Брайди Дивайн путешествует налегке – со своим стареньким кожаным саквояжем. На ней короткий плащ, белый вдовий чепец и безобразный черный капор. Еще очень рано, только-только рассвело. Внизу под ней кишмя кишат крысы, копошащиеся в древних невидимых реках, в черных, как Стикс, притоках, затерянных под землей, под ногами Лондона. Над головой в вышине неподвижный воздух прорезают чайки. Она идет по мосту. Над Темзой висит туман. Сейчас время отлива, и к реке спешат уличные мальчишки, собирающие мусор по ее берегам. Одетые в лохмотья, они сходят на илистое дно, налегая на свои длинные палки. Глинистая жижа принимает их, засасывает детские ноги, саднящие от ее алчных поцелуев. Они бредут по ледяному мелководью под надзором величавых цапель, взирающих на все и всех вокруг с высокомерным презрением. Однако цапли не только наблюдают, но и слушают – внимают звонким пронзительным крикам «илокопателей», возвещающих о своих находках: о катушках и гвоздях, костях, монетах, обрывках медной проволоки.
Еще очень рано. Просыпаются уличные торговцы фруктами – просыпаются усталыми, потому что всю ночь в своих снах они, бранясь и чертыхаясь, лавировали с тележками между безжалостными омнибусами. И фабричные рабочие вылезают из теплых вонючих углов, в которых они ютятся со своими семьями, и, взъерошенные, идут на работу, сунув в карман горбушку хлеба. Кухонные служанки продирают глаза, приходя в себя, только когда уже смотрят на холодные угли нерастопленного очага. А над ними их хозяйки ворочаются на украшенных рюшками подушках, грезя о горячем чае и мопсах. В предместьях старшие клерки застегивают воротнички и готовят деньги для проезда в омнибусе. Младшие клерки проверяют, не обтрепались ли у них манжеты, прихорашиваются, начищаются, чтобы в своей залатанной одежде и поношенной обуви выглядеть по возможности безупречно. И пополняют ряды легионов, что полируют булыжники Лондонского моста дважды в день.
Еще очень рано, и дамы полусвета, только что поужинав свежими горячими булочками прямо из пекарен, собираются отойти ко сну. Нарумяненные, с алыми губами, непокрытыми головами и обнаженными руками, они стоят в ленивых позах в дверных проемах. Курят, смеются, зазывают. Брайди они улыбаются, некоторые окликают ее по имени – одинокую женщину, шагающую по пробуждающемуся городу.
Или она не одна?
Брайди оборачивается. Пока никого.
Впереди вокзал Виктория – с новенькой односкатной крышей над платформами, призванной оградить благородных обитателей Пимлико и Белгравии от оскорбительных шумов и запахов железной дороги: дыма и пара, топота пассажиров, криков кондукторов, скрипа колес и шипения паровозов. Брайди минует деревянные хижины, воздвигнутые вместо кирпичных зданий, на строительство которых уже не хватило денег: все средства, выделенные на их сооружение, поглотила эффектная вокзальная крыша.
Брайди снова оборачивается. По-прежнему никого.
А потом видит его: неясный силуэт мертвеца в свете раннего утра. Руби Дойл, с блеском в темных глазах, обходит одну из хижин и направляется к ней, словно только и ждал ее появления. На нем цилиндр и панталоны, на лице – улыбка.
