Настя неторопливо дочитала последнюю из немногочисленных страничек, закрыла папку и посмотрела на Короткова с нескрываемой скукой.
– И что это?
– Убийство, что же еще, – откликнулся Юра, вгрызаясь в яблоко, которое еще пять минут назад лежало, тщательно вымытое, на блюдечке и дожидалось, пока Настя Каменская съест его вместо обеда. – Сочное какое! Как называется?
– Симиренка. Я теперь буду от голода пухнуть, а ты мне еще эти бумажки подсунул. Зачем мне это?
– Это, мать, не бумажки, а приказ начальства. Если бы ты посещала оперативки…
– Меня Афоня отпустил, я у следователя была, – сказала она быстро, словно оправдываясь, хотя с чего бы это ей оправдываться перед Юркой, с которым она вместе работает вот уже без малого двадцать лет. Цифра показалась ей ошеломляющей, и Настя даже запнулась на мгновение. Да, точно, в следующем году будет ровно двадцать лет, как она пришла на службу в уголовный розыск. Они с Юркой – старожилы, сегодня мало найдется оперов, которые просидели бы на одном месте столько лет. Люди растут, карьеру делают, вон Юра, к примеру, уже заместитель начальника отдела, а она как была старшим оперуполномоченным, так и останется, пока на пенсию не турнут. Она женщина, а женщинам в уголовном розыске, как правило, карьеру сделать не дают, оперативная работа испокон веку считается сугубо мужской, и женщин здесь всего лишь терпят. И все-таки двадцать лет…
– Ты чего? – насторожился Коротков, заметивший, что она думает о чем угодно, только не о деле. – Болит что-нибудь?
– Да нет, просто вспомнила, сколько лет мы с тобой в одном отделе пашем. Ты пришел к Колобку в восьмидесятом, я в восемьдесят четвертом, а из тех, кто с нами вместе начинал, никого ведь не осталось, кроме Доценко, да и тот уже другую работу себе присмотрел, ему семью кормить надо. Мы с тобой уже как реликтовые деревья.
Настины пессимистические пассажи Короткова, однако, не обескуражили и с толку не сбили. Несмотря на веселье в глазах и наполненный энтузиазмом хруст, с которым он жевал твердое сочное яблоко, Юра хорошо помнил, зачем пришел в кабинет Каменской, и твердо знал, чего должен добиться.
– Ну и что? Реликтовые так реликтовые, лишь бы зарплату платили. Так ты не отвлекайся, подруга, ты давай к делу поближе. Афоня на совещании радостно объявил, что мы берем это дело на контроль. И в оперативно-следственную группу включаешься ты для оказания практической помощи.
– Почему я? У меня что, нагрузка меньше, чем у остальных? Я тут без работы штаны просиживаю, что ли? – возмутилась Настя.
– Аська, не вредничай. Это я постарался, Афоню уговорил. Ну ты посмотри, какое дело, а? Конфетка! Предприниматель средней руки убил свою беременную жену. Чего тут делать-то? Ты все концы с концами в два счета сведешь, и у тебя будет раскрытие. Чем плохо-то? Я ж для тебя, дурочки, старался. Никакой экономики, никакой политики, никакой мафии, не к ночи будь она помянута. Сплошное внутрисемейное дело, как раз как ты любишь. Чего ты нос-то воротишь?
– Юра, я все понимаю, кроме одного. Почему это дело оказалось у нас на контроле? Мы что, окружное управление? Или убили члена правительства? Если убита обыкновенная жена обыкновенного предпринимателя, к тому же все уверены, что он сам же ее и замочил, то при чем тут Петровка? Можешь называть меня дурочкой, дурой или полной кретинкой, но я не понимаю.
Коротков аккуратно сгрыз остатки мякоти с того, что еще недавно было круглым зеленым яблоком, и бросил огрызок в мусорную корзину. Вытащил из кармана джинсов платок, тщательно вытер руки и принялся рассматривать его с повышенным интересом, словно найденную на месте преступления улику.
– Юра! – напомнила о себе Настя. – Я вопрос задала. И пока не услышу ответ, дело по существу мы с тобой обсуждать не будем.
Он тяжело вздохнул, неторопливо сложил платок и убрал в карман.
– Тебе дал указание Афоня, наш с тобой общий начальник отдела. Ему дал указание наш любимый генерал, начальник МУРа. Начальнику МУРа дал указание наш еще более любимый генерал – начальник ГУВД. А вот кто дал указание начальнику ГУВД, я не знаю. Возможно, это была его личная инициатива, возможно, его по-дружески попросили, а может быть, и приказали. Но это уже не мой уровень, Ася. Все, что ниже начальника МУРа, я могу отследить достоверно, а то, что выше, – извини.
– Но хотя бы то, что касается нашего генерала и ниже, – это точная информация? Или твои домыслы?
– Точная, – усмехнулся Юра.
– Гарантируешь?
– Ася, я столько лет здесь проработал, что в этих стенах просто не найдется человека, который рискнет чего-то мне не сказать, если я спрашиваю. Ты ж сама говоришь: реликтовое дерево. Кстати, я тут недавно в отдел кадров забегал, ну и ради смеха спросил, сколько еще в розыске оперов с таким стажем, как у меня. Ни одного! Не осталось ни одного сыщика со стажем в двадцать три года. Попробовали бы эти салаги на мои вопросы не ответить!
– То есть ты уверен, что Афоня сам не брал это дело к нам? – на всякий случай уточнила она. – Это не его блажь?
– Нет, Аська, точно не он. Он сам ничего не понимает. Перед оперативкой вызвал меня и спрашивал, не знаю ли я, в чем тут фокус. Но поскольку он подозревает, что фокус какой-то есть, он велел мне самому подключиться и взять дело на контроль. А я уже попросил насчет тебя.
– Ах вот в чем дело! – протянула Настя со смехом. – Так это ты не ради меня старался, а ради себя. Ну ты и пройдоха, Юрик. Ладно, будем считать, что пилюлю ты подсластил, все-таки не одна буду мучиться. Теперь скажи-ка мне, дружочек, почему ты решил, что предприниматель Сафронов сам убил свою жену? Из вот этих вот листочков, – она постучала пальцами по тоненькой папке, – ничего такого не следует.
Из того, что Настя прочитала в материалах, было видно только, что некто Сафронов Егор Витальевич пять дней назад сильно обеспокоился отсутствием своей супруги, прождав ее дома до глубокой ночи, затем принялся обзванивать ее подруг, затем звонил в больницы и справочную о несчастных случаях, а в семь утра догадался наконец съездить на квартиру, в которой означенная супруга проживала до замужества. Открыл дверь имеющимися у него ключами и обнаружил дорогую супругу Елену в вышеупомянутой квартире в виде остывшего тела. И тут же вызвал милицию. Протокола осмотра места преступления не было, поскольку он, как и полагается, находился у следователя в материалах уголовного дела. Сделать ксерокопию и вложить в контрольно-наблюдательное дело почему-то никто не догадался.
– Юр, кто дело заводил, ты?
– Ну, я. А что?
– Документов мало, – вздохнула Настя. – Ленишься? Или не успел?
– Аська, совесть имей, а? Да я вообще гигантскую работу провернул после того, как приказ получил. У тебя и этих бумажек не было бы, если бы я не воспользовался личными связями.
– Это какими же? – с подозрением спросила она.
– Все тебе скажи, – проворчал Коротков. – Стараешься ради нее, стараешься, ноги, можно сказать, до мозолей стираешь, а она вечно недовольна.
– Ты на машине ездишь, а не ногами ходишь, – мрачно заметила Настя, снова открывая папку. – Не дави на жалость.
– Мало того, что вечно недовольная, так ты еще и злая! Ну, Ася, ну в самом деле, чего ты кислая такая? Все тебе не так, все тебе не нравится. Ты прямо на себя не похожа.
– Ну извини, – бросила она, не глядя на Юру. Получилось сухо и как-то невежливо, и Настя даже немного расстроилась из-за того, что так глупо, так по-свински себя ведет. И с кем? С Юркой, с лучшим и давним другом, самым близким ей человеком после мужа.
– Из-за экзамена переживаешь, да? – догадался он.
– И из-за него тоже.
– Ну и зря! Вот честное слово, напрасно ты переживаешь, Аська. Ты просто привыкла всегда быть лучше всех и не можешь смириться с тем, что в чем-то ты не лучше, не отличница. Да наплюй!
Настя почувствовала, что опять готова расплакаться. Да что же это с ней такое-то! Откуда эти слезы? Ведь не обидел никто, не ударил, не унизил, не оскорбил.
– Глупости, Юрочка, – она постаралась говорить ровным тоном, чтобы Коротков ничего не заметил, – я никогда не стремилась быть лучшей. Если получалось быть лучшей, я этому радовалась, но никогда к этому специально не стремилась. Я действительно плохо отвечала на экзамене, это объективно, и это меня расстраивает. Если я хорошо знаю материал, чувствую его, понимаю, но не могу из-за волнения внятно его изложить, значит, у меня есть определенные дефекты, о которых я раньше не знала. Но ведь это не первый экзамен в моей жизни, и такого со мной никогда не случалось. Значит, это дефект новоприобретенный, понимаешь? У меня его не было, а теперь он есть. А какие еще дефекты, которые могут помешать работе, у меня появились? Я о них еще не знаю, а они себя проявят в самый неожиданный и неподходящий момент. Меня это напрягает. Я все время об этом думаю. И все время боюсь.
– Понимаю, – кивнул Коротков. – Когда ты внятно излагаешь, даже я тебя понимаю. Ладно, кончай грустить, посмотри лучше бумажки повнимательнее.
– А что там? Я все прочла.
– Видать, не все, если такая мрачная. Ты обратила внимание на фамилию опера, который занимается этим делом?
– Нет! – Настя снова открыла папочку и пробежала глазами первый же листочек. – Чеботаев.
Она радостно вскинула глаза на Короткова и улыбнулась.
– Андрюша, что ли?
– Он самый. Вместе со своим молодым энтузиазмом и длинными ресницами. Теперь понимаешь, как мне удалось так быстро раздобыть все материалы? Нам с тобой, считай, крупно повезло, Андрюха нормальный парень, одеяло на себя перетягивать не станет и гонором не замучает. Между прочим, он недавно женился.
– Значит, скоро уйдет из розыска, – заметила она. – Ему, как и Доценко, семью кормить надо. Вот так и разбегаются лучшие кадры.
