Ричард Эйнсворт был не в себе и не в своей тарелке. А еще, учитывая, что он продолжал пить превосходное белое вино «Совиньон», то, вероятно, вскоре окажется и не в меру пьян. Дегустационное меню вечеринки, посвященной открытию ресторана Les Gens Qui Mangent[1] и совпавшей с обещанным возвращением Валери д’Орсе, выглядело подозрительно, неправдоподобно хорошим. Так и оказалось. Поэтому теперь Ричард сидел в подчеркнутом одиночестве за столиком для двоих, окруженный местными влиятельными лицами со всей долины в радиусе пятидесяти километров, и производил впечатление «мужчины, из которого выбили всю дурь», как образно выразился Хамфри Богарт в фильме «Касабланка».
Ричард пытался воздержаться от употребления новой порции вина, стараясь не смотреть на призывно блестящий хрусталь бокала, пока наконец не сдался, пожав плечами: «А, какого черта?» Официант тут же молниеносно подлетел – быстрее осы во время пикника – и наполнил фужер, умудряясь излучать каким-то образом сразу и подобострастие, и презрение. «Обслуживающий персонал парижских ресторанов учат секрету мастерства подавать серебряные приборы с непроницаемым, почти искрящим в воздухе высокомерием», – подумалось Ричарду.
– Еще, месье? – поинтересовался похожий на хорька коротышка, не глядя вниз. Его попытки говорить по-английски безо всяких сомнений доказывали парижскую профессиональную квалификацию, даже более явно, чем написанное на лице выражение «я лучше тебя» компетентного сотрудника, привезенного в маленький городок на открытие модного заведения.
– Что ж, валяй, – с натянутой жизнерадостностью кивнул Ричард.
Он хотел ответить по-французски, просто чтобы поставить собеседника на место, но инстинкт отозваться на английском победил, как было прекрасно известно всем проклятым официантам из Парижа. Неужели британское происхождение так бросалось в глаза? Но откуда? В конце концов, Ричард ведь не явился в шляпе-котелке на голове и с чашкой чая в руках. К тому же он приложил огромные усилия и выучил язык, когда переехал во Францию, поэтому сейчас говорил с местными почти свободно, но ровно настолько, чтобы не внушать недоверие, которое вызывают полноценные полиглоты, особенно родом из Англии. В любом случае забавные казусы при переводе всегда могли растопить лед в беседе. Иногда, чтобы завязать диалог, даже помогало притвориться менее осведомленным, чем на самом деле.
Возможно, Ричарда выдал его костюм, который он не надевал уже много лет. Покрой, как часто говорили, был очень уж британский, хотя и непонятно, служила ли фраза комплиментом или нет. Не хотелось это выяснять. Английский «стиль» французы обожали, вот только вряд ли следовало причислять сюда же и готовую одежду, купленную в сети супермаркетов. Обычно вещи Ричарда были типичными для мужчины средних лет: удобные, но неброские, примерно в одном растянутом свитере от устрашающего вердикта «он совсем себя запустил», которого опасались все холостяки определенного возраста, лишь недавно получившие свободу от семейных обязательств.
Однако сегодня Ричард даже оставил дома очки. По предложению Валери он носил их на шнурке вокруг шеи, чтобы не потерять, так как подобное случалось с печальной регулярностью. Удобство с лихвой компенсировало впечатление, производимое на посторонних.
Вполне вероятно, британское происхождение выдавал не столько внешний вид Ричарда, сколько его аура, некое отчетливое отличие, выделявшее англичанина среди всех французов в помещении. Иностранные корни ощущались в его неловкости среди роскошной обстановки фешенебельного ресторана, которую окружающие воспринимали как что-то естественное, положенное им по праву рождения. Ричард же чувствовал себя не в своей тарелке, почти недостойным столь изысканного общества, словно самозванец на грани разоблачения. Откровенно говоря, его чуждость бросалась в глаза, точно сарделька в гратен дофинуа[2].
Вместе с тем он наслаждался жизнью на просторах долины Луары и ролью экзотичного иностранца в своем спокойном неторопливом мирке. Одна из местных жительниц, довольно фривольная особа Жанин, которая держала пекарню, заявляла, что Ричард немного напоминает графа Грэнтема из сериала «Аббатство Даунтон», и хотя тот не был согласен с ее мнением, все же отныне во время ежедневной покупки багета всегда старался демонстрировать величественные манеры, приличествующие благородному лорду, пусть и находил подобное поведение довольно утомительным, а также совсем не соответствующим привычному стилю обаятельно-вежливого недоумения.