Брайди едет в вагоне компании «Железные дороги Лондона, Брайтона и Южного побережья», смотрит в окно на мелькающие мимо пейзажи. Река и дорога, деревня и ферма – что ни мгновение, то новый мир, новая картина. Вот остались позади угольные пласты. Огненнобрюхий поезд – чудо на рельсах, приводимое в движение непостижимым взаимодействием давления пара и клапанов, – выпуская дым, мчится вперед. Паровоз – яркая комета с дребезжащим хвостом, в котором находится место для пассажиров всех классов. Многие не без нервного трепета решаются на такой способ передвижения, и на то есть основания: ни для кого не секрет, что регулярные поездки по железной дороге способствуют преждевременному старению. Невероятная скорость и стремительное преодоление расстояний не лучшим образом сказываются на внутренних органах. Быстрая езда, да еще в сочетании с жирной пищей, алкоголем для поднятия настроения и отменным табаком, чревата фатальным исходом. Самое большое зло – новоизобретенный транспорт Аида: вагоны на паровой тяге с газовым освещением, курсирующие между станциями Паддингтон и Фаррингдон. Они перевозят пассажиров под самой землей, на которой стоит город. По рассказам многих, пассажиры (ослепленные дымом, перенервничавшие, едва не задохнувшиеся) выходят из-под земли постаревшими – кто на полгода, а кто и намного больше, лет на пять.
Что касается наземных поездов, они тоже не обеспечивают в полной мере безопасности и комфорта. Вагоны первого класса имеют занавески с кисточками, но в них обычно душно. Пассажирам третьего класса свежим воздухом и природными красотами мешают наслаждаться погодные условия и удушающий дым. У пассажиров второго класса над головами есть крыша, но их пугает близость вагонов третьего класса.
Сегодня в вагоне второго класса у пассажиров дополнительный повод для беспокойства – женщина, беседующая сама с собой. Невысокая, симпатичная, с красивыми глазами, но в безобразном капоре, она что-то с жаром нашептывает пустому сиденью напротив нее с той самой минуты, как поезд тронулся с вокзала Виктория.
Сейчас, игнорируя пустое сиденье, она молча смотрит в окно.
Остальные пассажиры, сочувственно переглянувшись, вновь утыкаются в книги или погружаются в размышления.
Спокойствие длится недолго.
Маленькая миловидная женщина сверлит незанятое место воинственным взглядом.
– Это не аргумент, – заявляет она яростным шепотом.
Какое-то время, кусая губу, она прислушивается к пустому месту. Затем:
– Вы мне не помощник, а помеха – ходите за мной по пятам, преследуете, забрасываете каверзными вопросами…
Подушечкой ладони она бьет себя по лбу. Несколько пассажиров вздрагивают.
– А если я вспомню, вы исчезнете?
Несколько человек вслух выражают свое возмущение.
– Мэм, нельзя ли чуть потише, будьте так любезны? – обращается к ней язвительным тоном краснолицый джентльмен, занимающий место в углу вагона.
Брайди поворачивается к нему, надменно вскидывает голову.
– Прошу прощения, сэр?
– Надеюсь, вы понимаете, мэм, что это – вагон второго класса?
– Я здесь не по своей воле, сэр.
Краснолицый джентльмен приподнимает брови.
– Это – желание моего работодателя, – продолжает Брайди. – Если бы я ехала третьим классом, то наверняка прямо в эту минуту наслаждалась бы пением и лакомилась мясным пирогом. А если б сидела в первом классе, курила бы с попутчиками сигару и мило беседовала бы с ними о том о сем.
Краснолицый джентльмен намерен что-то ответить. Брайди останавливает его властным жестом.
– Но, поскольку в вагоне второго класса атмосфера тоскливее, чем в катафалке, я вынуждена, сэр, сама себя развлекать, беседуя с этим… сиденьем.
Краснолицый джентльмен сбит с толку и в растерянности закрывает рот.
Брайди дерзким взглядом обводит остальных пассажиров. Те съеживаются под ее взором, мечтая утонуть в своих сюртуках.
– Более того, – шипит она сиденью, – впредь я буду игнорировать ваши похотливые улыбочки, загадочные сообщения, мешковатые панталоны и светящиеся мускулы, будь они прокляты. – Она прищуривается. – Кто в здравом уме станет разгуливать по загробному миру полуголым, да еще и в незашнурованных ботинках?
Краснолицый джентльмен смотрит на нее беспомощно.
– Надо же, столько прославленных личностей в загробном мире, – сообщает она и, указывая на пустое сиденье, продолжает: – …а ко мне привязался вот этот.
