Начало августа 1999 года выдалось жарким. Уже с утра термометр за окном показывал почти двадцать плюс. Мария Ивановна, плохо переносившая духоту, открыла обе форточки, чтобы сквозным проветриванием добавить свежести в ее небольшую однокомнатную, скромно обставленную квартиру. Это жилье ей, как участнику Великой Отечественной войны, бесплатно в пожизненное пользование выделил горисполком. Ключи лично мэр вручил, может, ради этого и приезжал на открытие новой девятиэтажной панельки в Малиновке.
Оно, конечно, хорошо жить отдельно, со всеми удобствами, но в молодости. А когда уже семьдесят пять, то ощущаешь себя в четырех стенах не совсем уютно, будто в одиночной камере: не с кем и словом перемолвиться. А случись не дай Бог что-нибудь со здоровьем, инсульт там или инфаркт, то и скорую некому вызвать.
Нет, у нее есть дети. Две дочери живут в Минске, замужем, обеспечены жильем, сын с семьей в Москве. Пять замечательных внуков, считай, уже выросли, недавно вот правнук родился. Так что есть кому о ней в старости позаботиться. Только хотела бы Мария Ивановна их всех видеть и слышать каждый день, а не по праздникам, вроде сегодняшнего ее юбилея.
Семьдесят пять – солидная цифра, что там ни говори: можно уже и помирать. Но, как говорит ее ровесница-соседка, пока ноги уже не бегают, но еще носят, сердечко, хоть и изношенное, стучит, а голова кое-что помнит и еще немного соображает, то надо жить в свое удовольствие и устраивать себе любимой маленькие радости вроде спонтанной покупки красивой вещи, похода в кафе, театр или на открывшуюся выставку.
Но сегодня она отправится в парикмахерскую, чтобы сделать новую прическу, это и будет маленький подарок себе. Одевшись, уже было открыла дверь, как зазвонил телефон.
«Наверное, младшая, Зоя», – подумала о дочери, которая вчера вечером советовалась с ней, что лучше подарить на день рождения. Мария Ивановна сказала, что цветов будет достаточно, все нужное у нее есть.
Подняв трубку, услышала вежливый незнакомый мужской голос, с заметным акцентом уточнивший ее фамилию, имя, отчество. Затем невидимый собеседник, почти не сомневаясь, спросил:
– Вы же воевали на фронте?
– Да. Была снайпером.
После небольшой паузы, вызванной, наверное, тем, что на другом конце провода сверяли данные, Мария Ивановна услышала:
– Фрау Ивушкина, битте-пожалуйста, вспомните, это важно, в каком городе вы закончили воевать?
– В Праге, 12 мая, – ответила сразу, потому что такое не забывается.
Трубка снова замолчала на несколько секунд. Потом в ней раздался тот же мужской голос с акцентом, но чуть более эмоциональный:
– Дела в том, что ви, навернае, и ест тот чэлавек, котораго давно разыскивает господин Мюллер…
– Какой еще Мюллер?! – всполошилась Мария Ивановна, вспомнив известного персонажа из многосерийного фильма о Штирлице.
– Герхардт, из Кельна. Он тоже воевал, только против вас. Ви ему спасли жизнь. Он очэнь хочэт вас увидеть и поблагодарить…
Тот неожиданный звонок из немецкого посольства не на шутку взволновал ее, спутав все планы. Идти в парикмахерскую перехотелось, туда при желании можно и завтра попасть, а новая прическа в ее возрасте атрибут отнюдь не обязательный, тем более что будут только свои: председатель городского Совета ветеранов уже поздравил по телефону.
Мария Ивановна в раздумье прошлась по квартире, пытаясь понять, что за немец ее ищет, ведь ни с кем из них она не была знакома и в Германии никогда не была. Неспроста ведь был задан вопрос: где закончила воевать? И она, в который уже раз, мысленно вернулась в Прагу, чтобы заново пережить свой действительно последний день войны, отмеченный в календаре 12 мая 1945 года.
…Как же не хотелось воевать после 9 мая, официально ставшего Днем Победы! Берлин пал, и над куполом поверженного рейхстага уже больше недели развевались наши красные знамена, а в чехословацкой столице, особенно на ее окраинах, остатки немецких частей продолжали отчаянное сопротивление. И оно становилось еще ожесточеннее, когда гитлеровцы открывали артиллерийский огонь, причем достаточно прицельный. Стало понятно, что такая меткость стрельбы обеспечивается корректировщиком, скорее всего, прячущимся на крышах домов. Небольшой группе полковых разведчиков, бегло прочесавших подозрительный район, увы, обнаружить его не удалось. Тогда на свободную охоту попросилась командир отделения снайперов сержант Ивушкина. Получив от комбата добро, со своей неразлучной СВТ-40 среди ночи забралась на чердак полуразрушенной высотки, стоявшей на небольшой возвышенности, но чуть в сторонке, как бы в тени жилого массива. Будь она вражеским корректировщиком, то, скорее всего, именно здесь устроила бы наблюдательный пункт: панорама открывалась хоть и неполная, но достаточно обширная. Мария стала терпеливо ждать рассвета. Что-то необъяснимое, может, сама госпожа Интуиция подсказывала, что ее сегодня непременно посетит удача.
Солнце уже поднималось над городом, когда через узкое окошко чердака метрах в пятидесяти слева от себя она увидела чуть сгорбленную крадущуюся фигуру человека в плаще цвета хаки. От нахлынувшего волнения сердце учащенно забилось, как попавшая в сеть куропатка. «Наводчик!» – молнией сверкнула догадка.
«Успокойся, – мысленно приказала себе. – Он как на ладони, к тому же не видит тебя. Сосредоточься и медленно, не спеша, прицелься. Промахнешься, второго шанса не будет – уйдет».
С первых боевых заданий снайпер Ивушкина привыкла молча разговаривать с собой. Такая, может быть, для кого-то странная манера поведения в боевой обстановке ее действительно успокаивала, помогала сосредоточиться, внутренне собраться.
Мария даже без оптики разглядела красивое, почти юношеское лицо. Цепкая на детали память подсказала, что она его где-то уже видела. Тут же осенила удивившая догадка: немец был похож на ее младшего брата Сашку! Как же оно так в природе устроено, что среди миллионов людей встречаются их копии?
Отогнав ненужные мысли, Маша прильнула к прицелу, затаив дыхание: не промахнуться бы.
Словно почувствовав, что за ним наблюдают, гитлеровец, а это был, скорее всего, младший офицер, резко присел, хищным орлиным взглядом внимательно осмотрелся вокруг.
Через пару секунд он увидел в окошке чердака девичье лицо и направленный на него ствол винтовки и как резаный закричал:
– Нихт шиссен! (Не стреляй!) – немец мгновенно поднял руки. Полы легкого плаща разошлись, приоткрыв на поясном ремне малогабаритную УКВ-радиостанцию. Развеялись последние сомнения: это был артиллерийский корректировщик.
– Гитлер капут, нихт шиссен! Ich will nicht sterben! (Я не хочу умирать!)
Она еще больше удивилась: даже голос низкий, бархатный, почти как у брата. Теперь Мария лучше рассмотрела вражеского лазутчика, его застывшие в страхе большие глаза, нос горбинкой, квадратный, чуть угловатый подбородок. Конечно, сходство с Сашкой не стопроцентное, но оно есть. Наверное, это и сыграло с ней злую шутку.
Марию будто заколдовал Всевышний, в одночасье лишив воли, решительности. На нее обезоруживающе подействовал умоляющий о спасении молодой человек с поднятыми руками, совсем не похожий на отъявленного фашиста. И ожесточенная войной женская душа в последний миг дрогнула, смягчилась, отменив казавшийся уже неизбежным смертный приговор.
Немец уловил ее замешательство и, еще не веря в чудесное спасение, как заклинание, повторяя свое неизменное «нихт шиссен!», попятился к спасительному дымоходу, из-за которого и появился.
Когда он совсем исчез из поля зрения, Маша облегченно вздохнула, ощутив некоторую расслабленность напряженных до предела мышц, отложила в сторону взведенную снайперку. Ей понадобилось еще несколько минут, чтобы прийти в себя.
Мысль о том, как она доложит о невыполненном задании, вызвала беспокойство. Дотошный и строгий майор Васильков, ее комбат, почти всегда независимо от результатов выхода требовал от снайперов личного доклада по всей форме. Наверняка и в этот раз спросит о подробностях охоты за немецким корректировщиком огня, который был у нее уже на прицеле, но, к своему немалому удивлению, она не решилась его ликвидировать.
Спустя час сержант Ивушкина уже находилась в расположении батальона. Василькова, к счастью, на месте не оказалось, убыл в штаб полка, а другим офицерам было не до нее: вернулась и хорошо.
Ночью, не дожидаясь полного окружения, большая часть немцев капитулировала, а самые отчаянные попытались вырваться из Праги, но сосредоточенным огнем нашей артиллерии были уничтожены, спастись удалось немногим.
Утром 13 мая на общем построении неожиданно объявили о том, что война теперь закончилась уже для всех. Гортанное многоголосое солдатское «ура» раскатисто-мощным эхом донеслось, кажется, до самых небес и было подобно майскому грому, разразившемуся в ясный день. У Марии мурашки побежали по коже, захотелось неистово кричать, обниматься со всеми, от души веселиться и плакать одновременно.
Всему на свете есть предел: запасу человеческих сил, счастью, горю и войне тоже.
– Сержант Ивушкина, к замполиту полка! – докатилась до нее переданная из уст в уста через строй команда.
В нехорошем предчувствии екнуло сердечко. Неужели ее тайна раскрыта? И что теперь будет?
– Знакомьтесь: фотокорреспондент «Красной звезды» Александр Капустянский, – замполит представил капитана интендантской службы лет сорока. И, переведя взгляд, сказал: – А это наша Ивушка, точнее, сержант Ивушкина, лучший снайпер полка. Больше семидесяти фрицев на тот свет отправила. Награждена орденом Славы III степени и медалью «За отвагу». Ее фото, без сомнений, украсит первую полосу газеты.
Теперь до Марии дошло, зачем вызвал замполит. Предложила ее вместе с девчонками сфотографировать, воевали-то вместе, но корреспондент ответил, что ему нужен портрет человека, а не групповой снимок.
Так впервые в жизни она попала в газету, которую бережно хранит до сих пор как самую дорогую реликвию.
Вечером за накрытым столом собралась вся родня: дочери с мужьями и детьми, из Москвы на несколько дней, правда, один, без семьи, приехал сынок Ваня, их с мужем первенец. Как же они радовались, когда он появился на свет в послевоенном 1946 году! Сын будто окрылил, придал столько энергии и сил, что хотелось петь, любить, просто жить и радоваться всему вокруг – солнцу, журчащему ручейку, пению птиц, несмотря на лежавшие в руинах города, разрушенные заводы, фабрики, дороги, острую нехватку продуктов, одежды и прочего самого необходимого. Пройдя через смерть и ад, Мария с мужем твердо верили, что все трудности победившая в страшной войне страна обязательно преодолеет и жизнь со временем наладится.
Так оно и случилось. Разительные перемены произошли за полвека, сегодняшнюю жизнь не сравнить с той, что была в их с мужем молодости. А для матери и впрямь нет большего счастья, чем видеть в хорошем здравии, благополучии своих выросших, состоявшихся в профессии деток, ощущать их бескорыстную любовь и постоянную заботу.
В конце вечера Мария Ивановна вспомнила о так взволновавшем звонке из немецкого посольства и рассказала о нем. После наступившей паузы ее засыпали вопросами, которые сводились к одному, главному: помнит ли она того немца и почему пощадила его.
Удивительная все-таки штука память: что вчера происходило не всегда вспомнишь, а вот что было более пятидесяти лет назад, в последний день войны, с подробностями можно рассказать.
– Интересно, как спустя десятилетия он тебя разыскал? – в задумчивости произнес сын.
– Когда увидимся, то сразу об этом спрошу.
Мария Ивановна уже почти не сомневалась, что они с Герхардтом из Кельна встретятся вновь, спустя полвека, раз уж нашлись наперекор судьбе, обстоятельствам и времени.
Свела же их с мужем война там, под Прагой, в победном сорок пятом…
Когда немцы осенью сорок первого с боями подошли к Москве, семнадцатилетняя Маша Ивушкина со школьной подругой и тоже Машей, только Козловой, обивала пороги военкомата. С единственной просьбой: поскорее отправить на фронт. Но вместо оружия им после очередного прихода выдали лопаты и включили в так называемую трудовую армию – рыть окопы, траншеи, возводить оборонительные рубежи вокруг столицы.
Спустя месяц, услышав, что при военкомате для юношей и девушек, не подлежавших мобилизации по возрасту, открылись курсы по медицинской и огневой подготовке, обе Маши, не раздумывая, записались на них, чтобы как можно быстрее научиться стрелять из винтовки и оказывать первую медпомощь раненым.
Полученные «корочки» стали пропуском на войну, точнее, сначала в ЦЖШСП – Центральную женскую школу снайперской подготовки, куда их зачислили благодаря «протекции» первого секретаря ЦК комсомола Николая Михайлова, на прием к которому с трудом попали: слишком много было таких, как они, желающих. Как раз в то время комсомол шефствовал над недавно сформированной школой, подбирал среди девушек достойных кандидатов. В сентябре 1943 года ЦЖШСП переехала из подмосковного Амерово в поселок силикатного завода, в обиходе это место называли еще станцией Силикатная, что в трех километрах от города Подольска. Туда по направлению горкомов и обкомов комсомола ехали девушки со всей страны.
В один из осенних дней на малолюдном полустанке с дерматиновым чемоданчиком в руках оказалась и Маша Ивушкина, обычная московская девушка из многодетной семьи. Маленького роста, в серой курточке, вязаной шапочке на голове, ее можно было принять за старшеклассницу, приехавшую к бабушке на осенние каникулы.
