Подобно другим религиозным учениям, учение Будды возникло как реакция на напряжение, лежащее в самой глубине человеческого существования. Что отличает его подход – так это прямота, глубина и бескомпромиссный реализм, с которыми он смотрел на это напряжение. Будда не предлагал нам полумер, которые оставляют скрытые болезни под поверхностью; наоборот, он отследил наши экзистенциальные болезни до их основополагающих причин, столь устойчивых и разрушительных, показав, как они могут быть вырваны с корнем. Хотя Дхамма в конечном итоге ведёт к мудрости, уничтожающей все страдания, она начинается не с этого, а с наблюдения за тяжёлыми событиями повседневной действительности. И здесь также очевидны её прямота, вдумчивость и жёсткий реализм. Учение начинается с того, что предлагает нам развить такое качество, как yoniso manasikāra – основательное внимание. Будда призывал нас не бездумно плыть по течению своих жизней, но – стать бдительными по отношению к простой правде реальности, окружающей нас и требующей постоянного рассмотрения.
Одна из самых очевидных и неизбежных, но при этом наиболее сложных для полного понимания истин состоит в том, что мы обречены стареть, болеть и в конечном счёте умереть. Обычно считается, что Будда обращал наше внимание на реальность старости и смерти, чтобы побудить нас вступить на путь отречения, ведущий к Ниббане – полному освобождению от цикла рождений и смертей. Несмотря на то что это является высшей целью, Будда начинал с другого призыва к тем, кто обращался к нему за руководством. Первое, о чем говорил Будда, – это этика. Говоря об оковах старости и гибели, он призывал нас сначала воспитывать добродетель и вступить на путь благой жизни, отказавшись от всего дурного.
Опять же, Будда основывал свои первоначальные наставления о добродетели не только на том, что нам следует иметь сострадание к другим, но в первую очередь на нашем инстинктивном беспокойстве о собственных длительных счастье и благополучии. Он хотел, чтобы мы осознали, как наши действия в соответствии с этическими нормами обеспечат нам благополучие и сейчас, и в далёком будущем. Его доводы основывались на той важной предпосылке, что все действия влекут за собой те или иные последствия. Если мы хотим изменить привычную нам жизнь, мы должны быть убеждены в действенности этого принципа. В частности, для того чтобы перейти от самоуничижительного образа жизни к действительно плодотворному и заслуживающему вознаграждения, мы должны осознать, что наши действия имеют последствия для нас самих – последствия, которые могут отразиться на нас как в этой жизни, так и в последующих.
Три сутты, составляющие первую часть настоящей главы, красноречиво, каждая по-своему, описывают это. Текст I.1 (1) провозглашает неумолимый закон, гласящий, что все рождённые должны встретиться со старением и смертью. Хотя на первый взгляд беседа указывает на обычный природный феномен, приводя в качестве примеров членов высших слоёв общества (богатых правителей, брахманов и домохозяев) и освобождённых арахантов, она затрагивает также и нравственные аспекты. Текст I.1 (2) описывает эти аспекты ещё более явно, используя впечатляющее сравнение с горой, говоря, что если старость и смерть нависают над нами, наша жизненная задача – совершать благотворные действия и похвальные поступки. Сутта о небесных посланниках – Текст I.1 (3) – повествует о том, что если мы не распознаем вовремя «посланников небес», которые предупреждают нас о неизбежности старения, болезней и смерти, то впадём в безрассудство и беспечность, создавая дурную камму и рискуя получить чудовищные результаты.
Осознание того, что мы обречены состариться и умереть, разрушает очарование страсти, навязанной нам погоней за чувственными наслаждениями, богатством и властью. Оно рассеивает туман неведения и побуждает нас пересмотреть свои жизненные цели. Возможно, мы не готовы оставить семью и нажитое имущество ради жизни бездомного странника и медитации в одиночестве, но Будда, как правило, и не ожидал такого от своих мирских последователей. Скорее, как мы увидели выше, первый урок, который он преподаёт нам на основании того, что наша жизнь неизбежно заканчивается старением и смертью, – это урок этики, переплетающейся с парными принципами каммы и перерождения. Закон каммы гласит, что последствия наших благотворных и неблаготворных действий простираются намного дальше нашей нынешней жизни: неблаготворные действия приводят к рождению в состоянии нищеты и приносят боль и страдание в будущем, благотворные же ведут к хорошему рождению. Так как мы должны состариться и умереть, то необходимо понимать, что любое благополучие, которым мы наслаждаемся, лишь временно. Мы можем упиваться им лишь во цвете лет и здоровья, а когда придёт время смерти, накопленная новая камма получит возможность созреть и породить свои результаты. Тогда мы будем вынуждены пожинать плоды своих поступков. Нацелившись на длительное благополучие, мы должны всячески избегать совершения злых поступков, ведущих к болезненным последствиям, и вместо этого вовлекаться в благое поведение, ведущее к счастью и в нынешней, и в будущих жизнях.
Во втором разделе мы рассмотрим три аспекта человеческой жизни, которые я назвал «Невзгоды бездумной жизни». Эти три вида страдания отличаются от тех, что связаны со старостью и смертью, в очень важном смысле. Состариться и умереть – это участь и обычных людей, и освобождённых арахантов, об этом уже было сказано. Однако следующие страдания отличают необученного заурядного человека (assutavā puthujjana) от мудрого ученика Будды, называемого «обученным учеником благородных» (sutavā ariyasāvaka).
