Через час уже на Центральной площади мы разбирали утренние приключения.
– Ползите ко мне! – велел я.
Троица поползла. И выглядела как полагается – униженно.
– Так-так… – произнес я страшненько. – Тык-тык…
Распластались на снегу. Хвосты прижали, глаза потупили, выглядят убого. Особенно добавляют убожества ошметки соплей, висящие по бокам, на гребнях панциря, на лапах, вообще везде. Обгадившиеся и запутавшиеся в тухлой морской капусте тюлени. Это мне нравилось.
– Вы похожи на обделавшихся тюленей, – сказал я с наивозможнейшим презрением. – Знаете, я вас запишу в труппу, в бродячий цирк. Днем вы будете тащить тяжелые телеги без колес, а вечером развлекать гномовских ребятишек огненными фокусами – на большее вы ведь не способны. Только плеваться напалмом и кидаться снегоходами. Никакой фантазии…
Я сокрушенно вздохнул. Не, можно было похвалить хитроумного Хорива, но хвалить бойцов нельзя, это непедагогично. Бойцов надо ругать и поносить, чтобы они не распускались особо.
– Знаете, я, пожалуй, на самом деле продам вас гномам, – вздохнул горестно я. – А зачем вы еще нужны, бестолковые?
Троица тоже вздохнула, выпустив пара столько, что вполне можно было в баню сходить.
– Гномы из вас баню сделают, – повернулся я к горынам спиной. – Знаете, что такое баня?
Слово «баня» я произнес зловеще.
– О, баня… – продолжал я. – Ты!
Я ткнул пальцем в Щека.
– Ты будешь грызть дрова. С утра до вечера. Грызть дрова, грызть дрова, грызть дрова…
Щек скрежетнул зубами.
– Ты!
Я указал пальцем на Кия.
– Ты будешь кипятить воду. С утра и до вечера. В огромных глиняных горшках. До тех пор, пока у тебя не сгорят легкие.
Кий попятился.
– Ты!
Дошла очередь и до Хорива.
– Тебе достанется самая горшая участь, – ухмыльнулся я. – Тебя будут… каждый день чесать. Соскабливать чешую и делать из нее скребки для пяток. Тебя переделают на мочалки!
Хорив отвернулся.
Хорошо, подумал я. Перепуганы. Но надо их дожать.
– Сидеть! – завопил я как можно громче, так, что даже стекла в окрестных домах звякнули.
Троица грохнула панцирями и послушно села. Как собаки, честное слово.
Кто бы мог подумать, что горыны похожи на собак? Нет, не внешностью, конечно, она у них вполне монструозная. Не внешностью, а характером. Характером, повадками и привычками. Они даже чешутся, как собаки! Задней лапой за бок или за ухо, и давай наяривать, только чешуя отскакивает. Ее, кстати, на самом деле можно в скребки переделывать. Наш Яша, например, вообще в плену предрассудков пребывает: чешую собирает и вяжет из нее кольчугу. Иногда даже сам горынов специально вычесывает. А те балдеют. Еще любят, чтобы им за ухом щекотали – граблями. Валяться еще любят, играть. На Луну, правда, как собаки, не воют, но зато смотрят. С грустью в своих разноцветных глазах.
Я вот думаю: может, собаки от них и произошли? Все же от кого-то произошли, это даже в учебниках пишется. Крот и слон с генетической точки зрения – почти одно и то же. Человек же с дождевым червем совпадает больше чем наполовину. А вообще я где-то читал, что бывает не только эволюция, то есть совершенствование видов по мере их развития, но и обратный процесс. Инволюция, кажется, называется. Это когда из сибирского волка через три тысячи лет получается тойтерьер или пекинес какой уродливый. Типа вырождение. Так вот, может, собаки тоже от драконов произошли? Постепенно выродились, утратили крылья, огнем пуляться перестали, а привычки, то есть инстинкты, все те же.
– Как сидите? – снова рявкнул я. – Сидеть правильно, идиоты!
Выровнялись.
Я заложил руки, осмотрел.
– Смирно!
Лязгнули пластины панцирей. Все правильно. Хвост прижат ко льду, морда свирепо оскалена, правая передняя лапа поднята и полусогнута. Уши торчком, гребни встопорщены, крылья приподняты за спиной. Звери войны, убийцы. Здорово. Мощно. Так мощно, что у меня каждый раз мурашки по спине пробегают.
Это вообще-то я придумал. Когда «смирно» – то так, когда «лежать» – на брюхо, крылья прижать, хвост вверх, уши вниз. Когда вольно, можно лечь свободно и пасть закрыть. Хорошо бы, конечно, какого-нибудь оружия на них навесить. Перец обещал подумать. А чего тут, собственно, думать? Каждому прицепить по два бластера и по вакуумной бомбе – и можно штурмовать Капитолий…
Что-то я на Америку обижен в последнее время. Из-за тушенки ихней. Перец прижимист, вкусную тушенку и другую еду зачем-то бережет, хотя ее полно тут, а на стол выставляет американскую – нашел склад с гуманитарной помощью. Ассортимент же этой помощи небогат: говядина в квадратных банках и сухие гамбургеры в пакетах из фольги. Все для американской армии, и есть это нелегко. И чем дольше я это ем, тем больше Америку не люблю. Потому идея устроить налет на президента, рыбачащего в русле Потомака, кажется мне вполне здравой. От американских консервов суровость здорово повышается.