Неуверенной походкой она направилась к располагавшейся неподалеку снайперской школе.
Новое пополнение курсанток прибыло вместо ушедших на фронт пятидесяти первых выпускниц. Второй набор был в несколько раз больше. Правда, не все прошли жесткие рамки отбора: крепкое физическое здоровье, стопроцентное зрение, не старше двадцати пяти лет, образование не ниже семи классов. Маша всем этим пунктам соответствовала, к тому же у нее на руках была рекомендация-направление самого ЦК комсомола. Зачисленные в ЦЖШСП искренне радовались, будто поступили в институт.
На полгода учебы их домом стало серое трехэтажное здание, в котором до войны размещался заводской клуб. Маша на минутку представила, как здесь по вечерам собиралась рабочая молодежь, играла музыка, под которую в вальсе кружили красивые пары. Никому и в голову тогда не приходило, что вскоре танцплощадка вместе с клубом станет снайперской школой, территорию которой обнесут высоким деревянным забором.
Разместили девушек повзводно, по тридцать человек в комнате. Как рассказывали старожилы, в отличие от предыдущего расположения в Вешняках, здесь бытовые условия были получше. И хотя вместо привычных кроватей тот же дощатый настил (нары) в два яруса, зато имелись сушилки, комнаты для умывания. Для шинелей оборудовали вешалки, а для хранения винтовок – пирамиды, имелись небольшие квадратные столы, тумбочки, а вот стульев курсанткам почему-то не полагалось. Отдельно располагались столовая, строевой плац и в стороне на некотором удалении – склад боеприпасов, который они сами и охраняли.
Для вчерашних школьниц все здесь было непривычным, начиная с военной формы, летний комплект которой, включая мужское нижнее белье, им сразу же выдали. Женскую форменную одежду и аксессуары к ней для Красной армии тогда еще массово не шили, поэтому кальсоны пришлось переделывать под себя. Их же все равно не видно! А вот как быть с гимнастеркой на размер больше и потому сидевшей мешковато, как на каком-то чучеле? Маша оторопела, увидев себя в зеркальце, удручали и казавшиеся чугунными кирзовые сапоги, полученные на складе вместо красивых и легких туфелек. Они тоже оказались немного великоваты: старшина сказал, что ее тридцать пятого размера у него просто нет.
Низкого роста, всего сто шестьдесят сантиметров, Маша в строю стояла предпоследней (только еще одна девушка была чуть ниже ее).
Многие со слезами на глазах расставались с красивыми кудрями и косами – всех постригли под мальчиков. От своего нового облика, мягко говоря, никто не испытывал восторга. Чтобы хоть как-то поднять настроение, подшучивали над собой. Мол, где вы, женихи, неотразимые невесты цвета хаки ждут вас!
Начальником школы был строгий, годившийся им в отцы тридцативосьмилетний подполковник Николай Кольчак, уроженец Брестской области. Рассказывают, что одна из девушек, только поступившая с гражданки, скорее по невнимательности, чем по незнанию, в рапорте на имя начальника школы потеряла мягкий знак в его фамилии, из-за чего удостоилась личного приема. Но вместо полагавшейся взбучки подполковник Кольчак… поблагодарил ее за поднятое настроение, а в конце разговора все же заметил:
– В гражданскую с адмиралом Колчаком мы воевали в разных армиях.
Начальника школы, казалось, из виду ничего не упускавшего, откровенно побаивались и вместе с тем уважали – за какой-то внутренний стержень, волевой характер, умение отстаивать свою позицию и подчиненных перед начальством, принципиальность и честность в отношениях.
От Бога наделенный талантом руководителя-организатора, он решительно выступал против формализма, шаблона и упрощенчества в боевой подготовке снайперов. До войны Кольчак преподавал огневую подготовку на Высших стрелково-тактических курсах усовершенствования пехотных командиров «Выстрел», опубликовал в военной печати более полусотни научных статей по теории стрельбы и применению в бою стрелкового оружия. Офицер разработал уникальную программу подготовки снайперов, которую существенно дополнил, вернувшись из поездки на Калининский фронт.
Обобщив и проанализировав боевой опыт выпускниц школы, собственноручно написал памятку «12 заповедей снайпера». Их, как стихи, выучили девчонки, чтобы потом применять на практике. В сущности, правила просты, чем-то сродни пословицам: будь терпелива, вынослива и внимательна ко всему, особенно к мелочам; ты всё и всех видишь, а тебя никто – растворись в окружающей местности; перед выстрелом затаи дыхание, не шевелись, будь спокойна и уверенна, исключи лишние движения и не спеши, быстрая стрельба ведет в никуда, концентрируйся на выстреле. Твой главный противник – вражеский снайпер, перехитри его. Стреляй только если уверена, что не будешь обнаружена. После выстрела быстро меняй позицию; как зеницу ока, береги свою винтовку, не давай ее никому…
– Снайпер – одна из самых тяжелых и опасных специальностей на войне, он всегда на передовой, невдалеке от противника, – не уставал повторять подполковник Кольчак. – Так что учиться будем самым серьезным образом. В конце концов, от профессионального умения зависит ваша жизнь на фронте.
Сетования и жалобы офицер воспринимал как временную слабость, как собственную и командиров подразделений недоработку. Наиболее эмоциональных быстро утихомиривал спокойным, но твердым голосом:
– У нас тут не институт благородных девиц, а воинская часть, пусть и со своей спецификой. Прошу это помнить.
Стрельбище, а официально стрелковый полигон, располагавшийся в семи километрах от школы, стал вторым домом для Марии Ивушкиной и ее однокурсниц. Это расстояние они преодолевали довольно часто, кроме воскресенья и дней, когда по расписанию были теоретические занятия в казарме. Причем марш-бросок совершали с полной солдатской выкладкой: на поясном ремне сзади болталась зачехленная малая саперная лопата, грузом тянул вниз подсумок с патронами в коробчатом магазине, плечо сдавливала четырехкилограммовая винтовка, а еще с собой у каждого противогаз, скатка, на голове – стальная каска. Как шутили острословы, называется такая экипировка «все свое ношу с собой», причем в любую погоду, будь то снег, жара или дождь.
По ходу непременно раздавались команды: «Противник справа!», «Танки слева!», «Газы!». И девчонкам приходилось мгновенно на них реагировать: падать чуть ли не лицом в грязь, по-пластунски ползти в ближайшее укрытие, стрелять, окапываться…
Теоретические занятия, на которых изучали баллистику, тактико-технические характеристики нашего и немецкого стрелкового оружия, устройство самозарядной снайперской винтовки Токарева образца 1940 года (СВТ-40), проводились в уголке казармы, оборудованном под учебный класс. То была своеобразная передышка перед новыми физическими нагрузками.
Когда первый раз где пешим строем, а где бегом направлялись на полигон, у Маши и некоторых девчонок на полпути сбилось дыхание. А потом запротестовали, требуя немедленного отдыха, уставшие и натертые у многих ноги. Оказывается, правильно намотать портянки – целая наука. Пришлось сделать незапланированный привал.
Подполковник Кольчак, решивший посмотреть на молодое пополнение в деле, только головой недовольно покачал.
– Представьте, что мы сейчас не под Москвой, а в Сталинграде… И немцы прут на нас стеной. Надо обороняться, маневрировать, а вы ахаете и охаете после каждого шага. Скажите, какой прок от немощного, больного солдата в бою? – строго спросил начальник школы, обведя всех внимательным взглядом, и сам же ответил: – Никакого, он легкая мишень для врага. Надеюсь, никто из вас не хочет ею стать.
И, ничуть не стесняясь, офицер прямо на лесной поляне, как сейчас бы сказали, провел мастер-класс. Присев на пенек, он ловким движением снял правый сапог, развернул портянку, обнажившую крепкие мужские ноги. Затем не спеша, акцентируя внимание на деталях, показал, как правильно наматывать портянку, чтобы она не сбилась в движении.
– А теперь то же самое сделаете вы.
Вот так личным примером и учил их самому элементарному, нужному на войне подполковник Кольчак и другие офицеры. Многие из них успели повоевать на фронте, поэтому на физически слабых, ничего не умевших и совершенно не разбиравшихся в военном деле девчонок они поначалу смотрели с удивлением и непониманием, почти как на инопланетян.
«Детский сад какой-то, а не воинская часть. Какие же из них снайперы, если винтовку, как ежа, берут в руки, а при выстреле глаза от страха закрывают?!» – ворчали поначалу некоторые возрастные фронтовики, подчистую списанные из действующей армии по состоянию здоровья. Может, из-за этого и злились они на «непутевых девах», хотя они-то здесь точно были ни при чем? Правда, начальник школы лишние эмоции не приветствовал и, если был их свидетелем, сразу пресекал известной пословицей: «Москва не сразу строилась». Да и другие аргументы вроде того, что от нас с вами зависит, какими солдатами и снайперами они станут, у Николая Николаевича всегда были наготове: за ними в карман он не лез.
Маша, как и все девчонки, старательно училась всему, что требовалось по программе. Невольно вспомнилась родная семилетка на окраине Москвы, ее учителя, добрые и строгие одновременно, научившие читать, писать, отвечать за свои поступки. Теперь у нее новые наставники, военные, которые, жестко спрашивая, дают необходимые, как хлеб и вода, знания и навыки. Без них дорога на фронт, куда она так стремится, закрыта. Там нужны разные специалисты, и снайперы – в первую очередь.
Учиться ей нравилось, постигать новое всегда интересно. Трудно привыкнуть только к воинской дисциплине, расписанному по минутам дню. Подъем в шесть утра, а в день выхода на стрелковый полигон – в полпятого, когда молодой организм еще наслаждается сном и никак не хочет просыпаться. Подниматься в такую рань было сродни пытке, которую, казалось, не перенести. Но ко всему человек привыкает: Маша, да и все девчонки постепенно втянулись, и вставать на ноги с рассветом уже не было чем-то особенным, сверхъестественным.
В любую погоду утро начиналось с физзарядки на воздухе, после завтрака – политинформация о ситуации в мире и обстановке на фронте, потом восемь часов занятий. После обеда – небольшой отдых, чистка оружия занимала до сорока минут, самоподготовка, ужин. На личное время оставалось не больше часа, так как отбой ровно в двадцать два ноль-ноль.
Любимым предметом у девчонок была огневая подготовка. Патронов для них не жалели, но за каждый выстрел следовало отчитаться сданной гильзой. И если в суматохе, бывало, те терялись, то во избежание наказания приходилось после стрельбы на коленях ползать и выискивать в траве и кустарниках пустотелый «драгметалл». К счастью, на фронте этой ерундой никто не занимался.
В соответствии с расписанием изучали также уставы караульной и гарнизонной службы, дисциплинарный, основы химзащиты, учились маскироваться, ориентироваться на незнакомой местности по компасу и без него, ходить по азимуту, на глаз и с помощью оптического прицела определять расстояние до цели, направление и скорость ветра. На полигоне периодически метали гранаты, что поначалу удивляло, как и занятия по рукопашному бою: зачем это нужно снайперу? Командиры-преподаватели лишь ссылались на учебную программу, которую не дилетанты составляли, и ее, как приказ в армии, надо выполнять, а не обсуждать.
За напряженной учебой Маша не заметила, как наступила зима. Уже в начале декабря выпал снег, что для подмосковных мест обычное явление. Радовались ему, такому белому и пушистому, как дети. Особенно переполняли эмоции единственную в ее роте нацменку черноволосую узбечку Зульфию, наверное, впервые увидевшую снег.
После ужина многие, не сговариваясь, отдыху в казарме предпочли остаться под звездным небом, чтобы сполна надышаться свежим морозным воздухом.
Таня Барамзина кинулась лепить снежную бабу: сказала, что у них в Удмуртии это забава не только детей, но и взрослых, так как зимы холодные и продолжительные, вот и развлекается народ, как хочет и может.
– А у нас массовые катания на лыжах перед войной вошли в моду и превратились в спортивный праздник. Кажется, пол-Москвы собиралось на него в Измайловском парке и в Сокольниках, – поделилась приятным воспоминанием Маша Ивушкина.
На мгновения ей даже показалось, что она снова там, на знакомой парковой лыжне, наслаждается радостным и непринужденным общением со школьными подружками. Может, оно так было бы и сегодня, не напади бесноватый Гитлер на СССР…
С приходом холодов им выдали шапки-ушанки, шерстяные гимнастерки, юбки, полушерстяные чулки, ватные телогрейки, шаровары, валенки и даже армейские перчатки. Так что генерал Мороз, заметно усложнивший их боевую учебу, жизнь и быт, был уже не так страшен девушкам.
Единственное большое неудобство – дрова, которые приходилось самим заготавливать в местном лесу, потом их пилить-колоть, чтобы печку натопить и хоть как-то себя обогреть. А дрова сырые, не хотят гореть… В общем, намучаешься, пока в большом старом здании, переоборудованном под казарму, хоть немного потеплеет. Когда температурный столбик добирался до отметки пятнадцать градусов, уже можно было вздохнуть с облегчением и снять с себя шинель. А вот хорошенько просушить ее, как и те же ватные штаны или валенки, не всегда получалось, кроме как у самой печки по очереди.
Но трудности, как известно, сплачивают людей, психологически и физически закаляют. Да и устав предписывает их стойко переносить. Девчонки понимали: здесь хоть как-то налажен быт, а на фронте и этих минимальных благ, скорее всего, не будет.