– Да ладно, – возмутился Коротков, – не каркай, я же никуда не ухожу.
Настя скептически приподняла брови.
– А ты что, женился? Вчера вечером ты, по-моему, был еще разведенным холостяком. Неужели за ночь успел?
– Вот представь себе, – он вздохнул, и непонятно было, чего в этом вздохе больше, уныния или тревоги. – Вчера сделал Ирке предложение. Понимал, что надо, что неприлично столько времени тянуть, но втайне надеялся, что она откажется. А она, дурочка, радостно его приняла. Чего теперь делать-то, Аська?
– В ЗАГС идти, больше ничего не остается, – рассмеялась Настя. – Слава богу, наконец-то я тебя дожала. Полтора года все капала тебе на мозги, капала, думала, уж не дождусь результата. Дай я тебя поцелую, жених ты мой ненаглядный.
Она потянулась к Юре и крепко прижалась губами к его щеке.
– Когда-то я был для тебя солнцем незаходящим, – заныл тот, – а теперь что, все? Кончилась малина?
Настя с улыбкой смотрела на него, а мысль, как и все последние недели, соскальзывала на одну и ту же тропу: возраст, старость. Юрка старше ее на четыре года, ему сорок семь, голова почти вся седая, а вот ведь начинает новую жизнь, собирается жениться на красавице-актрисе Ирине Савенич, тридцати трех лет от роду, и ничего, не боится. Ему не кажется, что все позади, что он уже ничего в этой жизни не сможет, что ни на что нет и больше не будет ни сил, ни вдохновения. Может быть, к мужчинам этот страх приходит значительно позже, чем к женщинам? Или не приходит вообще?
Егор Витальевич Сафронов оказался рослым крепким мужчиной лет около сорока, с хорошо вылепленным красивым лицом, которое не испортило даже выражение неприкрытой неприязни. Был он энергичным, нервным и очень агрессивным, а вовсе не раздавленным горем, как ожидала Настя.
– Почему вы ничего не предпринимаете? – накинулся он на нее, едва Настя переступила порог его квартиры и представилась. – Неужели даже на Петровке работают такие же бездельники, как и всюду? Никто ничего не делает, только время тянете. Что вы сделали, чтобы найти убийцу Лены?
Да, подумала она, похоже, Юра Коротков прав, этот Сафронов ведет себя именно так, как ведут себя убийцы, прикидывающиеся жертвами. В принципе у родственников погибших бывает два типа поведения: или глубокое горе и апатия, или враждебность и агрессия. И то, и другое поведение совершенно нормально, но есть некая едва уловимая грань, за которой начинает чувствоваться притворство. И опытные оперативники переход этой грани обычно улавливают.
Однако вопрос, который поставил Сафронов, был справедлив. Его поведение и в самом деле вызывало подозрения, поэтому все пять дней, прошедшие с момента совершения преступления, ушли на то, чтобы проверить и опровергнуть его алиби и найти мотив, по которому предприниматель мог захотеть убить беременную жену. Никакие другие версии не проверялись.
– Егор Витальевич, – сухо сказала Настя, – в своих действиях мы отчитываемся только перед начальником и перед следователем, а никак не перед вами. Не ставьте меня в неловкое положение. Мне нужно задать вам ряд вопросов…
– Да сколько же можно! – взорвался Сафронов. – Вы все время только и делаете, что задаете мне вопросы, вместо того чтобы искать убийцу. У вас что, других методов работы нет? Когда я звонил вашему замминистра, я рассчитывал, что дело будут вести самые опытные, самые лучшие сотрудники, а мне опять подсовывают любителей поболтать! Женщину прислали! Совсем обнаглели!
Ох ты, мать честная, как интересно-то все получается! Выходит, господин Сафронов сам захотел, чтобы дело взяли на контроль на Петровке, и даже воспользовался для этого личными связями. Интересно, зачем? Ему не понравилось, что Андрей Чеботаев совершенно недвусмысленно копает под него? Вполне логично. А вот мы возьмем и сделаем ход конем: будем требовать самых лучших сыщиков, демонстрируя острую заинтересованность в поиске преступника, а заодно и привлечем к делу других сыщиков, которые, надо надеяться, не пойдут на поводу у настырного опера Чеботаева и станут разрабатывать другие версии. Время будет идти, интенсивность работы постепенно снизится, а там, глядишь, и вовсе сойдет на нет… Белыми нитками шито.
Настя решила на провокации не поддаваться и быть смиренной и терпеливой. И главное: ничего не понимающей.
– Егор Витальевич, если вы сумели добиться, чтобы к расследованию убийства вашей жены подключились сотрудники с Петровки, значит, вы недовольны тем, как работают оперативники в округе. Я допускаю, что у вас для этого есть основания. И я доверяю вашим ощущениям. Вы понимаете, что это означает?
– Ну и что это означает? – злобно буркнул Сафронов.
– Это означает, что я должна проконтролировать, что и как сделали сотрудники криминальной милиции в округе, чтобы выявить их недобросовестность. Иными словами, я должна переделать всю работу заново, чтобы убедиться, что они схалтурили. Понимаете?
– Ну ладно, раз так, – раздраженно произнес муж погибшей. – Спрашивайте.
– Давайте начнем с самого начала, – предложила Настя.
– Снова-здорово… Вы все нервы мне вымотаете. В субботу Лена должна была вернуться домой в десять вечера…
– Да нет, Егор Витальевич, вы меня не так поняли, – мягко прервала его Настя. – С самого начала. С того момента, когда вы познакомились с Еленой.
– Это еще зачем? – непритворно удивился Сафронов.
– Пожалуйста, – настойчиво повторила она, – именно с этого момента. Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?
– Примерно год назад.
– А точнее можете сказать?
– Точнее – в ноябре прошлого года. Лена поступила на работу в мой салон в качестве администратора. Вот тогда мы и познакомились.
Да, припомнила Настя, в материалах есть сведения о том, что Егор Сафронов – владелец салона красоты «Нимфа», а его жена работала там администратором, но Настя отчего-то была уверена, что Егор Витальевич привел на эту должность свою любовницу, на которой впоследствии женился. А оказывается, все было не так. Что ж, послушаем, как же было на самом деле.
– У вас сразу сложились близкие отношения?
– Нет, далеко не сразу. У нас вообще не было никаких отношений до марта, Лена знала, что я – хозяин, я знал, что она – администратор, не более того.
– И что случилось в марте?
– То, что всегда случается, – криво усмехнулся Сафронов. – Видите ли, я открыл новый салон в сентябре прошлого года, там было еще множество недоделок, например, сауну не дооборудовали, солярий, в душевую при зале для аэробики фены не завезли, но я все равно открылся, у меня уже работали кабинеты косметолога, массажа и маникюра. Когда пришла Лена, я сразу понял, что она очень ответственный человек и в ее смену мне нет необходимости торчать в салоне целыми днями, чтобы следить за мастерами и за поставками оборудования, она вполне может справиться и без меня. В конце дня я приезжал, и она показывала, что и как сделано.
– Елена работала через день?
– Администраторы у меня работают два дня через два. Когда работала ее напарница, мне приходилось за всем следить самому. Не знаю, известно ли вам, но у меня, кроме «Нимфы», есть еще две парикмахерские и небольшое кафе, так что я не мог все свое время посвящать только салону, и когда работала Лена, у меня была возможность заниматься другими делами. Ну и вот… однажды в марте я приехал вечером, когда салон уже закрывался, и Лена стала показывать мне бассейн при сауне, его как раз закончили отделывать. Знаете, настроение у меня такое было… Да и у нее тоже. Короче, вы понимаете.
– Понимаю, – кивнула Настя. – И до того дня ничто в ваших отношениях не позволяло предположить такое внезапное сближение?
– Абсолютно, – Егор потряс головой. – Простите, может быть, чаю хотите? Или кофе? Разговор у нас, судя по всему, получится длинным.
– Кофе, если можно, только некрепкий, – попросила она.
Сафронов вышел из комнаты, и Настя наконец смогла осмотреться, не боясь показаться невоспитанной. Квартира у Сафронова была не очень большой для владельца двух парикмахерских, салона красоты и кафе, по крайней мере, Насте казалось, что предприниматели такого пошиба должны жить побогаче. Впрочем, в малом бизнесе она разбиралась не слишком хорошо, если не сказать – совсем не разбиралась. Может быть, Сафронов живет в этой квартире давно и копит на новую, большую, в элитном доме. А может, его бизнес не приносит сногсшибательных доходов. Или приносит, но деньги тратятся на что-то другое. Например, на загородный дом. Кстати, надо бы узнать, что там у семьи Сафроновых с недвижимостью, собственностью и наследованием. Если Егор Витальевич действительно сам убил жену, то должен же быть у него мотив. Возможно, этот мотив лежит в области личных переживаний, а возможно, в области сугубо материальной.
Хозяин вскоре вернулся, неся в обеих руках по дымящейся чашке. Ни блюдечек, ни сахарницы, ни вазочки с печеньем. Не было даже вопроса о том, класть ли сахар и если класть, то сколько. Не угощение гостя, а раздраженное одолжение, дескать, на, пей свой кофе и уматывай побыстрее. Странно, ведь Настя ни о чем его не просила, он сам предложил… Что это, невежливость или полное отсутствие представления о госте-приимстве? Или хорошо продуманная роль внешне активного и агрессивного, но внутренне сломленного горем человека, который даже плохо понимает, что делает? Тоже возможно.
Настя сделала глоток и невольно поморщилась: кофе оказался, несмотря на ее просьбу, крепким, а главное – горьким.
– Простите, у вас сахара не найдется? – спросила она.
– Что? Сахара? – Сафронов словно очнулся. – А, да, конечно, сейчас принесу.
Сахарницу он принес, но зато не подумал о ложке, и ему пришлось выходить на кухню еще раз. Что же это, настоящая растерянность перед лицом внезапно свалившейся утраты, умело разыгрываемый спектакль или отсутствие элементарных навыков в ведении хозяйства?
– Итак, с марта нынешнего года вас с Еленой связывали уже близкие отношения, верно? – продолжила Настя.
– Нет, неверно. После того случая нас по-прежнему ничего не связывало, – ответил Егор довольно резко.
Что ж, и такое бывает, подумала она, и даже чаще, чем некоторые предполагают.