Вот я и поглядел сурово на эту троицу горынов.
– Распустились… Разболтались… Расслабились… А здесь вам, между прочим, не Миннесота! Здесь вам не тут! Здесь надо быть готовым отразить! Вот ты готов?
Я ткнул пальцем в нос Хорива.
Хорив заволновался, заюлил глазами, заперебирал лапами, выпустил из ноздрей струи пара. Драконий выдох сконденсировался, замерз, осыпался на лед звонким бисером.
– Не сметь дышать, когда разговариваешь с командиром! – рявкнул я.
Хорив замер. Нет, мне определенно нравится командовать. И во мне определенно талант. Я такой, доложу вам, зоопсихолог… Только держись!
– Так мы вообще неизвестно до чего докатимся, – продолжал я. – Так мы скатимся в варварство. А у нас с вами впереди много дел. Вы же ведете себя так… так…
Горыны были недвижимы. Издали их вполне легко можно было спутать со снежными фигурами – тоже белые, будто отлитые из подкрашенного молоком льда. Даже глаза, кажется, замерзли.
– Вы ведете себя недопустимо! Вы… вы позорите высокое звание российского дракона!
Ну, тут я немного заговорился, как-то не в тему пошло. При чем здесь высокое звание российского дракона? Посему пришлось снова заорать:
– Смир-рна!
Снова лязгнула броня. Снова образовался должный порядок. Я, кстати, помучился, пока они научились. Зато сейчас красота. Жаль, что не могут ответить: «Есть, сэр!» Надо будет научить приветственно щелкать зубами. Хорошая идея!
Я принялся ходить туда-сюда мимо морд. Морды висели над землей, каждая выше моей головы чуть ли не на полметра. Глаза у всех одинаковые, в смысле размера. Размер апельсина, но не круглого, а плоского. Приплюснутого, короче, апельсина. Цвет вот разный. Цвет мне вообще нравится – необыкновенный. Перец говорит, что это спектр звезд. Каждая звезда своего цвета, причем редкой пронзительности.
У Щека глаза оранжевые, по краям переходящие в синеву. Как будто они еще внутрь головы продолжаются.
У Кия – зеленые. Не глубокого изумрудного цвета, не хищного кошачьего, а скорее салатового, цвета молодых побегов. Самый хитрый цвет. Если долго глядеть в салатовые пространства его глаз, начинаешь немножечко отключаться. Кий этим пользуется. Смотрит на Яшку, тот входит в коматоз, и Кий ворует у него сушеные груши и орехи. А однажды полмешка сахара вылизал. Яшка рассвирепел, давай лупить Кия половником, да только без толку все – половником-то его не прошибешь, тут ракетная установка нужна.
У Хорива глаза непонятные. То ли серые, то ли голубые. Иногда правый синий, левый серый, иногда наоборот. Мутные, короче. Он и сам мутный. Молчит, зевает, на Луну не смотрит, смотрит на Венеру. Тут Венера крупная.
Но сейчас у всех глаза одинаковые – застывшие и бессмысленные. Смотрят на меня, ждут слова. Хорошо я с ними поработал, а то уже распускаться стали. Перец говорит, что скоро возьмет их в настоящее дело – полетать, размять крылышки в честном бою.
Меня что-то, правда, не зовет, я, по его мнению, еще не готов. Хм, не готов… Я ему этих зябликов выучил, навел на них шороху, а он мне все не доверяет!
Хотя правильно делает. Никому нельзя доверять. Вот я горынам ничуть не доверяю. Нечего им доверять, надо, чтобы они тебя боялись. Только страх и уважение. Порядок, дисциплина. Дисциплина основывается на повиновении. Как говорит Перец: если я прикажу пасть в помет, то вассал должен в помет пасть. Помета у нас, конечно, негусто, но снега много.
– Лежать! – неожиданно скомандовал я. А чтобы не расслаблялись.
Троица послушно грохнулась на снег.
– Сидеть!
Сели.
Ну, я их так немножечко погонял – лечь-встать, лечь-встать. Для вразумления. Чтобы знали, кто здесь главный. Потом смилостивился:
– Вольно.
Троица разлеглась на снегу. Тоже мне…
– Свободны, – устало приказал я, – можете пообедать.
И равнодушно повернулся спиной. Послышался звук, похожий на скулеж. Просительный.
Кий. Я их по голосам уже различаю. Кий – басовитый, Щек пищит, а Хорив так вообще молчун. Но печенье тоже любит. Как все остальные.