На станции Полгейт Брайди ждет экипаж сэра Эдмунда, который должен доставить ее в Марис-Хаус. Погода изменилась, неослабно хлещет проливной дождь. До вечера еще далеко, но на экипаже уже горят фонари. Дождь поливает сидящего на козлах кучера, стекает у него по носу и с полей шляпы. Мокнут под дождем и лошади; с их хвостов и уздечек струится вода.
В пути экипаж швыряет из стороны в сторону из-за того, что пружины слабые и дороги местами слишком ухабистые. Интерьер экипажа довольно мрачный: изнутри карета убрана темным плюшем, и к тому же в ней витает слабый запах мышей и соломы. Плотная ткань обивки придает какую-никакую мягкость сиденью, но Брайди не покидает ощущение, что из нее душу вытрясают в устланной бархатом клети для перевозки лошадей. Поскольку в запотевшие окна ничего не видно, она рассматривает герб Бериков на противоположной стенке кареты. На нем изображены два стоящих на задних лапах крота и недоумевающий грифон.
Лошади, прижав уши, норовисто фыркают, скользят на мокрой дороге. Возница не понимает, какой бес в них вселился: они ведут себя странно с той самой минуты, как в экипаж села лондонская гостья сэра Эдмунда. Он теряется в догадках: ведь это всего лишь одинокая женщина в безобразном капоре. Кучер винит погоду и темную дорогу, тянущуюся через лес до Арлингтона. Карета подпрыгивает и кренится, попадая обитыми железом колесами в выбоины и рытвины; лошади бьются боками об оглобли.
Дождь немного утихает, и Брайди открывает окно. Они минуют захудалую таверну, утопающую в грязи ферму, пруд, пустынный сельский луг. Потом снова лес, несколько полей. Брайди отстраняется от окна, подскакивая на сиденье.
А где же Руби?
Он забрался на крышу экипажа, где теперь лежит, улыбаясь дождю, который льет сквозь него. Благословляет каждое залитое водой поле, что они проезжают, и каждое облако над головой.
Он улыбается еще шире. Она ничуть не изменилась. Благослови Господь ее душу.
Уже начинает смеркаться, когда кучер останавливает экипаж у ворот Марис-Хауса. Сильный ветер прогоняет непогоду, от туч остались лишь редкие клочья. Кучер помогает гостье спуститься из кареты. Та говорит, что пройдется до дома пешком, подышит свежим воздухом. И достает курительную трубку. На аллее, ведущей к дому, она улавливает за спиной звуки, к которым старалась не прислушиваться – расхлябанные шаги человека в ботинках с развязанными шнурками.
Она не оборачивается, предпочитая сосредоточиться на своем впечатлении от Марис-Хауса, к которому она приближается.
Особняк сэра Эдмунда – архитектурный гротеск. Вычурный фасад являет собой нелепое сочетание военного корабля и свадебного торта. Множество узких бойниц, резные раковины, витые трубы, ложные зубцы, выступ в виде корабельного носа на втором этаже и обилие орудийных портов. На рельефном каменном фронтоне над центральным входом резвится Нептун с нимфами. Окна нижнего этажа обрамляют помпезные каменные гирлянды в виде морских звезд и створчатых раковин.
И, несмотря на все это, особняк выглядит нежилым.
Брайди обходит здание с торца и видит, что гостеприимными выглядят только помещения прислуги: их окна освещены.
Территорию охраняет новая свора собак, заменивших тех, что были отравлены в ночь похищения ребенка. Они подбегают к Брайди и тыкаются мордами в ее ладони. От нее не пахнет паническим ужасом, как от крестьян и странствующих торговцев. От нее не пахнет грубой шерстью и страхом, как от бродяг, которые иногда появляются на газонах в надежде выпросить подаяние. Эта женщина скроена из средства для чистки обуви, табачного дыма, чистой ткани и северного ветра. Что до мертвеца, следующего за ней, у того нет дурных намерений. От него веет слабым духом загробного мира, холодным, с металлическим привкусом – как от свежевыпавшего снега. Это не те гости, которых нужно прогонять. Собаки возвращаются к своим делам – развалившись в будках, принимаются почесываться.
