Он проснулся рано. Сработала привычка, сложившаяся за годы службы. В походных условиях редко удавалось урвать больше пары-тройки часов сна, но ему этого хватало. Наверное, он даже любил такие вот ранние подъемы и ту особую тишину зарождающегося утра, когда не слышно ни разговоров, ни звона оружия, ни ржания коней, а все вокруг погружено в сонную дремоту. Штефану нравилось наблюдать, как медленно, словно нехотя, отступает ночь, как постепенно светлеет край неба, как наливается кровью нависающая над горизонтом полоса и расползаются по земле настырные красные тени. Было в этом что-то мистическое. Что-то, что будило в душе древние верования и память прошлого. Он никогда не считал себя набожным человеком, не верил ни в Аэста, ни в сварна, но в такие моменты готов был признать существование какой-то силы, управляющей мирозданием. Или поверить в Скарога – древнее божество своих предков.
Штефан рывком поднялся с постели, подошел к окну и толкнул узкие створки. Те со скрипом подались, и молоко тумана тут же плеснулось в комнату. Оно оседало на коже, покрывало мельчайшими каплями волосы, забивалось в ноздри влажным и пряным ароматом цветущих каштанов, подхалимски, будто кошка, ластилось к телу.
Штефан повел плечами, прогоняя прикосновение призрачных мягких лап, и посмотрел на восток. Солнце и не думало всходить над Белвилем. Оно привычно пряталось за тучами, а те, так же привычно, сочились влагой. Вечная сырость Стобарда…
Он усмехнулся. Неприветливая у него родина. Суровая. Здесь нет ярких красок и живых эмоций, буйства природы и веселых песен юга. Да и сами стобардцы мало отличаются от своей серой и промозглой отчизны. Все они недоверчивые, молчаливые, на решения не скорые. Можно годами жить с ними бок о бок, но если ты родился за пределами Стобарда, местные так и будут считать тебя чужаком. И твоих детей. И даже внуков. Вот правнуков, пожалуй, признают, но все равно при случае напомнят, что предки твои – пришлые, а значит, ты не истинный стобардец.
Штефан задумчиво глядел вдаль, туда, где небо отличалось чуть более светлым оттенком. За много лет вдали от дома он отвык от таких вот серых рассветов. Что ж, придется привыкать. Теперь это – его новая действительность. Как и старый уродливый замок, как и чумазые лица живущих в Белвиле людей.
Стоило подумать о местной прислуге, как тут же вспомнился уволенный слизняк-управляющий. Плут и мошенник, как пить дать. Надо бы просмотреть расходные книги, проверить, на что уходили его деньги. Но все это потом.
Он, как был, в одних подштанниках, вышел из комнаты и спустился во двор. Внизу царила тишина. Птицы и люди еще не проснулись. Темная громада замка выступала из тумана неприкаянным черным медведем. Прохладный воздух приятно бодрил. Штефан шагнул в сгустившийся туман и побежал по дорожке, ведущей в лес. Под ногами чавкала грязь, мимо мелькали едва видимые глазу деревья, с неба сыпала мелкая морось. Сейчас, когда он полагался лишь на чутье, лес казался знакомым. И глубокий овраг, вдоль которого петляла тропа, и горные террасы, уступами уходящие к вершине, и лысая прогалина Скалистой пади. Оказывается, он ничего не забыл. Три года, проведенные в Белвиле в ранней юности, не прошли бесследно. Штефан тогда жил под присмотром деда. Отец женился на шестнадцатилетней Верике, привел ее в дом и отправил подрастающего сына подальше, чтобы соблазна не было.
Штефан усмехнулся. Похоже, одно у него место ссылки – Белвиль.
К большой бочке, в которую собирали чистую дождевую воду, он прибежал уже засветло. Не забыл за столько лет, вот она стоит, совсем не изменилась: те же круглые бока и темные обручи, стягивающие почерневшие доски, то же вросшее в землю основание. Эту бочку установил еще его дед. «Уж чего в Стобарде полно, так это воды, – говорил старик. – Хочешь, с речки бери, хочешь – из источников, а можешь и с неба пить, вон оно, круглый год влагой сочится».
Штефан отогнал рукой плавающую сверху щепу, зачерпнул бадьей студеную, пахнущую деревом и терпкими ягодами крученики воду, и опрокинул на себя. Сначала все тело закололо острыми иголками, и тут же им на смену поднялась волна жара. Хорошо!
Второе ведро пошло в ход сразу же, а третье – с небольшим перерывом. Он наслаждался этой оттяжкой, смаковал удовольствие. Вода смывала все: и усталость от долгой поездки, и горечь отставки, и несбывшиеся надежды, и воспоминания о жарких ночах с Бранимирой.
Он запрокинул лицо к проплывающим над головой ватным клочкам тумана и раскинул руки. Хорошо… И плевать, что он снова в Белвиле. Ему не пятнадцать, и деда с отцом давно уже нет в живых. Теперь все будет по-другому. Зверь одобрительно заворочался и вдруг настороженно замер, пробившись к самой коже, вспоров когтями руки и изменив зрение.
За ним наблюдали. Он чувствовал этот взгляд спиной, ощущал нутром, чуял обострившимися инстинктами. Взгляд полз по напряженным мышцам, а он лихорадочно размышлял. Кто это? Враг? Подосланные Георгом убийцы? Местные головорезы?
Он стоял, все так же раскинув руки, стараясь не делать резких движений, и впитывал чужую энергию. В ней не было угрозы. Интерес, толика страха, сомнение и… любопытство. Проклятое любопытство.
Штефан нахмурился и скосил глаза на кусты волчьей сыти. Так и есть. Девчонка, что вчера убиралась в комнате, спряталась за густыми колючими ветками и наблюдает за его омовениями. Любопытная маленькая куница.
– И долго ты в засаде сидеть собираешься? – не поворачиваясь, спросил он.
Вопрос прозвучал резко. В кустах что-то тихо треснуло. Ишь ты, молчит. Испугалась.
– Я кого спрашиваю? – грозно спросил он.
Ответа не последовало, и это его разозлило. Штефан медленно повернулся, посмотрел на раздвинувшиеся кусты и наткнулся на внимательный, совсем не испуганный взгляд огромных синих глаз, ярко сверкающих на чумазом от сажи лице. Казалось, девчонка пытается что-то для себя решить. Похоже, уже решила. Она коротко поклонилась и выставила вперед два ведра, жестами показав, что пришла за водой. И тут он вспомнил. Ну конечно! Она же немая.
– Чего стоишь? Раз пришла – набирай, – хмыкнул Штефан.
Он чуть сдвинулся в сторону, и служанка шустро проскочила мимо. Она ловко наполнила ведра, подняла их и быстро посеменила прочь, слегка сгибаясь под тяжестью своей ноши. Казалось, еще немного, и тонкая фигурка в подпоясанной грубой веревкой рубахе просто переломится, но время шло, старые кожаные башмаки споро мелькали из-под длинного подола, а девчонка неутомимо неслась вперед. И как только не поскользнется на жирном черноземе тропинки?
Он машинально наблюдал за движениями ее маленького складного тела, а сам размышлял о том, что неплохо было бы съездить в Стобард, наведаться к наместнику, посмотреть, чем тот дышит. А заодно и управляющего толкового подыскать. И с местными слугами надо что-то делать. Выглядят убогими оборванцами, позорят честь Белвиля, совсем без хозяина распустились. Но начать нужно с управляющего.
Штефан стер с лица капли. Да, так он и сделает. Поест и отправится в местную столицу. Поглядит, чем стобардская знать дышит.
Грязь снова смачно чавкнула под ногами, и он задумался. Надо бы в городе работников найти, пусть все камнем вымостят, нет сил на это болото смотреть.
Он недовольно поморщился, обвел взглядом запущенный двор и решительно направился к парадному входу.
Я завернула за угол и только тогда перевела дух. Угораздило же нарваться на арна! И чего он в такую рань поднялся? Весь Белвиль спит, а ему неймется! Еще и туман этот. Я ведь заметила графа в самый последний момент, едва успела за кусты спрятаться, думала, отсидеться смогу, да где там? У арна нюх звериный, сразу учуял, я по напрягшимся на спине мускулам поняла.
