Лестница, коридор, спальня – перед глазами размытые пятна.
Я закрываю глаза и прислоняюсь к только что закрытой двери. Это не помогает сдержать слезы, которые льются сплошным потоком.
Я не могу перестать видеть имя дедушки.
Джон Рид.
Оно было там, напечатано жирными буквами на верхней части первого листа документа, который я подписала. Рада, что мистер Крышесносный – названное Шериданом имя вылетело из памяти – не попросил прочитать каждую страницу. Я бы никогда не добралась до последней. Это навсегда, и слишком внезапно, и слишком реально.
Деда нет.
Умер.
Его лицо, голос, юмор, все – ничего больше нет.
Слезы текут горячие, каждая новая дорожка горячее предыдущей, и у меня ничего не осталось, нет сил, чтобы бороться. Я сдаюсь, скользя вниз по двери прямо на пол. Лоб упирается в колени, и я обнимаю ноги, скрючиваясь в тугой комок, стараясь стать как можно меньше. Боль полностью охватывает меня.
– Ох, дед.
Всего два слова. Но так много воспоминаний.
Я, еще совсем маленькая, сижу с ним в седле на Эдисоне. Помню жаркое летнее солнце, запах кожаной куртки деда с намеком на одеколон с ароматом хвои, которым он всегда пользовался.
Иду вниз по лестнице, мне лет одиннадцать или двенадцать, слышу, как он разговаривает по телефону.
– Забудь об этом, Молли. Она в порядке. Пока она со мной, она счастлива. – Я слышу, как он вешает трубку, и в ту же секунду хмурое лицо освещает улыбка, когда он замечает меня.
Дед обнимает меня так, как только он умел, в последний раз, когда мы вместе уезжаем с его ранчо в аэропорт. Мне только что исполнилось восемнадцать, и я стала для него легкой добычей в новом виде поддразнивания: дед изводит меня вопросами, когда же привезу к нему бойфренда, когда же наконец выйду замуж и подарю ему правнуков.
А теперь… теперь он никогда не получит ответов на эти вопросы. Да и я чертовски боюсь, что сама этого никогда не узнаю.
Кажется, что я останусь на полу навсегда, но шум в коридоре заставляет меня поднять голову. Комната все еще плывет перед глазами, но слезы высохли. Глаза печет, как будто в них насыпали горячих угольков.
Больно мигать. Больно дышать. Больно жить. Я убеждаю себя, что просто должна привыкнуть к этому. К боли. И что она не пройдет в ближайшее время.
Из коридора раздается звук закрывающейся двери. Готова поспорить, снова этот мужик.
Встаю с пола, подхожу к большой двуспальной кровати с высоким матрасом. Улыбка растягивает непослушные губы. Мне было четырнадцать лет, когда я впервые заинтересовалась дизайном. Должно быть, я часами смотрела канал «Дом и Сад»[10]. Мама не разрешила обставить мою спальню в доме, где мы тогда жили, но летом дед позволил мне переделать комнату на ранчо.
Я сказала, что уже слишком взрослая для односпальной кровати с розовым и белым балдахином, которая стояла тут, сколько я себя помнила. Он предоставил свободу действий, разве что не разрешил делать никаких пристроек. А я заявила, что должна понимать бюджет, чтобы можно было составить реальный проект. Дед согласился. И мне было так весело распечатывать фотографии из интернета и прикреплять их на пробковую доску, показывая ему все! Я, вероятно, накидала около двадцати эскизов, прежде чем остановилась на теме комнаты в стиле рустик[11]. Естественно, его любимый. Мой тоже.
Я очень не хотела уезжать из этой комнаты той осенью в школу в Орегоне.
На самом деле я в принципе ненавидела покидать ранчо.
Глубоко вздохнув, я провожу рукой по пуховому одеялу, радуясь, что комнатка оформлена в том стиле, который мы выбрали. Мне до сих пор он нравится так же сильно, как и в то время.
Мебель из натурального дерева и красно-зеленый плед. Возможно, не во всех домах это смотрится хорошо, но в нашем подобный дизайн всегда будет выглядеть уютно и современно.
В Орегоне тоже встречались любители стильной простоты, но именно здесь, вдали от других жилых домов, такое оформление смотрелось наиболее уместно.
