«Наконец-то узнаем, не пройдёт ещё час,
есть ли Небо над Раем, иль морочили нас…»
(Аркадий Стругацкий)
«Так, век за веком (скоро ли, Господь?),
Под натиском природы и искусства
Кипит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства»
(Николай Гумилёв)
«Я – писатель, бля, типа Чехова»
(Сергей Довлатов)
Предисловие
В виде первого шага к знакомству автор спешит сообщить читателю, какой вопрос в настоящий момент занимает его лично, и на изучение какого вопроса направлены в данное время основные усилия метапсихологии.
Вопрос формулируется так: насколько Бог зависим от законов созданного им же самим мира, и насколько Творец свободен от своего Творения вообще?
Если у читателя есть вариант ответа на этот вопрос, просим связаться с нами и внести свой вклад в продвижение нашего общего дела. Наши контактные данные указывать смысла нет: человек, достигший уровня понимания искомого ответа, вполне способен передать нам нужную информацию посредством простенькой эгрегориально-матричной структуры— или, если лень возиться, даже в прямом эфире. Ну, а достигший уровня понимания вопроса, просто в состоянии найти эти контактные данные за несколько минут.
Предметом же рассмотрения этой книги станет вопрос чуть менее сложного уровня, то есть вопрос пребывания и поведения Человека в уже созданном мире. Вот конкретно в этом. Или в этом. Или в вашем. Хотя уши Бога периодически будут торчать в разных местах и здесь.
В этой связи заметим, что программа «Человек» выполнила недопустимую операцию и будет закрыта. Нажмите любую клавишу.
«… Вода, которая однажды вырвалась чистым и холодным ключом из расщелины между тяжёлыми базальтовыми плитами, обрела долгожданную свободу и стала ключом. Многим и многим рекам, рождавшимся до неё, и сотнями тысяч лет бежавшим по великой равнине жизни, не было необходимости вырываться из плена камней: их путь, от юного ручейка, и до самого впадения в могучий океан вечности, всегда был открыт и свободен. Но рождение этой реки оказалось трудным. Скала, преграждавшая её путь, существовала не всегда: она не была творением Бога, она была созданием тех, кто пародировал Его. Но реке не было дела до этого: всё её существо жаждало свободы, она всеми своими силами пробивала себе дорогу, ибо внутри себя она жила тем же самым Принципом, что и могучие реки древности. И так же, как и могучие древние реки, желала стать манифестацией этого Принципа. Её звонкий голос в темноте подземной пещеры был услышан, её полное веры движение в поисках спасительной расщелины не осталось без награды: Великий Архитектор указал воде путь, и вода вышла…»
–…оэтому у них всё чаще возникают вопросы, на которые они не могут найти ответов. Я правильно понимаю: именно об этом мы и поговорим?
– Да, видите ли, я всё же решить последовать предложениям немного поговорить публично. Я много веду частных бесед, как устно, так и в переписке, в которых мы обсуждаем с людьми значимые вещи: однако меня убедили в том, что имеет смысл поговорить на эти темы и так, чтобы это стало доступно чуть большему количеству людей, чем те, которые непосредственно к мне обращаются.
– Похоже, в последние несколько лет количество людей, у которых появились серьёзные вопросы по поводу самого себя и своей жизни, по поводу мира в целом, очень резко возросло, это так?
– Да. Это обусловлено глобальными объективными процессами, на которых я здесь не вижу смысла останавливаться подробнее. То обстоятельство, что мы с вами сейчас общаемся, означает, что и вы начали себе эти вопросы задавать, пытаетесь найти на них ответы и, вероятно, видите, что тоже самое происходит с другими людьми вокруг вас.
– Я правильно вас понимаю, что речь идёт о…
« …ле того, как я перепрыгнул, даже не замочив лап, узкую полоску ледяной воды, отделяющую побережье Туле от ойкумены, мой путь был долог и извилист. Я пересёк всю евразийскую плиту с севера на юг, ориентируясь на шум Енисея в дороге через сибирские леса. Я совершал остановку на полуострове Индостан, где моё присутствие было почувствовано и принято местными язычниками, как нигде более. Я перемахнул Гималаи, изрядно наследив в Тибете, а затем совершил петлю вокруг того, что потом назовут Срединным царством. Потом я вернулся на юг и медленно трусил между Тигром и Евфратом, оставляя отпечатки своих лап на рыхлой месопотамской глине. Но лишь оказавшись на северном побережье Африки, в Египте, я впервые за свой долгий путь вдруг ощутил присутствие силы, для которой мой вольный бег от океана к океану был чем-то совершенно недопустимым, немыслимым, выходящим за рамки того, что эта сила считала дозволенным…
Я остановился и понюхал воздух. И я уловил погребальные тризны, и воскурение ладана, и мази для умащения, и прочие запахи всех тех вещей, в которых, как уверяли местные жрецы и фараоны, и обитает бог. На моих глазах то, что строилось предками как инструмент жизни, было превращено потомками в гробницы, в сосуды для хранения смерти. Здесь я впервые увидел трепещущие на ветру красные флажки, которые навсегда станут моим кошмаром, и запрет перепрыгивать которые будут всасывать с молоком матери поколения моих потомков. И я понял, что именно здесь, в этом месте, где на смену царству живых пришли книги мёртвых, и есть поворотная точка моего маршрута. И не только моего. Всего нашего маршрута.
Я понял, что пора домой.
На этих египетских песках до сих пор видны следы моих лап, петляющие между молчаливыми камнями Гизы. Уходя, вырываясь на свободу, я ещё не знал: дорога, ведущая прочь из земли египетской, по неумолимой математической и метафизической логике, порождает и дорогу, ведущую в обратном направлении, то есть вглубь этой земли. Тысячи идущих изнутри наружу невозможны без миллионов тех, кто двигается снаружи внутрь. Многовековой процесс моего исхода и одновременного возвращения в плен возник и оформился здесь.
На этом пути было ещё много базовых и промежуточных пунктов, развилок, привалов, зимовок… Главным и ключевым было одно…»
– Да, это именно такие вопросы… Что со мной происходит? И со всеми нами, с миром? Почему это происходит? Почему это происходит именно сейчас, в то время, в которое нам выпало жить? Зачем я здесь? Почему и зачем я делаю то, что делаю? Насколько это правильно, насколько это полезно для меня? Правда ли, что мир сейчас стремительно меняется так, как он не менялся все последние тридцать веков? Можно ли и нужно ли вести себя в изменяющемся мире иначе, и если да, то как именно? И для чего?
– Эти вопросы не новы: похоже, человек задаёт их себе давным-давно, разве нет?
– Да, но, как я и сказал, сегодня количество людей, задающих эти вопросы, растёт стремительно, приближается к некоей критической массе: возможно, уже и превысило эту массу… Еще несколько лет назад можно было подумать, что мир окончательно разделился на вольных и рабов, на творцов и тварей, и рубеж между ними непреодолим: но сейчас я склонен считать, что…
«Тот Я, который уходил, ещё верил. Тот Я, который возвращался, уже только надеялся. Тот Я, который уходил, ещё шёл по звёздам. Тот Я, который возвращался, уже смотрел на путевую карту, которая невесть каким образом вдруг оказалась у него в руках.
Возвращавшийся уже не смотрел на небо, определяя маршрут своего движения, как делал уходивший. Я посчитал, что та путевая карта, в которую меня ткнули серой мордой, и есть верный прообраз маршрута, которым я должен пройти. Я поверил, что та умная магнитная игла, которую я вижу, верно подскажет то направление, в котором я буду двигаться. То обстоятельство, что и карта, и игла сделаны людьми, – а может быть, даже мною самим, в минутном страхе перед свободой и в призрачной надежде на снисхождение, – не заставило меня подвергнуть сомнению верность предписанного ими маршрута. Звёздная карта над моей головой, изготовленная кем-то несомненно более знающим и могущественным, нежели я сам, более не значила для меня ничего в сравнении с тем волшебным клубком, который я бросил себе (или кто-то бросил мне?) под ноги.
Я бежал и видел, как гибнет всё мною встреченное, что пыталось, вслед за Египтом, стать землями фараона или уподобиться им. Я проходил через изумрудные побережья Эллады, через величие и крах Рима, через венецианско-османский делёж Великого шёлкового пути, через рождение Нидерландов и ничью Алой и Белой Розы. Я видел как падали короны Карла Великого, Бурбонов, Габсбургов, Романовых. Последними изо всех встреченных мною Царств Египетских, уже в XX-ом веке, рухнули два, изначально задуманные как Рай земной. С ума они сошли по очереди, а погибли оба. Впавший в бесовство первым, напал на второго, укусил, был разбит и уничтожен. Но яд, попавший в рану, оказался смертелен: после победы второй заболел и через сорок лет умер. А я всё бежал и бежал…
Но вот, после стольких лет бродяжничества по свету, я вдруг с удивлением обнаружил под своими лапами тот же самый песок, и увидел прямо перед собой уходящую в небо пирамиду, с вершины которой резанул меня всё тот же самый, выпаливший египетскую пустыню, огненный глаз.
Круг замкнулся. Исход привёл меня туда же, откуда я бежал…
И тогда, вытянув глотку к повисшей над молчаливым Нилом луне, я издал тот вой, который для меня и мне подобных означает «Я здесь, братья! А вы где? Слушайте меня, о волки…»
Почему так случилось?
Почему река, вырвавшаяся три тысячи лет назад из каменного плена, не породила множество рукавов и потоков, не впала в великий океан, а описав петлю, хилым ручейком вернулась к своему истоку?
Зачем я нарисовал себе эту карту? Зачем я опять построил вокруг себя ту же тюрьму, из которой бежал?
Может, я просто всё это время носил её с собой?»
—…обенно эти вопросы важны для вас, если у вас есть очень определённое чувство, явное ощущение того, что всё, что происходило до этого, в том числе и непосредственно в вашей жизни – это не то, что вы хотите видеть, что многое или почти всё происходит не так, как следовало бы; если вы не просто предполагаете, что можно и нужно иначе, но почти в этом уверены; и если вы чувствуете или ощущаете в мире последних нескольких лет те перемены, тот некий перелом, о котором я сказал чуть выше.
–Да, есть такое чувство…
– В таком случае могу сказать, что предчувствие вас не обманывает, и думаю, что вы извлечете для себя пользу из нашего небольшого разговора.
– Спасибо, но скажите: а что вы думаете о…»
Глава 1. Необходимое философское и математическое обоснование исследования, или провод по понятиям
В конце концов, дело не в полемике
личного характера с каким-то сумасшедшим, а в том,
чтобы восстановить истину. Поэтому повторяю ещё раз,
что недопустимо выдумывать новые названия,
исходя из дословного перевода, когда у нас есть
всем известное отечественное – «сойка»…
Когда неспециалист и хулиган берётся не за своё дело,
то это наглость с его стороны. Кто и когда называл
сойку ореховкой? .. Сойка останется сойкой,
хотя бы ваш редактор даже наклал в штаны.
(Ярослав Гашек )
Философы, как известно, только объясняли мир, пока Карл Маркс не запретил им этого делать. Математики тоже объясняли мир, и продолжают это делать, поскольку им этого никто не запрещал.
Помещение этой главы в текст книги необходимо просто потому, что прежде чем объяснять предмет, надо договориться о методе. Как говорила (правда, по другому поводу) среднестатистическая продавщица или гардеробщица позднего советского периода «Вас много, а я одна». Любой оратор, начинающий делиться с аудиторией своими соображениями, рискует уже тем, что в аудитории могут оказаться люди, по субъективным причинам не способные к пониманию в рамках выбранного им метода. Или, чего доброго, наоборот, слишком способные.
В самом конце главы будет размещено Откровение. Однако попытка прочесть его без предварительной подготовки гарантированно приведёт к непониманию смысла, а непонимание может привести к потере интереса к содержанию книги в целом. Поэтому настойчиво рекомендуем читателю не отклоняться от последовательного восприятия: как говорил гашековский бравый солдат Швейк «Необходимо, чтобы из меня всё лезло постепенно, как из старого матраса, а то вы не сможете себе представить весь ход событий».
Итак, некий моложавый британский джентльмен, посасывающий трубку у камина запущенной холостяцкой комнаты в центре Лондона, слегка заносчиво объяснял своему новому компаньону по аренде жилья: «Я – детектив-консультант. Единственный в своём роде. Это моя профессия, я сам её изобрёл…»
Автору этой книги вздумалось назвать себя метапсихологом. Это моя профессия, я сам её изобрёл. Как говорил шевалье дю Валлон де Брасье де Пьерфон, «Я дерусь потому, что я дерусь». Я делаю то, что я делаю, потому, что уже давно перестал соотносить мотивы собственного поведения с собственной личностью: впрочем, это можно было понять из вступления к книге, представляющего собой, безусловно, просто смесь шизоидного бреда с языческим воодушевлением, на которую способен только снобствующий шаман-конспиролог с комплексом исторической вины.
