Вчерашняя ссора оставила саднящий след, и с утра в воскресенье Настя впервые почувствовала неприятный холодок, воцарившийся между ней и Чистяковым. Они ссорились редко, за все двадцать лет знакомства не больше пяти раз, один из которых пришелся как раз на день свадьбы. Отличное начало семейной жизни.
Но как бы там ни было, к приходу Юры Короткова ситуацию надо было сгладить любым способом. Настя выбрала самый простой путь.
– Лешик, – сказала она, допивая вторую чашку утреннего кофе и закуривая третью сигарету. – Прости меня, пожалуйста. Я вчера вела себя неправильно. Я была не права. Прощаешь?
– Куда ж я денусь, – вздохнул Чистяков с видимым облегчением. Он, как и Настя, не любил конфликтов, особенно на пустом месте. – Но ты все-таки не забывай, пожалуйста: я все время помню, где ты работаешь, и все время за тебя волнуюсь. Запомнишь?
– Куда ж я денусь, – передразнила она мужа и скорчила ему гримаску. Конфликт был исчерпан.
Юра Коротков привез с собой толстый конверт с фотографиями. Антон Шевцов действительно постарался: на фотографиях оказались запечатлены все до единого люди, находившиеся в тот момент в помещении загса. Настя разложила снимки на полу в комнате и взяла в руки составленный Коротковым список людей. Женихи и невесты казались все на одно лицо, и пришлось потратить немало усилий, чтобы на обороте каждого снимка указать имена тех, кто на нем изображен. Они провозились почти три часа, когда оказалось, что в списке ровно столько же имен, сколько людей на фотографиях.
– Не сходится, – тревожно сказала Настя. – Имен должно быть на одно больше.
– Почему?
– Фотограф. Его не может быть на снимках, а в списке он есть. Значит, если в списке пятьдесят четыре фамилии, то на фотографиях должно быть пятьдесят три человека. А их тоже пятьдесят четыре. Давай искать, кто лишний.
Они снова кропотливо перебрали все фотографии и нашли ту, которая оказалась не подписана. На ней была изображена женщина лет пятидесяти с сухим изможденным лицом и странно напряженными глазами. Настя была уверена, что не видела ее в загсе.
– Кто это? – спросила она, протягивая снимок Короткову.
– Впервые вижу, – ответил он, вглядываясь в лицо женщины. – Ее там не было. Это точно.
– Она была, – поправила его Настя, – но исчезла. Она была там в тот момент, когда обнаружили труп, потому что Шевцов начал фотографировать сразу же, как только поднялся крик и началась суматоха, и исчезла до того, как перекрыли выходы. Надо немедленно установить, кто она такая. Будем показывать фотографию всем, кто был в загсе, может, она приехала с кем-то из вступающих в брак. Или это сотрудница.
– Нет, – покачал головой Коротков, – сотрудники все были на месте, я проверил. Скорее всего она была с кем-нибудь из молодоженов. Только вот почему она ушла?
– Да мало ли! Вышла воздухом подышать, цветы купить, позвонить. Может быть, ей нужно было что-то взять в машине. Вышла, а обратно войти уже не смогла, входы перекрыли.
– Но она же могла объяснить, ее пропустили бы.
– Она могла испугаться. Или, например, она поссорилась с кем-то из тех, с кем приехала, и демонстративно ушла совсем. В любом случае, Юра, ее надо найти. Вдруг она что-то видела или слышала?
– Найдем, куда денется. Давай еще Лешу спросим, может, он ее видел.
Но Чистяков такой женщины не помнил.
Начать решили с семей Бартош и Турбиных, ибо рассудили: выстрелить в загсе можно в любую девушку, а вот послать письмо перед самой свадьбой можно далеко не каждой. Для этого нужно знать, что она выходит завтра замуж, и ее адрес. В своем окружении Настя не нашла никого, кто хотел бы расстроить ее свадьбу. Значит, нужно поискать среди знакомых Элены Бартош и Валерия Турбина.
Тамила Бартош встретила Короткова в строгом деловом костюме, всем своим видом показывая, что вообще-то у нее масса дел и ей нужно уходить, но уж ради такого случая она, так и быть, отложит свои заботы.