На следующий год я отремонтировала другие комнаты. И снова дед дал мне полный карт-бланш и определил мой бюджет. Я наслаждалась каждой минутой, проведенной без сна над чертежами и эскизами: охотничьи домики, небольшие коттеджи, даже лоскутные одеяльца, – все намного удобнее и практичнее, чем мог бы вообразить в самых смелых мечтах сказочный Пол Баньян[12].
Мысленно представляю преобразившуюся кухню. У меня пока не было времени, чтобы как следует все там рассмотреть, но на первый взгляд хай-тек и деревенский стиль были невероятно гармонично объединены с помощью царящих в ней землисто-коричневого, черного и золотистого цветов.
Звонок мобильного пугает меня.
Черт, скорее всего, это родители. Прошло уже несколько часов с тех пор, как я в отвратительном настроении уехала из отеля. Нет никакого желания отвечать, но я все же должна как минимум уведомить их, что добралась без приключений.
Я открываю сумочку и достаю телефон. И меня охватывает чувство громадного облегчения, как только вижу высветившееся имя.
Алекса Майби – единственный на этой планете человек, понимающий, как много значил для меня дед. Провожу пальцем по сенсорному экрану.
– Привет!
– Привет, подруга. Ты там жива? Я переживала. Хотела звякнуть еще вчера вечером, но подумала, что ты наверняка занята этими – сама знаешь кем. Как ты, держишься там?
От звука ее вечно бодрого голоса я бы разрыдалась, если бы мои глаза не были уже сухими и горячими, как песок в пустыне.
– Скорее да, чем нет. Похороны прошли нормально.
– Уверена? Что-то ты звучишь не особо.
Я вздыхаю. От нее невозможно что-либо скрыть. Мы были соседками по комнате с первого года обучения в колледже. И лучшими подругами. Она знает меня как свое собственное отражение. Я сажусь на кровать и снова вздыхаю.
– Ты и правда хочешь знать? Ладно. Это просто какой-то кошмар.
– Я знаю это, Беллочка, – говорит Алекса. – Я бы очень хотела найти слова или возможность сделать для тебя хоть что-то, чтобы облегчить горе, но…
– Все хорошо. Никто ничего не может сделать, но мне приятно слышать твой голос. Это очень помогает.
– Родители там? – Я слышу беспокойство в ее голосе, когда она задает этот вопрос. Понизив голос практически до шепота, Алекса уточняет: – Стесняюсь спросить, твоя Мамзилла тоже там?
Слыша дурацкое прозвище, данное подругой моей матери, я впервые за день смеюсь по-настоящему. Алекса не любит моих родителей даже больше, чем они ее.
Мать называет Алексу «недостойной», что бы это ни значило. А отец… ему совершенно до лампочки.
– Слава богу, не на ранчо. Они остались в городе, в отеле, как понимаешь, в президентском люксе.
– Ну и чудненько. Больно они тебе там сейчас нужны со своей хренью.
– Ну, дело в том, что эта их хрень – мой крест на всю оставшуюся жизнь. Но то, что происходит сейчас, это вообще… – Я сглатываю ком в горле.
Разумеется, я ее заинтриговала. И она ждет продолжение. А как это объяснить любому нормальному человеку?
– Дедушка все оставил мне, – выпаливаю я.
– Он оставил… Ни фига себе заява! Вообще все?! Ты что, шутишь?
Молчание красноречивей любых слов. Она громко покашливает.
– Позвольте на секунду заметить, что я была представлена еще до того, как вы стали знаменитостью. И напроситься на вечеринку в Голливуде с каким-нибудь горячим парнем из Инстаграма, за которого вы решите выйти замуж. Хотя на фига тебе парень? Обзаведись целым гаремом!
– Лекса-а-а… – Я изо всех сил стараюсь не рассмеяться.
Она забавная, но сегодня, с учетом всего случившегося, это не к месту.
Ее визг, которому позавидовал бы и «Мак-5»[13], и последовавший легкомысленный смешок такие громкие, что я убираю трубку подальше от уха.
– Боже, дамочка, я бы хотела увидеть своими глазами выражение лица твоей мамы в тот момент! Это должно быть бесценно! – Отсмеявшись, она продолжает: – Прости, я понимаю, что это не совсем прилично… Но я уже говорила, что просто не могу поверить в ваше родство.