Метапсихология, как можно понять из самого названия, является новой и качественно более высокой ступенью по сравнению с почившей в бозе архаичной наукой «психологией», изобретённой в конце XIX века в Австрии борцами за новый мировой беспорядок. Представьте человека, сидящего за столом и рассматривающего в микроскоп один образец за другим. При этом он с важным видом ведёт периодические записи, аккуратно сортирует рассмотренные образцы, и даже иногда впадает в счастливую задумчивость, представляя, как много его работа даст ему самому и миру: так человек исследует жизнь. Однако проблема в том, что ему даже не приходит в голову исследовать сам микроскоп, которым он пользуется: хотя именно характеристики, качество, да и просто исправность микроскопа и определяют, целиком и полностью, всё, что он видит, пишет, сортирует и думает. В голове человека смонтирован сложнейший микроскоп, но вместо того, чтобы обеспечить его адекватную работу, исследователь продолжает упорно перекладывать стекляшки перед окуляром. Как итог, рано или поздно он сталкивается с необходимостью выдать весь понаписанный им бред за результаты научного труда: и тогда он, с упорством, достойным лучшего применения, начинает натягивать сову на глобус. Зигмунд Фрейд, с именем которого связывают возникновение психологии, разумеется, ничего нового не изобретал: то обстоятельство, что человек постоянно врёт самому себе, и всем окружающим, по поводу подлинных мотивов собственных поступков, стало его неотъемлемым свойством сразу после того, как человек обрёл способность мыслить словами и ими разговаривать (в том числе, сам с собой). Однако, как справедливо утверждал Екклесиаст, хотя под луной и нет ничего нового, но рынок ждёт от нас прорывных решений, свежих продуктов и пилотных проектов: всему своё время, нужно только аккуратно собрать разбросанные камни после того, как уйдут в мир иной те, кто разбрасывал, после чего их можно будет выдать за свои. Этим и занялся австрийский доктор, презентовав под новым углом некоторые постулаты религий, шаманских практик и древнегреческой философии: а уж когда его кабинет наводнили сексуально репрессированные дамы, которые наконец-то услышали от него подлинную причину собственных регулярных истерик, и впервые почувствовали себя любовницами французского лейтенанта, Фрейду вообще стало не до теории; любой маркетолог подтвердит, что если проект выстреливает, то надо не дорабатывать продукт, а развивать продажи; или, как говорил в известном анекдоте некий прапорщик «Чего тут думать? Трясти надо!» Сам Фрейд уже при жизни подвергся довольно жёсткой критике со стороны, в том числе, и своих учеников Адлера и Юнга, а спустя сто лет его уже не пнул только ленивый, что, в частности, и отражено в известном анекдоте:
Психолог умер и подходит к воротам рая. Апостол Пётр спрашивает: «Кто?»
«– Психолог»
«– Вам не сюда – вам в ад…»
Расстроенный психолог идёт в ад, садится задницей на сковороду, но вдруг видит через забор: в райском саду сидит под деревом Зигмунд Фрейд и ест яблоки. Психолог бежит обратно к воротам и кричит Петру: «Вы говорили, психологов не пускаете! А там у вас Фрейд!..» Апостол вздыхает, наклоняется к его уху и негромко говорит «Слушайте: между нами – ну какой Фрейд психолог?!»
Главный постулат психологии, «Everybody lies»,1 (как его спустя много лет после доктора Фрейда сформулировал доктор Хаус), разумеется, не стоит воспринимать в обвинительном по отношению к человеку ключе: врёт он исключительно по трём причинам. Во-первых, он сам верит в своё вранье, то есть искренне заблуждается по поводу подлинных мотивов собственных действий. Во-вторых, он очень хочет хорошо выглядеть: на это толкает его инстинкт крупного примата, который рискует, если будет выглядеть плохо, что другие крупные приматы опустят его по социальной лестнице или вообще выгонят из стаи. Третья, и главная, причина состоит в том, у человека (того, которого застал Фрейд, а уж у нынешнего и подавно) весьма своеобразная и довольно узкая картина мира, содержащая сразу несколько ключевых заблуждений: например, он уверен, что живёт всего семьдесят-восемьдесят лет, что он является всего лишь одним из нескольких миллиардов подобных ему муравьёв в огромном человейнике, что надо заботиться о завтрашнем дне и стремиться в будущее, и даже что мир, в котором он пребывает, создан до него и кем-то другим. Если с первыми двумя причинами вранья и вытекающими из них фрустрациями психология худо-бедно разбиралась, то преодоление третьей, безусловно, требует выхода на мета-уровень: чему и посвящена эта книга. Как говаривал Эйнштейн «Чтобы решить серьёзную проблему, нужно перейти на уровень более высокий, чем тот, на котором она создана»: преодоление сексуальных неврозов и побег из родительских сценариев, разумеется, дело благое, но не замахнувшись на Уильяма нашего Шекспира, психология лишь осталась медным тазом, подставленным под тотально протекающую крышу.
В ходе нашего изложения мы периодически будем использовать специфические термины и менять значение слов, иногда на прямо противоположное. Метапсихология с размахом использует разрешение автора «Алисы» Льюиса Кэрролла, однажды сказавшего: «…Я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: "Под словом "чёрное", не оговаривая того, я всегда буду понимать "белое", а под "белым" – "чёрное", то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне». В некоторой степени такой стиль изложения диктуется и особенностями современной повестки дня: как сказано в хадисах пророка Мухаммеда «У него будет вода и огонь. Но его огонь – это вода. А его вода, на самом деле, это низвергающийся огонь. Кто из вас застанет эти события, пусть примет то, что он представляет как огонь: ведь на деле это вкусная и прохладная вода». Решение о том, наступило ли уже предсказанное пророком время, мы оставляем за читателем: для метапсихолога лишь очевидно, что пора разговаривать в таком стиле уже пришла.
Более того: периодически метапсихология выдумывает несуществующие слова, и далеко не всегда даже даёт себе труд пояснять, что они означают. Это связано как со способом объяснения, которого мы придерживаемся, так и со способом постижения, которого ждём от читателя: а этот способ, по преимуществу, образный. Современник живёт в обстановке, когда ему по шестнадцать часов в сутки со всех сторон что-то объясняют: такого количества слов в единицу времени человек не слышал за всю свою историю. Разумеется, под напором такого количества информации мозг сдаёт свои позиции, и пациент перестаёт понимать слова вообще, зато прекрасно начинает воспринимать образы: вся его жизнь – это путешествие от образа, заданного коммерческой рекламой, к образу, вмонтированному ему в голову политологом. В результате его дом набит ненужными ему вещами, кредитная история – навязанными займами и просроченными платежами, а голова – переживаниями о будущем, сваленными на него очередными жуликами, за которых он проголосовал на избирательном участке. Однако метапсихология исходит из намерения при помощи образов донести до читателя куда более полезную и эстетически ценную информацию, чем его нынешнее убеждение, состоящее в том, что жизнь суть постоянное повышение уровня потребления и периодическая замена одних клоунов на других через урну для голосования.
Далее, поскольку метапсихология – щедрая душа (по крайней мере, именно так мог бы звучать поэтический перевод этого термина с латыни), то оперирует она весьма серьёзными временными отрезками. Скажем, «современником» мы будем называть человека, проживающего с нами на одном временном отрезке последние 2 500 лет: то есть на том, который в ведической индуистской традиции называется Кали-юга (к сожалению, с точки зрения всех без исключения духовных традиций, включая и ведическую, наш отрезок человеческой истории является эпохой упадка и разложения, в противовес предыдущим эпохам, где жить было можно). Уточним, что сами названия, которые мы чаще всего используем (Сатья-юга, Третта-юга, Двапара-юга, Кали-юга, или, что тоже самое, Золотая, Серебряная, Бронзовая и Железная эпоха), взяты из индуистской традиции не в силу её приоритетной истинности, а просто в силу того, что широкой аудитории они более-менее знакомы: на их месте могли бы быть любые другие названия, сути дела это бы не поменяло. Желающему называть Золотую, Серебряную, Бронзовую и Железную эпохи какими-то другими словами можем предложить, например, «утро Сварога», «день Сварога», «вечер Сварога» и «ночь Сварога»2 (другие варианты: «Далеко до Рагнарёка», «В ожидании Рагнарёка», «Рагнарёк уже близко» и «Рагнарёк»3, а также «Маленький песец», «Песец побольше», «Большой песец», «Полный песец») или просто произносить «Понедельник», «Вторник», «Среда» и «Четверг».
Метапсихология часто использует сложноподчинённые предложения. Сделано это для того, чтобы у читателя ни на секунду не возникало обманчивое ощущение, что он понимает текст: добравшись до конца предложения, он должен испытывать желание вернуться в начало и попробовать ещё раз. Повторное прочтение отдельных мест позволяет ему сформировать образ, который читатель ранее не вкладывал в прочитанное: а вполне возможно, даже и тот, который не вкладывал автор в написанное.
Метапсихолог старается быть весёлым и остроумным, однако часто не справляется с этой задачей. Точнее, так: метапсихолог старается быть серьёзным, но у него это почти никогда не получается. Пациент метапсихолога весьма часто приходит к нему с проблемой, которую один из популярных рэпперов сформулировал как «Я так хотел быть хорошим, но опять оказался плохим». В ответ метапсихолог жалуется ему на противоположное: все его попытки быть циничным, злым, жестоким и нетерпимым неизменно оборачиваются дурацким состраданием и романтической верой, почти как в описании Гёте: «часть силы той, что без числа творит добро, желая зла». От мефистофельщины деятельность метапсихолога, разумеется, отличается: зла он не желает, хотя бы уже потому, что как мы увидим далее, под злом метапсихология понимает исключительно невежество. Скорее, здесь была бы уместна реплика шекспировского Гамлета «Я должен быть жесток, чтоб добрым быть»: тем более, что никакой жестокости в действиях принца-жреца, в действительности, не просматривается, а вот масштаб клоунады и троллинга, организованного им в воспитательных целях при датском дворе, для метапсихолога вполне может быть ориентиром.
Внимательный читатель уже в предисловии мог заметить лёгкое присутствие французского философа Рене Генона: и действительно, он со своим единым Принципом и изначальной Традицией будет нам надоедать на протяжении всей книги. Всю философию Генона легко объяснить при помощи одного-единственного образа, а именно, колеса со спицами. Центр колеса – это единый Принцип и изначальная Традиция, а спицы от центра к ободу – это манифестации (как это называл он сам) или отражения того и другого в отдельных культурах. Обод колеса, соответственно, представляет собою современный мир: то есть мир, в котором человечество живёт последние двадцать пять веков (то есть в период упадка человечества, ночи Сварога, Железного века и Полного Песца). Легко понять, что весь этот мир вращается вокруг единого центра – то есть Традиции и Принципа – однако, находясь на ободе, и видя перед своим носом только одну отдельную спицу, понять это пациенту бывает сложно. Это и составляет его главную проблему: в то время как люди, которым посчастливилось жить в эпоху Сатьи-Юги, в утро Сварога и «далеко до Рагнарёка», живут, так сказать, в самом центре колеса, то есть в полном соответствии с единым Принципом и изначальной Традицией.
Возьмём веру в Бога: сам Бог расположен в центре колеса, а спицы – это многочисленные мировые религии, от древнего анимализма и шаманизма до христианства и ислама. Разумеется, плотно насаженному, скажем, на спицу зороастризма адепту крайне сложно понять, что барахтающийся на спице православия сосед вращается вокруг того же Бога, что и он сам: ведь единственное место их возможной встречи находится в центре колеса. Или, для контраста с духовным, возьмём половой вопрос: любой султан с гаремом хотя бы в четыре жены крайне неприязненно отнёсся бы к соседу, который не только сосредоточил своё внимание на единственной избраннице, но ещё и признал за ней право требовать от него моногамии. И тот и другой строит семью, это и есть центр колеса: однако разные спицы выводят этих людей на разные точки обода. Генон, по сути, просто указал на необходимость видеть общее в частном, видеть схожее в различном, находить единое в отдельном, – и метапсихология, по мере возможности, делает то же самое, ибо процесс разделения на дьявольские детали уже привёл современного человека на встречу с Полным Песцом: каковую, понятно, не хотелось бы затягивать.
Рене Генон согласен с носителями ведического знания в том, что Кали-юга (она же ночь Сварога и Железный век) является периодом упадка: француз называет это «конттрадицией» и характеризует как эпоху ослабления интеллекта, падения нравственности и утраты смыслов. Однако и философия Генона, и логика тех, с кем он согласен, – это не брюзжание старого пердуна, и не вариации на тему «Раньше было лучше», «Совсем совесть потеряли» или «Сталина на вас нет»: они не жалеют о прошлом, поскольку как для ведических жрецов, так и для их верного французского оруженосца время тоже подобно колесу, то есть циклично. Мы – современники двадцати пяти веков мрака: но колесо времени вращается, и упадок сменится возрождением, на смену ночи придёт утро, полярный лис отступит, и Сатья-юга снова победит, приближая человека на колесе познания от обода к его центру.