Первое из этих отличий, рассмотренное в Тексте I.2 (1), заключается в реакции на болезненные чувства. И заурядные люди, и благородные ученики сталкиваются с физической болью, но реагируют на неё по-разному. Заурядный человек, сталкиваясь с физической болью, испытывает по отношению к ней отвращение, поэтому помимо болезненных телесных ощущений он также испытывает и умственную боль, впадая в отчаяние, огорчаясь или негодуя. Благородный ученик в той же ситуации стойко переносит физическую боль, не испытывая печали, обиды или страданий. Обычно считается, что физическая и психическая боль неразрывно связаны, но Будда проводит между ними чёткое разграничение. Он утверждает, что, хотя телесное существование неизбежно связано с физической болью, эта боль не должна вызывать такие эмоциональные реакции, как несчастье, страх, обида или страдание, с которыми мы обычно реагируем на неё. При помощи тренировки ума мы можем развить памятование и ясное постижение, которые помогут нам переносить физическую боль мужественно, терпеливо и с равностным отношением. С помощью прозрения мы способны взрастить мудрость, достаточную для преодоления нашего страха перед различными болезненными ощущениями и потребности искать отвлечения в пагубных излишествах чувственных наслаждений.
Другой аспект жизни, который демонстрирует различие между обычными мирянами и благородными учениками, – это отношение к изменчивости судьбы. Буддийские тексты сводят их к четырём парам противоположностей, известных как восемь мирских условий (ațțha lokadhammā): приобретение и утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, удовольствие и боль. Текст I.2 (2) показывает, сколь непохожи заурядные люди и ученики Будды в своих реакциях на эти ситуации: заурядный человек ликует при обретении выгоды, славы, похвалы и удовольствий и расстраивается при столкновении с их противоположностями, в то время как благородный ученик сохраняет равностное отношение во всех случаях. Понимая непостоянство и благоприятных, и неблагоприятных ситуаций, благородный ученик пребывает в состоянии равностности, не цепляясь за благоприятные ситуации и не отталкивая неблагоприятные. Он отбросил приязнь и отторжение, горе и несчастье, достигнув высшего благословения – полного освобождения от всех страданий.
Текст I.2 (3) анализирует положение обычного человека на ещё более глубоком уровне. Из-за искажённого восприятия реальности он очень подвержен влиянию любых перемен, особенно если они касаются его тела и ума. Будда разделяет составляющие тела и ума на пять категорий, известных как пять совокупностей цепляния (pañcupādānakkhandhā): форма, чувство, восприятие, волевые конструкции и сознание (подробнее см. с. 514–518). Эти пять совокупностей являются строительными блоками, которые мы обычно используем для построения чувства личной идентичности; это то, к чему мы привязываемся как к себе – к «я» или «своему я». С чем бы мы ни отождествлялись, что бы ни принимали за себя или за принадлежащее себе, всё это может быть описано через эти пять совокупностей. Таким образом, пять совокупностей являются базой для «идентификации» и «присвоения» – двух основных видов деятельности, на которых основывается наше чувство самости. Поскольку мы эмоционально привязаны к нашим представлениям о самости и личной идентичности, то, когда объекты, с которыми мы их ассоциируем, – пять совокупностей – претерпевают изменения, мы, естественно, испытываем отчаяние и страдание. С нашей точки зрения, изменения претерпевают не просто безличные феномены, но сама наша индивидуальность, наше драгоценное «я», чего мы боимся больше всего. Тем не менее, как показывает этот текст, благородный ученик отчётливо видит с мудростью обманчивую природу всех представлений о постоянной личности и более не отождествляет себя с пятью совокупностями. Он встречает перемены в них без беспокойства и трепета, непоколебимый перед лицом изменений и разрушения.
Волнение и смятение поражают человеческую жизнь не только на личном и частном уровнях, но и на уровне социальных взаимодействий. С самых древних времён этот мир был охвачен жестокими войнами и конфликтами. Имена, места и орудия убийства меняются, но главные движущие силы этих явлений – алчность и ненависть – остаются теми же. Никаи свидетельствуют о том, что Будда очень хорошо осознавал этот аспект человеческого существования. Несмотря на то что его учение подчёркивает важность нравственной самодисциплины и самосовершенствования, личного освобождения и Пробуждения, Будда также стремился предложить людям убежище от насилия и несправедливости, которые так жестоко ломают человеческие жизни. Он делал акцент на развитии доброжелательности и сострадания, отсутствии насилия в действиях, на мягкости в речи и мирном разрешении всех споров.
Третий раздел этой главы включает четыре коротких текста, посвящённых основополагающим причинам беспощадных конфликтов и несправедливости. Из этих текстов мы видим, что Будда не призывает просто поменять внешнюю структуру общества. Он демонстрирует, что эти тёмные явления суть внешние проекции нездоровых склонностей человеческого ума, и, таким образом, указывает на необходимость внутренних изменений в качестве параллельного внешним изменениям условия для установления мира и социальной справедливости. Каждый из четырёх текстов, включённых в эту главу, прослеживает конфликт, насилие, политическое угнетение и экономическую несправедливость до их настоящих причин, которые находятся в человеческом уме.
В Тексте I.3 (1) ссоры между мирянами объяснены их привязанностью к чувственным наслаждениям, а между отшельниками – их захваченностью воззрениями. В Тексте I.3 (2) приведена беседа Будды с Саккой, добуддийским индийским правителем дэвов, в которой Будда прослеживает ненависть и вражду до зависти и скупости и оттуда – до фундаментальных искажений, которые влияют на то, как наше восприятие и познание обрабатывают информацию, предоставляемую органами чувств. В Тексте I.3 (3) предложена иная версия знаменитой цепи причинности, которая ведёт от чувства к жажде и от жажды через другие условия – к «хватанию за дубинки и другое оружие» и другим видам агрессивного насильственного поведения. Текст I.3 (4) показывает, как три корня зла – алчность, ненависть и заблуждение – имеют ужасающие последствия для всего общества, проявляющиеся в насилии, жажде власти и причинении страдания невиновным. Все четыре текста свидетельствуют о том, что любые общественные перемены требуют значительных перемен в структуре нравственности каждого человека: до тех пор пока способ действий людей будет определяться алчностью, ненавистью и заблуждением, все их результаты будут губительными.