– Попрошайничество не украшает дракона, – назидательно сказал я. – Дракона украшает скромность и послушание.
После чего сунул руку в карман, нащупал печенье, резко выбросил его вверх. Метель ударила в спину, в дубленую шкуру полушубка снова врезались ледяные треугольнички, воздух почти свалил. Я оглянулся через плечо. Они уже были в небе. Уже поймали печенье и теперь набирали высоту, усердно работая еще не вытянувшимися до нужных размеров крыльями.
Через несколько секунд я их уже почти не различал – они слились с серым скучным тентом, и только вглядевшись, можно было увидеть черные окончания крыльев. Смешно – месяц назад они полиняли, сбросив детскую чешую, и из ярко зелено-красных стали белыми, как весь окружающий мир. Перец тогда глядел на зубастых белых тварей и смеялся, хотя я ничего особо смешного не замечал. Ну подумаешь, белые. Альбатросы тоже белые, а смеяться при виде их мне не хотелось. Хотя я альбатросов и не видел, кто знает, может, при виде их тоже бы рассмеялся.
Потом мне Перец объяснил, чего он ржал. Он просто представил: если горыны так мимикрировали под снег, то, значит, могли и под другое мимикрировать. Например, под американский флаг. Или в розовый цвет. Или в черный горошек на белом фоне.
– Прикинь, – ржал Перец, – сидят они, а на них из туч вываливается Хорек…
Ну да, это было бы смешно, пожалуй. Могла получиться забавная картина. Я как раз записал в блокнот сюжет. Все как полагается, сидит американский президент на яхте в устье Потомака, ловит лосося, курит сигары и пьет, наверное, какой-нибудь джин с тоником или коньяк. Настроение у него хорошее, опять кого-то там разбомбил. А тут небо раздвигается, и из него вываливаются три горына: один – как флаг, другой розовый, третий – как гигантский далматин. Смех!
И название я сразу придумал. «Не ждали, блин». Сюжет 341-й. По-моему, ничего.
Опять отвлекся. Надо меньше отвлекаться, надо больше сосредотачиваться.
Улетели обедать. Или завтракать. Или ужинать. Их один раз в день можно кормить, они уже большие, едят редко, но много.
Прокорм вообще отдельная статья, им же немало требуется. Попробуйте прокормить танк с крыльями! Но в городе этом жрачки всякой полно оказалось. Я все боялся сначала, что они Яшу сожрут. И меня заодно. Но Перец успокоил, сказал, что драконы жестко привязаны к первой пробе. То есть чем в первый раз их накормишь, тем они всю жизнь питаться и будут. Накормишь мясом – будут мясо жрать, злобные будут и строптивые, неуправляемые. Накормишь рыбой – поспокойнее станут. Ну а если кормить овощами-фруктами, то будут послушные и вменяемые. Мы пшенкой кормим. Пшенкой, овсянкой, рисом, гречкой, универсальной кашей. Перловкой редко – плохо жрут. А мясо если предложить – так они его ни за что уже не возьмут. Так сказал Перец. И продемонстрировал. Открыл банку тушенки и сунул под нос Щеку. Тот аж позеленел, а потом и вовсе убежал. Так-то вот.
Зато с крупой проблемы. Бедный Яша с утра варит каши. С сухофруктами, с сахаром, с маслом. В здоровенных походных кухнях. На каждого ящера по котлу. В котел по полмешка крупы кидает, по кастрюле сухих яблок, по половнику меда и целый куб масла. Масло Яша рубит топором. На улице. Я привожу ему со склада здоровенные замороженные кубы, и Яша, как настоящий дровосек, пилит их бензопилой, а затем колет топором. Каша получается что надо. Чего уж там, я сам ее иногда ем. А если универсальную варит, так вообще… Мечта сумрачного детства, честное слово.
Даже гадский Доминикус ее жрет. Да, да, да, этот недорезанный аристократ сомнительных кровей тоже живет с нами, хотя особого упоминания и не заслуживает. Втесался в доверие к Яше, разожрался до состояния баскетбольного мяча, везде гадит, как в прямом, так и в переносном смысле. Тиранит горынов, прыгает на них со стен, пугает криками. Я неоднократно предлагал разобраться с кошаком, причем по-мирному, по эльфовскому пути – привесить к нему ошейник с хорошим отягощением, которое несколько бы ограничило кошачью прыть. Но Перец и Яша Доминикусу попустительствуют и, вместо того чтобы наказать его по всей строгости человеческого общежития, дали коту волю. Отчего я во многом страдал.
Меня, по старой памяти, Доминикус не любил и всячески злодействовал в мою сторону. Напрыгивал в основном. Иду я по норе, а он, сволочь, сверху падает. Неприятно. И шею еще когтями раздирает. Потом царапины мучительно болят почти неделю, и никакая зеленка не помогает.
Отчасти из-за него я и переселился, окончательно убедившись в том, что кошек не переношу. Ни в каком виде. Ну разве что под грецкими орехами и корейской морковью.