– И тем не менее в августе вы поженились. Егор Витальевич, не заставляйте меня тянуть из вас каждую фразу клещами.
– Но я не понимаю, какое отношение к убийству имеют мои отношения с Леной до брака! Вы просто тянете время, потому что не знаете, как со мной разговаривать, что спрашивать и где искать преступника!
Он снова начал заводиться и повысил голос. Интересно, почему он не хочет говорить на эту тему? Что-то скрывает? Что-то важное для понимания мотива убийства? Ладно, чего он сам не скажет – скажут другие, у чужих интимных отношений всегда почему-то множество свидетелей, но хорошо бы выслушать и его версию событий.
– Егор Витальевич, нам необходимо понять, каким человеком была ваша жена, какой у нее был характер, какой склад мышления. Только после этого мы сможем строить версии о том, что она могла сделать такого, что привело в конце концов к трагедии.
– Так спрашивайте! Спрашивайте меня о ее характере, о ее вкусах, увлечениях, а не о том, как развивались наши с ней отношения! И не пытайтесь меня обмануть или запутать!
Ну вот, приехали. Чего это он так разбушевался? Всего несколько минут назад спокойно рассказывал о том, как познакомился с Еленой и как впервые переспал с ней, кофе предложил, сам сказал, что разговор будет долгим, а тут вдруг… Что ему не понравилось в Настином вопросе? Вопрос-то самый обыкновенный и лежащий на поверхности: что произошло между мартом, когда «никаких отношений еще не было», и августом, когда в паспортах Егора и Елены появились штампы о регистрации брака.
– Егор Витальевич, я не хочу быть грубой, но мне придется попросить вас не повышать на меня голос, – тихо сказала Настя. – Вы сами хотели, чтобы убийством вашей жены занимались оперативники с Петровки, вы сами сказали своему приятелю-замминистра, что недовольны тем, как работают мои коллеги с «земли», вы называли их дармоедами, придурками и обвиняли в непрофессионализме. Ведь так?
Она совершенно не знала, какие именно слова говорил Сафронов, когда звонил своему знакомому в министерство, но поскольку Егор Витальевич был далеко не единственным на этом свете, поступившим подобным образом, то Настя примерно представляла себе, что в таких случаях говорят. Ведь большинство такого рода переговоров рано или поздно доходят до сыщиков почти дословно.
Сафронов не ответил, глотая горький кофе с выражением обиды и гнева на красивом лице.
– То, что делалось до меня, вы сочли неправильным, – спокойно продолжала она. – Я задаю вам другие вопросы, то есть иду по другому пути, а вы все равно сердитесь. Вам опять не нравится, как работают сыщики. Почему? Вы заранее уверены, что мои вопросы неуместны, а ответы на них не дадут мне информацию для поиска убийцы. Не слишком ли много вы знаете, а, Егор Витальевич?
Из его глаз выплеснулась ярость и мгновенно обожгла сидящую напротив за столом Настю.
– Вы что себе позволяете? Вы на что намекаете? На то, что я знаю убийцу и покрываю его?
«Ага, вот именно на это я и намекаю», – подумала Настя, но вслух произнесла:
– Я намекаю вам на то, чтобы вы снова позвонили своему приятелю в наше министерство и попросили поставить дело на контроль в Главном управлении криминальной милиции. Там тоже есть очень опытные оперативники по особо важным делам, специализирующиеся на раскрытии убийств. Только если уж они начнут задавать вам те же вопросы, что и я, вам придется отвечать, потому что других сыщиков, классом получше и рангом повыше, уже не будет. Я понимаю ваше горе, Егор Витальевич, но не понимаю вашей агрессивности. Если у этой агрессивности есть причина, давайте ее обсудим. Если же нет, то попрошу вас все-таки отвечать на мои вопросы.
– Ладно, извините, – пробурчал Сафронов. – Сорвался. Спрашивайте.
– Я уже спросила. Что произошло в ваших отношениях с Еленой между мартом, когда вы впервые стали близки, и августом, когда вы зарегистрировали брак?
– До июня ничего не происходило. Где-то в последних числах июня Лена предупредила меня, что с начала декабря больше не сможет работать и чтобы я искал ей замену. Я очень огорчился, потому что она была действительно хорошим работником, в ее смены выручка в салоне всегда была выше…
– Почему?
– Она умела работать с клиентами. Постоянных знала по именам, записывала их телефоны. Если образовывалось окно, Лена всегда умела его заполнить, чтобы кабинеты не простаивали. Знала, кто близко живет, кому можно позвонить и предложить воспользоваться услугами салона. Она вообще всегда записывала контактные телефоны и с утра обзванивала всех записавшихся на прием, спрашивала, не изменились ли планы, придут ли. Если кто-то отказывался, говорил, что не придет, она тут же звонила другим клиентам и сообщала, что есть свободное время. Лена всегда помнила, кто чего хочет, кто просил поскорее, или хотел другое время, или интересовался возможностью попариться в сауне и все такое… Короче, в ее смену кабинеты не простаивали, поэтому и выручка была больше. Конечно, я ужасно расстроился, когда она предупредила, что с первого декабря будет увольняться. Спросил, почему, может, зарплата не устраивает? Я готов был предложить ей повышение зарплаты, только чтобы она не уходила.
– И что она вам ответила? Как объяснила причину увольнения?
– Лена сказала, что в декабре ей рожать.
Все правильно, судя по заключению судебного медика, у Елены Сафроновой в момент убийства, в середине октября, была беременность сроком тридцать недель. Значит, в конце декабря она должна была родить ребенка. А забеременела она как раз в марте.
– И как вы на это отреагировали? Вам пришло в голову, что Елена беременна от вас?
– Естественно. Я подсчитал сроки, задал ей вопрос и получил прямой ответ.
– И у вас не было сомнений? Может быть, отцом ребенка был кто-то другой?
– Я подумал об этом. И нанял частного детектива, чтобы он выяснил подробности личной жизни Лены. Оказалось, что с того момента, как она пришла работать ко мне в салон, у нее не было ни одного поклонника, не говоря уже о более серьезных отношениях. Ее никто не видел с мужчинами, и на работу ей ни разу мужчины по личным вопросам не звонили.
– Вы даже это выяснили? – удивилась Настя.
– Да это-то как раз было самым простым. У меня в «Нимфе» за стойкой администратора сидит еще и охранник, он все слышит и на ус мотает. Из бывших ваших. Одним словом, у меня не было никаких оснований подозревать, что ребенок не мой.
– И Елена потребовала, чтобы вы на ней женились, так?
– Ничего подобного. Она вообще ничего не требовала, а если бы я не спросил, почему она собирается увольняться, она бы и не сказала, что беременна. Просто, знаете, как-то все сошлось… Не знаю даже, как объяснить…
Вся агрессивность Сафронова куда-то улетучилась, сейчас перед Настей сидел не первой молодости мужчина, пытающийся сам для себя найти объяснение собственным поступкам. Настя с интересом наблюдала за ним, все еще не веря в его искренность и подозревая какую-то игру.
– Я был дважды женат, но не хотел детей, и из-за этого мои браки распадались. Дети казались мне обузой, тяжким бременем, отнимающим силы, время и нервы от…
Он запнулся и беспомощно посмотрел на нее, словно прося подсказать нужное слово.
– От чего?
– От работы.
– Вы хотите сказать: от зарабатывания денег? – жестко уточнила Настя.
– Вы хотите ударить побольнее. – В голосе Сафронова она услышала горький упрек и признала, что он справедлив. – Но в целом вы правы. Я хотел заниматься бизнесом, у меня получалось далеко не все, несколько раз я оказывался в полном провале, потом поднимался и начинал все снова. Мне было интересно только это. И вдруг, когда я узнал, что Лена ждет ребенка, во мне что-то переломилось… Я понял, что хочу этого ребенка. Хочу, чтобы у меня была семья. И Лена тоже этого ребенка хочет, иначе сделала бы аборт. Так почему бы нам не пожениться и не растить нашего общего ребенка вместе?
– Как Елена отнеслась к вашему предложению?
– Она долго колебалась, а я долго уговаривал ее. Все относительно, конечно. Я уговаривал ее почти месяц, но мне казалось, что это очень долго.
Действительно, с усмешкой подумала Настя, ее Чистяков уговаривал зарегистрировать брак больше десяти лет, и ей это вовсе не казалось долгим. А ему?
– Егор Витальевич, простите мне мой вопрос, но я вынуждена его задать. Вы ведь не любили Елену? Вы просто хотели завести семью и иметь ребенка?
– Господи, да я сам не знаю, чего я в тот момент хотел! – Теперь в его голосе слышалось настоящее отчаяние. – Но поверьте, я очень хорошо к ней относился. Она была умной, спокойной, ответственной. И очень красивой. Меня вполне устроило бы прожить рядом с ней многие годы.
– А ее это устроило бы?
– Вы хотите спросить, любила ли она меня? Думаю, что нет. Так же, как и я не любил ее. Если, конечно, под любовью понимать всякие там неземные страсти, невозможность жить друг без друга и готовность все бросить и следовать за любимым на край света. Я за ней на край света не последовал бы, и она за мной тоже. Одним словом, мы прекрасно могли жить друг без друга. Но если уж так случилось… если мы под влиянием минутного настроения пошли на близость и Лена забеременела, то, может быть, это судьба? Для меня немаловажным было то обстоятельство, что Лена явно не гонялась за моими деньгами, она ведь готова была скрыть от меня свою беременность. И я подумал: чем плохой вариант? Уж во всяком случае, это лучше, чем связаться с молоденькой длинноногой свистушкой, которой нужны только мои деньги и которая будет изменять мне на каждом углу.
Красивая история. Егор Витальевич пытается убедить всех, что о мотиве ревности можно забыть сразу. Если не любил, то и не ревновал бы с такой силой, что пошел на убийство. Здесь придется покопаться, вполне вероятно, что именно ревность он и пытается скрыть.
– А Елена? Какие у нее были мотивы принять ваше предложение вступить в брак? Если она вас не любила, то зачем ей создавать с вами семью?
– Но ведь ребенок… Лена была очень разумной, она понимала, что лучше растить ребенка в полной семье и в достатке, чем одной и неизвестно на какие доходы.
– У нее есть родственники? Родители? Сестры или братья?
– Есть, конечно. Но они не в Москве. Лена сама не москвичка, она родом из Новосибирска.