– Войко, сколько раз тебе говорить, дрова надо ровно складывать!
А вот и Салта. С утра пораньше уже орет. И почему ей вечно все не так?
Я припустила быстрее. Через полчаса общая побудка, а мне еще нужно успеть белье простирнуть и помыться. Вчера намаялась со Златкой, присела на кровать, думала, отдохну пару минут и встану, а проснулась уже утром.
За шиворот попала холодная капля, и я вздрогнула. И когда уже потеплеет? Вроде, Ожен на носу, а погода никак не наладится. Помню, когда только попала в Белвиль, все ждала, что дожди прекратятся и солнце выглянет. Время шло, с неба вместо воды белые хлопья полетели, грязь во дворе замерзла, тропинку лесную сугробами завалило, а солнце так и не появилось. «Стобард – край вечных туманов, – объяснял мне Микош. – Оно ж так и переводится со старого языка: сто – край, бард – туман. Вот так-то, девка. Знай, куда тебя судьба занесла».
Ведра оттягивали руки, но я привычно не обращала внимания на их тяжесть. Что тут идти-то осталось? Вон уже и флигель виднеется. Несколько шагов, щелястая дверь громко захлопнулась за спиной, в коридоре привычно темно.
До комнаты добежала за считанные минуты.
– Старшая заходила, – встретила меня соседка.
Она сидела на постели, и в сером утреннем свете многочисленные синяки на ее белой коже выглядели устрашающе. Мне тут же вспомнилось, каким я увидела арна у дождевой бочки: на смуглой коже капли воды блестят, мокрые подштанники плотно облепили ноги и ягодицы, влажные длинные волосы спадают на бугрящуюся мышцами спину, руки сплошь темными волосами покрыты. И грудь тоже, но это уж я потом разглядела, когда он повернулся. А еще мне показалось, что я когти видела – черные, острые, слегка загнутые. Такими кожу пропороть – раз плюнуть.
«Больно?» – с сочувствием взглянула на Златку.
– Не бери к сердцу, – отмахнулась та. – Это только выглядит ужасно, а так ничего, терпимо.
Как же, терпимо! Вон царапины какие глубокие!
– И охота тебе все время воду таскать? – вздохнула Златка. – Чай, не благородная, каждый день мыться.
Благородная не благородная, а к грязи так и не привыкла за два года. Все тело зудит и уснуть не могу, если вечером мокрой тряпицей не оботрусь.
Я поставила ведра на пол рядом с табуреткой, налила немного воды в таз и скинула рубаху. Кожа тут же покрылась пупырышками. Ох уж этот холод Белвиля…
Я провела тряпкой по шее, вытерла лицо и руки, посмотрела на почерневшую воду и грустно вздохнула. Без мыла тут не обойтись, а мое еще третьего дня закончилось. Как ни растягивала, а до ярмарочной распродажи все равно не хватило…
– Возьми у меня на полке, в старой банке из-под масла, – словно услышала мои мысли Злата. – Я вчера в бане кусок стащила, пока арн не видел, – она хитро улыбнулась и подмигнула. – Не задаром же честь девичью отдавать?
Ну, положим, с честью девичьей Златка уже лет десять как рассталась, сама рассказывала, а вот предприимчивости соседке не занимать.
Я заглянула в банку и обнаружила там небольшой кусочек душистого мыла – белого, пахнущего розами и жасмином, с красивыми выпуклыми узорами и маленьким штампом дома Шартен. Оно словно пришло из той, другой жизни, про которую я уже начинала забывать, и на душе стало тоскливо.
– Эй, ты чего замерла? – окликнула меня соседка. – Опоздаешь – Салта с тебя голову снимет! Давай быстрее!
Это да. Салта терпеть не может, когда кто-либо на работу опаздывает. Мы ведь с Милицей должны до завтрака управиться: дров натаскать, камины в гостиной и кабинете вычистить и растопить, убрать за собой все, чтобы, не дай Создательница, и соринки нигде не осталось. И только потом можем свою миску каши получить с ломтем черствого хлеба.
– А я думала, ты теперь совсем умываться не будешь, – задумчиво обронила Златка.
Я тоже так думала. А вот как походила неряхой, так и передумала. Не смогу. К тому же и арн на меня внимания не обращает, вон, сколько раз уж виделись, а он как на пустое место смотрит.
Я торопливо намылила тряпицу, провела ею по щекам и принялась оттирать черные следы. Спустя несколько минут вода в тазике стала темной, а мое лицо приобрело свой первоначальный цвет.
Во дворе раздался звон колокола. Два удара. Значит, до начала общего сбора осталось пятнадцать минут.
– Красивая ты все-таки девка, Илинка, – задумчиво сказала Злата, наблюдая, как я заплетаю волосы. – Недаром на тебя Данко заглядывается. Зря ты от него нос воротишь, он парень хоть куда. Жила бы сейчас, как сыр в масле, и не в нашей конуре, а в башне. И ела бы досыта, и спала, сколько вздумается.
Соседка вздохнула, видимо, представив, каково это – с утра до ночи ничего не делать и теплые калачи есть, а я только рукой махнула. Ни к чему мне Данко, да и остальные охранники тоже. Не для меня такая жизнь – без венца, без любви, по одной только выгоде. Нельзя мне через себя переступать, Паница не раз говорила, чтобы я за честь свою держалась и на что попало ее не разменивала.
«Как бы плохо ни было, терпи, – наставляла она меня в тот последний день. – И честь девичью блюди, на блага мирские не разменивай».
– Ты чего застыла? Не слышишь? Колокол бьет! – поторопила меня Златка, и я, затянув на рубахе пояс, выскочила за дверь.
До людской добежала быстро. Салта, при виде меня, посмотрела на большие настенные часы и нахмурилась. Видать, надеялась, что я опоздаю.
– Соседка твоя где? – грозно спросила она. – Спит еще? Или думает, что коли с арном ночь провела, так теперь в благородные выбилась и может от трудов отлынивать?
Я попыталась знаками объяснить, что арн отстранил Златку от работы, но злобная баба сделала вид, что не понимает.
– Чего ты мне тут руками машешь? – прошипела она. – Иди, передай этой лишманке, что если через пять минут не появится, я ее мигом из замка вышвырну. На ваши места завсегда желающие найдутся!
Это да. В империи с работой туго, да и платят везде гроши. А в Белвиле хоть и тяжело, но на деньги не скупятся, и кормят, опять же.
– Чего стоишь, глазами лупаешь? – прикрикнула на меня старшая. – Тащи сюда соседку свою, ленивицу.
Да как я ее притащу? Златка с постели еле поднялась, куда уж ей по этажам резвой козочкой скакать?
Я отрицательно помотала головой и показала на себя, объясняя Салте, что готова за двоих отработать.
– За двоих? Ну что ж, сама напросилась, – недобро ответила старшая. – Потом не ной.
Она ненадолго задумалась, позвякивая связкой ключей, и распорядилась:
– Значит, так. Камины растопишь, уберешься в людской и черную лестницу вымоешь, а потом в подвал спустишься. Там нужно картошку перебрать, десять коробов, что справа от входа стоят. Да поторапливайся. Если до ужина не успеешь, сама знаешь, двери запрут, там и ночевать останешься. Никто ради тебя порядки нарушать не будет.
Это точно. Порядки в Белвиле заведены строгие. К ночи все подсобные помещения должны быть закрыты, а мост – поднят. Это указ еще старого хозяина, лорда Вацлава, деда лорда Штефана. И выполняется его распоряжение неукоснительно.
Я кивнула Салте, а та недобро зыркнула своими узкими глазками и махнула на меня рукой. Так, будто кур выгоняла.
– Чего застыла? Иди уже, коль вызвалась!
Она хотела что-то добавить, но отвлеклась на подошедшую Грильду. Кухонная работница опоздала и теперь пыталась незаметно проскользнуть в людскую. Я взмахнула руками, пытаясь отвлечь внимание Салты, но старшую было не провести.