Алекса и правда говорила это много-много раз. Каждый раз, когда мама уходила от нас.
– Придется поверить, – говорю я. – Помнишь? Это из-за меня ей пришлось пройти через операцию. Роды испортили ее идеальное тело. – Я стараюсь произнести это со смехом, но мама действительно несколько раз при мне так сказала.
– О да, конечно-конечно. Держу пари, что именно поэтому ей пришлось исправлять форму носа.
И я не выдерживаю и все же смеюсь вместе с ней. Вот почему матери никогда не нравилась Алекса. Девушка говорит, что думает, без прикрас. За это я так ее ценю.
– Да ладно тебе, ты прекрасно знаешь, что я имела в виду подтяжку живота и груди после родов.
– Сколько раз? Хм, я вроде как сбилась со счета, пытаясь вычислить, какую из частей своего тела она еще не подтягивала, – продолжает веселиться Алекса.
Она чертовски права, к сожалению. Основная причина, по которой мы переезжали с Западного побережья на восток и обратно, когда я была маленькой, заключалась в том, что мама хотела находиться поближе к самым лучшим клиникам пластической хирургии.
– Я скучаю по тебе, Лекса, – говорю я, вытирая слезы со щеки. Эти хотя бы от смеха.
– Я тоже. – Ее голос смягчается. – И-и-и… надолго ты там? Много забот? Я имею в виду, что процесс вступления в наследство, да еще такое значительное, наверняка связан с кучей проблем? Просто хочется надеяться, что ты там застряла не навсегда.
На мои плечи опускается тяжесть. Мне казалось, самое сложное я ей уже рассказала, но шесть месяцев здесь? С чего, блин, начать?
– Ну… я даже не знаю, сколько потребуется времени на это. Адвокат вкратце описал мне ситуацию после оглашения завещания, но, если честно, я тебе даже пересказать не смогу. Я была как в тумане.
– Ясен пень. У кого угодно мозги вскипели бы. Надеюсь, он это понимает.
Я киваю, хотя знаю, что она меня не видит.
– Понимает. Он приятный человек. Сказал, что поможет мне во всем. Завещание было очень специфическим. Дед прописал буквально все, черт побери. Мы встретимся с адвокатом через несколько дней. После того как родители уедут и страсти утихнут. – Я окидываю комнату взглядом. – Алекса, должна признаться, я понятия не имею, когда вернусь в Калифорнию. Это завещание… оно странное. Ты помнишь мои рассказы о дедушке? Он был потрясающим, но иногда немного эксцентричным. По завещанию я должна прожить на ранчо шесть месяцев.
– Шесть месяцев? Серьезно? – Ее голос меняется, но она не злится. Скорее, тревожится и расстраивается.
Я выдыхаю с облегчением.
– Не волнуйся. Я переведу тебе свою долю за аренду квартиры.
Честно говоря, я собираюсь отправить немного больше, но по телефону не буду говорить об этом. Я знаю, что она сто процентов откажется.
– Не-а, офигеть! Шесть месяцев. Но лишь бы ты была счастлива, Беллочка, – говорит она мне, возвращаясь к своему обычному тону.
– Я… счастливее, чем ты думаешь. Прошло столько лет, пока я наконец смогла вернуться в этот маленький городок. Я люблю это место, если честно. Всегда буду любить.
– Знаю, но, черт возьми, я буду скучать. Так что ты там давай, приезжай, как только сможешь.
– Как только – так сразу. – Мое сердце учащенно бьется в груди.
Я буду безмерно скучать по подруге. Не желая снова разреветься, я говорю:
– Короче, как сказала, я все равно буду оплачивать половину арендной платы и ежемесячные счета. Так что ты на этот счет можешь не…
– Прекрати немедленно! Я не поэтому буду скучать по твоей мордахе, и ты это знаешь.
Она замолкает на мгновение. Я тоже.
Нам сложно выражать чувства, понимаете? Я имею в виду по отношению друг к другу. Никто и ничто не могло помешать нашей дружбе, или нашим попойкам, или задушевным беседам о понравившихся мальчиках. Мы были неразлучны. Но мы никогда не задумывались о будущем нашей дружбы.