– Я не думаю, что вам следует уделять этому глупому письму столько внимания, – высокомерно говорила она, неторопливо помешивая ложечкой в чашке из дорогого фарфора, в которой дымился только что заваренный английский чай. – Я полагаю, что угроза была адресована скорее моему мужу, а не дочери.
– Значит, вы уверены, что замужество Элены ни у кого не могло вызвать… ну, скажем, отрицательных эмоций?
– Да что вы! – рассмеялась Тамила. – Кого может интересовать Элино замужество?
– А ревность? Может быть, ее кто-то ревновал?
– Уверяю вас, с тех пор как Элечка познакомилась с Валерием, у нее не было ни одного поклонника.
– А до того?
– До того были какие-то детские увлечения, последнее из которых благополучно закончилось за несколько месяцев до знакомства с Турбиным. Нет-нет, ни о какой ревности и речи идти не может.
– Скажите, Тамила Шалвовна, почему свидетелем со стороны вашей дочери должна была выступать ваша племянница?
– А почему нет? Что в этом плохого?
– Плохого ничего, но, знаете, это не совсем обычно. Как правило, девушки приглашают на эту роль свою ближайшую подругу. Не зря же существует такое понятие «подружка невесты». Разве у вашей дочери нет такой подруги?
Что это? Короткову показалось или по лицу Тамилы действительно пробежало мимолетное облачко?
– Видите ли, все школьные подруги Элены теперь живут своей жизнью, учатся, работают, вышли замуж. Эля ни с кем из них не поддерживает отношений. Скорее даже не она с ними, а они с ней. Сами понимаете, девочка из обеспеченной семьи, ничем серьезным с виду не занята… Их это раздражает.
– Так что же, у вашей дочери нет вообще ни одной подруги? Тамила Шалвовна, я не могу в это поверить.
– Ну… – Она замялась. – Если только Катя.
– Какая Катя?
– Голованова. Она живет в нашем доме, в другом подъезде. Элина одноклассница.
– Они что, поссорились?
– Нет, с чего вы взяли? Они не ссорились.
– Так почему Элена не пригласила ее в загс на регистрацию? По-моему, это было бы вполне естественно.
– Кажется, Эля мне говорила, что Катя в этот день занята. Не то зачет какой-то должна сдавать, не то еще что-то…
– Как ваша дочь отнеслась к полученному письму?
– Ну как… – Тамила снова пожала плечами. – Удивилась.
– И все? Только удивилась? Или испугалась?
– Да нет, я не заметила, чтобы она очень испугалась.
– Где сейчас Элена?
– Уехала с отцом за город. Ей нужно отвлечься, успокоиться.
– Турбин поехал с ними?
– Нет. Они уехали вдвоем.
– Когда они вернутся? Мне нужно побеседовать с вашей дочерью.
– К вечеру, наверное.
Белое и черное, черное и белое…
Весь мир состоит только из этих двух цветов. Они не дали мне встать в ряды белых, они заставили меня унижаться и просить, а потом отвергли, выкинули грубо и безжалостно, сделав брезгливое лицо. Они сказали, что среди белых могут быть только самые лучшие, самые достойные. Самые белые.
А я?
Разве мой цвет не самый белый? Разве было на мне хоть единое пятнышко? Почему они отвергли меня?
Я знаю, почему.
Потому что они только притворяются белыми. На самом деле души их черны, и руки их черны, и помыслы. На самом деле им не нужны белые, им нужны черные, которые умеют рядиться в белые одежды. А я не умею.
Зато теперь я умею другое. Теперь я умею соединять белое и черное воедино. Кто говорит, что от слияния белого и черного получается серое? Это неправда. Не серое объединяет их.
Их объединяет красное. Цвет крови. Цвет смерти. Перед красным белые и черные равны, ибо нет от него спасения. Красный цвет всех уравнивает.
Алое на белом – убитые невесты.
Потом будет алое на черном…
Екатерина Голованова пришла из института только около восьми вечера. Коротков терпеливо поджидал ее на лавочке возле подъезда. Он уже побывал у нее дома, разговаривал с матерью и даже видел фотографию, поэтому узнал безошибочно.
– Здравствуйте, Катя, – сказал он, вставая и делая шаг ей навстречу.