– Вы поглядите, еще одна ленивица явилась! – загородив собой вход, загремела она. В голосе домоправительницы послышалось мрачное удовлетворение. – Как работать, так не дозовешься, а как денежки получать – так вперед всех!
– Простите, дана Салта, – покаянно забубнила Грильда, но старшая, раздосадованная тем, что не удалось на нас со Златкой зло сорвать, уже разошлась.
– Колокол когда бил? Еще десять минут назад! – разорялась она. – А ты где была? Спала?
Голос Салты перешел на визг.
– А работать за тебя кто будет? Я?
Глупышка Грильда попыталась оправдаться, но сделала только хуже. Лучше бы молчала. Салта тут же затянула свою привычную песню о том, что только она в Белвиле не покладая рук трудится, а все остальные – лодыри и бездельники.
Я не стала слушать эти громогласные вопли. Незаметно выскользнула из людской, воспользовавшись тем, что домоправительница нависла над Грильдой и освободила проход, забрала в подсобке ведро и пошла наверх, в столовую. При хозяевах там всегда в первую очередь камин разжигали, а потом уже в гостиной и кабинете, так мне Микошка говорил.
Наверху было тихо. Я вошла в большой зал, на всякий случай быстро огляделась и только после этого направилась к камину. Огромный, побитый временем очаг был старым и каким-то сиротливым. Он темнел черным провалом посреди обшитой дубовыми панелями стены и печально поблескивал невысокой решеткой. Я посмотрела на нее и расстроенно вздохнула. Только вчера все до блеска начищала, а уже и не видно. Копоть одна кругом. Руки привычно потянулись за тряпкой. Успеть бы управиться, пока Лершик не появился, или хозяина нелегкая не принесла. Интересно, граф всегда так рано встает, или только сегодня? А завтракать где будет – здесь или у себя? Лучше бы у себя. Не больно-то хочется ему на глаза попадаться.
Я быстро выгребла золу, почистила каминную решетку и попыталась разжечь огонь, но тот разгораться не хотел. То ли тяга сегодня плохая была, то ли дрова отсыревшие, только не горели они и все! Уж я и так, и эдак поленья укладывала – и все бестолку.
– Чего ты там возишься?
Голос арна раздался так неожиданно, что я невольно дернулась и ударилась головой о каминную полку. От боли захотелось зажмуриться, но я пересилила себя и повернулась.
Лорд Крон стоял прямо передо мной, разглядывая рассыпавшиеся дрова. На нем был простой темный камзол и темные же штаны. А лицо казалось осунувшимся. Полчаса назад, у бочки, нормальным было, а сейчас – усталым и побледневшим.
– Дай сюда, – протянул он руку.
Я вложила в нее кресало.
Арн молча отодвинул меня от камина, присел перед ним на корточки, потрогал дрова, принюхался к чему-то и хмыкнул.
– Это кто ж тебя так не любит? – повернулся он ко мне.
Я настороженно посмотрела в синие – вовсе не красные! – глаза.
– Кто-то поленья мраловым корнем натер. Ты их до вечера разжигать будешь, – пояснил арн.
Он поднялся, окинул взглядом полную светло-коричневых дров подставку и спросил:
– В гостиной камин еще не горит?
Я отрицательно помотала головой.
Граф, не говоря ни слова, вышел, но не успела я понять, что к чему, как он уже вернулся, неся большую охапку буковых и дубовых поленьев.
– Вот эти попробуй.
Он сгрузил дрова на пол и, оттащив от стола стул, сел и уставился на меня тяжелым, немигающим взглядом. А глаза-то снова краснотой наливаются…
Мать-Создательница! Руки дрогнули. Что, если у меня не получится? Так ведь и работу потерять недолго!
– Чего ждешь? – поторопил меня граф.
Я постаралась скрыть волнение, присела перед камином и принялась складывать поленья. Это только на первый взгляд кажется, что все легко и просто, а на самом деле целая наука. Оно ведь как? Если камин для красоты и уюта разжигают, тогда дрова нужно шалашиком устанавливать. Правда, они прогорят быстро и тепла почти не дадут. А вот для отопления поленья по-другому укладываются. Вниз, вдоль топки очага – самые толстые, дубовые, второй слой – из коротких буковых полешек. Он поперек кладется и должен быть чуть потоньше. Потом нужно еще одно дубовое полено положить, а уже сверху, к самой стенке – щепу. Так камин долго гореть будет, и тепло по всей комнате разойдется. Этой науке меня Паница научила.
Сухие щепки занялись мгновенно – затрещали, застрекотали, загалдели. Огонь весело перекинулся на дубовое полено, лизнул буковые полешки.
– Кто тебя научил так дрова складывать? – будто подслушав мои мысли, спросил арн.
И как мне ему ответить?
– Отец?
Я отрицательно покачала головой.
– Брат?
А граф настырный! Вон, как цепко глаза смотрят. И отсветы в них багровые появились.
– Наставник? – не унимался лорд Крон.
Я кивнула. Так и есть, только не наставник, а наставница.
– Читать-писать умеешь? – последовал следующий вопрос.
Я утвердительно мотнула головой.
– Занятно, – словно про себя, заметил граф.
Он продолжал буравить меня взглядом, а я, вместо того чтобы опустить глаза, уставилась на арна и застыла, снова застигнутая врасплох тем, что творилось в сине-алой глубине. Недовольство, настороженность, интерес, раздумье – там было так много всего… И меня в сердце будто ударило что-то. И захотелось ближе подойти, ладонью по небритой щеке провести…
– Значит, так, – резко сказал арн, и я очнулась. – Чтобы я этого рванья больше не видел, – он брезгливо скривился, разглядывая мою штопаную рубаху. – Плачу вам по тридцать стависов, а выглядите, словно нищие оборванцы.
У меня от удивления глаза на лоб полезли, и все мысли глупые будто волной смыло. Какие тридцать стависов? Да я таких денег уже сто лет в руках не держала.
Граф смотрел на меня, и лицо его с каждой секундой мрачнело все больше.
– Понятно, – после небольшой паузы, сказал он. – И сколько же ты получаешь?
Я показала два пальца.
– В месяц?
Я помотала головой.
– В год?
Я кивнула. Глаза арна полыхнули алым, и я снова замерла, застигнутая врасплох зарождающейся в них бурей.
– Убью мерзавцев! – выдохнул лорд Крон и полоснул меня гневным взглядом.
Я невольно отшатнулась.
Лорд Крон поморщился. Он провел рукой по лбу, словно отгоняя дурные мысли, и сказал уже более спокойно:
– Одежду вам всем выдадут. Завтра. И чтобы больше я этого убожества не видел, – арн кивнул на мою рубаху.
Выдадут? А деньги из жалованья вычтут? Разве будет хозяин задаром рубахи раздавать?
Я расстроенно вздохнула. Правильно Микошка говорил. «Вот посмотришь, Илинка, приедет милорд, и тут совсем другие танцы начнутся», – посмеивался конюх. Видать, начались.
Граф поднялся со стула и молча пошел к выходу. А я смотрела ему вслед и думала о том, какие еще перемены нас ждут.
– Ваше сиятельство, там вас у ворот спрашивают.
– Кто?
Он смотрел на Лершика, а сам прикидывал, замешан дворецкий в воровстве или управляющий один бесчинствовал.
– Военный какой-то. Не захотел представиться, – в голосе Лершика слышалось недовольство.
Еще бы! Это ж какое вопиющее нарушение правил – гость имя не пожелал назвать. Штефан хмыкнул.
– Проводи его в гостиную, – велел он, так и не придя ни к какому выводу. Интуиция подсказывала, что дворецкий причастен ко всему, что происходит в Белвиле, но вот доказательств не было. По документам, которые Штефан успел просмотреть, выходило, что Лершик исправно исполнял свои обязанности, получал ежемесячное жалование и ни к каким аферам слизняка отношения не имел. А вот к Винкошу у него теперь совсем другой разговор будет. Двадцать восемь стависов в год с каждого слуги. Пятнадцать слуг, восемь дворовых работников, десять человек охраны… И так двадцать лет. Хорошо нажился управляющий. От души брал, с размахом.
– Винкош где? – спросил он.
