогнусавил вечно сутулящийся Лёха.
– Приедет потом. – Сказал я, – она в скотовоз не полезет. Её потом муж на машине привезёт. И сынка её тут нет – видите? Без Гоги не одна очередь не обходится. Потом они все вместе заявятся, как пить дать.
Друзья в ответ закивали головами. Они также как я пришли без родителей. Моя мать работала в тот день, у Пьера родительница подрабатывала в нашем лагере посудомойкой и на тот момент ждала сына в «Бережке». Где были родители Лёхи никто не знал, да и знать не хотел. Он всегда жил у бабушки, которая редко сопровождала его по причине старческой немощи. Наконец, послышался бутылочный звук приближающейся колонны из нескольких автобусов. Когда транспорт прибыл, мы втроём нехотя втиснулись в самую заднюю часть и молча уставились в окно, держась за перила. Всё, поехали в лагерь!
Колонну автобусов с детьми сопровождала легковушка с нарядом ГАИ. Через полчаса неторопливой езды гаишники развернулись восвояси, а мы повернули на просёлочную дорогу, где нас ждал гостеприимный детский лагерь. Путь оказался узковат для больших скотовозов. По стёклам то и дело царапали ветки деревьев, словно приветствуя городских жителей в тёмном прохладном лесу. Неожиданно процессия встала возле закрытых ворот учреждения. Кто-то из взрослых вышел наружу – узнать в чём дело. Это оказался молодой физрук, лет тридцати. Минут через пять послышался его голос:
– Выходите здесь, ворота некому открыть. Ладно, хоть калитка без замка. Проходите все через неё.
Двери открылись. Ребята с чемоданами выстроились в очередь на вход в лагерь, явно не рассчитанный на такое количество входящих. Тут же прошёл слух, что кочегар, ответственный за открытие ворот накануне напился и крепко спал в своей каморке. Гена-Боевик тот ещё тип! Парни повзрослее в пошлом году несколько раз дразнили его подвыпившего, а тот затем – бегал по всему лагерю за ними с топором. Вот веселье-то было! Потому и прозвали его так. Дойдя до калитки, Пьер указал пальцем на железную вывеску сверху, воскликнув с улыбкой:
– Ты смотри-ка, а!..
Сверху было написано: «Пионерский лагерь «Бережок», свежей красной краской на белом фоне. Если внимательно присмотреться, то – через белый цвет просматривалась чья-то чёрная мазня, старательно замалёванная белым: сверху от надписи «пионерский» какой-то шутник написал буквы: «конц». Да так, что закрасить его всё же не удалось.
– Ну всё, сейчас опять начнётся: «За зону не ходить!..» Ага, конечно, сию минуту…
Наша процессия разделилась. Насельники третьего отряда направились к самому дальнему дощатому павильону, в котором нам троим предстояло незабываемо провести ближайший месяц.