Сэр Эдмунд Ательстан Берик прогуливается по двору: от террасы к розарию, от розария к голубятне, от голубятни к пруду, от пруда к зарослям рододендрона. Вечерний обход территории особняка вошел у него в привычку задолго до похищения дочери. Тревоги давно уже терзают сэра Эдмунда.
Он раздумывает о превратностях своего проклятого существования. Сэр Эдмунд одарен сверхъестественным невезением. Как следствие, для инженера и натуралиста-любителя он необычайно суеверен. И это он – человек науки и упорного труда! Он всегда носит при себе кроличью лапку и не терпит в своем поместье черных кошек. В остальном он является приверженцем Чарльза Дарвина, деятельность которого в равной мере успокаивает и смущает его ум. То есть когда он не размышляет о собственном вечном проклятии, в голове его роятся вопросы, касающиеся смелых научных гипотез, религиозного догматизма и длины шеи жирафа.
Сэр Эдмунд каждый божий день готовится принять удар затаившихся сил, которые только и ждут удобной возможности, чтобы наказать его за порочную тайную страсть к неестественной природе. Сэр Эдмунд – коллекционер, ненасытный, неутомимый собиратель, питающий интерес к аномалиям и мутациям, всевозможным дефектным и уродливым формам жизни, обитающим в воде или в околоводной среде. Если какое-либо существо плавает, шлепает или выдувает пузыри неким странным образом, он его убивает, таксидермирует или помещает в сосуд и ставит в своей личной библиотеке. Сэр Эдмунд продал половину родового поместья, чтобы иметь средства на финансирование своего увлечения и участие в прожектах, лишающих его душевного покоя. Он подобен оологам [12], уничтожающим будущих цыплят ради того, чтобы заполучить в свои коллекции вожделенные яйца. Сэра Эдмунда, как всякого коллекционера, раздирают противоборствующие силы – тяга к приобретению и сохранению, жажда поиска и разрушения. Взять, к примеру, Джона Хантера [13]. Две стороны одной монеты. С одной – анатом, хирург, выдающийся ученый. С другой – охотник за больными, расхититель гробниц, любитель вываривать кости ирландцев-великанов.
Сэр Эдмунд совершил грех, собирая свою коллекцию. Он размышляет о своем грехе и о наказании (по законам людским и божеским), которое ему суждено понести. И потому, огибая дом в этом возбужденном состоянии раскаяния и смертельного страха, сэр Эдмунд с готовностью принимает Брайди Дивайн за карающего посланца потустороннего мира. За банши [14] или злобного чертенка. В сумерках капор придает ей вид демона, парящего над землей. Брайди требуется несколько минут, чтобы выманить баронета из-за куста гортензии.
Сэр Эдмунд рассматривает Брайди, но до конца он не разубежден. Она удобно устроилась у пылающего камина в его кабинете. В одной руке трубка, в другой – херес. Сэр Эдмунд уверен, что Брайди из тех людей, которые умеют воспользоваться даже малым благоприятным шансом. Личность она прелюбопытнейшая, и сэр Эдмунд заинтригован. Перед ним симпатичная женщина в фиолетовом платье из дорожного твила. Чуть полноватая, что совершенно ее не портит. Для такой комнаты одета она слишком тепло: ее лицо блестит от пота. В сочетании с пышной грудью, обтянутой шерстяной тканью, оно делает ее похожей на аппетитный сочный пудинг. Ее потрясающе безобразный капор, теперь сморщенный, ощетинившись перьями, сушится у камина. Она отказалась отдать его на милость дворецкого. Хотя дворецкий и сам не горел желанием брать его в руки. Если капор оживет, думает сэр Эдмунд, придется усмирять его кочергой.
Без своего капора Брайди Дивайн куда больше радует взор.