Сегодня вечером Ричард и вовсе чувствовал себя неуютно. Чего-то просто-напросто не хватало. Или кого-то. Это было очевидно любому, кто взглянул бы на пустующее место напротив. Начищенные столовые приборы и нетронутая тарелка будто кричали: «Этого неудачника продинамили».
«Проклятье!» – выругался он про себя, едва не сломав изящную ножку бокала.
Когда уже присутствовавшие в его жизни женщины, число которых в данный момент, как ни было прискорбно признавать, равнялось трем, включая раздельно проживающую супругу, чрезмерно капризную дочь и не явившуюся сотрапезницу, – когда уже все они прекратят ловить его на слове и начнут читать между строк? Конечно, Ричард не выказал бурных эмоций, когда Валери сообщила о своем намерении остаться, но и вряд ли походил на бесстрастную гранитную статую. В таких делах, как он считал, полагается демонстрировать выдержку и хладнокровие.
– Еще бокал, месье?
Ричард напрягся, уже приготовив ответ на французском, но затем лишь ссутулился и опустошенно пробормотал напоминавшему улитку официанту:
– Что, уже? Пожалуй, почему бы и нет.
Тот налил вино в бокал, держа бутылку с профессиональным мастерством и постепенно поворачивая ее, после чего опустил обратно в ведерко со льдом, обернул полотенцем высокое горлышко, элегантно наклонив его в сторону, практически щелкнул каблуками и плавно скользнул между столиками в поисках новой жертвы.
Ричард угрюмо уставился на бутылку. Didier Dagueneau[3], ни больше, ни меньше, – это немного его подбодрило. Если и пить в одиночестве, то хотя бы с ощущением гордости за свое положение в обществе, обеспечившее приглашение в столь шикарное заведение. Пожалуй, можно сменить злобное ворчание Богарта по причине отсутствия Ингрид Бергман на более легкое отношение стойко выдерживавшего все удары судьбы Кэри Гранта в «Незабываемом романе», которое разбило немало сердец, когда Дебора Керр не явилась на рандеву, назначенное на смотровой площадке Эмпайр-стейт-билдинг. Эти мысли принесли кратковременное утешение: Ричард вновь, как в молодости, обрел приют и возможность сбежать от реальности в золотой эпохе кинематографа Голливуда, приняв решение наслаждаться жизнью.
Дегустационное меню пока немало тому способствовало. Он уже потерял счет переменам блюд. Кажется, их было восемь. Или даже больше. Дурманящий круговорот поджаренных на сковороде морских гребешков, перепелиных яиц, сорбета pois gourmand[4] с добавлением имбиря в качестве закуски, гранита из киви как нейтрализатор вкуса и raviolis de joue de veau avec soubise à l’oignon[5] – основное блюдо…
Ричард не мог объявить себя экспертом и обычно подходил к таким изысканным трапезам с трепетом на грани страха, потому что понятия не имел, соответствует подобное мишленовским стандартам или нет. Зато точно знал, что даже после восьми перемен блюд – либо все же девяти? – так и не наелся. Вообще-то он виновато подумал, пытаясь подавить свою британскую неловкость, что по-прежнему испытывает легкий голод.
– Месье? – Официант вернулся и сейчас стоял рядом, так высоко задрав нос, что тот рисковал застрять в одном из незакрытых вентиляционных отверстий на потолке, которые согласно современной моде в дизайне ресторанов походили на переплетение труб и шлангов. Отчасти в этом следовало винить центр Жоржа Помпиду[6]. – Мы готовы предложить дезерт. Желаете кразного вина или предпочтете белое?
– Кажется, десерт на основе козьего сыра? – уточнил Ричард, распознав подвох.
– Месье прав. – Ноздри официанта раздулись.
– Благодарю, но тогда я продолжу пить этот прекрасный совиньон, как и требует того естественный порядок вещей, – веско добавил Ричард по-французски.
Собеседник выгнул бровь, неизвестно по какой причине щелкнул пальцами, словно недовольный танцор фламенко, и скользнул прочь.
Эта скромная победа крайне порадовала Ричарда, как всегда и бывает в таких случаях. Он часто рассуждал, что небольшие поводы для торжества служат солью жизни. «Moteur»[7], как говорят французы. Если считать существование от рождения до смерти войной, в которой неизбежно поражение, именно подобные минуты триумфа создавали хотя бы впечатление, что есть надежда прийти к финишу вторым, пусть и с небольшим отрывом. К слову, теперь, когда вино начало оказывать заметное воздействие, Ричард уже и предательство Валери считал небольшой победой, даже если в глубине души и понимал, что искажает картину настолько, насколько осмелился бы не всякий прожженный политик.