Если подполковника Кольчака девчонки за глаза, между собой уважительно величали батей, иногда папой, то его заместителя по политчасти, или в просторечии комиссара школы, майора Екатерину Никифоровну Никофорову частенько называли мамой Катей. Без преувеличения, она была любимицей девушек. Екатерину Никифоровну в январе 1943-го откомандировали с Карельского фронта в подмосковные Вешняки, где были тогда еще женские курсы по подготовке снайперов (возглавляла их капитан Нора Чегодаева, одна из первых выпускниц-женщин Военной академии имени Фрунзе, участница боев в Испании). Никифорова не только по имени и фамилии знала всех девушек, но и сердцем чувствовала, что на душе у каждой, какой у кого характер, способности, привычки, увлечения. И в трудную минуту часто оказывалась рядом, чтобы поддержать словом и делом.
Первую полусотню выпускниц Никифорова лично сопроводила на фронт. В штабе пополнение распределили по дивизиям, и она побывала в каждой, попросив командование проявить максимум внимания ее девочкам, обеспечить их всем необходимым. Майор Никифорова специально задержалась, чтобы увидеть первые результаты боевой работы женских снайперских пар. И искренне порадовалась им, как своим. А ведь и вправду, в метких выстрелах была частичка и ее, на первый взгляд, незаметного повседневного труда.
Политзанятия Екатерина Никифоровна проводила интересно, в форме образовательно-воспитательных бесед о жизни, войне. Маше запомнилось, как увлекательно рассказывала она о подвиге Зои Космодемьянской, назвав ее русской Жанной д’Арк, о снайпере Людмиле Павличенко, как орехи, щелкавшей фрицев под Одессой и Севастополем, о командире женского бомбардировочного авиаполка Марине Расковой, в январе сорок третьего, увы, погибшей в окрестностях Саратова в авиакатастрофе. Рассказывая о положении на фронте, замполит школы не ограничивалась читкой последней сводки Информбюро или пересказом прочитанного в «Правде», «Красной звезде», а делилась новостями, почерпнутыми из писем, пришедших в школу от бывших выпускниц и их командиров.
– Послушайте, что написала нам гвардии старший сержант 151-го гвардейского стрелкового полка Тамара Алферова: «Я с радостью сообщаю вам, что недавно пополнила личный список отправленных на тот свет фрицев: в засаде ликвидировала 20-го немца, который, судя по всему, тоже был снайпером. Спасибо школе за знания, навыки, профессиональные уроки, которые помогают мне бить фашистов!»
Командир 331-й стрелковой Краснознаменной дивизии генерал-майор Берестов благодарил командование ЦЖШСП за хорошую подготовку девушек-снайперов. «Ваши воспитанники за полуторамесячный срок пребывания в дивизии истребили 225 немецких солдат и офицеров. Наибольший счет у Рыжовой – 16, Суворовой – 15, Андриановой – 13.
За образцовое выполнение заданий командования они представлены к государственным наградам».
Такие письма-благодарности регулярно приходили в Подмосковье с разных фронтов. Это была справедливая оценка работы единственной в мире женской школы по подготовке снайперов.
Мнением «мамы Кати» дорожили, ей верили. Пообещала, что 7 ноября будет у них по-настоящему праздничный день, и сдержала слово. Не только организовала приезд из Москвы концертной бригады, но и танцы. Девчонки были в восторге от любимых песен, исполненных замечательными артистами, от непосредственного общения с ними и, конечно же, от танцев, по которым так соскучилась душа. Не беда, что для всех не хватило кавалеров. Даже кружась в вальсе с подругой, Маше на мгновение почудилось, что она снова танцует с одноклассником на выпускном балу. И как будто совсем нет войны.
Никифорова спасла Клаву Ш. от самоубийства. Об этом знала вся школа, но из деликатности или по какой-то другой причине произошедшее не афишировалось и не обсуждалось. Может, даже по негласному указанию самой Екатерины Никифоровны, больше всего переживавшей за душевное состояние курсантки. Узнав о предательстве любимого человека, в эмоциональном порыве девушка хотела наложить на себя руки. Уже и укромное местечко нашла, да, к своему счастью, на полпути встретила «маму Катю». Той хватило одного взгляда и полуминутного разговора, чтобы понять: девушка в беде и срочно нуждается в психологической помощи.
Замполит школы докопалась до истины и в другой неприятной истории. Любу Ковальчук, несмотря на ее просьбы, собирались отчислить за «неспособность быть снайпером», как написал в рапорте командир роты капитан Павлов (фамилия изменена из этических соображений, так как позже, добившись перевода в действующую армию, офицер героически погибнет в бою и будет посмертно награжден орденом). Когда Никифорова стала разбираться, всплыли пикантные подробности: оказывается, дело отнюдь не в природных способностях Любы, с ними как раз все в порядке, а в том, что ротный склонял ее к сожительству. Никифорова так пропесочила коммуниста Павлова по партийной линии, что тот сидел на собрании красный как рак. За аморальное поведение схлопотал он строгий выговор с занесением в учетную карточку. Партийного строгача хватило офицеру, чтобы осознать: он у последней черты, переступив которую окончательно потеряет уважение сослуживцев, офицерскую честь и должность.
Кто первый назвал Екатерину Никифоровну мамой Катей, доподлинно неизвестно, но это было попадание в десятку: она действительно относилась к ним, как к своим дочерям. Заботилась, чтобы сыты, обуты и одеты были. Однажды заметила, как одна из девушек жадно ест, ничего не оставляя в тарелке, даже крошки хлеба. Узнав, что она пережила страшный голод в блокадном Ленинграде, Никифорова тихонько распорядилась выдавать курсантке большую порцию. Хотя кормили в школе сытно, по 9-й норме, как на фронте. В курсантском рационе были масло, сыр, мясо, яйца, рыба, овощи, к супам и кашам иногда давали колбасу. Многие девчонки даже немного поправились на казенных харчах, ничуть не расстроившись: на стройности фигуры тогда так не зацикливались, как сейчас. Другое было время – военное.
Ивушкину определили в роту «карандашей» – так однажды полушутя назвал девушек низкого роста проверявший школу генерал Пронин из Наркомата обороны, и с того дня это немного обидное прозвище будто приклеилось к ним. Со временем новое словечко вошло в обиход, и даже сам ротный капитан Белкин Андрей Степанович, особенно когда был кем-то или чем-то недоволен, его употреблял. После тяжелого ранения офицер немного прихрамывал, зачастую ходил со своей помощницей, палочкой-выручалочкой – тростью, которую брал в руки неохотно, видимо, стесняясь. Из-за нехватки кадров Белкин некоторое время по совместительству был еще и преподавателем тактики, о которой, как о хорошей книге, мог рассказывать часами. Чувствовалось, что с него мог получиться неплохой полководец или штабной работник, но карьеру вмиг оборвала гитлеровская пуля, раздробившая колено.
– Ирония судьбы: ваш коллега немецкий снайпер отправил меня сюда с почетной миссией – готовить ему достойных противников. Так вот запомните: у меткого огня хорошая подруга есть, тактика называется. Сегодня и начнем с ней знакомиться, – вместо длинного предисловия сказал офицер.
Первое теоретическое занятие прошло в казарме, а уже очередные – на полигоне, где девчонки учились короткими перебежками перемещаться по незнакомой местности, ползать по-пластунски, оборудовать и тщательно маскировать ячейки-окопчики – основную, запасную и ложную позиции.
На практике постигали тактику каждого вида боевых действий: свободной охоты в одиночку и парами, снайперской засады и огневой дуэли.
– Представьте, что вы на охоте. Ваша задача по следам, обломанным веткам, встревоженным птицам, другим приметам обнаружить и убить дикого зверя, который в свою очередь охотится на вас, – четким командирским голосом офицер быстро ввел их в обстановку. И тут же сориентировал на местности, указав направление и сектор наблюдения. Девушки не знали, что примерно в восьмистах метрах у лесного оврага замаскировался и наблюдает за ними противник: его имитировало курсантское отделение соседней роты.
Интуитивно у Марии созрело решение: взобраться на высокую березу и сверху, откуда обзор намного шире, осмотреться вокруг. Подпрыгнув, ловко схватилась за толстую ветку и, чуть подтянувшись, ногами помогла телу переместиться вверх. Но тормозным парашютом тянула вниз винтовка, цепляясь за сучья: с ней только по деревьям и лазить. Маша все же изловчилась, сняла снайперку с плеч, устроившись поудобнее. В оптический прицел отчетливо увидела заросшую кустарником поляну, обрамленную молодыми сосенками, под которыми наверняка прячутся маслята. С каким удовольствием она сейчас бы поменяла свою снайперскую охоту на тихую грибную, с лукошком!
«А что это за тени промелькнули в прицеле? – не на шутку всполошилась Ивушкина и напрягла зрение. – Показалось? Тогда почему шевелится сосновая ветка, ведь ветра нет?»
– Товарищ капитан, вижу каких-то людей, – негромко, но так, чтобы услышал Белкин, доложила Мария.
Офицер молча кивнул головой и жестом руки показал: мол, продолжайте наблюдение.
Через час – разбор занятия. Но вначале каждая курсантка доложила, что видела, какие цели и на какой дальности обнаружила, в какой последовательности их поражала бы в случае открытия огня. Далеко не все смогли дать исчерпывающий ответ.
Капитан Белкин похвалил ее за сообразительность и находчивость.
– Молодец, Ивушкина! Единственная выбрала лучший наблюдательный пункт – березу, благодаря этому и противника, выдававшего себя за грибников, первой вычислила.
«Приятно, когда тебя хвалит командир», – едва мелькнуло в голове, как тут же она услышала:
– Но зачем об этом вслух докладывать, когда есть условные сигналы? А еще вы не учли, что наблюдаете против солнца и по блику оптического прицела с большой долей вероятности вас снял бы вражеский снайпер, случись такое в боевой обстановке.
Машу будто ледяной водой окатили. Не успела порадоваться командирской похвале, как ее уже жестко приземлили. Хотя ротный прав, конечно. Совсем забыла про маскировку.
Белкин – мужик незлобивый и отнюдь не солдафон, упивающийся властью. Подчиненные для него не серая однородная масса, а живые люди со своими характерами, достоинствами и недостатками. И, похоже, офицер не придает принципиального значения тому, что учебная рота у него особенная, женская.
«Для меня вы прежде всего солдаты, завтрашние снайперы», – эту фразу Белкин произнес при знакомстве и остался верен своим словам. Никакие шуры-муры его, семейного человека, не интересовали. Складывалось подчас впечатление, что он немного даже сторонится женщин. А может, что-то похожее на комплекс неполноценности в общении с противоположным полом развилось из-за поврежденного колена, принудившего к хромоте и хождению с тростью?
Впрочем, Белкин был не единственным «сбитым летчиком». Большинство командиров рот и взводов оказались в школе после ранений и лечения в госпиталях. Понюхавшие пороха, научившиеся бить немцев, они считали неуместным свое пребывание в женской школе и рвались на фронт. Но на поданные рапорты троим из наркомата обороны пришел отказ с мотивировкой, что и в тылу есть важные дела вроде подготовки тех же снайперов для войск. Некоторые офицеры все еще надеялись, что их просьбу наконец-то удовлетворят и они сменят место службы.
Говорят, что и начальник школы подполковник Кольчак просится в действующую армию, считая свое пребывание в женском пансионате, как он полушутя однажды выразился, временным.
Грубость никого не красит, но мужчинам-офицерам она подсознательно прощалась, а вот когда выеживалась твоя же ровесница, только наделенная властью командира отделения или помощника командира взвода, это у девчонок вызывало внутренний протест. Отсюда и конфликты, порой весьма серьезные, которые пыталась в зародыше погасить «мама Катя», главный авторитет и верховный судья. Но майор Никифорова одна, а их, курсантов второго набора, почти шестьсот, прибывших со всех уголков СССР, и каждая со своим характером, настроением, привычками. В душу всем не заглянешь, поди разберись, кто прав, кто виноват.
Двадцатичетырехлетняя Надежда Телегина приехала в школу из-под Тамбова по направлению областной комсомольской организации. Широкоплечая, высокая, с большими натруженными руками, она походила на метательницу молота или тяжелоатлета. Скуластое, грубоватое, мужского типа лицо, напрочь лишенное эмоций, отнюдь не казалось привлекательным. Природа явно поэкспериментировала, словно в насмешку подарив девушке столь неженственный облик. И тем самым предопределила ее армейскую стезю.
Еще во время учебы Надежду назначили командиром отделения, а по ее окончании оставили в школе с повышением в звании до старшего сержанта и должности – помощника командира взвода. О большем она и не мечтала. Телегиной, наделенной от природы физической силой, мужским складом характера, нравилось быть лидером. И все бы ничего, если бы властная деревенская девушка меру знала и чуть мягче, уважительнее относилась к подчиненным. Они же не какие-то запрограммированные железные роботы без чувств и эмоций, а живые люди, со своими достоинствами и недостатками, сомнениями и предрассудками. Да и вряд ли правильно за малейшую провинность объявлять взыскание, тот же наряд вне очереди или лишать и без того редкого увольнения в город. Грубость, хамство, упивание властью, выдаваемые за уставную строгость, стремление навести в подразделении порядок и воинскую дисциплину ничего, кроме ответной злобы, а то и ненависти вызвать не могут.
Кажется, как раз эту азбучную истину неоднократно пыталась втолковать старшему сержанту Телегиной замполит школы майор Никифорова. А в тот раз, видать, и у «мамы Кати» терпение лопнуло. Она случайно издали увидела, как по пути из столовой взвод «карандашей» подвергся строевой муштре, а потом последовала команда «Запевай». Но песня так и не прозвучала.
– Товарищи курсанты, я приказываю петь песню! – заорала Телегина благим матом.
– Тамбовский волк тебе товарищ! – хором ответил строй.
Это был коллективный протест – против хамства и самодурства.
– Бегом!
Но никто не сдвинулся с места.