– Вещи собирает, Ваше сиятельство, – настороженно ответил дворецкий, и в глазах его сверкнул упрямый огонек.
– Вели ему ждать в кабинете. Разберусь с гостем, подойду.
– Ваше сиятельство, дозволено ли мне будет сказать?
Лершик весь как-то подобрался и склонил голову набок.
– Говори.
– Дан Винкош – толковый управляющий. В Стобарде другого такого не найти. Лорд Меклер его давно к себе переманить пытался, и лорд Кобаш клинья подбивал. Вы бы не рубили сгоряча, Ваше сиятельство.
Глазки дворецкого снова недобро блеснули, а кончик длинного носа еле заметно дернулся.
– Посмотрим, – хмыкнул Штефан, все больше склоняясь к мысли, что управляющий на пару с дворецким воровал. Чутье подсказывало, что эти двое заодно действовали. И еще неизвестно, кто главным был. – Веди сюда гостя, посмотрим, кто там пожаловал.
– Сию минуту, милорд.
Лершик поклонился и направился к лестнице.
Штефан задумчиво смотрел ему вслед. Высокий, похожий на крючковатую сухую палку дворецкий шел, слегка раскачиваясь, шаркая и почти не поднимая ног. Длинные полы его черного кафтана скособочились и хлопали при ходьбе, а редкие седые волосы спадали на худую спину неопрятной косицей. Штефан попытался вспомнить, сколько же Лершику лет. Дворецкий служил еще при его деде. Потом при отце. И вот теперь ему достался. Этакая семейная белвильская реликвия, переходящая из поколения в поколение, от старого владельца к новому. И ему предстояло решить, сохранить эту традицию, или положить начало новой.
Штефан провел рукой по лбу, откидывая назад мешающиеся пряди, и вошел в распахнутые двери гостиной. Раньше, во времена первых Кронов, здесь был тронный зал. На стенах до сих пор оставались старые гобелены, изображающие короля Драго и приносящих ему дары иноземцев. Творения белвильских мастериц потемнели от времени, их яркие краски поблекли, но все еще можно было отчетливо рассмотреть и крупного мужчину, сидящего на троне, и алую мантию, спускающуюся на каменные ступени, и склонивших головы вассалов, и напыщенных аверских послов. Десять гобеленов, по пять на каждой стене. А сами стены простые, не облагороженные дубовыми панелями. Грубая кладка, неровные швы, потемневший от времени камень.
Штефан прошел к неудобному, с высокой спинкой креслу, и сел в него, вытянув ноги к камину. Шустрая девчушка уже успела разжечь огонь, и сейчас тот громко трещал, поедая толстые поленья.
Штефан сжал деревянные подлокотники. Простые, некрашеные, отполированные руками нескольких поколений хозяев Белвиля. На правом было небольшое углубление. Он помнил его с детства. И трещину на левом – от старости дерево рассохлось и разошлось глубокой некрасивой раной, обнажив розоватые слои букового основания. Когда-то в этом кресле любил сиживать его дед. Причем сидел всегда ровно, не облокачиваясь. Лорд Вацлав на дух не переносил расслабленности и никогда, даже в самые преклонные годы, не позволял себе согнуться или откинуться на спинку кресла. Единственное, что дед допускал, это опереться на подлокотники. Железный был лорд. Несгибаемый.
– Вот я и вернулся, дед, – тихо сказал Штефан. – Как ты того и хотел.
Здесь, в этой комнате, все выглядело так, будто лорд Вацлав еще жив. На небольшом столике стоял круглый штоф со сливовой ратицей и старинная пузатая рюмка из толстого стекла. На ореховой подставке лежали любимые дедовы трубки. В небольшом, расписанном яркими узорами шкафчике хранились древние рукописи, которые лорд Вацлав собирал почти семьдесят лет. В них были старые стобардские легенды о Скароге, заклинания и наговоры, пророчества о роде Кронов и сложенные несколько веков назад баллады о первом короле.
Долгими зимними вечерами, когда за окнами валил снег, лорд Вацлав любил сиживать в кресле и перелистывать страницы стобардской истории.
Штефан будто воочию увидел костлявую фигуру деда, его длинные седые волосы, сухие, обтянутые пергаментной кожей руки, ярко сверкающие на пальцах перстни. Относительно новый золотой, с большим черным бриллиантом, и старинный серебряный, в виде волчьей головы, передающийся в их роду каждому новому владельцу Белвиля. Штефан посмотрел на свои пальцы. Может, последовать традиции и тоже надеть фамильное кольцо? Или ограничиться золотым?
– Ваш гость, милорд, – голос дворецкого заставил Штефана отвлечься от размышлений.
Он поднял голову и растерянно моргнул, не веря своим глазам. Вот это сюрприз!
– Бранко! Ты откуда здесь взялся?
Штефан привстал, неверяще глядя на бывшего вестового. Бранко Кражич, старый друг и соратник, шел к нему от двери и широко улыбался. Его грубое, словно выточенное из корявого куска дерева лицо светилось от радости, а из-под кустистых бровей ярко зеленели раскосые глаза.
– Ты же в Рагницу собирался.
Штефан встретил друга коротким объятием.
– А я, Ваше сиятельство, передумал, – хитро осклабился Бранко. – Служба моя хоть и закончилась, а все ж не по-людски это, командира бросать. Оно ж и в мирной жизни не помешает, когда есть кому спину прикрыть.
– А как же твоя Райна? – спросил Штефан. – Ты ведь жениться собирался. Я уже и подарок в Рагницу отправил.
По лицу Кражича прошла тень.
– А Райна теперь мужняя жена, – нарочито равнодушно ответил Бранко. – Не стала она дожидаться, пока я из Варнии вернусь. Выскочила за пекаря, сидит теперь в лавке, калачами торгует.
Что ж, обычная история. Женщины – существа непостоянные, их слово и ньера ломаного не стоит. Вот и Кражичу пришлось на себе эту истину испытать.
Штефан не стал больше ничего выяснять.
– Останешься? – просто спросил он.
– Коли не прогоните, – сверкнул глазами Бранко. – Вы же знаете, я за вами и в огонь, и в воду.
– Лершик, вели на стол накрывать, – обернулся к дворецкому Штефан. – И вина принеси лигерского, что в подвале хранится. Да побыстрее.
– Слушаюсь, милорд, – Лершик бросил взгляд на Бранко и зашаркал к двери.
Правда, Штефан был уверен, что стоит дворецкому выйти из комнаты, как вся его старческая немощь тут же исчезнет. Видел он, как тот на работников орет и каким коршуном на служанок наступает. С утра понаблюдать сподобился, как с пробежки вернулся.
– И как вас отчий дом встретил, Ваше сиятельство? – посерьезнел Бранко.
– Садись.
Штефан кивнул ему и вернулся в дедово кресло.
– Сам видишь. Разруха кругом. В отчетах, что управляющий присылал, все складно да гладко было, а на деле…
Штефан не договорил и задумчиво посмотрел на друга.
– Бранко, ты ведь до войны у Стромеца служил? – спросил он.
– Да. Десять лет почти.
– Вот ты говоришь, что готов в огонь и в воду. А в управляющие пойдешь?
– А чего ж не пойти, коли надобность такая возникла?
Бранко хитро улыбнулся, отчего его дубленая кожа пошла кривыми складками и полез в карман за трубкой.
– А старого вы уже выгнали?
– Вещи собирает. Но я его выпускать не собираюсь, пока не выясню, куда мои деньги ушли.
– По-крупному брал?
– Судя по всему, не стеснялся.
Штефан подошел к столу и плеснул в рюмку ратицу.
– Держи, – протянул ее другу.
Бранко одним махом опрокинул в себя сливовицу, шумно выдохнул и довольно крякнул.
– Остаюсь! – помотал он головой. – Если тут такую ратицу гонят, так я готов хоть до конца жизни на Ваше сиятельство горбатиться!
Штефан усмехнулся и снова доверху наполнил пузатый дедов стаканчик.
– Я рад, что ты приехал, Бранко, – серьезно посмотрел на друга.
– Не поверите, Ваше сиятельство, но я тоже рад, – расплылся в улыбке Кражич.