Рыжие волосы, что выглядывают из-под вдовьего чепца, наверняка густые и в отблесках пламени камина кажутся огненными. Когда она поднимает на него свои болотно-зеленые глаза, воображение рисует ему ветреных дриад, резвящихся на поляне в пятнах света и тени.
Можно ли ей доверять?
– Вас запросто можно принять за привидение, миссис Дивайн, – улыбается сэр Эдмунд. – Есть в вас что-то потустороннее, эфемерное.
Руби, притулившийся у книжного шкафа, едва не прыскает от смеха.
Сердито глянув на него, Брайди разглаживает юбки на своих крепких округлых коленях.
– Сэр Эдмунд, уверяю вас, я не привидение.
Тот пристально смотрит на нее, она отвечает ему столь же пронизывающим взглядом. В какие глубины способны проникнуть эти разбойничьи глаза: в его разум, да, или в его душу?
Да поможет ему Бог!
А Брайди видит только, что сэр Эдмунд – высокий мужчина с меланхоличным взором и пышными бакенбардами. Элегантный, но несколько потрепанный. Кабинет его такой, каким и должен быть: обит деревянными панелями, с кожаной мягкой мебелью, пропитан сигарным дымом – воплощение аристократизма и незыблемости. А вот человек, которому он принадлежит, неуравновешен. Он подобен редкой старинной вазе, которую разбили, плохо склеили и, фактически бесполезную, поставили пылиться на столик в углу.
– Доктор Харбин ввел меня в курс дела, – начинает Брайди. – Но я, вы уж простите мое сравнение, располагаю одним скелетом, без плоти. Мне нужно задать вам несколько вопросов, сэр.
Сэр Эдмунд – обычно в этот вечерний час он прогуливается меж газонами, сует ладони под колени, чтобы не начать ходить ходуном.
– Спрашивайте, миссис Дивайн.
– Сэр, у вас есть враги?
– Нет, мэм.
– И вы в этом убеждены?
– Абсолютно, – отвечает сэр Эдмунд – с сомнением в лице.
– У вас есть предположения, кто мог бы похитить Кристабель?
Сэр Эдмунд качает головой.
– Вы уверены?
Сэр Эдмунд кивает, но отнюдь не уверенно.
– Сэр, я должна задать вам вопрос, на который отказался ответить мне доктор Харбин. Почему вы скрывали ото всех свою дочь?
Сэр Эдмунд медленно поднимается на ноги. Подходит к окну. Его ждет розарий, и искусственные руины, и сад, и дорога за ним. Сегодня вечером он будет долго гулять. Сон настигнет его только на рассвете. Или вообще не настигнет.
– Я боялся, что это случится.
– Вы боялись, что вашу дочь похитят?
– Да.
– Почему, сэр Эдмунд? Почему вы этого боялись?
Баронет смущен, растерян.
– Доктор упомянул, что ваша дочь – не совсем обычный ребенок. Не могли бы вы уточнить, какие у нее особенности?
– Это… скользкая тема, – уклончиво отвечает сэр Эдмунд.
Брайди с трудом сохраняет терпение.
– Сэр Эдмунд, если Кристабель похитили из-за ее необычности, значит, вы просто обязаны просветить меня. Не исключено, что это поможет мне найти и вернуть вам вашу дочь.
– По поводу Кристабель, мэм, – вздыхает сэр Эдмунд, – я не могу вас просветить.
Брайди ставит бокал на стол и останавливает на баронете суровый взгляд.
– Тогда попробуем зайти с другой стороны. Сэр, почему вы послали за мной, а не обратились в местный полицейский участок?
Баронет краснеет, открывает-закрывает рот.
Брайди ждет. Наконец:
– Кристабель способна заставить человека вспоминать.
– Вспоминать?
– Да, вытаскивает из вас давно позабытые воспоминания. Не неприятные, но… – он морщится, медля в нерешительности, – …и она способна внушать мысли.
– Мысли?
– Нежелательные. Не совсем ваши собственные, – тихо говорит он.