Ей бы наверняка понравилось мероприятие и возможность находиться в центре внимания, демонстрируя свои манеры, элегантность и красоту, которым бы позавидовала любая присутствующая здесь женщина, пока присутствовавшие здесь мужчины пускали бы слюни, глазея. К тому же благодаря своему роду деятельности Валери вполне могла бы сломать шею надменному официанту одним отточенным балетным пируэтом. Эх, мечты, мечты. Ричард отпил еще глоток, затем сам долил в бокал вино. Еще одна маленькая победа.
– Ричард?
– Да? – Он виновато оглянулся, поспешно возвращая бутылку в ведерко со льдом, так как подумал, что охрана решила вмешаться, дабы предотвратить столь вопиющее нарушение кодекса дегустации алкогольных напитков. – А, Ноэль.
Вид склонившегося Ноэля Мабита заставил его расслабиться. Странный маленький человечек со стиснутыми в замок руками был одет почти как официант, хотя обычно французы предпочитали неформальный стиль на подобных формальных мероприятиях.
Ричард не мог точно определить, чем именно ему не нравился Ноэль Мабит, – и никто не мог, даже многострадальная мадам Мабит, которая часто отзывалась о муже как о своем довеске и заявляла, что совершенно не скучает по нему во время разлуки. Он просто всегда околачивался поблизости: присутствовал на всех заседаниях и вечеринках, подобно министру без портфеля из маленького городка, убеждая других участвовать в общественной жизни, хотя сам, кажется, никогда ничего не делал.
– Ричард, прости, что потревожил тебя. – Ноэль выразительно покосился на пустующее место напротив, где должна была бы сидеть Валери. – Ты знаком с месье Августом Татильоном? – Он кивнул на фигуру мужчины за спиной.
Ричард раньше не встречался с ним, но определенно о нем слышал. Репутация одного из самых язвительных ресторанных критиков во Франции означала, что тот нависал над кулинарным миром, точно грозовая туча, всемогущая и способная нанести колоссальный ущерб. Его слова заключали в себе разницу между успехом и неудачей. Как выразился один из шеф-поваров, не известный своим почтением ко всем живым существам, перо критика резало острее, чем японский кухонный нож. Сейчас Татильон со скучающим видом высился за спиной Ноэля. Презрительно поджатые губы и холодно сверкавшие глаза намекали на отношение к ситуации.
– Не имел такого удовольствия. – Ричард встал и протянул руку критику.
Тот оказался выше, чем создавалось впечатление ранее, и стройнее – почти худым, как человек, которому не помешало бы хорошенько подкрепиться.
– Очень приятно познакомиться, – невнятно промямлил Татильон, хотя выражение его лица явно говорило об обратном.
– Месье Август приехал в Сен-Совер по делам и хотел бы остановиться на ночь в гостинице, – залился соловьем Ноэль. – Я предложил твое очаровательное заведение. Надеюсь, свободное место найдется? – Он невольно махнул рукой на пустой стул.
Гостевой дом типа «постель и завтрак», хотя Ричард предпочитал французское выражение chambre d’hôte, и служил причиной его заметного положения в местном обществе. Он был благодарен за это, но не слишком любил бронирования в последний момент, которые символизировали изменение планов, а значит, и дополнительные усилия. С другой стороны, стало предельно ясно, что зарезервировавшая последний номер Валери уже не явится, а ночевка в Les Vignes столь известного ресторанного критика, как Август Татильон, благоприятно скажется на репутации гостиницы, пусть и вынудит уделить особенное внимание качеству круассанов на завтрак.
– Конечно, – отозвался Ричард. – Сочту за честь принимать вас у себя.
Ноэль радостно хлопнул в ладоши.
– Благодарю месье за любезность, – с болезненной гримасой процедил Татильон таким тоном, будто Ричард только что вонзил ему в барабанные перепонки нож для рыбы, и вернулся за свой столик.
– Чудесно! – не сумел удержаться от комментария Ноэль. – Август Татильон! Остановится здесь, в Сен-Совере! Ты же нас не подведешь?
– Значит, этот критик важнее, чем Себастьен Гроссмаллард? – уточнил Ричард, проигнорировав это «нас».