Учение Будды затрагивает и четвёртый аспект человеческого существования, который, в отличие от первых трёх, сложно сразу разглядеть, – это наша зависимость от цикла перерождений. Из подборки текстов, включённых в заключительный раздел данной главы, мы видим: Будда учит тому, что наша жизнь – это лишь единичный период цикла перерождений, длящегося с незапамятных времён без какого-либо начала, которое мы могли бы обнаружить. Этот цикл на языке пали называется saṃsāra – «бесцельное блуждание». Как бы далеко мы ни заглянули в поисках начала мироздания, мы никогда не обнаружим момента его создания. Не имеет значения, как далеко мы попытаемся проследить жизненные циклы, – мы всё равно не сможем прийти к первой точке. Согласно Тексту I.4 (1) и I.4 (2), даже если мы будем вспоминать последовательность наших отцов и матерей во всей череде мировых систем, мы придём лишь к ещё большему их количеству, уходящему далеко за горизонт.
Более того, этот процесс не только безначален, но и потенциально бесконечен. До тех пор пока существуют неведение и жажда, он будет продолжаться без конца и края. Для Будды и раннего буддизма в целом это является главной проблемой, лежащей в основе человеческого существования: мы привязаны к циклу перерождений – и привязаны к нему не чем иным, как нашими неведением и жаждой. Бессмысленное блуждание в сансаре происходит во вселенной, имеющей невероятные размеры. Промежуток времени, необходимый мировой системе для появления, достижения максимального расширения, а затем сжатия и разрушения, называется kappa (скт. kalpa), или эон. Текст I.4 (3) предлагает яркое сравнение для понимания продолжительности эона, а в I.4 (4) представлена ещё одна яркая метафора, описывающая неисчислимое количество эонов, по которым мы странствовали.
Когда существа блуждают и бродят от жизни к жизни, окутанные тьмой, они снова и снова падают в бездну рождения, старения, болезней и смерти, неспособные из-за жажды, толкающей их к неудержимому поиску удовольствий, сделать передышку и внимательно рассмотреть своё бедственное положение. Вместо этого, как говорится в Тексте I.4 (5), они предпочитают крутиться вокруг своих пяти совокупностей, подобно собаке, привязанной к шесту или колонне. Поскольку их неведение мешает им признать порочную природу их состояния, они не могут различить даже направление пути к освобождению. Большинство существ живут, поглощённые радостью чувственных утех. Другие, управляемые желанием власти, статуса и уважения, проводят свои жизни в бесплодных попытках утолить неутолимую жажду. Многие люди, испытывающие страх перед будущим уничтожением после смерти, строят системы верований, которые описывают перспективу вечной жизни для их индивидуального «я», их души. Некоторые стремятся к освобождению, но не знают, как отыскать к нему путь. Будда появился среди нас именно для того, чтобы предложить такой путь.
В Саваттхи царь Косалы Пасенади обратился к Благословенному:
– Достопочтенный, существует ли кто-либо в мире, свободный от старения и смерти?11
– Великий царь, никто из тех, кто был рождён, не свободен от старения и смерти. Даже эти влиятельные кхаттии, богатые, окружённые великим достатком и имуществом, с золотом и серебром в изобилии, с сокровищами и товарами, с богатством и зерном, – все они, будучи рождёнными, не смогут избежать старения и смерти. Даже эти влиятельные брахманы… влиятельные домохозяева, богатые… с богатством и зерном, – все они, будучи рождёнными, не смогут избежать старения и смерти. Даже те монахи, которые являются арахантами, чьи оковы полностью разрушены, которые прожили святую жизнь, совершили то, что необходимо было совершить, сбросили бремя, достигли своей цели, до основания разрушили оковы бытия и полностью освободились посредством окончательного знания, – и для них это тело есть предмет разрушения и оставления12.
Изнашиваются великолепные царские колесницы,
И тело также обречено на погибель.
Однако Дхамма благородных не гибнет:
Хорошо провозглашена она.
В Саваттхи, в середине дня царь Косалы Пасенади приблизился к Благословенному, выразил ему своё почтение и сел рядом. Тогда Благословенный спросил его:
– Откуда ты пришёл в середине дня, великий царь?
– Достопочтенный, прямо сейчас я вовлечён в различные дела, обычные для царей, опьянённых владычеством, охваченных жаждой чувственных наслаждений, достигших стабильного контроля над своей страной; для тех, кто правит, захватив огромные земли.
– Что ты думаешь, великий царь? Предположим, что надёжный, заслуживающий доверия человек с востока пришёл бы к тебе и доложил: «Безусловно, о владыка, ты должен быть осведомлён об этом: я приехал с востока, и там я видел огромную гору величиной с облако, которая следует этим путём и сметает на нём всех живых существ. Поступай, как считаешь нужным, великий царь». Затем второй человек пришёл бы к тебе с запада… третий с севера… четвёртый надёжный, заслуживающий доверия человек пришёл бы к тебе с юга и доложил: «Безусловно, о владыка, ты должен быть осведомлён об этом: я приехал с юга, и там я видел огромную гору величиной с облако, которая следует этим путём и сметает всех живых существ. Поступай, как считаешь нужным, великий царь». Если бы, великий царь, столь непомерная опасность возникла бы, столь нещадное уничтожение человеческой жизни – жизни, которую так сложно обрести, то что следовало бы сделать?