В подвал я спустилась после обеда. Было там темно и холодно, а низкие своды нависали над самой головой. Хорошо, что Создательница не наделила меня высоким ростом, иначе пришлось бы сгибаться в три погибели, а так я только голову слегка наклонила да подол подобрала, чтобы не споткнуться.
Я сбежала по неровным ступеням, сунула факел в крепление, запасной воткнула в соседнее и огляделась. Вдоль стен выстроились в ряд огромные бочки с соленьями, на полках высокие деревянные короба стоят, на полу ящики с овощами громоздятся. И конца-края подземелью не видно, за аркой первого зала темнота такая, что хоть глаз выколи.
Микошка говорил, что подвалы подо всей старой частью замка тянутся и переходят в подземные ходы, которые к самому сердцу Алмазных гор ведут. Правда, Лершик обозвал его старым дурнем и заявил, что никаких ходов нету. «Мелешь языком почем зря! – недовольно фыркнул дворецкий. – Точно баба старая!». Знать бы, кто из них прав?
В подвалах я бывала нечасто, тут больше кухонные девки хозяйничали. Златка эти подземелья терпеть не могла. «Это сейчас тут припасы хранятся, – делилась со мной соседка. – А раньше, в старые времена, под замком темница была. Бабка сказывала, арны своих врагов в оковах держали до самой их смерти, никто отсюда живым не выбрался».
Я окинула взглядом мрачное помещение и поежилась. Да, очень похоже на тюрьму. Вон и крюки в стены вбитые, и цепи на них ржавые. На мгновение мне даже показалось, что я слышу звон кандалов.
«Ох и богатое у тебя воображение, Илинка!» – шикнула на себя, поправила на плечах теплый платок и решительно направилась к коробам с картошкой.
Работы предстояло много. Нужно было перебрать клубни, рассортировать на крупные и мелкие, удалить загнившие, а годные переложить в сухие короба. В общем, только успевай поворачиваться.
Я вздохнула и выдвинула первый ящик. Картофель в нем был чуть сморщенным, но без глазков. Как и во втором. И в третьем. Вроде, и весна на дворе, а в подвале температура такая, что овощи свежими лежат, не портятся. И сырости нет, что странно. Снаружи бесконечные дожди, а тут сухо.
«Предки наши не дураки были, – вспомнились мне слова Микошки. – Знали, на каком месте замок строить. Видишь, какое у него основание? Во-о-от! Гора. Скала неподвижная. А еще, говорят, первые арны кровью своей место это заговорили, чтобы непоколебимо дом их стоял до скончания веков».
Я сортировала картофель, а мысли бродили, где им вздумается. От прошлого замка к настоящему перешли, а там и к хозяину Белвиля свернули. Было в арне что-то такое, отчего внутри и страшно, и одновременно щекотно делалось. И хотелось в глаза его, не отрываясь, смотреть. И лицо разглядывать. Вот, вроде и не красавец писаный, и черты резкие, и от канонов имперских далек, а столько в нем силы нечеловеческой скрыто, что невольно дух захватывает. Граф напоминал мне вирош – обережный орнамент с потайными знаками внутри. О нем мало кто знал, а меня Паница научила, показала, как на изнанке судьбы тонкие нити оберега вплести и от чужих взглядов скрыть. Вот бы попробовать арну такой вышить! Давно у меня подобных желаний не возникало, а тут прям как в сердце толкнуло, и фрагменты вироша перед глазами возникли.
Я так задумалась, что не заметила, как выронила из рук клубень. Наклонилась, чтобы поднять его, да так и застыла, заслышав какой-то звук. Тихий, медленный, с небольшими промежутками, будто чье-то сердце стучит. Тук-тук… Тук-тук… У меня от страха мороз по коже прошел. Что за лиховщина? Я поднялась с перевернутого ящика, на котором сидела, и уставилась в темноту. Стук не умолкал. Он становился то громче, то тише, бился в такт моему собственному сердцу, въедался в мозг своей неотвратимостью, гулом заполнял все пространство вокруг. Мне показалось, что даже стены ему в такт вибрируют.
«Мать-Создательница! Неужто тут души неупокоенные остались?».
Не успела я так подумать, как в подвале наступила тишина. Будто и не было ничего. И как я не прислушивалась, никаких подозрительных звуков больше не услышала.
А время шло. И картошки еще шесть ящиков осталось. Не успею перебрать – ни мне, ни Златке не поздоровится!
Я отвела со лба выбившиеся из косы волосы, решительно придвинула очередной короб и ухватила большой, покрытый глазками клубень. И пусть себе любопытство страдает, не буду я думать о том, откуда этот звук взялся. Не буду – и все! Мне и без того забот хватает.
– Эй, убогая, ты там? – послышался сверху высокий голос Минки.
Интересно, чего она здесь забыла? Минка была второй горничной, убиралась на хозяйском этаже, и с нами, простыми служанками, никогда не разговаривала. Не считала достойными своего общества.
Я оторвалась от работы и посмотрела на лестницу. На верхних ступеньках появились хорошенькие туфельки на каблучках, подол синей юбки и кокетливо выглядывающая из-под нее вышитая кайма рубахи. Минка, в отличие от нас, чернорабочих, всегда была щеголихой. В любовниках у нее сам начальник стражи ходил, вот она и форсила.
– О чем с тобой хозяин разговаривал?
Минка спустилась на несколько ступеней, и я смогла увидеть ее лицо.
– Ну? – притопнула она ногой.
Я развела руками.
– Не прикидывайся! Когда надо, ты все, что угодно, объяснить можешь, – не отставала Минка.
Я равнодушно пожала плечами и взялась за очередной клубень.
– Чего рожу отворачиваешь? Я тебя насквозь вижу! – разозлилась горничная. – Хочешь из грязи выбраться? Решила к хозяину в постель залезть? Так вот, запомни: не бывать этому! Он моим будет. И только попробуй мне дорогу перейти! Уничтожу.
Она резко крутанулась, отчего ее юбки взметнулись, открыв ноги почти до колен, и потопала наверх. А я усмехнулась и потянулась за очередной картофелиной. Тоже мне, угроза! Что она может? Дрова мраловым корнем натереть? В камин воды плеснуть? Салте наябедничать? Так мне не привыкать нагоняи получать. И тут внутри словно ледяной волной обдало: а что, если Минка любовнику нажалуется? Ганза – мерзкий тип. Даром, что глава стражи, а сам – бандит бандитом. А еще он с Лершиком дружбу водит, они друг друга прикрывают, делишки вместе обтяпывают. В прошлом году лес хозяйский кадарцам продали втихаря, нынешней зимой серебряные кубки – старые, еще прадеду лорда Штефана принадлежавшие, – заезжим купцам сторговали. Об этом никто, кроме меня, не знает. Да и я бы не узнала, если бы не мое проклятое любопытство. Или наблюдательность, как деликатно называла это качество матушка.
Я раздумывала над словами Минки, а сама фасовала картошку по разным ящикам. Мелкая, крупная, средняя… Хорошая, проросшая, гнилая… Для кухни, для свиней, выкинуть…
Время летело незаметно, и вот уже в последнем коробе показалось дно, а вскоре он и вовсе опустел. Я поднялась и разогнула уставшую спину. Все. Осталось только по местам все расставить да мусор вынести, и можно считать, что работа выполнена.
Я поставила ящики на деревянные настилы, оттащила короба с отходами к лестнице и понесла один из них наверх.
Интересно, сколько сейчас времени? Судя по тому, что живот от голода сводит, ужин не за горами. Представилась горячая, исходящая паром каша, жареные потроха с подливой, и я налегла плечом на низкую дубовую дверь.
Та не поддалась. Что за чудеса? Я толкнула сильнее. Бесполезно. Снаружи грохнул висячий замок, и я поняла, что меня закрыли. Ну, Минка! Ну, мстительная дрянь! И что теперь делать? Кричать-то я не могу! Остается только по двери лупить, авось, кто-нибудь мимо будет проходить и услышит.
