Слово на обретение мощей преподобного Максима Грека (21 июня / 4 июля)
Зарею Духа облистаемь, витийствующих богомудренно сподобился еси разумения, неведением омраченная сердца человеков светом благочестия просвещая, пресветел явился еси Православия светильник, Максиме преподобие, отонудуже ревности ради Всевидящаго отечества чужд и странен, Российския страны был еси пресельник, страдания темниц и заточения от самодержавнаго претерпев, десницею Вышняго венчаешися и чудодействуеши преславная.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Дорогие во Христе отцы, братья и сестры!
Сегодня Святая Церковь вспоминает день обретения честных мощей преподобного Максима Грека. Житие преподобного Максима являет нам удивительный пример истинно христианской, бескорыстной, жертвенной любви к ближнему, любви, преодолевающей все препятствия: этнические различия, расстояние, невзгоды и личные обиды. Преподобный всей жизнью своей засвидетельствовал истинность апостольских слов о том, что во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни варвара, ни скифа (Кол. 3,11): греческий монах, рожденный и воспитанный на Балканах, он стал русским святым, подлинно своим для Руси, несмотря даже на то, что встретил в нашей стране не теплый радушный прием, а стену непонимания и враждебности…
Будущий подвижник родился около 1470 года на северо-западе Греции, в городе Арта, что в области Эпир, и во Святом Крещении получил имя Михаил. Родители Михаила, Эммануил и Ирина Триволис, были не только богатыми, знатными и образованными людьми, но и подлинно благочестивыми православными христианами, поэтому и сына своего они воспитали в любви ко Христу. Михаил получил прекрасное домашнее образование, обучался у лучших учителей Арты и острова Керкира (Корфу). Но пытливому уму юноши этого было мало. Он стремился к более обширным и глубоким познаниям, в чем его поддерживали и родители. А так как в разоренных турками греческих землях продолжать образование было невозможно, Михаил с благословения родителей отправился в Западную Европу.
В течение пятнадцати лет молодой грек постигал философию, историю и филологию, изучал древние и новые языки: сначала в Париже, затем в Венеции, Падуе, Флоренции и Милане, где сблизился со многими известными деятелями той эпохи. Постепенно из разряда учеников Михаил перешел в ряды учителей, став своим в ученых кругах Италии. Его ожидала блестящая будущность – но душа молодого человека жаждала чего-то большего, высшего.
Несмотря на уважение к западной учености, глубоко верующему Михаилу были чужды откровенные симпатии к язычеству, насмешки над христианской верой, развращенные нравы, широко распространившиеся в те годы в образованных слоях западного общества эпохи Возрождения. Михаил не мог не понимать, что худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33), а потому и его собственной душе грозит потеря чистоты. «Если бы не Господь, пекущийся о спасении всех, помиловал меня и не посетил вскоре Своею благодатию, и не озарил светом Своим мысль мою, то давно погиб бы и я с находящимися там проповедниками нечестия», – вспоминал впоследствии преподобный.
И Господь, видя благое расположение Михаила, хранил Своего раба. Многочисленные духовные соблазны не только не поколебали его веры, но, напротив, лишь укрепили в верности Христу и Его Святой Церкви. Михаил принял решение полностью посвятить свою жизнь служению Богу и ближнему. Вернувшись в 1507 году на родину, он отправился на Афон и принял монашеский постриг в монастыре Ватопед, с именем Максим – в честь святого преподобного Максима Исповедника.
Около десяти лет провел Максим на Святой Горе, неустанно подвизаясь и совершенствуясь в монашеских добродетелях: любви, послушании, воздержании, смирении и нестяжательстве. Продолжал он углублять и свои познания: в богатой библиотеке монастыря Ватопед хранилось множество бесценных рукописей, в том числе редкие книги, некогда принадлежавшие византийским императорам – ктиторам этой афонской обители. Иногда Максима посылали в мир по делам монастыря, и подвижник старался использовать эту возможность, чтобы духовно укрепить жителей порабощенной османами Греции, наставить их в вере Христовой.
Братия монастыря глубоко уважала преподобного Максима и за его ум и познания, и за его добродетели: смирение, искреннюю и горячую любовь к Богу и людям, трудолюбие. Максим не искал славы и высоких должностей, он стремился лишь к одному: служить Господу и ближним. Но не может укрыться город, стоящий на верху горы (Лк. 6,14). Известия об ученом и добродетельном монахе дошли и до Константинопольского Патриарха. Духовный авторитет, которым пользовался преподобный на Святой Горе и в Патриархии, и определил, по воле Господа, будущее Максима: именно на него был возложен тяжкий, но благодатный просветительский труд в далекой северной земле – Московской Руси.
В 1515 году великий князь Московский Василий III Иоаннович обратился к Патриарху Константинопольскому Феолипту и высшему органу власти Святой Горы Афон – Протату – с просьбой прислать в Москву кого-либо из ученых греческих монахов для перевода греческих книг. Просьба эта была вызвана двумя причинами. Как известно, матерью великого князя была греческая царевна София Палеолог. После ее смерти осталась обширная греческая библиотека, и Василий Иоаннович, желая разобраться в книгах и рукописях матери, решил выписать к себе квалифицированного переводчика.
