Осенний ветер со злостью срывал с деревьев пожелтевшие пыльные листья и гнал их вслед отступающим немцам, как будто это были забытые письма-треугольники, в которых деревья просили оккупантов никогда не возвращаться назад. Линия фронта медленно. но неудержимо смещалась к западу. Заканчивался второй год немецкой оккупации.
«Блицкриг не удался, и операция „Барбаросса“ проваливается, – с сожалением констатировал оберлейтенант фон Бранденбург, разглядывая в бинокль лежащий перед ним населенный пункт. – Рыжебородый Фридрих, в честь которого названа эта операция, наверное, ворочается в гробу».
Рота СД, которой командовал оберлейтенант, получила задание взять под охрану полевой госпиталь, развернутый в бывшей психбольнице. Но это было всего лишь прикрытие. Основной задачей, поставленной перед фон Бранденбургом, было содействие Абверу в проведении сверхсекретной операции, имеющей мистический подтекст.
«Мистике придает большое значение сам фюрер. – подумал оберлейтенант, – значит, военные разведчики на правильном пути».
Место было выбрано удачно. Психбольница занимала строение бывшего монастыря и кирпичные бараки, огороженные высоким забором, напоминали небольшую крепость.
Осмотреть территорию и расставить посты! – Приказал он фельдфебелю. – И будьте внимательны. Не исключены вылазки диверсантов.
На следующий день в госпиталь начали прибывать раненые. Тех, кому не хватило места в санитарных машинах, привозили на вымощенных сеном подводах, запряженных мохнатыми коротконогими лошадьми. Легкораненым оказывали первую помощь и отправляли дальше в тыл.
В бараке, оборудованном под операционную, дверь была открыта настежь и санитары круглосуточно вносили и выносили из нее носилки. Тяжелораненые терпеливо ждали своей очереди. Они почти не стонали.
«Раны победителей не болят», – когда-то сказал фюрер. И у врачей еще не кончились обезболивающие медикаменты.
Пожилой санитар в клеенчатом халате, с закатанными до локтей рукавами вынес во двор эмалированный лоток с ампутированными конечностями. Из-под пропитанной бурыми пятнами марли свешивалась кисть руки с перебитым в запястье сухожилием. Кисть мерно покачивалась в такт шагам санитара, как будто хотела послать кому-то далекому последний прощальный привет. Воздух был насквозь пропитан запахом свернувшейся крови и антисептиков.
Поздно вечером на крыльцо вышел уставший, осунувшийся комендант госпиталя.
– Нам необходимо помещение под морг, – обратился он к проходившему мимо фон Бранденбургу. – В конце двора я видел часовню. Прикажите навести в ней порядок и перенести туда тех двоих, которые умерли во время операции.
– Это невозможно, герр комендант, – взял под козырек оберлейтенант, – часовню еще вчера заняло подразделение без знаков отличия.
– Что это за неизвестное подразделение на вверенном мне объекте? – недовольно поинтересовался комендант. – И у кого оно в подчинении?
Фон Бранденбург приложил палец к губам и отвечать не стал, хотя знал что это были люди адмирала Канариса. Он видел, как ночью рядом с часовней разгружалась легковая автомашина и были выставлены внутренние посты. Но посвящать в это кого-либо не имел права.
Оберлейтенант располагал информацией, что здесь готовится западня для русского разведчика-одиночки, который планирует покушение на фюрера. Охрана ставки «Вервольф» под Винницей уже была поставлена в известность. На счету диверсанта несколько удачных терактов в отношении командного состава Вермахта. У него прямой контакт с Николаем Кузнецовым и еше его называют русским Скорцени. Выполняет личные указания Сталина, так же склонного к мистицизму. По указанию Сталина отыскал на оккупированной территории правую кисть не проигравшего ни одного сражения Запоржского козака атамана Сирко и доставил в Москву в качестве магического талисмана. С тех пор русские непрерывно наступают.
Диверсант должен попасть на территорию этого госпиталя, как только отступят немцы. Этот Иван всегда на острие атаки. Но не по приказу, а по доброй воле и вдохновению. Воюет рядовым и одновременно ведет агентурную работу. Информация об этом противнике почти отсутствует. Он отлично владеет тремя диалектами немецкого, мастер перевоплощения и даже свои не знают его в лицо. Но точно известно, что он из заключенных и прошел штрафную роту. На левой груди наколот портрет Сталина. А на правом предплечье надпись: «Эрнандо Кортес», наколотая во время войны в Испании. Это профессионал. Но у него есть слабая сторона. Русский есть большой любитель мистических артефактов. У них существует легенда, что в этих стенах замурован монах-отшельник, добровольно принесший себя в жертву во время постройки монастыря. Любая вещь этого мученика за веру есть святыня. На этом и хочет сыграть контрразведка. Русскому диверсанту подбросили нужную информацию. Но точный план миссии знают единицы.
Ночью раскаты орудийных залпов стали слышнее. Оберлейтенант сделал еще одну попытку уснуть, но сон не приходил. Он на ощупь одел шинель и вышел во двор.
Территория госпиталя утопала во мраке. Черные размытые контуры строений с тщательно зашторенными изнутри окнами издали напоминали зловещие корабли, готовые отплыть в неизвестность. Казалось, это была стая «Летучих голландцев», населенная мертвецами.
Фон Бранденбург остановился и мельком взглянул на небо, по которому метались лучи прожекторов, выискивая бомбардировщики неприятеля. Не найдя добычи, они скрестились на небосводе причудливым знаком, в центре которого повис тусклый диск луны.
«Полнолуние – самое подходящее время для ночной бомбежки», – подумал оберлейтенант.
Эта мысль послужила причиной возникновения где-то в глубине сознания безотчетного страха, которого он еще никогда не испытывал.
«Скорее всего, это последствие контузии, полученной еще при форсировании Буга. Надо было подольше полежать в госпитале», – успокоил он себя.
Оберлейтенант вспоминал, как вчера к воротам бывшей психбольницы начали возвращаться ее прежние обитатели. У ворот собрались люди, не осознававшие реальности происходящего. Их было несколько десятков. Одетые в одинаковые старые халаты и телогрейки, они не отличались друг от друга и представляли однородную безликую толпу. Изо всех оберлейтенант выделил высокого старика с длинными седыми волосами, с крестом на груди, устало опиравшегося на сучковатый посох. Одет он был во все черное и походил на странствующего монаха. Судя по осмысленному взгляду, старик знал, что должно было произойти с ними в ближайшее время, но его это не пугало. Казалось, он преследовал единственную цель – находиться рядом с теми, для кого он был необходимой опорой, и во что бы то ни стало разделить их участь.