Кстати, о моркови. Живот забурчал, подавая верные признаки голодания. Да, пора. Пора навестить Яшу Автохтона, гнома и кулинара. Жаль, снегоход горыны угробили, я его почти обкатал. Теперь придется новый раскочегаривать, идти на склад, с железками возиться. Опять бензином провоняю, а когда еще новый снегоход в норму войдет – неизвестно. Надо будет наложить табу на снегоходы, запретить их разбивать. И вообще, пора, наверное, завязывать с утренними забавами – гибкость в суставах уже не та. Надо мне грызть хрящ ската-хвостокола…
От площади Центральной до норы недалеко. Тут вообще все недалеко. Я поглядел на уже краснеющее и низкое солнце. Это тоже красиво – когда смотришь на вымороженное солнце, чувствуешь себя одиноким. Ну да ладно, отправимся к норе…
Нора на самом деле не нора, а гигантская пещера. Причем пещера тоже ненормальная – почти идеально округлой формы, как будто стрельнул кто из гигантской винтовки или, наоборот, как у Жюля Верна, вмуровал в землю чудовищную пушку. Из нее все время прет тяжелый, даже горячий воздух, так что никаких сосулек по краю пещеры не обнаруживается, все строго.
Пещера чрезвычайно глубокая, до дна я не доходил, а Яша почти доходил – он туда за углем углубляется, и рассказывал, что пещера ныряет почти на три километра, причем не сужается, а, напротив, расширяется, что там какая-то подземная страна даже. Конца пещеры не видно, с потолка свисают здоровенные светящиеся сталактиты, откуда-то снизу шпарит тепло, и в этом тепле и свете произрастает короткий кустарник. Но животных нет. Я собирался как-то тоже туда спуститься с Яшей, да поленился, поскольку пилить три километра вниз, а потом возвращаться мне не хотелось. Добрый Яша предложил отнести меня туда и обратно, но я постыдился.
Человек не должен ездить на гноме. Вот если бы их два было… Но Яша наличествовал в одном экземпляре.
Когда я приблизился к норе, горыны были уже там, внутри, – возле входа красовались здоровенные разлапистые следы и пахло детским садиком – кашей, сыростью, хлоркой и молоком. Это и означало, что троица на месте, что Яша уже успел почистить щеткой их жесткие шкуры. Теперь они наверняка уже сидели на главной площадке и жевали свою пшенку.
Интересно, откуда я знаю, как пахнет детский садик? Может, у меня память стала просыпаться?
А вообще, если бы показать кому-нибудь тот самый вход со следами, то многие решили бы, что у них мозговые нелады начались. Ну или что это розыгрыш – вроде как с кругами на полях пшеницы, которые организуют скучающие британские пенсионеры.
Я вошел в пещеру и стал спускаться к лежкам и к залу, где проживали Яша и Перец. В пещере было не очень темно. Перец хитро придумал: нарисовал по потолку люминофором светящуюся линию – и свет есть, и шлепать удобно.
Спускался, спускался, а на полпути к лежкам меня перехватил Перец.
Не просто перехватил, а как всегда с оригинальничаньями.
– Стой, кто идет! – заорал.
И наставил на меня «Гром». «Гром» – страшное оружие, никакой бронежилет его не остановит. Не, «Тесла», что у Сирени, круче, но и он неплох. Сам Перец в камуфляже, в бронежилете, шлем мой нацепил. Одним словом – спецназ. Вообще-то Перец военную форму не любит, а сейчас вот вырядился зачем-то.
– Что опять? – спросил я. – Обострение?
– У меня всегда обострение, – ответил Перец. – А жизнь тем временем налаживается. Ты вот знаешь, что к 2015 году пятьдесят процентов мобильных телефонов будут одноразовыми? Позвонил – выкинул, как пластиковый стаканчик.
– Зачем нужны одноразовые телефоны?
– Затем! – умно сообщил Перец. – А зачем одноразовые стаканчики?
– Удобно.
– Одноразовый телефон тоже. Позвонил – выкинул. Гигиенично. А к 2027-му каждый уважающий себя человек сможет сгонять в Америку на орбитальном челноке. А то сейчас трудно жить.
– Да?
– Ага. Ну ты вот представь: хочет какой-нибудь газовщик или нефтесос там в Небраску двинуть, гамбургера насущного отведать, ему сейчас, как последнему лоху, на «Боинге» пилить приходится. Шесть часов! Невыносимо. Да, просто невыносимо!
Кажется, Перец иронизировал. Кажется. Вряд ли его на самом деле занимали муки рядовых миллиардеров. Хотя, кто его знает…
– Консьюмеризм, – вздохнул Перец, – проклятый.
– Чего?
– Немотивированное потребление, – пояснил Перец. – Когда жрут больше, чем нужно. Причем половину выкидывают. Мир, как всегда, катится в пропасть. А Ван Холл строит корабль для полета на Марс. «Арей» называется. Говорят, там даже выключатели света из бриллиантов выточены. Может, улетит?
