Поскольку все, что в мире существует,
Уйдет, исчезнет, а куда – Бог весть,
Всё сущее, считай, не существует,
А всё несуществующее есть.
В труху истерлось, в пыль смололось…
И лишь один в пустом дому
Живет чужой и страшный Голос.
Прислушиваюсь я к нему.
Сам по себе я был еще с утра:
Мне завтракалось, думалось, читалось.
Я весь разъят! Я – пепел! Я – дыра
Орущая!.. Просвечивает хаос…
Язык, печенка, селезенка —
Я вынут весь, один костяк.
Сквозь эту ветошь ярче солнца
О, Господи! сверкаешь как!
Кусок ноздреватого серого хлеба
И глиняный – черный от света – кувшин
И небо, оно помещается слева,
А мы – перед э т и м. И мы не спешим.
Земля и море – облака —
В огромном глиняном сосуде…
Бегут машины, ходят люди.
И зреет персик – мысль о Божьем Чуде.
Твое вино давно смешалось с морем.
Но вот со дна берут тебя, несут…
Я, как и ты, кувшин, пустой сосуд.
Мы оба пятен времени не смоем.
Загажен пол. Верстак, малярный хлам,
Яйцо, бутылка… Свет ложится скупо.
А там вверху – и день и шорох там —
Там весь из крыльев дышит купол.
Я был разграблен. Был товарным складом.
Я был сортиром, холодом и смрадом.
Но даже взорван будучи, тем самым
Не перестану быть Звездой и Храмом.
Кто строить самого себя привык
Тот знает План и Дисциплину.
А Время так упорно месит глину.
Что даже глину превращает в Лик.
Илье Кабакову
Не мотыльком, не завитком —
Изображу Тебя квадратом,
Салфеткою, воротничком,
Где чист до хруста каждый атом.
– Что это?
– Синусоида.
– А кто это?
– Скорей всего, животное какое-то.
Точка. Тут, где поставил, стой.
Нет, она вырастает, катится…
Ах, всего засрала каракатица
Не чернилами – грязью густой!
А жизнь – такая скользкая тварюга:
Все б выплеснуться, выпрыгнуть, уйти…
Но кроме смерти, видно, нет пути
Сознанию из замкнутого круга.
Есть в пуговке малой отверстие вкось,
Куда я однажды нырну на авось.
Блескучий и звонкий – не добрый, не злой,
Душа моя – рыбка, я стану иглой.
Когда кругом все морщится и мнется
От скрытых мук, мне чудится и мнится:
Земля и небо – бледная страница.
И Твой рисунок скоро разорвется.
Я слеп и глух – невозмутим.
Я бог и дух – и я один.
Я – без начала и конца…
Мой светлый мир – внутри яйца.
Я сложен весь конвертом,
Я принял позу йога.
Еще я – в лоне Бога,
Но скоро стану смертным.
Я чувствую, что знаю все заранее.
Но страшно – распадется этот мир!
И новый мир войдет в мильоны дыр!..
Рождение как умирание.
Кто я? крокодильчик? черепашка?
Может быть, какая-нибудь пташка? —
Я еще не знаю. Но спасибо,
Понял я, что я уже не рыба.
Я сыт. Мне влажно и тепло.
Но ощущение прошло —
Я голоден, мне холодно и худо…
– Эй, кто-нибудь! Как выйти мне отсюда?
После блуда, после пьянки
Я сижу в стеклянной банке.
Листья, солнце – все глядят!
Я – печальный экспонат.
Не знаю я, куда мне кинуться.
В себя ли что ли опрокинуться?
Нет, даже дохлую собаку
Не брошу я в такую бяку.
Жизнь, свободу – все отрину! —
И уйду к вещам в витрину.
Рядом с мыльницей пустою.
Знать хочу, чего я стою!
Я весь во власти ощущений скверных:
То мебель падает, то стены налезают.
Я вижу вас отлично, Генрих.
Я вас не вижу – вижу сквозь – и за – и…
Я все же прожил восемьдесят шесть.
Измученный себе сказал я: будет.
И если т а м еще чего-то есть,
О, Господи! – пусть ничего не будет.
Яеще смогу водки выпить.
И знаете, о чем я думаю:
Я вам напоминаю мумию,
А мне – что вы, что весь Египет!
Мне кажется, реальность как бумага,
Что стоит только руку протянуть —
И можно небо синее проткнуть.
Но ведь на то нужна еще отвага.
А если т а м еще одна ловушка —
И в вечности ловушек без числа:
И плоть, и дух, и спор добра и зла…
Но я же не под скальпелем лягушка!
Я жил – довольно, мыслил – много.
«Дай отдохнуть»,– прошу теперь у Бога:
«Останови дыхание мое».
Скорей, скорей в твое небытие.