– А квартира, в которой произошло убийство? Это ведь ее квартира?
– Да, конечно. Я понимаю, что вы хотите спросить. Эту квартиру ей купил кто-то из ее бывших… Она, знаете ли, не любила распространяться о своем прошлом, но какие-то мужчины были, это естественно. Она ведь не девочка.
– Егор Витальевич, вы сами сказали, что Елена была умной, спокойной и очень красивой. Вас не смущало, что в течение длительного времени она была одна? Вроде бы у такой женщины должно быть много поклонников, какие-то отношения, чуть более серьезные, чуть менее… А у Елены, по крайней мере с ноября прошлого года, никого не было. Как вы думаете, почему?
Настя была убеждена, что если Сафронов действительно виновен в убийстве жены, то он сейчас попытается представить дело таким образом, будто у Елены все-таки кто-то был, кто и приревновал ее к мужу. Ну, посмотрим.
– Лена ничего не рассказывала… но у меня сложилось впечатление, что у нее какая-то душевная рана, связанная с ее последним мужчиной. Вероятно, она рассталась с ним год назад и сразу после этого пришла работать в мой салон. Я думаю, она очень переживала, поэтому и уделяла работе так много времени. Ей не хотелось идти домой и вообще не хотелось думать об этих отношениях, вот она и забивала себе голову клиентами, выручкой, мастерами и прочим.
Так и есть. Мифический мужчина, с которым она рассталась, мучительно переживала разрыв, а потом этот мужчина возник на горизонте, узнал, что она вышла замуж и ждет ребенка, и не справился с ревностью. Красиво. Главное – трудно проверить. Наверняка ведь никакого такого мужчины на самом деле нет, но достоверно установить, что его нет, практически невозможно. Кто бы что ни говорил, всегда есть вероятность того, что только сама Елена точно знает ответ на этот вопрос. Даже самая близкая подруга иногда не знает всех тайн женщины. Кстати, о подругах…
– Егор Витальевич, когда в субботу вечером Елена не пришла вовремя домой, кому из ее подруг вы звонили?
Эти сведения были в материалах, но сейчас подруги погибшей интересовали Настю в несколько ином аспекте.
– У Лены не было подруг в полном смысле этого слова. У нее были знакомые. Приятельницы. Я звонил Нине Клевцовой, это второй администратор в моем салоне.
– А еще кому?
– Наташе Разгон. И еще Уразовым звонил. Алик Уразов – мой партнер, мы вместе владеем кафе, а Нора, его жена, дружила с Леной.
– Дружила? – уточнила на всякий случай Настя.
– Именно дружила, – сердито повторил Егор. – Нора с Леной дружила, а Лена с Норой – нет. Знаете, как это бывает?
Настя молча кивнула. Еще бы ей не знать! Маша любит Ваню, а вот Ваня Машу совсем не любит, хотя и встречается с ней. А бедная Маша об этом даже не догадывается и считает, что Ванечка относится к ней так же нежно и страстно, как и она к нему. В любви такое встречается сплошь и рядом. А в дружбе? Да точно так же. Чем любовь отличается от дружбы? А ничем. Те же самые глубоко личностные отношения двух людей. И один из них видит эти отношения так, а другой – вовсе даже эдак. И одному эти отношения в радость, а другому – в тягость. Обычное дело.
– Значит, вы звонили Клевцовой, Разгон и Уразовой. Больше некому было позвонить?
Сафронов некоторое время смотрел на Настю молча и как будто оценивающе, потом негромко произнес:
– Знаете, у меня иногда возникало ощущение, что Лена, выйдя за меня замуж, словно начала жизнь с чистого листа. Никаких старых связей, давних знакомых, никаких воспоминаний и рассказов о прошлом. Я ее в шутку называл Инопланетянкой. Вот будто бы в ноябре прошлого года она прилетела на Землю на летающей тарелке и никогда прежде здесь не жила. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Чего ж тут непонятного. Господин Сафронов хочет сказать, что в прошлом его покойной жены полным-полно тайн, которые она от него тщательно скрывала. Тайны эти ему неизвестны, но милиции стоит в них покопаться, ибо убийство наверняка связано именно с ними. Хорошая мысль! Богатая. Вполне последовательным будет со стороны Егора Витальевича намекнуть на то, что его супруга могла оказаться иностранной шпионкой, внедренной в российский бизнес, отсюда и нежелание говорить о прошлом. Ну же, Егор Витальевич, давайте, мы готовы и это проглотить.
– Как Елена оказалась в вашем салоне? Ее вам кто-то рекомендовал? Или она просто пришла, как говорится, «с улицы» и попросила взять ее на работу?
– Ее привела Нина Клевцова. Я уже говорил, это наш второй администратор.
– А Нина откуда ее знала? Как давно они были знакомы?
– Какое-то случайное знакомство. Помнится, когда я пытался выяснить, не встречалась ли Лена с другим мужчиной, я первым делом поговорил с Ниной, думал, она мне расскажет что-нибудь о личной жизни Лены. Но оказалось, что они познакомились чуть ли не за неделю до того, как Нина привела ее в салон ко мне на собеседование.
– А Наташа Разгон? Она давно знает вашу жену?
– Давно. Но Лена редко с ней общалась.
– Почему, не знаете?
– Я вам уже сказал: у нее не было подруг. Они были ей не нужны.
– Егор Витальевич, вы сами-то в это верите?
– Верю, – твердо ответил Сафронов.
«Не верит», – подумала Настя. Но вообще-то ситуация странная. Если у Елены Сафроновой были подруги, но ее муж это скрывает от милиции, то здесь есть о чем подумать. Если подруги были, но муж о них не знает, тоже есть о чем поговорить. А вот если их действительно не было, то тут уж впору плотно заниматься прошлым Елены Михайловны Сафроновой, в девичестве Щеткиной. Ибо человек, о прошлом которого никто не может ничего рассказать, вызывает некоторые, мягко говоря, подозрения.
Она сделала очередную пометку в блокноте и перешла к следующему блоку заранее намеченных вопросов.
– Вернемся к квартире, где была убита ваша жена. Почему вам пришло в голову искать Елену именно там?
– Это было последним, о чем я подумал. Уже после приятельниц, после больниц, моргов и милиции. Лена все никак не могла окончательно переехать ко мне. Понимаете, когда мы решили жить вместе, было лето, она собрала свои летние вещи и всякие там мелочи, и я перевез ее к себе. Потом, когда похолодало, она несколько раз привозила со старой квартиры то куртку, то плащ, то осеннюю обувь. Я постоянно предлагал ей: давай потратим один день, поедем к тебе, соберем все вещи, упакуем и перевезем. А Лена все откладывала, мол, не к спеху, успеется… Когда я ее нигде не нашел, я подумал, что она могла поехать на квартиру за чем-нибудь, а там что-то случилось. Упала, сломала ногу, или плохо стало, с ребенком что-нибудь, а она лежит и доползти до телефона не может. Я схватил ключи и помчался туда.
– Сколько комплектов ключей от квартиры вашей жены?
– Два. Один здесь, другой Лена постоянно носила с собой на тот случай, если понадобится что-то взять. Ну и для других целей тоже.
– Для каких? – насторожилась Настя.
– Будто сами не понимаете, – Сафронов неодобрительно фыркнул. – Нина Клевцова вела активную личную жизнь. Лена систематически давала ей ключи от той квартиры.
– Третьего комплекта точно нет? Обычно к любому замку прилагается не меньше трех ключей.
Если Настины подозрения не беспочвенны, сейчас прозвучит песня о том, что третий комплект, наверное, был, только Егор Витальевич никогда его не видел. Тем самым будет подкрепляться версия о таинственном мужчине из таинственного прошлого Елены. О мужчине, разрыв с которым Елена так болезненно переживала и у которого остались эти самые ключи. Дело в том, что Елену Сафронову преступник не только задушил, но и покинул квартиру, аккуратно закрыв дверь на замок. Не захлопнув, а именно закрыв: дверь в квартире Елены имела незахлопывающийся замок сувальдного типа, его ригель полностью утапливался в гнездо, и, чтобы закрыть дверь, необходимо было воспользоваться ключом. Без ключа дверь оставалась притворенной, но не запертой, и от малейшего сквозняка распахивалась настежь. Егор же Витальевич, вызвавший на место происшествия милицию, уверял, что открывал дверь при помощи ключа. Значит, ее при помощи ключа и закрывали. Или он лжет?
– Был третий комплект, – кивнул Сафронов. – Но он куда-то делся. Ваши коллеги уже спрашивали меня, я тогда уверенно сказал, что комплектов три, один у Лены и два здесь, а когда они попросили показать ключи, я смог найти только одну связку.
– Обе связки лежали в одном месте?
– Да, в ящике, в стенке.
– Интересно, – протянула Настя. – А когда вы брали ключи в воскресенье рано утром, чтобы проверить, нет ли вашей жены на старой квартире, сколько комплектов было в ящике?
– Я не обратил внимания. Очень волновался, нервничал. Схватил ключи и помчался.
– Припомните, когда в последний раз вы видели обе связки?
– Не могу сказать. В том ящике лежат все запасные ключи: от этой квартиры, от Лениной, от гаража, от квартиры моих родителей. За последние месяцы у меня не было нужды доставать какие-нибудь запасные ключи, и я в ящик не заглядывал.
У нее было еще много вопросов, но почему-то Настя почувствовала, что именно сейчас нужно остановиться. Сделать вид, что заинтересовалась тайнами, сокрытыми в прошлом Елены, и уйти. Она не понимала, откуда взялась эта уверенность, но знала, что так будет правильно.
Выйдя на улицу, Настя посмотрела на часы. Если рейс, которым должен был прилететь Саша с семейством, прибыл вовремя, то сейчас на кухне в квартире Каменских уже жарится мясо, режутся салаты и витают умопомрачительные запахи. В конце концов, как-то глупо возвращаться на работу в девятом часу вечера.
Владимир Иванович Славчиков давно уже поймал себя на том, что перестал радоваться возвращению домой. Чувство это, сперва слабенькое, едва ощутимое, было поначалу принято им за обыкновенную хандру, которая время от времени посещает любого человека. Просто есть какое-то ощущение, что все неладно, все не в радость… Что ж, бывает, можно и внимания не обращать. Но спустя некоторое время он заметил, что противное ощущение появляется только на пути с работы домой. И никогда – по дороге из дома на службу. Тут было над чем призадуматься.
