Утром, после развода, меня и Зыбина вызвал к себе начальник райотдела.
– Областное управление запросило от нас одного человека в группу по раскрытию убийства гражданки Лебедевой. – Вьюгин выудил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой. – Я решил, что мы направим к ним Лаптева.
Идя к начальнику, я морально приготовился к различному развитию событий. Услышав, что мне вновь придется заняться делом Лебедевой, я, стараясь сохранить безразличное выражение лица, согласно кивнул. Мол, понятно. Я – самый молодой в уголовном розыске. Участь моя – быть на побегушках у ожиревших инспекторов областного УВД.
– Не скрою, у меня в деле Лебедевой есть свой интерес, – спокойным, ровным голосом продолжил Вьюгин.
Чтобы не выглядеть как молодой отец, встретивший у дверей роддома соседа с цветами, я стал рассматривать портрет Дзержинского на стене. Если Вьюгин сейчас спросит меня, какого черта я дернулся, услышав о его личной заинтересованности, я повторю заезженную песенку об однокласснице, которая мне в седьмом классе помогала уроки по математике делать.
– Моя жена и Лебедева когда-то вместе работали в областном совете профсоюзов, – разъяснил Сергей Сергеевич. – Не скажу, чтобы они были подругами, но, сами понимаете, женское любопытство!
«Как он интересно повернул! – подумал я, не спуская глаз с Железного Феликса. – Не удивлюсь, если для его жены мне придется каждый вечер справки о проделанной работе писать».
– Ты, Андрей, по мере развития событий держи меня в курсе расследования. Подробностей мне никаких не надо. Так, в общих чертах: какие рабочие версии, кто подозреваемый.
– Я все понял, Сергей Сергеевич. Как только появится что-то новое, я приду к вам с докладом.
От Вьюгина мы вернулись к Зыбину.
– Вот что я тебе скажу, Лаптев, – мой начальник был мрачен, словно Вьюгин только что диагностировал у него застарелый простатит, – не нравится мне эта история! Ох, как не нравится!
После его слов планета Земля слегка замедлила свой бег, дала мне очухаться и продолжила вращаться с прежней скоростью.
– Ты по воле Сергея Сергеевича будешь прохлаждаться в областном УВД, а кто за тебя преступления раскрывать будет, не подскажешь?
– Александр Петрович, мои преступления пусть за мной останутся. Я вам процент не уроню, обещаю.
– При чем здесь процент? – разозлился Зыбин. – Ты как замполит прекращай разговаривать! Мы не ради процента работаем, а для людей. Проценты без тебя есть кому считать.
– Александр Петрович, у меня на участке самое тяжкое нераскрытое преступление – это кража детской коляски в общежитии у гражданки Мякиной. Остальное так, мелочовка.
– А что, кражу детской коляски мне за тебя раскрывать? И что это за выражение – «мелочовка»? В нашем деле мелочей не бывает. Сегодня ты не поймал вора, похитившего мокрое белье с веревки во дворе, а завтра этот вор квартиру взломает. Что ты уставился на меня? Иди, работай!
Для раскрытия дерзкого убийства гражданки Лебедевой Е.К. в областном управлении был создан межведомственный штаб в составе представителей уголовного розыска, участковых инспекторов милиции и следователя прокуратуры. Руководил штабом полковник Николаенко.
К моему приходу все инспектора уже получили задание и разъехались отрабатывать связи покойной. Меня следователь послал в морг, забрать акт предварительного исследования трупа потерпевшей.
Вскрытие тела Лебедевой проводил судебно-медицинский эксперт Самуил Поклевский, тридцатидвухлетний кудрявый весельчак, с которым я поддерживал приятельские отношения. О себе Поклевский говорил: «Я – оптимист, меломан и еврей». Я никогда в жизни не встречал евреев, но если судить по Самуилу, то евреи – это смышленые ребята, раскованные в суждениях о женщинах и советской власти.
Поклевского я нашел в пропахшей формалином прозекторской. Он рассказывал своим помощникам, санитарам, похабный анекдот.