– Вряд ли. Ему и здесь не холодно. А ты откуда все это знаешь?
– Газеты выписываю, – отоврался Перец. – Штуку тебе хочу одну показать…
Перец достал из-за спины какие-то руины, протянул мне. Оружие. Оружие было помято и изогнуто, будто слон на нем сплясал. Но я его узнал. Не мог не узнать.
Соплемет. Но не такой, как у меня. Модернизированный. И явно фабричного производства. Я поискал клеймо. Так и есть. «Ван Холл Корпорейшн».
– Знакомо? – спросил Перец.
– Допустим. И что?
– Ничего. Просто…
– Где достал? – спросил я. – Трофей?
– В том-то и дело… – рассеянно покачал головой Перец. – В том-то и дело, что… Ты что про Застенкера знаешь?
– Да ничего, – пожал я плечами. – Оборотень вроде как… Темный тип.
– И я ничего. О нем никто ничего не знает. А я чувствую, он нам еще устроит… Ладно. А у тебя? Как ящерки? Летают?
– Летают, что ж им еще делать.
– Вот и хорошо, хорошо… Как послушание?
– На высоте. Послушаются.
– Это тоже хорошо… Я задумал небольшую атаку. Так, мелочь, просто попробовать, как… Они готовы?
– Вполне, – ответил я, – готовы.
– Ну и славно. После обеда поднимай их на крыло.
– Отлично! – обрадовался я. – Повеселимся наконец!
– Не, тебе нельзя, – помотал головой Перец.
– Почему это?!
– Забыл? Про рыбок?
Я промолчал.
– Короче, как сожрут свою кашу, пусть вылезают.
И Перец, насвистывая, направился к выходу.
Про рыбок я не забыл. Про такое не забывают! Кто забудет про живую бомбу, рассредоточенную в собственной крови? Бомба, подарок господина Ван Холла, – страховочный вариант, на случай, если я заупрямлюсь. Ослушаюсь. На случай, если я не вернусь. Чтобы на крючке меня держать.
Я заупрямился. Я не вернулся. Бомба не сработала. Пока. Вообще-то она должна была сработать еще год назад. Год назад я был бы уже мертв…
Но я жив. А рыбки остались. Плывут себе, шевелят плавничками…
Пнул со зла стену и углубился в пещеру.
Картина, явившаяся перед глазами моими, была умильна до слезотечения, и я опять не удержался, сфотографировал. Вся троица сидела на главной площадке, опустив морды в пятидесятилитровые кастрюли. Чуть поодаль пощелкивала походная кухня, Яша с вместительным черпаком курсировал между кухней и горынами, подбавлял кашу в кастрюли. Горыны лопали с чавканьем, даже у меня аппетит разыгрался. Я проследовал в уголок, за человеческий стол. Яша тут же нарисовался рядом со сковородкой, подал яичницу с сыром и квас. Гномский квас, кстати, совершенно такой же, как обычный, человеческий. Вкусный.
Яша хорошо готовит, по-домашнему. То котлеты сделает, то холодец, и даже с хреном. Если бы не прижимистость Перца, который почему-то, как я уже говорил, противится использованию складов на полную катушку, жили бы мы неплохо. Я спросил у Яши, все ли гномы так искусны в кулинарии, и Яша подтвердил, что все. После чего я стал подумывать, не взять ли мне с собой в мое счастливое будущее тоже какого-нибудь Яшу. В конце концов, мне нужен будет денщик, повар и хороший собеседник…
Надо будет подумать.
Я поперчил яичницу, накрошил в желтки сухарей и принялся за обед. Не спешил – в жизни так мало удовольствий, что приходится их растягивать. Даже от банальной глазуньи надо балдеть по полной.
Однако получить удовольствие не случилось – едва я толком взялся за вилку, как на уступ над столом взгромоздился вредный Доминикус. Он громко зевнул и принялся совершать кошачий туалет, в частности обряд вылизывания. Если бы он вылизывал лапы или бока, я бы смирился, однако Доминикус вылизывал и все остальное, что совершенно не способствовало столованию. Вылизывание производилось с чавкающими звуками, с осыпанием шерсти и мелких фрагментов. Малоэстетично производилось, одним словом. Я даже не вытерпел: подтянул к себе перечницу, открутил ситечко, высыпал в ладонь все и подкинул вверх. А что, я в кошколюбы не записывался…
Сначала было тихо. Доминикус никак не мог понять, что произошло. А потом заорал. Зверски заорал, у меня даже аппетит улучшился. Потом зашипел. Потом рванул вообще. Ну, хоть что-то хорошее за день… Я вернулся к яичнице.
К сожалению, Яша был традиционалистом и никогда не готовил яичницу больше, чем из двух яиц. Так что с едой я покончил быстро. Горыны тоже уже отобедали и теперь вылизывали кастрюли, щелкая зубами. Яша стоял возле кухни, грыз засушенную буханку черного хлеба, помешивая черпаком в котле. После приема пищи горынам следовало пару часов поспать, но Перец ведь велел выгонять моих друзей на воздух…
Поэтому я скомандовал:
– Подъем!