Майор Никифорова, подойдя ближе, решительно вмешалась, встав на сторону девчонок. Отправив их в казарму, замполит школы тет-а-тет сделала серьезное внушение помощнику командира взвода за неумение находить общий язык с подчиненными, указала на недопустимость коллективного наказания. При этом предупредила: если Телегина не сделает правильные выводы, будет поставлен вопрос о целесообразности ее пребывания в занимаемой должности.
Как хорошо, что Маша в другом взводе, где временно исполняет обязанности командира сержант Инна Мокрецова, антипод Телегиной. А то натерпелась бы от этой деревенской горлопанки не привыкшая к грубости и по-другому воспитанная Ивушкина. Скорее всего, не выдержала мелочных придирок и обидных оскорблений Телегиной, получившей прозвище Телега, одна из курсанток, приехавшая учиться на снайпера из сибирской глубинки, и ночью сбежала из школы в неизвестном направлении. Ее поиски не принесли результатов: для школы это ЧП, в связи с чем Кольчака и Никифорову вызывал для нелицеприятного разговора начальник управления всеобщего военного обучения при Наркомате обороны генерал Николай Пронин.
Невзлюбила Телегина и худощавую девочку-тростиночку полутораметрового росточка узбечку Зульфию. Рожденная и выросшая в ауле, она не очень хорошо говорила по-русски, отсюда и недопонимание отдельных слов и команд, замедленность реакции, а не игнорирование требований младшего командира. Девчонки старались не давать Зульфию в обиду, как могли, заступались за нацменшу. И, хотя это не всегда помогало, все же нередко Телегина отступала, смягчала свой неправедный гнев.
Командир роты формально ее поддерживал, все-таки «держать» взвод она могла, и это, похоже, всех офицеров устраивало, в том числе и самого Белкина. Но, когда он видел, что та явно перегибает палку в отношениях с подчиненными, старался деликатно сгладить острые углы, ведь конфликты, что червь для яблока, разъедают коллектив изнутри. Несколько раз капитан отменял казавшиеся ему незаслуженно суровыми взыскания, объявленные старшим сержантом Телегиной, от чего и без того немалый авторитет офицера только рос среди курсанток. Более того, некоторые девчонки втайне были влюблены в своего ротного, хотя ни одна в этом не созналась.
А Телегиной после сдачи экзаменов, за день до выпуска, устроили прощальную вечеринку – после теперь уже формального отбоя девчонки высказали ей все, что в душе накипело. Матерные слова, как вы догадались, тоже слетали из девичьих уст. Опасаясь напоследок быть еще и избитой, выдавив из себя «извините меня, девчонки», помкомвзвода, к их радости, на всю ночь покинула казарму.
Как сложилась судьба Телегиной, неведомо. Известно только, что на фронте она не была. После расформирования школы в мае 1945-го вернулась к себе на родину под Тамбов. Ни на одну из послевоенных встреч женщин-снайперов не приезжала.
В любом коллективе важно найти «своего» человека, близкого по духу, устремлениям, взглядам. Он и есть твоя духовная опора в повседневности и в трудную минуту. Маша Ивушкина и Инна Мокрецова, исполняющая обязанности командира взвода, как-то сразу понравились друг дружке. Даже служебная субординация ничуть не помешала взаимной симпатии и возникшему на ее основе доверительному общению.
С Инной они, считай, ровесники, разница всего три года. На отлично окончив школу снайперов первого набора, Мокрецова на фронт, куда хотела побыстрее попасть, не поехала, согласилась остаться в ЦЖШСП помощником командира взвода. Не знавшие причины столь неожиданного решения начали судачить: дескать, струхнула наша бойкая на словах Инка, от войны подальше спряталась. И только когда тайное стало явным, все нехорошие разговоры вмиг прекратились, а младшему сержанту Мокрецовой даже позавидовали втихую обсуждавшие ее девушки и женщины. На месте Инны они поступили бы также, остались в родной альма-матер ради любимого человека, этого высокого, статного гусара с голубыми глазами и погонами старшего лейтенанта Павла Кузнецова. Недавно его назначили командиром 1-й «королевской» роты, как ее в обиходе называли из-за специально отобранных курсанток – самых обаятельных, высоких и стройных девушек. Будто не снайперов из них намерены готовить, а фотомоделей для конкурсов красоты. Толком никто не знал, зачем и кому из командования пришла в голову эта странная идея, но факт, как говорится, на лицо. Бывалые же вояки утверждали, что первая по штату будет показным подразделением, этакой эталонной витриной для проверяющих начальников, как рота почетного караула, которую комплектуют по схожим критериям.
Именно Маше Инна первой поведала о возлюбленном в один из тихих зимних вечеров. После суматошного, напряженного дня, сотканного из веретена занятий и служебных забот, физически устаешь и чуть ли не валишься с ног, душа тоже просит психологической разгрузки и отдохновения – тогда исподволь, само собой и завязывается общение. Настоящей роскошью назвал его писатель Антуан де Сент-Экзюпери, имея ввиду не досужие разговоры, а именно душевные, исповедальные.
Маша по-доброму позавидовала Инне, встретившей любимого человека. Как бы она хотела оказаться на ее месте! Ведь это так здорово иметь вторую половину – сильного, красивого, уверенного в себе молодого офицера. В такого невозможно не влюбиться!
Интересно, кто ее суженый и где он сейчас. Знала бы – кажется, на невидимых крыльях к нему полетела, даже если бы сказали, что это очень опасно для жизни.
…О любовно-служебных отношениях младшего сержанта Мокрецовой и старшего лейтенанта Кузнецова стало известно и начальнику школы.
– Что будем делать, Екатерина Никифоровна? – строго спросил он своего заместителя по политической части, непосредственно отвечающего за морально-нравственное состояние личного состава.
– Завидовать будем, Николай Николаевич, – неожиданно ответила Никифорова, – молодости, красоте, увлеченности и любви, конечно же! Светлой и большой, может, на всю жизнь. Давайте поздравим молодых людей, что они нашли друг друга, и не где-нибудь, а в нашей школе.
Подполковник Кольчак внимательно и с нескрываемым удивлением посмотрел на своего комиссара, будто впервые его видел. Он совсем не такого ответа ожидал.
– А откуда вы знаете, что это не пошлый блуд, а любовь, они вам сами сказали?
– Оно же видно, Николай Николаевич, – чуть улыбнувшись, с легким укором ответила Никифорова, тонкий знаток психологии человеческих отношений.
Больше к этой теме они не возвращались.
Кроме Инны, подружилась Маша с Таней Барамзиной. Была она среднего роста, внешне похожа на мальчишку: волосы короткие, нос задиристый, кверху. Сблизила девушек любовь к чтению, литературе, кино. Обеим очень нравилась музыкальная комедия «Веселые ребята» с красавицей Любовью Орловой и неподражаемым Леонидом Утесовым, а также «Парень из нашего города» с Николаем Крючковым, на экране мастерски перевоплотившимся в отважного танкиста Сергея Луконина. В восторге девушки были и от лирической комедии «Сердца четырех», рассказывающей о жизни и любви молодых людей, начавшейся в летней довоенной Москве, и от «Жди меня» с Валентиной Серовой в главной роли.
Объединяло их и схожее детство, в котором обе росли отнюдь не пай-девочками, отличающимися послушанием и примерным поведением. Девочки, как ни странно, любили играть с мальчишками, были заводилами и сорвиголовами в своих компаниях.
Таня, как и Маша, родилась в большой многодетной семье, только за тысячу верст от Москвы в небольшом удмуртском городке Глазове. В родительском доме благодаря хозяйской предприимчивости и прилежному труду был достаток. Отец, Николай Макарович, трудился на железной дороге и неплохо зарабатывал. В годы НЭПа (новой экономической политики) получил от государства патент и как частник стал продавать на рынке хлеб, булочки, которые с любовью выпекала в своей печи жена.
Но к 1930 году политика партии резко изменилась: НЭП свернули, а зажиточных крестьян, объявив сельской буржуазией, якобы наживавшейся на бедном народе, раскулачили, многих отправили в ссылку. Описали почти все нажитое имущество, вещи, начиная с самовара и швейной машинки и заканчивая эмалированной тарелкой, и в семье Барамзиных. Этого, видимо, показалось мало, и спустя некоторое время конфисковали еще и дом, собственноручно построенный отцом, который, не пережив такого удара, скончался от сердечного приступа.
Таня никому об этом не рассказывала, боясь, что чужие люди неправильно поймут, а то еще за глаза и осудят, хотя в чем ее семья провинилась перед советской властью, никто не знает. Но перед Машей неожиданно разоткровенничалась. Даже сама удивилась: за язык-то никто не тянул, а вот душе вдруг захотелось выговориться, может, в надежде на то, что станет легче.
– А ты кем хотела стать? – Маше хотелось узнать о подруге как можно больше.
– Летчицей, как Валентина Гризодубова, первой среди женщин получившая звезду Героя Советского Союза за беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток. Это было в 1938 году, мне тогда как раз двадцать лет исполнилось и казалось, что жизнь только начинается и нет в ней ничего невозможного. Наивная была.
Задумавшись, Таня на минутку окунулась в недавнее довоенное прошлое, когда она совмещала учебу в педучилище и работу воспитателя в детсаду.
– Я тогда поняла, что небо – в романтических мечтах, высоко и далеко, а вот дети, природы и Бога чудесные создания, такие непосредственные и милые, – рядом и мне нравится с ними возиться, общаться, играть. Значит, это моя дорога по жизни. Но все планы перечеркнула война, – сказав это, Таня вздохнула. – Пришла в военкомат, наивная, и с порога заявила: отправьте на фронт. Дежурный офицер аж опешил, а потом, узнав, где работаю, с иронией произнес: «Девушка, фронт не детский сад. Там не воспитывают, а воюют. И, случается, погибают».
В райкоме комсомола посоветовали окончить курсы медсестер: тогда будет больше шансов оказаться в действующей армии. Так и сделала, но военкомат все равно меня отфутболивал. Лишь в июне сорок третьего повезло: как раз шел набор девушек в снайперскую школу, и меня включили в список. Знаешь, я так радовалась, будто в университет поступила!
– Я тоже, когда узнала, что поеду на снайпера учиться, домой прибежала, маму, брата и сестер обнимаю, счастливая такая, – вспомнила о пережитом Маша. – Представляешь, до этого не раз жалела, что девочкой родилась. Была бы парнем, уже бы воевала.
Таня лишь ухмыльнулась: мол, природе-матушке не укажешь. Спасибо за то, что вообще на свет появились. Потом саму себя вслух спросила:
– Интересно, как там мои три тополька прижились, подросли хоть немного? За несколько дней до отъезда посадила их с ребятишками у входа в детсад, – Барамзина неожиданно сменила тему разговора: – Маша, а хочешь, я твой портрет напишу? – видно, эта мысль ей только пришла в голову. – Знаешь, люблю рисовать. Другой раз будто голод испытываю, до того хочется взять в руки карандаш.
Мария охотно согласилась позировать для подруги, тем более что мама давно просила выслать фото в военной форме. Но, чтобы сфотографироваться, надо в Подольск ехать, куда не так просто вырваться, к тому же увольнения временно запретили.
Договорились в ближайшее воскресенье взяться за портрет: в будни просто не было времени.
И вот в свой законный полувыходной Таня достала из домашних запасов белый лист плотной бумаги, закрепила его на самодельную рамку-подставку и сделала первые наброски. Соавторы будущего рисунка – лучи заходящего солнца – мягко подсвечивали красивое девичье лицо, делая его еще более совершенным, светлым, теплым, что с максимальной точностью в деталях и штрихах старался зафиксировать карандаш.
Пока Таня набрасывала портрет подруги, то ли из суеверия, что сглазят, то ли потому что работа не закончена и нет смысла ее оценивать, она никому не разрешала заглядывать через плечо из обычного любопытства. Многие даже профессиональные художники, чтобы не отпугнуть вдохновение и музу, стараются создавать произведения в тиши, без посторонних глаз.
– А теперь смотрите, что получилось, – сняла запрет Таня, закончив рисовать. Естественно, первой работу оценила Маша, радостно воскликнув:
– Ой, это я!
Ей очень понравился рисунок. А еще Танин стих на обороте как памятный автограф: «Для женских слез нужна подушка, для женских праздников – цветы, а для меня нужна подружка, такая добрая, как ты!»
В эмоциональном благодарственном порыве Маша чмокнула подругу в щечку. Она сегодня же отправит рисунок вместе с письмом маме.
– Танюша, нарисуй и меня! – посыпались заказы от девушек. Некоторые даже про деньги заговорили, но Барамзина «коммерцию» сразу пресекла:
– Вот за деньги точно никого рисовать не буду.
Она готова была бесплатно удовлетворить просьбы, но где взять время? И все же выход нашелся.
– Девчонки, у кого в ближайшее время день рождения? С меня в качестве подарка рисунок.
Эта идея всем понравилась, особенно временно исполняющей обязанности командира взвода Инне Мокрецовой, у которой как раз через неделю были именины.
Вскоре Мария получила очередное письмо от мамы. Начала читать, и потемнело в глазах от первых слов: «Доченька, пришло известие о без вести пропавшем отце. Горе-то какое…»
Всей семьей Ивушкины проводили своего кормильца на фронт осенью 1941-го. Только несколько писем и было от него. И вот – пропал без вести. А что это значит? Если погиб, то так бы и сообщили. Может, в плен попал к немцам, или в окружении сражается, или раненый где-то в госпитале находится? Смириться со смертью родного человека до последней секунды не дает надежда, вера в лучший исход.