Профессор Славчиков «прожил» в науке без малого тридцать лет и привык все раскладывать по полочкам, анализировать, классифицировать и логически обосновывать. Это было не потребностью, а привычным стилем мышления. Обдумывание странного графика, по которому просыпалось и засыпало неприятное чувство, довольно быстро привело его к выводу о том, что в семейной его жизни далеко не все в таком уж большом порядке. И дело, оказывается, в Катерине. Вернее, не в ней самой, а в отношении к ней Владимира Ивановича.
Десять лет назад он женился на женщине, которая потеряла все, кроме ребенка от первого брака. Семья, работа, деловая репутация – все было утрачено, потеряно безвозвратно. Владимир Иванович хорошо помнил, как потрясло его то мужество, с которым несчастная Катерина приняла все удары судьбы, то достоинство, с которым она держалась, та сила духа, которая не позволяла ей во всем винить других и проклинать их. Она даже о муже своем, бросившем ее в первую же трудную минуту, не сказала ни единого худого слова, напротив, отзывалась о нем с благодарностью за то, что не бросил их дочь совсем уж на произвол судьбы, какую-никакую помощь оказывал. Восхищение душевными качествами Екатерины Сергеевны было столь сильным, что профессор по ошибке принял их за несколько иное чувство, что и подвигло его сделать ей брачное предложение. Они жили хорошо, дружно, отлично понимали друг друга и никогда не ссорились, в браке родились двое мальчиков… Катерина открыла в себе способность сочинять детективные романы, и это стало приносить деньги, не сумасшедшие, конечно, но более чем приличные для обеспечения благополучия и достатка в доме. И вдруг Владимир Иванович отчетливо осознал, что не любит свою жену. И вовсе не потому осознал, что встретил другую женщину и получил возможность сравнивать чувства, испытываемые к обеим. Нет, не потому. Просто он перестал радоваться возвращению домой.
Вот и сегодня он поднимался в лифте на седьмой этаж, будучи не в самом лучшем расположении духа. Но, помимо уже ставшего привычным неприятного чувства, душа его маялась еще по одной причине. Владимир Иванович повел себя в служебной ситуации, как ему казалось, некорректно и теперь казнился, то ища оправдания своему поведению, то обвиняя себя во всех смертных грехах. В течение нескольких дней он так и не решил, рассказывать ли об этом жене или промолчать. В принципе, его служебные дела никак ее не касались, но с другой стороны…
«Надо сказать», – как-то отстраненно подумалось ему в тот момент, когда рука автоматически достала из портфеля ключи от дома.
Квартира встретила Владимира Ивановича почти непереносимым шумом. Из Юлиной комнаты доносился оглушительный рок, Антошка в гостиной смотрел по телевизору мультики, самый младший – Вовчик-второй – носился по всему свободному пространству, весьма достоверно изображая самолет-истребитель и сопутствующие его полету звуки. Няня Евгения Семеновна суетилась между мальчиком сидящим, мальчиком летающим и включенным на кухне телевизором, по которому шла очередная серия чего-то латиноамериканского. Появления Владимира Ивановича в первый момент никто и не заметил, пока юный летчик-истребитель не наткнулся в бреющем полете на ноги отца.
– Папа! Я сбил фесть амеликанских лакет!
– Почему именно шесть? И почему американских? – удивился Владимир Иванович, подхватывая сына на руки и целуя в покрытые румянцем нежные щечки. – Разве у нас война с Соединенными Штатами? Что-то я об этом ничего не слышал.
– Не, у нас нет войны. Это они в Илаке воюют! А я их сбиваю!
– Очень хорошо, – строго произнес профессор. – А ты-то тут при чем? Разве ты житель Ирака?
– Нет, – честно ответил подрастающий воин-интернационалист, – я житель Долголуковской улицы, дом тли, квалтила солок пять.
– Вот видишь, – отец бережно поставил мальчика на пол, – значит, ты вмешиваешься в чужие конфликты, а это нехорошо.
– Почему нехолофо? Я фе помогаю. А лазве помогать нехолофо?
Вопрос показался профессору излишне философским для обсуждения с маленьким ребенком, и от дискуссии он уклонился. Поздоровался с няней, потрепал по затылку Антошку, который так и не оторвался от экрана с мельтешащими на нем и орущими дурными голосами чудищами, и прошел в самую дальнюю комнату, совмещавшую функции одновременно спальни и кабинета. Тесновато у них, что и говорить, Юльке нужна отдельная комната, она уже большая, поэтому мальчики спят в гостиной, а уроки Антоша делает где придется, то на кухне, то в спальне у родителей, благо рабочий столик, хоть и небольшой и почти целиком занятый компьютером, там имеется. Ничего, осталось подождать совсем недолго, во всяком случае, Катерина уверяет, что еще пара книжек в рамках проекта – и денег хватит на новую квартиру, более просторную и удобную. А ведь когда-то эта трехкомнатная квартира, где Владимир Иванович проживал со своей первой женой и сыном Васей, казалась ему огромной, и всем места хватало, и никто друг другу не мешал.
Катерина сидела в спальне-кабинете за столом, склонившись над какими-то бумагами. Если она работала, то обычно на компьютере, но экран не светился, а жена, судя по тому, что успел увидеть Владимир Иванович, чертила какие-то схемы. Зрение у профессора Славчикова было, несмотря на возраст, отменным, и он успел увидеть надписи на схеме:
Нач. УВД
Упр. Минюста
ОВИР – паспорт?
Именно успел увидеть, а не рассмотрел, потому что вошел тихо, и за заполнившим квартиру шумом жена не сразу заметила его появление, а как только заметила, сразу скомкала листок и сердито бросила на пол.
– Работаешь? – улыбнулся Владимир Иванович. – Новое преступление придумываешь? – Да, – ответила Катерина рассеянно и улыбнулась.
Улыбка показалась Владимиру Ивановичу почему-то виноватой. Или смущенной? Или даже растерянной?
– Может, тебе помочь? – предложил он. – У тебя опыт, конечно, на собственной шкуре пережитый, но зато у меня он обширнее. Все-таки я много лет изучаю преступления.
– Спасибо, Володюшка, я уже все придумала, – Катерина говорила весело, но в голосе ее мужу почудилось непонятное напряжение. – Пойдем ужинать.
Пока он переодевался, снимал костюм и натягивал домашние брюки и куртку от спортивного костюма, жена торопливо собрала бумаги в пластиковую папку, и это тоже показалось ему не то чтобы странным, но… неоправданным, что ли. Зачем, если после ужина она снова сядет за работу? Пусть бы лежали, никто их здесь не тронет, не перепутает и уж тем более не потеряет. Катерина между тем засунула папку в сумку. И это тоже показалось Владимиру Ивановичу необычным. Завтра пятница, а не суббота, завтра не нужно идти к Богданову. Что же, она собирается завтра весь день таскать бумаги с собой? Для чего, бог мой? Это же не документы особой важности, которые всегда должны быть под рукой и которые нельзя оставить без пригляда ни на минуту, это всего лишь наброски, черновые записи о сюжетных ходах, небольшие отрывки чистового текста.
Впрочем, кто ее знает, внезапно подумал Славчиков, может быть, она и в самом деле носит свои записи постоянно с собой, а он просто этого не замечал. Он вообще многого не замечал в своей супруге и лишь недавно понял, что не замечал потому, что особо не присматривался, а не присматривался оттого, что не очень-то интересовался ее работой и ее жизнью за пределами квартиры и семьи. Проще говоря – не любил он ее. Уважал, ценил, беспокоился о ней, но не любил.
Телевизор в гостиной по-прежнему надрывался, озвучивая Антошкины мультики, Вовчик-второй, подбив все «фантомы» на американско-иракском фронте, расстреливал из водяной пушки найденные на территории жилища подозрительные пакеты, которые могли оказаться бомбами. Насмотрелся по телевизору…
– Юля, иди ужинать! – крикнула Катерина.
– Не хочу, мам, – отозвался из-за закрытой двери голос девушки.
– Ну как хочешь, – пробормотала она себе под нос и плотнее прикрыла дверь, отделяющую кухню от остального орущего пространства.
Выключив кухонный телевизор, Катерина поставила на плиту кастрюлю с супом и сковородку.
– Евгения Семеновна, готовьте пацанов к кормежке.
Няня взяла посуду и матерчатые салфетки и понесла в комнату. Кухня такая тесная, что все не могут поместиться в ней одновременно, поэтому мальчиков кормят в гостиной. Владимир Иванович смотрел на жену и думал о том, что вечер для Катерины, наверное, самое трудное время суток. Пять человек, а с няней – шесть, и всех надо накормить, и за всеми проследить, и с каждым поговорить, и при этом не сойти с ума от шума, суеты, беготни, капризов и отчаянного рева. По части рева все дети – чемпионы, что старшая Юленька, что Вовчик-второй, да и Антошка им не уступает. У всех глотки луженые, запасы слез – неистощимые, а главное – непоколебимая уверенность в том, что рыданиями можно добиться чего угодно. И хотя жизнь показывала, что это далеко не так, что Катерина дает слабину крайне редко и чаще всего за ревом никаких благоприятных последствий не следует, дети упорно продолжали надрывать свои нежные организмы в попытках добиться желаемого именно этим, старым как мир, способом.
Катерина сильно располнела, особенно после рождения Вовчика-второго, и теперь мало похожа была и на ту живую, искрящуюся юмором хорошенькую женщину, с которой профессора Славчикова познакомили на банкете лет пятнадцать назад, и на ту исхудавшую посеревшую несчастную бабу, какой увидел ее Владимир Иванович в самые трудные для нее дни. Рано поседевшие волосы она окрашивала в цвет красного дерева и коротко стригла. Прическа ее мужу не очень нравилась, но он не считал для себя возможным высказываться по этому поводу. «А кстати, почему?» – тут же мысленно задал он себе вопрос и с грустью констатировал, что ответ нашелся быстро и легко, ибо логически вытекал из всего, что он передумал и перечувствовал в последние месяцы: «Потому что мне все равно, как она выглядит. Потому что я ее не люблю. Хотя она замечательная женщина, прекрасный друг, превосходная жена и мать, и остаток своей жизни я хотел бы провести рядом с ней. Но все равно я ее не люблю так, как любил когда-то и первую свою жену, и некоторых других женщин. Вот и весь ответ».