Девушка остановилась и с любопытством посмотрела на него. Она была ровесницей Элены, но выглядела старше, возможно, оттого, что в ней не было девичьей грации и легкости, зато были по меньшей мере восемь, а то и все десять лишних килограммов веса. А может быть, дело было в слишком грустных глазах и слишком серьезном взгляде.
– Меня зовут Юрий Викторович, я из уголовного розыска, – представился Коротков. – Я могу с вами поговорить?
– А в чем дело? – испугалась девушка. – Что я сделала?
– Ничего, – как можно приветливее улыбнулся он. – Я хочу поговорить о вашей подруге Элене. Можно?
– Господи, что с ней?
– Да ничего с ней не случилось, не волнуйтесь. Давайте присядем. Или вы хотите пройтись?
Катя задумалась, потом нерешительно переложила сумку в другую руку.
– Я бы погуляла, но у меня книги… Сумка тяжелая.
– Я понесу. Давайте.
Коротков подхватил сумку и удивился ее тяжести. Конечно, девушка не выглядела хрупкой и слабенькой, но вес сумки с книгами был все-таки солидным.
– Как ваш субботний зачет? – поинтересовался он как бы между прочим. – Сдали?
– Какой зачет? – удивилась Катя.
– А разве вы не сдавали в субботу зачет?
– Нет. С чего вы взяли? У нас по субботам вообще нет занятий.
– Извините, значит, я что-то напутал. А где вы были в субботу?
Возникшая пауза Короткову не понравилась. Катя молча шла рядом с ним, поддевая носком туфельки пустую картонную упаковку из-под сока.
– Я жду, – напомнил он. – Где вы были в субботу, Катя?
– Дома. А что?
– И чем вы занимались?
– Послушайте, Юрий Викторович, вы сказали, что хотите поговорить со мной об Эле. А вместо этого интересуетесь, что я делала в субботу дома. Какое отношение это имеет к Эле?
– Самое прямое. Я хочу понять, почему вы не были на ее бракосочетании. Поэтому я и спрашиваю, какие такие неотложные дела заставили вас остаться дома. Ведь Элена ваша близкая подруга. Она приглашала вас поехать в загс?
Катя молча кивнула, упорно продолжая толкать перед собой картонную коробочку.
– Почему же вы не поехали?
– Не захотела.
– Почему, Катя? Пожалуйста, не заставляйте меня вытаскивать из вас ответы клещами. Совершено преступление, я собираю необходимую для раскрытия информацию, а вы ведете себя как ребенок. Нельзя же так. Вы взрослый умный человек, вы можете мне помочь, так помогите же.
– Вы, наверное, хотели сказать мне комплимент, – криво улыбнулась она. – Но, знаете ли, иногда лучше быть маленькой дурочкой, чем взрослой и умной.
– Что значит «лучше»? Для чего лучше?
– Выгоднее.
– То есть?
Катя снова умолкла. На этот раз пауза была еще дольше. Наконец она сказала:
– В субботу я осталась дома, потому что не хотела ехать на Элину свадьбу. Этого достаточно?
– Нет, Катя. Этого недостаточно. Я прошу вас объяснить, почему.
– Потому что мне не нравится ее семья. Они очень высокомерные и самодовольные. Я плохо себя чувствую в их обществе. Теперь достаточно?
– Скажите, а жених Элены вам нравится?
– Жених как жених. – Она пожала плечами. – Почему он должен мне нравиться? Пусть он Эльке нравится.
– А в его обществе вы чувствуете себя хорошо, или он такой же, как ее родители?
– В его обществе я себя не чувствую. Никак.
– Почему?
– Потому что я не бываю в его обществе.
– Вы что же, даже незнакомы с ним?
– Почему, знакома.
– Как вы считаете, что он за человек?
Снова неопределенное пожимание плечами.
– Почему вы меня об этом спрашиваете? Спросите у Эли, она его лучше знает.
– Спрошу, – пообещал Коротков. – Но я хотел бы услышать ваше мнение.
– У меня нет мнения. Пожалуйста, Юрий Викторович, давайте будем говорить об Эле, а не о ее женихе.
– Вам неприятна эта тема?
– Да нет, просто про Элю я знаю все, а про него ничего сказать не могу.
– Катя, вы знаете, почему не состоялась свадьба?
– Эля сказала, в загсе девушку какую-то убили…
– А про письмо она вам рассказывала?