Я поставила ящик на пол и принялась колотить по темному некрашеному полотну. Оно заходило ходуном, но не поддавалось. Сначала я била кулаками, потом, когда руки заболели, принялась колошматить ногами, но толку с того было чуть. Устав, села у двери и подперла щеку кулаком. Бесполезно. Дверь подвала выходит на задний двор, а там до утра, пока птичницы не придут кур кормить, точно никто не появится. Придется мне в подземелье ночевать.
От этой мысли стало так тоскливо, что хоть плачь. Я поежилась и поплотнее затянула на груди платок. Покуда картошку сортировала, холода особо не чувствовала, а сейчас и по спине потянуло, и ноги заледенели. До утра я тут точно не высижу, замерзну. Вскочив, что было силы застучала по дубовой преграде. Грохот разносился по подвалу, эхом отражался от стен, гулял по залам подземелья, но снаружи никто не отзывался. Проклятая Минка! И чего она ко мне привязалась? Всех по себе судит. Если сама готова к арну в постель прыгнуть, так думает, и остальные служанки о том же мечтают.
Я посмотрела на ящик с гнилой картошкой и в сердцах пнула его ногой. Правда, потом опомнилась, подхватила короб и пошла вниз. Раз уж осталась в подвале, придется устраиваться на ночлег. И ничего тут не поделаешь.
Со ступеней спускалась уже не так бодро, как поначалу. Усталость брала свое. Ноги стали тяжелыми, неподъемными, ящик оттягивал руки, глаза сами собой закрывались. Сейчас даже тощий, набитый соломой тюфяк, на котором я обычно спала, представлялся мне самым мягким и желанным на свете, а наша со Златкой каморка – лучшей комнатой в мире. Оказаться бы там, зарыться в подушку и уснуть. Только сначала поужинать. Или хотя бы хлеба ломоть съесть.
Внизу показалось еще холоднее, чем было до этого. Я поменяла факел на новый, составила несколько ящиков один на другой и устроилась сверху, поджав под себя озябшие ноги. Вот посижу немного, а потом встану и похожу. Глядишь, так до утра и продержусь. Главное, не заснуть, иначе точно замерзну.
Я согнулась, обняла себя руками и уткнулась лицом в колени. Рубаха успокаивающе пахла дымом. Время шло, в подземелье было удивительно тихо, усталость брала свое, и я сама не заметила, как задремала.
Мне снилось море. Синее-синее, такое, каким оно бывает теплым летним днем. Оно ласково вилось у ног белой пеной, тихо рокотало, весело поблескивало солнечными зайчиками. «Жизнь – жи-и-ить… – шумели волны. – Жи-и-изнь – жи-и-ить…». Мелкая рыжая галька тихо поддакивала, торопливо пришепетывая: – «Живи-живи… Живи-живи…».
Я шла по берегу, придерживая длинный подол любимого василькового платья, и смотрела под ноги, выискивая круглые контрики – плоские желтые камешки с дырочкой внутри. У нас в монастыре из них браслеты делали. А Селена с Маницей умудрялись даже целые ожерелья вывязывать. Для этого особый талант иметь надобно, чтобы из громоздких камней кружевную красоту сотворить. У меня так пока не получается, но я учусь. Вот насобираю еще с десяток и попробую в матушкино ожерелье вплести, вместе с оберегом.
Я наклонилась и подобрала блеснувший среди гальки контрик.
Море плеснулось к ногам, бормоча свою песню, и на душе стало так светло и покойно, что захотелось, чтобы этот день никогда не заканчивался.
– Это моя судьба, я на своем пути, – тихо пела я услышанную недавно песню. – Моя жизнь течет, в ритме биения сердца…
Волны ласково набегали на берег, ветер дул в лицо, утреннее солнце было нежным, как руки матушки. И казалось, что впереди меня ждет что-то очень хорошее. Может, матушка раньше времени приедет, а может, и Дамир заглянет.
Я пела все громче, мой голос разлетался далеко вокруг, пустынный берег оживал, окрашиваясь разноцветными звуками. Да, я всегда видела то, о чем пою. Нежно-лиловый – судьба, красный – сердце, желтый – путь. И тут вдруг откуда-то взялся темно-серый, гранитный. Он вплелся в мое разноцветье тихим стуком. «Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук…». Поначалу звук был тихим, едва уловимым, но время шло, и этот стук становился все громче, все тревожнее, перекрывая и шум ветра, и шорох прибоя, и скрип гальки. Он набирал обороты, ускорялся, тревожно отдавался внутри, и я уже не знала, слышу ли его на самом деле, или загадочный стук бьется в моих венах, в моем сердце, в моей душе. Этот настойчивый звук привязал меня и повел за собой, прочь от взволнованной синей глади, прочь от разноцветных всполохов песни и от всего, что я любила и что считала своей жизнью.
«Тук-тук… тук-тук… тук-тук…». Стук все ускорялся, заставляя меня спешить. Я уже почти бежала. Море осталось позади, исчезло, будто его и не было. Вокруг стало темно, и эта темнота тянула меня куда-то, не давая опомниться, не позволяя перевести дух, не обращая внимания на мою усталость.
«Подожди! Хватит. Я не хочу», – взмолилась я и неожиданно смогла остановиться.
Стук прекратился.
Я открыла глаза и сначала даже не поняла, где оказалась. Факел, который я почему-то держала в руках, освещал низкие каменные своды, грубую кладку стен, неровные плиты пола. «Мать-Создательница! Да я же в подвалах Белвиля!»
Стоило мне так подумать, как стук снова возобновился. В нем не было угрозы. Он словно бы протаптывал тропинку к моей душе – мягко, настойчиво, осторожно.
Я обвела помещение взглядом. Оно было похоже на то, в котором хранились припасы, только здесь не было ни бочек с соленьями, ни шхонов с капустой, ни ящиков. Видно, я попала в один из пустых залов, что тянулись за первым, а вот какой по счету, сказать сложно. Помню, осенью, когда селяне картошку привезли, мы с кухонными девками мешки в подвал таскали, и я потихоньку ото всех в глубь подземелья пробралась. Уж больно интересно мне было посмотреть, что там. Только вот смотреть оказалось не на что. Каменные стены, неровный пол да толстые колонны – вот и все убранство.
Я прислушалась, пытаясь понять, откуда именно идет настойчивый стук. Похоже, из расщелины в стене. Старая каменная кладка потрескалась от времени, и в ней появилась трещина. Вот именно оттуда и распространялся загадочный звук. Я приложила ухо к стене и прислушалась. Стук стал отчетливее. Мне даже показалось, что стены слегка дрожат ему в такт. Он звал меня. В сердце тонкой веревочкой вилась просьба-приказ. Душа рвалась куда-то, руки ощупывали стену, а я не могла сообразить, как тут оказалась и что со мной происходит. Что за сила управляет моим сознанием? Почему я ничего не могу с собой поделать?
– Илинка! Куда тебя рагж уволок? – неожиданно послышался знакомый голос, стук мгновенно стих, ко мне вернулась способность управлять собственным телом, и я от радости чуть не разревелась.
Ясь! Пронырливый, вездесущий Ясь! Он меня нашел! Я готова была расцеловать этого злобного надсмотрщика, вот только сначала нужно было до него добраться.
Я развернулась и побежала на голос Яся, торопясь вернуться в первый зал.
– Где тебя носит, дурная девка? – надрывался помощник домоправительницы. – Ну, погоди у меня! Найду – за косы оттаскаю!
Эта угроза меня не напугала, наоборот. Я была согласна на любую выволочку, только бы вырваться из мрачного подземелья!
– Куда она подевалась? – послышалось тихое бормотание, и впереди показалось пятно света. – Илинка, это ты здесь? – спросил Ясь, выглянув из-за арки.
Я со всех ног кинулась к нему.
– Вот она, пропажа, нашлась, – увидев меня, грубо хмыкнул помощник Салты. – Ты чего в подземелья поперлась? Совсем головы нету? А если бы заблудилась?
Да я и сама хотела бы знать, чего меня туда понесло. И главное, как я во сне умудрилась столько пройти и не проснуться?
– Ну чего руками машешь? Пошли уже, дана Салта тебя обыскалась. Иди, говорит, Ясь, найди эту лентяйку, это она нарочно, мол, в подвале прячется, от работы отлынивает.