Маша весь вечер и полночи проплакала, уткнувшись в самодельную подушку – набитую сеном наволочку. Мокрецова с Барамзиной пытались ее успокоить, были рядом, да и другие девчонки подходили, обнимали за плечи, сочувствовали ее горю. Лишь за пару часов до рассвета, совсем обессилев от слез и нервного перенапряжения, она смежила веки и тут же погрузилась в тяжелый сон. И приснился Маше отец, живой, еще совсем молодой, вместо лошадки на своих широких плечах катающий ее, маленькую принцессу.
– Рота, подъем! – звонкий голос дежурной прервал благостное видение, молниеносно вернув к суровой действительности.
Ивушкина отчетливо запомнила, что в тот день она явственно ощутила незнакомое ранее чувство ненависти к врагу и острое желание поскорее попасть на фронт, чтобы отомстить за смерть отца.
Среди преподавателей школы выделялся майор Николай Григорьевич Крепс. Ему было под пятьдесят, хотя выглядел он несколько моложе своих паспортных лет. Лично знал легендарного начдива Чапаева, который для него, участника гражданской войны, был не только народным героем, но и кумиром. Николай Григорьевич любил произносить знаменитую фразу Василия Ивановича: «Я ведь академиев не проходил». Майора Крепса учила жизнь и война: сначала Гражданская, потом Великая Отечественная. Если бы не ранение, то продолжал бы бить немцев на фронте, а не рассказывал девушкам, как это делать с помощью снайперской винтовки.
Прежде, чем произвести первый выстрел боевым патроном, им, как первоклашкам в школе, пришлось освоить букварь – изучить принцип действия стрелкового оружия, устройство снайперской винтовки, прицела, научиться на глаз и с помощью оптики определять расстояние до цели, скорость ее движения, вносить поправки на боковой и встречный ветер. Также упорно тренировали зрение, развивали наблюдательность, учились плавно нажимать на спусковой крючок.
Николай Григорьевич превосходно знал и любил стрелковое дело.
– Как вы думаете, сколько деталей в этой винтовке? – держась правой рукой за деревянное ложе, как бы между делом спросил Крепс.
Названные ими с потолка цифры, конечно, оказались далеки от правильного ответа.
– Сто сорок семь, – удивил Крепс. – И сейчас я их вам покажу и расскажу, как они по отдельности и вместе работают. Замечу, что детище конструктора Токарева намного сложнее винтовки Мосина, оно создано для интеллектуалов, коими вы, безусловно, являетесь.
После теоретического цикла занятий дело дошло до практической разборки снайперки СВТ-40, которую преподаватель называл еще Светой. Это поначалу удивляло девчонок, но потом они поняли, что уважительно говорить о боевом оружии как о живом существе может лишь человек, по-настоящему в него влюбленный.
Маша Ивушкина второпях не заметила, как, пытаясь вставить затвор, чуть содрала кожу на большом пальце.
– Ничего, до свадьбы заживет, – подбодрил ее шутливой поговоркой Крепс.
– Что-то не получается, товарищ майор, – выкинула белый флаг Таня Барамзина.
– И у меня тоже, – тихо призналась москвичка Маша Козлова.
«Света», до этого покорно позволявшая мужским рукам делать с ней что угодно, уже так легко не поддавалась девушкам, из-за чего те начинали нервничать. Пришлось, что называется, повозиться, чтобы с помощью преподавателя разобрать винтовку на основные запасные части.
– Ничего, девчушки-солдатушки, – тепло, по-отечески назвав курсанток, успокоил Крепс. – Пройдет время, и вы всему научитесь.
После нескольких теоретических занятий с нетерпением ждали первых самостоятельных стрельб на полигоне. Ивушкиной, да и всем девушкам хотелось проверить меткость глаз на огневом рубеже.
И вот такой день настал. Напомнив о строгом соблюдении мер безопасности, майор Крепс уточнил порядок выполнения учебного упражнения. О кульминационном же моменте – прицеливании – так сказал:
– То, что вы навели перекрестие оптики на мишень, еще не значит, что вы в нее попадете. Потому что на пулю действуют притяжение Земли и даже высота над уровнем моря, а также ветер, влажность, температура воздуха и другие погодные факторы, которые снайпер обязан учитывать.
Мастер-класс от Крепса впечатлил. Провел он его на легком кураже, играючи, но без какого-либо хвастовства перед девчонками. Наглядный огневой урок офицер преподал исключительно ради демонстрации возможностей отечественной винтовки СВТ-40.
Простой метод «Делай, как я» Николай Григорьевич практиковал постоянно, потому что считал его наиболее эффективным в обучении.
– Лихо вы, товарищ майор, стреляете! Белке в глаз запросто попадете.
– Белкину? – сделав вид, что не расслышал, пошутил Крепс. И уже серьезно добавил: – Обещаю, что через пару месяцев вы со мной на равных посоревнуетесь. Если, конечно, будете прилежными ученицами.
Благодаря креативному подходу преподавателя, его нацеленности на практику и индивидуальный подход в обучении, через некоторое время большинство курсанток уверенно разбирали и собирали СВТ-40, неплохо ею владели. Да, еще случались досадные промахи, выстрелы в молоко, еще предстояло научиться поражать более трудные – движущиеся цели, причем не только лежа, но и из любого положения. Но лиха беда начало. Надо отдать должное и девушкам: за редким исключением все действительно оказались способными ученицами. Кроме снайперской специальности их готовили и как обычных бойцов-пехотинцев, которые должны уметь стрелять из ручного и станкового пулеметов, из противотанкового ружья, метать гранаты, а также владеть приемами штыкового боя. На войне эти навыки отнюдь не будут лишними.
На некотором удалении от казармы, среди деревьев и кустов, разросшихся вдоль и поперек глубокого оврага, размещался объект № 1 – склад с оружием и боеприпасами, который круглосуточно охранялся. Часовыми на этот важный пост по очереди заступали все девчонки. Днем никаких проблем не возникало, а вот ночью…
Маша не очень верила в услышанные от девчонок страшилки, пока сама не оказалась на боевом дежурстве. Как специально, испортилась погода и обычно утихавший к вечеру ветер лишь усилился, нагнав отовсюду туч, и с шумом раскачивал деревья, казавшиеся в темноте ожившими зловещими великанами. Ивушкиной все время чудилось, что за ними кто-то чужой прячется и следит за ней, выжидая удобный момент, чтобы напасть, обезоружить часового и проникнуть на стратегически важный склад. Но сколько раз она резко ни поворачивалась, в готовности застать неприятеля врасплох и применить оружие, никого перед собой не видела. На пару минут успокаивалась, а потом снова мерещились в темноте силуэты страха.
Вспомнила, что нечто подобное уже переживала до войны, когда, собирая грибы, заблудилась в подмосковном лесу. Подружка на ее голос перестала откликаться, а тропинка, по которой Маша шла, привела к болоту. Возвращаясь обратно, к центральной дороге, поняла, что сбилась с пути. И тут небо заволокли свинцовые тучи, в лесу резко потемнело, а невесть откуда налетевший ураганный ветер безжалостно раскачивал и прижимал почти до самой земли тоненькие стволы молодых елей, сосен и березок, пытаясь с корнем их вырвать. На глазах перепуганной и не знавшей куда деться Маши разыгралась настоящая буря с грозовым дождем, сопровождавшимся частыми всполохами молний, на миг освещавшими пространство вокруг, и раскатистым громом. От страха и бессилия перед природной стихией она закрыла лицо руками и заплакала, опустившись на колени возле раскидистого куста. И хотя рационально мыслящий мозг подсказывал, что от дождя лучше защитит густая крона высокого дерева, он же и предупреждал: во время грозы оно наиболее опасно, и не стоит испытывать судьбу. Тогда, к счастью, все обошлось: гроза через полчаса закончилась, и, немного поплутав по мокрому лесу, Маша все-таки вышла к искомой дороге.
Но сейчас у нее за плечами винтовка и она не беспомощная, потерявшаяся в лесу девчонка, а часовой – лицо неприкосновенное, как написано в уставе. Так чего, казалось бы, бояться даже ночью при сильном ветре? Видать, мы, девушки, и впрямь трусихи от природы. От этого спонтанного умозаключения стало немного стыдно: «Тоже мне, будущий снайпер!» И, хотя немного успокоилась, чувство смутной тревоги не покидало Марию до самого рассвета.
Куда приятнее заступать в наряд по столовой, на контрольно-пропускной пункт или дневальным по роте. Физически не сильно устаешь, и на сон больше времени остается.
Правда, кроме планово-обязательных, можно еще схлопотать наряд вне очереди – за такие незначительные дисциплинарные проступки, как опоздание в строй, пререкание со старшим по званию и должности, нарушение формы одежды. Но Ивушкина, привыкшая к порядку и дисциплине, еще пока «не залетала», а вот некоторые девчонки с ее взвода уже по два-три раза «отличились», о чем, кажется, жалеют.
…Однажды, будучи в увольнении, Маша Ивушкина помогла задержать грабителя. Выйдя из магазина, услышала женский крик, донесшийся из-за угла. Инстинктивно кинулась туда и увидела, как здоровый мужлан пытается отобрать у женщины сумочку.
– Гражданин, отпустите ее немедленно! – прокричала Маша и решительно двинулась на обидчика. Как ни удивительно, никакого страха она не испытывала. Услышав в свой адрес площадную ругань, еще больше завелась. Курсант Ивушкина со всего разбегу налетела на мужика и по-кошачьи цепко вцепилась в его правую руку, повиснув на ней, как на лиане. Когда тот попытался высвободить ее, для чего резко развернулся, она, улучив момент, сделала подножку, и грабитель, от которого разило спиртным, рухнул на земле вместе с ними. Со стороны могло показаться, что две женщины насели на в чем-то провинившегося бедолагу и мутузят его. Но прохожие, видевшие начало схватки, быстро разобрались что к чему и бросились на подмогу. Кто-то позвонил в милицию, и вскоре прибыл дежурный наряд. Как положено, составили протокол, опросили потерпевшую и очевидцев происшествия.
Приведя себя в порядок, Ивушкина пошла в свою часть: время увольнения истекало. А через несколько дней поступило ходатайство начальника городской милиции с просьбой поощрить курсанта Ивушкину за помощь в задержании опасного преступника.
На общем построении снайперской школы подполковник Кольчак с удовольствием зачитал письмо и объявил Марии благодарность.
Зимой уже нового, 1944-го, года неожиданно для девушек, но не для руководства школы, в родную альма-матер с фронта на пару деньков приехала старший сержант Вера Артамонова, награжденная медалью «За отвагу» и орденом Славы III степени. Кольчак, пользуясь старыми связями в Наркомате обороны, «выбил» ей командировку с войны для того, чтобы бывшая выпускница ЦЖШСП поделилась боевым опытом, подсказала, что стоит подкорректировать в подготовке снайперов.
Девчонки, затаив дыхание, внимательно слушали рассказ ровесницы, в двадцать лет ставшей опытным снайпером. И мысленно каждая из них представляла себя рядом с Верой. Вот они в предрассветных сумерках уходят на задание, занимают выгодную позицию и терпеливо выжидают свою будущую жертву – немецкого офицера. Чем выше будет его чин, звание, тем лучше.
– К снайперам отношение на фронте особое, нас командование уважает и бережет для особых случаев, – так начала свое выступление Артамонова. – Однако боевые обстоятельства по-разному складываются. Например, при наступлении на Невель после переправы через реку наш полк встретил упорное сопротивление врага. Слышу, в разгар боя кто-то кричит мне: «Сестра, перевяжи!» Объяснять, что я снайпер, а не медсестра, некогда и ни к чему. Поползла в ту сторону, потом побежала, пригнувшись. Вижу, у пулемета лежит раненый, а его напарник ведет огонь. Перевязала солдата, оттащила к реке, где был пункт сбора раненых. Так вот неожиданно пригодилась военно-медицинская подготовка.
– А страшно под пулями? – чуть стесняясь, полюбопытствовал кто-то из девчонок.
– Еще как! Боишься пуль, а еще осколков от снарядов с первого дня пребывания на фронте. Но я привыкла успокаивать себя приказной поговоркой: «Не трусь, девчонка!» Не смерть страшна, а то, что вдруг ногу оторвет, покалечит – и как после этого жить, носить туфли на высоких каблуках? А на речке Великой, когда мы ее под сильнейшим огнем форсировали, заняв плацдарм, девятнадцать немецких атак изрядно поредевшим батальоном отбили, я поняла: страх преодолим. О нем забываешь в суматохе боя, когда внутри тебя клокочет ненависть к врагу и желание его победить во чтобы то ни стало.
– Вера, сколько фашистов ты убила? – поинтересовалась Ивушкина.
– В снайперской книжке записано тридцать восемь. Думаю, эту цифру скоро увеличу.
Слова Артамоновой утонули в аплодисментах.
А закончила она выступление добрыми воспоминаниями о школе и ее командирах.
– Я в школе была редактором боевого листка, запевалой роты. И, скажу честно, не любила дисциплину, рыть окопы, маршировать на плацу строевым шагом. А на фронте часто и тепло вспоминала своих командиров – причем не я одна. Без их настойчивости, терпеливого к нам отношения и строгости, без уроков воинского мастерства плохими были бы мы солдатами.
Беседу, уже менее официально, продолжили за ужином в столовой. Девчонки пили чай с вкусным печеньем и сгущенным молоком, специально поданными к столу, и неспешно разговаривали про войну, жизнь и… любовь.