Наглотавшись, таким образом, колёс, дадим ещё один штрих к портрету философа и вернёмся к методу. Важным аспектом философии Генона является идея о Гиперборее: ушедшем под воды Ледовитого океана протоматерике, откуда и начала своё формирование человеческая цивилизация (не современная нам, то есть цивилизация последних двадцати пяти веков, а вся вообще). Понятно, что француз не автор этой концепции: о гиперборейских ветрах писали ещё древние греки, и в целом исторические упоминания о этом континенте встречаются столь же часто, как об Атлантиде. Идея, что единый Принцип и изначальная Традиция спрыгнули на нынешнюю ойкумену со скрытого льдами древнего материка, разумеется, весьма поэтична, как поэтична любая годная философия: в этой поэтике нас убеждает не только Генон, но и Шекспир, и Монтень, и Гёте, и Ницше, и Камю. Опять же, если что-либо уже утонуло, то это выводит всю дальнейшую дискуссию по поводу утонувшего из области знания в область веры. Попробуй докажи, что на Гиперборее не было древних ариев с Принципом и Традицией, если давно уже нет самой Гипербореи: это равносильно попыткам доказательства бытия Божия после демонтажа любого пространства, где он теоретически мог бы существовать. По совокупности всех этих обстоятельств, метапсихология не раз будет использовать гиперборейский миф в собственных целях: тем более, что язык, на котором написана настоящая книга, сформировался в самой непосредственной близости от места предполагаемого затопления.
Однако вернёмся к методу. Как уже было сказано, к пониманию ведут только образы. Создать образы можно либо при помощи слов, то есть посредством философии, либо при помощи цифр, то есть посредством математики. Если метапсихолог скажет, что расстояние до Солнца почти 150 000 000 километров, то это создаст у вас примерно тот же образ, как если бы он произнёс «Оно ох…еть как далеко». Математический способ создания этого образа выглядит предпочтительнее, чем философский, просто потому, что создаёт иллюзию достоверности, точности, детальности. Однако в действительности вера в цифры ничем не отличается от веры в слова: как говорил советский физик Лев Ландау, «современная наука уже может объяснить даже то, чего не может себе представить». Это даёт нам повод поговорить о математическом и философском способе объяснения: поскольку объяснять метапсихология намерена долго, лучше определиться, что называется, на берегу.
Философия и математика среди прочих наук стоят особняком по причине, о которой мало говорят, хотя она на поверхности: ни та, ни другая наука не имеют собственного предмета изучения; вернее, предметом изучения каждой из них является она сама. Предмет математики суть развитие математического метода, предмет философии суть развитие метода философского. В качестве иллюстрации представьте себе старого и всеми любимого учителя шахмат, который всё свободное время играет в шахматы сам с собой, и более ничем не занят: его ученики и их родители относятся к нему с уважением и симпатией, однако откровенно считают чокнутым за неопрятную одежду, отсутствие личной жизни и патологическую потребность сводить любой разговор к шахматам. На вопрос «Лаэрт Полониевич, хотите кофе?» он отвечает «Кофе? Чёрный? За чёрных я недавно откопал пару интереснейших подзабытых дебютов…», а на реплику «Как Ваше здоровье?» говорит «Периодически получаю шах, но до мата пока далеко. Кстати, есть замечательный этюд…» Если спросить математика насчёт предмета математики, самым честным ответом будет «Ну, мы там цифрами считаем», а для философа таковым станет, разумеется «Ну, мы там словами говорим». Отсутствие самостоятельного предмета у философии просмотрел даже Рене Генон, в сердцах записав её в «профанические науки» вместе со всеми прочими. По Генону, существует только одна наука, она же физика, которая и изучает физический мир (что, кстати, весьма напоминает логику священника, на предложение вступить в новую Христианскую партию ответившего «Есть только одна христианская партия, она же Святая Церковь»). Современное же расслоение физики на сонм самостоятельных дисциплин (вспоминаем колесо) метапсихология, вслед за Геноном, считает аферой жуликов, пытающихся заместить процесс изучения физического мира процессом распила грантов и конкуренции за учёные степени.
За отсутствием у философии собственного предмета она выполняет важнейшую функцию: сама является операционным аппаратом для науки, результаты которой невозможно ни осмыслить, ни объяснить без философского аппарата. Ставить аппарат на одну полку с тем, что при помощи него варят, разумеется, нельзя (самогоноварение – пожалуй, единственное исключение из этого правила). Именно то обстоятельство, что философия является не наукой, а методом, и освобождает её от обязанности стоять в неприятной шеренге профанических наук: это то же самое, что по соседству с умыкнувшим в самоволку солдатом посадить на гауптвахту его сапоги, в которых он убегал.
Математику Генон тоже не пожалел, допустив ту же самую ошибку. Повторим: не имея предмета, но выступая методом, и математика, и философия служат операционным аппаратом для всех, без исключения, прочих прикладных наук (вернее, для одной науки). Без математического и философского аппарата невозможно изучать и понимать современную аналитически разобщённую структуру знания, элементы которого именуют себя физикой, химией, экономикой, историей, биологией, медициной и далее по списку. Комбинация этих двух операционных аппаратов позволяет это делать.
И тот, и другой способ объяснения является естественным, врождённым механизмом передачи информации от человека к человеку. Математическое объяснение мира – это «объяснение на пальцах». Когда старый зэк, татуированный с ног до головы, как новозеландский вождь, или начинающий гопник с пубертатным тембром, сопровождают разъяснение своей картины мира растопыриванием пальцев, они совершают рефлекторное движение счёта. Объяснение посредством счёта на пальцах – это и есть базовый вариант математики: любой, кому приходится выслушивать подобных персонажей, ловит себя на мысли, что их жестикуляция доносит куда больше информации, чем слова, которые они при этом пытаются произносить. В одной из современных российских комедий есть хороший иллюстрирующий эпизод: бывалый заключённый, притворяющийся пионервожатым, на пальцах объясняет младшему товарищу, почему нельзя передёргивать при игре в «двадцать одно», почему нельзя палиться, если всё же передёргиваешь, и почему нельзя быковать, если всё же спалился. Самого объяснения мы не слышим – его полностью заглушает песня «Взвейтесь кострами, синие ночи!», – однако, благодаря красноречивой жестикуляции, суть сказанного доходит не только до пионера, но и до большинства зрителей (по крайней мере, до способных мыслить образами).
Счёт на пальцах – низшая математика, первое, чему человек обучается после рождения, это начальный уровень математического аппарата, доступный даже ребёнку. Это уровень позволяет объяснить простые вещи: вроде правил игры в «двадцать одно» и правил поведения, связанных с этой игрой. Однако существенное количество людей эпохи Кали-юги застревают на этом уровне и во взрослом возрасте: именно этим и объясняется всё возрастающая популярность этого метода объяснения в современном мире. По определённым причинам, этот способ объяснения получил наибольшее развитие именно на той одной шестой части суши, которая непосредственно прилегает к Гиперборее: что как бы наводит на мысль о близости начальной математики к изначальной Традиции. Начиная с конца XX века, в России на пальцах легко объясняются не только направления внутренней государственной политики, суть международных отношений, производственные и экономические задачи, вопросы социальной и национальной идентификации населения, но даже удовлетворяются культурные и духовные запросы: о чём свидетельствуют как известный анекдот о телефонном звонке в прачечную, так и манера поведения существенной части религиозного клира.
Следующий этап математики – это арифметика, включающая, например, умение считать до ста и производить числовые операции в этих пределах (уровень, которым германская директива о введении в действие плана «Ост» времён Второй мировой войны предлагала ограничить образование на восточных территориях). Владение этим математическим аппаратом уже позволяет несколько расширить картину мира современника за счёт создания более сложных образов при помощи цифр и чисел: например, такой человек уже способен понять, что одиннадцатый айфон лучше десятого, и даже представить, насколько будет крут сотый, что позволяет поставить перед ним задачу дожить и накопить. Арифметика позволяет создавать несложные бизнес-планы, необходимые для удачного замужества или выгодной женитьбы, а также просчитывать (иногда даже в уме) количество и последовательность фраз и поступков, необходимых для подъёма на ступеньку-другую по социальной лестнице. Собственно, в позднюю Кали-югу, участниками которой мы все являемся, этот уровень математического аппарата свойственен для подавляющей части населения мира: что наводит на мысль о победе плана «Ост», хотя и другими методами, и на несколько более обширных территориях, чем это предполагалось его создателями.
Что же до более высоких уровней математического понимания, то в современном мире они доступны лишь немногим, что позволяет метапсихологу с чистой совестью отказаться от подробного разбора. Скажем лишь, что уровень математического аппарата кандидата физико-математических наук обеспечивает уже понимание мира в объёме, при котором лихорадочно-напряжённое выражение лица сменяется, наконец, расслабленной усмешкой. Уровень математического аппарата гения обеспечивает картину мира, позволяющую проигнорировать очередное приглашение придти и таки забрать свой миллион долларов. Хотя людям, незнакомым с этими уровнями, вполне может показаться (и не безосновательно), что высшая математика, включая матанализ, – это, строго говоря, тот же способ объяснения «на пальцах»: просто это распальцовка высшего уровня, где количество используемых пальцев составляет (две руки) в степени N.
Математический способ объяснения мира (и общение между людьми с использованием математического аппарата) характеризуется тремя особенностями.
Во-первых, этот аппарат мощно развит и постоянно продолжает совершенствоваться. Во-вторых, что вытекает из «во-первых», этот аппарат однозначен: он исключает возможность трактовать сказанное как Бог на душу положит. В-третьих, этот аппарат предельно демократичен: желающему понять мир через математику достаточно просто поднять качество своего аппарата до того уровня, который требуется для понимания мира в запрошенном объёме. Например, чтобы совершить чудо приворота, достаточно уметь подсчитать количество красных роз в покупаемом для любимой букете (для совершения дальнейших чудес уже потребуется волшебная палочка подлиннее – в математическом, разумеется, смысле). Уровни же владения математическим аппаратом, позволяющие за письменным столом производить пространственные и временные трансформации мира, по-видимому, высших пределов не имеют: хотя и на этом уровне за кефиром идти с авоськой в ближайший магазин придётся всё равно самостоятельно…
Таким образом, математический язык (который, в своём выше табуретки уровне, для большинства является совершенно «птичьим»), выступает практически идеальным средством понимания и объяснения мира, шаманством восьмидесятого градуса. А вот с философским языком, то есть вербальным, словесным способом объяснения мира (которым, как вы уже поняли, и намерен оперировать в своих манипуляциях автор), дело обстоит значительно хуже.
Начинается всё неплохо. Уже лежащий в кроватке младенец начинает произносить буквы алфавита, которые знает от рождения. Правда, буквы это исключительно гласные: «О-о», «У-у», «А-а», но зато, что важно, универсальные во всех языках мира. То есть любой новорожденный уже, в известной степени, полиглот и способен быть понятым родителями любой языковой группы (и младенцами, разумеется, тоже). Внимательный каббалист заметит (впрочем, внимательный волхв-хранитель праславянской буквицы заметит то же самое), что Бог наделяет человека от рождения только той частью языка, которая является его, языка, духом – то есть гласными. А вот ту часть языка, которая является его, языка, материей, то есть согласные буквы, человеку уже приходится осваивать, изучать, воспринимать от других людей, с учётом специфики того языка и культуры, в которой его угораздило родиться. То есть, как нам и показывает Традиция, дух универсален, а материя относительна и предельно обусловлена.
Для тех, кто не слишком понял суть предыдущего абзаца, проведём небольшой эксперимент. Прочтите фразу «Т хчшь скзть, чт нчг н пнл в прддщм абзц?»
Подобная фраза в древлесловенском езыке, а также в каббале (да и в Традиции в целом, поскольку всё прочее является лишь её манифестациями в конкретной культуре) – лишь неодушевлённая материя. Чтобы создать, предъявить и сделать доступной и понятной материю, её достаточно просто структурировать, – что сейчас и было продемонстрировано читателю. Но чтобы материю оживить, Голему необходимо налепить на лоб бумажку, взывающую к духу. Иными словами, чтобы сделать речь звучащей, её необходимо наполнить гласными: читателю предлагается самостоятельно завершить создание нашего маленького лабораторного Голема, заполнив гласными вышеприведённую фразу. Или оставить всё, как есть.
Попутно поясним, что одним из аспектов всемирного заговора, имеющего, как известно, целью выдать мрак за свет и хрен за огурец, стала подмена понятий и в характеристиках букв. Те буквы, которые несут информацию и структуру (то есть при помощи которых и можно прочесть слово), до заговора именовались гласящими. Те же, которые между ними потом вставляются (и без которых, в принципе, можно и обойтись), – согласующими (с учётом вышеприведённого примера это вполне логично). Однако заговорщики, как это обычно и происходит, всё поменяли с точностью до наоборот: гласящие стали согласными, а согласующие – гласными. Понятно, что такая подмена весьма напоминает действия революционного матроса в грозу семнадцатого года, который в хлебной лавке штыком заставляет перепуганного булочника менять местами хлеб на стеллажах, белый на место ржаного, а ржаной на место белого, «потому что у нас теперь власть рабочих и крестьян»: однако потомственные филологи, ещё помнящие, как обстояли дела во времена Золотого века, никак не могут простить нынешним хозяевам жизни этот акт перемен.