– Если бы, достопочтенный, столь непомерная опасность возникла бы, столь нещадное уничтожение человеческой жизни – жизни, которую так сложно обрести, то следовало ли бы делать нечто иное, нежели жить в соответствии с Дхаммой, жить правильно, творя благотворные и полезные дела?
– Я возвещаю тебе, великий царь, я заявляю тебе, великий царь: старение и смерть подкрадываются к тебе. Когда старение и смерть подкрадываются к тебе, что следует сделать?
– Если старение и смерть подкрадываются ко мне, то следует ли делать нечто иное, нежели жить в соответствии с Дхаммой, жить правильно, творя благотворные и полезные дела?
Достопочтенный, цари, опьянённые владычеством, охваченные жаждой чувственных наслаждений, достигшие стабильного контроля над своей страной, и те, кто правит, захватив огромные земли, – все они одержали победу при помощи воинов, сражавшихся на слонах, сражавшихся на конях, сражавшихся на колесницах и сражавшихся в пешем строю; но нет ни единой надежды на победу при помощи таких битв, нет шанса на успех, когда старение и смерть подкрадываются к тебе. При этом царском дворе, достопочтенный, существуют советники, способные при помощи хитрых уловок рассорить врагов, которые явятся сюда, но все они бессильны, когда старение и смерть подкрадываются к тебе. При этом царском дворе, достопочтенный, существуют несметные запасы золота, спрятанного в подвалах и хранилищах, с помощью которого мы можем умилостивить пожаловавших недругов, но нет надежды на победу с помощью богатства, нет шансов на успех, когда старение и смерть подкрадываются к тебе. Когда старение и смерть подкрадываются, то следует ли сделать нечто иное, нежели жить в соответствии с Дхаммой, жить правильно, творя благотворные и полезные дела?
– Так это, так это, великий царь! Если старение и смерть подкрадываются к тебе, то следует ли сделать нечто иное, нежели жить в соответствии с Дхаммой, жить правильно, творя благотворные и полезные дела?
Так сказал Благословенный. Произнеся это, Учитель, Счастливый, продолжил:
Скале огромной смерть и старение подобны —
Вершиной острой в небо устремившись,
Она нависла над живыми всеми с четырёх сторон,
И никому её не избежать.
Брахманов, кхаттиев, вессов и суддов,
Неприкасаемых, гонимых отовсюду, —
Не пощадит огромная скала,
На всякого обрушиться готова.
И нет надежды на победу в битве
Ни с помощью слонов, ни колесниц, ни в битве пешей,
И хитростью не одолеть старение и смерть,
И золотом от них не откупиться.
И посему мудрец, стремящийся ко благу,
Устойчив в вере в Будду, Дхамму, Сангху.
Он следует предписанному телом, речью и умом,
И средь людей он почитаем и радуется затем на небесах.
– Монахи, есть три небесных посланника13. Какие три?
Вот человек дурно ведёт себя телом, речью и умом. После разрушения тела, после смерти он рождается в горестном состоянии, в дурном уделе, в низшем мире, в аду. Тогда охранники ада хватают его за обе руки и волокут к владыке смерти Яме14 со словами: «Ваше величество, этот человек не имел почтения к отцу и матери, к отшельникам и брахманам, к старшим в роду. Пусть Ваше величество назначит ему наказание!».
Тогда, монахи, владыка Яма начинает вопрошать, проверяя и узнавая о первом небесном посланнике: «Мой славный человек, видел ли ты когда-нибудь первого небесного посланника, появляющегося среди людей?».
И тот отвечает: «Нет, владыка, я не видел его».
Тогда владыка Яма говорит ему: «Но, мой славный человек, разве ты не встречал женщину или мужчину лет восьмидесяти, девяноста или ста изогнутых, словно подвеска для крыши; согбенных, опирающихся на трость, ступающих нетвёрдыми ногами; немощных, оставивших позади всю свою юность и силу; с выпавшими зубами, с седыми и поредевшими волосами или лысиной, морщинистых, покрытых пятнами?».
И тогда человек отвечает: «Да, владыка, я видел такое».
Тогда владыка Яма спрашивает его: «Мой славный человек, неужели не зародилась в тебе, зрелом и умном, мысль о том, что и ты тоже подвержен старости и не сможешь избежать её? Почему бы тогда не творить добрые дела телом, речью и умом?».
«Нет, владыка, я не смог сделать этого. Я был беспечен».
Тогда владыка Яма отвечает ему: «Из-за беспечности ты пренебрёг совершением благотворных деяний. Что ж, с тобой отныне будут обходиться согласно тому, что ты заслужил своей беспечностью. Злые деяния не были совершены твоими матерью или отцом, братьями или сёстрами, друзьями или приятелями, родными, дэвами, асурами или брахманами. Лишь ты сам совершил зло и будешь пожинать его плоды».
Вот, монахи, расспросив, проверив его и узнав о первом небесном посланнике, владыка Яма опять вопрошает, проверяет его и начинает узнавать о втором посланнике, задавая вопрос: «Мой славный человек, видел ли ты когда-нибудь второго небесного посланника, появляющегося среди людей?».
«Нет, владыка, я не видел его».
«Но, мой славный человек, разве ты не встречал женщину или мужчину, серьёзно больных, сражённых хворью, лежащих в собственных нечистотах, поднимаемых с постели одними и укладываемых в постель другими?».
«Да, владыка, я видел такое».
«Мой славный человек, неужели не зародилась в тебе, зрелом и умном, мысль о том, что и ты тоже подвержен болезни и не сможешь избежать её? Почему бы тогда не творить добрые дела телом, речью и умом?».
