Отстояв ночную службу, они вернулись к себе в покои. Арам пребывал в отличном состоянии духа. Как и любой мальчишка, только что переживший приключение. Посланник тоже пребывал бы в приподнятом расположении духа, если бы ни одно маленькое обстоятельство. Его по-прежнему преследовало нехорошее предчувствие как-то связанное с предсмертной запиской настоятеля.
– Послушай, Арам, – обратился он к ученику. – Когда мы были у брата Анатолия сегодня вечером, и брат Беньямин рассказывал о стреле огненной, я заметил, что ты будто был чем недоволен.
– Это не было неудовольствием, – возразил юноша. – Просто…Я помню, что этой легендой интересовался и мой наставник. Не смотря на то, что записка его пугает меня неясностью, я решил, что он писал ее в бреду. А потому и упомянул этот эпизод, который завораживал его.
– Говоришь, это его интересовало, – Посланник задумался. – Что же так привлекало его внимание?
– Говорил ли я тебе, учитель, что и отцу Иокиму я рассказывал о проклятии нашего рода? – переспросил послушник. – Когда я рассказал ему о тех словах первосвященника, что поверившие в стрелу – прокляты, он удивился. А потом я рассказал ему и кое что еще…
Он улыбнулся, заметив с каким интересом слушает его Посланник. Саймей с трудом заставил себя вернуть мальчику улыбку. Сердце его билось так часто, что он даже дышал с трудом.
– Наш дом стоял в бедном ремесленном квартале, – продолжал юноша. – На улице нашей проживали такие же фарсы, как и мы. То есть те, кто разделял веру истинную. Но чуть дальше была и улица обедневших парисских родов. И часто я сопровождал одного из моих братьев с товаром. Мы катили телегу с утварью, надеясь, что кто-то купит ее. И вот как-то я услышал разговор стариков-парисов. Один из них был накануне оскорблен священником и переживал из-за того. Конечно, все помнили о проклятии и говорили о нем. И тогда я услышал, что ….
Он прервался, подбирая слова.
– Ты лучше меня и многих знаешь святые слова о жизни Пастуха, Истинного бога нашего, учитель, – сказал послушник. – И помнишь легенду, как в момент рождения земного Пастуха к колыбели его пришли три мага с Востока?
– Это известно мне, конечно, – подтвердил Саймей.
– Но старики те говорили немного иначе, – чуть понизив голос, рассказывал Арам. – Они говорили, что магов, которые были парисами, привел к жилищу родителей земных Пастуха, шалемский вельможа.
– Вот как! – изумился Посланник. – Но это странно!
– Мне тоже так кажется, – согласился послушник. – Они говорили о нем так, будто он хорошо известен, но не называли его имени. Еще они говорили, что он вошел в дом первым, и увидев, что Пастух родился он выстрелил огненной стрелой вверх, и будто в доме том в крыше была дыра. Стрела ушла в небо, и будто отвечая ей загорелась звезда.
– Странное совпадение, – нахмурился Саймей. – стрела настоящая и стрела небесная.
– Я не думаю, что то было совпадением, – наклонившись к учителю прошептал Арам. – Тот вельможа был магом! Они же наблюдают за небесными светилами и знают… И еще…
Юноше торопливо оглянулся, будто боялся, что их подслушают.
– Так что же еще? – чуть насмешливо спросил Саймей.
– Тот вельможа был из маитан…
Посланник испугался, что его состояние будет заметно ученику. Сам он испытал удивление, что-то сродни шоку и ужас. Слова юноши разом позволили ему разгадать загадку предсмертной записки настоятеля. Но и это не так волновало Саймея. Просто все го опасения и надежды разом сбылись. И именно это приводило в ужас.
– Ты уверен? – резко спросил он ученика, даже не обратив внимания, что его тон напугал мальчика.
– Да, – быстро ответил тот. – Вот так же и мой учитель… Он тоже был потрясен…
– А он не желал говорить с этими старцами? – расспрашивал Посланник дальше.
– Он пробовал, – робко согласился Арам. – Но они не стали отвечать ему.
– Ясно, – коротко сказал Саймей. – На сегодня достаточно.
Он начал готовиться ко сну, хотя в душе понимал, что еще много времени пролежит с открытыми глазами. При таком напряжении и целой палитре чувств, что в данный момент обуревали его, заснуть не представлялось возможным.