Один из носителей Традиции Михаил Булгаков в своём романе «Собачье сердце» описал, как происходит процесс освоения речи. При этом, для наглядности, автор показал не маленького ребёнка, и не его взросление в течение нескольких лет, а представил модель того, как это могло бы происходить в течение нескольких недель или даже дней. Превращаемый практикующим евгеником в человека пёс начинает своё обретение речи, так же, как и ребёнок, с выкрикивания гласных звуков: и это подтверждает мысль о первичности проявления духа даже в том, кто ещё не является человеком, так сказать, по форме.
К слову, самим профессором Ф.Ф.Преображенским результат предпринятого им эксперимента был, как известно, воспринят как неудача. Забегая вперёд, скажем: им был получен единственно возможный на том историческом этапе результат, который, таким образом, следует оценить как успех (подробности см. по тегам «Кали-Юга», «действие», «результат», «смысл»). По мере своего продвижения «вперёд» (что, как мы увидим далее, в нынешних реалиях означает «назад») современная наука, очевидно, пытается освоить обратный процесс, то есть превращать людей в собак, – а также в свиней, козлов, петухов, клеймёных баранов и тому подобное: по крайней мере, некоторые свидетельства пилотных экспериментов в этой области уже налицо.
Возвращаясь к основной теме, отметим, что проблема философского (он же словесный) аппарата состоит именно в его предельной обусловленности культурой, ментальностью и рамками конкретного языка. В отличие от математического языка, словесный не универсален. Наш младенец (не булгаковский пёс, а тот, с которого мы начали) получил дух, так сказать, от Бога: но та материя, а следовательно, и та действительность, которую он получит, целиком и полностью обусловлена, во-первых, содержанием и структурой языка, на котором говорят склонившиеся над колыбелькой счастливые родители, во-вторых, ментальностью и культурой, в которой они существуют. Над ребёнком, по мере его взросления, будут производить операцию, обратную той, что была продемонстрирована выше: то есть ограничивать его гласные своими согласными, загонять его единый дух в свою частную конкретную материю. Поскольку первое мы называли оживлением, обратная ей операция, согласитесь, вызывает жутковатые ассоциации.
В некоторой степени везёт «двуязычным» детям. Когда с ребёнком с рождения разговаривают на двух (или более) языках, тем самым формируя у него понимание относительности любой реальности, в которую его помещают при помощи как согласных букв, так и слов вообще, он приобретает, в известной степени, возможность спонтанного перехода из одной реальности в другую, а также внутреннего сопоставления собственных впечатлений, получаемых в той и в другой. Скажем, строчки «I show you my world, you`ll walking in my shoes: today I stay at home, tomorrow George my blues…» раскрывают факты под одним углом, а повествующий о тех же самых обстоятельствах куплет «Эх, лапти мои, драные оборки: хочу дома заночую, хочу у Егорки!» создаёт к ним совершенно иное отношение.
В немалой степени эту проблему решает также презентация ребёнку альтернативных ментальностей и культур, что также существенно расширяет для него возможность понимания мира – в том числе, понимания посредством слов. Например, фраза «Я хочу взять тебя в жёны» из уст представителя современного христианского консьюмериата не содержит для его избранницы никакого подвоха: несмотря на то, что он употребляет множественное число, она совершенно точно не предполагает оказаться в гареме. Если же то же самое говорит гордый сын Востока, то он имеет в виду буквально то, что произносит, и она вполне может скромно поинтересоваться, которой по счёту ей предлагается стать.
В свете дальнейшего нашего путешествия отдельного рассмотрения требует понятие «дух». Метапсихология исходит из предпосылки, что дух есть не что иное, как высшая форма интеллекта. Понятие «дух» на протяжении всей истории современного человечества фигурировало в откровениях проповедников и пророков всех мастей. При этом все его произносящие старательно делали вид, что они не только сами знают, что оно обозначает, но что это понимают и те, к кому обращены их призывы. Как результат манипуляции этим словом, в человеческом языке родились также слова «духовная жизнь» и уж совсем бессовестно сконструированный термин «духовность». Как и все прочие существующие в языке магические заклинания, слова «дух», «духовная жизнь», «духовность» и все им аналогичные, производили и производят тот же эффект, что и стандартные гипнотические внушения. Услышав их, реципиент впадает в подобие транса, сопровождаемого благоговейным вниманием, расширением зрачков и лёгким расслаблением нижней челюсти: далее он выслушивает весь словесный ряд с видом человека, который заглядывает в замочную скважину потаённого, непонятного, но одновременно и столь притягательного мира, и остаётся наедине с ощущением тайны, к которой его только что допустили по временному спецпропуску. Ну, или не выслушивает и не остаётся, а просто переключает телевизор на другой канал: непонятные слова современного человека пугают ещё больше, чем расставание с деньгами, поэтому он охотнее пустит в дом продавца ручных пылесосов, чем свидетеля Иеговы.
Однако в действительности в понятиях «дух» и «духовность» нет ничего таинственного, а «духовная жизнь» на поверку оказывается ни чем иным, как просто регулярными и последовательными попытками интеллекта выполнить более сложные операции, чем моделирование переезда из «однушки» в Бутово в «трёшку» на Арбате, составление схемы увода бюджетного трансфера через оффшор, или разработка операции по внедрению демократии в очередном плохо освещённом уголке политической карты мира. Для выполнения этих операций количество необходимых пунктов интеллекта вполне может не превышать 120-ти (хотя на уровне в 80-90 их тоже не выполнить: малые IQ позволяют лишь формировать предположения о том, «почему он не звонит», «как понять, чего я хочу», и «когда же всё это кончится»). Но вот постижение, скажем, того, каким образом миллиарды снующих, поколение за поколением, по поверхности Земного шара муравьёв, будучи периодически смываемы с него потоками воды, сжигаемы солнечными лучами или придавлены очередной, второй или третьей, упавшей на землю Луной, снова воссоздают популяцию в исходном объёме, вешают на стены вновь построенных по старым чертежам храмов портреты допотопных предшественников, объявив их богами, и заводят старую песню о главном (вернувшись при этом куплета на три-четыре назад), является куда более сложной интеллектуальной операцией. И вот как раз те люди, которые способны на проведение таких операций, и начинают выполнять в обществе функции «духовидцев», «пророков», «духовных лидеров» и прочих браминов. В последующих главах мы ещё вернёмся к этому вопросу.
Скажем и о том, что метапсихология (в отличие от своей прародительницы психологии) тщательно старается избегать термина «реальность»: представляется, что ре-альность связана с Альностью так же, как ре-форма связана с первичной формой, ре-конструкция связана с изначальной конструкцией, что ре-визия является ни чем иным, как взглядом («визией») под новым углом, а ре-акция суть попытка нейтрализовать акцию. Ре-альность, в этом смысле слова, выглядит уже не действительностью, а всего лишь тем, что пытаются выдать за действительность продвинутые фокусники, вовлекающие незадачливого современника в самые разные формы собственного словоблудия, лихоимства и чаромутия: впрочем, и сам современник с видимым энтузиазмом с утра до ночи занимается тем же самым, словно бы получая махозистское удовольствие от подкладывания себе под ноги граблей всех возможных форм и расцветок.
Вся эта книга, по сути дела, решает несколько вопросов: во-первых, она призвана презентовать читателю оригинальную идею о том, что лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным; во-вторых, связать в его понимании эту идею с осознанием необходимости творения окружающего мира по собственному усмотрению, вместо заведомо обречённых на неудачу попыток обустроиться в мире, созданном кем-то другим; в-третьих, констатировать, что для этого придётся отказаться от иллюзии мира, в которую человека бессовестно помещают шарлатаны и иерофанты разных мастей на протяжении последних двух с половиной тысяч лет, то есть расстаться со всеми привычными стереотипами, и выбраться из всех клеток, аквариумов и скотных дворов, в которых самоизолировалось современное население Земли; в четвёртых, общими мазками наметить картину того, как ощущает себя волк в сравнении с собакой, орёл в сравнении с петухом, и леопард в сравнении с бараном, – то есть резюмировать ещё одну исполненную глубины и проницательности идею о том, что на воле лучше. Для этого, в частности, в рамках этой главы необходимо разобрать вопрос об идее, о материи, и о мере между ними.
Этот вопрос – ключевой для поведения человека в мире вообще. Одна из самых очевидных вещей состоит в том, что человек живёт не только в мире материальном мире, но и в мире идеальном – то есть в мире идей – и при этом во втором он проводит куда больше времени, чем в первом, а идеальный мир значит для него куда больше, чем материальный. Удивительный парадокс, при котором человек умудряется ощущать пустоту и страх при материальном комфорте и безопасности, и чувствовать радость и энтузиазм в условиях неопределённости и ограниченности ресурсов, уже навяз на зубах: только ленивый уже не поговорил насчёт рая в шалаше, богатых, которые тоже плачут, и хлеба, которым не единым. Тот факт, что человек отделён от материального мира скафандром из своих собственных идей и убеждений, мы подробно рассмотрим в дальнейшем, сейчас проясним лишь пару вопросов.
Живя одновременно в двух мирах, идеальном и материальном, человек, во-первых, неспособен понять, какой из них первичен: и тем самым, лишён ответа на вопрос, бытие определяет сознание, или наоборот. Метапсихология торжественно сообщает, что происходит и то, и другое: мир наших идей воплощается в материю, а материя влияет на наши идеи. Во-вторых, человек задаётся вопросом о собственной возможности влиять на идеи и материю. Метапсихология горячо заверяет, что и то, и другое возможно, но с учётом двух особенностей. Первая состоит в том, что делать это можно или целенаправленно, или хаотично и неосознанно, по принципу слона в посудной лавке. Вторая – что непосредственным инструментом такого влияния выступает время: для изменения материи его требуется чуть больше (даже чтобы сломать, не говоря уж о том, чтобы построить), для изменения идеи – чуть меньше (хотя тут всё наоборот: сломать уже имеющееся убеждение сложно, а вот создать новое можно за пару минут). И начинается всё, разумеется, с воображения.
Воображение – хитрая функция мозга, одна из составляющих интеллекта. Интеллект имеет несколько составляющих: мышление, память, представление, воображение… Воображала – это не та, которая «первый сорт, уезжала на курорт, как с курорта приезжала, ещё больше воображала», то есть не заносчивая метательница понтов. Воображала – это та, которая способна сконструировать своим интеллектом нечто оригинальное, создать то, чего нет в окружающей действительности. Способна вообразить. И только потом, так сказать, отъехать.
Тут надо отличать воображение от представления. Представление – это способность подумать о том, что уже видел: именно в этом смысле театр и кино представляют жизнь (в отличие от телевизора, который её воображает). Когда Гамлет представляет спектакль с убийством короля – он просто моделирует произошедшие события, когда Чаплин представляет «Огни большого города», он воспроизводит жизнь бродяги из мегаполиса: однако, когда финансовый аналитик рассказывает по ТВ о текущих трендах на рынке валюты, он в прямом смысле конструирует несуществующую реальность, высасывая её из пальца, то есть проявляет воображение в чистом виде. То же самое происходит в воображении ведущего любого политического шоу, скажем, в деталях расписывающего вражду России и Украины: как тут не вспомнить старый анекдот, в котором рейхсминистр пропаганды Геббельс задумчиво говорит Гитлеру «Мой фюрер, я видел странный сон: Россия напала на Украину, а Германия требует прекратить агрессию…» Проблема лишь в том, что наблюдающие это зрители принимают воображение в телевизоре за представление: то есть убеждены, что имеют дело с воспроизведением действительности, в то время как на их глазах происходит её конструирование. Далее следует тот самый фокус, ради которого, собственно, маги и напрягали воображение: то есть зритель бежит в обменный пункт менять рубли на доллары (или наоборот) или начинает вести себя в политической логике доктора Геббельса, тем самым, делая чужое воображение своей собственной действительностью.
Когда Джон Леннон поёт “Imagine”, он имеет в виду именно воображение («вообрази», а не «представь»). Вообрази мир, где все добры и радостны. Вообрази мир, где нет войн и предательств. Повторим: представить – означает воспроизвести то, что ты уже видел, а вообразить – изобрести нечто, чего ещё не было. Вот мира без войн, лжи и предательства в последние несколько тысяч лет не было, к сожалению для автора песни: его и предлагается вообразить. Заглянувший на наш огонёк едкий музыкальный критик замечает: если бы славный ливерпульский очкарик мог только представить себе, какие грязные лапы сделали из него и его друзей икону всемирной глобализации, и вообразить реальное воплощение своей трогательной мечты о мире всеобщего равенства без границ, где в футбольном матче Германия – Франция турки и негры играют против арабов и негров, персы втюхивают русским голландские цветы на чеченском рынке, китайцы шьют немцам кроссовки «Адидас», а станции в московском метро объявляют на английском языке, он бы гораздо внимательнее отнёсся к работе собственного воображения (в таком контексте фраза «Аnd no religion too» означает уже полнейшую бессвязность происходящего4). Не разделяя бессовестно расистских и геополитически неграмотных выпадов нашего музыкального эксперта, метапсихология, тем не менее, замечает, что жизнь таки далеко обогнала мечту господина Леннона.