– За Птахинскую высоту, это на Псковщине, ожесточенные двухнедельные бои велись. Там я встретила Колю Таранова. А потом… потом все было как у всех влюбленных. Чувство наше было светлым и чистым, мы мечтали о будущем, о том времени, когда кончится война, – тихо, с волнующими нотками в голосе заговорила Вера. – Но однажды, когда я находилась на «охоте», кто-то сообщил: Коля тяжело ранен. Почти три километра, отделявшие мое место засады от позиции, где он был ранен, я промчалась, кажется, за несколько секунд, но Колю уже увезли. Подруга Лида Ветрова передала фотографии, оставленные им для меня, а через несколько дней его друзья принесли горестную весть: нет больше твоего Таранова. Умер красивый и добрый парень из Херсона, ушла из жизни моя первая любовь…
В столовой стало так тихо, как бывает в театре в кульминационный момент спектакля. Но здесь в роли постановщика выступила сама жизнь – реальная и суровая, без каких-либо декораций.
На следующий день гостью, с которой за столь короткое время будто породнились и уже считали ее своей подругой, тепло проводили всей школой, пожелав скорейшей победы и возвращения домой, в родной Ленинград.
Вера Артамонова, как и обещала, увеличила счет убитых немцев до восьмидесяти девяти. В составе отдельной снайперской роты 3-й ударной армии дошла до Берлина. За мужество и героизм младший лейтенант Артамонова награждена орденами Славы II и III степени и орденом Отечественной войны II степени, а также медалями «За отвагу», «За взятие Берлина» и другими.
После полугода обучения многие девушки успешно выполняли такие казавшиеся вначале сложными упражнения, как стрельба на дальности тысячи метров «по станковому пулемету», с восьмисот – «по движущейся цели», с пятисот – «по грудной мишени», с двухсот пятидесяти метров – «по стереотрубе». Впереди были государственные экзамены, а допуском к ним считался семидесятикилометровый марш-бросок с полной солдатской выкладкой (скаткой, винтовкой, противогазом, саперной лопаткой). На нем проверялись знания и умение снайперов применить на практике боевые навыки, полученные в школе.
Марш выпал на конец февраля, когда на полигоне еще держался зимний покров, а морозы, хоть и отступили, но, по ночам усиливаясь, перешагивали десятиградусную отметку. Но скидку на погоду госкомиссия не делала: как сказал в напутственной речи подполковник Кольчак, от всех и каждой требовалось выложиться по максимуму. И девчонки не пожалели сил, здоровья, чтобы достойно предстать перед проверяющими.
Маша выдержала испытание маршем, на отлично сдала огневую и строевую подготовку. Ей предложили остаться в снайперской альма-матер инструктором. Другая, может, и порадовалась бы, но Ивушкина наотрез отказалась:
– Отправьте меня на фронт, – не попросила, потребовала.
Хорошее дело – поощрять лучших. Так достигается воспитательный и стимулирующий эффект одновременно. А когда тебе еще вручают не банальную грамоту, а что-то материально существенное, например, боевое оружие – снайперскую винтовку СВТ-40, то тут любая душа возликует и к небу вознесется.
На выпуск в женскую школу снайперов приехало начальство из Москвы, в том числе и первый секретарь ЦК комсомола Николай Михайлов, чтобы лично вручить отличникам учебы именные винтовки. У Маши от волнения застучало сердечко, когда прозвучала ее фамилия. Из рук первого секретаря, благодаря которому она оказалась здесь, с гордостью приняла боевое оружие и с ним через день поедет на фронт. Снайперка с выгравированной на металлической пластинке надписью «От ЦК ВЛКСМ за отличную стрельбу» стала ей дороже золота и прочих богатств. Бережно прикоснулась к стальному вороненому стволу, гладкому, цельному ложу, пальцами ощутила полированный металл затвора и готовность к работе ударно-спускового механизма. «Вот и познакомились с тобой, подруга, будем вместе теперь служить. Гляди, “Светка”, не подведи меня», – мысленно, как живой, наказала.
Именную винтовку получили также Таня Барамзина, Роза Шанина (необычное «цветочное» имя дал отец в честь революционерки Розы Люксембург) и еще несколько девчонок из ее роты.
Всем выдали одинаковый комплект формы одежды для фронта: гимнастерки и брюки, шинели, а еще ватные штаны и телогрейки, теплое белье и… американские белые пуховые чулки, так удивившие девчонок.
Впервые к ужину подали вино. Звучали напутственные речи, музыка – руководство школы постаралось сделать выпускной вечер душевным и запоминающимся.
Выпускников второго набора Центральной женской школы снайперской подготовки распределили по фронтам: на Карельский уехало сто пятьдесят человек, на 1-й и 2-й Прибалтийский – по семьдесят пять, на 1-й Белорусский – восемьдесят пять, на Западный (24 апреля будет переименован в 3-й Белорусский) – двести.
Целый снайперский взвод в составе двадцати трех девушек в конце марта 1944 года оказался под Оршей в 62-й стрелковой дивизии. В составе этого пополнения была и ефрейтор Мария Ивушкина. Командование встретило их прохладно, с заметным разочарованием: снайперов ждали, но мужчин. Комдив генерал Порфирий Бородкин, только вступивший в должность после ускоренного обучения в Военной академии имени К. Е. Ворошилова, решил проверить, на что способны солдаты в юбках. Дал час на подготовку к испытанию.
– За это время вы должны укрыться на местности и открыть огонь по моей команде. Все поняли задачу? – на всякий случай уточнил комдив.
– Так точно! – дружно и с каким-то даже азартом ответили девушки.
– Тогда действуйте.
Ратный экзамен сдавали на заболоченной местности, усеянной кочками. На самую большую из них, чтобы лучше видеть предстоящее действо, и решил перейти генерал. Был он среднего роста, но грузного телосложения. Комдив внимательно наблюдал за ходом занятия, когда вдруг откуда-то снизу услышал тихий девичий голос:
– Ой, какой вы тяжелый, дядечка…
Все, кто видел эту сцену, не смогли сдержать смех, хотя и понимали, что скалить зубы над начальством себе дороже. Но больше других хохотал генерал Бородкин.
– Вот это я понимаю маскировка – под ногами у комдива! – похвалил за находчивость и тут же извиняющимся тоном спросил вынырнувшую из-под земли снайпершу:
– Девушка, вам не сильно больно?
После того как выпускницы ЦЖШСП пулями изрешетили фанерные мишени, генерал лично пожал каждой руку, навсегда сменив свое скептическое отношение к солдатам в юбке.
Окончательно же все сомнения в профпригодности женского пополнения развеяла боевая обстановка. Витебск и Оршу немцы объявили городами-крепостями, что и подтвердили неудачные наступления наших войск зимой 1943/44 года. Для накопления сил и резервов Западный фронт на полгода перешел к обороне. На переднем крае установилось относительное затишье. В природе оно обычно наступает перед грозой.
123-й стрелковый полк, ставший для Маши и ее боевых подруг своим, разместился у самого леса, основательно зарывшись в землю. В блиндажах, траншеях и зигзагообразных окопах, выкопанных еще осенью, протекала незатейливая, серая, таившая смертельную опасность человеческая жизнь. Несмотря на все риски, ограничения, плохие погодные и бытовые условия, люди наподобие трудолюбивых муравьев старались всячески обустроить свое месторасположение, сделать его более теплым, удобным, защищенным от ветра, снега и окопавшегося впереди, в городской черте, врага.
Их женский снайперский взвод разместили в просторном домике-полуземлянке, заблаговременно оборудованном на берегу ручья, по соседству с медсанротой. Кто-то из полковых острословов в шутку назвал его женской общагой. Девчонки юмор оценили. Когда же с вещмешками за плечами оказались внутри, то сразу поняли, что такое сравнение далеко от истины.
Несмотря на наличие в тыльной стороне окошка, дневного света в полуземлянке не хватало. Потому и подвесили к потолку над деревянным столом керосиновую лампу со слегка закоптившимся стеклом. Справа и слева от прохода в ряд стояли нары – спальные места в виде дощатого настила с набросанными поверху еловыми лапками. Ножки-опоры прочно упирались в пол, выложенный из жердей. Нестроганые, слегка потускневшие доски закрывали земляные стены и выступали в роли этаких часовых против проникновения в жилище лишней сырости и влаги, а заодно немного «одомашнивали» интерьер землянки.
Потолок тоже был обшит деревом.
– Даже печь-буржуйка есть, – порадовались девчонки.
– Если вы не против, я возле нее займу место, – проявила предприимчивость теплолюбивая Зульфия. Никто не возразил.
Ивушкина расположилась рядом с ней. Маша впервые в жизни оказалась в землянке, которая ей показалась в меру уютной и даже немного романтичной. Если бы не оружие, которое было с ними, и периодически возникавшая где-то неподалеку стрельба, можно было бы ощутить себя туристами, прибывшими на слет. После школы Маша однажды участвовала в трехдневном походе по живописному Подмосковью, правда, тогда они ночевали в палатках, а не в землянках. Веселое, счастливое, наполненное энергией молодости было то мирное время, в одночасье бесследно похороненное войной.
– Ну что, девчата, как вам наша, теперь ваша хата? – с задором и улыбкой поинтересовался специально заглянувший к ним под вечер спустя несколько дней командир полка майор Василий Славнов.
– Жить можно, – за всех по-военному кратко ответила младший сержант Галина Ларина.
– И нужно! – добавил комбат.
Не осталось и следа от первоначальной скованности в разговоре, быстро улетучился и первоначальный скептицизм по отношению к солдатам в юбке. На смену им пришла внимательность, доброжелательность и даже некоторая мужская галантность.
– Мы находимся во втором эшелоне дивизии, стоим в обороне, как и весь фронт. Но, чувствую, скоро все изменится: накопив силы, подтянув резервы, перейдем в большое наступление и освободим от немцев Оршу, Витебск, Могилев, другие наши города, включая, конечно, и столицу – Минск, – майор Славнов говорил негромким, но уверенным голосом, и каждому его слову легко верилось. – Пока относительное затишье, у вас есть время для бытового обустройства, а также для изучения местности, всего переднего края обороны, на котором вам предстоит работать.
Сугубо мирное слово «работать», произнесенное в боевой обстановке, немного резануло девичий слух. Но вложенный в него смысл они сразу уловили.
Чтобы их слишком серьезные лица чуть развеселить, офицер пошутил:
– Тут мне разведчики доложили, что немцы уже знают о существенном усилении нашего полка целым взводом снайперов. Девчата, противник без ума от вас, он испытывает легкую панику. Что будем делать?
– Бить его меткими выстрелами! – дружно ответили.
– Вопросы ко мне есть? Если появятся, не стесняйтесь, обращайтесь лично ко мне или к замполиту полка. Чем сможем, всегда поможем, – заверил командир и, сославшись на занятость, поспешил в штаб.
Только немного осмотрелись-расположились, как в тамбуре скрипнула хиленькая, наспех сколоченная дверь и послышались приглушенные мужские голоса:
– Девчонки, выходите! Будем по-соседски знакомиться.
Это была небольшая группа полковых разведчиков – их землянка располагалась в сотне шагов на лесной опушке.
Самый красивый из них – Паша, высокий, с курчавыми волосами и большими голубыми глазами, оказался старшим в звании сержанта. Его товарищи смешно представились как «два друга-балагура, некоронованные еще Николай I и Николай II». Тезки были удивительно похожи, как родные братья. Парни притащили невесть откуда взявшийся у них большой серебристый самовар на дровах, аргументировав свой поступок тем, что в гости с пустыми руками не ходят даже на войне.
– Если дамы не против, предлагаем устроить совместное чаепитие. Кое-какие вкусности к нему у нас имеются, – нарочито торжественно и чуть интригующе на правах старшего объявил Павел.
Он тут же, пока Николай I и Николай II разжигали щепы дров (где только их раздобыли в сыром и снежном марте?!), достал из вещмешка пару банок пайковой сгущенки, галетное печенье и даже большую плитку шоколада.
Узнав, что среди восьмерки снайперш есть две Маши, оба Николая удивленно переглянулись, посчитав такое совпадение отнюдь не случайным. Кто знает, может, сама судьба сводит их.
– Разведка должна знать если не все, то многое, и в первую очередь откуда родом прекрасные Марии, уж не наши ли землячки?
– А вы откуда будете, товарищи разведчики?
– Мы сибирские. Легко запомнить: я из Томска, а Колян из Омска, – улыбаясь, сказал Николай первый.
– Главное теперь не перепутать, – прыснули со смеха девчонки. После чего Ивушкина призналась, что они с Машей простые москвички.
– Во как нам повезло! – воскликнул уже Николай второй. – Это стоит как-то потом отметить. Но за неимением других напитков, пока пьем чай: он, как говорила моя бабушка-долгожительница, тело согревает, а душу расслабляет.
Вот так с первого вечера и завязалась дружба между девушками-снайперами и полковыми разведчиками, со временем переросшая у некоторых в нечто большее.
Март подходил к концу, а под Оршей еще лежал снег. За зиму его столько навалило, что, казалось, не расстает до лета. И все же, когда пригревало солнышко, белый покров на холмах, особенно с южной стороны, начал заметно уменьшаться, а потом и вовсе обнажилась суглинистая земля с островками бурой пожухлой травы, хаотично, в беспорядке усеянная воронками от взрывов, а кое-где были видны даже останки человеческих тел. Это были трупы наших и немецких солдат, убитых еще осенью и не убранных из-за сильных боев.
Когда Маша впервые увидела их и учуяла специфический запах (это притом, что ночами еще подмораживало!), ее едва не стошнило. По-хорошему, стоило бы как-то договориться с немцами и объявить хоть на один день перемирие, дав возможность похоронным командам выполнить свою печальную миссию.
Словно обидевшись на такое безобразие, солнце с того дня, как они прибыли в полк, не появлялось. Небесное светило плотно закрыли малоподвижные, навевавшие тоску и грусть тучи, с утра сыпавшие мелким снежком вперемешку с унылым дождиком. И все же в воздухе уже пахло весной. Совсем скоро, набравшись смелости и сил, она непременно возьмет бразды правления погодой и всеми природными процессами на себя, чтобы в конце мая передать эстафету власти так любимому всеми лету, до которого, впрочем, еще дожить надо.