Арам посмотрел на свитки, что лежали сейчас на столе, но ничего не сказал. Он очень хотел знать тайны своего бывшего наставника, но понимал, что сейчас чувствует себя слишком усталым для чтения. Ему не понравилось, как Посланник вдруг закончил разговор.
– Не обижайся, – тут же сказал ему Саймей. – Просто мне о многом надо подумать, Арам. А завтра мы посвятим свободное время этим свиткам. И разговорам. А сейчас, давай спрячем свои находки.
Они вместе убрали их в изголовье ложа Посланника, потом Саймей омыл тело, намазал его душистыми маслами и лег. Арам устроился на другом, более скромном ложе,которое стояло тут же, за пологом. Вскоре мальчик уснул, и только после этого Саймей позволил себе полностью отдаться своим мыслям и воспоминаниям.
Теперь догадаться о тайне записки погибшего настоятеля Саймею не составляло труда. Хоть он и не услышал имени того вельможи, который привел магов к дому рождества Пастуха, Истинного бога нашего, и кто пустил в небо ту самую таинственную стрелу, Посланник прекрасно понял о ком идет речь. И тот факт, что это имя стало известно погибшему настоятелю, пугало. Пугало именно потому, что и убийца настоятеля теперь тоже знал это имя. А возможно, и не только убийца.
Эта тайна уходила корнями в глубь веков. Как раз к тому самому времени, когда родился на земле Пастух, истинный бог наш. и эта тайна имела прямое отношение к Саймею. Знание этого, и события минувшего дня возродили в душе Посланника горестные и пугающие воспоминания.
С того первого дня, как ступил Саймей в Храм Пастуха, Истинного бога нашего, впервые, душа его избрала путь служения Дому Истины. Все помыслы и мечты мальчика были посвящены только делам и словам господним. Только они наполняли радостью его душу. Мальчик рано освоил языки, которые легко ему давались. Он читал целыми днями, останавливаясь только ради молитвы и чтобы принять пищу. К восьми годам он знал все о Доме Истины, о жизни земной Пастуха, Истинного бога нашего, о делах и словах его, сотворенных ради спасения грешных. Он бывал в Храме, беседовал со святыми отцами. Отец мальчика гордился им и радовался делам его. Он знал, что когда-то вот так же Пастух, Истинный бог наш, приходил в Храм, будучи еще совсем юным, и вел беседы, как теперь вел их и Саймей. Отец мальчика не был набожным, просто успехи сына радовали его и соответствовали его амбициям.
Имея немалое богатство, власть и могущество, отец Саймея сумел уговорить отцов церкви нарушить неписанный закон, сохранившийся еще со времен фарсской веры, и отдать второго сына своего на служение Дому Истины. Брат Айра убедил святых отцов взять мальчика с собой на мистерии, отец получил разрешение на обряд посвящения Саймея, как только тому исполнится одиннадцать. Семья была счастлива, как счастлив был и сам Саймей. И лишь дед мальчика, патриарх в их дома, не разделял общей радости.
У Саймея всегда были особые отношения с дедом. Старый воин, краткий в словах и убедительный в действиях, относился к мальчику сурово. Похвалы его были редки и скупы, чаще дед требовал от внука больших успехов. Именно по настоянию деда Саймей был приобщен к военным упражнениям, к изучению иных наук, кроме истории церкви и Слов Божьих. Разум Саймея, жадный до знаний легко впитывал все новое, однако не все эти науки были ему так близки и желанны. Но дед приказывал, внук подчинялся.
Саймей помнил, как дед наблюдал за ним. Молча, сурово. Он просто приходил в залу, где занимался внук и сидел там, пока мальчик выполнял свои задания. Особенно часто дед посещал уроки, где старый раб обучал мальчика языкам земли фарсов. Дал дед распоряжение, чтобы внуку больше рассказывали и об обычаях этих земель, как и о традициях и истории парисов. Позже, когда разум юноши уставал, дед просматривал сделанное им, вставал и уходил. Редко когда дед удостаивал работу внука поощрительным кивком головы, что выражало довольство.
Но даже при таких отношениях деда и внука все в семье их были поражены, когда патриарх наотрез отказался посвящать внука церкви. Мальчик был опечален и чувствовал обиду, он не мог понять, отчего это дед, который так стремился развить в нем честолюбивые стремления, теперь запрещает ему ступать именно на ту стезю, на которой путь его приведет к вершинам. И это решение патриарха сильно огорчало и отца Саймея.
