Цикл первый

Весна

Ранней весной

Ранней весной проснешься на рассвете от некого предчувствия. Радостного, нового. А потом лежишь в кровати, смотришь в окно, зачарованная каким‐то внешним ли, внутренним ли несмелым еще движением. Что‐то тронулось, сдвинулось, прояснилось. Каждый раз – как в первый, как первая влюбленность. Когда сначала нежность и смущение, а потом так тебя вдруг станет много! И солнца в тебе много, и ветра, и леса, и весны. Но это потом, и ты это знаешь, и тебе сладко-тревожно и легко одновременно.

А сейчас светает, но как! Лиловое небо словно проседает и образует далекие горные склоны во весь горизонт. А над ними – просыпается, светлеет день.

Пролетели птицы, тоже над, словно боясь задеть крыльями горную цепь. Склоны постепенно голубеют, легчают, будто покрываются дымкой. Свет льется сверху, робкий, жемчужный. Теперь это уже нежная акварель, которую вот-вот промокнет набирающий силу день, – и все исчезнет. Останется лишь расплывчатый контур, лишь вздох – то ли воспоминание, то ли ожидание.

Ожидание неминуемого счастья.

Нежность марта

Полдень. Облака набухли, словно долго томились под опарой, а сейчас взошли. Похожи на клецки – тучные, сливочные. Плывут себе степенно куда‐то, где их очень ждут. Ветерок теребит ветви берез, проверяет – не проснулись ли?

Комната то темнеет, то озаряется, и все изменяется почти мгновенно. Она отражает день за окном.

В марте такая нежность, от которой порой не хватает дыхания. Вдохнешь – и не выдохнуть сразу. Весна.

Где‐то прокричал петух, не ко времени, словно одуревший от весны. И даже в собачьем лае слышится что‐то задорное, весеннее.

Освободившееся от снега поле дышит легко и свободно. Готово вынашивать новую жизнь. Откуда‐то из еще прозрачного леса долетит сладкое дуновение, осядет на будущей пашне ожиданием. Солнце уже все просушило, обцеловало. И так ясно, явно пахнет вербой, что на сердце станет вдруг радостно, будто бы завтра Пасха.

Дом

Я вернулась сюда после нескольких месяцев разлуки. Открыла ключом квартиру, откуда добровольно ушла и где, казалось, у меня ничего не сложилось. И только сейчас она вдруг стала местом силы – стены, в которых отшумела моя молодость, появилась на свет и выросла дочь. Где было так много всего – разнообразного и запутанного, а сейчас понимаю – прекрасного, настоящего. Жизнь дает возможность какие‐то вещи увидеть по-другому. Прочувствовать так, словно у тебя что‐то долго отбирали, а потом вдруг оставили, и ты прижимаешь это к себе, и из глаз – слезы, и ничего больше не нужно…



Я вхожу в эти двери. Меня встречает запах, который узнается безошибочно, – Дом. Его невозможно разложить на составляющие, как невозможно рассказать про запах головы забегавшегося ребенка или про аромат свежеиспеченного хлеба. Есть одно слово – «родное».

Тихо ступаю по старым половицам, и они отвечают мне скрипом. Очень хочется думать, что Дом меня узнал и вот так говорит мне: «Здравствуй!»

И все, что сейчас нужно, – это ощутить свою точку равновесия в нем. Ведь Дом продолжал жить своей жизнью в мое отсутствие; может быть, на иной скорости, обретая новые черты и мечты. Видел свои сны. Возможно, и меня в них или нас всех вместе, как раньше, когда мы для него были единым целым – его любимыми детьми.

Я начинаю убирать. Стулья передвигать стараюсь потише, ничем не хлопать, как это делают желающие утвердиться на своей территории. Оберегаю дыхание дома. Не для себя, а для него. Меняю покрывала, протираю помутневшие стекла, отправляю в стирку шторы, обнажая удивленные окна. Говорю ему: потерпи, еще немного. Как говорят в детстве и дуют на разбитое колено. И мне кажется, мы понимаем друг друга – пуд соли вместе съели. И коробочку перца – за двадцать‐то лет!