– Катюша, – начал Владимир Иванович, когда жена поставила перед ним тарелку с супом, – как ты думаешь, я еще молодой или очень молодой?
– Ты – ребенок, – с улыбкой ответила Катерина. – Сущее дитя. Что ты опять натворил?
– Я повел себя как дурак. Как сопливый пацан.
– Не верю. Ты умный, – рассмеялась она. – Ну-ка рассказывай.
– Да рассказывать-то особенно нечего. Я тут на днях с твоим бывшим мужем виделся. Мы в одной комиссии кандидатский экзамен принимали.
– И ты дал ему в глаз? – поинтересовалась Катерина, кладя в тарелку сметану. – Или в ухо?
– Хуже, – признался Славчиков. – Если бы я дал ему в ухо, пострадал бы только Вадим. А так невинный пострадал. Точнее – невинная.
– А можно в деталях, а не намеками? Сметану размешай.
Владимир Иванович тщательно размешал сметану в супе, попробовал, добавил соли. Суп показался ему слишком горячим, и он решил, что вполне успеет поделиться с женой тем, что его мучает, пока блюдо немного остынет.
– В общем, сдает экзамен одна дамочка из розыска, с Петровки. Толковая такая, и опыт работы огромный, и головка светлая. Но отвечает не по правилам, не так, как мы всю жизнь пишем в учебниках и монографиях. У нее, понимаешь ли, собственное видение проблемы. И вот слушаю я ее и понимаю, что она права. На самом деле права. И Вадим твой это понимает. Когда оценки обсуждали, он настаивал на том, чтобы поставить ей «отлично», говорил, что она гениальная и ее идеи произведут переворот в криминологии. А мне будто шлея под хвост попала. Ну не могу заставить себя согласиться с ним, признать, что он прав. Понимаешь, Катюша? Он для меня на всю оставшуюся жизнь не прав, раз и навсегда. Я считаю его дураком и подонком, и для меня признать, что он хоть в чем-то прав, просто немыслимо. И я начал с ним спорить, доказывать, что дамочка несла полный бред, и что с такими знаниями и представлениями ее нельзя близко к науке подпускать, и все такое. Говорю – и самому противно. Но сделать ничего с собой не могу. И ведь аргументы какие-то нашел, будь я неладен, сумел убедить председателя комиссии, что выше тройки нельзя этой дамочке ставить оценку, а вообще-то я на двойке настаивал. Мерзавец я, да?
– Нет, – вздохнула жена, – ты просто ребенок. Сопливый пацан. И что вы в результате ей поставили?
– «Удовлетворительно», моими молитвами. Слава богу, оценки в ведомость сразу не проставили, а когда объявляли, та дамочка собралась с мыслями, как-то так остроумно что-то сказала, а председатель расхохотался и поставил «хорошо». Но у меня на душе эта история камнем лежит. Получается, два мужика женщину не поделили, а страдает третья сторона. Этой тетке надо было, конечно, «отлично» ставить. А я уперся как осел, меня от одного вида твоего Вадима трясти начинает.
– Володюшка, – мягко сказала она, – Вадим давно уже не мой. И ты меня от него не уводил. Ты меня подобрал, когда я валялась на дороге, брошенная и никому, кроме Юльки, не нужная. Тебе давно следовало бы перестать ненавидеть его.
– Не могу! – Владимир Иванович повысил голос. – Сам знаю, что глупо, недостойно, но не могу. Он ведь не дворник и не слесарь, не безграмотный обыватель, для которого любой сидящий за решеткой – закоренелый преступник, Вадим – такой же профессор, как и я, доктор наук, он криминолог, всю жизнь изучавший экономические преступления и людей, которые эти преступления совершают. Уж он-то лучше кого бы то ни было должен знать, как часто к ответственности привлекаются не настоящие расхитители и мошенники, а стрелочники. Он должен, обязан был понимать, что ты и оказалась таким стрелочником, которого заставили подписать документы под угрозой увольнения, а потом сдали. И он не имел права от тебя отказываться.
– Это было давно, до девяносто первого года, а Вадим, если ты не забыл, был секретарем парторганизации кафедры, – напомнила Катерина. – У него не было выхода. Либо отказаться от меня и немедленно развестись, либо положить на стол партбилет и потерять должность. Подполковник милиции и парторг кафедры не мог в те времена иметь жену с судимостью. Я его понимала и не осуждала, и ты не должен его ненавидеть.
– А я все равно ненавижу, – упрямо возразил он. – И ничего не могу с собой поделать. Он подонок и трус.
– Хорошо, – миролюбиво согласилась жена, убирая свою тарелку. – Ешь суп, пожалуйста, он совсем остыл. Пусть Вадим подонок и трус. Но при чем тут эта женщина с Петровки? Ей-то за что досталось?
– Так в том-то все и дело, что ей досталось за мою ненависть к твоему бывшему. Вот это меня и гнетет. Я сам себя не могу уважать из-за этого.
– Ешь, пожалуйста.
Он быстро съел суп и понял, что сыт и никакой еды больше не хочет. Однако Катерина уже накладывала жаркое. Владимир Иванович открыл было рот, чтобы отказаться от второго блюда, но остановил себя. Катя обидится, она стояла у плиты, готовила, старалась… Как только он понял, что не любит ее и никогда не любил по-настоящему, сразу стал испытывать чувство вины перед женой и опасаться, не приведи господь, это свое отсутствие любви хоть в чем-нибудь проявить.
Владимир Иванович с трудом впихивал в себя картошку с мясом, стараясь не глядеть на жену. Катерина никак не комментировала его рассказ, и было непонятно, осуждает она его или нет и что вообще думает по этому поводу.
– Катя, а может так случиться, что ты меня разлюбишь?
Катерина стояла у плиты и разливала в смешные фигурные чашечки кисель, сваренный для мальчиков. Антошкина чашка – желтая с красным, в форме толстого мышонка с куском сыра в коготках, Вовкина – синяя с белым, изображающая из себя снеговика с ведром на голове и морковкой вместо носа.
– Конечно, – ответила она, не оборачиваясь. – Только не за то, что ты ненавидишь Вадима. За что-нибудь другое.
– Например, за что? За глупость? За упрямство? – допытывался он.
– За жлобство, Владимир Иванович.
– Кать, я серьезно.
Вошла Евгения Семеновна, забрала чашки с киселем и вазочку с печеньем.
– А если серьезно, – Катерина снова присела за стол напротив мужа, – то не имеет ровно никакого значения, люблю я тебя или нет, и если люблю, то не разлюблю ли, и если разлюблю, то за что именно. Понимаешь, Вовчик-первый? Ни-ка-ко-го, – повторила она по слогам.
– Не понимаю. Это что-то новенькое, – озадаченно произнес Славчиков.
– Это действительно новенькое, – кивнула она. – Твой сын придумал. Новая теория.
– Васька?!
– Он самый.
– И что же он такого придумал, господи ты боже мой? Что за теория?
– Теория о том, что не имеет никакого значения, какую жизнь мы проживаем и как, потому что жизнь – это всего лишь один эпизод в длинной цепи разнообразных эпизодов. Если один эпизод не получился, ничего страшного, следующий будет другим, намного лучше. Правда, Василий называет жизнь не эпизодом, а приключением.
– То есть он считает, что у человека много жизней? – уточнил Владимир Иванович, не веря своим ушам. – Он что, свихнулся? Может, он пьяный был, когда говорил это?
– Нет, Володюшка, если следовать теории твоего сына, то у человека жизнь одна, но человек – это единство плоти и души. Плоть тленна, а душа бессмертна. Когда плоть умирает, то умирает данный конкретный человек как единство тела и души, но душа-то продолжает жить. Она находит себе другую плоть и пускается в новые приключения. А любое самоубийство – всего лишь воплощение решения души о том, что в ипостаси данного человека, живущего данной жизнью, ей пребывать больше не хочется, ей надоело, скучно, она устала. Она хочет побыстрее избавиться от плоти, улететь на небо и там высмотреть себе другую жизнь, которой она хотела бы попробовать пожить.
– Она – это кто? – глупо спросил профессор, который уже плохо понимал, о чем толкует его жена-писательница.
– Она – это душа, Володенька, – пряча улыбку, пояснила Катерина. – Вот такую идеологическую конструкцию изобрел наш Васенька. И, кстати, просил меня довести ее до твоего сведения.
– Зачем?
– Он считает, что ты лучше поймешь его, нежели я. Он полагает, что эта конструкция слишком теоретична, чтобы ее могла по достоинству оценить такая приземленная особа, как твоя жена. Ну что, оценил?
– Да бред какой-то! – Владимир Иванович в сердцах махнул рукой и чуть не сбросил на пол плетеную корзинку с нарезанным хлебом. – Где он набрался такой чуши?
Катерина пожала плечами.
– Не знаю. Говорит, у кого-то вычитал, взял за основу и добавил кое-что от себя.
– Ну ладно, допустим. А почему он сам мне все это не изложил? Почему попросил тебя довести до моего сведения?
– Он надеется, что в моем изложении теория прозвучит более связно. Ты же сам знаешь, Вася умный мальчик, но очень плохо излагает и совсем не умеет объяснять.
– Но тебе же он изложил свой бред, и ничего, ты поняла, – недовольно проворчал Славчиков.
В нем внезапно проснулась ревность. Что же, Васька считает Катерину умнее родного отца? Васька счел возможным чем-то поделиться с ней, чем-то таким, о чем ему и в голову не пришло поговорить с отцом?
– Володюшка, я вырастила Юльку и теперь постоянно общаюсь с Антошей и Вовкой. Ясно?
– Нет. Не вижу связи, – сердито откликнулся он.
– У меня большой опыт общения с теми, кто плохо умеет объяснять, вот и все. Зато ты избалован общением с высоколобыми учеными и всякими там аспирантами, кандидатами и докторами, они все ясно мыслят и ясно излагают, а того, кто излагает плохо, вы сразу изгоняете из своих рядов и даже не пытаетесь понять, о чем это он там, собственно говоря, толкует. А я не могу отмахнуться от объяснений малыша, мне приходится обязательно его выслушать и постараться понять. Поэтому я тренированная. Вот Васька и предпочел меня в качестве первого рецензента. Он прекрасно понимает, что если я буду тебе пересказывать его бредни, то сделаю это более внятно и системно.
– Так ты согласна, что это бредни?
– Разумеется.