Но даже эти обстоятельства, путь и довольно сомнительным образом, всё же доказывают, что воображение – базовая функция интеллекта. Возможно, она даже важнее памяти и мышления, ибо воображение – это главный атрибут творца. Материальная действительность, безусловно, одна: но вот ре-Альностей столько, сколько есть людей, способных к воображению. Каждый творец, так сказать, берёт объекты окружающего мира и начинает их связывать между собой (животные этого не делают: у них есть память, мышление, даже представление, но нет воображения, следовательно, отсутствует творческая функция). Связи объектов между собой становятся фактами: вот из этих фактов, то есть из того, каким образом связаны между собою одни и те же объекты, и состоит мир каждого отдельного человека.
Поэтому, например, и случается несчастная любовь: он живёт в одной реальности, а она – в другой, он не связал себя и её, а она связала, поэтому он не страдает, а она страдает; объекты одни и те же, но связь разная, то есть разные факты. Один связал себя и зарплату в три корочки хлеба; другой связал себя и все деньги, которые только попадают в его поле зрения. Разумеется, они окажутся в разной реальности, ибо у них разные способности к воображению. Один связал себя и свою фигуру в зеркале. Другой связал себя и Арнольда Шварценеггера на плакате. Через год они окажутся в разных реальностях: первый останется в той же самой, второй перейдёт в другую, потому что они живут в мире разных фактов. Одна никак не связывает себя с дурой-соседкой и хамом-коллегой, а другая привязалась к ним так, что не разорвёшь: обе из одних и тех же объектов сконструировали для себя разный мир, потому что проявили разную способность к воображению.
Кроме того, для человека Кали-юги свойственно заблуждаться по поводу уже сформированных связей, то есть путать факт – и своё мнение о факте. Например, для подавляющего большинства представительниц прекрасного пола государственный штамп в паспорте означает связь между ей самой и её мужчиной, то есть означает факт наличия семьи: с этим и связано горячее стремление «оформить брак» (чуть ранее оформлением занимались священники, поэтому для многих брачующихся религиозный ритуал продолжает оставаться необходимой культурной данью историческому прошлому: как если бы мельник, заперший амбар на пудовый замок, на всякий случай ещё перекрестил двери). Однако путаница между фактом (то есть подлинной связью между двумя людьми) и мнением о факте (то есть регистрацией брака) в данном случае налицо: как говорил герой Михаила Зощенко «В конце концов, сестра, ведь развестись-то вы всегда сможете!..», на что героиня отвечала «Ну, если развестись, то, пожалуй, можно и замуж…» В этом смысле куда более удачным примером создания семьи является эпизод из «Прирождённых убийц» Оливера Стоуна: герой и героиня, стоя вдвоём над пропастью на мосту, смешивают кровь из ладоней и надевают кольца (дело, разумеется, не в формальной стороне процедуры, а в мировоззрении её участников – факт их тесной связи налицо). На возражение читателя, что такая семейка, мол, крайне сомнительный пример для подражания, отметим, что от кошмаров семьи Микки и Мэлори, которые стреляют, режут и грабят, словом, льют чужую кровь, кошмары современной семьи, которые берут кредиты, стонут на работе и мучают собственных детей, то есть льют свою и пьют чужую, отличаются только вектором: но от этого не перестают быть кошмаром и кровопролитием.
Отличать подлинный факт от своего мнения о факте критически важно: это краеугольный камень в способности отличать воображаемый мир от представленного, а представленный от действительного. Например, действительный мир – это волк, прыгающий через красные флажки в стремлении сохранить жизнь и свободу. Представленный мир – это цирковое представление, где похожий на волка пёс прыгает через обруч: физически прыжок тот же самый, он воспроизводит настоящий, однако иной контекст превращает действительность в представление. А воображаемый мир – это телевизионная передача, в которой тысячи волков выстраиваются в очередь, чтобы прыгнуть через обруч и заслужить похвалу дрессировщика. Для юного зрителя, наблюдающего все три процесса, они практически неотличимы друг от друга: наш мальчик или наша девочка пока не умеют ни создавать связи, ни отличать факты от своего мнения о них, поэтому на вопрос «В чём разница, малыш?» только пожмут плечиками: не знаю, там везде собачки прыгают… Однако для более взрослого зрителя разница очевидна, и границы миров обозначены весьма отчётливо.
Воображение – это чистые идеи. Эти чистые идеи можно черпать лопатой в платоновском космосе, ноосфере Вернадского или в хрониках Акаши, поскольку всё это суть названия разных дверей, ведущих на один и тот же склад. Склад этот не то чтобы недоступен всем, или для прохода на него требуется какой-то спецпропуск: туда, в принципе, способен попасть любой посетитель, бросивший пить, курить, ругаться матом, воровать, врать, желать осла ближнего своего, и переставший связываться с кредитами. Однако даже этот сравнительно небольшой перечень почему-то оказывается почти невыполнимым для большинства современников: поэтому на вышеуказанный склад всё чаще пытаются пролезть через форточки из галлюциногенных грибов, окошки из изнурительных медитаций, либо по фальшивым контрамаркам, выдаваемым бродячими шарлатанами на курсах по саморазвитию. Особенность же посещения склада нормальным естественным путём состоит ещё и в том, что в этом случае с него невозможно вытащить ничего чужого. Любому по-людски вошедшему в дверь выдаётся именно то, что лежит, так сказать, на его стеллаже, и что именно его там и дожидалось: в то время, как попытки войти через другое место приводят, как правило, к необходимости вытаскивать то, что первым попалось под руку. В результате адепт зачастую оказывается в положении обезьяны, пойманной в первобытную ловушку из бутылки и банана: лапу в узкое горлышко засунул, банан взял, а обратно оно не вытаскивается, так что приходится либо бросить добычу, либо субъективно остаться на складе, – что на объективном уровне неизбежно приводит пациента к длительной госпитализации и фармакологическому курсу.
В случае, когда будущий творец всё же набрался в космосе идей, следующим этапом его деятельности становится их преобразование их в форму, пригодную для дальнейшего пользования: так появляется ин-формация и ин-формирование. Если информация представляет ценность для окружающих, она постепенно начинает обрастать мясом и костями, и со временем превращается в материю: так создаются дома по архитектурным проектам, одежда по дизайнерским рисункам, фильмы по сценарным замыслам; да и сама жизнь нового человека, собственно, вызвана именно тем, что его папа однажды чего-то такое задумал, вообразил и сформировал по отношению к маме. На этом последнем примере схема «идея – мера – материальное воплощение» вообще видна наиболее отчётливо. Вот мама и папа представляют будущего кудрявого малыша, бегающего по дому, и, возможно, даже уже знают его имя: материально человека ещё нет, но идея о нём уже есть. Далее он рождается, взрослеет и стареет: налицо совпадение идеи и материи. Затем он умирает, а скорбящие внуки вешают портрет дедушки на стену: материи, таким образом, уже опять нет, но идея о данном конкретном человеке продолжает жить.
Преобразование идеи через информацию в материю требует времени, которое как раз и выступает в этой схеме мерой, определяющей отношение между тем, что уже проявлено, сделано, и тем, что ещё осталось в потенциале. В качестве иллюстрации сказанного читатель может провести нехитрый эксперимент, посмотрев на стол и вообразив на нём бутерброд с колбасой. Затем следует пойти на кухню, открыть холодильник, сделать бутерброд, положить на стол и полюбоваться: вы только что совершили чудо, материализацию собственной идеи, что потребовало от вас некоторого времени. Вы – творец, а бутерброд – ваше тварное создание, он суть тварь, вами сотворённая. Если бы пришлось идти в магазин, чудо потребовало бы чуть больших затрат как энергии, так и времени; если же читателю какие-то злые волшебники специальным указом запретили выходить из дома вообще, то от совершения чудес придётся отказаться и довольствоваться сугубо материалистической картиной мира: таким образом, одним творцом на свете просто станет меньше, а одной тварью больше.
Вопрос о времени, как внутреннем, психическом, так и внешнем, представляет значительный интерес в свете обсуждаемой темы. Поскольку категория времени бессмысленна без категории пространства, для понимания разницы между психическим и реальным временем попробуем представить себе разницу в пространстве внутри головы, скажем, волка и пса. Для волка, поскольку он живёт на воле, пространство ограничено только его способностью бежать в одну сторону, никуда не сворачивая. В процессе этого бега волк всё время находится в настоящем времени: у него нет точки, в которую ему надо прибежать (он не думает о будущем), у него нет точки, которая может вернуть его назад (прошлого). В отличие от него, пёс может добежать только от конуры до забора: в процессе этого бега он одновременно думает об уютной конуре, от которой бежит (он находится в прошлом) и о заборе, дальше которого нельзя (он думает о будущем). Таким образом, сколько бы раз пёс не сбегал туда и сюда, в настоящее время он ни разу не попадёт.
Нечто похожее происходит и в голове человека. Как только человек выстраивает в своей голове мысленную конуру, где тепло, сытно, и от которой не хочется убегать слишком далеко, он наполовину заполняет свою голову прошлым. Затем он возводит перед собой мысленный забор, дальше которого ему запретили выбегать хозяева, и таким образом занимает всё ранее свободное место в своём уме собственным будущим. Фокус завершён: теперь, сколько бы человек не бегал между конурой и забором, если вы попросите его описать, что происходило во время этого бега, что он видел, слышал, чувствовал и так далее, он бессилен будет это сделать; всё его внимание разорвано между прошлым и будущим, так что в настоящем он так никогда и не присутствует. У бегающего от конуры до забора человека формируется устойчивый разрыв между внешним действительным и внутренним психическим временем. Современные нейрофизиологические исследования показывают: временное опоздание рационального мышления может доходить до нескольких секунд, если человек слишком жалеет о конуре, а эмоциональное забегание вперёд по времени стабильно составляет несколько десятых секунды, если человек слишком рвётся к забору (или наоборот, слишком боится треснуться об него лбом). Поэтому завязший в прошлом постоянно «тормозит» в принятии решений и в действиях, а рвущийся в будущее «порет горячку» и «косячит»: как видим, ценных результатов не будет ни там, ни там.
Легко также себе представить, как выглядит жизнь того, кто отсутствует в настоящем времени, шарахаясь между прошлым и будущим. Проведём мысленный эксперимент: вообразите такого человека сидящим за столом. Вот перед ним кладут бутерброд (тот самый, что мы так и не съели пару страниц назад). Пока он думает, откуда взялся бутерброд, и почему его ему дали (то есть болтается в прошлом), одновременно пытаясь сообразить, что будет, если он его возьмёт (прогнозирует будущее), бутерброд убирают. Тогда ход его мыслей меняется: теперь он пытается понять, за что его лишили бутерброда (пребывает в прошлом), одновременно надеясь, что бутерброд всё-таки вернут (думает о будущем). Снова положим перед ним бутерброд. Теперь он пытается осознать, с чем же связано возвращение бутерброда, одновременно пытаясь предположить, как ситуация с бутербродом развернётся дальше. В общем, вы поняли: будь вы Богом, накормить такого персонажа бутербродом вам не удалось бы, даже если бы вы сами сильно этого захотели. Ситуация для современного человека осложняется ещё и тем, что он живёт в ре-Альности, до которой Великий Архитектор давно не дотягивается, но которая зато наполнена прожорливыми типами, вся задача которых сводится к изъятию бутерброда из-под носа пациента: что сделать, с учётом вышеописанной модели, проще простого.
Однако перемещение своего мышления в настоящее позволяет сделать этот зазор по времени минимальным: правда, для этого придётся убрать и конуру, и забор, то есть перевести режим функционирования мозга из положения «собака» в положение «волк». Вряд ли кому-нибудь придёт в голову забрать бутерброд из-под носа волка, и не потому, что он злой: просто он в настоящем времени, он ест, и он вполне способен съесть бутерброд вместе с рукой.
Завершая разговор о времени (впрочем, в последующих главах мы ещё вернёмся к нему), имеет смысл упомянуть русского учёного Николая Козырева: в его модели мира время вообще представлено разновидностью энергии, имеющей свойство накапливаться в материи. Представим себе, что некто накачивает насосом футбольный мяч: только вместо воздуха в насосе у него время. Разумеется, если вкачать мало, то мяч останется рыхлым и податливым, если вкачать много, то он превратится в тело настолько тугое, что им можно будет даже разбить себе или кому-то ещё нос. Затем время из мячика постепенно начинает выходить, и за несколько недель он снова превращается в осевший кожух. Заменив мячик человеком, получаем картину того, как человек взаимодействует со временем: он его либо интенсивно впитывает в себя (рост, взросление, становление), либо потихоньку его из себя испускает (старение, увядание). Нетрудно заметить, что если человек, так сказать, питается временем, втягивает его, накапливает его в себе, то в непосредственной близости от него время становится разреженным, как воздух на Эвересте: этим объясняется, например, то, почему в компании детей или юношей время субъективно летит так незаметно. Если же человек время из себя испускает, то вокруг него оно уплотняется: в обществе стариков минута субъективно кажется очень долгой.