Я попробовала объяснить, что меня закрыли, но Ясь не обратил внимания на мои попытки. Просто схватил за руку и потащил к выходу.
– Это уж ты дане Салте рассказывать будешь, мое дело маленькое – велено доставить, я и доставлю. А там уж сама…
Он посмотрел на меня с хитрым прищуром и добавил:
– Ох, и не поздоровится тебе, Илинка! Дана Салта уж больно гневается. Чего лыбишься? Не веришь? Ну так скоро на своей шкуре убедишься.
На меня эта угроза не произвела никакого впечатления. Перспектива остаться в подвале, в котором происходили странные и необъяснимые вещи, была гораздо страшнее. Лучше уж я вопли Салты вытерплю, чем еще раз услышу пробирающий до души стук.
– Ах ты ж, ленивая девка! Прятаться от меня вздумала? – изо рта домоправительницы летела слюна, глаза превратились в узкие щелочки, щеки гневно дрожали и оттого казались похожими на плохо застывший студень.
Я стояла посреди людской, вдоль стенок жались молчаливые служанки, а Салта, уперев руки в бока, наступала на меня и визжала так, что мне хотелось зажать уши ладонями или исчезнуть куда-нибудь подальше. Поначалу я еще пыталась объяснить, что меня закрыли, но старшая спросила Яся, а тот сказал, что дверь не была заперта. Вот и думай, то ли Минка вернулась и открыла, то ли Ясь решил меня подставить.
– В глаза мне смотри! – визг стал еще громче. В висках заломило от боли. – И стой ровно, когда с тобой разговаривают.
Если бы это было так легко! После дня, проведенного в подвале, спина ныла от усталости, а глаза слипались. Мне казалось, еще немного, и я улягусь на пол прямо тут, посреди людской.
– За двоих она отработает! Это ж надо было так врать! – разорялась старшая. – Что зенки свои вылупила? Ни стыда, ни совести нет! И подружка твоя такая же, весь день в постели провалялась! Ну ничего! Я из вас лень-то выбью! Вы у меня еще попомните!
Салта замолчала, и на лице ее появилось напряженно-задумчивое выражение. Наверняка, пыталась наказание поизощреннее придумать! Пожалуй, погорячилась я с выбором лучшей участи. Ночь в подвале уже не казалась мне такой страшной.
– Иди за мной! – придя к какому-то решению, прошипела старшая.
Она звякнула ключами и направилась к двери. Я пошла следом. Башмаки казались тяжелыми, я с трудом переставляла ноги, а в голове все еще звучал тихий настойчивый стук. Он казался мне таким явственным, что я невольно посматривала на Салту – может, она тоже его слышит? Но старшая быстро перебирала своими толстыми ножками и мчалась вперед со скоростью парусника. Она и похожа была на керецкую парусную лодку – тяжелая низкая корма, выступающие бедра-борта, обвисшая грудь – точь в точь, как приплюснутый нос керецки. И руки-весла – короткие, грубые, с маленькими отечными пальцами.
– Хватит мне спину буравить своими глазюками! – на ходу рявкнула старшая. – Все-то по ним видать, все мысли твои бесстыжие!
Да в том-то и беда! Еще матушка говорила, что глаза у меня выразительные, по ним и дуновение мысли видно. Вот Салта и придирается вечно, не нравятся ей, видать, эти дуновения!
– Шаг прибавь, чего еле плетешься? – не унималась домоправительница, сворачивая к кухне. Не успела я вслед за ней войти под низкую арку, как тут же увидела Златку. Та сидела в темном углу и чистила овощи. Соседка подняла на меня глаза и расстроенно вздохнула. Вид у нее был такой больной и несчастный, а царапины на шее выглядели так устрашающе, что у меня от жалости сердце дрогнуло. А потом зло взяло. Что ж за зверюга наша домоправительница? Неужто у нее совсем души нет? Глядя на Златку, любой поймет, что ей плохо, а этой бабе все неймется.
– Как с картошкой закончишь, фасоль переберешь, – заявила Салта, шваркнув мне под ноги плетеную корзину для очисток. – А потом вымоешь всю кухню и кастрюли до блеска начистишь. Не успеешь до утра – можешь собирать вещички.
Старшая взглянула на меня своими змеиными глазками и повернулась к Златке.
– А ты не рассиживайся без дела, тебе еще плиту отмывать.
Златка только вздохнула, а кухарка Богдана – полная, сдобная, похожая на румяную краверскую булочку, сочувственно посмотрела на нее и громко шмякнула на разделочную доску шмат сала. На плите стояла большая кастрюля, из которой шел острый аромат мясной требухи, видать, на завтра на обед кранецкая похлебка будет. Ее всегда на сале готовят.
Живот громко заурчал от голода.
– Чего застыла? Особое приглашение нужно? – рявкнула Салта, и я аж вздрогнула.
Правильно Микош говорит, злая баба и медведя напугает. Я опустилась на табуретку и придвинула бадью с картошкой. Златка молча подсунула мне нож.
– У-у, лишманки! – прошипела Салта и пошла к выходу, шурша накрахмаленными нижними юбками. Похоже, в честь приезда хозяина натянула, решила на арна впечатление произвести. Да только лорд Крон ведь не дурак, видела я, как он на старшую косился.
Стоило Салте выйти из кухни, как Златка разогнулась и посмотрела на меня с сочувствием.
– Как тебя угораздило? – спросила она.
Я попыталась знаками объяснить, что со мной приключилось.
– Минка? – слету ухватила основную мысль Златка. – Закрыла в подвале? Вот же подлая девка! И чего ей спокойно не живется? К арну приревновала? Ой, дура! Нашла из-за чего пакостить.
– Не скажи, – вмешалась в наш разговор Богдана. – Не просто так она злобится. Илинка – девка справная, ей внимание арна привлечь – раз плюнуть. А там, глядишь, и в старшие выбьется, умом-то ее Скарог не обидел. А то, что немая, так это даже лучше, хоть уши у всех отдохнут после Салты!
– Точно, – улыбнулась Златка. – Я бы не прочь с такой старшей работать.
Она потянулась за картошкой и едва заметно поморщилась.
Я только рукой махнула – придумают тоже, старшая! – и требовательно посмотрела на Златку.
– Что? – спросила та.
Я забрала у нее нож и кивнула на низкую скамью, стоящую в углу.
– Не хочу я лежать, тут работы на двоих до утра, – помотала головой соседка.
Я поднялась и потянула ее за руку.
– Отстань, Илинка! – уперлась Злата. – Ты одна не справишься. Хочешь на улице оказаться?
Я уверенно замотала головой и показала на свои мускулы.
– Сильная? Дурочка ты маленькая! – беззлобно хмыкнула Златка. – Угробить себя решила?
Соседка была на восемь лет старше и считала себя взрослой женщиной, а меня – несмышленым ребенком. Но я не ребенок. Давно уже перестала им быть.
Я решительно потащила Златку к топчану.
– Иди, приляг, – поддержала меня Богдана. – Я Илинке помогу. Вот с похлебкой закончу, и помогу.
Златка попыталась сопротивляться, но мы с кухаркой ее уломали и заставили лечь, после чего вернулись каждая к своей работе: я – к корзине, а Богдана – к печи. Тонкая стружка кожуры ползла из-под ножа, очищенные клубни падали в бадейку с водой, огонь в печке тихо потрескивал. В тепле кухни мысли в голове ворочались ленивые, неспешные. И произошедшее в подвале казалось просто сном. Не могла же я и вправду непонятный стук слышать?
– Златка, спишь? – нарушила молчание Богдана.
– Нет, – отозвалась моя соседка.
– Болят раны-то? – с сочувствием спросила кухарка.
– Огнем горят, – неохотно призналась Златка.
А мне утром говорила, что не больно совсем! Геройствовала, пугать не хотела. Я покосилась на соседку и вздохнула. Выглядела та не очень.