С полки смотрит дочь – и вместе с нею благословенный августовский день. Она улыбается светло, как все дети – зубов не хватает, и в этом есть свое совершенство. Совершенство движущейся жизни. Дом продолжает хранить все счастливые трамвайные билеты и написанное нетвердым почерком «Мама, я тебя люблю!», все цветы из бархатной бумаги, приклеенные в садиковых буднях – между полдником и прогулкой. Старые ключи непонятно от каких дверей, но, возможно, ведущих к тому самому вожделенному Счастью, брелоки и пленки диафильмов. Можно назвать хламом, а можно – свидетелями дней, которым уже не вернуться.

А потом пошел дождь, нет, рухнул на землю – отчаянно и стремительно. Такие дожди бывают долгими и приходят вместе с северным ветром. От них дрожат стекла и в то же время становится блаженно и хорошо. И вот это «хорошо» впускает в себя откровение: я завтра остаюсь дома, а дождь все устроил так, как нужно.

Вот старенький чайничек, на одну чашку, с простеньким рисунком, от которого защемит сердце. Кто кого приглашает к чаю – неважно, мы пьем его вместе.

А потом Дом меня укутывает. Словно жива бабушка и принесла свой пуховый платок, как делала, когда я болела. Еще до того времени, когда я их стала носить сама и обвязывать свою дочь. Кажется, что совсем еще недавно. В какой‐то момент мы с Домом становимся одним целым. И это невероятное проживание – даже больше, чем принятие и чем созвучие.

– Через насколько дней я уеду, Дом. Пожалуйста, не огорчайся. Так теперь нужно, ты ведь понимаешь?

– Понимаю, – вздохнет он. – Птицы всегда покидают гнезда. В этом наша жизнь – выпустить птенцов, не надеясь на их возвращение, но всегда ждать.

– Знаешь, Дом, а ведь у людей то же самое.

Скажу и почувствую, что он улыбается. Значит, простил. Конечно простил, а как же иначе?

Все тайна великая есть

Замечать мелкие детали бытия – это значит уметь любоваться и тканью, и узорами на ней, и цветом нитей. Это значит «вкушать» момент и внутренне обогащаться. Развивать в себе тонкий слух, чувствительность к прекрасному.

Вот березы. Посреди яркой лазури смотрятся празднично, горят белыми свечами. И такие растрепанные, но – радостные. Весна их поманила, и они зарделись в верхушках, затрепетали. Вот-вот сорвутся в девичий хоровод! И ветер порывистый и мягкий, пахнет весенней водой.

А вот дерево – повалено снегопадами, погребено под белоснежной рыхлой плитой, а верба‐то цветет! Жизнь, празднующая саму себя.

Облачные пятна тающего снега на асфальте. Смотрят ввысь, выстроились караваном и готовы отправиться в путь за своими небесными собратьями.

А эти жмущиеся к краю дороги сугробы! Чистые, свежие пласты, усердно нарезанные лопатой. Вдруг вспомнилось киевское детство, полная тетенька в белом, нарезающая большим ножом немыслимую сладость – «буковинский щербет». Огромный шоколадный утес возлежал на вощеной бумаге, а нож отделял от него большие куски, обломки рассыпались рядом, и хотелось подобрать их пальцем и сразу – в рот. На вкус щербет был как шоколадный батончик – сливочный, незабываемый.

Увидела березу, похожую на елку. Ходила мимо множество раз, но это сходство открылось только сейчас. Желающим увидеть – будет приоткрываться, жаждущим соединиться станут посылаться знаки. Небольшие, но все чаще и чаще. Живая ткань Бытия не стремится быть разгаданной, ибо она «Тайна Великая есть». Да и мы сами – такая же тайна.

Маленькая тайна на пороге Тайны Большой.

И это все о ней

Мне так сегодня хочется говорить о любви, Господи! Даже когда понимаешь, что она не про слова и не про сопричастность и близость. Она о чем‐то таком, что однажды приходит, и ты чувствуешь – вот оно – начало всему и всему ответ. То, ради чего сходятся в одной точке все смыслы.