В штабе полка решили, что двух дней для обустройства на новом месте снайпершам хватит, и, прежде чем передать их в непосредственное подчинение командирам стрелковых батальонов, организованно вывели на передний край обороны для рекогносцировки местности.
Для выхода на передок облачились в полученные накануне маскхалаты – штаны и куртки серого цвета. Сопровождал девушек уже знакомый им по соседскому расположению командир разведроты старший лейтенант Юрий Сироткин, отлично владеющий обстановкой и сведениями о противнике. Сориентировав их на местности, офицер показал очертания переднего края немецкой обороны, основные пути подхода к ней, особо обратил внимание снайперов на наиболее удобные места для засады и охоты. Чтобы скрытно там оказаться, порекомендовал еще затемно выдвинуться из окопов в северо-западном направлении, в сторону заросшей орешником лощины. Оттуда до немецких траншей по прямой меньше километра. Для прицельного огня далековато, но вести наблюдение с помощью оптического прицела винтовки и бинокля можно. Снайперская засада устраивалась еще и как заслон на пути вражеских разведгрупп, в последнее время активизировавшихся в полосе обороны дивизии, в том числе и на данном участке.
«Экскурсия» на передний край заняла около часа. Даже чисто психологически девушкам важно было побывать там, где они вскоре окажутся с боевым заданием, чтобы на себе ощутить близость так называемой линии боевого соприкосновения. Визуально увидеть и понять, что это такое, где таится наибольшая опасность, какая местность открывается перед тобой.
Вопреки распространенному мнению, снайпер не одинокий волк, охотящийся сам по себе. Война показала, что вдвоем сподручней выполнять эту специфическую боевую работу. При обнаружении цели один вычисляет ее координаты, внося поправки на метеоусловия, второй уже ведет огонь на поражение. Через некоторое время они могут меняться ролями.
На свою первую охоту младший сержант Ивушкина вышла с напарницей, тезкой и подругой ефрейтором Машей Козловой. Над землей по-прежнему нависали тяжелые серые тучи, из-за перепада температур клубился туман, что было им только на руку.
В половине пятого утра, когда, кажется, спит все живое вокруг, девушки вышли по направлению к лощине, указанной на рекогносцировке командиром разведроты. В сопровождении нескольких бойцов из боевого охранения батальона добрались до условного места, откуда на свою позицию перемещались уже короткими перебежками, пригнувшись к земле, а последнюю сотню метров – по-пластунски.
От физических усилий и волнения сердце импульсивно колотилось в груди, словно предупреждало, что сейчас не выдержит и остановится. В тумане и предрассветной темени по сторонам и кое-где впереди мерещились зловещие тени, воспринимавшиеся за вражеских лазутчиков, о периодическом появлении которых перед полосой обороны полка говорил старший лейтенант Сироткин. Но по мере их продвижения тени растворялись, действие на психику разыгравшегося воображения ослабевало и постепенно над эмоциональным страхом верх брал холодный рассудок.
Они залегли за естественным укрытием – невысоким бугорком и, немного отдышавшись, стали обустраивать свое место. Невольно вспомнились занятия по тактике в школе и слова капитана Белкина: «Где бы вы ни оказались: в болоте, на дереве или в окопе – сразу же позаботьтесь о своей маскировке, о том, чтобы быть незаметной для врага».
Около двух часов они просто лежали на сырой земле, молча дожидаясь рассвета. Маскхалат, надетый на ватные брюки и телогрейку, недолго сопротивлялся проникновению влаги и стал мокрым на груди и поясе, поэтому, а также чтобы размять начавшее затекать тело, Ивушкина повернулась на бок. Напарница тоже зашевелилась по той же причине.
«Нет ничего хуже, чем ждать и опаздывать», – вспомнилась обеим поговорка.
Когда небесный свет немного потеснил тьму, девушки слегка приподняли головы, чтобы лучше осмотреться. За орешником, в зарослях которого они укрылись, простиралось равнинно-холмистое поле, которое до войны, наверное, засевалось местным колхозом пшеницей и другими сельхозкультурами. Теперь это была серая, ничейная территория, разделявшая наши войска и гитлеровские.
Мысль о том, что они здесь напрасно пролежат весь день и ничего не увидят, первой пришла в голову Козловой. Она тихонько, почти шепотом предложила переместиться вперед еще хотя бы на двести метров, пока окончательно не рассеялся спасительный туман.
Предложение рисковое, опасное, но решение им принимать вдвоем. Ивушкина задумалась: у нее самой крутилась в голове эта смелая мысль. Но что-то сдерживало, отгоняло ее подальше. Да, надо честно признать, это был страх за свою жизнь, но не только он. Довлела, принуждала осторожничать, понапрасну не рисковать… гордость за школу, ее авторитет. Что подумают в полку или дивизии о ее выпускницах, если мы уже на первом выходе лопухнемся, станем легкой добычей врага? Нет, грубо подставиться, показать себя легкомысленными курицами и ни на что не способными солдатами они не имели права.
– Остаемся сегодня здесь. А в следующий раз выберем позицию поближе к фрицам, – сказала, как отрезала, Ивушкина.
Мартовский день уже клонился к закату, когда они заметили в прицел некоторое оживление в немецких боевых порядках. Но из-за выкопанных в человеческий рост траншей удалось разглядеть, и то мельком, лишь верхнюю часть касок. Стрелять на поражение при такой дальности бесполезно. Да и убойная сила пули будет значительно ослаблена приличным расстоянием и если даже попадет в каску, то не пробьет ее.
Злясь про себя, что так бездарно, попусту пролежали они весь день на сырой земле, Ивушкина зажевала очередной сухарь. Но ими одними не насытишься. Радовали уплотнявшиеся сумерки, под покровом которых они скоро вернутся в свою уютную землянку, где их наверняка уже ждет ужин, горячий чай и, конечно же, расспросы любопытных подруг.
Личный снайперский счет в середине апреля одной из первых открыла Зульфия. Наблюдатель со стереотрубой из первой линии окопов подтвердил: выстрел достиг цели. Ею оказался немецкий солдат, видимо, неопытный новобранец, неудачно сходивший по малой нужде.
Зульфию как героиню дня тепло поздравили девчонки, и даже майор Славнов с замполитом специально заглянули вечером в землянку и пожали ей руку, наговорив массу комплиментов. А маленькая девушка-тростиночка оказалась не готова к такому вниманию начальства и от переживаемых эмоций… заплакала.
– Тебе что, фрица жалко? – удивился комполка. И, поняв, что причина слез совсем в другом, в душевном волнении, подбодрил:
– Ну-ну, хватит сырость тут разводить, ее и так хватает. А что не растерялась и точно прицелилась – молодец!
Среди девушек-снайперов началось негласное соревнование: кто больше фрицев на тот свет отправит. Спустя пару дней повезло Ивушкиной: Маша со своей именной винтовки убила немецкого офицера.
В тот раз они с Козловой не пошли проторенной дорожкой к невезучей ложбине с орешником, где безрезультатно уже были в засаде дважды, а зашли с южной стороны, также заросшей кустарником, и местность там была слегка заболочена. Этим боковым, не основным выходом к переднему краю противника нередко пользовались полковые разведчики, которые и посоветовали испытать снайперскую удачу на их тропе. Коля-второй рекомендовал Машиной напарнице, с которой у него завязались личные отношения, идти строго на север, а миновав лесную просеку, взять правее, в сторону противника, где через пару сотен метров будет заросший кустарником овраг – отличное место для засады, откуда неплохо просматривается боковая часть немецких траншей, до которых с полкилометра, не больше.
Место и впрямь выигрышное, заманчивое, сулящее удачу, но настолько же и опасное. Ясно, что прежде, чем их засекут, они успеют сделать один-два метких выстрела. Потом нужно как можно быстрее покинуть уязвимую позицию, не дожидаясь испепеляющего пулеметно-минометного ответа.
Затемно добрались до оврага, изготовились к охоте, а когда едва рассвело, стали внимательно наблюдать за передним краем противника. Ивушкина в поисках потенциальной жертвы прильнула к прицелу в готовности выстрелить. Козлова в бинокль осматривала близлежащую местность, казавшуюся безлюдной, вымершей. Ей даже подумалось: «А может, немцы ночью оставили траншеи и ушли?» Но нет, ветер периодически доносил обрывистые, едва слышные голоса. В окопах притаился враг, живший по своему расписанию, мало отличавшемуся от нашего. Любой день начинается одинаково – с утреннего туалета, завтрака, который у пунктуальных фрицев наступал в одно и то же время. В оптический прицел Ивушкина вдруг увидела… часть большого черного термоса, появившегося на бруствере. Что это – непростительная беспечность или хитрость, этакая приманка, в расчете на то, что на нее клюнет русский снайпер и тем себя выдаст?
Маша решила выждать и посмотреть, что же будет дальше. Ведь не зря их преподаватель майор Крепс любил повторять: побеждает тот, кто умеет ждать.
Минут через десять чьи-то руки отвинтили крышку термоса, разлили ароматную жидкость по чашкам: похоже, без кофе немцы ничего не делают. Ивушкина пыталась поймать в перекрестие сетки прицела чью-то голову, но как только это вроде бы уже удавалось сделать, потенциальная мишень расплывалась, становилась нечеткой, размазанной, а затем и вовсе исчезала из поля зрения. И так было несколько раз, что не на шутку разозлило Машу. «Так, успокойся и не нервничай, – приказала себе. – Твой миг удачи еще не наступил. Жди!»
Напарница тоже засуетилась, подталкивает локтем: мол, чего ты медлишь, стреляй. Ивушкину это немного рассердило. Легче всего суетливо нажать на спусковой крючок и промахнуться. Нет, выстрел снайпера должен быть максимально выверенным, в точку.
Маша не сразу почувствовала, что от нервного напряжения стала покусывать губы. Это привычка с детства, оставшаяся с ней. Мама называла ее вредной и, бывало, поругивала.
Так, все внимание термосу. Она видит, как к нему тянутся руки, слегка наклоняют, наливая кофе, и возвращают в прежнее положение. Как тени, мелькают каски. Немцы, может, и спят в них?
И вот оно, везение! В траншее появился офицер. Видимо, отдав какое-то распоряжение, он быстро исчез из поля зрения. Ивушкина обозвала себя растяпой, подумав, что упустила верную цель. Но неожиданно она снова «вычислила» его, чуть в сторонке курившего сигарету. «Вот еще один шанс – не промахнись только, – не то попросила, не то приказала себе. Но, удивительное дело, рука плохо подчинялась и, даже нащупав спусковой крючок, все еще не решалась нажать на него. – Что за бесовщина!»
Тормозом, заблокировавшим логичное действие, стала не вовремя мелькнувшая мысль о том, что перед ней не фанерная мишень, а живой человек, чей-то сын, муж, отец, и от осознания этого по телу пробежала мелкая холодная дрожь.
Из оцепенения вывел требовательный и волевой голос боевой напарницы: «Стреляй, Машка!»
И она инстинктивно подчинилась ему, плавно, как учили, нажала на спусковой крючок. Сухо щелкнул выстрел, после которого офицер, нелепо взмахнув руками, свалился на дно траншеи. Скорее всего, он был убит, так как целилась Ивушкина в голову, которую только и видела.
Пока немцы разберутся, откуда прилетела смертельная для их офицера пуля, и вышлют разведгруппу или просто откроют минометно-пулеметный огонь, они, стремительно покинув укрывавший их овраг, будут в относительно безопасной лесополосе, откуда уже недалеко и до своих позиций. Продуманный заранее план отхода полностью сработал.
Первой с удачной охотой ее поздравила младший сержант Галина Ларина, командир снайперского взвода.
– Вот ты и открыла личный счет, – сказала она просто, без обиняков и дружески приобняла за плечи.
– Галка, я же человека убила… Господи прости, – с тихим покаянием и чувством вины вымолвила Маша.
– Что ты такое говоришь! – удивилась Ларина. – Ты еще панихиду по фашисту закажи. Они же изверги, нелюди, пришли на нашу землю убивать, насиловать да в огне сжигать нас. Вспомни Хатынь, другие разрушенные дотла села и города. Вспомни отца своего, от их рук погибшего.
Последние слова, в которых упоминался любимый папа, словно из-под наркоза вернули Машу к действительности. Да, конечно, никакой это не грех на душу, а справедливое возмездие за отца. Пусть Бог, если он существует, видит это и помогает ей в священной войне с ненавистными оккупантами.
…Первой они потеряли Аню Макееву. Хотя, если разобраться, она сама же и виновата в своей гибели. Дебютная «охота», как девчонки называли боевые выходы, оказалась для нее последней.
Эх, Аня-Анечка, разве можно быть такой по-детски беспечной на войне?! Эта ее озорная бесшабашность в поведении, какая-то необъяснимая легкомысленность, граничащая с несерьезностью в постижении специальности снайпера, проявилась еще в школе. За что, бывало, и получала курсант Макеева взыскания, но они были не в силе изменить характер – прямой, напористый, порой склонный к неоправданному риску. Маша удивлялась, видя, как небрежно Аня относилась к той же тактике, считая ее второстепенным предметом в сравнении с огневой подготовкой. Это ее и погубило.