Однажды мальчик случайно услышал разговор деда с отцом. «Отчего так не любишь ты внука своего Саймея?» – с печалью и возмущением спрашивал отец. «Нет правды в словах твоих, – отвечал дед. – Его я люблю больше всего. Лишь он является истинным наследником рода нашего». После этих слов отец промолчал, и мальчик видел страдание на лице его. Он был зол, был раздражен. А потому тут же отправился в покои деда, где раньше бывал редко. Мальчик не любил суровости деда, его сухости и властности, а потому не желал частых встреч с ним. Но в тот день, он решил позабыть все эти причины. «Я хочу знать!». Он стоял напротив деда, готовый бороться. Дед смотрел на него сурово, по обычаю своему, но и с одобрением. «Хочешь знать?» – он не спросил внука, о чем тот желает говорить, не ронял лишних лицемерных слов.– «А готов ли ты?». Мальчик опешил. Что-то в душе его вдруг напряглось. Будто говорили они не о его грядущем посвящении, не о судьбе его, которую он себе желал, а о чем-то совершенно ином, что мальчик знал, но скрывал знание даже от самого себя. И это пугало. Мальчик вдруг понял, что есть некая тайна, которую он не готов узнать сейчас, а может быть, и вообще никогда.
Но было поздно. Теперь все слова и действия деда приобрели в глазах его иной смысл. И это его интриговало. Впервые тогда он задумался, почему он так особо любим в семье, почему отец испытал такое облегчение и радость, когда Саймей выбрал путь Церкви, понял он и ту печаль, что пролегла на челе отца, после недавних слов деда. Что же ему уготовано? «Я буду готов» – ответил он деду упрямо.
«Я призову тебя», – сухо молвил дед, наблюдая по лицу внука душевные переживания. И патриарх занялся делами, засел за пергамент, делая вид, что нет в комнате Саймея. Мальчик вышел. Он пребывал в смятении. Однако он был упорен и решил, что с того дня будет еще тщательнее и прилежнее учиться. Он не хотел тем самым задобрить деда, просто в нем вдруг проснулось желание знать больше, ответить на некоторые вопросы…А вопросы эти смущали его душу, мешали спать по ночам, казалось мальчику, что они сродни сомнениям его в вере.
Так продолжалось еще больше двух месяцев. Саймей трудился. Он похудел и вытянулся. Каждое утро начинал он с обтираний холодной водой, это помогало ему стряхнуть сон, которому предавался он в те дни слишком мало. Приняв для себя таковой обычай, заметил мальчик, что обтирания эти не только придают бодрости разуму, но и укрепляют тело. После процедур он молился и принимал пищу, а затем шел тренироваться с оружием. Он стал быстр и ловок, тело его крепло и набиралось силы. А после занятий, опять обтеревшись водой, садился мальчик за пергаменты. Теперь его интересовало и то, что случилось до прихода Пастуха на земные просторы, как жили тогда люди, во что верили, какие знания хранили они. И это увлекало мальчика не менее, чем Слова Божьи. Пока не все способен был понять разум его, но мальчик старался, оставляя себе какие-то заметки или напоминания на будущее. Он даже не мог представить, что этот интерес привил ему незаметно дед, когда настаивал на изучении традиций фарсов и парисов.
Теперь дед часто бывал с ним. Их отношения резко переменились. Он разрешил Саймею посещать его библиотеку, сам приносил ему пергаменты. Дед беседовал с внуком, разъясняя то, что, по мнению его, мальчик уже способен был понять. Отец не препятствовал им, однако это общение не вызывало у него радости. Теперь во всем, что касалось младшего сына у отца было связано с некой тайной печалью, которую Саймей чувствовал, но не смел спросить о ней.
Новые знания, между тем, лишь укрепляли желание Саймея пойти дорогой Церкви. Хотя он и не говорил об этом, но и не просил отца отложить свое посвящение. Теперь мальчик торопился. Будто желал напоследок узнать все то, что в стенах церкви будет ему менее доступно. Дед гордился им, дед помогал. Теперь они стали почти неразлучны. Казалось даже, что их теперь связывает нечто похожее на дружбу. И так продолжалось до того дня, как дед слег на смертном одре.
Ту ночь мальчик запомнил на всю жизнь. Его подняли сонного и слабого, велели ему одеться, и, не дав времени на вопросы, повели в покои деда. Саймей знал, что патриарх тяжело болен, может даже при смерти, но не понимал, зачем он мог понадобиться деду сейчас.