– Рассказывала.
– Как вам показалось, она была очень напугана этим письмом?
– Очень.
– У нее не возникло мысли отказаться от регистрации брака с Турбиным после этого письма?
– Она же поехала в загс на следующий день…
– Но то было на следующий день. А в пятницу, сразу после получения письма?
– Не знаю. После получения письма в пятницу она мне не звонила. Я узнала о нем только вчера, в воскресенье. Но думаю, что ее мамочка воспользовалась этим посланием и провела с Элькой воспитательную работу. Тамиле Шалвовне Турбин не нравится. Она, наверное, счастлива, что они не поженились.
– А что Тамила Шалвовна имеет против него?
– Не знаю, это вы у нее спросите. Просто Элька всегда ужасно расстраивалась из-за того, что мать ее не одобряет.
– Расстраивалась, но замуж выйти все-таки решилась, – заметил Коротков.
– Она сильно влюблена. Тут уж не до материнского благословения.
– Катя, как вы думаете, кто мог написать Элене это письмо с угрозами?
– Не знаю.
– И никаких предположений?
– Ну… Сама Тамила могла, с нее станется.
– Вот как? Это любопытно. Ваше предположение чисто интуитивное или оно основывается на каких-то фактах?
– Нет у меня никаких фактов. Просто я знаю: Тамила по трупам пойдет, если ей надо.
– А ей надо?
– Не знаю. Может, она не хочет, чтобы Валера вошел в их семью. Знаете, денежные мешки всегда берегут свой клан от посторонних, особенно от нищих посторонних. А Тамила и Иштван – снобы, каких свет не видел.
Валера… Нищий… Любопытно. Особенно если речь идет о человеке, с которым едва знакома. Что-то слишком часто она повторяет «не знаю», хотя должна бы знать. Ведь она с семьей Бартош знакома много лет. Странная девушка эта Катя.
Голос Антона Шевцова по телефону совсем не походил на голос того энергичного молодого человека, который так напористо уговаривал Настю сфотографироваться на крыльце загса. Он говорил еле слышно, проглатывая слова и делая между ними длинные паузы.
– Да что с вами, Антон? – спросила Настя. – Вы больны?
– Знаете, расклеился что-то… Сердце прихватило. У меня это бывает.
– Ну надо же, – посочувствовала она, – в вашем-то возрасте.
– Это с детства. Знаете, бегаю, прыгаю, ночами не сплю, а потом вдруг прихватывает… Одышка ужасная и слабость. Дохожу до кухни и сажусь отдыхать. Потом встану, газ зажгу и снова отдыхаю. Потом воду в чайник налью… Я тут как-то время засекал: на то, чтобы встать с дивана и поставить на огонь чайник, у меня ушло сорок минут…
– Знакомая картина. У меня так бывало. Я вам очень сочувствую. Ладно, тогда уж не буду вас терзать. Поправляйтесь.
– А что вы хотели?
– Меня интересует одна из ваших фотографий, но если вы болеете… Ничего, это потерпит.
– Какая именно?
– На ней женщина, которая сразу после убийства успела уйти из загса. Ее имени нет в списках, составленных работниками милиции. Я подумала, может, вы что-нибудь о ней вспомните. У вас нет дома этих снимков?
– Нет, я же делал их в лаборатории и в одном экземпляре, чтобы быстрее было. А вы теперь будете заниматься этим делом?
– Не совсем… Я, видите ли, в отпуске с сегодняшнего дня. Так что мое участие в раскрытии убийств чисто номинальное. На уровне детектива-любителя.
– Вы сказали – убийств… – Антон снова перевел дыхание. Насте было слышно, как тяжело он дышит. – Их что, несколько?
– Два. В тот же день двумя часами раньше в другом загсе тоже застрелили невесту. Поэтому меня так интересует эта таинственная женщина. Может быть, в другом загсе ее тоже видели? Я, собственно, хотела попросить у вас негатив, чтобы сделать несколько отпечатков. Но это не столь важно, копии можно сделать и с фотографии. Негативы у вас тоже в лаборатории?
– Да. Если б знал… Взял бы с собой… Я так торопился в субботу, едва снимки высушил – и бежать. Меня ваш коллега ждал, Юрий.
– Спасибо вам, Антон. Извините, что побеспокоила. Лечитесь, выздоравливайте.