В тот роковой вечер с задания возвращались несколько снайперских пар, работавших вместе. Посчитав, что в темноте их враг не увидит, Аня пошла напрямик, через открытое поле, в то время как остальные избрали дальний, более безопасный маршрут вдоль леса. Он и стал укрытием для девушек, когда немцы внезапно открыли беглый артиллерийский огонь. А вот Ане от смертельных осколков разорвавшегося неподалеку снаряда деться было некуда…
Похоронили ее с почестями, минутой молчания и воинским салютом на второй день. У лесной кромки, которую она проигнорировала, появился неприметный холмик земли с самодельным крестом из молодой березы. В землянке фронтовыми ста граммами скромно помянули боевую подругу, прожившую на свете всего двадцать два года. На другой день из штаба на Урал ушла похоронка…
Как несправедлива, жестока порой судьба, и как до обидного мало бывает отпущено человеку! Казалось бы, в двадцать тебе все нипочем, все дороги открыты и все только начинается: живи, радуйся небу, солнцу, окружающему миру, тому, что видишь, слышишь, осязаешь. Ведь никто не знает, когда, где и при каких обстоятельствах все это вмиг оборвется. В войну и подавно жизнь настолько обесценивается, что не стоит и ломаного гроша, выплаканных слез по убиенному, а шансы на нее кажутся призрачными, иллюзорными, независимо от того, сколько тебе лет – десять, двадцать или пятьдесят. Но молодым умирать все равно не хочется, что в мирное, что в военное время: смерть в таком возрасте кажется противоестественной, аномальной, запредельной и крайне несправедливой.
А через три дня была тяжело ранена Фаня Кузьмина. До полудня ей удалось подстрелить одного зазевавшегося немца. А под вечер, когда солнце повернулось и стало светить в лицо, она не придала этому значения и выдала себя блеском оптического прицела. Хотя в школе и преподаватель Крепс, и ротный Белкин предупреждали о коварной опасности такой игры света.
Они без году неделю в полку, а уже понесли потери. Это притом, что находятся в позиционной обороне и активные боевые действия пока не ведутся.
Майское наступление дивизии не увенчалось успехом, несмотря на все усилия, прорвать первую линию обороны немцев не удалось. Солдат – человек маленький на войне, поэтому много знать о причинах неудачи ему не полагается, да он и не задает лишних вопросов. Главное, чтобы полевая кухня вовремя на передовую поспела, да с патронами и боеприпасами перебоев не было, об остальном должны позаботиться в штабах, где рождается замысел на бой, продумывается его всестороннее обеспечение, анализируется соотношение сил, своих и противника, определяется направление главного удара и наиболее уязвимые места в обороне врага. С них, штабных офицеров, командиров и спрос особый, тем более за неудачный исход спланированной операции.
В батальонах судачили, что комдив 62-й стрелковой вернулся со штаба армии мрачнее тучи и со строгим выговором, от него же досталось на орехи полковым начальникам за «неоправданные потери и топтание на месте, которое явно затянулось».
Всех девушек-снайперов собрали вместе. Генерал Бородкин в этот раз был предельно краток. Он посетовал на то, что в полосе обороны дивизии (а это двенадцать километров по фронту) активизировались немецкие снайперы, охотящиеся за нашими офицерами. «Подумайте, как обезвредить своих коллег», – напутствие комдива они восприняли как приказ.
После завтрака в их девичью землянку второй раз за все время по-соседски заглянул командир разведроты старший лейтенант Юрий Сироткин. Да не просто так, а с хорошей новостью. Оказывается, его группа взяла необычного «языка» – кавалера Железного креста, да еще и снайпера, что было большой редкостью.
– Хотите краем глаза взглянуть на живого коллегу? Тогда милости прошу к нам. Скоро допрашивать начнем, после чего передадим в разведотдел армии.
– А как узнали, что он снайпер? – полюбопытствовала Ларина.
– По специальной нарукавной нашивке с изображением головы орла с дубовыми листьями. Кроме того, нашли у него снайперскую книжку. Судя по записям, опытный – больше сотни наших убил, – грустно подытожил офицер.
– Интересно, как вам удалось его захватить? – спросила Ивушкина.
– Тут случай нам помог, а еще он сам. Сон сморил бедолагу перед рассветом. Наткнулись на него и взяли тепленьким, лежавшим в небольшом углублении в виде окопчика среди поваленных деревьев.
– Представляю, как он страшно удивился, открыв глаза, – подала голос, казалось, дремавшая в углу Зульфия. – В общем, проспал свою жизнь.
Допрос в блиндаже разведчиков длился недолго. Дело в том, что немец, на вид лет тридцати, высокий, худощавый, оказался с характером: сказал только, что зовут его Отто Беккер, он выпускник берлинской школы снайперов, одной из лучших в Германии. Службу начинал в войсках СС, в охране концлагерей, потом по личной просьбе переведен в вермахт, чтобы быть ближе к фронту. А дальше на все вопросы переводчика твердил одно: «нихт ферштее» и «нихт вайс» (не понимаю и не знаю).
– Ничего, скоро научишься понимать и еще много чего узнаешь, – со стальными нотками в голосе на прощанье пообещал немногословному немцу старший лейтенант Сироткин.
По большому счету, не его, командира разведроты, дело – допрашивать пленного: тут взяло верх обычное любопытство. Первостепенная задача старшего лейтенанта Сироткина и его подчиненных – захватить и доставить ценного «языка» в сохранности. А контрразведчики-особисты как спецы с него уже по максимуму важную информацию снимут.
Живой фриц ничем не впечатлил девушек, даже показался каким-то жалким. Маша Ивушкина сравнила его с потерявшейся мокрой курицей.
– Это он таким слабым и беззащитным выглядит, потому что без оружия, в плену, – предположила Зульфия. – Обратили внимание на его карабин? Мне бы такой.
– Да наша «Светка» не хуже, а то и лучше! – со знанием дела заявила Ларина, хотя непонятно было, откуда у нее такая уверенность. (Позже сами немцы признают, что русские снайперские винтовки надежнее и эффективнее их основного армейского карабина «Маузер-98К» с оптическим прицелом.)
Через сутки отделение в составе четырех пар, в соответствии с приказом комдива, вышло на охоту на таких, как Отто. Правда, начальник разведки полка капитан Иван Сажнев, инструктировавший девушек, кажется, мало верил в успешное выполнение столь сложной задачи. Легко сказать – обезвредить снайперов, для этого их, ловко маскирующихся на местности, нужно как минимум обнаружить, чтобы в огневом поединке, перехитрив, сразить метким выстрелом.
Хорошо хоть во времени не ограничивали: главное – результат. И он на третьи сутки появился: нашим девушкам удалось все-таки выследить и снять одну «кукушку» с дерева, а вторую – со старого полуразрушенного ветряка, одиноко доживавшего свой век в поле. Удивительно, что на такую приметную точку, как мельница, поначалу никто не обратил внимания. Может, из-за того, что, вся изрешеченная осколками и пулями, она держалась на честном слове, да и была на виду. Но, как ни парадоксально, именно ее и облюбовал немецкий снайпер. Младший сержант Ларина первой догадалась об этом, приказав всем, кто видит ветряк, не спускать с него глаз. Правда, долго ничего подозрительного, заслуживающего внимания, там не происходило. Некоторые девчонки уже не верили, что на ветряке кто-то может быть. Лишь когда солнце коснулось линии горизонта, Ивушкина в бинокль увидела едва заметную тонкую струйку жидкости, лившуюся вниз из-за крыла мельницы. Молниеносно осенила догадка: немец справляет малую нужду! Решила, что нельзя медлить: прицелилась и выстрелила. Через секунду грузное тело свалилось на землю. То был четвертый ее немец. А вот пятого, за которого уже полагалась медаль «За отвагу», она все никак не могла добыть.
В начале июня Маша получила сразу три письма – от мамы, со снайперской школы от Инны Мокрецовой, ставшей уже Кузнецовой, и от Тани Барамзиной, служившей на соседнем, 2-м Белорусском фронте в 70-й стрелковой дивизии.
Мама, как обычно, просила беречь себя и почем зря не лезть на рожон. Спрашивала, сыта ли, обута и одета. Советовала обязательно читать на ночь молитву «Спаси и сохрани», как делает она. И в очередной раз наказывала никогда не расставаться с оберегом – маленькой иконкой Богоматери, обретшей духовную силу во время освящения в московском храме Святого благоверного князя Александра Невского в начале войны. Мама, собирая ее в дорогу, наряду с необходимыми вещами положила в чемоданчик и иконку, бережно завернув в полотняный рушник.
– В тягость она не будет, весит всего несколько граммов, зато в лихую годину защитит от беды и напасти.
Мама с малых лет была набожной, вера передалась по наследству от бабушки. Когда чуть подросла, стала петь в церковном хоре: голос у нее был замечательный. Эта любовь к пению, только не церковных, а народных песен, привилась и Маше. Правда, в войну не до этого, к сожалению, хотя напеть что-то знакомое, родное душа иногда просит. Вот тихонько, про себя и мурлычет пришедший на ум мотивчик, чувствуя, как в такие минуты светлее становится день, улучшается настроение.
Инна поделилась главной новостью: «Мы с Пашей недавно сыграли скромную свадьбу, так что я теперь Кузнецова. Снимаем квартиру в Подольске. Чужие стены, но все же свое гнездышко. Паша классный, заботливый, милый, мне с ним очень хорошо, надеюсь, и ему со мной тоже, – писала Инна. – А всеми любимый Николай Николаевич Кольчак таки добился своего и, тепло попрощавшись с нами, убыл к вам, на 3-й Белорусский фронт, где, говорят, принял стрелковый полк». (294-й стрелковый полк полковника Кольчака, форсировав Неман, 17 августа 1944 года первым выйдет на Государственную границу СССР, за что удостоится ордена Красного Знамени, а его командир за проявленное мужество и отвагу получит Звезду Героя Советского Союза. Об этом Мария Ивушкина узнает уже после войны).
Таня Барамзина сообщила, что уничтожила шестнадцать немцев и с радостью продолжала бы истреблять гитлеровскую нечисть и дальше, если бы резко не ухудшилось зрение, из-за чего чуть не списали на гражданку: какой из нее теперь снайпер?!
«Едва упросила командира оставить в полку телефонисткой: это дело я быстро освоила. Пиши, как ты, как наши девчонки воюют, надеюсь, все живы и здоровы. С нетерпением буду ждать весточки с 3-го Белорусского!
Твоя Таня».
Маша про себя недовольно подумала: у нее на счету только четыре убитых немца, а подруга – молодец, уже шестнадцать фрицев на тот свет отправила! Да, очень жаль, что зрение ее подвело. «Глаза – это ваше главное оружие, берегите его!» – вспомнилось известное наставление начальника снайперской школы, а ныне, значит, уже командира полка полковника Кольчака. Интересно, в какой дивизии Николай Николаевич, может, где-то неподалеку воюет? Вот бы хоть раз свидеться с ним, а также, конечно, с Инной, Таней да со всеми, с кем познакомилась и подружилась под Подольском. (Увы, с Таней Барамзиной они никогда уже не встретятся. Спустя месяц, 5 июля, она примет мученическую смерть у деревни Пекалин Смолевичского района Минской области. Барамзина убила с десяток вражеских солдат, до последнего патрона защищая блиндаж с ранеными красноармейцами. Захватив девушку в плен, немцы подвергли ее нечеловеческим пыткам: выкололи глаза, а затем выстрелили в голову из противотанкового ружья. Позже сильно изуродованный труп опознали только по остаткам обмундирования и волосам… 24 марта 1945 года телефонистке 252-го стрелкового полка 70-й стрелковой дивизии ефрейтору Татьяне Барамзиной посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.)
Из последнего письма Тани своей маме: «Мама, дорогая! Помнишь, я часто повторяла слова Короленко: “Человек создан для счастья, как птица для полета”? Я убеждена, что не может быть счастья, если его не сделаешь своими руками, не согреешь живым теплом, не отдашь ему бо́льшую часть горячего сердца, а может быть, и все целиком. Война идет священная, война не на жизнь, а на смерть. И если уж мне придется погибнуть, знай, что я погибла счастливой: умереть, достойно защищая родную землю, – это ведь тоже счастье, которое дается не каждому…»
У Маши Козловой завязались романтические отношения с омичем Николаем вторым, рядовым разведчиком с простой русской фамилией Панкратов. Все началось с искры симпатии, неожиданно пробежавшей между ними в землянке во время знакомства. Тогда при всех толком и не поговорили, обменялись лишь парой ничего не значащих фраз да теплыми улыбками. Вот и вся «химия»: откуда только чувства возникают и, накапливаясь, переходят в качественно что-то более сильное и возвышенное, называемое любовью?
Вечером, перед уходом в ночную разведку, Коля нередко заглядывал к ним в землянку, куда посторонним вход без разрешения был воспрещен. Приходил почти всегда с каким-то подарком. И, по-мальчишески чуть стесняясь, вручал его, рассыпаясь в комплиментах, порой стихотворных. Для девчонок так и осталось загадкой: он сам их сочинял или откуда-то списывал? Хотя на фронте, как известно, и в помине нет ни библиотек, ни других каких-либо культурных заведений. Тут, где масштабно, отлаженно работает конвейер смерти, не до романтики и лирической поэзии. Да, полк находился в обороне, не на самом передке, во втором эшелоне дивизии. И все равно через день-другой нес потери, пусть и небольшие, единичные, как пишут в политдонесениях и сообщают в сводках Совинформбюро. Но даже одна, неважно чем – пулей, миной или осколком прерванная, чаще всего молодая жизнь, это всегда трагедия – для семьи погибшего, родных и близких. И психологическая травма для сослуживцев, которых, кто знает, не сегодня, так завтра может такая же горькая участь постичь. Но прямо-таки животного страха от потенциальной смерти, от возможной, но не обязательной же гибели у большинства разведчиков, часто ходивших по лезвию ножа, на линии огня, все же нет. По крайней мере, никто в этом не признается. А если и зайдет невзначай разговор о сказочном персонаже, том костлявом, с косой, то к шутке или анекдоту его сведут. Таковы неписаные правила военной жизни, неизвестно кем и когда установленные, но негласно соблюдаемые, как народное поверье.