– Ну слава богу, – с облегчением выдохнул Владимир Иванович, – а то я уж испугался, что ты меня начнешь вербовать в новую веру. Дверь кухни с грохотом распахнулась, на пороге возник взъерошенный Антошка. Из-за его спины прорывался с боями Вовчик-второй, которого старший братец отпихивал и всеми силами старался не пропустить вперед.
– Мам, а можно я боевик посмотрю с Костнером?
– Мам, – пищал младший, – там «Спокойной ночи, малыфы», там сказка плодолфается, а он не дает смотлеть.
– Уйди, не лезь!
– Ну, мам!…
– Пошел отсюда!
Катерина подскочила к сыновьям и разняла их, пока не дошло до драки. Теперь Вовчик-второй прятался за ее ноги и оттуда глядел победителем.
– Антоша, ты можешь смотреть боевик, но только до девяти часов. В девять Вовчик ляжет спать.
– А я? – пискнул младший. – А ты посмотришь свою сказку здесь.
– Так уже без пятнадцати девять, – возмутился старший. – Сейчас как раз фильм начнется. И в девять выключать, да?
– Пожалуйста, можешь смотреть фильм на кухне, – согласилась Катерина. – Вовчик посмотрит передачу в комнате и сразу ляжет спать. А ты можешь сидеть здесь, только учти, что мы с папой тоже будем здесь, нам нужно поговорить, а потом я буду мыть посуду и убирать. И решай быстрее, у тебя три минуты.
Ей приходилось быть жесткой, иначе нельзя, когда квартира слишком мала для пятерых. Нельзя делать поблажки одному и ущемлять другого, и приходится все время искать баланс между разными интересами, чтобы никто не обиделся и была соблюдена элементарная справедливость. Хотя только матери знают, как щемит сердце, когда приходится гоняться за этой самой справедливостью, слыша рев маленького ребенка и глядя в его обиженные глазки. «Катерина состоит из одних достоинств, – подумал Владимир Иванович, наблюдая за тем, как жена «разруливает» конфликт интересов. – Господи, ну почему же я не люблю ее?»
– А что, тебе очень даже идет. Смотри, как здорово!
Даша напялила Насте на голову шерстяную шапочку со смешными длинными заячьими ушами. Уши были расшиты цветочками и свешивались вниз, почти закрывая щеки. Определенно, у маленького Санечки со вкусом проблемы, но с чувством юмора, пожалуй, совсем неплохо.
– Если бы ты видела, как он эту шапочку выбирал! – продолжала щебетать Даша. – Сто магазинов обошел, пока выискал то, что ему хотелось. Вбил себе в голову, что непременно должен подарить тебе шапочку с ушами. Ну что ты сидишь, подойди к зеркалу, посмотри.
Настя нехотя поднялась с дивана и поплелась к зеркалу. Чудовищно. Старая усталая тетка с потухшим взглядом, опущенными уголками рта и подозрительно светлыми волосами – естественный платиновый цвет густо разбавлен сединой. И надо всем этим – яркая дурацкая шапка с заячьими ушами. Гротеск. Пародия. Черт знает что…
Она попыталась улыбнуться, но ничего не получилось, губы натужно скривились, и лицо стало еще старше и печальнее. Настя резким движением сорвала с головы подарок любимого племянника, который стоял здесь же, предвкушая эффект и приоткрыв в радостном ожидании рот.
– Здорово, да, тетя Настя? Тебе нравится?
– Очень, Санечка. Спасибо тебе большое. Просто замечательная шапочка, – ответила она, ненавидя себя за подступившие слезы.
– Ты будешь ее носить на работу?
– На работу, наверное, не получится, у нас там все очень строгие, начальники всякие, генералы. На работе надо форму носить.
– А когда же ты будешь ее одевать?
– Надевать, Санечка, не одевать, а надевать, – тут же поправила сына Даша. – Сколько раз я тебе говорила…
– Надевать, – послушно повторил мальчуган. – Тетя Настя, когда ты будешь носить мою шапочку? В гости?
– Хорошо, в гости, – согласилась она.
– Тогда надевай ее обратно, – потребовал племянник. – Ты же в гостях, вот и надевай. Ты обещала.
Даша укоризненно покачала головой, обняла ребенка, поцеловала в макушку.
– Санечка, здесь очень тепло. Если Настя наденет твою шапочку, а потом снимет и выйдет на улицу, она обязательно простудится. Ты же не хочешь, чтобы Настя заболела?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– Да ну вас.
Он махнул рукой и понуро вышел из комнаты.
– Обиделся, – огорченно заметила Настя. – Ты прости меня, Дашуня, я вам всем праздник испортила. И Саня так ждал восторгов с моей стороны, а я не смогла…
По ее щекам потекли слезы, которые она все-таки не сумела сдержать. Ей было жаль племянника, которого она же сама лишила радости, ей было жаль солнечную и счастливую Дашу, которая тоже расстроилась, видя обиженного и такого несчастного сына. И ей было ужасно жаль себя.
Даша прижалась к ее плечу, тихонько поцеловала в щеку.
– Это все из-за того дурацкого экзамена? Я вообще не понимаю, зачем тебе понадобилось его сдавать? Глупость какая-то!
– Это не глупость, Дашуня, а необходимость. Если я хочу написать и защитить диссертацию, я обязана сдать экзамены. Таков порядок.
– Я знаю, что порядок, – продолжала сердиться молодая женщина. – Я не понимаю, на кой тебе сдалась эта диссертация. Тебе Лешкины профессорские лавры спать не дают, что ли? Работаешь ты на своей Петровке столько лет – вот и работай, тебя там ценят, уважают. Чего тебе неймется? Ищешь на свою голову приключения, а потом расстраиваешься.
Настя вздохнула. Конечно, Дашка не понимает. Все вокруг понимают, зачем Насте Каменской нужна кандидатская диссертация, а тридцатилетняя жена ее брата – не понимает. Потому что она не носит погоны. И потому, что ей всего тридцать.
– Дашенька, я – подполковник, а подполковники могут служить только до сорока пяти лет. В сорок пять их отправляют на пенсию. А мне уже сорок три.
– Что, прямо всех-всех отправляют? – не поверила Даша. – И в нашей милиции нет ни одного подполковника старше сорока пяти лет? Не поверю ни за что!
– И правильно, что не поверишь, – усмехнулась Настя. – Можно подать рапорт с просьбой продлить срок службы, и если решение будет положительным, проработаешь еще пять лет.
– А потом?
– А потом еще один рапорт. И еще можешь поработать.
– А потом?
– Потом – все. Два продления, больше нельзя.
– Тогда в чем проблема? Напишешь эти свои рапорты и будешь работать до пятидесяти пяти лет. А за это время и полковником станешь. Не понимаю, зачем эти хлопоты с диссертацией?
– Дашка, Дашка, – Настя сама не ожидала, что рассмеется, – ты неисправимая идеалистка. Рапорт-то я напишу, да только нужно, чтобы мои начальники очень сильно захотели оставить меня на службе. А в этом у меня большие сомнения. Начальники у меня сложные, не все относятся ко мне хорошо, а некоторые – так даже откровенно плохо.
«Особенно мой непосредственный начальник Вячеслав Михайлович Афанасьев, – мысленно продолжила Настя. – Раздражаю я его просто до невозможности. Внешне мы с ним отлично ладим, но я точно знаю, что он меня на дух не выносит. Просто спит и видит, когда же я наконец уйду. Желательно на пенсию, чтобы не было разговоров, что от него ушел такой опытный сотрудник, как я. Когда от начальника уходит хороший работник, это всегда пятно на репутации самого начальника. Кто ж ценными кадрами разбрасывается? Если человек уходит на повышение или на более высокую зарплату – это нормально, это все понимают. Но на повышение меня не двинут: женщина. Более высокая зарплата означает уход в частный сектор, я на это не пойду. В частном секторе навыки раскрытия убийств никому не нужны, там нужно совсем другое: гражданское право, договоры, финансы, обеспечение безопасности, а менять квалификацию я не хочу. Значит, переместиться я могу только на равноценную должность в другом подразделении. И как это будет выглядеть со стороны? Оперативник, девятнадцать лет занимавшийся раскрытием убийств и съевший на этом деле не одну свору собак, вдруг ни с того ни с сего уходит старшим опером в отдел по борьбе с кражами… Ха-ха-ха. Шито белыми нитками, дураков нет, и первый спрос – с начальника. Раз от тебя ушли, значит, не создал условий, не уберег, не пресек развитие конфликтной ситуации. Афоне этого не хочется, он бы предпочел, чтобы все шло тихо-мирно, в соответствии с Положением о прохождении службы. Каменская состарилась и ушла на пенсию. Естественный процесс».
– И на моем рапорте начальник положительную резолюцию не поставит, – продолжала она вслух свои объяснения. – А поскольку уходить на пенсию и сидеть дома мне пока не хочется, я должна постараться за два года написать диссертацию или хотя бы «болванку», чтобы доказать свое умение заниматься научной работой. Тогда у меня будет шанс.
– Какой?
– Перейти на преподавательскую работу. Причем на такую должность, на которой я смогу получить звание полковника. Тогда можно будет служить до пятидесяти лет. А если преподавание будет хорошо получаться, то там и два продления подпишут. Поняла теперь?
– Как у вас все сложно, оказывается, – протянула Даша. – А почему ты думаешь, что твои начальники не захотят, чтобы ты еще поработала?
Почему-почему… Причин много. Вот, к примеру, одна из последних: эта история с новым сотрудником, которого Афоня взял в отдел в конце прошлого года. Насте парень сразу не понравился, она сыщицким чутьем уловила в нем множество сомнительных черт и, на свой страх и риск, навела справки. Оказалось, парень попал в органы прямиком из криминальной среды и имел высокую квалификацию наперсточника. Однако все попытки ее довести эту информацию до сведения начальника блокировались в зародыше, полковник Афанасьев свои кадровые решения с подчиненными не обсуждал. Ну и каков результат? В июне разразился скандал с «оборотнями в погонах», бывший наперсточник был задержан вместе с «группой товарищей», его распрекрасная биография стала достоянием общественности, и Афоня от службы собственной безопасности узнал наконец то, что ему так безуспешно пыталась втолковать Настя Каменская. Кадровику, который оформлял нового сотрудника и проводил проверку, долго мылили шею и требовали признаться, сколько денег ему заплатили, чтобы результаты проверки оказались положительными, а Афоню таскали по начальственным кабинетам и говорили много неприятных слов. Если бы он вовремя прислушался к предупреждениям подполковника Каменской… Где вы видели начальника, который простит такое своему подчиненному?