Конечно, можно и без любви… Наверное, можно. Особенно когда тебе есть чем поделиться, что в себе развивать, а жизнь сама по себе – вдохновение.

Но Любовь… С ней ты входишь в ранее недоступную зону. Там ты защищен от всего, даже когда слаб и беззащитен. Тебе вдруг откроется величие в повседневности и красота в простоте. Любовь пахнет домом и родным теплом, будит поцелуем и убаюкивает перед сном, перемещает тебя на совсем другую волну чувствительности и открытости. Это когда всего становится так много и все обретает смысл. Это когда шепотом. Когда обмираешь от нежности и открываешь для себя Бесконечность. Когда остро желаешь закрепления и продолжения в днях, детях и следующих жизнях. Потому что отдельного тебя уже не существует. И одновременно ты существуешь как самая большая ценность в глазах другого. Это и есть Полнота. Замыкание круга. Крепкое «сейчас», перетекающее в безмерное «всегда».

Я хочу молчать о Любви. Слушая, как затихает мир вокруг, внимая всему недосказанному. Видеть, как неслышно угасает свет, оставляя лишь свет негаснущий. Это и будет о ней.

Письмо к Клоду Моне

Здравствуйте, дорогой Оскар Клод! Вы меня не знаете, зато я имею счастье знать вас. И для моего восторженного чувства, сравнимого разве что с первой влюбленностью, этого достаточно.

Как же я долго шла к вам, дорогой воспеватель Жизни! Можно сказать – через века. Так идут ко всему настоящему – медленно или трудно. Но оказалось, вы ждали меня, ждали, пока пройдет моя юность и молодость, почти что жизнь. И я смогу оценить весь нездешний свет, пробивающийся из ваших полотен. Вы не повторяли реальность, а делились своим впечатление от нее. И оно было таково, что до сих пор мы, затаив дыхание, всматриваемся в ваши картины, чувствуя приток счастья. Счастья от непередаваемо прекрасных моментов жизни.

Смотрю на веселую воду, на равновесие цветовых пятен, на осязаемость воздуха, которого так много. На главного героя всех полотен – на свет.

Свет как подтон, как отражение или как предчувствие. Вы приходили множество раз на одно и то же место в разное время суток, в разную погоду. И рисовали, рисовали – одну картину за другой. Вы всматривались, как свет пробивается через туман, как ожидается где‐то за завесой дождя, как в самом хмуром звучании рождается эта нотка – надежда на свет.

Чем не наслаждение – все новые и новые стога сена, то в изморози, то в нежном сиянии, и вереницы кувшинок в пруду, таких неподвижных на изменчивой воде – таинственной и влекущей. Можно бесконечно смотреть на стену Руанского собора, размноженную, как в зеркалах, но не повторяющуюся никогда. От жемчужно-серого до застенчиво-розового, от слегка голубоватого до насыщенного бежевого. Разные живописные состояния. Постоянная смена оттенков природы и вашего настроения. Через 10 минут – уже другое небо, другая вода, другое звучание того, что лишь кажется обыденным. У вас, господин Моне, я учусь созерцать и понимать. Я стала теперь много богаче.

Ван Гогу открылась сила жизни, ее торжество надо всем. А вам, господин Моне, наверное, открылось ее очарование. И я могу представить, как вы нервничали, когда не удавалось запечатлеть мимолетность бликов на воде, мягкость ветра, напоенного цветами, мимолетность пронзившего вас счастья. Но вы добились того, что в ваших пейзажах хочется остаться жить. И познавать себя и мир уже оттуда. До чего же хочется там остаться!

И как же прекрасен вокзал Сен-Лазар, весь окутанный паровозным дымом. А этот трепещущий свет, преломляющейся в стеклянной крыше, – многие ли в сутолоке отъезда и томительности ожидания подняли бы головы, чтобы увидеть?

Ваши полотна – легки и полупрозрачны. Как этюды – где есть только впечатление, догадка, а главное – лишь проступает. И нужно поймать, успеть залюбоваться. Мир становится невесомым – может ли иметь вес то, что находится в непрерывном движении?