Кроме того – и эта причина, пожалуй, была основной, – требовалось исправить русские переводы Священного Писания, богослужебных книг и святоотеческих творений. Переводы эти, сделанные несколько веков назад, за истекшие годы неоднократно переписывались, зачастую недостаточно образованными переписчиками или даже вовсе малоучеными людьми. Поэтому списки одного и того же текста могли сильно разниться между собой, в переводах встречались грубые ошибки и неточности. К тому же некоторые переводы были изначально неверны, так как выполняли их либо славяне, недостаточно знавшие греческий язык, либо греки, недостаточно хорошо владевшие языками славянскими. Вследствие этого священные слова молитв, богодухновенные строки Писания и полные духовной мудрости поучения святых отцов доходили до русских православных христиан в искаженном виде, что не могло не иметь пагубных последствий для духовной жизни Руси. Степень искажения текстов была так велика, что к началу XVI века трудно было найти верный список славянской Псалтири…
Попытки исправления русских текстов предпринимались неоднократно. Еще святитель Алексий, митрополит Московский в XIV веке, в совершенстве владевший греческим языком, занимался исправлением Священных книг и лично брался за перевод Евангелия. Исправлением книг занимался и святитель Киприан в XIV–XV веках, но множество трудов и забот препятствовали полному сосредоточению сил на столь обширной работе. Кроме того, святой Киприан, будучи болгарином по происхождению, невольно привнес в русские тексты множество болгарских выражений и оборотов, малопонятных русскому человеку. Поэтому к XVI веку вопрос исправления русских текстов стоял все так же, если не более остро.
Выбор Протата и братии Ватопедского монастыря был единодушным: ехать в Москву к великому князю должен был Максим, как самый искусный из афонской братии в знании Священного Писания и многих других науках. Этот выбор был полностью одобрен и Патриархом Константинопольским. Ни афонитов, ни русских посланников Василия Иоанновича не смутило даже то, что брат Максим не знал русского языка: полностью полагаясь на его мудрость, они были уверены, что ученый монах сможет быстро овладеть новым языком в достаточной степени, чтобы служить князю переводчиком. Действительно, посвятив следующие три года изучению русского языка, Максим к началу 1518 года (то есть ко времени своего прибытия в Москву) уже мог вполне хорошо изъясняться и писать по-русски.
Великий князь встретил Максима с большим почетом и поселил его в кремлевском Пудовом монастыре, на полном содержании от великокняжеского двора. Вскоре после прибытия Максим приступил к разбору греческих книг княжеской библиотеки и был поражен богатством собрания. Княгиня Софья вывезла с собой из Константинополя множество редчайших книг и рукописей; кроме того, немало греческих книг было прислано ей в дар восточными Патриархами. Преподобный сообщил князю, что даже у себя на родине, в Греции, ему не приходилось видеть столь богатой греческой библиотеки. Весьма довольный этими словами ученого афонита, Василий Иоаннович повелел ему отобрать из библиотеки книги, еще не переведенные на русский язык, и приступить к их переводу. Составив подробную опись таких книг, преподобный Максим начал с перевода Толкового Апостола (начальная часть этой книги – толкование на Деяния апостолов – была переведена уже к весне 1519 года) и Толковой Псалтири. В помощь преподобному великий князь дал двух русских переводчиков – Дмитрия Герасимова и Власа Игнатова, а также двух писцов – инока Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Силуана и Михаила Медоварцева. Ни Герасимов, ни Игнатов не знали греческого языка, зато в совершенстве владели латынью. Поэтому, если преподобный Максим затруднялся найти точный перевод на неродной ему русский язык для какого-либо сложного выражения или отрывка греческого текста, он переводил сложное место на латынь, а княжеские переводчики подыскивали соответствующие русские слова и выражения.
Трудность перевода Толковой Псалтири заключалась еще и в том, что составители книги собрали в ней труды самых разных толкователей, среди которых, наряду с великими отцами Церкви, были такие еретики, как Ориген, Аполлинарий, Севир Антиохийский и другие. Причем различные толкования были соединены в единый текст, так что преподобному стоило немалого труда отделить чистые пшеничные зерна святоотеческого учения от еретических плевел. Для этого требовались глубокие богословские познания, которыми, к счастью, Максим обладал в полной мере: выбор афонской братии полностью оправдал себя.