Его оставили одного в темноте, у самого порога. В покоях, где дед возлежал на ложе своем, кто-то был. Мальчик узнал голос отца. «Я молю тебя не делать этого, – говорил отец. – Он еще мал. Не смущай его душу. И пока еще у нас есть шанс обмануть судьбу. Не видели мы подтверждений. Не было знамений. Оставь ему этот шанс. И мечту…» «У меня нет выбора, – шептал дед. – Он последний. Ты сам определил его судьбу, когда выбрал ему имя…» Отец тоже начал шептать что-то, да так тихо, что мальчик не разбирал слов, только понимал, что отец спорит с дедом. О нем. Однако и дед, столь же тихо, отвечал отцу, и тон его был уверен и непререкаем. Мальчик видел, как отец стремительно покинул покои, и заметил скорбь на его лице, пока тот проходил мимо. Он желал догнать его, расспросить, но оклик деда, не дал ему возможности сделать это. Мальчик вступил в покой.
Здесь было душно. Полог на окне был задвинут, не пропуская ночь в это наполненное запахами болезни помещение. Чадили свечи. Их было немного, и они с трудом освещали комнату, окрашивая ее в полумрак. Дед лежал неподвижно, глаза его были полузакрыты. Мальчик вдруг понял, что патриарх очень страдает, но скрывает боль. Покрывала на ложе были сбиты, и Саймей понял, что раньше дед метался здесь в бреду. Теперь же он застыл и ждет. Ждет Саймея.
– Ты все еще хочешь знать? – голос деда звучал глуше, чем обычно. С того памятного дня они не разу не возвращались к этой странной теме. Хотя теперь Саймей уже не так боялся этой неизвестной тайны.
– Да, – не задумываясь, ответил Саймей. – И я хочу сам распорядиться своей судьбой.
Как ни странно, дед не рассердился, как ожидал мальчик. Он смеялся, но смех его был натужным.
– Истинный Саймей, – будто самому себе, сказал он. – Ты хочешь знать…мы мало успели, да и возрастом ты мал, но…У меня не остается времени. …
Дед заворочался на покрывалах, пытаясь сесть. Мальчик подскочил, собираясь помочь, но дед решительно отстранил его.
– Вот здесь, – патриарх указывал на комод красного дерева, усыпанный росписью и позолотой. – В задней стене, второе дно. Нажмешь в левом углу, там рычаг…Никто не должен знать. Это только твое….– лицо его исказилось почти той же мукой, что видел раньше мальчик на лице отца. – Если бы я мог уберечь тебя от этого. Если бы кто-то мог остановить стрелу…
Дед откинулся на подушки, начал что-то бормотать и метаться, видимо боль окончательно завладела разумом его. Чьи-то руки обхватили мальчика за плечи, заставляя повиноваться. Кто-то подталкивал его к двери. Позже мальчик узнал, что это был раб, служивший деду. Раб, имевший особое расположение своего хозяина и верно ему подчинявшийся. Именно этот раб позже стал собственностью Саймея. Его слугой, учителем и хранителем.
Пока раб выводил Саймея из покоев деда, там собирались какие-то люди. Судя по виду, священники. Это изумило мальчика. Он точно знал, что дед никогда не был верующим. Хотя именно патриарх их семьи, известный теперь всему миру император Конст собрал первый мировой собор. Откуда пошла церковь. Это было давно. Но и по сей день, дед не принял истинной веры.
Саймея отвели обратно, в его собственные покои, однако спать он уже не мог. Его захватило предвкушение обещанного узнавания, какое нападает на человека, когда суждено ему открыть тайную истину. Прошло пять дней. Дед умер. И только тогда привел раб Саймея в покои деда. Мальчик вскрыл тайник. …
С той ночи для Саймея путь служения Церкви был закрыт. Рукопись, найденную в тайнике деда мальчик перечитывал позже по нескольку раз и теперь знал ее наизусть. Хотя был уверен, что в сердце его слова эти отпечатались навечно еще в ту памятную ночь.
« Небо сегодня пасмурно, и дорога трудна. Море неспокойно. И мне неспокойно вместе с ним. Я всегда боялся воды. Ибо глубины ее так темны, что опуститься в них может без тревоги только бессмертный. Как и всегда желудок мой неприятно сжимается, стоит мне обратить взор на серую и сумрачную рябь за бортом. Обычно в плавании сеем, это лишь отвлекает меня от сердечных мук моих. Но не в сей день, ибо сегодня стало мне понятно, что отец мой умер. Я не обладаю даром его могучим, но эту печальную весть мне понять было нетрудно, и даже не стоило мне прибегать к чтению звезд. Отец мертв, как и было предсказано. А я стал изгнанником и проклятым в стране моей, и лишь по настоянию его не лишился я жизни, выбрав путь бегства.