Но не рассказывать же все это Дашеньке…
– Долгая история, – уклонилась от прямого ответа Настя. – Просто я знаю – и все. Прими как факт, без всяких объяснений. И хватит об этом. Пошли к мужчинам, а то они там без контроля бог знает чем занимаются.
Мужчины – Леша Чистяков и Саша Каменский – занимались, однако, делом вполне мужским: рассматривали и обсуждали горнолыжное оборудование, при помощи которого состоятельный банкир Александр Павлович Каменский наслаждался альпийским воздухом, снегом и крутыми склонами. Маленький Саня крутился здесь же, постоянно встревая в мужской разговор своим звонким голоском и пытаясь рассказать дяде Леше о собственных успехах в горнолыжном спорте и, главным образом, в преодолении страха перед подъемниками. Настя невольно залюбовалась братом и его женой – такие они молодые, полные энергии, свежие, цветущие, лица покрыты ровным коричневатым загаром, глаза блестят. Не то что она, постаревшая и усталая. Конечно, они год провели в Альпах, после этого немудрено хорошо выглядеть, но ей кажется, что она уже никогда не сможет быть такой же, как они, даже если проживет в тех самых Альпах всю оставшуюся жизнь.
– Ты что, Настюша? – брат перехватил ее взгляд и встревожился. – Что-то не так?
– Все в порядке, – преувеличенно бодро ответила она. – А чай в этом доме наливают или только кормят горячим и раздают подарки?
– Конечно, – тут же захлопотала Даша, – я сейчас, через пять минут будет чай, мы привезли потрясающие конфеты, мы их…
Остаток истории про конфеты растворился где-то в глубине квартиры, в районе кухни, куда мгновенно улетучилась быстроногая Дашенька.
Выпив чаю, Настя с Лешей стали собираться домой – уже поздно, а завтра обоим нужно на работу.
– Настя, – Саша ухватил ее за руку и легонько потянул в сторонку, – на пару слов отойдем. Слушай, я хочу, чтобы у тебя была машина.
– Хоти, – равнодушно ответила она. – Это беспредметный разговор, Саня. Я никогда на это не пойду.
– Ты не пойдешь на то, чтобы принять подарок от брата? Это что, неприлично? Или, может, преступно? Ну объясни мне свое глупое упрямство, найди аргументы.
– Санечка, – она обняла брата, поцеловала в кончик носа, – я с удовольствием приму подарок от брата. Но я никогда не пойду на то, чтобы обидеть и унизить своего мужа. Если мы с Лешкой не можем заработать на машину для меня, то у меня ее не будет. И я не буду ее хотеть. Кстати, я ее действительно не хочу. Не люблю сидеть за рулем.
– Так, может, подарить тебе машину с водителем? – насмешливо вскинул брови Саша. – И почему ты все решаешь за Алексея? С чего у тебя такая уверенность, что его мой подарок обидит или унизит? Ты его спрашивала?
– Нет, – призналась она, – не спрашивала.
– Так спроси. Или давай я сам спрошу. Леша!
– Ты что, не надо, – испуганно зашептала Настя, дергая брата за рукав и предвидя, чем может закончиться такой разговор.
Но было поздно. Леша аккуратно поставил на пол племянника, изображавшего воздушного гимнаста на длинных руках дядюшки, и подошел к ним.
– Леша, как ты отнесешься к тому, что у твоей жены появится машина?
– Какая машина? – спросил Чистяков вполне миролюбиво.
– Нормальный автомобиль, недорогой, но приличный. Естественно, новый.
Осторожным, но каким-то хирургически точным движением Леша протянул руку и буквально достал жену из-за спины Саши Каменского. Переместил ее поближе, поставил рядом, критически осмотрел ее и поправил завязанный на шее шелковый платок.
– Вот так, – удовлетворенно произнес он. – Теперь совсем красавица. Так что ты там насчет машины спрашивал?
Настя сразу все поняла и мгновенно успокоилась. Саша, однако, не понял ничего, поскольку знал Чистякова не двадцать восемь лет, как его сестра, а всего восемь. А с учетом отсутствия в течение последнего года так и всего семь выходило.
– Я говорю, как ты отнесешься к тому, что…
– Ах ты об этом, – с нескрываемой скукой перебил его Чистяков. – Подари ей книжку какую-нибудь поинтереснее, или сериал на кассетах, только длинненький, серий на тридцать-сорок, чтобы надолго хватило. Она от них хорошо засыпает. Каждый вечер по серии – месяц спокойного сна. Дорогие подарки женщина может принимать только от мужчины, с которым она спит. От мужа или от любовника. В данном конкретном случае, я надеюсь, только от меня.
– Но я же родственник! – возмутился Саша. – Причем близкий родственник. Что ты видишь в этом обидного? Ты – талантливый ученый, но ты же не виноват, что за это сегодня платят копейки. Почему твоя жена должна мотаться целыми днями по Москве на своих двоих, если у нашего государства бюджет такой хреновый?
Чистяков перевел внимательный взгляд на жену.
– Асечка, – в голосе его звучала искренняя забота, – тебе действительно тяжело ездить в разные концы? Ты сильно устаешь? Ты хочешь, чтобы у тебя была машина?
– Нет, что ты, – она исступленно замотала головой, будто интенсивность движений должна была подтвердить чистоту ее помыслов, – мне вовсе не тяжело. То есть, конечно, на самом деле тяжело, но на метро все равно быстрее получается, потому что пробки жуткие. Особенно зимой, когда дороги плохо убирают, снег, обледенение… Никакую машину я не хочу.
– Тогда зачем твой брат морочит мне голову?
Настя улыбнулась.
– Да это он так, для поддержания разговору.
Октябрьская вечерняя Москва была темной, мокрой и блестящей, как черный плащ во время дождя. Едва выйдя из дома, где жил брат, и сев в машину, Настя переключилась мыслями на убийство Елены Сафроновой. Юра Коротков прав, здесь сильно попахивает активной ролью мужа в лишении жизни беременной жены. Конечно, алиби у Егора Витальевича очень хорошее, многократно подтвержденное свидетелями и, что самое главное, поддающееся объективной проверке, но для таких случаев как раз и придуманы заказные убийства. Егор Сафронов решает избавиться от жены, нанимает исполнителя, дает ему комплект ключей от квартиры Елены, и исполнителю остается только дождаться, когда женщина в очередной раз приедет взять что-нибудь из вещей. Войти в квартиру, воспользовавшись ключами и не производя лишнего шума, и убить ее. Ни тебе свидетелей, ни звонков в дверь и громких, на всю лестничную площадку, переговоров на тему «Кто там?» – «Слесарь». – «Я вас не вызывала». – «А вы все равно откройте», ни шумного взлома замка – словом, ничего, что может помешать убийце или впоследствии навести на его след. Ситуация идеальная и до гениальности простая.
А что с мотивом? Да тоже все несложно. Как ни силилась Настя, но не могла она поверить в то, что такой человек, как Егор Витальевич, вдруг ни с того ни с сего женится на женщине только потому, что один раз случайно переспал с ней и от этого она забеременела. Подобных ситуаций в его жизни наверняка было достаточно, но почему-то свадьбой они не заканчивались. Об этом ясно свидетельствует тот факт, что оба предыдущих брака у Сафронова были бездетными, стало быть, заключались они вовсе не в связи с беременностью. Что же случилось в этот раз? Почему Сафронов поступил не так, как поступал раньше? Проснулось желание отцовства? Надо проверять. Но как?
А если никакого желания отцовства не было, а был обыкновенный шантаж со стороны Елены? Она хотела родить ребенка и вырастить его в достатке и при муже. Она заставила Егора жениться. Он сначала растерялся и пошел на поводу, потом поразмыслил и решил избавиться и от шантажистки, и одновременно от постылой жены и совершенно ненужного ему ребенка. Но почему не откупился? Ведь не бедный же человек. Конечно, не олигарх, но, если Елена захотела женить его на себе, стало быть, его уровень доходов ее вполне устраивал, значит, он вполне мог откупиться. Зачем же убивать? Не доверял? Боялся, что она получит деньги, а потом все равно сдаст его? При современном устройстве экономической жизни в стране предпринимателя всегда есть чем шантажировать. И это тоже надо проверять: есть ли за господином Сафроновым какие-нибудь грешки и могла ли Елена Щеткина о них узнать.
Господи, куда это ее мысль завела, в какие дебри? Какие у нее основания огульно подозревать Егора Витальевича Сафронова при полном отсутствии улик, свидетельствующих о его виновности? Никаких. Она, Настя Каменская, подозревает его просто потому, что не понимает, зачем он женился на администраторе своего салона красоты. Да мало ли чего она в этой жизни не понимает! Егор Сафронов – мужчина, и уже одно это дает ей все основания не полагаться на собственное понимание, ибо она – женщина, и у нее свои представления о мотивах, по которым мужчины вступают в брак. Не об этом ли несколько дней назад она толковала своим экзаменаторам? Именно что об этом, а теперь распушила хвост и негодующе трясет им, дескать, как это так, женился по непонятным мне мотивам, не может такого быть, мотивы наверняка другие, раз я их не понимаю, то их и нет вовсе…
– Подруга, ты куда так углубилась, что тебя с аквалангом не достанешь?
Настя вздрогнула и очнулась. Батюшки, они уже до дома доехали, а она и не заметила!
– Леш, если я тебе скажу, о чем думаю, ты будешь долго смеяться, – заявила она с улыбкой.
– Уже начал. И о чем же?
Она вышла из машины, потянулась, глубоко вдохнула сырой, пропитанный запахом опавшей листвы воздух.
– О том, почему мужики женятся.
– А о том, почему они разводятся, ты не хочешь подумать? – ехидно осведомился муж.
– Хочу. И про женитьбы, и про разводы, и про убийства вместо разводов. Слушай, давай минут двадцать походим, воздухом подышим, а? А ты заодно изложишь мне свой мужской взгляд на проблемы брака и его расторжения. Солидно так, по-профессорски, системно.
Даже в темноте плохо освещенного двора Настя увидела, как Леша напрягся. Боже мой, они столько лет вместе, а он все еще боится, что она уйдет…