«Нет, владыка, я не смог сделать этого. Я был беспечен».
«Из-за беспечности ты пренебрёг совершением благотворных деяний. Что ж, с тобой отныне будут обходиться согласно тому, что ты заслужил своей беспечностью. Злые деяния не были совершены твоими матерью или отцом, братьями или сёстрами, друзьями или приятелями, родными, дэвами, асурами или брахманами. Лишь ты сам совершил зло и будешь пожинать его плоды».
Вот, монахи, расспросив, проверив его и узнав о втором небесном посланнике, владыка Яма опять вопрошает, проверяет его и начинает узнавать о третьем посланнике, задавая вопрос: «Мой славный человек, видел ли ты когда-нибудь третьего небесного посланника, появляющегося посреди людей?».
«Нет, владыка, я не видел его».
«Но, мой славный человек, разве ты не видел женщину или мужчину, которые умерли два или три дня назад, их вздувшиеся, иссиня-бледные, разлагающиеся трупы?».
«Да, владыка, я видел такое».
«Мой славный человек, неужели не зародилась в тебе, зрелом и умном, мысль о том, что и ты тоже подвержен смерти и не сможешь избежать её? Почему бы тогда не творить добрые дела телом, речью и умом?».
«Нет, владыка, я не смог сделать этого. Я был беспечен».
«Из-за беспечности ты пренебрёг совершением благотворных деяний. Что ж, с тобой отныне будут обходиться согласно тому, что ты заслужил своей беспечностью. Злые деяния не были совершены твоими матерью или отцом, братьями или сёстрами, друзьями или приятелями, родными, дэвами, асурами или брахманами. Лишь ты сам совершил зло и будешь пожинать его плоды».
(Из АН 3:35; I 138–40)
– Монахи, когда необученный заурядный человек испытывает болезненное чувство, он горюет, печалится и впадает в отчаяние, он бьёт себя в грудь и становится обезумевшим. Он испытывает сразу два чувства: телесное и умственное. Представьте, что кто-то пронзает человека стрелой, а следом немедленно ранит его ещё одной – так, что тот чувствует боль сразу от двух стрел. Точно так же необученный заурядный человек, испытывая болезненное чувство, ощущает чувство сразу двух видов – телесное и умственное.
Испытывая болезненное чувство, он зарождает отвращение к нему. Когда он поступает так, за этим стоит скрытая склонность к отвращению по отношению к болезненным чувствам15. Испытывая боль, он ищет наслаждения в чувственных удовольствиях. И почему? Потому что необученный заурядный человек не знает иного спасения от неприятных чувств, помимо удовольствий16. Когда он ищет наслаждения в чувственных удовольствиях, за этим стоит скрытая склонность к влечению к приятным чувствам. Он не постигает в соответствии с действительностью возникновение и исчезновение, наслаждение, опасность и спасение по отношению к этим чувствам17. Когда он не постигает этих вещей, за этим стоит скрытая склонность к неведению по отношению к ни-приятным-ни-болезненным чувствам.
Когда он испытывает приятное чувство, он испытывает его, будучи захваченным. Когда он испытывает болезненное чувство, он испытывает его, будучи захваченным. Когда он испытывает ни-приятное-ни-болезненное чувство, он испытывает его, будучи захваченным.
Вот поэтому, монахи, он и зовётся необученным заурядным человеком, который связан рождением, старостью и смертью; связан горем, скорбью, причитаниями и унынием; связан страданием, – так я заявляю.
Монахи, когда обученный благородный ученик испытывает болезненное чувство, он не горюет, не печалится и не впадает в отчаяние, он не бьёт себя в грудь и не становится обезумевшим18. Он испытывает только одно чувство – телесное, но не умственное.
Представьте, что кто-то пронзает человека стрелой только один раз, не раня его второй, так что он испытывает чувство, вызванное попаданием лишь одной стрелы. Так и обученный благородный ученик, испытывая болезненное чувство, испытывает только телесное чувство, но не испытывает умственного.
Испытывая болезненное чувство, он не зарождает отвращение к нему. Так как он не отвращается неприятным чувством, за этим не стоит скрытая склонность к отвращению по отношению к болезненным чувствам. Испытывая боль, он не ищет наслаждения в чувственных удовольствиях. И почему? Потому что обученный благородный ученик знает иное спасение от неприятных чувств, помимо удовольствий. Так как он не прельщается чувственными наслаждениями, за этим не стоит скрытая склонность к влечению к приятным чувствам. Он постигает в соответствии с действительностью возникновение и исчезновение, наслаждение, опасность и спасение по отношению к этим чувствам. Когда он постигает это, в нём не найти скрытой склонности к неведению по отношению к ни-приятным-ни-болезненным чувствам.
Когда он испытывает приятное чувство, он испытывает его, не будучи захваченным. Когда он испытывает болезненное чувство, он испытывает его, не будучи захваченным. Когда он испытывает ни-приятное-ни-болезненное чувство, он испытывает его, не будучи захваченным. Вот поэтому, монахи, он и зовётся обученным благородным учеником, который не связан рождением, старостью и смертью; не связан горем, скорбью, причитаниями и унынием; не связан страданием, – так я заявляю.
Вот, монахи, в чём различие, вот в чём разделение между необученным заурядным человеком и обученным благородным учеником.
(СН 36:6; IV 207–210)
– Монахи, существует восемь мирских условий, которые управляют миром и вокруг которых он вращается. Что за восемь? Приобретение и утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, удовольствие и боль.