Помните вашу «Даму с зонтиком, повернутую влево»? С некоторых пор она так мною любима! Похожая на мечту или давнее воспоминание о чем‐то прекрасном. Ее лицо словно намеренно скрыто. Должно быть, чтобы можно было в ней узнать себя? Когда стоишь на пригорке в погожий летний день, и бегущие беззаботно облака, свежие утренние травы и ветер, внезапно толкнувший в спину, – все вместе создают момент чувственного слияние настоящего, прошлого и будущего. Слияния небес, земли и человека. Мечты и судьбы. Что это за мгновение и что сейчас произойдет? Или уже происходит? Счастье, которое невозможно удержать, а только отдаться ему полностью, в этот самый миг.

Я люблю вас, Оскар Клод! Мы с вами немного разминулись во времени. Но, думаю, это не страшно. Нас объединяют янтарная дорожка зыбкого света, сиреневые небеса и хрупкое, как бабочка, счастье.

Чувство красоты

Я признаюсь к любви к красивым вещам. Красивая вещь для меня – это про прекрасность дерева или цветка. Она не про правильность линий и совершенство формы, она про попадание в душу. Неведомым образом или вереницей ассоциаций – здесь и не нужно раскладывать на ингредиенты, чтобы понять специфику Волшебства. Потому что это – Дар. Дар нам и для нас – творить и воспринимать красоту. И красота спасает мир; конечно же, это так. Потому что в ее основе всегда лежит Любовь. Любовь Всевышнего и наша собственная.

Порой на меня накатывает такое чувство безмерной, безграничной Красоты! Заполняет собой весь мир, а заодно и меня. Это дни блаженной гармонии.

А бывает так, что сердцу нужен толчок. Потому что никто не отменял усталость и дни печали, потому что мы хрупкие и ранимые, мы – живые. И тогда толчок извне – самое оно. Чтобы снова стать восприимчивым к красоте и увидеть ее всюду, даже там, где, казалось, ей места нет.

Вот возьмешь в такой день прекрасную вещь, а из нее глядит душа мастера. И слезы из глаз, а отчего – даже и не знаешь. Тебе снова хорошо. И почти легко. Почему почти? Потому что твоей душе тоже нужно пройти по этому мостику – к своей собственной Красоте.

Всюду жизнь

Апрель в этом году похож на сказочного Леля – златокудрого и ясноглазого. От звуков его свирели по телу разливается нежность.

Дни теплые, благодатные, в них хочется остаться навсегда. Просыпаюсь все раньше, впускаю кошку из окна, вместе с настойчивым солнцем. Подставляю ему лицо. Уже можно вдохнуть глубоко и вобрать в себя свежесть пробудившегося леса, мхов и будущей земляники. От прудика потянет сыростью, но уже ленивой, теплой, почти летней. Раздастся первый всплеск. Всюду жизнь. Закрываешь окно, из спальни идешь в столовую, а в глазах – оранжевые круги от солнца, которое только что целовало веки.

После завтрака скорее во двор. Выметать сухую скрюченную листву из-под лавочек беседки, из всех уголков выгнать прошлогодний сор, освободить молодое зеленое племя. Собрать в ладони свежую землю и поднести к лицу – так пахнет жизнь. Крепко, запашисто, сладко.

И хорошо так, Господи, как же хорошо! Просто жить: просыпаться, здороваться с солнцем, приводить в порядок вверенный тебе участок мира, кормить завтраком любимых, собирать силы для воплощения в жизнь того, что дорого и ценно. Малыми шагами, бережно, с благодарностью за все.

День космонавтики

Мне пять или шесть – девочка с ясными глазами и радостью в сердце. Радуюсь любому празднику – Первомаю, Октябрьскому, Дню Победы. Есть особенно любимые: Новый год, Рождество и Пасха – с томительно сладко пахнущим куличом под полотенцем-вышиванкой.

Но был еще один праздник, на который не полагался выходной, но тем не менее он ощущался Праздником. День нашей общей славы – День космонавтики. Со всех плакатов и открыток широко улыбался самый красивый в мире человек с добрыми глазами. Ловить себя на мысли о том, вот бы это был мой папа! – было немного стыдно. Папа был тоже красивый и добрый, и я его любила. Очень-очень. И тогда я придумала: если бы у меня было два папы, как у лучшей подруги Иры, пусть второй будет Гагарин!