Настя положила трубку и откинулась на спинку стула. В который уже раз ей пришло в голову, что ощущение своего рабочего места, своего кабинета почему-то делается совсем другим, когда находишься в отпуске. Стены те же, и окно, и стол, и телефонный аппарат, и сейф, а все равно возникает какое-то странное чувство, что ты здесь чужая и находишься незаконно.
Конечно, она не выдержала и примчалась сюда. Лешка только хмыкнул, когда она робко сказала ему утром, что хочет заехать на работу.
– Давай поезжай. А я с чистой совестью буду работать на твоем компьютере. Я же вижу, как ты ерзаешь. Все равно тебе покоя не будет, Коротков без тебя как без рук.
В отличие от Чистякова полковник Гордеев Настю не одобрял.
– Научись отключаться, – буркнул он, увидев ее в коридоре. – Нельзя быть затычкой в каждой бочке.
Настя собралась было обидеться, но передумала. Ей и без того было чем занять голову.
Итак, два совершенно одинаковых убийства, совершенные с интервалом в два часа. Невесту убивают выстрелом из пистолета «ТТ» калибра 7,62 мм в туалетной комнате загса. Пистолет, по-видимому, с глушителем, потому что выстрела в обоих случаях никто не слышал. Преступник выбирал момент, когда девушка окажется в туалете одна, и стрелял с расстояния примерно 1,3–1,5 метра. Он достаточно хладнокровен, так как ухитрился в том и в другом случае войти в туалет и выйти из него незамеченным, иными словами – выжидал момент, когда в коридоре никого не будет. Поймать такой момент далеко не просто. Но ему это удалось. Или все-таки не ему, а ей? Может ли мужчина незаметно войти в женский туалет и выйти из него? И еще один вопрос: чтобы поймать момент, когда ситуация складывается наиболее благоприятно, нужно постоянно наблюдать за интересующим тебя местом. Значит, этот человек должен был находиться где-то рядом с тупичком, в который выходит дверь туалетной комнаты. Очень похоже, что стреляла женщина. Поэтому нужно срочно установить личность той немолодой дамы, которая оказалась на фотографии Антона Шевцова.
Настя еще раз перечитала копии протоколов осмотра места происшествия. Похоже, ее рассуждения не совсем точны. Положение трупа указывало на то, что выстрел мог быть произведен от двери, с порога. Оба здания загсов были типовыми, и туалетные комнаты для посетителей спланированы совершенно одинаково. У них был общий вход, ведущий в довольно просторное помещение, предназначенное для курения. А уже из курилки две двери вели в мужской и женский туалеты. Девушка выходит из туалета в общую комнату и видит, как навстречу ей идет человек. Она пугается и отступает назад… Шаг… Еще один… Девушка отступает в женский туалет, человек наступает и, дойдя до порога, производит выстрел. Может так быть? Вполне. Только нужно, чтобы в курилке в это время никого не было. Но в таком случае это вовсе не обязательно должна быть женщина. Это с равным успехом может оказаться и мужчина.
Испугается ли девушка, увидев, что в женскую туалетную комнату направляется мужчина? Может, и не испугается, но уж точно растеряется. А если идет женщина? Нормально. Почему нужно отступать назад? Одна выходит, другая входит, все естественно. А если это женщина, которая никак не должна здесь оказаться? Которую девушка и не предполагала здесь увидеть? Если у нее искаженное яростью лицо и безумные глаза? Тогда девушка может и попятиться от нее. Особенно если в руках у этой женщины пистолет. Впрочем, пистолет в руках у мужчины – вещь, которая тоже не обещает ничего приятного. Значит, все сначала: или женщина, или мужчина.
И еще письма. Если предположить, что целью преступника было любым путем сорвать бракосочетание, например, Элены Бартош и Валерия Турбина, то логика может быть примерно такой: невеста накануне свадьбы получает письмо угрожающего содержания, а если на нее это не действует, то в загсе совершается убийство, которое уж точно сорвет нормальный ход регистрации браков. Правда, чтобы пойти на такие чудовищные меры, на карту должно быть поставлено очень многое. И совершенно неважно, какую девушку убить. Ту, которая окажется в туалете в подходящий момент. Важно сорвать регистрацию. Но почему? Зачем? Кому это нужно?