Брайди обращает взгляд на Руби; тот постукивает пальцем по виску.
– Это трудно объяснить. – Губы сэра Эдмунда на мгновение раздвигаются в сардонической улыбке. – Она смотрит на человека, и того посещают мысли.
Вздохнув, он встает, идет к письменному столу, выдвигает один из ящиков, достает фотографию в серебряной рамке и вручает ее Брайди.
На фото – белокурая девочка в белом платье до пола, сидит в кресле. Кажется, что от нее, от девочки, исходит сияние – холодный свет. Не такой, как от Руби – сверхъестественный, а будто она высечена из яркого мрамора. Вероятно, какой-то трюк фотографа, предполагает Брайди.
Но вот глаза у девочки белесые, аномально светлые.
– У нее проблема со зрением? – спрашивает Брайди.
Сэр Эдмунд занимает кресло напротив нее, садится на самый краешек и, понурившись, кладет руки на колени своих длинных ног – поза человека, признавшего свое поражение.
– Нет, зрение у Кристабель замечательное. Как раз в этом и проблема. Она видит слишком много.
Брайди внимательно рассматривает фотографию.
– Но глаза совсем бесцветные.
– Вообще-то, они меняют свой цвет.
– Меняют? Как это?
– Из алебастровых становятся синевато-серыми, потом черными как смоль. Это поразительно.
Брайди протягивает фотографию сэру Эдмунду с намерением вернуть ее.
– Обычно глаза не меняют цвет, разве что у новорожденных.
– А у Кристабель меняют. – Сэр Эдмунд кивает на снимок. – Оставьте у себя. Чтобы знать, кого ищете.
– Мысли, что она внушает… Расскажите про это поподробнее.
Сэр Эдмунд проводит рукой по лбу.
– Пожалуй, это даже не мысли – скорее чувства.
– Чувства? Какие?
– В основном гнев, – отвечает сэр Эдмунд, немного подумав.
– Давайте подытожим: ваша дочь способна вызывать воспоминания и мысли, а также внушать чувство гнева. А глаза у нее будто каменные и меняют цвет.
– Да, – кивает сэр Эдмунд.
– А в физическом плане у нее есть какие-то отличительные признаки?
– Белые волосы, крепкие острые зубы, и она способна издавать неимоверно высокие звуки, от которых ломаются вещи. – Сэр Эдмунд с вызовом смотрит на Брайди, добавляя: – И еще, она не умеет говорить.
– Не умеет говорить?
– Разумеется, чужую речь она прекрасно понимает.
– Но ведь она способна петь, берет высокие ноты?
– В некотором роде… Это все? – В голосе сэра Эдмунда проявляется резкость. – Очевидно, вы пожелаете допросить слуг. Могу я рассчитывать на вашу деликатность, мэм?
Брайди, понимая, что разговор окончен, согласно кивает.
– С вашего позволения, сэр, я намерена осмотреть дом и прилегающую территорию, начиная с детской.
– Детскую нельзя.
– Прошу прощения, сэр?
– Западное крыло – приватная зона, туда никто не допускается.
– Сэр Эдмунд…
– Моя покойная жена возражала против того, чтобы в ту часть дома заходили чужие люди. Там находились ее личные покои. Я до сих пор чту ее волю. К тому же, – добавляет сэр Эдмунд беспечным тоном, – там нечего смотреть.
– Возможно, в детской остались важные улики, которые помогут установить личности похитителей.
– Вы считаете, что в похищении участвовали несколько человек?
– Насколько позволяет судить мой опыт, подобные преступления обычно дело рук не одного человека. Что касается детской…
– Там нет никаких улик. Я ее осматривал.
Брайди хмурится.
– Но опытный глаз может обнаружить…
– Нет, мэм, – перебивает ее сэр Эдмунд на удивление категоричным тоном. – Вы можете сколько угодно беседовать с прислугой и осматривать весь остальной дом и двор, но доступ в западное крыло для вас закрыт.