Всё вышеописанное, разумеется, азбука, – но о ней нелишне напомнить, пускаясь в путешествие прочь от привычной конуры и забора. Кроме того, метапсихология, буде она решила так себя именовать, безусловно, должна пояснить и то, что она понимает под психикой: иначе она окажется в положении своей незадачливой предшественницы психологии, которая объявила себя «наукой о душе», тем самым поставив всех своих адептов в положение людей, вынужденных обсуждать оборки, рюшечки и кружева на воображаемом платье голого короля.
Давным-давно, когда какому-то творцу пришло в голову имплантировать совершенный мозг в черепную коробку двуногого и двурукого существа, способного голодать, мёрзнуть, потеть, испытывать физическую боль и половое возбуждение, этот творец, тем самым, создал конфликт, сопоставимый с попыткой установить двигатель от болида «Феррари» на трёхколёсный детский велосипед. Двигатель и хотел бы нестись вперёд с огромной скоростью: но он вынужден соизмерять свои усилия с кучкой пластмассы и алюминия, которая так и норовит развалиться на груду запчастей при любой попытке ускорения. Человеческая психика в этом смысле абсолютно аналогична пространству между молотом и наковальней, если в качестве наковальни представить тело со всеми его физиологическими потребностями, а в качестве молота – интеллект и дух, то есть продукты работы мозга. Молот ритмично ударяет по наковальне, между ними проскакивают искры, температура не опускается ниже температуры мягкого металла: словом, работа идёт вовсю, однако при попытке увидеть, что же там, между молотом и наковальней, в действительности, есть, внимательный наблюдатель приходит к неизбежному выводу, что там нет ничего. Иными словами, вся человеческая психика представляет собой один сплошной конфликт между телом и разумом, пространство взаимодействия между молотом и наковальней, которое предельно раскалено и брызжет искрами, но в котором, повторяем, пустота: если телу, и даже мозговому процессу, не откажешь в некоторой объективности (наковальня есть у абсолютно любого, а молот есть у каждого, кто взял на себя труд им помахать), то психика представляет собой просто границу их столкновения, процесс их непрерывного контакта, результат непрекращающихся попыток ума и духа обуздать тело. В этом смысле «здоровая психика», разумеется, эквивалентна отсутствию психики вообще: человек без внутреннего конфликта между телом и разумом, между телом и духом, вероятно, теоретически должен существовать, однако практически присутствует пока только в виде «клира» в амбициозных сочинениях отца сайентологии и дианетики Рона Хаббарда. В отношении всех прочих ныне живущих метапсихология вынуждена разделить профессиональный скепсис много повидавших старичков-психиатров: нет здоровых, есть недообследованные (что, впрочем, не исключает возможности существования здоровых людей за пределами эпохи Кали-юги, ночи Сварога, Железного века, Рагнарёка, словом, за пределами того исторического этапа, на котором нам всем выпала сомнительная честь родиться).
Разговор о психике невозможен без констатации и того факта, что она суть конфликт не только по вертикали – то есть конфликт между молотом-духом и наковальней-телом, – но и по горизонтали. По большому счёту, всё мировосприятие человека и всё его поведение есть не что иное, как постоянные попытки совместить в одно целое левую и правую половину своего тела, – а также соединить ту информацию, которую человек получает при помощи двух этих половин. На телесном уровне это у человека, худо-бедно, получается: почти каждый способен ритмично переставлять ноги при ходьбе, складывать в единый стереозвук то, что отдельно слышит левое и правое ухо, а также формировать объёмную картинку при помощи левого и правого глаза. Синхронизировать удалось даже работу рук, причём настолько, что современному человеку уже приходится прикладывать усилия в обратном направлении: добиться, чтобы левая рука не знала, что делает правая, или вообще делала что-то другое, способен только хороший музыкант или человек, постоянно подающий Христа ради.
Но вот с синхронизацией работы полушарий головного мозга у современника огромные проблемы: и чем дальше, тем существенней. Строго говоря, человек эпохи Кали-юги представляет собою (или сперва представлял, как мы далее увидим) своеобразного мутанта, в голове которого присутствует не один, а сразу два мозга: причём каждый из них совершенно по-своему воспринимает мир и по-разному пытается организовать поведение своего владельца. Принято считать, что левое полушарие мозга осуществляет аналитические функции и логические операции, а правое занято синтезом и мыслит образами: это не совсем так, но мы не будем утомлять читателя нейрофизиологическим тонкостями, не имеющими прямого отношения к теме нашего разговора. Для нас имеет значение тот факт, что современный человек в постоянном режиме чувствует одно, а думает совершенно другое, иногда прямо противоположное: представьте себе двухголового дракона, одна голова которого воображает картинки, а другая думает слова, и они на этом основании заняты постоянной перебранкой и выяснением отношений (мы не предлагаем представить себе двуглавого орла, дабы избежать ненужной политизации разговора).
Разгадка в том, что третья, срединная, голова у этого дракона, разумеется, раньше была: именно она у человека Золотого века берёт на себя функцию арбитра и синхронизирует чувственную и мыслительную деятельность мозга, то есть обеспечивает чувствомыслие (или мыслечувствие, как кому угодно). Поэтому мышление человека Традиции лишено постоянного шизофренического накала, свойственного современнику: человек Традиции сперва видит объёмную картинку, объясняющую ему всё происходящее в целом, а потом волен эту картинку приблизить, повернуть под нужным углом и прочесть любой текст мелким шрифтом, объясняющий конкретные детали этой картинки. Современному же человеку, если можно так выразиться, либо показывают только картинку безо всякого поясняющего текста (причём, в лучшем случае, двухмерную и с дурацкими цветовыми искажениями, как на испорченном телевизоре второй половины XX века), либо пишут целую простыню сухого технического текста, в котором разобраться невозможно не только без картинки, но и без бутылки (склонность современника к регулярному потреблению внутрь этанола отчасти объясняется именно этой особенностью его мышления).
Чтобы до конца осознать масштаб проблемы, представьте, что вам, подобно герою одной мудрой комедии позднего СССР, подают некий предмет и произносят «Цак!» Вы предмет берёте, вы видите, что он представляет собой колокольчик, но что с этим делать, вам совершенно непонятно. Это и есть образное мышление в отсутствие логического: вы можете сколько угодно крутить колокольчик в руках, ваш собеседник может продолжать искательно заглядывать вам в глаза, повторяя «Цак! Цак!!», но логический ряд у вас отсутствует, текстового объяснения нет, поэтому никакого адекватного ситуации действия вы не предпримете. Однако, как только ваш собеседник овладеет вашим языком, и сумеет выдать вам директивный поясняющий текст «Ты, пацак, колокольчик одень и в Пепелаце сиди!», в вашем восприятии совпадут и образ, и логический ряд, и поведение станет адекватным ситуации.
Легко представить себе, к каким досадным недоразумениям приводит мышление образами в отсутствие способности к логике. Лучше всего это знакомо, безусловно, представительнице прекрасной половины человечества, которая сплошь и рядом принимает череп за смайлик, а знак высокого напряжения за руну Сиг, – и всё только потому, что она игнорирует текстовую надпись под рисунком «Не влезай, убьёт!», что и приводит её к неадекватным решениям в области романтических отношений. Однако и представители сильного пола весьма часто покупаются на увиденный в телевизоре светлый образ себя-рыцаря, мчащегося по горной дороге на верном коне с двумястами лошадиных сил под капотом: хотя банальная арифметика могла бы подсказать, что приобретение коня сопряжено с такой кредитной нагрузкой, в результате которой лошадью весьма скоро станет уже сам рыцарь.
Противоположный пример: вы, будучи старым динозавром времён Второй мировой войны, получаете в подарок от внука коробку с новым смартфоном. Открыв, вы обнаруживаете там инструкцию, которая вашему изумлённому взору представляется чем-то вроде древнеегипетской или шумерской письменности, несмотря на то, что написана на вашем родном языке: буквы вы разбираете, отдельные слова понимаете, но любая попытка воспринять текст целиком приводит к телесной слабости и желанию накапать себе валидолу. Это и есть логическое мышление в отсутствие образа: текста много, и вы даже можете его прочесть, но синтезировать его воедино вы не способны. Тут вы призываете на помощь внука, и он, в свою очередь проигнорировав инструкцию, в пять минут методом тыка объясняет вам правила пользования шайтан-машиной: у него в голове, в отличие от вас, есть устойчивый образ смартфона, который позволяет ему осваивать любую новую модель, даже не прибегая к логике. Добавим: к сожалению, ничего другого у него в голове совсем скоро уже и не будет.
Несложно представить и те проблемы, к которым приводит умение читать и писать текст, оторванное от умения воспринимать и формировать образы. Хороший текст всегда насыщен образами, плохой не способен их создать даже при многократном прочтении. Желающие могут провести самостоятельный эксперимент: прочитайте от корки до корки какой-нибудь сложный текст, например, под названием «Конституция (Основной закон)». После прочтения положите перед собой лист бумаги, цветные карандаши, и попробуйте нарисовать картинку, – то есть создать образ того, что вы только что прочли. Если у вас появится на листе весёлый образ домика с трубой, из коей идёт дым (по-видимому, внутри пекут вкусные пироги), стоящего посреди цветущего сада, в котором, взявшись за руки, кружится в хороводе дружная семья из десяти-пятнадцати человек, а сверху их пригревает солнышко с синего неба, – немедленно напишите нам, гражданином какой страны вы являетесь, и дайте ссылки на порядок получения гражданства этой страны. Если же (что скорее всего) вы уже битый час сидите над листом, рисуя в случайном порядке квадраты, треугольники, рожки, ножки и козьи морды, то вы уже в шаге от понимания сути проблемы.
Повторим: у психически здорового человека (который для ночи Сварога является скорее исключением, чем правилом) конфликт между логическим, аналитическим мышлением, с одной стороны, и образным, синтетическим, с другой, компенсируется нормальной работой условной «третьей головы», роль которой выполняет шишковидная железа. Это небольшое тело в геометрическом центре мозга, не являющееся его непосредственной частью, – тот самый «третий глаз», что воспет эзотерическими традициями самых разных эпох и культур. Символ сосновой шишки, олицетворяющий творческие способности шишковидной железы, на протяжении веков кочует из одной манифестации Традиции в другую, проявляясь в разных формах: от головного убора шумерского жреца до статуи на площади Ватикана, от одеяния ацтекского божества Кетцалькоатля до куполов католических и православных храмов, от изображения глаза Гора в древнеегипетских рисунках до гербовой масонской печати. Однако, когда у Сварога, так сказать, ещё только вечерело, почтеннейшей публике было убедительно объявлено, что третий глаз, третья голова и тому подобные удобства являются ненужными атавизмами, излишествами, и что вообще корм скоро будут выдавать только, так сказать, на одну голову в одни руки. До нас не дошли сведения о том, сам ли человек после этого отказался от шишки, или шишку ему обрезали (ритуалы некоторых культур наталкивают на мысль о втором варианте), но факт остаётся фактом: никаких свидетельств нормального функционирования шишковидной железы современник в своём поведении больше не обнаруживает; метапсихология периодически встречает только наскальные надписи, свидетельствующие о скорби, которую испытывают немногочисленные (к сожалению) современники по поводу ушедшей золотой эпохи:
Когда силён Творец и волен, то не сотворён кумир,
Но слабнет сила сотворяющего Слова:
Из шишки волею своею мы рождаем целый мир,
На шишку же его насаживают снова…
Не успел современник оплакать утрату своего третьего глаза и лишение его третьей головы, как ему изо всех азбук и алфавитов, которыми он пользовался, удалили все образные символы, включая «Яти» и «Омы», а также перестали рассказывать сказки на ночь и петь песенки, что в течение последующих лет превратило его в манкурта без каких-либо проблесков образного мышления, способного только читать надписи «Посторонним вход воспрещён!» и «Держитесь левой стороны!», а также ценники в магазинах. После такого снесения второй головы вести какую-либо творческую деятельность было, разумеется, уже невозможно: тем не менее, современник героически пытался использовать последнюю голову хотя бы для адекватного осознания той реальности, в которую он оказался погружён. Однако в настоящий момент происходит, так сказать, ампутация последней головы и удаление единственного оставшегося глаза: человеку некогда разумному всунули в лапы электронное устройство (а если уж совсем честно, заставили его купить это за собственные деньги) и заверили, что оно окончательно освобождает его от необходимости что-либо запоминать и о чём-либо думать (а ценники и предупреждающие надписи тоже уже можно не читать, поскольку в недалёком будущем выходить из дома он будет только в интернет, и исключительно посредством этого устройства).