И вот долог и труден сей путь мой. Как бывает трудна дорога, ежели сердце свое ты оставил там, откуда и держишь путь. Душа моя плачет, а боль теснит грудь. Я, Айра, богатый наследник племени фарсов, жена моя, Клавдия, что из ремов, и сыны мои Авдий и Фалий, плывем на судне сеём в края неведомые, унося в сердцах своих великую тайну, что завещал мне отец мой. Эта тайная истина совершена отцом моим, но слава о ней пойдет по всем землям, как и предсказывал мой родитель. Пока же все мы дали обет молчания, ибо вера наша, имена Истинного бога нашего должны быть забыты и спрятаны там, где никто не смог бы найти их. В могилах наших. Как унес в могилу свою тайну и мой отец.
Мой отец – великий маг и учитель. За наставлениями его приходили к нему многие и бедные, и богатые, и мудрые, и простые. Всех принимал он, как велит обычай религии нашей. Всем дарил он слово или деяние чудное. Мало существует вещей на свете, кои неизвестны и неподвластны ему, Великому жрецу бога нашего истинного. Я сын его, и хотя не обладаю всеми дарами его, но многое все же получил по наследству. И горько мне, что ныне все, чем возвеличен был отец мой, станет страшным грехом в том мире, который и построил отец.
Верится мне только, что Судия оценит путь его так, как отец достоин того, ибо же сам Бог дал ему власть содеять то, что отец смог сотворить. Теперь я верю, что путь его лежит на небеса, туда, где нужен он Господу, где свет, который нес отец на земле, возгорится ярче в войске господнем.
Мой же жизненный черед продолжается. Я намерен выполнить волю отца. Он, стоя здесь у борта, завещал мне хранить тайну. Должен я продлить и род наш, ибо потомки отца моего должны продолжить дело его, дабы победа, что одержал отец для Господа нашего, пока хрупка. Отец молвил мне, что один из рода нашего вознесется высоко. Так величав будет полет его, что подвластны ему станут не только судьбы смертных, но и судьбы богов. И ежели верен будет он тайне нашей, кою следует передавать мне далее из колена в колено, то слава о деянии отца засияет заново еще ярче и яростнее.
Молвил отец, что род наш могуч будет и не сломлен. Что примут нас на чужбине и возвысимся мы даром его, переданным мне в крови рода нашего, и будем процветать и править. Однако же опасения отца сулили нам и провал, ежели только именем его, что запрещено мне произносить вовеки, не будет назван ни один сын в роду до седьмого колена. Иначе же падет род. И последний, кто будет наречен именем сим, раскроет тайну, развеяв по ветру все, что содеяно отцом. Или же примет смерть.
И сие есть истина, как истинен был и огонь стрелы, что зажег отец мой».
И вот когда впервые мальчик прочел эти строки, то обуял его ужас. Тот ужас, что возвращался и поныне, стоило ему подойти к краю тайны, что завещана была ему неизвестным предком. «Ты сам определил судьбу его, когда выбрал имя ему…» Так сказал дед. И теперь мальчик понимал смысл этих слов. Имя ему было Саймей. Проклятие, предвиденное отцом рода его, свершилось. И мальчик должен был стать последним.
Рук его дрожали, озноб пробегал по телу, перед глазами плыло, а воздух будто бы перестал наполнять легкие. Желанный путь в лоно Церкви был закрыт для него навеки, но что ждало его теперь впереди, мальчик не желал даже предполагать. Нынче занимали его иные мысли. Какую тайну скрывал его предок? Почему его имя должно было сохраняться в тайне? Пока мальчик понимал одно: если его предок был магом и учителем, как пишет Айра, то он точно не принадлежал к истинной вере. Эти порочные знания были отвергнуты Пастухом, истинным богом нашим. Имен по этому дед и протестовал против ухода Саймея в лоно Церкви. Еще мальчика тревожила мысль, что знание и тайна способны разрушить дело предков, если будут раскрыты. Любовь к семье перевесила любовь к Богу. Вера осталась, но теперь уже Саймей сам отказался от посвящения. Ему нужно было время, чтобы раскрыть замысел неизвестного предка. И понять, на что он способен: уничтожить его дело или умереть самому.