– А с чего хозяин так озверел? – в голосе Богданы прозвучало недоумение. – Раньше-то, бывало, девки мечтали в постель к нему попасть, говорили, такой уж он по мужской части изобретательный да горячий. Да только не было того, чтобы зверя своего сдержать не смог. Вот лорд Годимир, тот страшный был. Сколько он девок покалечил! Да и не только девок. Говорят, первая жена его, леди Благика, от ран скончалась, не выдержала мужниной любви звериной. Ее в закрытом гробу хоронили, сказали, что болезнь лицо миледи обезобразила. Лорду Штефану тогда всего пять годков было. Граф после того притих, из Старкона в Брод переехал, затаился и лорду Вацлаву на глаза не показывался, очень уж тот невестку свою любил. А десять лет как прошло, так граф опять жену в дом привел – молодую, красивую, образованную. Леди Верика, говорят, в столицах жила, на трех языках говорить могла, на арфе музыку играть умела. Да только не спасло это ее от зверя! Недолго она в графинях проходила. Через три годочка и померла. То ли от страха, то ли от тоски.
Богдана вздохнула, вывернула содержимое большой сковороды в кастрюлю и, помешивая ложкой похлебку, задумчиво сказала:
– Лорд Штефан папеньку не любил. Как в пятнадцать из родительского дому ушел, так с тех пор больше и порог его не переступал. Кто говорит, граф сына выгнал, к юной жене приревновал, а Огнежка-травница сказывала, что молодой лорд сам сбежал.
– А ты откуда все это знаешь? – спросила Златка.
– Так мамашка моя кухаркой у старого хозяина была, лорд Вацлав ее стряпню любил, она ему самолично обеды и ужины в покои носила. Ну а я при кухне выросла, а тут ведь чего только не услышишь? Сама знаешь, к теплу печки все слухи тянутся.
Богдана накрыла кастрюлю крышкой и передвинула на край плиты. А потом села рядом со мной, взяла из корзины большой клубень, и из-под ее ножа зазмеилась тонкая стружка кожуры. На кухне стало тихо. Только дрова в печи уютно потрескивали.
Веки налились тяжестью. Я встряхнула головой, пытаясь прогнать сон, и потянулась за очередной картошкой.
– А он и сейчас горячий, – неожиданно произнесла Златка. В голосе ее послышались незнакомые нотки – томные, тревожные, будоражащие.
– Кто? – посмотрела на нее Богдана.
– Лорд Штефан.
– Что, правду девки баяли?
Златка кивнула, а потом, спустя пару минут, добавила:
– Только вот любовь у него звериная, неласковая. Я как в баню вошла, так у него когти на руках и появились. И клыки. А взгляд такой сделался, будто угли в печи горят – алый, полыхающий. Страшный.
– А ты что?
– Да я с перепугу чуть не померла! А он ко мне шагнул и за руку взял. И все. Пропала я. Это уже потом, как все закончилось, боль почувствовала, а тогда…
Она бросила на меня взгляд и осеклась.
– Ладно, чего уж там вспоминать? Было и было.
Златка поморщилась и неловко повернулась на бок, а я разжала сжатые до боли пальцы. На правой ладони красный след от ножа остался. А в сердце словно кто ржавую иглу вогнал, так оно заныло. Не хотелось мне о любви арна слушать. И не слушать не могла.
– Погоди, я тебе наливки налью, она боль притупит, – подхватилась Богдана. – А ты, на вот, булку держи, – протянула она мне калач, а потом полезла в шкаф, достала пузатый графин, плеснула в стакан темно-красного напитка и поднесла его Златке.
– Вишневая. В прошлом году делала, – пояснила кухарка.
Я впилась зубами в мягкое, сдобное тесто и блаженно зажмурилась. Вкусно. Моя соседка одним махом выпила наливку.
– Сладкая, – улыбнулась Злата.
– Ложись. Через пару минут полегчает. Верное средство, – Богдана ласково погладила графинчик и убрала его на полку. – А что, девки, – повернулась она к нам. – Говорят, в Белвиле управляющий новый будет. Сегодня приехал. Ладный мужик, только сразу видать, что не здешний. Волосы светлые, в какие-то мудреные косицы заплетены, и глаза такие, будто зелень болотная в них разлита.
– Откуда ж он такой взялся? – спросила Златка.
– Ясь обронил, что пришлый с хозяином вместе много лет воевал. Правой рукой его был. Вот теперь, стало быть, у нас тут всем заправлять станет.
– А как же Лершик?
– А что Лершик? – пожала плечами кухарка. – Он как был дворецким, так и останется. Его ж никто не гонит.
Я прислушивалась к разговору, жевала калач, а сама думала. Хорошо это или плохо, что начальство сменилось? Винкош хоть и считался управляющим, да только нас не трогал. Сидел себе в Западной башне, письма отчетные строчил и ратицу трескал. А этот, новый, кто его знает? Вдруг он такой же, как хозяин? Тут от одного не знаешь, куда скрыться, а если у него еще и товарищ появился… Ох, как бы беды не вышло!
Я сдула со лба мешающиеся волосы.
– А вдруг он такой же зверь, как и милорд? – словно подслушав мои мысли, спросила Златка.
– А ты посмотри поближе, и узнаешь, – послышался от арки низкий насмешливый голос.
– Ох, лишеньки! – громко вскрикнула Богдана и резко обернулась, отчего ее крупная грудь мягко колыхнулась в вырезе блузки. – Напугали, дан.
– Да? – незнакомец вышел из темноты и оказалось, что он такой же высокий и крупный, как арн. Только вот на этом все сходство и заканчивалось. Волосы мужчины были светлыми, с выжженными солнцем белыми прядями, в глазах темная зелень мелькала, а крупный кривой нос красноречиво говорил о профессии хозяина. Видать, не раз его в драке ломали. Или в бою.
– Неужто такой страшный? – посмотрев на меня, подмигнул незнакомец.
– Скажете тоже, – смутилась Богдана. Она скомкала в руках полотенце, потом расправила его и тут же снова смяла и засунула в карман фартука. – Очень даже представительный мужчина, – румянец на полных щеках кухарки заиграл еще ярче. – Вот только имени вашего не знаем, – она вопросительно взглянула на гостя.
– Бранко Кражич, – представился тот. – Новый управляющий Белвиля.
Он обвел взглядом помещение, посмотрел на прикорнувшую у печи Златку и уставился на меня.
– А что это вам, красавицы, по ночам не спится? – тон мужчины изменился. Из него полностью исчезли игривые нотки. – Или хозяин вам за позднюю работу приплачивает?
Он снова настойчиво посмотрел на меня, видимо, ожидая ответа. Ага. Прям угадал, нашел самую разговорчивую…
– Чего молчишь, красавица? – не отставал пришлый.
– Так немая она, дан, – пояснила Богдана. – Слышать слышит, а говорить не может.
– Вот как? – в глазах мужчины мелькнуло сожаление. – Ну, а эта? – он кивнул на Златку. – Тоже немая? Или убогая?
– Нет, – хрипло ответила Златка.
– А чего свернулась вся, как старая кожа? – хмыкнул он и подошел к печи. – Это кто ж тебя так? – разглядев царапины и синяки, посерьезнел дан.
– Никто, – буркнула Злата. – Упала неудачно.
– Упала, говоришь? – задумчиво повторил мужчина.
Он внимательно оглядел мою соседку, перевел взгляд на меня и спросил:
– Почему не спите?
– Так наказанные они, – снова встряла Богдана. – Старшая велела до утра все овощи перечистить и кухню отдраить.
– Что натворили?
– Да вот эту дуреху в подвале заперли, она не успела к ужину вернуться, а эта…
Кухарка замялась, не зная, как объяснить, что со Златкой приключилось.
– Хворая она, хозяин велел ей лежать, а старшая подняла и наказала.
– Понятно, – кивнул дан.
Он посмотрел на бадью с чищенной картошкой, перевел взгляд на короб с фасолью и заявил:
– Уберите за собой все и можете идти спать. Я отменяю наказание. Со старшей сам поговорю.
Он нахмурился, хотел что-то добавить, но промолчал и пошел к выходу. Вскоре его крупная фигура растворилась в темноте.
– Вот и познакомились с новым начальством, – задумчиво сказала Богдана и встрепенулась. – Ладно, давайте, девоньки, приберем тут все быстренько, да и по кроватям.