C этими восемью мирскими условиями сталкиваются и необученный заурядный человек, и обученный благородный ученик. Но есть различие, есть разделение между необученным заурядным человеком и обученным благородным учеником. Что это за различие, что это за разделение?
– Достопочтенный, наше знание о таких вещах укоренено в Благословенном, и он является нашим наставником и укрытием. Было бы хорошо, если бы Благословенный смог прояснить для нас смысл своего утверждения. Услышав его от него, мы бы смогли сохранить его в своём уме.
– Тогда слушайте, монахи, и внимайте с бдительностью. Я буду говорить.
– Да, достопочтенный, – отвечали монахи.
Тогда Благословенный произнёс следующее:
– Когда необученный заурядный человек сталкивается с приобретением, он не размышляет таким образом: «Это приобретение, пришедшее ко мне, непостоянно, связано со страданием, подвержено переменам». Он не постигает его таким, каково оно есть. И когда его настигают утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, он не размышляет так: «Эти вещи, с которыми я столкнулся, непостоянны, связаны со страданием, подвержены переменам». Он не постигает их такими, каковы они есть. Приобретение и утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, удовольствие и боль полностью поглощают ум такого человека. Столкнувшись с приобретением, он ликует; столкнувшись с утратой, он горюет. Когда его славят, он ликует; когда у него дурная репутация, он горюет. Столкнувшись с похвалой, он ликует; столкнувшись с порицанием, он горюет. Когда он испытывает удовольствие, он ликует; когда он испытывает боль, он горюет. Будучи поглощённым влечением и отторжением, он не находит свободы от рождения, старения и смерти; от горя, скорби, причитаний и уныния; не находит свободы от страдания – так я заявляю.
Однако, монахи, когда обученный благородный ученик сталкивается с приобретением, он размышляет таким образом: «Это приобретение, пришедшее ко мне, непостоянно, связано со страданием, подвержено переменам». Он постигает его таким, каково оно есть. И когда его настигают утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, он размышляет так: «Эти вещи, с которыми я столкнулся, непостоянны, связаны со страданием, подвержены переменам». Он постигает их такими, каковы они есть. Приобретение и утрата, слава и дурная репутация, похвала и порицание, удовольствие и боль не могут поглотить ум такого человека. Столкнувшись с приобретением, он не ликует; столкнувшись с утратой, он не горюет. Когда его славят, он не ликует; когда у него дурная репутация, он не горюет. Столкнувшись с похвалой, он не ликует; столкнувшись с порицанием, он не горюет. Когда он испытывает удовольствие, он не ликует; когда он испытывает боль, он не горюет. Не будучи поглощённым влечением и отторжением, он находит свободу от рождения, старения и смерти; от горя, скорби, причитаний и уныния; находит свободу от страдания – так я заявляю.
Вот, монахи, в чём различие, вот в чём разделение между необученным заурядным человеком и обученным благородным учеником.
(АН 8:6; IV 157–159)
– Монахи, я буду обучать вас тому, что есть волнение, связанное с цеплянием, и что есть неволнение, связанное с нецеплянием19. Слушайте и внимайте с бдительностью, я буду говорить.
– Да, достопочтенный, – отвечали монахи.
Благословенный начал говорить:
– Что же такое, монахи, волнение, связанное с цеплянием? Вот, монахи, необученный заурядный человек, который не видел благородных и не был обучен и воспитан в их Дхамме; который не видел великих личностей и не был обучен и воспитан в их Дхамме, – он считает форму своим «я», или что «я» обладает формой, или что форма находится в «я», или что «я» находится в форме20. Однажды его форма претерпевает изменения. С изменением формы его разум становится взволнованным этой переменой. Волнение и связанные с ним состояния ума, рождённые смятением из-за изменения формы, наводняют его. Поскольку его ум наводнён и захвачен, он напуган, расстроен и обеспокоен и из-за цепляния пребывает в волнении.
Он считает чувство своим «я»… восприятие своим «я»… волевые конструкции[5] своим «я»… сознание своим «я», или что «я» обладает сознанием, или что сознание находится в «я», или что «я» находится в сознании. Однажды его сознание претерпевает изменения, становится иным. С изменением сознания его разум становится взволнованным этой переменой. Волнение и связанные с ним состояния ума, рождённые смятением из-за изменения сознания, наводняют его. Поскольку его ум наводнён и захвачен, он напуган, расстроен и обеспокоен и из-за цепляния пребывает в волнении.
Таким образом, монахи, когда присутствует цепляние, то появляется и волнение.
И что же такое, монахи, отсутствие волнения через нецепляние? Вот, монахи, обученный благородный ученик, который видел благородных и был обучен и воспитан в их Дхамме; который видел великих личностей и был обучен и воспитан в их Дхамме, – он не считает форму своим «я», или что «я» обладает формой, или что форма находится в «я», или что «я» находится в форме21. Однажды его форма претерпевает изменения. С изменением формы его разум не становится взволнованным этой переменой. Волнение и связанные с ним состояния ума, рождённые смятением из-за изменения формы, не наводняют его. Поскольку его ум не наводнён и не захвачен, он не становится напуганным, расстроенным и обеспокоенным и из-за нецепляния не пребывает в волнении.
Он не считает чувство своим «я»… не cчитает восприятие своим «я»… волевые конструкции… сознание своим «я», или что «я» обладает сознанием, или что сознание находится в «я», или что «я» находится в сознании. Однажды его сознание претерпевает изменения, становится иным. С изменением сознания его разум не становится взволнованным этой переменой. Волнение и связанные с ним состояния ума, рождённые смятением из-за изменения сознания, не наводняют его. Поскольку его ум не наводнён и не захвачен, он не становится напуганным, расстроенным и обеспокоенным и из-за нецепляния не пребывает в волнении.