К празднику учили стихи – про покорение космоса, смелость и доблесть. Все ощущали себя частью чего‐то большого и важного. Дружно обожали Лайку, жалели Белку и Стрелку, но и они были героями и жили теперь среди звезд. Космос из чего‐то необъяснимого и пугающего превращался в нечто желанное и прекрасное. В то, что откроет свои объятия и поделится со временем всеми своими тайнами.



А мы будем расти, мечтать быть космонавтами и летчиками, строить общее будущее – самое светлое на Земле. И все обязательно свершится – в самой лучшей стране, на самой лучшей планете!

Девочка с ясными глазами весело подмигивала улыбающемуся герою. И неслась во двор – весенний и гулкий.

Уходящее-приходящее

Конфетти из яблоневых лепестков на асфальте – словно ночью выпал снег. И это про вчерашнюю радость и быстротечность. Про то, как красиво уходящее и как ценно нынешнее.

Береза качнулась в сторону ели. Та перебирает бахромчатыми рукавами струны воздуха, потряхивает золоченными шишечками, как бубенцами. Глядишь – и не ель это вовсе – а конь, ретивый, впервые осознавший свою молодую силу. Лес проснулся, очнулся, пробует новые роли, празднует Жизнь.

Над дорогой капустница – первая, такая доверчивая, нежная. Словно лист акации сорвался и зажил новой жизнью. Вдруг показалось, что так и есть, – и я прямо сейчас прикоснулась к Чуду.

Вдали прокричал петух, и вот уже запахло парным молоком, нагретой на солнце древесиной, – озорно подмигнуло Лето.

Вернулась домой, и захотелось пирога с клубникой. И чтобы пошел дождь – тугими свежими струями. Смотреть на него и пить чай. И запомнить этот день, бесценный, как и все остальные.

Лето

Когда я думаю о лете

Когда я думаю о лете – то жизнь представляется большой и просторной. Сразу всего становится много – дня, солнца, луга, свежего ветра. И все снова легко – как в детстве, когда было достаточно сбросить сандалии. Все делается таким, будто бы до этого ничего и не существовало, а после – никогда не наступит.

Вот иду сейчас по утренней улочке, солнце гладит меня по голове – спокойно и ласково. Птицы поют, как прежде, и летит мне навстречу первый тополиный пух – легкий, светится в нежных лучах. Почти музыка.

Лето уже здесь. Неужели все это снова будет – жаркие, пахнущие пионовыми кустами утра, полуденная сиеста, черничные поляны, долгие чаепития в беседке, свежая сдоба, запах смородинного листа и мяты в самоваре, томные вечера, теплые ливни и острое благоухание цветов после? И благословенная тишина, долгое-предолгое счастье…

Что‐то шевельнулось внутри, должно быть Счастье. Не хотелось протестовать и доказывать, что время не совсем то. Захотелось обнять его, как ребенка, и никуда не отпускать. Так и идти вместе – сначала прибирать беседку, потом завтракать, потом… не важно, что потом, лишь бы оно никуда не ушло – так надолго оставленное, родное.

И лето будет длинным и ласковым. Течь рядом, жить своей собственной жизнью, благословлять.

– Лето – будет, – пообещало мне Счастье. И я – вдруг поверила.

Птицы июня

В самом начале июня проснешься на рассвете. Сил нет встать, но и спать не хочется. И жаль уже пропустить это утро – одно из первых, летних. Вот и лежишь с открытыми глазами, слушаешь утренних птиц.

Сначала осознаешь само пение, постепенно проникаясь звучанием – его нотами и периодичностью. Пытаешься понять: солирует одна птица или их все же две – и они деликатно дают друг другу высказаться и лишь временами их песнь сплетается, сливаясь в один объемный чудодейственный звук. Звуки рассыпаются и снова собираются воедино, и кажется, что твое сердце наполнено струнами, а птичьи голоса их перебирают, словно крохотные пальчики. И струны трепещут тихой радостью и ждут новых касаний.