И зачем точно такое же письмо прислали ей, Насте? Уж ее-то свадьбу никто не хотел срывать. По крайней мере ей об этом ничего не известно. Ни ревнивых поклонников, ни брошенных Чистяковым женщин, ни имущественных споров – ничего. Выходит, это был заранее продуманный камуфляж. Если свадьба Бартош и Турбина не состоится из-за письма, полученное Настей письмо будет списано на чью-то злую шутку и вскорости благополучно забыто. Если же придется идти на крайние меры, чтобы не допустить к венцу Элену и Валерия, то второе письмо и второе убийство запутают следствие окончательно. Но для того, чтобы все это задумать и проделать, надо быть поистине монстром. Убить двух девушек в день свадьбы с единственной целью – не допустить бракосочетания третьей? В голове не укладывается…
Она уже собралась уходить домой, когда позвонил Коротков.
– Ты еще побудешь на работе? – спросил он.
– Собираюсь уходить. Уже девять часов вообще-то.
– Тогда я тебя перехвачу где-нибудь по дороге. Пошептаться надо.
Они встретились в метро на полпути к Настиному дому.
– Я тебя провожу, – сказал Коротков. – Хочу поделиться впечатлениями.
– О ком?
– О ближайшей и единственной подружке Элены Бартош, некой Екатерине Головановой. Меня, видишь ли, заинтересовал вопрос, почему она не поехала в загс и почему не ее пригласили быть свидетелем на свадьбе у Элены. Все-таки единственная подруга.
– И что оказалось?
– Ложь, круто замешенная на откровенном вранье.
– Гремучая смесь, – заметила Настя с улыбкой. – Рассказывай.
– Значит, так. Девушка Катя делает вид, что с Валерием Турбиным едва знакома, хотя учится она в том же самом институте, где Турбин в настоящее время пишет диссертацию, являясь аспирантом. Совершенно ясно, что Элена познакомилась с ним не в трамвае и не в очереди за билетами в театр, а при непосредственном участии Екатерины. К тому же в разговоре она в какой-то момент расслабилась и назвала Турбина Валерой, хотя до этого мы оба называли его не иначе как жених.
– А что Катя говорит по этому поводу?
– А ничего. Я не стал ей говорить о своих соображениях. Пусть пока врет, брать ее за горло еще время не подошло. Дальше. Во время разговора она мне заявила, что иногда выгоднее быть маленькой и глупенькой, чем взрослой и умной. Как тебе такое высказывание?
– Думаешь, она имела в виду Элену?
– Уверен. Кстати, она объяснила свое отсутствие на свадьбе тем, что ей не нравится семья Элены. И очень злобно отзывалась о матери своей подруги, Тамиле Шалвовне. Сказала, что та по трупам пройдет, если надо. И письмо Элене вполне могла написать она сама.
– Кто? Мать?
– Ну да. Так считает Катя. Якобы Тамиле активно не нравится жених.
– Но если он ей так не нравится, почему она позволила дочери подать заявление в загс? Почему допустила, чтобы дело дошло до регистрации?
– А выяснилось, что дочь ее и не спросила. Ей так хотелось стать женой Турбина, что они подали заявление тайком от родителей и признались им только две недели назад. И еще одна любопытная информация: первоначально регистрация Бартош и Турбина была назначена на 13.30. И только две недели назад Тамила Шалвовна ездила в загс договариваться о том, чтобы их пропустили первыми, сразу после открытия. Нравится тебе такая прыть?
– Ой не нравится, Юрик, ой не нравится, – покачала головой Настя. – В десять утра в загсе народу совсем мало. Удобно для совершения преступления.
– Вот-вот, и я про то же, – подхватил Коротков. – Но у нас с тобой снова нет определенности. С одной стороны – мать Элены, с другой – неизвестная женщина. Кому отдаем предпочтение?
– Ты забыл еще странную девушку Катю.
– Думаешь? – Он с сомнением посмотрел на Настю.
– А чего тут думать? Девушка явно знает Турбина лучше, чем хочет показать. В сочетании с ее нежеланием ехать на регистрацию это дает нам классическую картину ревности. Турбин предпочел ей хорошенькую глупенькую Элену, к тому же дочку богатых родителей. Не обидно ли?