– Ты моя лучшая подруга, – говорит Алекса. – Я видела тебя практически каждый день в течение последних шести лет. Ты Моника для моей Рейчел[14]. Я никуда не денусь, и ты тоже, дамочка.
Вот как она всегда описывала нас, и это было правдой.
С первого дня ее «инь» и мой «ян» сделали нас подходящими друг другу подружками. Последующие годы превратили нас практически в сестер. С совершенно разными родителями, конечно.
У нее просто потрясающие родители. Мои, ну… не настолько.
Шесть месяцев без Лексы – это какой-то капец.
– Может, ты прилетишь сюда, в этот маленький американский городок? Типа на длинные выходные или что-то в этом роде.
– Ну, может, и так. Посмотрим, как там сложится с моей работой. Я пока еще не отработала достаточно долго, чтобы попросить отпуск.
А то я не знаю. Она только четыре месяца назад устроилась на работу своей мечты в качестве мультиплатформенного редактора для крупной телерадиокомпании, трудясь над всем – от ситкомов до ежедневных выпусков новостей.
– Нет проблем. Просто одна из нас в какой-то момент сядет в самолет. И по-любому я осенью точно буду в Калифорнии.
– Это было бы здорово! А до тех пор не вздумай пропадать.
– Я буду звонить каждую неделю, Лекса, и держать тебя в курсе всех событий.
– Куда ты денешься, ведь это я буду тебе названивать.
Мы обе смеемся. Я благодарна вселенной за такую потрясающую подругу.
– Ладно, ты скажи, тебе что-нибудь надо? Что я могу послать тебе? Отправить курьером?
– У меня есть все что надо, но спасибо.
– Просто дай мне знать, если вдруг потребуется. Одежда. Обувь. Немного цивилизации.
Я снова смеюсь.
– Да ладно тебе. Тут же не Антарктида или что-то в этом роде. Даже если зимы тут суровые.
Честно говоря, она у меня та еще шмоточница. У нее шкафы вечно забиты ультрамодными новинками. В отличие от моей мамочки я никогда особо не следила за модой и была равнодушна к брендовым вещам.
– Все, что мне надо, я могу купить и тут в магазине. Даллас – маленький город, но тут есть…
– Магазин, в котором продаются джинсы и майки? – спрашивает она. – Ну, в принципе, учитывая, что это то, что ты обычно носишь…
«Чокнутый Шек» – один из самых известных магазинов в Далласе. По крайней мере, был раньше. Там продавали настоящую одежду в стиле покорителей Запада, от которой у меня сносило крышу. Каждое лето я закупала себе полностью новый гардероб. И каждый раз мне приходилось все оставлять у деда.
Когда бы я ни пыталась привезти с собой что-то понравившееся, мама находила и выбрасывала, предварительно отругав за отвратительный вкус и любовь к «дешевой фигне для пастушек».
Я надеюсь, что этот магазин все еще работает, потому что у меня наконец есть время и деньги, чтобы наслаждаться тем, что выбираю я. С улыбкой говорю Алексе:
– Прямо сейчас на мне твое маленькое черное платье, которое я одолжила у тебя на похороны. – Поднимаю ногу. – И твои черные лодочки.
Она смеется.
– Я рада. Даже если люди грустят, они должны делать это стильно. Что сказала Мамзилла?
– Думаю, она даже не заметила.
Я снимаю волос с платья. Конский. Эдисона.
– Я отправлю тебе и платье, и туфли по почте. Спасибо за то, что выручила, но… я не уверена, что когда-нибудь снова захочу увидеть этот наряд.
– Заметано.
– Еще раз спасибо, Лекса. Мне это было необходимо. – Я лениво кручу волос между пальцами. – Мне пора. Приму душ и переоденусь. – А потом пойду в амбар повидаться с Эдисоном. Он, вероятно, ждет меня.
– Ты там одна? На ранчо?
Черт. Она как чувствует что-то. Тон, которым она задает вопрос, – как будто что-то знает.
– Хм… нет. – Дрожь пробегает по позвоночнику.
Должна ли я рассказать о мистере Крышесносном? Было бы неплохо для начала вспомнить его имя.
Алекса была бы в восторге, узнай она, что я не одна. И что я делю дом с парнем, от которого ей бы снесло башню, рассмотри она его как следует. Я видела книги, которые она читает. Если бы этого мужчину поместили на обложку, то девушки свернули бы шеи, пытаясь разглядеть книжку на полке.