А в паузы проваливаешься, как в рассветный молочный туман. Из него тебя выводит новая трель. Потом с замиранием ждешь – будет ли еще. Время становится объемным, как в детстве. И ты то в яблоневом зачарованном саду, то в отчем доме, на кровати, которая помнит тебя ребенком.

Ты недвижима и в то же время куда‐то плывешь, ты и слух, и память. А птица – твоя душа. Она к тебе обращается, ты ей внимаешь.

И стоят первые дни июня, впереди целое лето и, кажется, целая жизнь.

Абрикосовый джем

Случалось ли вам закрывать двери для радости? Ну это когда закрыл дверь по привычке, а потом сидишь и удивляешься – почему никто не заходит.

Пишу и ем абрикосовый джем – и это мое самое яркое вкусовое переживание в нынешнем году. О джеме и пойдет речь.

Когда мне из магазина позвонил муж сказать, что апельсинового джема не было и он взял абрикосовый, – я даже не расстроилась – я куда‐то рухнула. Сразу вспомнились банки приторного до оскомины, вязкого варенья, которыми меня ежегодно заваливала бездетная тетя, не внемля всем намекам и откровениям – что я не ем варенья, повидла и джемы. Я вообще не люблю сладкое. И все эти неоцененные дары выстраиваются пирамидами в кладовке, засахариваются, пропадают, потом превращаются в компоты, которые я, кстати, тоже не пью. Исключение всегда составлял только один апельсиновый джем. Случайно попробованный в Риге в далеком 1986 году, он произвел немыслимое впечатление и оставался в фаворитах по сей день. А тут снова – абрикос!

Только и оставалось сказать как можно мягче: «Дорогой, я ценю твою заботу, но…»

Баночка неприкаянно стояла в холодильнике несколько дней. Никто к ней не притрагивался, и отдать ее тоже было некому. А потом я решилась ее открыть. Нехотя крутанула крышку до привычного щелчка, зачерпнула ложкой янтарную желейную массу и, инстинктивно скривившись, поднесла ее ко рту.

А дальше… дальше я попадаю в Эдем. В солнечный и беззаботный, обворожительный. Джем оказался вовсе не приторным, а даже с кислинкой – сочной, виноградной. Он обволакивал и слегка холодил язык, медленно таял во рту вкусом рая.

И знаете, что меня во всей этой истории так поразило? Сколько же раз мы проходим мимо простых чудес. Отказываем себе в познании чего‐то нового, будучи уверенными, что это уж точно не для нас. Даже когда оно само идет в руки – упорно не замечаем. Зато пристально смотрим куда‐то вдаль: когда же на горизонте наконец замаячит наше счастье?



А все оказывается гораздо и гораздо проще. У Вселенной для нас всегда все есть: по запросу. Только принять не забывайте!

В каждом моменте жизни

До сих пор учусь некоторым простым вещам. Например: не стараться. Нас всех приучали к старанию – с самого детства – дома и в школе. Мы должны все делать как можно лучше, а главное – правильно. И если вдуматься, то старание – это всегда для кого‐то, всегда, чтобы что‐то доказать – другим или себе, чтобы тобой гордились или хотя бы просто приняли. Ты ведь старался.

Я думала об этом, впервые собирая жимолость для варенья. Начиналось все с предвкушения удовольствия от нового дела – просто ах! – счастливые бабочки в животе. А потом радость неумолимо перетекала в серьезную озабоченность на каждом этапе: так ли все идет, справляюсь ли, не забродит ли потом мое рукотворчество? Словом, включилась усвоенная старательность. Быть хорошей хозяйкой и отличницей. Вот только все наслаждение от процесса куда‐то испарилось. Все это внимательное всматривание и вслушивание. Когда ягоды дождем опадают на расстеленную ветхую простынь – такие тугие, цвета южных ночей – оставляя за собой сиреневый след. Когда руки медитируют, отделяя их от садового мусора, – нет – от фрагментов живого дыхания куста. И все потом крутится и вертится в водовороте колодезной воды – чистой, студеной – и дальше отдыхает на старом, нагретом солнцем столе беседки. Благоухающая россыпь еще юного лета.