– Кто? – Ноэль проследил взглядом за Татильоном, который скользил между столиками, точно на роликовых коньках.
– Себастьен Гроссмаллард. Наш знаменитый шеф-повар с тремя мишленовскими звездами. Хозяин ресторана, открытие которого мы сейчас празднуем. – Зал погрузился во мрак. – А вот и он сам.
Одна из дверей на кухню распахнулась, проливая яркий свет в затемненное помещение. На этом фоне появилась огромная черная фигура, окутанная сияющим ореолом, – Себастьен Гроссмаллард, державший в страхе всех имевших отношение к французскому ресторанному бизнесу. Сейчас он устрашал скорее своим возрастом, в чем не желал признаваться, однако по-прежнему считался гениальным деспотом во влиятельных кулинарных кругах.
Освещение немного прибавили, когда шеф-повар вошел в зал. Верхние пуговицы его белоснежной униформы были расстегнуты, а остальные едва не лопались на животе. По лицу Себастьена катился пот, волнистые волосы длиной до плеч липли ко лбу, цвет кожи выдавал крайнюю усталость. В правой руке, вытянутой над головой, хозяин вечеринки держал тарелку, левой же обхватывал за плечи более низкорослого парня, которого он практически тащил.
Зал взорвался аплодисментами. Ричард последовал всеобщему примеру. Появление выглядело внушительно, в стиле Гроссмалларда, как сказали бы люди. Когда рукоплескания стихли, шеф-повар кивнул в знак признательности и глубоким, звучным голосом, эхом отразившимся от труб под потолком, произнес:
– Мадам и месье, я вернулся домой! – Послышались новые хлопки, и он вскинул левую руку вверх, опустив на пол невысокого спутника. Дождался, пока стихнут овации, и продолжил, покачав тарелкой: – Это блюдо, которое принесло мне известность. Parfait de fromage de chèvre[8] de Grosmallard! – затем поклонился в ответ на раздавшиеся опять аплодисменты. Освещение вспыхнуло на полную яркость, и зал внезапно наполнился официантами и официантками, которые заняли позиции во время темноты, так что теперь каждый поставил на стол знаменитое блюдо. – В этот и только в этот раз его приготовил мой сын, Антонин! – перекрикивая шум, провозгласил Себастьен, вновь обнимая за плечи спутника.
Однако большинство посетителей с изумлением разглядывали тарелки перед собой. Назвать представшее глазам яство просто парфе с козьим сыром – значило сильно преуменьшить. Конечно, гостям подали именно его: белая мраморно гладкая масса в форме яйца, украшенная по бокам тартами из свеклы и малины, а сверху посыпанная цветками настурции, изящными, как снежинки. Но финальным аккордом служил главный элемент, сразу же притягивающий взгляд: кроваво-красный отпечаток ладони из брусничного пюре, которое нанесли непосредственно на тарелку под парфе и тартами. Зрелище получилось невероятное.
Все присутствующие заняли свои места и молча погрузились в процесс дегустации. В зале воцарилась тишина. В основном восхищенная. Ричард не мог назвать себя поклонником кулинарного искусства и украшательства ради украшательства, однако признавал, что видит перед собой шедевр мастерства, пусть тот и напоминал о настоящем кровавом отпечатке ладони, оставленном на стене его гостиницы. Именно так они впервые и встретились с Валери. Ричард не знал, с чего начать. Не хотелось портить такое великолепие. Остальные посетители, кажется, испытывали сходные ощущения. Затем все вздохнули поглубже и принялись за дело.
Ричард заметил, что почти сразу атмосфера в помещении изменилась: послышались недовольные перешептывания – сперва от столика, где сидел Татильон, а после и с других сторон. Постепенно не слишком радостные обсуждения становились все громче и громче.
– Он изменил рецепт! – воскликнул один из ужинавших.
– Святотатство! – поддержал другой.
Кажется, какая-то женщина упала в обморок.
Внезапно зал охватил настоящий гневный хаос, который нарушил лишь леденящий душу крик. Первобытный вой долетел из кухни и эхом разнесся по скоплению труб под потолком, пока не просто заполнил помещение, а будто бы окружил его.
– Ты убил меня! – звучал со всех сторон надсадный рев. – Ты. Убил. Меня!
Ричард трясущейся рукой поднес бокал к губам, но его кто-то отобрал.
– Я что-нибудь пропустила? – спросила Валери, отпивая вино. Свет отражался в ее глазах, блестевших азартом.