И, разумеется, у нее тут же найдется масса предложений по поводу того, как именно его надо использовать.
Вот поэтому я и не хочу ей ничего говорить о нем. Не прямо сейчас уж точно.
– Эдисон здесь. Я и правда не одна.
– Эдисон-Эдисон? Тот конь? Он все еще жив?
В моей спальне в нашей квартире висит картина на холсте – я и конь.
– Жив, здоров и великолепен, как всегда. Он встретил меня, когда я подъезжала к дому.
– О, черт, это круто. Приласкай его от моего имени. Или что вы там делаете с лошадьми.
– Обязательно.
– Значит, ты там одна? Только с Эдисоном?
Я знаю, почему она так настойчиво спрашивает. Я трусиха. Всегда была.
Ненавижу оставаться в одиночестве.
С самого детства. А еще я с самого детства совершенно не умею врать.
– Технически нет, не одна. Здесь, на ранчо, живет еще старый армейский приятель моего дедушки, которого он тоже упомянул в завещании. Он поможет мне.
– О, отлично! Я рада слышать, что ты не одна. Ну все, я тебя отпускаю. Звони мне.
– Ты тоже.
Слава богу. Неловкий момент с полыхающими от смущения щеками предотвращен.
Я отключаю телефон и бросаю его обратно в сумочку. Душ, переодеться в свое и повидаться с Эдисоном. Все три пункта плана звучат восхитительно.
Вытащив все необходимое из чемодана, иду в ванную.
В ней тоже сделан шикарный ремонт. И я снова отмечаю, что все новшества удивительным образом гармонично вплетаются в очарование старого сельского дома. Я сама не сделала бы лучше.
Кто бы мог подумать, что у мистера Крышесносного еще и руки золотые? И это плюс к тому, что парень выглядит жарче, чем солнце, а подкрадывается бесшумно, как пантера.
Керамическая плитка в душе великолепна, новая встроенная ниша для мыла и шампуня, запах которого напоминает мне о нем, мистере Высоком, Татуированном и Мускулистом.
Тот же аромат наполнил воздух, когда он вывалился из двери ванной в нашу первую встречу.
Классный аромат, такой… мужской.
Я мою голову своими шампунем и бальзамом, оставляя бутылочки рядом с другим набором, стоящим в маленькой нише. Обсохнув и переодевшись, я подсушиваю волосы феном, затем иду обратно в спальню прямиком к шкафу. Открываю дверцу и кидаю трусики и лифчик в плетеную корзину рядом с несколькими парами ботинок, а затем вешаю на плечики черное платье.
Вешалки забиты старой одеждой, которую я оставила здесь много лет назад. Я в задумчивости разглядываю вещи, пытаясь решить, можно ли что-нибудь из этого использовать. Джинсы под вопросом, а вот сапоги и рубашки вполне могут налезть. Тут куча всего, что надо будет примерить.
Ковбойские рубашки с длинными рукавами, кое-какие из них на кнопках вместо пуговиц, как летние хлопковые, так и в более теплом варианте – из флиса. Я достаю сразу оба варианта. Одна в розовую и голубую клетку, вторая – черная вельветовая. Поворачиваюсь к зеркалу, установленному внутри шкафа, и сердце выскакивает из груди.
– Что за?..
Я бросаю черную рубашку на стул рядом со шкафом и натягиваю клетчатую прямо поверх белого топа, прежде чем приподняться на цыпочках и отклеить оранжевый стикер, прилепленный к верхней части зеркала.
И в этот раз записка – всего пара слов:
«Добро пожаловать домой, Белла. Доверься приключению.
Я сияю.
– Я так и сделаю, дед, и тоже всегда буду любить тебя.
Я подхожу к прикроватной тумбочке, чтобы оставить на ней записку, и начинаю хохотать над тем, что нахожу там. Это свежая коробка с леденцами.
– Ох, дедушка, ты обо всем подумал, – шепчу я.
Открыв упаковку, я достаю конфету и очищаю прозрачный целлофан. Затем кладу в карман рубашки и возвращаюсь к шкафу за коричневыми ковбойскими сапогами. Они мне в самый раз и так удобно сидят на ноге, что сердце переполняет счастье. В последнюю секунду переодев штаны и напялив темную рубаху вместо легкой, я направляюсь к двери, готовая к встрече с Эдисоном.