Таким образом, монахи, когда отсутствует цепляние, то не появляется и волнение.
(СН 22:7; III 15–18)
Брахман Арамаданда приблизился к достопочтенному Махакаччане22, обменялся с ним дружескими приветствиями и задал вопрос:
– Достопочтенный Каччана, по какой причине кхаттии воюют с кхаттиями, брахманы воюют с брахманами и домохозяева воюют с домохозяевами?
– Брахман, из-за привязанности к чувственным наслаждениям, из-за одержимости чувственными наслаждениями, из-за пристрастия к чувственным наслаждениям, из-за зацикленности на чувственных наслаждениях, из-за попадания в тиски чувственных наслаждений кхаттии воюют с кхаттиями, брахманы воюют с брахманами и домохозяева воюют с домохозяевами.
– Достопочтенный Каччана, по какой причине отшельники воюют с отшельниками?
– Брахман, из-за привязанности к воззрениям, из-за одержимости воззрениями, из-за пристрастия к воззрениям, из-за зацикленности на воззрениях, из-за попадания в тиски воззрений отшельники воюют с отшельниками.
(АН 2:iv, 6, с сокращениями; I 66)
2.1. Сакка, повелитель дэвов23, вопросил Благословенного:
– Существа желают жить свободными от ненависти, от причинения вреда, от враждебности и розни; они желают жить в мире. И всё же они живут в ненависти, причиняя вред друг другу, пребывают в распрях, живут как враги. Какими узами связаны они, господин, что вынуждены жить подобным образом?
[Благословенный отвечал:]
– Повелитель дэвов, узы зависти и скупости связывают существ, желающих жить свободными от ненависти, от причинения вреда, от враждебности и розни; они желают жить в мире, но всё же живут в ненависти, причиняя вред друг другу, пребывают в распрях; живут как враги.
Так ответил Благословенный, и Сакка, восхищённый ответом, воскликнул:
– Так это, Благословенный! Так это, Счастливый! Ответ Благословенного помог мне одолеть мои сомнения и отбросить колебания.
2.2. Тогда Сакка, выразив свою благодарность, задал другой вопрос:
– Достопочтенный, в чём причина зависти и скупости, где они начинаются, как они зарождаются, как возникают? Что должно присутствовать для их возникновения и что должно отсутствовать для того, чтобы они не возникли?
– Зависть и скупость, повелитель дэвов, возникают от влечения и отторжения; здесь они начинаются, здесь они зарождаются, здесь они возникают. Когда они присутствуют, зависть и скупость возникают; когда они отсутствуют – они не возникают.
– Достопочтенный, но в чём причина появления влечения и отторжения?..
– Влечение и отторжение, повелитель дэвов, возникают из желания…
– Достопочтенный, но в чём причина появления желания?..
– Желание, повелитель дэвов, возникает из-за раздумывания. Когда ум раздумывает о чём-то, появляется желание; когда ум ни о чём не раздумывает, желание не появляется.
– Достопочтенный, но в чём причина раздумывания?..
– Раздумывание, повелитель дэвов, возникает из-за предвзятых восприятия и представления24. Когда предвзятые восприятие и представление присутствуют, раздумывание возникает; когда предвзятые восприятие и представление отсутствуют, раздумывание не возникает.
(Из ДН 21: «Саккапанха-сутта»; II 276–277)
9. – Так, Ананда, в зависимости от чувства появляется жажда; в зависимости от жажды – преследование; в зависимости от пресле- дования – приобретение; в зависимости от приобретения – принятие решения; в зависимости от принятия решения – желание и вожделение; в зависимости от желания и вожделения – цепляние; в зависимости от цепляния – присвоение; в зависимости от присвоения – скаредность; в зависимости от скаредности – охранение. Так рождаются всевозможные недобродетельные вещи: взятие дубин и оружия; распри, раздоры и споры, оскорбления, клевета и наветы25.
(Из ДН 15: «Маханидана-сутта»; II 58)
– Алчность, ненависть и заблуждение всегда являются неблаготворными26. Какое бы деяние ни совершил алчный, злобный и невежественный человек словом, поступком или мыслью – оно тоже будет неблаготворным. Какое бы бедствие такой человек, охваченный алчностью, ненавистью и заблуждением, имея мысли, полностью управляемые этими омрачениями, ни навлёк на других под тем или иным предлогом, убивая, пленяя, отнимая имущество, ложно обвиняя или изгоняя, – побуждаемый думами о собственном величии, – всё это тоже будет неблаготворным.
(Из АН 3:69; I 201–202)
Благословенный сказал так: «Монахи, у этой сансары нет постижимого начала27. Невозможно узреть самый первый момент, когда охваченные неведением и жаждой существа стали скитаться и блуждать в ней. Предположим, что кто-то захотел бы сорвать всю траву, хворост, ветки и листья на этой Джамбудипе28 и собрать их в одну огромную кучу. Сделав это, он начал бы разбирать их по одной со словами: «Это моя мать, это мать моей матери». И всё равно череда матерей и бабушек этого человека не исчерпалась бы даже тогда, когда все травинки, хворост, ветки и листья на этой Джамбудипе закончились бы. И почему? Потому что у сансары нет постижимого начала. Невозможно узреть самый первый момент, когда охваченные неведением и жаждой существа стали скитаться и блуждать в ней. И всё это время вы, монахи, претерпевали страдания, мытарства и бедствия, наполняя своей плотью кладбища. Этого достаточно, чтобы разочароваться во всех конструкциях; достаточно, чтобы обрести бесстрастие по отношению к ним; достаточно, чтобы освободиться от них».