Таким образом, некогда могучий трёхглавый дракон превратился в бледного динозаврика с хроническим сколиозом, чья единственная уцелевшая (пока) голова с утра до ночи пристально вглядывается в своё будущее через призывно мерцающий экран собственного смартфона. Метапсихология, однако, констатирует, что, во-первых, нет никакой необходимости добровольно класть на плаху своё последнее достояние, а во-вторых, при определённых усилиях вполне возможно отрастить и ранее утраченные головы, вернув себе способность к образному и абстрактному мышлению, и научившись синхронизировать своё логическое и чувственное восприятие мира. Третий глаз, безусловно, может и должен быть возвращён человеку и открыт: внимательный читатель сумеет сделать это уже к концу данной книги, а невнимательный, по крайней мере, получит достаточную базу для дальнейшей самостоятельной работы в этом направлении.
На протяжении всей этой главы мы неоднократно обращались к примерам из области зоологии (и будем продолжать это делать и в дальнейшем, памятуя о том, что природа – лучший учитель). В частности, мы обсудили, что серьёзное преимущество в мышлении и поведении волка по сравнению с псом связано с восприятием тем и другим времени и пространства: что, в свою очередь, обусловлено наличием конуры и забора, искажающих время, и поводка, ограничивающего пространство. Однако снять собаку с поводка – ещё не значит превратить её в волка. Дело в том, что ваш пёс, который только что натягивал изо всех сил поводок, и даже рвался с него со всем возможным энтузиазмом, словно бы давая вам понять, что отстегнув, вы его более никогда не увидите, сразу после отстёгивания начинает с задорным лаем и весёлыми кульбитами совершать круги на расстоянии двух поводков от вас: всё его представление о свободе ограничено именно этим пространством. А ведь кроме поводка, в вашем (и в его) распоряжении есть ещё и конура, и забор, о которых мы рассуждали чуть ранее: и они являются железобетонной гарантией того, что даже если вы вдруг уйдёте с улицы с поводком, но без пса, то он начнёт ломиться сквозь забор к конуре сразу, как только подоспеет время обеда. В картине мира любого одомашненного животного (и современный человек не исключение), разумеется, присутствует и конура, и забор, и ошейник с поводком, на которые имеет смысл взглянуть чуть более подробно.
Лишение свободы, ампутация воли и уничтожение способности к творчеству осуществляется последовательно по шести ступеням (о них речь далее): от самой простой и примитивной, в виде прямого насилия, до самой изощрённой и незаметной – выбора способа мировоззрения. Соответственно, возвращение к полноценной жизни, то есть к свободной воле и творчеству, производится по этим же шести ступеням, но уже в обратном порядке: от выбора способа мировоззрения до избавления от насилия (об этом, в частности, мы поговорим в главе «Священная война», где покажем и важность именно такого порядка: пациент, начинающий борьбу за собственную свободу с насилия, обречён на неудачу по метапсихологическим причинам).
Самый простой и быстрый способ вернуть пса домой (или вообще не выпускать его на улицу) состоит, само собой, в том, чтобы просто хлестнуть его поводком по загривку. Это прямое насилие: если вам приходится к нему прибегать, значит, вы уже упустили чего-то важное на предыдущих пяти этапах общения с питомцем. Как говорил 2 500 лет назад Сун-Цзы в своём трактате о военном искусстве, «Война – путь обмана, обман – путь войны». Перевод этой фразы с иероглифических образов (Сун-Цзы китаец и писал иероглифами, поясняет наш военный эксперт) чаще всего встречается именно в этой формулировке; однако в действительности мысль великого мудреца лучше выражается так: «Война следует за обманом, обман ведёт к войне». Война (или любое насилие) становится, в трактовке Сун-Цзы, неизбежной только в случае, если не удался весь предыдущий обман: тогда она остаётся последним, крайне грубым и затратным, способом получить своё. Вставая на путь обмана, необходимо понимать, что в конце этого пути – война, насилие: так что избежать этой войны возможно только либо самым изощрённым и качественным обманом, либо отказом от обмана вообще (путь мира). По Сун-Цзы, насилие – «плохая война», ибо сопряжена с потерями, а главное – она видна противнику, поэтому для него очевидны и способы противостояния в виде ответного насилия: даже если у него пока на таковое не хватает сил. А вот подчинение другими средствами, качественно более высокого уровня – «хорошая война», ибо незаметна, эффективна и куда менее затратна. Наш военный эксперт добавляет: хотя человечество формально завершило свою вторую мировую войну три четверти века назад, оно тут же начало третью – и на этот раз полностью в логике старого китайца, отказавшись от «плохой» войны в пользу «хорошей». В этой гибридной войне (как её сейчас называют не только китайцы) уже есть свои победители и проигравшие, и есть целые страны, оказавшиеся в состоянии гибридной оккупации: хотя их потери от поражения и репарации, которые они выплачивают победителям, вполне сопоставимы с результатами предыдущих насильственных войн. А ещё тут на днях выпустили новый танк, продолжает наш эксперт: но мы оставим его один на один с попыткой обосновать возможность выхода из гибридной оккупации при помощи новых танков и вернёмся к нашей теме.
Насилие, таким образом, само по себе не есть власть: власть – это отложенное насилие, это угроза насилия, которое неизбежно придётся применять, если не сработает обман, а власть нужно будет сохранить. Если вы уже лупите своего пса по башке поводком, это означает, что он не признал вашей власти над ним на предыдущих этапах: не выполнил команду «К ноге!», не дал взять себя на поводок и так далее. Вступив с собственной собакой в насильственную войну, вы, тем самым, признали свою неспособность властвовать над нею при помощи обмана (конуры, кормёжки, поводка, забора и т.д.). Власть над собакой, таким образом, заканчивается насилием, и насилие выступает последним и самым примитивным способом эту власть сохранить; в то время как власть над волком начинается насилием, – потому что заборы, поводки, ошейники, а во многих случаях даже красные флажки, в его картину мира поместить не удастся: впрочем, насилие над волком и заканчивается почти сразу же после его начала, одним-единственным метким выстрелом.
Иными словами, в мире, сотворённом для современного человека недобросовестными волшебниками, людей редко приходится лупить по спинам дубинками, поливать водой из брандспойтов или загонять в масштабные кровопролитные мировые конфликты, то есть применять к ним управление шестого уровня в виде насилия. Дедушка Сун-цзы, пощипывая седую бороду, продолжает твердить, что для того и существует путь обмана, чтобы не приходить к войне: на возражение, что кроме пути обмана, с войной в финале, существуют и другие пути, более древние, и куда более честные и адекватные, старый плут отводит глаза и делает вид, что не расслышал.
Предшествующим удару поводком между ушей (и позволяющим его избежать) является этап, где вы, как владелец, держите (если так позволят нам выразиться уважаемые читательницы) своего пса за яйца. В прямом смысле слова это может выразиться в том, что вы его, просто-напросто, кастрируете. В переносном – начнёте добавлять в его ежедневный рацион пилюли, которые постепенно лишат его интереса не только к особям противоположного пола, но и, так сказать, к энергичным телодвижениям вообще. Разовьём мысль далее: если вы ежедневно даёте своему псу парную телятину, вы получите одно животное; начав валить в его кормушку куриные кости вперемешку с целлюлозой, уже через несколько месяцев вы увидите совсем другое. Правда, даже переведя своего пса на питание исключительно картоном с запахом колбасы, и лишив его, тем самым, излишних физических сил, совершенно не нужных в его привычном режиме функционирования между конурой и забором, вы, при всем желании, не сможете заставить его курить или лакать из миски этанолосодержащую жидкость. В этом смысле дрессировка собаки существенно проигрывает успехам в дрессировке человека, ибо последний не просто ест куриные потроха вперемешку с картоном и запивает разведённым в разных пропорциях спиртом, но ещё и покупает всё это за собственные деньги: заметим при этом, что курящего волка можно встретить разве что в популярном советском мультфильме времён позднего СССР. Таким образом, пока от вас зависит, в каком теле – чёрном или белом – вы будете держать своего питомца, вы надёжно сохраняете управление на пятом уровне (данная реплика не содержит расистского подтекста, поскольку поговорка «держать в чёрном теле» пока ещё выдерживает тест на толерантность).
Допустим, однако, что ваш пёс насмотрелся совсем других мультфильмов, и на этом основании отказался от курения и пьянства, а заодно потребовал парной телятины вместо обёртки из-под колбасы: то есть, иными словами, постепенно выходит из-под контроля. Что это означает для вас и для него? Всё правильно: это означает, что он не получит ни телятины, ни колбасы, поскольку деньги на всё это лежат в вашем кармане, а охотиться самостоятельно пёс, в отличие от волка, и к сожалению для него, не умеет. Поголодав несколько дней, ваш питомец с грустными глазами приходит к вам и привычным жестом кладёт голову вам на колени, как бы говоря «Да ладно, старик, я пошутил»: после чего вы торжественно достаёте из штанов пару купюр и отдаёте ему со словами «Вот тебе аванс, остальное в конце месяца», и пёс радостно бежит на рынок. Если же вы подумали чуть посерьёзнее, и просчитали ситуацию не на один, а хотя бы на два хода вперёд, то происходит следующее. Спустя полчаса ваш верный друг возвращается с рынка и взволнованно начинает объяснять, что на телятину ему не хватает вообще, но даже полкило куриных потрохов уже стоит там в два раза дороже, чем раньше, так что не могли бы вы, так сказать, маленько добавить. У меня больше нет, как видишь, говорите вы, выворачивая один карман, но вот в кредит могу дать, продолжаете вы, доставая из другого кармана ещё пару купюр: после чего пёс с визгом отправляется-таки за кормом. Спустя месяц ситуация повторяется: но теперь вы уже объясняете псу, что всё, что он должен был получить на потроха, уже переложено в другой ваш карман в счёт уплаты по его кредиту. Впрочем, продолжаете вы, могу дать тебе второй кредит… ну, и так далее. На определённом этапе реализации этой экономической модели ваш пёс бежит в лес, где при попытке повеситься на первом же дереве встречает жирного волка, который произносит «Бог в помощь! Ты чего это по деревьям лазишь?» – возвращая нас, таким образом, в ещё один милый советский мультик, заканчивающийся широко известной фразой волка «Ты заходи, если что…» Экономический контроль – четвёртая ступень управления: пока деньги пёс получает из вашего кармана, к волку он больше не побежит.
Для понимания дальнейших уровней вашего обмана собственного пса, при помощи которых он продолжает оставаться вашим псом, а не уходит, так сказать, в волки, вам придётся представить его научившимся говорить и понимать речь (что несложно сделать всем искренне любящим своих питомцев собаководам), а также читать и писать (что сделать, понятно, несколько сложнее). Однако, как только у вас это получится, в вашем распоряжении появится культурно-идеологический способ управления третьей ступени, и вы сумеете поставить своего пса перед серьёзным выбором: хочет он белую конуру или чёрную? Какой поводок ему лучше подойдёт: сине-бело-красный, звёздно-полосатый или зелёный? Предпочитает он бегать вокруг забора по часовой стрелке восемь часов в день и двадцать пять дней в месяц, пока не достигнет пенсионного возраста в двенадцать лет, – или всё то же самое, но против часовой стрелки? И до пятнадцати лет? Далее вы помещаете на заборе напротив его будки правила поведения на территории, где подробно расписан режим облаивания соседского пса, оговорена возможность рычать на случайных прохожих, предоставлено право играть в мячик, и даже гарантирована случка с той самой симпатичной овчаркой, которая живёт во дворе напротив (разумеется, под бдительным присмотром как вашим, так и её хозяина). Для того, чтобы не оскорбить и не унизить вашего питомца введением подобных правил, имеет смысл предложить ему проголосовать за всё перечисленное, поставив вопрос примерно так: «Ты не возражаешь против этого?» (варианты ответов: «да, не возражаю» и «нет, не возражаю»).
Однако и эти ухищрения, буде вам всё же пришлось к ним прибегнуть, означают лишь то, что вы что-то недосмотрели на более высоком уровне управления вашим питомцем: вот и пришлось вам писать правила, морить его голодом и травить целлюлозой. Оглянитесь назад: что ваш пёс думает про себя? Что он думает про вас? Знает ли он, какая великая история связывает вас с ним, какое великое прошлое у ваших с ним отношений, насколько незыблем и вечен весь тот порядок вещей, который он имеет счастье наблюдать, и участником которого он стал? Расскажите своему псу, что тысячу лет тому назад его предки точно так же служили вашим предкам, покажите ему портрет вашего прапрадедушки, к охотничьему ботфорту которого прижимается его прапрадедушка, поговорите с ним о той славной поре. Пообещайте, что эти громкие времена, когда вместо обёртки от колбасы пёс получал кусок свежей медвежатины, непременно вернутся, что будка и конура – это ненадолго, и вызвано исключительно необходимостью, а ваше с ним замечательное будущее равно велико вашему замечательному прошлому, когда его прадед натянутой струной летел между стройных берёз, едва касаясь земли, под звуки охотничьего рожка, под непрекращающийся свист и крик «Ату его, Порывай! Возьми его, Тягай!», а потом, высунув язык, запыхавшись от решающего рывка, лежал неподалёку от костра, прижимая к земле заячью лапу, отрезанную от добычи специально для него, и чувствовал гордость за то, что стал полноправным участником доброй охоты. Пусть ваш пёс почувствует эту гордость своего прадеда в себе, поблагодарит за победу, пусть ощутит в душе далёкую собачью мудрость предков, пусть поймёт, что его будущее ничуть не уступает их славному прошлому, – а заодно прикройте поплотнее дверь, в которую просунулась удивлённая волчья морда, пытающаяся понять, что здесь происходит, и сделайте телевизор погромче. Управление при помощи истории – важнейший аспект, и умелый хозяин обязан с лёгкостью конструировать для своего пса как его будущее, так и его прошлое: этим и объясняется то обстоятельство, что, по примеру опытного торговца собаками Йозефа Швейка, любой новый владелец собаки начинает своё общение с нею с переписывания её родословной.