Конь в загоне рядом с амбаром, его большие карие глаза наблюдают за мной, пока я бегу по ступенькам крыльца. Он тихо ржет, когда я обхожу свой джип.
– Иду, иду, приятель. Придержи лошадей, – говорю я ему, смеясь над собственной глупой шуткой.
Так и должно быть. Старые друзья. Глупые шутки. Свежий весенний воздух.
Его голова торчит над верхней перекладиной, и он фыркает, словно говоря: «Поторопись».
– Я хотела устроить тебе сюрприз. Но ты уже знаешь, что у меня есть, не так ли?
Он тихонько ржет, когда я подхожу к загону.
– Ладно, ладно. Все уже. – Я целую его в морду и вытаскиваю леденец.
Он вскидывает голову, а затем вытягивает шею и откусывает половину конфеты.
Я глажу его, пока он жует.
– Тебе повезло, что твои зубы остались целы после того количества леденцов, которое я скормила тебя много лет назад.
Он кривит губы, словно желая показать, что все зубы у него в идеальном состоянии.
– Никогда не меняйся, – шепчу я, качая головой, и протягиваю конфету, чтобы он мог откусить еще раз.
Пока он хрумкает, я оглядываюсь через плечо на звук отдаленного мотора.
Через западное поле едет квадроцикл. Опознаю водителя по внушительной фигуре и ругаю себя, что не могу вспомнить его имя.
Черт, как же там было? Я закрываю глаза, пытаясь припомнить наши беседы с дедом. Вместо этого перед глазами стоит сцена знакомства – он после душа, требующий, чтобы я перестала орать.
Блейк?
Нет, Дрейк.
Дрейк Ларкин.
Эдисон толкает меня в плечо. Я даю ему последний кусочек леденца и тихо спрашиваю:
– Что ты думаешь о мистере Ларкине? Странный парень, не так ли?
Эдисон фыркает и топает ногой. И снова толкает меня.
– Правда? – Я смеюсь. – Прям настолько?
Конь снова кивает головой.
Я хлопаю его по носу.
– Тогда все в порядке. Если ты одобряешь, то я рада, что он здесь. Что-то подсказывает мне, что нам понадобится любая помощь, которую мы можем получить. – Квадроцикл уже почти у амбара, поэтому я наклоняюсь ближе к Эдисону и шепчу: – Знаешь, я рада, что он не настолько стар, как я себе представляла. Было бы довольно странно, если бы кто-то старше папы слонялся поблизости.
Эдисон обнюхивает мою ладонь.
– Эй, нет, парень, ты стрескал свою порцию на сегодня. Больше не дам.
Квадроцикл останавливается рядом со мной. Я вижу, что он большой, из тех, где рядом с водителем может сеть еще один человек. На самом деле там спокойно усядутся даже два пассажира.
– Ты дала лошади леденец? – спрашивает Дрейк.
– Ну да. – Я приноравливаюсь и чешу Эдисону шею под головой. – Разве дед никогда не говорил тебе? Это лучший конь на всем белом свете. Все остальные…
– Все остальные лошади только мечтают хоть немного быть похожими на него, – заканчивает Дрейк за меня. – Я уже понял.
Я смеюсь. Именно так звучала «реклама» Эдисона в устах деда.
Может быть, потому, что я вспомнила имя, начинаю замечать в Дрейке кое-что другое. На этот раз он одет, и я могу не прятать глаза. Татуировки и горы мышц – не единственное, что я теперь вижу.
Конечно, на встрече в кухне он тоже был одет, но мой разум все еще был в смятении. Теперь я спокойна.
Отмечаю яркий небесно-голубой цвет глаз в окружении темных ресниц. Темно-русые волосы подстрижены, но достаточно длинные, чтобы их можно было перекидывать в любую сторону, а отросшая за день щетина, странным образом притягательная на вид, покрывает нижнюю челюсть.
Если бы классический ковбой из Северной Дакоты, описанный в женских романах, решил заглянуть в тату-салон, прежде чем предстать во всей красе, он бы недотянул до Дрейка.
С трудом отведя взгляд, я киваю, прислонившись головой к коню.