(СН 15:1; II 178)
– Монахи, у этой сансары нет постижимого начала. Невозможно узреть самый первый момент, когда охваченные неведением и жаждой существа стали скитаться и блуждать в ней. Предположим, что кто-то захотел бы разделить всю великую Землю на маленькие комочки размером с зёрнышко и собрать их в одну огромную кучу. Собрав их, он начал бы раскладывать каждый из комочков со словами: «Это мой отец, это отец моего отца». И всё равно череда отцов и дедушек этого человека не исчерпалась бы даже тогда, когда все комочки земли закончились бы. И почему? Потому что у сансары нет постижимого начала. Невозможно узреть самый первый момент, когда бы охваченные неведением и жаждой существа стали скитаться и блуждать в ней. И всё это время вы, монахи, претерпевали страдания, мытарства и бедствия, наполняя своей плотью кладбища. Этого достаточно, чтобы разочароваться во всех конструкциях; достаточно, чтобы обрести бесстрастие по отношению к ним; достаточно, чтобы освободиться от них.
(СН 15:2; II 179)
Некий монах приблизился к Благословенному, выразил ему своё почтение, сел рядом и обратился к нему с вопросом:
– Достопочтенный, как долго длится один цикл существования мира29?
– Этот цикл очень долгий, монах. Не так легко подсчитать и сказать, сколько лет, сколько сотен лет, сколько тысяч лет или даже сотен тысяч лет он длится.
– Не мог бы тогда достопочтенный привести какой-то пример для сравнения?
– Да, монах, – отвечал Благословенный. – Вообрази себе огромную каменную гору длиной в йоджану30, шириной в йоджану и высотой в йоджану, без ущелий и полостей; огромную, великую скалу. В конце каждой сотни лет некий человек приходил бы к ней и проводил по ней кусочком тонкой ткани. От этого трения гора со временем исчезла и разрушилась бы, но цикл существования мира ещё не подошёл бы к своему концу. Вот как долог он, монах. И по циклам существования мира такой продолжительности мы бродили и странствовали много раз, прошли много сотен циклов, много тысяч циклов, много сотен тысяч циклов. И почему? Потому, монах, что эта сансара не имеет постижимого начала… Этого достаточно, чтобы разочароваться во всех конструкциях; достаточно, чтобы обрести бесстрастие по отношению к ним; достаточно, чтобы освободиться от них.
(СН 15:5; II 181–182)
Однажды в Раджагахе, в бамбуковой роще, в беличьем заповеднике некий брахман приблизился к Благословенному и обменялся с ним дружескими приветствиями. Когда приветствия и любезности были окончены, он сел рядом и обратился к Благословенному с вопросом:
– Учитель Готама, сколько циклов существования мира уже миновало?
– Брахман, очень много циклов существования уже миновало. Не так легко подсчитать их и сказать, что миновало столько-то циклов, или столько-то сотен циклов, или столько-то тысяч циклов, или столько-то сотен тысяч циклов.
– Учитель Готама, не мог бы ты тогда привести какой-то пример для сравнения?
– Да, брахман, – отвечал Благословенный. – Вообрази себе все песчинки от истоков Ганга до места, где она впадает в великий океан. Не так легко посчитать их и сказать, что там столько-то песчинок, или столько-то сотен песчинок, или столько-то тысяч песчинок, или столько-то сотен тысяч песчинок. Однако циклов существования мира ещё больше, чем песчинок в реке Ганг. Брахман, очень много циклов существования миновало. Не так легко подсчитать их и сказать, что миновало столько-то циклов, или столько-то сотен циклов, или столько-то тысяч циклов, или столько-то сотен тысяч циклов. И почему? Потому, брахман, что сансара не имеет постижимого начала… Этого достаточно, чтобы разочароваться во всех конструкциях; достаточно, чтобы обрести бесстрастие по отношению к ним; достаточно, чтобы освободиться от них.
(СН 15:8; II 183–184)
– Монахи, у этой сансары нет постижимого начала. Невозможно узреть самый первый момент, когда охваченные неведением и жаждой существа стали скитаться и блуждать в ней.
Монахи, приходит время, когда великий океан высыхает, испаряется и не существует более, однако, говорю я вам, с этим не наступает окончания страданий у существ, охваченных неведением и жаждой и скитающихся в круговерти рождений и смертей.
Монахи, приходит время, когда Синеру, владыка всех гор, сгорает, уничтожается и не существует более, однако, говорю я вам, с этим не наступает окончания страданий у существ, охваченных неведением и жаждой и скитающихся в круговерти рождений и смертей.
Монахи, приходит время, когда эта великая земля сгорает, уничтожается и не существует более, однако, говорю я вам, с этим не наступает окончания страданий у существ, охваченных неведением и жаждой и скитающихся в круговерти рождений и смертей.
Монахи, вообразите себе собаку, чей поводок был бы привязан к крепкому столбу или колонне: как бы она ни бегала и ни крутилась, она бегала и крутилась бы только вокруг этого самого столба или колонны. Так и необученный заурядный человек считает форму своим «я»… считает чувство своим «я»… считает восприятие своим «я»… считает волевые конструкции своим «я»… считает сознание своим «я»… И он лишь продолжает бегать и крутиться вокруг формы, вокруг чувства, вокруг восприятия, вокруг волевых конструкций, вокруг сознания. Бегая и крутясь вокруг них, он не свободен от формы, не свободен от чувства, не свободен от восприятия, не свободен от волевых конструкций, не свободен от сознания. Он не свободен от рождения, старения и смерти; от печали, причитаний, боли, уныния и отчаяния; он не свободен от страдания, так говорю я вам.
(СН 22:99; II 149–150)