Троица повела ушами, но от кастрюль не оторвалась.
– Встать! – заорал я.
Горыны брякнули кастрюлями и подняли на меня морды.
– Смир-рна! – рявкнул я.
Горыны приняли стойку «смирно».
– Вы переходите под начало всадника Персиваля. Понятно?
Кивнули.
– Отлично. Теперь на выход. И если он мне на вас пожалуется…
Я показал троице кулак. Троица сделала вид, что испугалась.
– Вон пошли!
Они удалились. Я посидел еще некоторое время, потом тоже вышел. Их уже не было.
Интересно, что там за задание? Неужели Перец решил напасть на Ван Холла? Вряд ли. На Ван Холла он обязательно и меня бы прихватил. Не прихватить меня на Ван Холла… За такое мстят.
Нет, наверное, не на Ван Холла.
Ладно, не будем загадывать, посмотрим. Пусть повоюет, если так хочется, а я пойду поболтаюсь. Поисследую город, посмотрю на закат, поразбираю склады. На условном западе есть еще несколько складов, на которых я не бывал.
Когда я добрался до запада, стемнело окончательно. Я залез в хранилище, но там было темно, как у негра в ухе. К тому же оказалось, что склад почтовый. На всякий случай я прихватил одну посылку – так, для интереса, а потом отправился домой.
Я дом не только из-за вида и одиночества выбрал, хотя это тоже приятно. В моем доме в подвале есть мастерская. Причем чрезвычайно высокого уровня. Все есть, даже лазерные сверла. Не знаю, что они в ней раньше делали, но мне та мастерская очень и очень кстати пришлась. Потому что… Ну да об этом потом.
Поработал я в мастерской, посидел, подул на трудовые мозоли, потом к норе двинул. Так, с обходными маневрами.
Проходил мимо бассейна и решил почему-то заглянуть, посмотреть, как там с водой. Вода была мерзлая, зеленоватого цвета. Зачем я решил смотреть на бассейн, непонятно.
Возле Гагарина постоял. Люблю возле Гагарина стоять.
Опоздал. Впрочем, опоздание оказалось кстати – на небе разыгралось удивительной силы полярное сияние. Четырехцветное, я такого раньше не видел. Вполне может быть, это из-за Перца, из-за его перехода туда, в нормальный мир. Нарушилось что-то в тутошней магнитной механике. Я почти час простоял, любуясь небесным фейерверком, пока не почувствовал, как уши начинают гореть. Тогда я уже побежал в нору.
Яша тоже ждал, готовил особый, праздничный ужин. Нам запекал здоровенную индейку с антоновскими яблоками, горынам варил их любимую овсянку. Но не простую, а с осложнениями в виде грецких орехов, изюма, кураги, цукатов и странных приправ, известных одним гномам. Каша пахла вкусно. Впрочем, индейка тоже. Хороший Яша человек.
Пока Яша кашеварил, я лежал на топчане, смотрел в потолок и думал про всякое. Вспоминал, как раньше выбирал имена по буквам алфавита, как представлял себе свое появление в далеком Мельбурне, ну, как войду весь в блестящем костюме…
Смешно.
А когда вспоминаю, что хотел папу-маму найти, мне вообще стыдно становится… Потому что оказалось, что ни папки, ни мамки у меня нет. Но с этим я разберусь. С Ван Холлом разберусь.
Впрочем, мечтаниями бесплодными я уже не маюсь. То есть маюсь, но в самой невеликой степени, для души, чтобы не окостеневала. А вообще, я не знаю, чего мне хочется теперь. Не знаю…
Думал, думал, потом, кажется, уснул. Мне приснился какой-то человек в красном свитере, и я прямо во сне начал думать, к чему бы этот сон, но так и не придумал толком. А разбудил меня Яша, потому что слишком громко стал сопеть. Открыл я глаза, смотрю – Яша воздух нюхает. Ну все, значит прилетели уже. Встречать я не пошел.
Через несколько минут воздух колыхнулся – это горыны проследовали на свои лежки. Затем появился Перец. Перец был зол и густо увешан переносными зенитно-ракетными комплексами. Штуки три на нем болтались, так что самого даже видно было плохо. Перец сгрузил оружие на пол, понюхал воздух.
– Сагиб кушать будет? – спросил Яша.
Перец не прореагировал.
– Звери кушать будут? – снова спросил Яша.
– Будут, – буркнул Перец. – Завтра.
– А я бы перекусил, – напомнил я. – Там, кажется, птица?
Яша услужливо исчез, потом услужливо появился. С серебряной тарелкой. А на тарелке ножка индейки и картофельное пюре. Я такого не ел уже не помню сколько.
– Мне тоже, – волеизъявил Перец. – Жрать охота! Тащи всю курицу, и без гарнира.