Наконец, спустя полтора года перевод Толковой Псалтири был готов. Преподобный Максим представил его великому князю и митрополиту Московскому Варлааму со словами: «Надлежало бы книге, исполненной таких достоинств, иметь и переводчика более опытного в словесном искусстве, который бы мог не только глубокомысленные речения Богомудрых мужей достойно передать, но и временем похищенное вознаградить, и невежеством переписчиков поврежденное исправить. Ибо хотя мы и сами греки и учились у знаменитых учителей, но еще стоим негде долу, при подошве горы Фаворской, с девятью учениками, как еще не способные, по грубости разума, быть участниками боголепных видений Просветителя Иисуса, которых удостоиваются только просиявшие высокими добродетелями. Говорю это потому, что греческий язык, по изобилию в значении слов и в разных способах выражения, придуманных древними риторами, довольно представляет трудностей в переводе, для побеждения которых нужно бы нам было еще много времени и усилий. Однако же, сколько Бог нам свыше даровал и сколько мы сами могли уразуметь, не оставили потрудиться, чтобы сказанное нами было переведено ясно, правильно и вразумительно; а поврежденное писцом или от долговременности, где возможно было при пособии книг, или по собственной догадке, старались исправить. Где же не могли мы ничего сделать, оставили так, как было».
Преподобный Максим признавал, что в его переводе также могли встретиться неточности и ошибки, заранее предупреждал об этом князя и просил по возможности исправить найденные огрехи, с тем лишь условием, чтобы исправитель также хорошо владел греческим языком, грамматикой и риторикой.
Преподобный просил награды своим русским помощникам и писцам, для себя же не просил ничего, кроме позволения возвратиться на Святую Гору вместе с сопровождавшими его в Москву афонскими иноками Нифонтом и Лаврентием. «Избавь нас, – писал преподобный Василию Иоанновичу, – от печали долгой разлуки, возврати безбедно честному монастырю Ватопедскому, давно уже нас жаждущему. Даруй нам совершить обеты иноческие там, где мы их произнесли пред Христом и страшными Его Ангелами в день пострижения. Отпусти нас скорее в мире, чтобы нам возвестить и там находящимся православным о твоих царских доблестях, да ведают бедствующие христиане тех стран, что есть еще на свете царь, не только владеющий многими народами, но и цветущий правдою и православием, подобно Константину и Феодосию Великим. Да дарует Господь некогда царствовать и нам, освобожденным тобою от рабства нечестивым».
Перевод Толковой Псалтири был высоко оценен и князем, и митрополитом, и всем московским духовенством. Но желанию преподобного Максима не суждено было сбыться в полной мере: щедро наградив его помощников, Василий Иоаннович не отпустил его самого обратно на Афон, повелев ученому монаху продолжить свои труды и приняться за перевод толкования святителя Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна.
Успешно переведя эти книги, преподобный Максим взялся за Правила святых апостолов и Правила Вселенских и Поместных Соборов, толкования на пророческие книги и житие Пресвятой Богородицы, составленное святым Симеоном Метафрастом. Кроме того, Максиму было поручено исправлять русский перевод богослужебных книг, прежде всего Триоди, в которых накопилось немало грубых ошибок. Преподобный ревностно принялся за этот благой труд и, по его собственному выражению, обеими руками вычищал плевелы из Священных текстов.
Чем дальше, тем больше находилось работы ученому афониту, все отдаленней и призрачней становилась надежда на скорое возвращение на Святую Гору Афон. Впрочем, хотел ли еще этого и сам преподобный? За несколько лет пребывания в Москве, в совершенстве овладев русским языком и вникнув в жизнь нашего народа, Максим проникся глубокой, подлинно христианской любовью к нашей стране и населяющим ее людям. Искренне печалясь о том, что «присноименитые люди российские» еще недостаточно научены подлинному, живому, деятельному, богоспасительному христианству, преподобный постепенно приходил к пониманию того, что Господь призывает его послужить русским братьям во Христе, как некогда послужили им его соотечественники – святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, великие «учители словенские».
XVI век был тяжелым временем для духовной жизни Руси. Преподобный Максим с горечью замечал, что, как и на Западе, на Руси он нашел мало истинных плодов правой Христовой веры. Но если на Западе это происходило от увлечения языческой философией и отступления от основ христианства, то на Руси духовные нестроения были следствием неучености. Русские люди были по-прежнему преданы Православной Церкви, но не были наставлены в вере и потому не могли вести истинную христианскую жизнь. Плохо зная Священное Писание и основы православного учения, они готовы были верить любому шарлатану, который, напустив «словесного тумана», с умным видом рассуждал о вере. Поэтому вера во Христа зачастую сочеталась у русских православных христиан с откровенно языческими верованиями, наряду с молитвами в народе использовались языческие заговоры, бытовали апокрифические и подчас богохульные «сказания» о Спасителе, Богоматери и святых и т. д. В низших слоях общества было широко распространено колдовство, в высших – астрология и различные гадания. Кроме того, само представление о духовной жизни было у народа во многом языческим: вера сводилась к набору обрядов – телесным постам, посещению богослужений, чтению канонов, – ревностного исполнения которых, в представлении людей, было достаточно, чтобы считаться «истинным христианином» и заслужить спасение. Исполнение заповедей при этом не считалось обязательным, и во всех слоях общества процветали самые различные пороки: разврат, немилосердная жестокость, лихоимство…