– Эдисон – единственный в своем роде. Я рада, что дед поделился с тобой нашим любимым выражением.
– Ну, ему тоже есть, о чем мечтать, если остальные лошади так же одержимы идеей побегов из загона.
Его суховатый юмор заставляет меня рассмеяться.
– Он так и сражается с замками, да?
– Черт, да. Я не смог догнать его до самого озера и думаю, что он остановился только потому, что прикидывал – переплыть его или построить мостик.
Я хихикаю, но затем вылавливаю основное. Что-то подобное он уже говорил там, в доме. Зачем Эдисону спешить к озеру?
– Что ты там делал, дружище? – спрашиваю я Эдисона.
Конь фыркает.
– Это очень странно. Он всегда обожал взламывать замки, но никогда не убегал слишком далеко, – говорю я вслух, поглаживая голову коня. – Надеюсь, это не потому, что он старенький, и он не потеряется в один прекрасный день.
Эдисон беспокойно двигается под моими пальцами. Старенький? Я вас умоляю.
– Думаю, он направлялся в город, – говорит Дрейк, взъерошивая рукой свои волосы. – Он скучает по хозяину.
Боль в сердце, которая еще долго не пройдет, возвращается.
– Он знает, что деда больше нет.
– Чертовски верно, – отвечает Дрейк.
Я закрываю глаза, слезы вот-вот польются снова. Но в этот раз я плачу из-за Эдисона. Он не знает, что случилось, почему деда нет с нами.
Дрейк прочищает горло.
– Я собираюсь сообразить какую-нибудь еду. Это был долгий день. Ты голодна?
Я отрицательно качаю головой.
– Спасибо, не надо. Рассчитывай только на себя. – Я не могу произнести больше ни слова. Трудно дышать. Эмоциональные перепады, вызванные известием о смерти деда, продолжают терзать меня.
– Передумаешь, крикни. Я скоро вернусь.
Дрейк дружески салютует и уезжает. Я остаюсь там, где была.
Обнимаю Эдисона и задаюсь вопросом, смогу ли я действительно сделать это.
Хоть что-нибудь?
Все это?
Я иду в амбар и открываю дверь в загон, чтобы Эдисон мог присоединиться ко мне.
Мы застреваем там надолго. Я провожу еще час, расчесывая его и разговаривая с ним, рассказывая, как бы я хотела, чтобы все было иначе, чтобы я приехала раньше. Сообщаю, как злюсь. Да, глупо сердиться на деда, но невозможно отрицать, что в глубине души я злюсь на него. Он умер и оставил мне все, чем когда-либо владел, без единого намека на то, что это произойдет. Я раздражена, потому что должна бороться с родителями, которые не сдаются легко, когда дело доходит до денег.
Злюсь, что могло быть еще хуже. Все это.
Потому что, если бы дед выжил, но нуждался в заботе, они бы никогда не спорили со мной о том, кто должен помогать. Они позволили бы мне взять на себя эту ответственность без единого спора, за исключением того, что я буду отчитываться им по поводу их драгоценных вонючих денег. Единственное, что когда-либо их заботило, – деньги. Приземленные люди с предсказуемыми мечтами.
На улице становится совсем темно, когда я выхожу из амбара и возвращаюсь в дом. Свет включен, вокруг жутко тихо. Душевно измотанная, я плетусь наверх, не желая даже задуматься о завтрашнем дне.
Лампа в коридоре горит, и это хорошо, потому что иначе я бы точно споткнулась о стоящий под дверью моей спальни поднос.
Мои изумленно приподнятые брови сходятся в одну линию при виде этого последнего на сегодня сюрприза. К счастью, приятного.
Бутерброд, немного орехов и фруктов, термос с горячей водой и пакетики чая.
Я поднимаю поднос и несу в спальню, не желая обижать Дрейка.
Да нормальный он парень. Вот, пожалуйста, добрый поступок. То, что мне сейчас нужно. Я осознаю это, уже надев пижаму и сунув нос в предложенное. Начинаю с чая, перехожу на яблоко, а потом беру остальное.
Я с удовольствием доедаю все. Мысленно сделав заметку поблагодарить мужчину утром, я забираюсь в кровать и мгновенно отрубаюсь. Последнее, что предстает перед внутренним взором: Дрейк Ларкин, теплая, таинственная улыбка и голубые глаза.