Всё вышеописанное, от насильственной шестой ступени, на которой вы лупите своего пса ремнём, и до второй исторической, когда он слушается потому, что так было всегда (вернее потому, что вы ему рассказали, что так было всегда), работает при соблюдении главного условия, для понимания которого вам таки придётся показать своему псу волка: хотя бы издали. Поставьте его на опушке леса, меж деревьев которого он увидит обращённый на него внимательный взор холодных жёлтых глаз. У них обоих не будет возможности обнюхаться, потереться носом, уловить взаимное биение сердец или дыхание: они просто будут долго и неотрывно смотреть друг на друга с большого расстояния, не мигая, будут вглядываться, пытаясь увидеть в глазах другого образ, похожий на свой, – или отличающийся от своего кардинально. И если ваш пёс после этого вдруг сорвётся с места и бросится в лес, – вы проиграли, вы его больше никогда не увидите: он понял про себя нечто другое, что-то больше того, что понимал до сих пор. Но нет: он пару раз вздрогнет, словно отмахиваясь от назойливого видения, внушаемого ему холодными жёлтыми глазами, а потом неторопливо потрусит к вашему сапогу и толкнёт вас головой в колено, как бы говоря: ну что, домой? И вы пойдёте домой, он сделал свой выбор; теперь вам остаётся просто применять, один за одним, все вышеописанные способы, стараясь всё же не слишком далеко уходить от фотографии прадедушки и правил на заборе, и не слишком сильно увлекаться плохой кормёжкой и лупцеванием поводком по загривку: ведь вы его, по-своему, любите. Выбор способа смотреть на мир, разница мировоззрения – это самый первый и ключевой этап, которым завершается наше короткое пояснение, но с которого, в действительности, власть как раз и начинается.
Этот занимательный экскурс в метазоологию, как поясняет наш специально приглашённый эксперт, был необходим для понимания тех ступеней волшебства, при помощи которых среднестатистический пёс может удерживаться на дворе и на поводке: а это, в свою очередь, даёт внимательному читателю понимание тех механизмов, которые он может наблюдать вокруг себя в ежедневном режиме, и возможность предположить, какое же место ему самому отводится во всём этом. Как мы ещё неоднократно увидим из дальнейшего изложения, любой сеанс магии хорош тогда, когда сопровождается последующим разоблачением; ещё лучше, когда разоблачение предшествует сеансу, поскольку это существенно снижает магическое впечатление от него; а уж для того, кто сам решил взять на себя функцию творца собственной действительности, понимание этих и подобных механизмов выступает просто рабочим инструментом, вроде ножа и топора (ну, или серпа и молота).
Однако даже иллюстрация этих механизмов, даже разъяснение отношения метапсихологии к времени, идеям и материи, и даже определение того, что же есть дух, интеллект и психика, – то есть всё то, что уже сделано в настоящей главе, – к сожалению, не позволяет решить последнюю проблему5 (которую, как уже показал несколько лет назад на канале ВВС всё усиливающийся с тех пор восточный ветер, решать всё же надо).
Эта проблема, прекрасно сформулированная Дэвидом Линчем как «The owls are not what they seem6», состоит в том, что слова значат совсем не то, что они значат. Администратор вся Руси Михаил Сперанский в своё время сказал об этом по-другому: «Слова будут иметь тайную магическую силу превращать мысли, возвышать, понижать, украшать, расширять, стеснять, ослаблять… Они не могут более означить, чем сколько мы им повелим, чем позволит общее согласие умов».
Вся эта глава, собственно, и есть ни что иное, как попытка приведения умов к более или менее общему знаменателю, что, по нашему замыслу, позволит облегчить понимание.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Оно, конечно, правильно: объяснять надо. С людьми вообще сейчас надо разговаривать, время такое. Люди, они как? Им объяснишь, что к чему, с ними поговоришь, – им всё легче. Как говорится, на то вы и власть, на то вам и голова, чтобы людям объяснять. Это раньше можно было так просто, ничего не объясняя…
По ту сторону океана, конечно, совсем жёстко было. Сидит такой американский плантатор в своём просторном бунгало, бюсты его окружают мраморные, статуи: Деметра там, Аполлон… Картины, опять же, на стене. Сам, паразит, белый, как те бюсты вокруг него: а смотрит через веранду на плантацию, где на работе сплошь одни чёрные. И три брата по фамилии Райт, ну или там Макферсон, нанятые им в качестве надсмотрщиков, лениво пощёлкивают бичами… Если же вдруг в ком из рабочих людишек и проснётся воля вольная, и припустится он нетвердыми от голоду шагами бежать прочь – «Фьюить!», разрежет воздух ствол винтовки, «Кукслуксклац!», скажет передёрнутый затвор, «Баммм!», прогремит над морем сахарного тростника выстрел… Догнать даже и не пытаются: нельзя догнать темнокожего бегуна, – и по сию пору так, хоть и стреляют сейчас только вверх, и только из стартового пистолета… Взлетит с края поля испуганная стая ворон, и только пуще защелкают в наступившей тишине бичи: мол, работайте, спринтеры, солнце ещё высоко…
По эту сторону океана, такого, конечно, не было. Придут, бывало, людишки к крыльцу господской усадьбы. Выйдет на крыльцо бородатый барин, пузатый, как тот самовар, от которого его крепостные оторвали: за спиною его двери распахнуты в дом, там, опять же, бюсты мраморные, картины на стенах… Выйдет вперёд толпы выбранный Ефремыч, или Петрович, снимет шапку, помнёт её, болезный, в руках, скажет со слезою: «Барин! Смилостивись: совсем нечем подать-то платить! Соломой скоро питаться будем…» Вспыхнет барин, покраснеет: «Да вы что, окаянные! Порядка не знаете? Бога не боитесь? А ты, Ефремыч?!.. Да я тебя на конюшне!.. Розгами!..» Крякнет Ефремыч и скажет с убежденьем в голосе: «Оно, конечно, и почему бы не посечь? Оно и надо посечь! На то ты и барин, а мы холопы… Порядок – он должон быть».
А сейчас, конечно, время другое: сейчас разговаривают. Я вот как прослышал, что Президент с народом будет говорить, так загодя к телевизору подобрался: чай заварил, мяты добавил, рахат-лукум выложил на блюдце с ободком, всё чин-чинарём. Включил, пощёлкал каналами: вот он, Президент. Говорит со мною, смотрит пристально умными, проницательными, и чуть даже насмешливыми глазами, покачивает с такт сказанному светловолосой своей головой, жесты рукою совершает… на нём галстук красивый, за спиною его гербы, знамёна цветастые, красота!.. Бюстов мраморных с картинами, правда, не видать. Значит, говорит он, я слушаю: только минут через пять-семь доходит до меня, что ни хрена я не понимаю. Ну вот ни слова, вообще. Что, думаю, за непонятица? Вроде и речь плавно течёт, и звук я погромче сделал: а всё одно, не доходит до меня послание Президента… Ещё минут пять послушал, стараюсь изо всех сил, но та же история: он говорит, я не понимаю. Что такое, думаю… Тут как хлопну себя по лбу: ах ты, мать честная! Я ж сдуру американский канал какой-то врубил! С той стороны океана! И президент-то, стало, быть, американский: а я на ихнем-то языке ни бельмеса не знаю!.. Сижу, слушаю, а оно вона-что… Ну, ладно, отлегло: а то совсем уж я перепугался, думал, то ли со мною чего не так, то ли с ним, родимым… Стал искать канал, где Президент по-русски говорит, да не нашёл: видать время трансляции перепутал. Но и то ладно.
Так вот я и говорю: сейчас время другое, сейчас народу надо объяснять. И вы верно делаете, что объясняете. Люди, они как? С ними поговоришь, они даже если ни хрена не поймут – им всё одно полегчает. Порядок – он должон быть».
Аз Мыслите Есть Наше, истинно так.
(Курс доллара к рублю 1/69 сегодня. Я не меняю, у меня просто окна на обменник выходят).
***
Продолжим. Различия в том, как именно люди понимают слова, и какое значение они вкладывают в одни и те же термины, весьма существенны: иногда даже это приводит к отсутствию понимания в принципе. Даже простенькая фраза «Я тебя люблю», как, наверняка замечал в своей практике любой читатель, в восприятии собеседников может означать совершенно разное: что прекрасно иллюстрируется анекдотом про мужа, который, пройдя точку кульминации и удовлетворённо отвернувшись к стене, на вопрос жены «Ты меня любишь?» недоуменно буркнул «А я что, по-твоему, сейчас делал?»
В известной степени, объяснение и понимание с использованием философского, то есть словесного, аппарата облегчается при использовании табуированной лексики, – что отражено в народном фольклоре фразой «Чтоб даром времени не тратить, я вкратце матом объясню». Но этот метод имеет две особенности, существенно ограничивающие возможность и область его применения. Во-первых, посредством его можно доносить только крайне ограниченные области сакрального ведения, рассчитанные на наоборотников, нулёвок или, как максимум, на скорпионов и волопасов. Во-вторых, и в главных, такой подход не является объяснением в собственном смысле этого слова: он суть просто акт применения боевого НЛП, позволяющий донести знание напрямую в область бессознательного в обход рационального понимания. Что, в свою очередь, обеспечивает выполнение, но не даёт осознания: в то время как задачей жреца является достижение выполнения через осознание, как в формуле obedire cum voluptatem7 (да и вообще, сложно представить себе серьёзную книгу, написанную матом, какие бы ценные сведения в ней не содержались). Поэтому метапсихолог не может себе позволить перейти к такому формату общения с читателем, и вынужден добиваться от него понимания другими способами: думается, попытка изложить материал так, чтобы читатель ощутил резонанс между собственным миропониманием и прочитанным, и смог организовать свои дальнейшие действия с энтузиазмом и приливом творческих сил, заслуживает как минимум уважения.
К счастью, такие способы есть. Проиллюстрируем их, после чего перейдём к заключительному этапу этой главы. Популярный анекдот повествует нам о задании накормить кошку горчицей, полученном немцем, японцем и русским. Как мы помним, немец запихал горчицу кошке в пасть насильно, что в нашем контексте можно сопоставить с актом применения боевого НЛП. Японец решил вопрос помещением горчицы внутрь сосиски, что для нас будет иллюстрировать системное объяснение и научный подход. А вот решение русского намазать кошке горчицей зад и прокомментировать её дальнейшие истерические попытки вылизаться словами «Быстро, добровольно, и с песней!» отнесём к жреческому подходу в рамках гиперборейской традиции (что, собственно, совершенно логично с учётом географии создания самого анекдота). Дальнейшее наше изложение будет представлять собой комбинацию двух последних способов: от первого подхода решено отказаться по уже указанным причинам.
Кстати, реализованная нами необходимость рассказать два анекдота в пределах последних двух страниц неизбежно приводит нас и к необходимости кратко прокомментировать вопрос использования для объяснения устройства мира такого инструмента, как метафоры: то есть притчи, сказки и анекдоты.
Проблема объяснения «эзоповым языком», по принципу «Сказка ложь, да в ней намёк – добрым молодцам урок», состоит именно в том, что никаким уроком ни для каких молодцев такой способ объяснения не является последние примерно две с половиной тысячи лет, то есть в течение всей ночи Сварога. Как мы помним по Генону, этот период усиления контртрадиции характеризуется, в том числе, и резким падением уровня интеллекта: причём не только способности поднимать свой индивидуальный интеллект до превосходящих его уровней роевого коллективного интеллекта семьи, стаи, народа и так далее (этот вопрос подробно рассматривается нами в отдельной главе), но даже способности адекватно соображать в пределах своего индивидуального, личного интеллекта. Мир, в котором IQ со значением 90 объявлен «нормой», условным нулём, вокруг которого собрано две трети населения, безусловно, не просто катится в пропасть, а уже давно и прочно в этой пропасти обосновался: и ведь эти показатели характерны для, так сказать, только трезвого ума. А поскольку большее количество электората, независимо от его географической локализации, перманентно пребывают либо в состоянии действующего изменения химической среды мозга, либо в состоянии отходняка разной степени тяжести, этот коэффициент смело можно уменьшать ещё на десяток-другой единиц. В такой ситуации предположение, что кому-либо что-либо можно объяснить при помощи притчи или сказки, неизбежно наталкивается на простой медицинский факт: IQ в районе 70-75 является порогом неспособности понимать метафоры в принципе, что является одним из клинических признаков для диагноза по МКБ-10.