– Привет, Самуил! Где моя покойница?
– Твоя – это какая, с двумя огнестрелами? Посмотри в углу на каталке, там должна быть.
– Он про кого спрашивает? – Один из санитаров кивнул в мою сторону. – Про эту, с шестью пальцами? Вот ужас-то где! Как вспомнишь, так вздрогнешь.
Я пропустил его слова мимо ушей. В морге у ребят специфическое отношение к покойникам. Я лично был свидетелем, как санитары с невозмутимыми лицами складывали на столе в единое целое человека, разорванного на куски взрывом баллона с бытовым газом. И эти же самые санитары брезгливо морщились при виде найденного на пустыре младенца с «заячьей губой».
– Чего ты встал посреди зала, Андрей Николаевич? Тебе показать, куда идти? – Закончив веселить санитаров, Поклевский подошел ко мне.
– Самуил, я учился с ней в одном классе. У меня нет ни малейшего желания рассматривать ее мертвой. Пусть в моей памяти она останется такой, какой я ее знал много-много лет назад.
– Как сентиментально, однако! Тебе бы, Андрей Николаевич, не в уголовном розыске работать, а некрологи на заказ писать.
– Самуил, – я не хотел развивать неприятную тему, – скажи, почему ей в детстве не удалили лишний палец?
– Все бы вам, живодерам, резать да удалять! – Доктор подошел к Лебедевой, приподнял над каталкой ее шестипалую руку. – А если у девчонки при операции какой-нибудь важный нерв защемит и она на всю жизнь останется с парализованной рукой, тогда как? Человеческий организм – штука сложная. Никто не знает, как он отреагирует на хирургическое вмешательство.
– Кстати, – доктор вернулся ко мне, – особенности строения ее левой конечности не мешали девушке жить полноценной жизнью. В момент гибели она была на третьем месяце беременности.
«Час от часу не легче! Только-только я выстроил логически выверенную версию, как она вся пошла трещинами сверху донизу».
– Самуил, – тщательно подбирая слова, спросил я, – а по зародышу нельзя установить, кто отец ребенка?
– Зародыши бывают у пшеницы. Человеческий плод называется эмбрион.
– Согласен. У эмбриона можно определить группу крови?
– Поздно, батенька! Мы его утилизировали.
– И в акте вскрытия про него ничего не будет?
– Андрей Николаевич! Она, эта твоя знакомая, не от криминального аборта померла. На кой черт нам эмбрион исследовать, если он не состоит в причинной связи со смертью?
Я хотел возразить, но не успел. К нам подошел санитар.
– Там это, – он кивнул на вход в траурный зал, – ее родня приехала, вещи привезли. Гроб. Мы как работаем, со скидкой или как обычно?
Поклевский вопросительно посмотрел на меня.
– Самуил, – ладонями я отгородился от зала скорби, – я тут не при делах. Я за актом приехал.
– Работаем как обычно, – распорядился доктор. – Омовение – чирик, макияж – пятерка, укладка в гроб – еще пятерка. За реставрацию головы отдельная плата.
Самуил посмотрел на потолок, прикидывая, сколько бы запросить с родственников Лебедевой за приведение ее головы в товарный вид.
– Я им двадцатку выставлю, нормально будет? – предложил санитар.
– В самый раз! Они как, без претензий?
– Что ты! Сами разговор про деньги начали.
– Пошли за актом? – предложил Поклевский.
Я посмотрел в угол, где лежала Лебедева.
«Ну вот и все, Леночка! Прощай. Больше не свидимся».
– Пока, Ленуся! – Я помахал Лебедевой рукой и вышел из прозекторской.
Напрасно я считал себя человеком со стальными нервами. В коридоре я почувствовал, как нечаянные следы подступили к глазам. Воспоминания, и хорошие, и плохие, комом встали в горле: ни вздохнуть, ни сглотнуть. Лучше бы мне не приезжать сюда, не видеть ее посеревшее обнаженное тело, обезображенное синюшными трупными пятнами.