Яша подал всю и без гарнира. Перец выхватил супербулат и совершенно вандалистически разрубил индейку на части. Я вообще-то думал, что он не одолеет даже половины, но он одолел. Причем на самом деле всю.
После чего молча проследовал на топчан.
– Ну и? – спросил я.
– Не годятся, – кратко ответил Перец.
Я попросил рассказать подробнее. Мне, конечно, было интересно услышать, прежде всего про процесс перехода. Но Перец как всегда не стал ничего про это рассказывать, ответил, что ничего примечательного. Просто вот ты здесь – и вот ты уже там, достаточно мощного усилия воли. Гонит, конечно. Всегда гонит, зараза.
Зато про свой налет поведал.
Они вышли там, где Перец и рассчитывал – над Карельским перешейком. Именно там, по данным Перца, располагался военный завод, принадлежащий Корпорации Ван Холла. Правда, вышли не над лесом, а над какой-то деревушкой. Перепугали двух алкоголиков и старушку, которая с перепугу прыгнула в речку и стала громко тонуть. Но хитрый Хорив не растерялся, плюхнулся в воду перед бабкой и раззявил пасть. Та перепугалась еще пуще и из реки вылетела пулей, бегом, прямо по водной глади. Алкоголики просто сели на траву и смотрели в небо, будто не горынов увидели, а стаю зеленых собак. Один указал пальцем на змеев и громко зарекся не пить больше никогда. Второй тоже от чего-то предосудительного зарекся.
По-моему, Перец ставил все это в заслугу себе, хотя мне лично кажется, что тут он преувеличивает. Все-таки Перец не так страшен, как тот же Щек.
После шороху в деревне они отправились в нужную сторону – по прихваченному с собой навигатору. Через час лету под ними объявилось озеро, а на берегу небольшой симпатичный военный городок и небольшой симпатичный военный заводик.
Дальше Перец рассказывать не стал, сказал только, что они устроили небольшое симпатичное нападение и завод спалили, но без жертв, так как был нерабочий день. Конечно, немножко пограбили, – Перец кивнул на зенитные комплексы.
Ну а в целом он остался налетом совсем недоволен. Горыны не проявили себя так, как он рассчитывал.
– Короче, не годятся они. – Перец с горечью плюнул в очаг.
– Для чего не годятся? – поинтересовался я.
– Ни для чего! Максимум, что могут – пугать пешую силу противника. Танк, пожалуй, еще сожгут. Однако даже против старого, драного вертолета не смогут выстоять. Хорошо хоть там их всего две штуки оказалось.
– Там были вертолеты? – удивился я.
– Были. Завод-то все-таки военный. Два вертолета поднялись… Короче, мы с трудом оторвались.
Перец плюнул в очаг еще раз. Мне кажется, он зря так сделал – нехорошая примета.
– Я думал, они против вертолета могут легко… – Перец собрался еще раз плюнуть, но, видимо, слюны не хватило. – Я думал, хороший выбор…
Перец выглядел разочарованно.
– Тут дело совсем в другом, – попытался я заступиться за горынов, – они еще не умеют выбирать правильный угол атаки…
– Нет, – помотал головой Перец, – нет. Это не вопрос техники и не вопрос тактики, это вопрос принципа. Они слишком медленные, слишком неповоротливые, слишком… – Перец не сразу нашел слово. – Слишком домашние. Да, домашние драконы. Совсем как…
Перец замолчал.
– Да погоди ты, успокойся. Они просто в силу не вошли, маленькие еще ведь. У них ни крылья не выросли, ни плевать на хорошее расстояние они пока не могут. Все образуется…
– Я ошибся в главном. – Перец стянул перчатки и явил на свет разбитые костяшки. – Думал, что это будет супероружие, но они не супероружие, а… пряничные дракончики.
– Ты не прав, – возразил я. – Сегодня утром они меня чуть не пришибли.
– Это все игры, – возразил на мое возражение Перец. – А Ван Холл не намерен играть.
– Ну да, он не играет. Человек, которому завязывает шнурки английский пэр, не шутит.
– Чего?
– У него потомственный пэр шнурки завязывает. А горыны у нас нормальные. Просто щенки еще, дисциплины не хватает. Но надо работать, я могу продолжить тренировки…
Перец несогласно помотал головой. Сидел, ворошил кочергой угли. Послушный Яша стоял рядом, даже тени и то умудрялся не отбрасывать.
– Знаешь, а я, между прочим, дворянин, – с какой-то непонятной грустью сообщил вдруг Перец.
Ну вот, приехали. Зря я вспомнил лордов. Теперь он будет ныть про то, что находится в изгнании.
– Да, да, дворянин, – подтвердил Перец. – Мой дед служил в Кремлевском полку, что приравнивается к службе в кавалергардском полку Его Императорского Величества. И что в свою очередь означает: я – потомственный дворянин. Столбовой, так сказать. Могу иметь двести душ мужиков, не считая баб и девок. И деревеньку. Я бы был хорошим барином. Завел бы хор, свору борзых… И ты, кстати, тоже. Ты, значит, тоже аристократ. Хотя…
Он ухмыльнулся с сомнением. Взял бокал, подышал на указательный палец, приложил к хрусталю. На гладкой голубоватой поверхности нарисовались тонкие концентрические линии. Перец улыбнулся.
Намек прозрачнейший. Кристальнейший. Это он правильно. Отпечатков у меня нет. Ни отпечатков, ни впадин, ни линий. Ничего.
А у него есть.
– Вопросы первородства, – промурлыкал Перец, – сложные вопросы…
Опять он меня провоцирует. Он частенько так делает. То ли нравится просто ему, то ли цели какие преследует, не пойму. Любит намекнуть, вот как сейчас с отпечатками, что он первый. Что он главнее. Что он лучше.
Пусть. Меня трудно вывести из себя.
– Как трогательно, – сказал я. – Только тебе представление надо послать.
– Куда?
– Князю Владимиру Кирилловичу. Он у нас царский дом теперь возглавляет, в дворяне только с его разрешения записывают.
– Откуда ты знаешь? – спросил Перец.
– Передачу видел по телику. Так что готовь документы. Справки, анкеты…
– Какие справки?
– Ну как какие? Надо для начала поехать в Швейцарию, в лаборатории «G. Genom» сдать анализы…
– Какие еще анализы? – Перец посмотрел на разбитые костяшки.
– Какие, какие… Простые. Соскоб со внутренней части щеки, кровь, слюну. Там определят.
– Что?
Я усмехнулся.
– Как это что? Что ты действительно восходишь к Рюриковичам. Ну или, на худой конец, к Романовым. Тогда тебе выдадут справку – и можешь заводить деревеньку. Но вообще, мне кажется, ты как-то изменяешь идеалам.
– В смысле?
– Ты же вроде рыцарь был, – напомнил я. – То есть западнической ориентации. Персиваль Безжалостный в алмазных подвесках – это как-то по-нормандски. В нашей традиции больше эй ты гой еси добры-молодцы в почете. Иван-дурак там…
– Каждый русский дворянин – рыцарь, – ответствовал Перец.
Но уже грустно, без энтузиазма.
– Ну, сам смотри…
Я подумал, что нечего мне больше тут делать. Слушать байки про белую кость и голубую кровь совсем не хочется. Пойти домой решил я, давно там не был. Правда, погребу к себе в квартиру… Я как раз недавно нашел на одном складе банку отличного швейцарского шоколада, можно сварить вечером. Или, вернее, утром. Пусть тут сами разбираются, мое дело, в конце концов, сторона. И я направился к выходу.
Шагал себе, а на душе было такое поганое ощущение! Давно у меня такого не было. Может, рыбки ванхолловские в крови опять шевельнулись, а может, неприятности собирались случиться или еще что-то. Взрыв земного ядра, например. Ну, если тут есть, конечно, земное ядро, хотя я лично сильно в том сомневаюсь.
Возле лежек пахло горелым. Видимо, горыны за сегодняшний день здорово наплевались. Горелым пахло так мощно, что я даже закашлялся, в горло будто наждака крошеного насыпали. Стою, кашляю, как старый пень, думаю, где бы раздобыть микстуры, и вдруг слышу: кто-то стонет.
А кто тут может стонать? Только горыны. Или они еще кого притащили?
Я перепрыгнул сплетенный Яшей барьерчик и подошел к змеям. Щек и Кий. Хорив лежал отдельно. Ближе Щек. Я подошел к нему. Так и есть, не спит. Я запалил керосинку, и оранжевость керосинового пламени добавилась к оранжевости глаз. Щек смотрел на меня, а я на него.
Выглядел он не очень бодро. Ноздря разорвана, вибриссы оплавлены, какие-то черные пятна по белой шкуре. Я подозревал, что синяки. Второй правый клык сломан, но это ничего, новый вырастет. Досталось бедняге. Вообще-то горыны твари крепкие, все заживет дня за два. Если только крылья не…
Я взял левое крыло, растянул. Так и есть, дырки. Много дырок, как от шрапнели. Я взялся было считать, но потом плюнул. Не сосчитать. В правом крыле дырок нет, уже хорошо. А в левом много, одному не зашить. Пришлось кликнуть Яшу.
Яша появился, и уже сразу со штопаньем, у гномов удивительно развита чувствительность. Мы вдели нитки в иголки и стали зашивать. До четырех утра зашивали. Щек уже уснул, а мы все зашивали и зашивали, под конец я сам даже чуть не уснул.
Потом Яша предложил мне какую-то запеканку и кофе, но я отказался, ушел.
Шагал по улицам города, глядел на северное сияние, которое почти совсем погасло, так, только салатовые сопли жидкого формата по всему небу размазаны. Но выглядело тоже ничего: этакое фантазийное нечто в небе, успокаивающе-молочное. Ночь была хороша, одно мешало – медведь, заброшенный на телемачту, все еще орал.